Год 1913-й. В Российской империи празднуют трёхсотлетие восшествия Романовых на престол. Торжества, парады, здравицы. Царь, как и положено, в мундире, в окружении генералов и офицеров свиты обходит ряды бравых «ребятушек»… Беззвучная, иссечённая временем хроника запечатлела эту странную декорацию, за которой давно уже бурлит и неистово бьётся настоящая жизнь. Сгнивший остов империи доживает последние годы.
Минули всего пять лет. События на старой киноплёнке кажутся древним, несуразным сном. Или революционное время, навёрстывая упущенное в долгом, мучительном, сонном бдении, просто бежит в десять раз быстрее?
Страна уже потеряла миллионы жизней на никому не нужной войне. Уже повалился колченогий трон. А вослед — и на скорую руку свёрстанное «ответственное министерство». Энергия общественного цунами с рёвом и грохотом сметает всё отжившее и фальшивое, пробивая новые русла, созидая новую социальную географию.
Переменилась эпоха, кажется, сам мир перевернулся. Но люди в кардинально изменившихся обстоятельствах остались теми же, ибо всё теперь не так, как «в обычной жизни», когда человек старится быстрее, чем неспешно идущее время. Теперь всё иначе: что вчера казалось вечным, рассыпалось в прах; а того, что, торжествуя победу нового над старым, пришло ему на смену, спустя год никто не может вспомнить.
В круговерти революции общественное бытие определяет общественное сознание предельно конкретно. Хочешь понять, чего ждать от человека, посмотри, чем он живёт, где его место в обществе, какими нитями он с ним связан. Крестьянин и рабочий разгибают спину, с надеждой ища нового солнца. Аристократ и буржуа в растерянности, не верят глазам, потеряв привычные рычаги власти. Чиновник в перерыве министерских занятий видит крушение мира. Интеллигент в невыносимой грубости толпы чует грядущего хама. Строй жизни непоправимо нарушен, части общества утратили привычные связи меж собой. И пока картина не переменится, и полотно не соберётся вновь, уже иначе, всем придётся жить в мире, потерявшем ориентиры, будто выпавшем из времени, текущем как ни в чём не бывало за границами бурлящей России.
В этом кажущемся безумии, противном всякой логике и морали, и очутились десятки тысяч вчерашних офицеров императорской армии, разбросанных по стране, уже беспощадно рассекаемой шрамами новых фронтов.
Роль этих людей в революционных событиях в России оценивали и оценивают по-разному, в любом случае она значительна. Ныне тех из них, кто примкнул к антисоветскому сопротивлению, принято героизировать уже потому, что это естественно для страны «победившего капитализма». Между тем, слезливые песни Газманова и продукты телесериальных «фабрик грёз» не только искажают, но и значительно упрощают дело. Пропагандистским лубком подменены реальные события и отношения, исполненные неподдельного драматизма, и уже потому заслуживающие правдивого представления потомкам.
Офицерство как необходимая и незаменимая часть военной составляющей старой государственной машины было обречено разделить её участь. Даже в серьёзных современных исследованиях можно встретить тезис о том, что в пору хаоса и развала (разумеется, речь первом постоктябрьском периоде), эта служивая категория в противоположность ниспровергателям-большевикам олицетворяла защиту государственных устоев, то есть — подлинный патриотизм и оплот традиционных ценностей. По сути, это — трансляция самовосприятия тогдашнего офицерства, игнорирующего тот простой факт, что к октябрю 1917 года старое государство фактически прекратило существование. Не потому, что какие-то авантюристы разложили армию, развратили крестьян и захватили Зимний Дворец. А потому, что Временное правительство, будучи властью крупной буржуазии, утратило всякую способность управлять кем-либо и лишилось в глазах населения последнего авторитета, оказалось непригодно к решению никаких реальных проблем — ни экономических, ни аграрных, ни национальных. Не говоря уже о прекращении никому не нужной войны.
Власть рухнула, но остались внешние формы государства в форме министерств, полиции, армии. Выстроенные под абсолютистскую империю и слегка подретушированные буржуазным правлением, лишившись содержания, они превратились в никчёмную оболочку. Это её собирались сохранять и возрождать патриоты в погонах? Но это было невозможно. Это — социальная ностальгия, понятная тоска по ушедшему и ушедшему безвозвратно.
России предстояло организовать новую государственную власть на совершенно иных социальных началах. При этом такой категории как офицеры места в ней не предполагалось: Советская власть ни с кем воевать не собиралась. Однако именно активная часть правого офицерства выступила под антисоветским знаменем, пытаясь кристаллизовать вооружённое сопротивление. И тут уместно упомянуть ещё один популярный миф, что «офицеры выиграли для большевиков Гражданскую войну».
Во-первых, как известно, в 1918–1920 годах офицерство разделилось между враждующими сторонами примерно пополам. Поэтому озвученному выше тезису с успехом можно противопоставить контртезис: «офицеры развязали в России Гражданскую войну». Оба утверждения, разумеется, ложны.
Во-вторых, те, кто сводит победу в Гражданской войне к противостоянию тактиков и стратегов, без которых Совнарком и Верховный правитель ни за что бы не справились, демонстрируют пугающую степень непонимания самой сути гражданского противостояния в России. А суть столкновения лежала в социально-экономической плоскости, ибо красные воевали за землю для крестьян, заводы для рабочих и власть для народа, а белые, очевидно,— против этого. Поэтому настоящая сила была сконцентрирована в руках политических сил, выдвинувших и отстаивавших программу: советскую у красных, антисоветскую у белых. В итоге победили те, кто защищал интересы большинства. Положительной программы развития страны не имело ни одно белое правительство, а поведение вчерашних хозяева на временно захваченных территориях уничтожало всякую возможность их народной поддержки.
Какое в этих условиях значение имел вклад военных специалистов? Наверно, большое, только никак не решающее. Но военные специалисты на службе у белых были не хуже тех, кто служил у нас. Однако что-то мало их таланты помогли Колчаку, Юденичу, Деникину и Врангелю. А, кроме того, пугающе большим было число этих самых специалистов, бежавших к белым, унося собой оперативные документы, передавая секретные планы, бросая на погибель обезглавленные части и соединения. И неизвестно, как на абстрактных весах сопоставить ту пользу и тот вред, которые в итоге принесли эти офицеры нашей стране.
Зато всякий, кто прикоснётся к истории офицерства в Гражданскую войну, не сможет пройти мимо удивительной, даже пугающей черты офицерской психологии, столь распространённой, что её вполне можно считать характерной. Кратко её можно изложить так: «Мы — служивые люди, профессионалы. Мы — вне политики, мы выше этого. И надо кормить семью, жене и детям нечего есть. Поэтому мы служим. Конечно, лучше бы в привычном кругу тех, кто, как и мы, не готов принять умом и сердцем новую власть. Но если там, у белых, почему-либо не выходит, будем служить здесь, у красных. Тут паёк, и, в общем, сносно. Появится возможность, можно пойти к белым. А можно и тут...»
Бывший генерал П.П. Лебедев, возглавивший в 1918 году Мобилизационное управление Всероглавштаба, называл это «офицерской проституцией», предупреждая об угрозе её небывалого роста в результате недоверия со стороны Советской власти. Но вот задать законный вопрос: а откуда доверию взяться, если бегать через линию фронта начали как только возникла эта самая линия, если тут и там вскрывались организации офицерского белогвардейского подполья?
В 1919 году М.Д. Бонч-Бруевич, другой известный генерал, пошедший служить к красным, обратился к вышестоящему начальству с запиской, где настаивал на том, что нужно со снисхождением отнестись к тем бывшим офицерам, которые, оказавшись в районе Орла на территории, внезапно захваченной Деникиным, были мобилизованы белыми и пошли служить. Когда Деникина разгромили, они вернулись и теперь готовы служить в Красной Армии.
«Какой же у них был выбор?» — спрашивает генерал.
Так всё-таки, патриотизм или проституция? Совмещать эти качества трудно.
И мы должны поверить, что эти люди, для которых служба в разноцветных войсках больше напоминала переход сегодняшних футболистов из клуба в клуб, должны были возглавлять и вдохновить бойцов, показать им пример служения, отваги и верности, чтить, как святыню, знамя и не щадить жизни в бою?..
Нет сомнений в том, что в глазах настоящих, идейных бойцов (причём, с обеих сторон) эта масса «военных профессионалов» не вызывала ничего, кроме презрения. О каком же доверии речь?
Самое время вспомнить, что, конечно же, офицеры были разными, и что вовсе не каждый представитель этой корпорации напоминал наёмника с профессиональными навыками. Тому есть масса примеров и с той, и с другой из воевавших сторон. И эти люди, выбравшие для служения идею, посвятившие себя ей, в конце концов, погибшие за неё, достойны того, чтобы не смешивать их с подобными персонажами.
Так-то оно так. Но ведь и на них падала тень «офицерской проституции». Как угадать за фуражкой без кокарды и тужуркой со споротыми погонами порядочность и честность, готовность драться за народную власть? Вот подлинная драма, на которую были обречены лучшие из «бывших». Ибо в глазах общества им пришлось подняться над своим социальным слоем, доказать, что они способны сделать человеческий выбор, преодолевающий классовые рамки и стереотипы.
Отрицательное отношение И.В. Сталина к военным специалистам хорошо известно и отражено во многих его текстах. Как нормальный человек и политик, он, безусловно, понимал, что встречают по одёжке, а провожают по уму. И в годы Гражданской войны он месяцами работал бок о бок с бывшими офицерами и генералами, впрягшись в одну тяжёлую военную упряжку. Однако справедливости ради надо отметить, что за долгие годы его последующей партийной и советской работы в его ближайшем окружении бывших царских офицеров не замечено: Лазарь Каганович — солдат, Семён Будённый — старший унтер-офицер, Лев Мехлис — фейерверкер…
За исключением, быть может, бывшего полковника Б.М. Шапошникова, да А.А. Жданова — прапорщика запасного полка.