Итак, вернёмся к разбору сталинских черновиков…
В феврале 1920 года Сталин ведёт переписку и переговоры по прямому проводу с ЦК и с Лениным по широкому кругу украинских вопросов, касающихся как экономики (уголь, промышленность, транспорт) Украины и России, так и политики и внутренней, и внешней. К этому моменту он уже не только член ЦК и Оргбюро ЦК, наркомнац, нарком РКИ, зампред Совета Обороны, член РВСР и член РВС Юго-Западного фронта. Он ещё возглавил Украинский совет трудовой армии. И тут же, как привык, методично, пункт за пунктом формулирует слагаемые будущего успеха, обращая внимание Центра на различные неувязки и препятствия. Однако переписка идёт тяжело, ответы его не удовлетворяют.
16 февраля он обращается к Ленину, в первых же словах не скрывая тревоги и разочарования:
«Из Вашей телеграммы № 83 видно, что меня не поняли как по вопросу о Галиции, так и по другим вопросам, связанным с Трудовой Армией. Не считая возможным в шифрованных записках изложить подробно необходимые требования и откладывая дело до моего приезда в Москву, пока ограничиваюсь заявлением».
И далее в четырёх пунктах излагает программу необходимых шагов. Покончив с конкретикой, формулирует итоговый, пятый пункт:
«Обо всём этом я считаю своим долгом ещё раз предупредить ЦЕКА, чтобы снять с себя ответственность за промедление. Наконец, утверждаю, что руководить запутанными хозяйственными делами Украины из Москвы невозможно, — необходимо назначить оно лицо или группу лиц, пользующихся полным доверием ЦЕКА и полной поддержкой. Без этого ничего, кроме бесплодной траты сил и ненужной проволочки не получится».
Как видно, исчерпав лимит на деловые аргументы, Сталин позволяет себе достаточно личные доводы и прозрачные намёки.
Можно посвятить время разбору этого текста, однако в Москве его так и не прочли: Сталин вычеркнул всё, за исключением лапидарного: «Обо всём этом я считаю своим долгом ещё раз предупредить ЦЕКА».
Почему? Посчитал такой финал признаком обиженной слабости? Обдумывал другой способ добиваться поставленной цели? Кто знает…
В последних числах мая 1920 года Сталин, пробыв в Москве лишь несколько недель, опять едет на войну, теперь из-за польской угрозы. Юго-Западный фронт, где он снова членом РВС, был западным фасом обращён к полякам, а южным — к Врангелю. И от Сталина не могла укрыться зреющая угроза со стороны Крыма в условиях спешного перевода соединений фронта на северо-запад, в распоряжение Тухачевского, чей фронт играл «первую скрипку».
Прибыв на место, 31 мая Сталин направляет Ленину, Л.Д. Троцкому и в ЦК свой первый отчёт. Объёмный текст лишён правок, за исключением нескольких характерных мест.
«Теперь, когда я познакомился в общем с положением фронта», — начинает Сталин, и тут же вычёркивает «в общем». Останься оно, и текст вышел бы более поверхностным. Но далее автор ставит перед Центром слишком принципиальные вопросы.
«Основная болезнь Юго-Западного фронта, — продолжает он, — полное отсутствие пехотных резервов; ни 12 армия не имеет…»
Тут же убирает «ни 12 армия не имеет» и заканчивает так:
«все три армии воюют без резервов…»
То есть отказывается от никчёмной детализации и усиливает эффект. Далее пишет:
«Не трудно понять, что терять теперь Одессу из-за пустяков невыгодно…»
Вариант его не удовлетворяет, он исправляется:
«Понятно, что терять теперь Одессу…»,
заменяя субъективно-вызывающее «не трудно понять» (кому-то трудно? мне — нет) на безличную, бесспорную констатацию.
Но главное идёт ниже. Сталин видит угрозу с юга. Он уже поднимал перед главкомом тему резервов. Но удовлетворительного ответа не получил.
«Считаю нужным заявить, — возвращается он к вопросу, — что при таком положении нельзя рассчитывать на успех, что, наоборот, отсутствие резервов угрожает серьёзными осложнениями, а фронт неминуемо обречёт Конармию на бездействие».
И далее:
«Предупреждая Вас об этом, считаю необходимым…»
Редакция его не устраивает. Он вычёркивает личное «считаю необходимым» и обостряет:
«Предупреждая Вас об этом, прошу Вас заставить главкома исполнить своё обещание и передать в распоряжение Югзапа три дивизии…»
Кропотливо подбирая выражения, Сталин, не имея возможности отстаивать позицию очно, пытается добиться от текста максимального эффекта.
Но в Центре преобладало иное мнение. И вот прошла всего неделя, а опасения Сталина оправдались самым неприятным образом. В ночь на 7 июня Врангель нанёс удар. С Перекопа перешёл в наступление корпус Кутепова, в то время как в результате ночного рейда корпусу Слащёва удалось высадиться в нашем тылу. Кутепова в целом остановили, а вот слащёвцы спустя три дня ворвались в Мелитополь и перехватили стратегическую линию снабжения всего фронта.
В первые же часы развернувшегося сражения Сталин докладывает обстановку Владимиру Ильичу. Любопытно наблюдать, как по ходу редакции текста он будто избегает намёков на свои предыдущие сигналы.
«Вчера противник высадил десант южнее Мелитополя, сегодня он сделал попытку прорвать перекопский фронт и оттеснил наши части вёрст на 20. Силы противника на этом участке пока ещё не определились…»
Убирает совсем неопределённое «пока ещё не определились» и заменяет его на более определённое «небольшие», заканчивая оптимистично:
«думаю, что нам удастся справиться…»
Далее, через запятую:
«с другой стороны ясно, что мы лишены теперь возможности использовать…»
но затем целиком убирает этот пассаж.
Ясно, что лишены. И ясно, почему: об этом за минувшие дни уже не раз говорилось. Но здесь и сейчас он не считает нужным это упоминать: теперь не до разборок. Он выбирает другой поворот.
«Одно плохо — мы лишаемся пока что возможности использовать крымские части против поляков. Чичерин, конечно, будет рад наступлению Врангеля, ибо этот случай даёт ему возможность и право ругать Керзона “неискренним” политиком, хорошо было бы, (в особой ноте) подчеркнуть не только «неискренность» Керзона, но и его “слабость”…»
(Когда для поляков, отважившихся на авантюру повоевать с Советской Россией, запахло жареным, британский министр Керзон предложил своё посредничество; причём не только между Москвой и Варшавой, но и между Советами и Врангелем).
Посчитав эпитет «слабость» неподходящим для характеристики Керзона, Сталин поднимает его до : «“бессилие”», и продолжает: «подчинить себе…»
Нет, «своём во Врангеле…»
Нет, «повлиять на Врангеля…»
Нет и нет. И наконец:
«…держать в руках своего подзащитного Врангеля»,
намекая на совпадение по времени польского и белого наступлений.
Свои эмоции по поводу «внезапного» удара на Крымском направлении Сталин излил на другой день в короткой записке лично Ленину:
«Чудак главком, испугался крымского инцидента и даёт нам сразу две дивизии…»
Нет, это его не устранивает. По-другому:
«Чудак главком, испугавшись крымского инцидента и торговавшийся со мной из-за одной дивизии, даёт теперь сразу две дивизии. Хорошо иметь дело с чудаком…»
«Чудак» главком, «торговавшийся»… Интересно, имелись ли в тогдашнем разговорном языке бранные созвучия со словом «чудак»?..
В конце июля Врангель снова активизировался. Причины для этого лежали на поверхности: слишком много оттянул на себя Западный фронт, куда для решительного удара по Варшаве собирали всё, что можно и нельзя.
25 июля Сталин пишет Троцкому и в ЦК:
«Очередная неудача на врангелевском фронте объясняется запоздалым подходом свежих дивизий с севера…»
Затем вычёркивает эпитет «очередная», создающий ощущение системности провалов. И продолжает:
«Врангель очевидно осведомлён о переброске дивизий и старается предупредить нас. Немалую роль сыграло и то, что Москва не обращает должного внимания на Крымский фронт. По-моему, образование специального Крымского ревсовета не составит плюса…»
Речь об идее создания специального Крымского фронта, возникшей в Москве. Сталин её не поддерживал, как, впрочем, и не симпатизировал переоценке польского направления с перспективой прорыва к Варшаве. Пассаж о дефиците внимания — дань старым обидам, которая ничего не может изменить. И он вычёркивает весь текст после слов «предупредить нас», формулируя иначе:
«Врангель очевидно осведомлён о переброске дивизий и старается предупредить нас. Весь вопрос в указанном обстоятельстве, а не в организации специального реввоенсовета для Крыма. Последний, по-моему, излишен».
Подумав, последнее предложение всё-таки убирает. Почему? Потому что знает, что оно идёт вразрез с готовящимся решением? Или что это решение, оформленное спустя десять дней, уже принято?
Видя сталинские черновики, иначе начинаешь относиться к уже известным документам. Бытует мнение о невыдержанности, вспыльчивости Сталина, позволявшего себе за минутным порывом необдуманные и резкие телеграммы. Так ли это? Резкие — может быть, но вот необдуманные…