Она есть всемирная революция и будет поэтому иметь всемирную арену

64 года
Россия
Ведущий научный сотрудник Аналитического центра ИЛА РАН,
преподаватель Рабочего университета

1. Возможна ли в ХХI веке, с учетом экономических и политических изменений в мире, произошедших за сто лет со времени Великого Октября, победа социалистической революции в отдельно взятой стране или в пределах большого региона?

Научно корректный подход к перспективам социалистической революции должен базироваться на главной, согласно марксистской теории, предпосылке социализма и коммунизма. Это – объективное обобществление капиталистического производства, т.е. рост реальной взаимосвязи общественного производства, требующей, во избежание катастрофы, планомерного управления все более масштабным хозяйственным комплексом как единым целым. При капитализме обобществление не может быть доведено до конца, причем основные его плоды достаются господствующему меньшинству, а все издержки – как капиталистического обобществления, так и его недостаточности – несет трудящееся большинство. Но даже будучи урезанным и крайне противоречивым, объективное обобществление обусловливает возможность и необходимость его полной реализации в интересах большинства.

Степень реального обобществления неуклонно растет. Сто лет назад она оказалась достаточна для перехода к социализму в масштабе СССР – строго говоря, не «отдельной страны», а обширного региона-субконтинента с единой государственностью. Неравномерность развития Питера, Сибири и Туркестана была не меньшей, чем неравномерность развития всего капиталистического мира, но сочеталась с интегрированностью общероссийского, а затем советского, хозяйственного комплекса и государственного управления, достаточной для развертывания единого революционного процесса.

70-60 лет назад для утверждения нового общественного строя требовался масштаб социалистического содружества. Антиимпериалистические революции того периода, чтобы стать социалистическими, объективно нуждались в ускоренном включении в данную систему международных политико-экономических связей (КНР и КНДР на этапе закладки в них основ социализма, затем Куба, Вьетнам, Лаос). Параллельно в капиталистической части мира также развивались процессы региональной интеграции (ЕЭС, АСЕАН и др.), что подтверждало соответствие тогдашнему уровню производительных сил регионального масштаба обобществления.

Вместе с тем революционные процессы XX века, носившие непосредственно региональный масштаб, опосредованно вписывались во всемирную систему международных связей, возникшую вместе с капиталистической формацией. Закономерно, что раннесоциалистические революции побеждали и могли себя защищать лишь в обстановке всемирного революционного подъема, связывавшего руки империалистической реакции.

С 80-х гг. XX в. берет верх тенденция к становлению уже непосредственно-глобального обобществления, перешагивающего границы не только стран, но и регионов. Эта тенденция проявляется как на уровне производительных сил (яркий пример – Интернет), так и на уровне производственных отношений (превращение транснациональных корпораций в ведущую силу мирового капитализма). К сожалению, объективно-прогрессивный процесс глобального обобществления развернулся в период спада в капиталистическом мире революционного движения и пока что «сработал» на мировую реакцию. 

Можно выдвинуть следующую гипотезу: падение европейского социализма в конце XX в. обусловливались не столько внутренними проблемами и минусами «советской модели», сколько недостаточностью уже и субконтинентального масштаба для развития и воспроизводства современных производительных сил, имеющих объективно планетарный характер. Спасти положение могло бы разве что своевременное преодоление советско-китайского конфликта с дальнейшей интеграцией двух стран-субконтинентов, чего по ряду причин не произошло. При новом уровне обобществления, в условиях господства империализма над большей частью мира и спада революционной волны, возникла альтернатива трех исторических путей: поглощение раннего социализма империализмом (Европа); противоречивое взаимопроникновение капиталистических и раннесоциалистических отношений (Восточная Азия); баланс взаимодействия социалистического государства с империалистическими метрополиями, периферийными странами «третьего мира» и антиимпериалистическим движением своего региона (Куба). 

Косвенным подтверждением предлагаемой гипотезы можно считать нынешний кризис региональных объединений в капиталистическом мире (в частности, ЕС), ведущий, вопреки национал-утопистам, не к обратному замыканию экономико-политических процессов в национальные рамки, а к втягиванию целых регионов в политико-экономические связи непосредственно-глобального масштаба. Эта перспектива была уже обозначена проектами трансатлантического и транстихоокеанского «партнерства»; повернуть историю вспять не дано ни Трампу, ни коронавирусу. Характерно, что Великобритания, выходя из ЕС, добивается создания «зоны свободной торговли» с США и Канадой, а это так или иначе потянет и остальную Европу к объединению более широкому, чем ЕС. 
С учетом сказанного, представляется наиболее вероятным, что будущие социалистические (или уже коммунистические?) революции в своем развитии примут непосредственно-планетарный масштаб и в нем обретут перспективу победы. Этим не отрицается ни неравномерность общественного развития между регионами и внутри них, ни необходимость учета революционерами национальной специфики, ни вероятность начала революционного процесса в одном или нескольких регионах – но все это будет включаться в планетарную взаимосвязь не в меньшей степени, чем прежде во внутреннюю взаимосвязь страны-региона, и примет «снятый», а никак не господствующий характер. В полной мере подтвердится прогноз Ф. Энгельса о коммунистической революции: «Она есть всемирная революция и будет поэтому иметь всемирную арену».

2. С учетом опыта стран левого поворота в Латинской Америке двух последних десятилетий, возможна ли победа революции невооруженным (или как его чаще называют – мирным) путем? Возможен ли при этом приход трудящихся к власти широким народным фронтом с использованием буржуазных выборных механизмов?

Дискуссия по данному вопросу началась в международном коммунистическом движении еще в 50-е – 60-е гг. и продолжилась в 70-е на основе опыта народных коалиций, прежде всего в Чили и Уругвае. Практика и идеология «левого поворота» являют собой исправленное и расширенное продолжение опыта чилийского Народного единства. 
К настоящему времени можно считать доказанным в теории и на практике, что, при условии общенациональной и региональной революционной ситуации, а также наличия в стране массового и хорошо организованного движения трудящихся, сочетающего использование буржуазно-демократических механизмов с внепарламентскими методами борьбы, у широкой левопатриотической коалиции есть реальная возможность овладеть правительственной властью, помешав врагу развязать гражданскую войну и интервенцию. В отдельных случаях (Венесуэла) на этом пути удается решить задачу революционного обновления силовых структур государства, нерешенность которой в Чили 70-х гг. и в ряде стран «левого поворота» нет оснований жестко увязывать с «мирным путем» как таковым. 

Вместе с тем, латиноамериканский опыт «мирного пути», как отрицательный, так и положительный, пока что относится, самое большее, к антиимпериалистическо-демократическому этапу революции (Чили начала 70-х гг., чавистская Венесуэла). В других странах, на мой взгляд, речь должна пока идти об исторически новых процессах, сочетающих социальные реформы и революционно-демократические тенденции в общих пределах буржуазной демократии. «Левый поворот» в масштабе региона представляет собой противоречивое единство этих двух вариантов. 

Возможность перехода мирным путем к собственно социалистическим преобразованиям на сегодняшний день остается неподтвержденной гипотезой. При соотношении сил в нынешнем мире данная цель не представляется делом ближайшего будущего. В теоретической абстракции можно представить себе такую перспективу при условии благоприятной международной обстановки, сохранения и наращивания социально-гражданской активности пролетариата и его союзников, консолидации их рядов, преодолевающей тенденции к буржуазно-обывательскому перерождению как верхов, так и низов.

3. Актуальна ли сегодня необходимость диктатуры пролетариата и каковы могут быть формы ее реализации? При ответе на этот вопрос просим учесть, что само понятие «пролетарий» вследствие научно-технической революции, изменения уровня образованности населения и т.д., неизбежно нуждается в уточнении.

Думаю, что все перемены минувшего столетия не изменили – и при сохранении капиталистического строя не могут изменить – сущности основного эксплуатируемого класса капитализма, выражаемой в марксизме теоретическим понятием «пролетариат». Это понятие охватывает людей наемного труда, не имеющих в собственности средств производства и живущих продажей своей рабочей силы обладателям капитала. Под это понятие сегодня подходит абсолютное большинство человечества. Между тем, именно из сущности пролетариата, впервые выявленной и развернуто исследованной К. Марксом в «Капитале», вытекает тезис классиков марксизма-ленинизма о диктатуре пролетариата как закономерности переходного периода от капитализма к социализму и коммунизму.

Надо иметь в виду, что на протяжении XX века сильно изменилось обыденное восприятие термина «диктатура». Классиками марксизма и их современниками, получившими «классическое» образование на античных образцах, «диктатура» воспринималась как временная чрезвычайная власть, вручавшаяся на определенный срок представительными органами римского государства. В данном смысле под «диктатурой» не подразумевалось с необходимостью ни тотального контроля над обществом, ни беззаконий и массовых репрессий – это ассоциировалось с другими терминами античного словаря: «тирания», «деспотия». В данном контексте введение К. Марксом термина «диктатура пролетариата» выступало не ужесточением, а смягчением по отношению к «деспотическому вторжению в отношения собственности», о котором говорилось в «Манифесте Коммунистической партии».

Особенности революций XX века, протекавших в экстремальных условиях «осады» превосходящими силами империализма, клевета противников и страхи обывателей, а также практика и идеология фашистских и других режимов контрреволюции и реакции – все это привело к тому, что обыденным сознанием «диктатура» стала восприниматься как некий концентрат «тирании» и «деспотизма». В этом – одна из причин снижения популярности термина «диктатура пролетариата» в коммунистическом движении.

Сказались также сдвиги в социальных проявлениях классовой сущности пролетариата: размывание его индустриального ядра, непосредственно-индивидуальный характер многих видов труда, втягивание в потребительскую гонку и кредитную зависимость. В том же направлении действует и небывалый рост реального обобществления производства, при котором эксплуататоры становятся из социально-зримых «совокупными», зачастую находящимися на другом континенте. Все это не уменьшает, а усиливает реальную эксплуатацию труда капиталом, но делает ее неочевидной, затрудняя вызревание социальных предпосылок классовой борьбы. 

По-видимому, будущие социалистические революции будут отличаться от прошлых не меньше, а то и больше, чем зрелые буржуазные революции XVIII-XIX вв. отличались от ранних XVI-XVII вв. Формы диктатуры передового класса будут во многом новыми. Но в них должно будет реализоваться то сущностное содержание, которое классики марксизма обозначали теоретическим понятием «диктатура пролетариата»: слом репрессивной машины буржуазного государства; замена ее органами власти трудящихся, вырастающими из практики классовой борьбы; экспроприация крупнокапиталистической собственности; защита от контрреволюционного насилия; воспитание новой трудовой и социальной дисциплины.

4. Возможна ли в обозримом будущем победа революции в США и других центрах глобального империализма?

Известно, что до сих пор социалистические революции совершались в «слабых звеньях» мировой системы капитализма, большей частью на ее ближней периферии. Этим во многом обусловливалось общее превосходство старого общества над новым в силах и резервах, историческая обратимость ранних форм социализма. 
Однако реальное обобществление капиталистического хозяйства в масштабах планеты, нарастание грозных последствий нерешенности глобальных проблем – все это заставляет думать, что в дальнейшем империалистическим метрополиям едва ли удастся остаться в стороне от общемировой революционной перспективы. 

Возможно, «первой ласточкой» окажется беспрецедентный политический кризис, переживаемый США в связи с нынешними выборами. Уже только ленивый не констатирует, что этот кризис способен вплотную подвести американское общество к гражданской войне. Нечто подобное предшествовало революционной волне XX века: Францию в конце XIX века – по свидетельству современников от Р. Роллана до В.И. Ленина – подвело к грани гражданской войны «дело Дрейфуса», Великобританию в 1913-1914 гг. – ольстерский кризис. Но тогда в центрах мировой капиталистической системы было больше, говоря словами К. Маркса, «возможностей компенсирования». Теперь, вследствие той же империалистической глобализации, которая прежде их обусловливала, эти возможности в соответствии с диалектической логикой близятся к исчерпанию.

Если бы в мире завтрашнего дня революционный процесс в полной мере охватил империалистические метрополии, он тем самым принял бы непосредственно глобальный характер. Такое развитие событий помогло бы значительно снизить потери и риски общественного прогресса для всего человечества.

5. Каковы причины упадка коммунистического движения в мире? Задаем этот вопрос с болью, но невозможно игнорировать, что во многих странах движения, нарочито дистанцирующиеся от политики либо носящие ультраправый, популистский и прямо демагогический характер, имеют среди трудящихся и эксплуатируемых большее число сторонников, чем коммунисты.

Глубокий кризис международного коммунистического движения и его относительный упадок в большей части капиталистического мира – объективная реальность. Широко распространенное сведение его причин к субъективному фактору само является симптомом кризиса и препятствует его осознанию и преодолению. Основные причины, по моему убеждению, носят объективный характер. 

Во-первых, коммунистическое движение в том виде, который оно имело в XX веке, было не просто партией пролетариата, а партией революции (термин, использовавшийся уже К. Марксом и Ф. Энгельсом). Весь опыт истории показывает, что «партии революции» (гуситы, анабаптисты, кальвинисты, якобинцы, бланкисты, даже Союз коммунистов 1848 г.) всегда существенно отличались от организаций того же класса, но иной эпохи. Они возникали вместе со своей революцией, были ее мозгом и сердцем, а с ее финалом приходили к своему закату. Уже поэтому окончание первой большой волны антиимпериалистических революций не могло не погрузить коммунистическое движение в кризис. 

Во-вторых, революция, партией которой выступало коммунистическое движение XX века, была раннесоциалистической и выступала в переплетении с последней волной буржуазных революций. На практике ей приходилось решать не только, и большей     частью не столько «свои», пролетарско-коммунистические задачи, сколько «общереволюционные и специфически мелкобуржуазные» (Ф. Энгельс). Даже теперь самые массовые и влиятельные из партий, сохранивших коммунистическую самоидентификацию, – от КНР, КНДР и Вьетнама до ЮАР и Непала – продолжают решение задач подобного типа. Данное обстоятельство придавало «партии революции» XX века еще большую специфику, в силу которой адаптация к новым условиям идет особенно тяжело.

Одним из проявлений этой специфики являлся на массовом уровне – назовем вещи своими именами – возврат от научного социализма к новым формам социализма утопического, а зачастую и в целом от научного мировоззрения к мироощущению, основанному на вере. Утопический характер на грани «символа веры» имело, на мой взгляд, перенесение лозунга построения основ социализма «в отдельной стране» на построение в СССР первой и даже второй фаз коммунизма. Этой абсолютизации способствовала потребность раннесоциалистического государства в официальном «вероучении», доступном и приемлемом для народных масс, не знавших ранее иной идеологии, чем религиозно-мифологическая. Отсюда – социально-психологические феномены, во многом напоминающие межрелигиозную борьбу: культ основателя и главы «вероучения», в дальнейшем нередко сменяющийся «культом наизнанку»; сектантское мироощущение, особенно легко захватывающее небольшие партии; идеализация «образца» нового общества, неосознанно подменяющая исторические реалии идеологическими иллюзиями. 

Крушение идеализированного «образца» социализма воспринимается подобного рода сознанием не как следствие объективных противоречий общественного развития, подлежащих научному исследованию, а как свидетельство несостоятельности теории, или как результат роковых ошибок, предательства и прочих субъективных причин. Это приводит одних к отречению от былых идеалов по принципу «сожги то, чему поклонялся, и поклоняйся тому, что сжигал» (многие лидеры правых состояли в молодости в компартиях или комсомоле); других – к оппортунистическому следованию по течению событий без попыток глубоко осмыслить происходящее; третьих – к сектантской замкнутости, мелкопартийному дроблению на базе поиска виноватых и подчас карикатурным попыткам имитировать прежние подходы в новых условиях. Все это усугубляет кризис коммунистического движения. 
В чем-то аналогичные тенденции проявляются и у беспартийных участников протестных движений: не находя у коммунистов реальной и притягательной для них перспективы борьбы, они легко становятся жертвами популистских, а то и ультраправых «альтернатив». Очевидно, здесь помогут лишь время и собственный опыт. 

Лишь когда человечество объективно подойдет к новой революционной полосе, историей будет востребована и новая «партия революции». Как бы эта «партия» ни выглядела и ни называлась, свои задачи она выполнит в том случае, если сможет усвоить и применить к новым условиям положительные достижения социализма и коммунистического движения.

6 Насколько оправдано в современном мире существование компартий в национальном масштабе? Каковы могут быть сегодня и в будущем логика, перспективы развития Коммунистической партии?

Уже в «Манифесте Коммунистической партии» четко обозначены две диалектически противоречивых тенденции: с одной стороны, коммунисты призваны выражать «общие, независимые от национальности» интересы рабочего движения; с другой – пролетариат «пока еще национален, хотя и совсем не в том смысле, как понимает это буржуазия», более того, ему предстоит «подняться до положения национального класса» в связи с «завоеванием демократии». Первая тенденция доминировала в деятельности Союза коммунистов и I Интернационала, вторая – у большинства социал-демократических партий II Интернационала. Аналогичную логику обнаруживает в XX в. коммунистическое движение: начав с постановки во главу угла пролетарского интернационализма, оно в дальнейшем эволюционировало к совокупности национальных «партий социализма в одной стране». Эта эволюция имела относительное историческое оправдание в период антифашистской и антиколониальной борьбы, но в дальнейшем стала одной из предпосылок поражений и кризиса коммунистического движения.

Очевидно, что национальная обособленность никоим образом не отвечает ни сущности марксизма-ленинизма, ни реалиям современного взаимосвязанного мира. Однако и «перепрыгнуть» прямо к единой международной организации у коммунистов не получится. Во всех капиталистических странах легальный статус политических партий привязан к национальному государству; социальные и культурно-психологические особенности общества еще долго сохранят национальные характеристики. Защита непосредственных интересов трудящихся при капитализме требует постоянного учета национальных различий, при обязательном условии солидарности не космополитической, а именно интернациональной («интернациональный» не значит «безнациональный»). По всему этому, отказываться от организации национального масштаба коммунистам было бы преждевременно.

Возможность непосредственно интернациональной организации коммунистов в современных условиях, на мой взгляд, не следует переоценивать. Необходимо помнить, что все три Интернационала рождались не в обстановке кризиса и упадка рабочего движения, а, наоборот, на волне его подъема или даже начала всемирной антиимпериалистической революции. При этом первые два Интернационала возникли, когда практически весь индустриальный пролетариат был сосредоточен в территориально и исторически близких странах Европы и тесно связанной тогда с ними Северной Америки, причем эта группа стран занимала господствующие позиции в мире, и победа их пролетариата означала бы де-факто мировую революцию. Третий, Коммунистический, Интернационал складывался, прежде всего, вокруг Советской России и СССР как своего центра и подлинного отечества коммунистов всего мира. Подобных условий сейчас нет. Неудача всех последующих попыток создания нового Интернационала должна послужить уроком.

Очевидно, есть смысл заново осмыслить подход «Манифеста» к Коммунистической партии не как к монопольному представителю пролетариата, а как к одной из пролетарских партий, поддерживающей борьбу за непосредственные интересы своего класса совместно с другими партиями, но отличающейся от них приоритетом его общих (интернациональных и долгосрочных) интересов над частными и ясностью теоретического понимания перспектив его движения. Думаю, что на новом витке истории возможности компартий и их обязанности перед своим классом и перед будущим вновь становятся примерно аналогичны обозначенным в «Манифесте». 

Лишь когда история поставит в повестку дня непосредственно-глобальное революционное отрицание капитализма, сможет возникнуть и соответствующая ему форма общемировой коммунистической организации.

7. Почему старые формы экономической борьбы труда против капитала, такие, как забастовка (стачка), не приносят современным трудящимся желаемых результатов? Какие формы экономической и политической борьбы возможны и необходимы в нынешних и прогнозируемых условиях?

Снижение эффективности, а потому и массовости, профсоюзного и забастовочного движения обусловлено прежде всего тем, что классу капиталистов, точнее его монополистической верхушке, удалось намного опередить своего антагониста по уровню международной организации. 

До последних 50 лет организация обоих противостоявших классов имела преимущественно национальный масштаб. Освоив его, пролетариат смог создать в одной части мира грозу капиталистов – социализм, в другой – добиться серьезных демократических и социальных завоеваний. Забастовки были зачастую эффективны прежде всего потому, что даже самые мощные монополии не могли себе позволить длительной остановки важных производств, а капиталистическое государство под угрозой «призрака коммунизма» не шло на крупномасштабные репрессии (скажем, в Великобритании 60-х – 70-х гг. почти все забастовки тред-юнионов были юридически незаконными – и ничего!). Капиталу приходилось больше уповать на косвенный контроль над рабочим движением посредством социал-демократического и буржуазного реформизма. Оборотной стороной достижений трудящихся стала «привязка» их организаций к национальному масштабу, в большинстве случаев – к национальному государству, что ослабляло интернациональную солидарность пролетариата, ограничивало его политическую самостоятельность, питало оппортунизм.

Положение стало меняться с 70-х и особенно 80-х гг., когда в результате экспорта капитала на первый план вышли транснациональные корпорации (ТНК). Имея филиалы во многих странах, они в состоянии удушить забастовку путем локаута, просто переведя производство в другую страну. Вначале этому мешали порядки «социального государства», введенные во многих странах под давлением рабочего движения и революций XX века. Неолиберальные «реформы» последних 40 лет во многом сняли это препятствие. 

Крупнейшей потерей для всего мирового пролетариата стало падение европейского социализма. Национальные государства оказались под прессом международных финансовых структур типа МВФ или империалистических наднациональных объединений, таких, как Евросоюз; ни те, ни другие фактически не подвластны демократическому контролю. Буржуазная власть, де-факто наднациональная, постепенно сворачивает социальные гарантии и демократические права. Рабочее движение, по-прежнему организованное в национальном масштабе, мало что может с этим поделать. 

Как и более ста лет назад, сказывается давняя привычка к буржуазной легальности. Между тем, «антитеррористические» кампании последних 20 лет, перевороты типа бразильского и нынешняя история с COVIDом наглядно показывают, что империалистическому государству недолго ввести чрезвычайное положение и прибегнуть к насилию такой жесткости, как раньше бывало только во время мировых войн. В этих условиях и выборы утрачивают самостоятельное значение – их результаты признаются ровно настолько, насколько победившая сторона способна поддержать голосование реальной силой. 

Надо учитывать и меньшую очевидность современных форм капиталистической эксплуатации; и кредитную закабаленность большинства трудящихся; и сосредоточение десятков миллионов людей в мегаполисах, способных стать смертельными ловушками при любой социально-политической катастрофе; и тотальный контроль медиа-корпораций над СМИ и наиболее популярными секторами Интернета; и насаждение индивидуалистическо-потребительского сознания как СМИ, так и всем укладом жизни. Все это отталкивает трудящихся от организованной самозащиты, приводит к ослаблению профсоюзов и рабочих партий. 

Опыт последнего времени (Франция, Чили, Боливия) позволяет предполагать, что важный резерв современного рабочего движения – взаимодействие с новыми формами уличного протеста. Выступая совместно, оба эти движения, при достаточной массовости, способны серьезно дезорганизовать буржуазную власть и принудить ее к реальным уступкам. Но для успеха необходим точный учет политического соотношения сил, чтобы конфронтация не привела к разгрому и реакционной диктатуре.

8. Какие практические формы международной солидарности трудящихся возможны и необходимы сегодня и завтра?

Представляется очевидным, что глобальной мощи современного транснационального капитала и империалистической власти, выполняющей его волю, рабочее движение сможет противостоять только в масштабе, как минимум, всех или большинства филиалов крупной ТНК, как максимум же – в масштабе крупного государства или группы государств. Пока до этого далеко даже в тех регионах мира, где капитал давно имеет наднациональную организацию и широко ее использует для ужесточения эксплуатации труда. 

Многим памятны забастовки против диктата ЕС в Греции, а затем во Франции. Ни греки, ни французы так и не дождались ответных выступлений в других странах Европы, которым завтра же угрожал аналогичный диктат. Результаты, в плане «решения» любых проблем за счет трудящихся, налицо.

Практические формы совместной организации пролетарских выступлений еще предстоит выработать. Сегодня, на мой взгляд, нам доступны минимум две, которые в исторической перспективе можно назвать предварительными. 
Первая – это международная солидарность во имя защиты жертв империалистического террора и преследований. Спасение Кубинской Пятерки, пуэториканских патриотов, срыв ряда «судебных» преследований Лулы, К. Фернандес, Р. Корреа показывают, что эта борьба даже в современных условиях не безнадежна. Этот же опыт свидетельствует, что шансы на успех в ней связаны с общедемократической борьбой против угрозы неофашизма, а также с борьбой стран – жертв империалистической агрессии – за реальный суверенитет. 

Вторая из актуальных форм солидарности – это защита социалистических и прогрессивных государств, а также противостоящих империализму национально-освободительных движений, от экспорта контрреволюции, произвольных санкций, экономических и диверсионно-террористических войн, вмешательства во внутренние дела и угрозы прямой интервенции. Прежде всего, в защите нуждаются Куба, Венесуэла, Никарагуа, КНДР, Сирия, республики Донбасса, право на мир и свободу Пуэрто-Рико, Палестины, Ливана, Йемена, Западной Сахары, Мали. Реальная опасность, чреватая угрозой всеобщему миру, нависает над Белоруссией, Ираном, Китайской Народной Республикой и Российской Федерацией. 

Защита этих стран от агрессии, исходящей преимущественно от крайне правых, неофашистских кругов империализма, мне представляется долгом коммуниста. Она не может ставиться в зависимость от критики той или иной партией внутренних порядков в этих странах. Не говорю даже о качестве подобной критики, подчас строящейся не на историко-материалистическом анализе, а на тенденциозных источниках сомнительной достоверности либо на несоответствии исторической реальности абстрактному идеалу социализма или демократии. Считаю принципиально неверным приравнивание к межимпериалистическим противоречиям столетней давности нынешних противоречий между транснациональным империализмом, как единой системой с центром в США, и жертвами его экспансии и агрессии. 

В современном мире речь идет о противниках разных «весовых категорий», одна из которых выступает не столько субъектом передела мира, сколько его объектом. В то же время крупные страны, не принадлежащие к сердцевине транснационального капитала во главе с США, и их союзы с другими отстаивающими суверенитет государствами, даже если носят пока государственно-капиталистический характер, воплощают вариант реального обобществления, альтернативный реакционно-империалистическому и способный выступить его реальным противовесом при формировании мира завтрашнего дня. От развязки этой альтернативы будут во многом зависеть и перспективы мирового рабочего движения. Сегодня же, в условиях наступления империалистической реакции, главным приоритетом коммунистов безусловно должна быть борьба против угрозы нового издания фашизма и катастрофической для человечества мировой войны.