Итак, продолжим о национальном факторе в польско-советской войне 1920 года.
Освобождение Донбасса и создание Украинского совета трудовой армии привели к перегруппировке соединений Южного (с января 1920 — Юго-Западного) фронта. Кого-то перебрасывали на Западный и Кавказский фронты, кого-то — на внутренний, трудовой и не менее важный — борьбу с бандитизмом, приобретшим на Украине в лице махновщины, григорьевщины и т.п. огромные масштабы.
В рамках перегруппировки 52-я дивизия, действовавшая до января 1920 года в составе 8-й армии на западном направлении, а затем до марта входившая в состав 9-й армии Кавказского фронта, ввиду угрозы наступления Врангеля была переподчинена 13-й армии Юго-Западного фронта и сосредоточена на Крымском направлении. Всерьёз рассматривалась возможность ударить по Врангелю первыми. Но наступление затягивалось, поскольку не поспевали резервы, а главком между тем торопил: войска были нужны на другом угрожаемом участке — польском. Именно туда С.С. Каменев и планировал перевести 52-ю. В этой связи командующий Юго-Западным фронтом А.И. Егоров в докладной главкому от 16 марта 1920 года писал: «52 дивизия, имеющая в своём составе, в особенности командном, польский элемент, для боевых действий на Западном фронте совершенно не подходит, почему она и была оттуда выведена, для действий использования её на внутреннем фронте по тем же соображениям невыгодно…»
Однако главком настаивал, затянувшаяся переписка привлекла внимание В.И. Ленина. 17 марта он обратился к Сталину: «Шифром по прямому проводу. Сталину. Только что прочёл телеграмму главкома, которая была послана Вам вчера ночью тотчас же по получении Ваших соображений и в ответ на эти соображения. Нахожу, что главком вполне прав, что операцию на Крым нельзя затягивать и что польская 52[-я] необходима на Запфронте…»
52-я стрелковая дивизия (до июля 1919 — Западная) формировалась в августе 1918 года из польских интернациональных частей. В течение 1919 года её бойцы и командиры уже сталкивались со своими соотечественниками в боях под Минском, Молодечно, Барановичами и Борисовым.
Несмотря на требования главкома, точка в вопросе перевода 52-й на Запфронт была поставлена 2 апреля в телеграмме А.И. Егорова: «Переброска 52 дивизии на Запфронт была отклонена по заявлению тов. Сталина и Берзина, как знающих состав этой дивизии».
Сталину и Берзину, в отличие от главнокомандующего, было ясно, что в условиях классовой войны, приобретавшей в польско-советском столкновении отчётливый национальный оттенок, ни к чему подвергать дополнительным испытаниям стойкость и моральный дух польских интернационалистов в боях с соотечественниками.
Другой проблемой была мобилизация в украинских областях, подверженных махновскому влиянию. 9 июня 1920 года член Реввоенсовета 13-й армии Б.Г. Зуль обратился к Сталину с настоятельным требованием не накапливать мобилизованных из «проблемных» уездов в запасных частях, а немедленно передавать на фронт. «Мобилизованные [в] Александровском уезде, заражённом махновщиной, прибывающие [в] среднем [по] 600–700 человек в день, переполняют город ввиду отсутствия помещений, по необходимости направляются [в] запбат армии, находящийся [в] махновском районе, что безусловно недопустимо». В ряде районов, по мнению Зуля, в сложившихся условиях мобилизация была едва ли возможна, поскольку «сама собой временно прекратилась из-за присутствия махновских банд, которые разгоняют мобилизованных».
Сталинская резолюция начштаба фронта: «Т. Петину. Немедленно распорядиться об исполнении по существу ходатайства Зуля.»
Вот другой интересный случай проявления национально-сословного своеобразия. 4 июня Сталин перенаправил начальнику тыла Юго-Западного фронта Ф.Э. Дзержинскому сообщение об измене 83 кавалерийского полка 3 бригады Первой конной. «В 2 часа 31.5, в селе Капировка, что 8 вёрст севернее Тетиева, где расположилась 3-я бр[ига]да, командир 83 кавполка с криком: “Мы окружены поляками” бросился во главе с эскадроном на опушку деревни в направлении на село Руда. По пути следования к восставшему полку присоединилась вся пулемётная команда и обозы 83-го полка… Вместе с изменниками ушёл весь штаб 3-й бр[ига]ды, за исключением комбрига 3 и его помощника... Высланные части 4-й и 14-й кавдивизии не смогли настигнуть скрывшийся в лесах 83 кавполка, составленный целиком из донских казаков…»
Чем руководствовались перебежчики, неизвестно, скорее всего речь о случае массового дезертирства. Однако если они и рассчитывали всерьёз повернуть оружие против Красной Армии в рядах доблестного польского войска, их ожидало горькое разочарование. Практичная идиома «враг моего врага — мой друг» в случае с правительством польского государства не работала. Главной проблемой была именно национальность антисоветских подразделений.
За три месяца до этого, в феврале 1920 года, уходя из-под Одессы от ударов Красной Армии, 30-тысячный отряд деникинского генерала Н.Э. Бредова (20 тысяч бойцов, казаки, бывшая полицейская и пограничная стража, немецкие колонисты, беженцы, в том числе этнические поляки) пытался пробиться на территорию, контролируемую войсками Пилсудского. Конечной точкой 400-вёрстного перехода бредовцев оказались подольские Солодколвцы. В результате части Бредова были интернированы в Польше, в лагерях Пикулице, Дембе (Домбе, Дембия), Александров-Куявский и Стржалково (в последнем — бок о бок с пленными красноармейцами). Для интернированных был применён режим содержания военнопленных. Успехи Красной Армии в июле 1920 года вызвали неоднозначную реакцию. С одной стороны, польское (и румынское) командование впервые стало смотреть на бредовцев как на потенциальных союзников, с другой — среди польских солдат и офицеров резко вырос уровень русофобии: белые для них были те же «москали». Так или иначе, в результате длительных мытарств, переговоров и унижений к сентябрю 1920 года на территорию Румынии с целью дальнейшей переправки в Крым эшелонами было вывезено 12 тыс. человек, от которых перед этим тщательно отфильтровали украинцев, румын, венгров и т.д. О судьбе беглецов из Первой конной остаётся только гадать.
Ошибочно думать, что действия новообразованного Польского государства диктовались именно русофобией. Конечно, диктовались, но в не меньшей степени они диктовались украинофобией, белоруссофобией, германофобией и т.д. и т.п. Прямым и красноречивым следствием этой шовинистической политики была полонизация захваченных поляками национальных областей, приведшая к закономерному распаду нежизнеспособного в своей восточной и юго-восточной части образования в 1939 году.
Проявления польской юдофобии в 1920 году заслуживают отдельного упоминания.
7 июня 1920 года в 8.00 4-я кавдивизия Первой конной после короткого боя с местным гарнизоном ворвалась в Житомир. Что успели из военного имущества — уничтожили, что успели — угнали. Отбили 7000 пленных. Чудом избежал пленения Штаб польского Украинского (Юго-Восточного) фронта, за несколько часов до налёта эвакуировавшийся в Новоград-Волынский. Взорвав склады, железнодорожные стрелки, уничтожив технические средства связи, красная дивизия на ночь отошла на 8 км к северо-востоку от Житомира: ни задачи, ни возможности удерживать город у наших не было. И в промежутке между 7 и 11 июня в Житомир вернулись поляки. А вернувшись, польские вояки всю вину за поражение и материальный ущерб возложили на местное население, и в первую очередь — на евреев. В городе начались масштабные погромы. Польские военнослужащие бесчинствовали, пытали и убивали мирных граждан. Перед окончательной сдачей города поляки предали многие еврейские дома огню. (См. Сводку материалов Редакционной коллегии о погромах военнослужащими польской армии в мае–июне 1920 г. в Киевской губ. (не ранее 16 июня 1920 г.). ГА РФ. Ф. Р-1339. Оп. 1. Д. 424. Л. 93–101.).
К сожалению, как следует из цитированной выше сводки, житомирский эпизод был отнюдь не единичен.
Конечно, тыл Польши не однороден в классовом отношении, но классовые конфликты ещё не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства и заразить противоречиями фронт
Сталин хорошо понимал национальную специфику польско-советской войны. Об этом свидетельствует его отношение к направлению главного удара по панской Польше. Характеризуя перспективу «похода на Варшаву», он писал в мае 1920 года: «В отличие от тыла Колчака и Деникина, тыл польских войск является однородным и национально спаянным, отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение — “чувство отчизны” — передаётся по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твёрдость. Отсюда стойкость польских войск. Конечно, тыл Польши не однороден (и не может быть однородным!) в классовом отношении, но классовые конфликты ещё не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства и заразить противоречиями разнородный в классовом отношении фронт». Иное дело, удар в Галиции и изгнание поляков из Львова. «Относитесь бережно к военнопленным-украинцам из Галиции (руссины), не только к крестьянам, но и к интеллигентам, внушите им, что если угнетаемые Польшей галицийские украинцы поддержат нас. — писал он 17 июня 1920 года он в директиве 1-й Конной армии «О поведении в занятых селениях и городах бойцов Конноармии». — Мы пойдем на Львов для того, чтобы освободить его и отдать галицийским украинцам выгнать оттуда поляков и помочь угнетённым украинцам-галицийцам создать своё независимое государство, пусть даже не советское, но благоприятное (благожелательное, дружественное) к Р.С.Ф.С.Р. Это подымет революционный дух галицийских крестьян в тылу у поляков и подорвёт силы Польши, что нам выгодно, как знаете это сами».
Существует целый ряд любопытных сталинских документов, посвящённых особому отношению к местному населению освобождаемой Галиции, включая запрет на исполнение красноармейцами песен царской армии («”Соловья” или тому подобную казарменную чепуху») и указание разучивать «украинские военные песни (таких есть немало), также… революционные [песни] в русском переводе (Варшавянка, Червичевий штандарт)».
Сейчас, спустя столетие, после жестокой полонизации и кровавых гитлеровских и бандеровских чисток тогдашняя, тяготевшая к большой России Галиция превратилась в очаг русофобского и антикоммунистического «западенства». Тем важнее изучать и помнить историю, наполненную драмами и трагедиями целых народов, среди которых самым массовым разделённым народом на сегодня остаётся русский.
Заканчивая заметку, нельзя не упомянуть о массовом и целенаправленном геноциде, которому подверглись пленные красноармейцы после разгрома под Варшавой. Свыше 60 тысяч бойцов, командиров и политработников были убиты, зверски замучены, погибли от холода и голода в польских концентрационных лагерях. Разумеется, для «мирового сообщества», не говоря уже о нынешней Польше, этой трагедии просто не существует (типичный материал польской прессы с издевательским заголовком «”Польские лагеря смерти” — это советский миф»[1]).
Кому-то было удобно не замечать эту трагедию, кому-то — забыть. Но в Советском Союзе никто ничего не забыл. В последние годы стало модно цитировать тезис о том, что, мол, «мы своих не бросаем». Как и большинство тезисов в буржуазной политике, этот нужен, когда работает на рейтинг и защиту интересов правящего класса. А в 1939 году советские органы госбезопасности в ходе освобождения Западной Белоруссии и Западной Украины, отторгнутых Польшей по результатам войны 1920 года, методично выявляли и задерживали не только лиц, действовавших в составе антисоветского подполья и завербованных полькой разведкой, но причастных к преступлениям двадцатилетней давности.
Почитать все "Заметки на полях издания «Сталин. Труды»" вы можете по тегу «Заметки на полях»