Основы философских знаний. Диалектико-материалистическое понимание общества

Наша тема сегодняшней лекции — диалектико-материалистическое понимание общества. Раньше обычно говорилось и писалось в наших учебниках: «материалистическое понимание истории». История, конечно, важнейший аспект общества, но всё же не исчерпывает его целиком. Мне представляется необходимым, во-первых, уточнить, что речь идёт о диалектико-материалистическом понимании, и, во-вторых, общества в целом. 

1. Домарксистская методология познания общества и истории.

1А. Идеалистическое понимание общества.

Хорошо известно, что тысячи лет господствовало, и ещё поныне продолжает господствовать, идеалистическое понимание общества. Мы с вами, кто знакомился с лекциями курса истории философии, знаем, что идеализм существует в двух видах: объективном и субъективном. 

Объективный идеализм, вершиной которого является философия Гегеля, считает первичным идеальное начало, рассматривая его как объективное, то есть существующее вне и независимо от людей. Это – некий всемирный дух или мировая идея, в которой нетрудно узнать философски интерпретированного бога монотеистических религий. Соответственно и общество, с этой точки зрения, выглядит как развёртывание той же самой Идеи.

Субъективный идеализм рассматривает как первичное субъективное сознание, то есть сознание человека: или индивида, что совсем уж нелепо выглядит, или какой-то человеческой совокупности. Но так или иначе, история развития общества выступает в этом случае как деятельность некоего субъекта или субъектов. Классический вариант — это теория героев и толпы в истории, с которой выступали некоторые из народников в России в конце XIX века и которая, к сожалению,  в ещё более вульгарном виде воскрешается в наши дни.

Почему идеалистическое понимание общества – хотя оно в общем-то очень мало объясняет в жизни общества, на каждом шагу эта жизнь ему противоречит, – почему оно оказывается столь живучим? Глубинные причины этого мы рассмотрим позже, пока же отметим, что всё-таки есть в самом предмете такие стороны, которые толкают к столь неглубокому и, в конечном счёте, ошибочному пониманию. 

Во-первых, все сколько-нибудь способные соображать люди, кто задумывался над этим, давно уже понимают общественную природу человека. Человек — существо общественное. Аристотель называл его «зоон политикон», но здесь имеется в виду не политика в нашем понимании, а именно общественная жизнь – жизнь в полисе, в общине граждан того времени. Непосредственной действительностью мысли выступает язык, речь; и опять же очень давно, ещё с древности, пришло понимание того, что люди объединяются в общество посредством речи. Получается как будто бы так, что всё, что происходит в обществе, зависит от сознания, воплощённого в языке. Это уже, говоря словами В.И. Ленина, гносеологический исток идеализма в понимании общества. 

Кроме того, всё, что происходит в истории, проходит через деятельность людей, а деятельность так или иначе должна пройти через их головы, человеческая деятельность является целенаправленной, целеполагающей. Как подчёркивал К. Маркс, прежде чем человек что-то строит в реальности, будь то обычный дом или некая форма общества, он должен что-то построить в своей голове. Поэтому опять же создаётся иллюзорное впечатление, что сознание первично, а бытие вторично, если уж не в масштабах Вселенной, не в природе, то по крайней мере в человеческом обществе, состоящем из мыслящих, чувствующих, сознательных людей. 

Так вот и получилось, что самая, казалось бы, элементарная, основополагающая материальная основа, или, как говорил Маркс, непосредственное производство жизни, оказались на заднем плане общественного сознания. Были, конечно, тому и другие причины классово-идеологического характера, о которых мы ещё будем говорить, но так случилось и так продолжается. Древняя притча о философе-кинике Диогене гласила,  что он ходил по улицам и площадям родного города днём с огнём, с фонарём, говоря, что он ищет человека. Примерно так же в науке, обращавшейся к этим вопросам, искали и не могли найти жизненную основу человека и человечества.

 

1Б. Домарксистские попытки распространить философский материализм на общество.

• Догадки об определяющей роли материального производства, реальных интересов, классов (фацзя, Аристотель, Фукидид, Аппиан, Ибн Халдун, К.А. Гельвеций, Б. Франклин, О. Тьерри).

Нельзя сказать, что до Маркса и Энгельса не было никаких попыток распространить философский материализм на общество. Такие попытки делались многими философами и историками Древности, Средневековья, Нового времени. Мысли об определяющей роли реальных интересов людей и о важнейшей роли классов и классовой борьбы, обусловленной этими интересами, высказывались историками Фукидидом в Древней Греции и Аппианом в Риме, средневековым арабским мыслителем Ибн Халдуном и в особенности французскими историками начала XIX века, крупнейшим из которых был Огюстен Тьерри. Экономическую основу классов при капитализме выявляли основоположники английской политэкономии, особенно Адам Смит и Давид Рикардо.

Неоднократно возникали даже догадки об определяющей роли материального производства в развитии общества. Ещё Демокрит в эллинской философской традиции и материалисты школы фацзя (“законники”) в Древнем Китае имели довольно наивное, но в основе близкое к теперешней науке понимание того, что первые люди выделились из мира природы, а главную роль при этом сыграло то, что они начали производить средства к своей жизни. Аристотель высказал очень глубокую мысль: если бы орудия труда могли двигаться сами, то не нужны были бы рабы. Это – догадка не только о том, что рабовладельческий строй не вечен, но и о том, что основа общественной жизни заложена в материальном производстве. Бенджамен Франклин, один из духовных отцов Войны за Независимость Северо-Американских Соединённых Штатов, высказал мысль, которую неоднократно цитировали Маркс и Энгельс: «Человек — это животное, делающее орудия».

Другое дело, что все эти догадки оставались всё же исключениями, не ложились в основу общего понимания истории и общественной жизни, а в той мере, в какой всё-таки влияли на это понимание, приводили к одностороннему, гипертрофированному преувеличению какого-то одного, пусть материального, обычно природного, фактора, влияющего на человеческое общество и его историю.

 

1В. Метафизичность домарксистских трактовок «природы человека».

По меньшей мере со времён старшего из французских просветителей XVIII века Ш. Монтескьё существует концепция географического детерминизма, согласно которой всё в истории определяется географическими условиями, особенно климатом. Монтескьё, например, считал, что Английская революция с её кровопролитием связана с тем, что английский климат более сырой и холодный, чем французский, и поэтому формирует он людей более суровых и жёстких. Откуда ему было знать, что спустя несколько десятилетий Франция явит миру революцию гораздо более суровую и жёсткую, чем Английская, и более мягкий французский климат никак на это не повлияет.

Известны концепции, абсолютизирующие роль народонаселения, то есть численности населения и законов его роста. Самый крайний пример — пресловутый Мальтус, которого Маркс не без оснований называл не учёным, а вульгарным буржуазным идеологом, бравшимся доказать, что бедность и нищета пролетарских масс того времени – исключительно результат их излишней плодовитости. Опять же, история на каждом шагу, особенно сейчас, показывает, как меняются законы народонаселения вместе с изменением общественных условий, и как мало они сами могут эти общественные условия определять.

Также существовали и существуют до сих пор подходы, классиками марксизма названные вульгарным материализмом, согласно которому человек мыслился как машина, или в лучшем случае как животное, и всё, что происходит в обществе, выводилось напрямую из функционирования человеческого организма. Согласно высказыванию одного из последователей этого подхода, «человек есть то, что он ест». 

Имела и имеет место абсолютизация экономических интересов, причём, как правило, примитивно-эгоистических. Кстати, наш с вами современник Сергей Ервандович Кургинян уверяет, будто марксизму свойственна абсолютизация эгоистического интереса. Ничего подобного, как мы увидим в нынешней лекции и в дальнейшем. Совсем не у Маркса нужно искать такую абсолютизацию. Это один из просветителей XVIII века Клод Адриан Гельвеций учил, что всё в обществе сводится к интересам, да и он понимал интересы всё-таки шире, чем нынешние поборники экономизма, перерастающего в неолиберализм.

Не будем уже говорить о всякого рода расовых концепциях, которые сводят историю к биологическим или психологическим характеристикам отдельных человеческих рас. Мы знаем, к каким трагическим последствиям это приводило, знаем и то, что расовый состав, где он на самом деле существует, а не является изобретением этих горе-идеологов, также исторически подвижен и определяется историей, а не определяет её.

Всё это заставляет думать, что если в методологии познания общества и истории до Маркса и Энгельса и были проблески материализма, то вот чего там не было — это диалектики применительно к обществу. Понимание общества даже в лучших случаях оставалось метафизическим. Вспомним, что в противоположность диалектике, исходящей из принципов всеобщей взаимосвязи и всеобщего развития, причём развития, идущего в противоречиях и посредством противоречий, метафизика характеризуется прямо противоположным представлением об изолированности предметов и явлений, об их либо неподвижности, либо только количественном увеличении и уменьшении. При этом метафизика исключает или пытается исключить из рассмотрения противоречия как источник развития. К сожалению, всё это было в высшей степени свойственно трактовкам общества до основоположников марксизма.

 

2. «Первое великое открытие Маркса» (и Энгельса).

Первым великим открытием Маркса его великий друг Энгельс назвал материалистическое понимание истории. Как мне представляется, можно эту формулировку расширить до диалектико-материалистического понимания общества и по справедливости считать первым великим открытием не только Маркса, но и Энгельса. Это доказано историографически по их произведениям, как опубликованным, так и неопубликованным.

 

2А. Исходный пункт марксистского подхода к обществу.

Что стало исходным пунктом этого великого открытия? Если мы возьмём «Немецкую идеологию» – то самое двухтомное произведение, предназначенное для обхода цензуры, но так и подвергшееся лишь «грызущей критике мышей», – то в нём мы заметим, что «первый пункт, который должен быть констатирован», согласно авторам, — это «существование живых человеческих индивидов». Отсюда –  естественная необходимость, во-первых, поддержания жизни, во-вторых, продолжения рода, и, в-третьих, необходимость иметь средства к существованию в первом и во втором смысле. Если Рене Декарт в XVII веке вошёл в историю в том числе своим афоризмом: «Cogito ergo sum» – «Я мыслю, следовательно, я существую», – то марксизм на это отвечает: «Прежде чем мыслить, людям надо жить».

 

2Б. Логический исходный пункт: жизненно необходимое потребление – простейшее отношение, «клеточка» общества.

Нередко, в том числе в большинстве учебников, в самом начале рассмотрения материалистического понимания истории можно встретить утверждение, что исходный его пункт — это первичность общественного производства, которое основано на труде и в котором имеются две стороны — производительные силы и производственные отношения. Обо всём этом мы будем дальше говорить подробно, но до такого положения и логически, и исторически «ещё дожить надо», как говорила покойная Елена Николаевна Харламенко. Это обстоятельно показано в итоговой книге нашего общего учителя, также, к несчастью, покойного, профессора Виктора Алексеевича Вазюлина «Логика истории», вышедшей первым изданием в 1988 году. Сейчас эту книгу можно найти и в Интернете. 

В.А. Вазюлин попытался построить диалектико-материалистическую теорию общества, отправляясь от того же подхода, которым руководствовался Маркс в «Капитале», рассматривая капиталистический способ производства. А именно –  начать рассмотрение с простейшего отношения или, фигурально выражаясь, «клеточки». У Маркса это – клеточка капитала и является ею товар, а у В.А. Вазюлина, в его «Логике истории», в качестве такого простейшего отношения общества принимается жизненно необходимое потребление, то есть им развивается та же идея, что и в «Немецкой идеологии» Маркса и Энгельса. От слова «потребление» происходит слово «потребность». Интерес, вообще говоря, не первичен. Интерес производен от потребности, потребность есть момент более объективный.

Конечно, потребности бывают разные, они исторически развиваются и обогащаются, мы будем дальше об этом говорить. Но всё же исходно биологическое начало потребности – именно начало, поскольку исторически, вернее доисторически, люди выделились из животного мира как части живой природы, а в основе жизни лежит обмен веществ между организмом и средой. Определение жизни дано Энгельсом в его рукописной работе, вошедшей в состав «Диалектики природы». Эта классическая формулировка в советское время была широко известна: «Жизнь есть способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой, причём с прекращением этого обмена веществ прекращается и жизнь, что приводит к разложению белка».  Из этого обмена веществ и вытекают первичные, биологические жизненные потребности любого живого организма, в том числе и человека. К этому нельзя сводить человека и общество, как поступали поборники вульгарного материализма, но из этого надо его вывести исторически, как произошло в самом процессе развития. В биологическом уровне движения материи надо найти предпосылки более высокой формы движения материи, а именно общественной. 

Конечно, с самого начала надо помнить, что биологическое в человеке продолжает существовать «в снятом виде», как сказал бы Гегель, то есть в преобразованном виде, подчинённом общественным законам. Но в отличие от Гегеля, у которого «снятое» всецело растворяется в более высокой ступени развития (идеалист иначе рассуждать и не может), в марксизме предпосылки не утрачивают полностью своего самостоятельного существования. Каждый из нас может убедиться ежедневно и ежечасно, что биологические свойства нашего организма, его биологические потребности являются, и всегда будут, первым необходимым условием всего высокого и великого, на что способен человек. И то, как общество обеспечивает воспроизводство этой основы, решающим образом определяет то, каково это общество. 

 

2В. Исторический исходный пункт – присваивающее «хозяйство»: собирательство, охота, рыболовство.

Жизненно необходимое потребление и исторически является исходным пунктом формирования общества. У истоков человечества, даже человека современного вида Homo sapiens, мы находим так называемое присваивающее хозяйство, причём «хозяйство» надо ещё брать в кавычки, – это собирательство, охота, рыболовство. Тем более это было так, когда ещё ни о каком хозяйстве нельзя было говорить, когда речь шла об обезьяноподобных предках людей, которые, натолкнувшись на естественные пределы присвоения средств к жизни, оказались в силу природной случайности поставлены в такие условия, которые их толкнули на новый уровень развития. Это были внешние природные условия, а именно изменения климата в сторону большей сухости, смена тропических лесов саванной в значительной части Африки, может быть и Азии.

Первоначально приматы (научное название обезьян), как особый отряд млекопитающих, могли возникнуть, только обитая на деревьях, и там у них развились некоторые черты устройства тела, без которых из их числа никогда бы не выделились предки людей. Это, между прочим, очень хорошо развитое зрение, потому что надо хорошо ориентироваться, прыгая с ветки на ветку. И это рука – не лапа, как у остальных животных, а рука, – которая возникает под влиянием естественного отбора как орган, обхватывающий ветви. И только такая рука была подготовлена к тому, чтобы обхватывать не только ветви, но и некие орудия, хотя бы обломки тех же ветвей. И наконец, как практически все высшие млекопитающие, приматы вели стадный образ жизни. Следовательно, у них была сложная структура популяции и, соответственно, сложная психика, поскольку её развивали не только отношения к окружающей природе, но и отношения между особями. Когда же изменение климата вызвало переход высших человекообразных приматов, они же антропоиды, к передвижению на двух ногах, то освободившаяся пара рук могла начать использование орудий.

 

3. Главный фактор очеловечивания предков людей – начало производства средств к жизни.

 

3А. Идея выделения людей из мира природы

Идея выделения людей из мира природы не раз высказывалась философами, на научной основе она выдвигалась Чарльзом Дарвином, автором концепции естественного отбора. Но механизм выделения именно человека из природы открыт был не Дарвином, а Энгельсом. 

Первоначальную догадку об этом можно считать общей для Маркса и Энгельса. Мы её находим в «Немецкой идеологии» (1845 г.), где говорится, что людей можно отличать от животных по сознанию, по религии, по чему угодно; сами они начинают себя отличать от животных, когда начинают производить средства к своей жизни. 

В неоконченной работе зрелого Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (значение которой отнюдь не сводится только к этому вопросу), мы находим уже целую концепцию антропогенеза. В частности, там подчёркнуто, что первое, что наши предки начинают производить, — это орудия добычи средств к жизни. Использование как орудий того, что даёт природа в готовом виде, – палок, камней и так далее, – встречается среди высших животных, а иногда даже среди низших. Но изготовление того, чего в природе не было, послужило скачком к новому качеству, стало первым зачатком, первым проблеском второй искусственной природы, которая теперь нас окружает со всех сторон, в которой мы живём едва ли не больше, чем в первой природе, как бы к этому ни относиться. И это было также первым проблеском труда, как специфически человеческого отношения к природе.

 

3Б. «В известном смысле можно сказать, что труд создал самого человека».

Это – глубокое теоретическое обобщение Энгельса, но здесь есть некоторое опережение хода развития. Конечно, вначале это был ещё не совсем труд. Это был труд только в тенденции. Труд мог стать трудом лишь по мере того, как человек становился человеком. Эту мысль особенно подчёркивает Виктор Алексеевич Вазюлин. Но, тем не менее, эта тенденция в антропогенезе сыграла действительно решающую роль. На заключительном этапе естественного отбора, пока он ещё действовал по Дарвину в отношении наших предков, организм современного человека, вида Homo sapiens, сформирован прежде всего изготовлением орудий. Так возникли и человеческая рука, и человеческий мозг. И в связи с этим произошло возникновение сознания и речи. Никак иначе они возникнуть не могли. Откуда могло взяться целеполагание, способность опережать в своём представлении будущее действие, как бы мысленно видеть то, что должно быть сделано, чего ещё нет? Откуда, как не от изготовления какого-то предмета – сначала это было, конечно же, орудие? И откуда могли появиться первые зачатки абстрагирования, то есть способность выделения каких-то сторон объекта, мысленного отделения, отвлечения их от других сторон? Откуда, как не от того, чтобы видеть в объекте то, что мне сейчас нужно, для того, что мне нужно сделать? То есть опять же не от изготовления орудий?

Конечно, не надо преувеличивать роль этих зачатков производства в жизни первобытных людей, и тем более предлюдей. Производство ещё оставалось в зачатке, но всё-таки его роль уже стала ведущей – не господствующей, а ведущей, то есть определяющей тенденцию развития. На это указывает тот известный факт, что естественный отбор по Дарвину, развитие посредством наследственного, путём мутаций, изменения организма, в отношении вида Homo sapiens прекращается уже по крайней мере 40-30 тысяч лет назад – с того времени, как всеми пригодными для обитания ландшафтами Земли завладевает Homo sapiens. С этого времени он уже начинает влиять сам на природу в достаточной степени, чтобы ему не приходилось выживать путём генетически передаваемого изменения устройства своего организма. Отныне меняется не организм, меняется вторая природа. И уже во времена верхнего палеолита, высокоразвитого охотничьего хозяйства первобытных людей нашего антропологического типа, это произошло в достаточной степени, чтобы биологический естественный отбор как бы заснул.

Значит ли это, что уже с того времени можно говорить о производительных силах, о производственных отношениях, способе производства и так далее, как некоторые пытались? Нет, не значит. 

 

3В. Производство самих людей – важнейший фактор на начальных этапах истории.

Ещё Энгельс в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства», – одном из главных, на мой взгляд, произведений классического марксизма, – отмечал, что наряду с производством средств к жизни, а может быть до какого-то момента даже в чём-то и на первом месте, стояло производство самих людей. Не случайно и работа Энгельса названа «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Откуда такое внимание к семье, вообще говоря, не очень свойственное марксизму? Впоследствии некоторые ревнители чистоты марксизма сопровождали это место примечанием, что Энгельс здесь якобы не вполне последователен. 

На самом деле здесь нет никакого противоречия диалектико-материалистическому пониманию общества. Дело в том, что на начальных этапах человеческой истории отношения людей с природой и отношения людей друг с другом ещё не выделились из первоначального единства, или, как мы говорим, синкретического (нерасчленённого) единства. И уж подавно не выделились отдельные уровни общественных отношений, обозначаемые для более развитого общества категориями производственные отношения, базис и надстройка, общественное бытие и общественное сознание и так далее. Всё это существовало в некоторой первичной слитности, с чего вообще начинается, в соответствии с диалектикой, любое развитие, пока противоречивые тенденции ещё не выкристаллизовались. 

Первичным выражением этой слитности отношений людей с природой и друг с другом, слитности самой первобытной общины с окружающей природой было магико-мифологическое мироощущение. Сначала оно было в основном магическое, потом уже появились развитые мифы. Представление о том, что всё связано со всем, что путём какой-то магической акции можно вызвать дождь, можно способствовать удаче на охоте и так далее, было выражением неотделимости сообщества первобытных людей от той природы, в которой они жили. Ещё более наглядно это выражалось в тотемизме, то есть в вере в происхождение данного рода, родовой общины от животного-предка – тотема и магическую связь с тотемом. 

Столь же нераздельным было и производство средств к жизни, с одной стороны, и производство самих людей, с другой. 

 

3Г. Родовой строй и «матриархат»

Тогда ещё не было и быть не могло никаких связей, объединявших наших предков в родовую общину, кроме связей, основанных на производстве людей. Они же были и связями, на которых основывалось производство средств к жизни. Отсюда родовой строй, отсюда и так называемый матриархат. Так называемый – потому, что это слово буквально означает «власть матерей», причём принудительная власть – «архэ» на древнегреческом языке. Разумеется, в первобытном обществе никакого господства, никакой принудительной власти ещё не существовало. А что существовало? Здесь для нас на современном уровне знаний уже недостаточно, при всём их величии, открытий Моргана и Энгельса. 

Полагаю, что крупнейший вклад в понимание этого круга вопросов внесла покойная Елена Николаевна [Харламенко - ред.]. Она обращала внимание на то, что зачатки так называемого «матриархата» обнаруживаются уже в сообществах высших животных. Совершенно ложно, тенденциозно представление современных буржуазных учёных о том, что в сообществах приматов и прочих млекопитающих будто бы существует некое подобие патриархальной семьи, всё определяет борьба за лидерство среди самцов и тому подобное. Серьёзными исследованиями биологов давно показано, что основу сообществ высших животных составляет иерархия взрослых самок, тогда как самцы, при всех их столкновениях и установлении каких-то похожих на иерархию отношений, занимают в этом сообществе периферийное положение. Главная задача самцов — это охрана границ территории обитания сообщества. 

В принципе аналогичный порядок существовал и в родовой общине древнейших людей. Но он приобрёл новую основу, связанную уже с присваивающим хозяйством, в котором, опять же вопреки распространённым представлениям, на первом месте стояла не охота, а собирательство. Поскольку без витаминов, содержащихся в растительной пище, наши предки давным-давно исчезли бы с лица Земли. Уже тот факт, что человек наряду с морской свинкой – один из двух млекопитающих, у которых в организме не вырабатывается витамин С, свидетельствует о том, что собирательство, снабжавшее общину растительной пищей, было первейшей основой существования наших предков. А это собирательство было занятием женщин. 

Также на них лежало и то, что будет впоследствии названо домашним хозяйством; с пережитками этого мы до сих пор вынуждены иметь дело. Но если в цивилизованной жизни эта сфера становится подчинённой, и соответственно подчинённым и даже порабощённым становится положение женщин, то в ранних обществах домашнее хозяйство было столь же жизненно важным, как и собирательство. Создание, сохранение и использование запасов; воспитание и просто выживание детей; выхаживание больных и раненых  - всё это были женские дела. Для того, чтобы община не вымерла, всё это было никак не менее, а скорее всего более важным, чем зависящая от случайности добыча охотников.

Одним из отголосков этой, отнюдь не второстепенной в древние времена, роли домашнего хозяйства является даже у вполне патриархального позднеэллинского философа Аристотеля выражение «ойкос номос», от которого происходит слово «экономика»; оно означает именно «ведение дома, домоводство», которое является, по Аристотелю, основой и даже целью человеческого бытия.

Всё это показывает, что в основе родовой общины лежало естественное разделение труда. Естественное — это значит по полу и возрасту. Существовали «возрастные классы» (термин западных этнографов или этнологов). По достижении определённого возраста дети, прежде чем стать подростками, проходили обряды, которые в науке называют инициациями, и переходили из возрастного класса детей в возрастной класс юношей или девушек. Были инициации мужские и женские. Далее был класс взрослых, вступавших в брак. Был и возрастной класс стариков. Одной из характерных черт этого естественного разделения труда, отличающей первобытную общину от сообществ животных, была забота о стариках и больных. Это археологически засвидетельствовано даже у неандертальцев. Обнаруживаются костяки неандертальцев настолько сильно покалеченных, что без помощи, можно уже сказать, сородичей они никак не смогли бы выжить. И на их костях обнаруживаются признаки заживления, свидетельствующие о том, что после увечья они жили достаточно долго, то есть была забота о стариках, больных и, как мы бы сказали, инвалидах. Они, в свою очередь, выполняли в родовой общине то, что им было по силам, и в том числе передавали свои знания и опыт молодым.

Это никак не опровергается встречающимися у древних и средневековых авторов описаниями обрядов принесения стариков в жертву. Подобные обряды – это либо ритуальное поедание именно самых уважаемых людей, что должно было магически передать их выдающиеся способности всей общине; либо результат крайне тяжёлых условий, в которых оказались отсталые племена, оттеснённые в самые бесплодные углы планеты; либо, уже в историческое время, – результат насильственного слома родового строя, о котором пойдёт речь дальше. Такие вещи нужно очень осторожно проецировать на первобытность, о которой мы на самом деле знаем эмпирически очень мало. Весьма наивно думать, что даже самые отсталые народы сохранились до появления цивилизованных наблюдателей в точности такими, какими были во времена неолита, не говоря уже о палеолите. Существует диалектический принцип всеобщей связи, и связь эта всегда так или иначе проявлялась. Последующая история человечества влияла, хотя бы косвенно, даже на самые отсталые народы, и влияла на них, как правило, не лучшим образом. Поэтому то, что могли наблюдать авторы дошедших до нас описаний,  конечно, даёт важный материал для понимания некоторых аспектов первобытности, из него можно немало почерпнуть, но только при условии, что мы будем обладать соответствующей методологией и сможем отделить главное от второстепенного, первичное от привнесённого. 

 

3Д. Род как ядро общины

Значение производства людей, как не отделившегося ещё от производства средств к жизни, проявлялось в том, что община была организована по принципу родов. Исходно, и фактически до конца существования рода как такового, это были материнские роды, принадлежность к которым определялась по матери, между которыми существовали брачные связи. Соответственно роды, заключавшие между собой такие связи, образовывали две фратрии, то есть буквально по-латыни «братства», у многих народов все члены одной фратрии действительно называли себя братьями и сёстрами, а в совокупности, по крайней мере в развитом первобытном обществе, фратрии образовывали племя.

Это была и структура производства людей, и одновременно структура освоения природной среды и производства средств к жизни – первоначально, конечно, добычи их.

Как свидетельствуют многие исторические и этнографические данные, у древнейших народов брачные связи были дислокальными, то есть каждая сторона продолжала территориально жить в своём роде, а со своими партнёрами встречалась лишь на время некоего празднества. С того времени, когда такой порядок сменяется переселением одной из сторон к другой, – первоначально это были мужчины, переселявшиеся в род своих жён, – возникает родовая община, ядро которой составляет род, но которая включает также переселенцев из других родов. С тех пор община будет сопровождать человечество очень долго, вплоть до развитого капитализма. 

При этом необходимо иметь в виду, что всякая община, как подчёркивал Виктор Алексеевич Вазюлин, есть естественно выросшая или естественно возникшая общность людей. Естественно возникшая – не значит природная. Естественно возникшая – значит такая, в которой общественное ещё не вполне выделилось из природного. Следует отличать естественно возникшую общность от, так сказать, искуственной или вполне общественной, которая возникает уже на базе общественных отношений, выделивших её из природы.

 

4. Появление производительного отношения к природе – сущности общества.

Только пройдя уже достаточно долгий отрезок времени, в десятки тысяч лет, а если считать антропогенез, то и в миллионы лет, человечество подходит к появлению производительного отношения к природе – уже не только к орудиям, а вообще к той природной среде, в которой люди находят себе средства к существованию. Именно производительное отношение к природе Виктор Алексеевич Вазюлин предлагает считать сущностью общества. 

 

4А. Появление производящего хозяйства – земледелия и скотоводства.

Сущность возникает не сразу. До сущности дойти не очень просто, как логически, так и исторически. 

Первым крупным шагом к этому стало появление земледелия и скотоводства. Так вопрос в принципе ставился уже Энгельсом в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», хотя тогда наука ещё не располагала достаточными знаниями о продолжительности и сложности этого процесса. На современном уровне знаний нам известно, что начался он, по крайней мере, 10-11 тысяч лет назад. 

И в Старом и в Новом Свете древнейшие памятники как земледелия, так и скотоводства приурочены к горным районам. Это Передняя Азия, точнее «полумесяц» от Палестины через  Сирию и юг Малой Азии до западного Ирана; это горы Юго-Восточной Азии и Южного Китая; это Центрально-Мексиканское нагорье и часть южноамериканских Анд. В общем понятно, почему именно там могли возникнуть первые формы производящего хозяйства. Во-первых, в обособленных горных долинах было меньше возможностей охоты и даже собирательства, там мало земель, мало угодий; достаточно быстро запасы дичи должны были поредеть, и особым изобилием в плане собирательства эти места тоже не отличались. Зато изоляты, образованные горными долинами, сохраняли очень большое генетическое многообразие, что создавало большие возможности отбора и съедобных растений, и животных.

Не следует, конечно, представлять себе это так, будто речь идёт о современных людях, или по крайней мере людях цивилизованных, которые сознательно стремятся оставлять на племя животных, более пригодных к домашнему содержанию, чтобы иметь запас пропитания на все случаи жизни; которые также сознательно удобряют землю, отбирают наиболее урожайные экземляры растений и так далее.

Всегда надо помнить, что речь шла о людях с магико-мифологическим мировоззрением, и что тех же самых животных они, конечно, первоначально выкармливали как тотемов. Археологически засвидельствовано, что практически все домашние ныне животные были древнейшими тотемами, возможно ещё с неандертальских времён, и уж по крайней мере с кроманьонских. Это и предки нынешних коров и быков, крупного рогатого скота – туры, и предки нынешних овец и баранов – горные бараны, и предки нынешних коз – горные козы, и предки домашних свиней – дикие кабаны-вепри, не говоря уже о волке – предке домашней собаки, о нубийской и барханной кошках. Единственный из древнейших тотемов, который не был одомашнен, – это медведь, зверь слишком опасный, у которого нет стайного или стадного поведения, который поэтому никогда не может быть предсказуем. Но даже в отношении него у многих народов Сибири и Северной Америки известен обычай ритуального выращивания, вплоть до вскармливания женской грудью, медвежат, которых в дальнейшем, уже когда они становятся медведями, приносят в жертву на медвежьем празднике. Это позволяет нам судить о тех тотемических ритуалах, с которыми, по всей вероятности, было связано появление первых домашних животных.

Столь же органически или синкретически вписано в природную среду было и раннее земледелие. Это мы знаем даже по примеру раннеклассовых обществ, уже достаточно развитых, будь то Древний Египет, будь то доколумбова Мексика и многие другие страны. Первоначально люди, по всей вероятности, воспроизводили некий природный процесс, делая это опять же ритуально, точнее магически – тогда ещё ритуал не выделился из магии. Скажем, устраивали запруду подобно тому, как река сама разливается, сама откладывает ил, как, скажем, это было в Египте. Или устраивали искуственную подушку из корневищ водных растений, на которую сначала откладывался самим озером, а потом наносился искусственно такой же плодородный ил, как делали предки народов современной Мексики, называлось это у них «чинампа».

 

4Б.Появление излишков средств к жизни – избыточного продукта.

Основное значение производящего хозяйства, уже с первых его форм, состояло в том, что они позволяли устойчиво создавать сначала очень небольшие, а потом всё большие и большие излишки средств к жизни, или избыточный продукт. Излишний продукт – значит такой, который устойчиво превышает необходимый жизненный минимум. Но в то же время, вплоть до сравнительно недавнего прошлого, размеры этого продукта не достигают жизненного оптимума; отсюда многие коллизии последующей истории. 

Значит ли это, что мы можем называть этот избыточный продукт прибавочным? Нет, не значит. Прибавочный продукт – это продукт, который присваивается, или по крайней мере может быть присвоен, другим общественным классом. Согласно определению В.И. Ленина, классы – это большие группы людей, одна из которых может осуществлять такое присвоение. 

На той стадии общественного развития, о которой мы сейчас говорим, излишки ещё не могли быть присвоены никаким меньшинством. Почему? Потому что вся система отношений родового строя этому препятствовала. Излишек иногда бывал немалым, уже при присваивающем хозяйстве, что опять же засвидетельствовано археологически и этнографически. Но когда он появлялся, что с ним делали наши предки – не только в те далёкие времена, но и значительно позже? Мы это знаем из массы памятников культуры: устраивали «почестен пир на весь мир», то есть на всю общину. Кроме сородичей, надо было пригласить побольше гостей из соседних общин, всех как следует угостить, всех богато одарить шкурами получше, редкими перьями и так далее. Иначе тебя просто не будут считать за человека. Уже позже у некоторых индейских народов засвидетельствован такой ритуал, как потлач, когда устраивали такой же пир, и что на нём не съедалось или не дарилось, то просто уничтожалось: ломалось, сжигалось, топилось в воде и так далее. Это, конечно, было уже формой жертвоприношения, но в то же время это была реакция родового строя на проблему излишков, с которыми, вообще говоря, при родовом строе не очень понятно, что делать.

При этом не следует ни преуменьшать, ни преувеличивать скудость жизни наших древних предков. С одной стороны, конечно, невозможно принять всерьёз умильные картинки первобытного рая, которые изображаются, начиная ещё с древней концепции Золотого века; изображались они и философами XVIII столетия, а в виде пережитка встречаются и позже. Разумеется, жизнь древнейших людей была суровой, порой тяжёлой, порой смертельно опасной. Но не следует и абсолютизировать её скудость. Неправильно представлять себе жизнь наших предков по образу и подобию тех несчастных отсталых племён, которые в ходе последующей истории были загнаны в самые бесплодные углы ойкумены, а нередко и испытали уже последствия эксплуататорского обращения со стороны цивилизованных соседей. Если бы жизнь предков основной массы человечества была столь же скудной, жалкой и безнадёжной, то никакого последующего прогресса такая жизнь не могла бы породить.

Ещё одно глубокое заблуждение, которому, увы, отдавали дань и умные люди, – это представление о некоей всеобщей несвободе, якобы царившей в первобытном и раннеклассовых обществах. Будто бы бедные, несчастные наши предки были так задавлены всякими обязательными к исполнению обычаями, ритуалами, табу, которые мыслятся только как запреты, что всё-то у них вообще строилось на запретах. Конечно, высшего предела в этом плане достиг Зигмунд Фрейд, изобразивший всю первобытность, в сущности и весь антропогенез, на основе запретов кровосмесительных связей. Прежде всего обращает на себя внимание сама эта логика непременно запрета, принуждения – логика, свойственная обществу отчуждения, эксплуатации и угнетения. Откуда такое непоколебимое убеждение в том, что ни на чём другом человеческое бытие никогда не строилось и не могло строиться? Хотя во всех наблюдениях даже за поздними, уже трансформировавшимися в сторону упадка, отсталыми народами, как и в культуре, дошедшей до нас от древних времён, есть масса свидетельств как раз обратного: люди просто не представляли себе возможности другого поведения, чем то, которое устанавливалось обычаями, поэтому принуждать, наказывать никого особенно не приходилось. Для того чтобы такая необходимость могла возникнуть, родовой строй должен уже изрядно разложиться. И если исходить из материалистического понимания истории, из того, что сознание определяется бытием, а не наоборот, то трудно себе дело представлять иначе. И это имеет значение не только для понимания первобытной или раннеклассовой истории, это весьма актуально для и нас, поскольку за этим стоит сугубо буржуазно-индивидуалистическое представление о свободе и несвободе, которое и сейчас, как мы все знаем, имеет весьма печальные результаты.

Итак, не всякий излишек с фатальной неизбежностью требовал сосредоточения его в руках меньшинства, для того чтобы хоть шаг вперёд сделать от грани голодной смерти, как это изображали некоторые претендующие на материализм в истории. 

 

4В. Главный предел первобытнообщинного строя – локальный масштаб.

Тогда что же всё-таки поставило пределы существованию родового, и в целом первобытнообщинного, строя?

Представляется, и уже у Энгельса есть такого рода соображения, что главный предел первобытнообщинного строя – это его локальный масштаб, локальный характер связей между людьми, невозможность в рамках этого строя расширения их масштаба, которое с необходимостью диктуется всяким развитием. Единственное, до чего мог подняться родовой строй в этом плане, – то, что историки называют цепными связями. То есть одно племя или одна родовая община общается с другой, в том числе обменивается какими-то излишками – конечно, в форме даров, ещё никакого обмена, не говоря уже о торговле, не может быть; в некоторые годы избыток молодёжи расселяется на соседнюю территорию – такие обычаи были у многих древних народов; подобные же связи существуют между соседними общинами и следующими, и так далее по всей ойкумене, то есть населённой земле. А населённая земля уже в первобытную эпоху охватила практически весь земной шар за исключением непригодных к обитанию территорий типа Антарктиды и расположенных в открытом океане островов. 

Но долго держаться на связях этого типа развитие общественного производства, – уже можно так говорить, хотя пока ещё это производство природно-общественное, не вполне выделившееся из природы, – всё-таки не могло.

 

4Г. Начало общественного (пока еще природно-общественного) разделения труда

Ещё Энгельс выделил как важнейший фактор общественное разделение труда: первое – между земледелием и скотоводством, затем второе – выделение древнейших форм ремесла. Новое, что мы узнали с тех пор об этих процессах, состоит в том, что общественное разделение труда сначала происходило не столько между индивидами, сколько между общинами, и приводило к возникновению иерархии общин. причём вначале ещё родовых общин. Именно такие иерархии общин лежали в основе всех обществ, промежуточных между первобытнообщинным строем и рабовладельческим либо феодальным строем. 

Это – огромная полоса исторического развития. Перед нами – не простой переход от одной общественно-экономической формации к другой, а гораздо более фундаментальный переход от первобытнообщинного строя – десятков тысяч лет, считая только человека современного вида, и даже миллионов лет, если считать процесс антропогенеза, – ко всему периоду классового эксплуататорского общества, оно же «цивилизация» в терминологии некоторых идеологов этого общества. Этот переход по глубине, сложности, да судя по всему и по продолжительности, сравним только с тем переходом, в начале которого мы находимся сейчас, – от «всей предыстории человечества», как называл её Маркс, к эпохе коммунистического будущего. Это переход гораздо более глубокий, сложный и нередко трагичный, чем любой переход от одной эксплуататорской общественно-экономической формации к другой. 

Всё общество этого огромного периода, который по продолжительности сопоставим с целыми формациями, образовывали именно иерархии общин, иерархии родовых общин, между которыми устанавливалось некое подобие обмена. Конечно, ещё не в форме торговли, не было ещё никаких товарно-денежных отношений, а в форме дарообмена. Дары обязательно полагались при любом общении и в первобытные времена, и в протоклассовые, и ещё много веков впоследствии. Вначале же дары были формой перераспределения излишков по всей данной системе общин. Если одна община по природным условиям своего проживания могла что-то добывать, а потом и производить, так что хватало не только ей, но ещё оставались излишки, но зато она не имела чего-то другого, что было у соседей, – то в ходе такого обмена дарами каждая из общин становилась сильнее, богаче, если можно уже так сказать, и жизнеспособнее. Известно, что, скажем, ценные виды камня – уже в конце мезолита лучшие сорта кремня, а тем более в неолите, например, нефрит – расходились на тысячи километров по всей системе цепных связей. Самые большие месторождения нефрита были в Саянах, и расходились они до Южного Китая в одну сторону и чуть ли не до Балтики в другую. Но это всё-таки цепные связи, а систематическое перераспределение главных продуктов совершалось всё-таки в рамках системы общин, которые имели уже некую иерархию, некоторое подобие власти, хотя рано, конечно, ещё говорить о власти как таковой, но уже в рамках этого разделения труда они имели общественную должностную функцию. Появляются общие потребности всей системы общин, которые кто-то должен выполнять. Кто-то должен регулировать перераспределение, кто-то должен охранять общие границы. Кто-то должен совершать и магические обряды, не отделимые в представлении тогдашних людей от всего этого. Таким образом выделяется родовая знать – древнейшая форма знати. 

 

4Д. Протоклассовое общество как иерархическая система общин.

В то же время между общинами не могло быть равенства. Ещё Энгельс отмечал в «Анти-Лдюринге», что понятие равенства совершенно неприменимо ко всем обществам, предшествующим капиталистическому, ибо оно представляет собой слепок с товарно-денежных отношений, причем уже достаточно развитых, тогда как вся предшествующая история его не знает. «Хотя столь же мало, — подчеркивает Энгельс, — воспринимало оно это и как неравенство». Не было просто таких понятий. Была некоторая иерархия, естественно возникшая в своей основе, но всё-таки в ней были те, кто стоял выше, и были те, кто стоял ниже. Были те, кто выполнял общественную должностную функцию, а были те, кто занимал по отношению к ним подчинённое положение. 

Такое общество мы с покойной Еленой Николаевной [Харламенко - ред.] предложили называть протоклассовым. Мы используем здесь термин «протокласс», выдвинутый покойным советским африканистом Л. Куббелем применительно к некоторым раннесредневековым протогосударствам тропической Африки. Родовую знать, выполняющую общественную должностную функцию, можно считать протоклассом. Это ещё не класс, потому что классы могут иметься только там, где есть или может быть эксплуатация, а здесь её нет и быть ещё не может. Поддержание же протоклассовой иерархии, вообще говоря, отвечает жизнненым потребностям всех входящих в неё общин.

Возьмём для примера достаточно позднюю форму протоклассового общества, стоявшего уже на грани перехода к классовому и нам сравнительно хорошо известного, потому что оно было засвидетельствовано исторически и литературно. Я имею в виду общество инков в южноамериканских Андах. Владения инков к моменту прихода испанских конкистадоров простирались от юга нынешней Колумбии до центральных районов нынешних Чили и Аргентины, охватывая огромный регион с десятками миллионов населения. Во всей этой общности – о которой до сих пор напоминает язык кечуа, выступавший основным языком инкского сообщества, – на первый взгляд существовала эксплуатация, и очень суровая. Только одна треть урожая оставлялась покорённым общинам; другая треть шла в закрома Солнца, то есть как бы храмовые – там ещё не было сформировавшегося культа, отделившегося от царской власти; а ещё одна треть – в закрома Инки. Но ясно, что при тогдашней производительности труда, если бы действительно была такая норма эксплуатации, то общинники просто бы все вымерли. А с другой стороны, при отсутствии товарно-денежных отношений немыслимо, чтобы какой бы то ни было господствующий класс мог потребить две трети избыточного продукта. Разумеется, большая часть этого продукта просто перераспределялась. Она поступала в другие общины, которые не имели данного вида продукта. И при этом, как археологически засвидетельствовано, общий уровень производительности труда и, так сказать, уровень потребления, а также плотность населения значительно возрастали, когда данную общину завоёвывали инки. Жить становилось в среднем не хуже, как обычно бывает при завоевании в развитом классовом обществе, а значительно лучше. 

Почему тогда приходилось всё-таки завоёвывать? Именно потому, что родовой строй, в сущности, не знает никаких механизмов установления связей между людьми, кроме брачных. Кроме дуально-родовой экзогамии, то есть брачных связей между двумя группами родов, больше там нет никаких механизмов установления и регулирования устойчивых связей. А это даёт общинам только равное положение –  единственная форма равенства, которая тут существует. Если же складывается иерархия, если формируется общественная должностная функция, которую, повторим, кто-то должен выполнять, то как определить, кто тут должен быть главным? Кто тут должен начальствовать? Кто тут должен, если это уже можно так назвать, управлять? 

Установить это можно только войной. Это – единственный способ, понятный тогдашним людям, потому что он происходил от такой древнейшей формы жизнедеятельности, понятной всякому первобытному человеку, как охота. Но неверно себе представлять эти войны, по образу и подобию цивилизованных обществ, как войну не на жизнь, а на смерть, с превращением завоёванной страны чуть ли не в пустыню, с истреблением и вначале поеданием пленников, как представлял себе даже Энгельс,  а позже – обращением их поголовно в рабов. Опять же до этого ещё дожить надо, тут нужен уже достаточно высокий уровень цивилизованности. А пока что дело выглядит иначе. 

У тех же инков, например, существовал обряд троекратного объявления войны, когда они хотели включить какую-то общину в состав своей, так сказать, державы. Они посылали послов, которые сначала обращались к старейшинам и народному собранию. Если получали отказ, то обращались к совету знати; если вторично получали отказ, то обращались к вождю, или к царю, где таковой уже существовал. На каждом этапе, если предварительно давался отказ, предлагались более суровые условия: все большая доля избыточного продукта подлежала, так сказать, отчуждению. И только после троекратного отказа объявлялась война, причём вести её инки старались так, чтобы поменьше разрушать и не особенно истреблять своих будуших подданных. В результате обычно и уровень производства, и уровень потребления заметно возрастали, как свидетельствуют археологические исследования.

Здесь, с одной стороны, зарождается, конечно, то, что в дальнейшем можно будет называть войной, насилием, принуждением; а с другой –  это ещё совсем не то, что мы привыкли под ними понимать в условиях сложившегося эксплуататорского общества. И так продолжалось достаточно долго. В Андах ко времени инков протоклассовые общества уже порядка двух с половиной тысяч лет существовали, не переходя в классовые.

 

4E. Патриархальный переворот – важнейшая предпосылка отрицания первобытнообщинного строя

По-видимому, протоклассовая иерархия держится до тех пор, пока не будет подорван фундамент этой системы общин, а именно материнский род и основанная на нём родовая община. В принципе эта идея намечена уже у Энгельса: вспомним ещё раз название его работы «Происхождение семьи, частной собственности и государства»,

Как всё больше и больше выясняется,  решающим моментом исторического перелома от доклассового общества к классовому эксплуататорскому обществу был патриархальный переворот, то есть слом системы родовых общин, основанных на материнском роде. Даже Энгельс ещё не в полной мере знал и сознавал весь масштаб и весь драматизм этого процесса, хотя именно он, больше чем кто-либо, привлёк к нему внимание. Но тем не менее он пишет, что в общем будто бы дело заключалось только в переходе от счёта родства по материнской линии к счёту родства по отцовской, и переход этот был, по его мнению, весьма лёгким, даже незаметным, так как ничьих интересов вроде бы не затрагивал и мог пройти чуть ли не сам по себе. Хотя дальше сам же Энгельс рассматривает этот переход как «всемирно-историческое поражение женского пола». 

Мы не знаем в истории таких случаев, когда всемирно-исторические поражения и победы происходили бы легко, мирно и незаметно. Тем более что в данном случае – этот момент, к сожалению, не был ещё выделен Энгельсом – речь идёт о всемирно-историческом поражении не только женского пола, но, главное, всего первобытнообщинного и протоклассового общественного строя. 

То, что раньше, в первобытном обществе, делало мужчин как бы периферийной частью родовой общины, теперь становится их огромным преимуществом, потому что именно с ними все больше связываются иерархические отношения в системе общин. 

Так формируется патронимия – кровнородственное объединение во главе с мужчиной-отцом, которое уже не укладывается в систему материнско-родовых общин. Наряду с полноправными детьми от свободных женщин патронимия включает женщин-пленниц и их детей, которые никак не вписываются в родовую структуру: у них нет в чужой общине никого, кроме, так сказать, повелителей – мужчин этой родовой общины, но не её структурообразующего рода. 

Главы патронимий, с одной стороны, становятся могущественными, поскольку у них много зависимых людей, они распоряжаются все большим избыточным продуктом; а с другой – они сами не вполне полноправны в своей общине, как это ни парадоксально. Возникает противоречие, которое разрешается очень жёстким, драматичным, жестоким столкновением, не имевшим ничего общего с той благостной картиной, которую рисовали почти все историки, не исключая даже наших великих предшественников.

Откуда взялись, например, страшные обряды, буквально калечившие организм девочек и девушек, как например бинтование ног в Китае, искусственное косоглазие у майя (перед лицом девочки подвешивали на верёвочке каучуковый шарик, чтобы вызвать косоглазие), и многое тому подобное. Зачем в период инициаций девочку на многие месяцы, а то и на год и более, запирали фактически в темницу – тесное пространство без света и свежего воздуха; вошедший туда исследователь-европеец сразу падал в обморок? Отсюда, между прочим, сказки типа «сидит девица в темнице, а коса на улице». 

Откуда и зачем всё это? Перед нами – формы патриархального террора, направленного на слом материнского рода, переплетавшиеся, конечно, с магическими представлениями тех времён. Нужно было прежде всего ослабить магическую силу женщин, среди которых до очень позднего времени были самые сильные ведьмы, шаманки и так далее; даже у древних греков предсказания дельфийского оракула изрекала женщина-жрица. Тем более до патриархального переворота женщине с её способностью порождать новую жизнь, конечно же,  приписывалась магическая связь со всем воспроизводством природы, и прежде всего плодородия земли и приплода животных, а в конечном счете – всего космического порядка. И пока это представление держалось, не могло быть и речи ни о каком нарушении системы материнского рода и родовой общины. Чтобы этот порядок жизни можно было сломить, требовалось подорвать влияние женщин как основы рода. Отсюда же, между прочим, охота за ведьмами не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле. Её придумали не европейские инквизиторы в XV веке: ранее, лет семьсот, сама католическая церковь боролась с этой практикой, но полностью искоренить не могла. То же самое мы встречаем, например, у южноафриканских зулу; в Южной Африке до сих пор случаются всплески охоты на ведьм, ничем не уступающей европейской практике позднесредневековых времён.

На следующем этапе происходили уже открытые насильственные перевороты, сопровождавшиеся самым настоящим массовым террором; старая знать, связанная с системой материнских родовых общин, нередко просто уничтожалась. И, прежде всего, массовому террору подвергались женщины этой знати. Такой переворот подробно описан испанцами, современниками и участниками покорения державы инков. Он начался буквально перед их приходом, а завершился уже у них на глазах, когда Атауальпа, сын второй или третьей жены предыдущего Сапа Инки, то есть главы инкской иерархии, свергнув своего брата по отцу, законного Сапа Инку – сына инкской царицы, – столкнулся с тем, что старая знать его не признает как узурпатора, и принялся просто истреблять ее; самым страшным гонениям и мучительным казням подверглись женщины этой знати. Это понятно – они-то и составляли основу всей системы материнских родов. 

Кстати говоря, если бы испанцы явились не в самый разгар жестокой гражданской войны, то, конечно, горстка авантюристов, возглавляемых бывшим свинопасом Франсиско Писарро, никогда не смогла бы завоевать державу с многомиллионным населением. Никакие стальные доспехи, толедские клинки и аркебузы, каждую из которых надо было полчаса заряжать, им бы не помогли. Просто они нашли сотни тысяч союзников: все, мягко говоря, недовольные Атауальпой сплотились вокруг пришельцев. Примерно так же было почти всюду в Новом Свете, потому что почти все народы доколумбовой Америки как раз тогда переживали период жестокой ломки протоклассовых отношений. А если бы европейцы пришли немного раньше или позже, то последствия их появления были бы существенно иными, и последующая история всего человечества тоже выглядела бы иначе.

Только с того времени, когда протоклассовая иерархия, основанная на родовом строе, была сломлена, можно говорить о зарождении собственно классового общества. Мы будем об этом говорить подробнее на следующей лекции. Пока же я только отмечу, что это значит в плане социально-философском, в плане именно диалектико-материалистического понимания общества и его истории.

Производство средств к жизни начинает впервые подчинять себе производство людей. Это процесс будет продолжаться ещё долго и завершится на 100% только при капитализме. 

Отношения людей друг с другом опять же начинают обособляться от отношений людей с природой. Только с этого времени, да и то лишь с учётом перспективы, мы можем говорить о собственно труде, об общественном производстве, о производительных силах и производственных отношениях. А в полной мере всё это оформится и примет классический вид опять же только при капитализме.

Вместе со всем этим возникает феномен отчуждения, а именно: объективные последствия преобразующей деятельности людей всё больше отрываются от них, остаются непознанными ими и выходят из-под их контроля. Возникает также феномен господства и насилия людей над людьми.

 

5. Развитие общества как естественно-исторический процесс.

Прежде чем мы перейдём на следующей лекции к рассмотрению уже не первоначального возникновения, а формирования и развития общественного производства в классовом обществе, попробую изложить основные моменты диалектико-материалистического понимания общества, как они мне представляются. 

Первое. Предельно кратко можно выразить основы этого понимания словами: «Развитие общества – это естественноисторический процесс». Такая формулировка встречается у Маркса, и обычно её понимали так, что это – процесс такой же закономерный, как и развитие природы, естественный в этом смысле. Здесь есть некоторая доля истины, о ней чуть позже. Но есть в этой формулировке и другая и, по-моему, первичная и основополагающая сторона, с которой мы сегодня начали, — в основе всего развития общества лежат его отношения с природой.

Человек и человечество неразрывно связаны с природной средой – это первая сторона или первый аспект, момент диалектико-материалистического понимания общества. И нынешнее развитие мира делает этот момент всё более и более актуальным.

Второе, о чём мы сегодня говорили, – человечество происходит из природы, имеет естественное происхождение, и его исходным пунктом, но не более чем исходным пунктом, выступает биологический естественный отбор. Этот тезис ожесточённо атакуется разного рода мракобесами, но без него нет диалектико-материалистического понимания общества и истории.

Третье – что такое сущность человека? Одним из самых слабых моментов всех домарксистских представлений об обществе было представление о некоей неизменной, неисторической сущности человека, которую каждый философ воображал себе по мерке собственной философии, но оставалась эта сущность скроенной для всех времён и народов, и, как писал Энгельс, «не применимой на практике нигде и никогда». В противоположность этому, с точки зрения марксизма сущность человека — активное преобразование природной среды, производительное отношение к природе. А это значит, что сущность человека не неизменна, а исторически подвижна. Как меняется производительное отношение к природе, как меняется преобразуемая человеком природная среда, как меняется и возрастает вторая очеловеченная природа, так меняется и сам человек; поэтому человек – разный исторически. Причем общественно-историческая сущность человека не исчерпывает всего человека. Она видоизменяет его биологическую основу, преобразует её по-своему, но не может быть свободна от неё. Как нельзя жить в обществе и быть свободным от общества, так нельзя  жить в природе и быть свободным от природы. На это особо обращал внимание Энгельс в той же работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека».

Четвёртое – взаимодействие людей с природой носит общественный характер. Эта сторона была лаконично сформулирована ещё Марксом в «Тезисах о Фейербахе» 1845 года, в известном, по крайней мере в советские времена, тезисе: «Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений». Иногда переводят «ансамбль общественных отношений».

Здесь важно не упускать слов «в своей действительности». Если мы вспомним философию Гегеля, то действительность – это не просто то, что есть; действительность – это то, что полностью развито, развёрнуто, по выражению Гегеля, во всех своих определениях. То есть только в развёрнутом виде сущность человека образует эту совокупность общественных отношений; или, вернее, эта совокупность общественных отношений образует не просто сущность человека, а сущность человека в своей действительности, в развёрнутом виде, в её полноте. И, собственно говоря, эту действительность мы и будем прослеживать в наших последующих лекциях, будем прослеживать её различные уровни, как они выделяются исторически, как они вступают в противоречия, и как эти противоречия разрешаются.

Пятое — взаимодействие отношений людей с природой и отношений людей друг с другом диалектически развивается от первоначальной слитности к противоречию и затем к разрешению этого противоречия, как и вообще это свойственно любому диалектическому развитию. Это мы сегодня уже и видели.

Шестое — определяющая роль отношений людей с природой воплощается во второй искусственной природе и неразрывно с нею связанных знаниях и умениях людей, которые усваиваются и обогащаются всё новыми поколениями. Маркс называл связанные с этим моменты опредмечиванием и распредмечиванием; собственно говоря, этот двуединый процесс и составляет культуру общества; об этом мы тоже будем говорить.

Седьмое — важнейшая, а на переходных этапах и ключевая, роль масштаба и типа взаимодействия между людьми. Этот момент марксистской теории был сравнительно мало разработан, между тем без него именно ключевые моменты в истории во многом становятся непонятными. Мы это видели на примере образования протоклассовой иерархии общин и увидим ещё не раз. При этом масштаб взаимодействия в истории расширяется, и новая эпоха наступает тогда, когда он качественно расширяется.

Восьмое — сам феномен сознания и характер осознания людьми как природы, так и общества определяется не просто общественной сущностью человека, а общественно-практической сущностью, производительным отношением к природе.

Девятое можно кратко обозначить известной формулировкой: «общественное бытие определяет общественное сознание». Общественное бытие — это отношения людей друг с другом, обусловленные их отношениями к природе. А общественное сознание — это то, как люди осознают свои общественные отношения. Это не «сознание общества», как писалось в некоторых советских учебниках. Вообще говоря, «сознание общества» в отличие от индивидуального сознания – тезис с точки зрения материализма весьма сомнительный. У общества как целого есть культура, в которой сознание опредмечивается и из которой распредмечивается; но у общества, как отличного от отдельных людей целого, не может быть какого-то особого «сознания общества». Под «общественным сознанием», если внимательно прочесть работы классиков марксизма, они всегда понимали не просто сознание, но осознание людьми общества, а не природы – с того момента, когда эти два вида сознания начинают между собой разделяться. Причём именно общественное бытие определяет осознание людьми общества, т.е. общественное сознание. Об этом мы будем говорить специально.

И, наконец, десятый момент – в естественноисторическом процессе можно выделить два аспекта. Во-первых, это противоречивое взаимодействие природы и общества, лежащее в основе всего исторического развития; во-вторых, развитие общества происходит по объективным законам, в известном смысле естественным, то есть таким, которые, как и законы природы, не зависят от степени их осознания людьми, от чьей-либо воли и желания. Напротив, эти законы сами определяют и возможность их осознания, и степень их осознания, и формы их осознания. 

Теперь мы можем ответить в принципе на вопрос, который был поставлен в начале лекции. Почему диалектико-материалистическое понимание общества появилось только в середине XIX века и было создано только Марксом и Энгельсом? Почему столь очевидная, казалось бы, вещь, как производство непосредственной жизни, не былa осознана теоретически гораздо раньше? Именно потому, что объективные законы истории определяют, когда это становится возможно, а также и то, как этот процесс движется в дальнейшем. С  другой стороны, именно из диалектико-материалистического понимания общества следует, что для утверждения самого этого понимания необходимы объективные исторические условия. И если их нет, или если по каким-то причинам, тоже в основе объективным, они развиваются зигзагообразно, переживают откат, отлив, кризис, – то же самое будет происходить и в соответствующем им общественном сознании. Как подчеркивал Маркс, незрелое общество порождает и ему соответствуют незрелые формы сознания. И то, что марксизм как передовая форма осознания логики истории не стал до сих пор определяющим общественное сознание, отнюдь не означает какой-то его дефектности, отнюдь его не опровергает, а, наоборот, лишний раз, хотя и не лучшим для нас образом, подтверждает его истинность.

 

Вопросы и уточнения

1) Касательно антропогенеза. Вы опирались на Поршнева или на кого-то ещё из антропологов? Просто Поршнев несколько подустарел, в части оценок ошибся (сроки появления речи опровергнуты), неандертальцы были современниками кроманьонцев, а не предшественниками, и ещё у кочующих охотников находят патрилокальность, то есть женщины переходили в группу мужчин, а не наоборот. Про древность это проверено генетически, плюс такое есть у бонобо, что, впрочем, рулить там самкам как-то не мешает. Но матрилокальность с зятьями-приймаками – скорее уже мотыжное земледелие.

Насчёт отсутствия отбора – но ведь по крайней мере отбор на устойчивость к болезням вроде не делся никуда, просто 50 тыс. лет слишком мало, чтобы внешние изменения были ощутимы. Предки кроманьонцев разошлись с неандертальцами на 100 тыс. лет и потом при встрече скрещивались. Не без проблем, но геном нам свой неандертальцы частично передали.

Б.Ф. Поршнев не был специалистом по антропогенезу, и его обращение на склоне лет к этой тематике – далеко не высшее из созданного им, не говоря уже о том, что после его кончины прошло немало лет и накоплено много конкретного материала. Я обращался к его исследованиям не по антропогенезу, а по другим периодам истории, где он был одним из лучших для своего времени специалистов и внес в науку немало, на мой взгляд, непреходящих достижений.

Вопрос о том, индивиды какого пола переходили в «чужую» группу антропоидов, предлюдей и даже ранних людей – интересный, но все же частный. Очень характерно то, что Вы сами пишете о шимпанзе бонобо: никакие переходы не мешают самкам «рулить». Это и понятно: главное – не кто к кому переходит, а чей «прототруд» или, позже, труд особо жизненно важен для всей группы. Что касается ранних людей современного типа, то расселение небольшими группами,  позже – специализированное добывающее «хозяйство» могли способствовать ослаблению материнско-родовых связей, а оседлое земледелие, – наоборот, их сохранению и развитию (до патриархального переворота). Однако на магистральном направлении истории человечества лежало все-таки не первое, а второе. 

Вы правы в том, что естественный отбор на устойчивость к болезням (и, добавлю, неблагоприятным климатическим условиям) продолжался дольше всякого иного. Результатами его являются расовое деление, группы крови или, скажем, рецессивный ген африканцев, дающий в гетерозиготном варианте устойчивость к тропической малярии, а в гомозиготном – серповидноклеточную анемию. Но все это возникло явно ещё в глубочайшем прошлом, не позже верхнего палеолита, когда человек ещё мало жил во «второй» природе, больше в первой. Все расовые и т.п. особенности не носят видового характера. И вряд ли дело только в продолжительности отбора, скорее в его характере. Ведь даже неандертальцы, раз они частично передали нам свой геном, давали плодовитое потомство с людьми нашего типа; с биологической точки зрения перед нами не разные виды, а лишь подвиды. Все же последующие мутации, закрепленные последними этапами естественного отбора, вообще не имеют отношения к тому, что делает человека человеком: прямохождению, устройству мозга, руки, речевых органов.

 

2) Касательно тотемов – а разве потенциально тотемом не могло быть вообще любое животное? Разве не было тотемов лис или орлов? Да и одомашнивание шло не синхронно, сначала собака, потом мелкий рогатый скот, потом крупный и лошади, потом уже кошка, во времена критской цивилизации. Вопрос скорее в том, от каких из животных оказалось в хозяйстве больше пользы.

По мере развития родового строя – да, тотемом могло становиться любое животное, а на его закате – иногда даже растение или неживой предмет. Но это явно поздние, вторичные явления.  Возникнуть тотемизм мог только в палеолите, как почитание главных объектов охоты (достаточно посмотреть на пещерные рисунки той поры, в дошедших же до нас мифах тотем нередко именуется «мясом»). А среди этих главных объектов были предки всех прирученных животных, кроме собак и кошек – синантропных с древнейших времен хищников: собаки помогали на охоте (сначала стаей, сопровождавшей людскую общину, потом уже индивидуально), кошки защищали от грызунов, за что и те и другие получали свою часть добычи. По новейшим данным, кошка приручена отнюдь не в крито-микенские времена, а на тысячи лет  раньше. 

 

3) Касательно инков – тоже вопрос источников. Инка Гарсиласо де ла Вега, конечно, был субъективно честный человек и старался честно описать всё как помнил, но помнил он исключительно версию уаскаровцев, а она у многих историков вызывает сомнение.

Мне попадалась информация, что соправителем и планируемым наследником Уайна Капака был его старший сын Нинан Куочи, однако он умер от «неведомой болезни» вслед за отцом, и в этой ситуации наследника должны были выбрать на аналоге Земского Собора. О том факте, что наследника престола выбирали и могли выбрать даже вопреки воле отца, пишет в своей книге «Инки. Исторический опыт империи» даже такой не симпатизирующий им исследователь, как Ю. Березкин.

Да и логично в общем-то, если общество доклассовое, то должна быть выборность, как же иначе? При трайбализме выборы вождя – норма жизни. Кстати, ваша с Еленой Николаевной теория как-то этот момент не очень учитывает.

Да и сам Инка Гарсиласо де ла Вега пишет, что Атауальпа истреблял противников, потому что боялся, что они другого Сапа Инку выберут. Отдельный вопрос, насколько это правда, но даже выдумать такое можно только в том обществе, где правителя выбирают и где женщины могут обладать избирательными правами.

Да и вообще при трайбализме многие исследователи отмечали выборность власти, как-то было бы странно, если бы вожди и старейшины были полностью предопределены рождением, а не выбирались пусть бы не из всех, но хоть из ограниченного круга. Хотя бы в рамках династии, если уж на то пошло.

При научном рассмотрении прошлого, как и настоящего, надо максимально придерживаться историзма. Трайбализм – явление постколониальной Африки, а Земский собор – рубежа Средневековья и Нового времени на Руси; инкские реалии тут ни при чем. Я бы скорее вспомнил хеттский панкус – собрание царских родичей (первоначально, как и у инков, царствующей родовой общины), имевшее решающий голос в престолонаследии и многих других делах. Это, по крайней мере, явление раннеклассовой эпохи, на грани которой находились инки. Историзм не позволяет и уподоблять подобное «голосование» даже воинской сходке варваров начала нашей эры, не говоря о более поздних выборах. В протоклассовую, да и раннеклассовую эпоху это был, несомненно, «почестен пир» после жертвоприношения богам, непременно сопровождавшийся магическим гаданием, оно же заклинание. В этом действе участвовали знатные люди обоего пола. Что такое «избирательные права», люди той эпохи просто бы не поняли.

 

Кроме того, было бы странно, если бы в таком динамично расширяющемся обществе, как у инков, не было работающих механизмов инкорпорации новых членов из новоприсоединённых областей. И есть сведения, что таки да, управленцы и воины из присоединяемых земель вполне себе инками становились.

А если бы Атауальпу совсем никто не признавал, то на кого бы он опирался, идя к власти? Да и есть прямые сведения, что полководцы его отца Кискис и Чемпульо его не просто признавали, а были его активными сторонниками. Да и вообще, все мы помним историю с выкупом Атауальпы, и получается, что его сторонники даже в такой обстановке сохраняли ему верность, и надеялись его вытащить, другое дело, что не повезло. С точки зрения многих европейски мыслящих людей, это, мол, инков как безвольных кукол характеризует, хотя как раз наоборот, это их как раз характеризует скорее положительно. А что, за власть надо в такой обстановке передраться, что ли? Ну, а что они наивно надеялись, что враги слова не нарушат, это уже косяк их картины мира.

В устном варианте лекции я действительно зря сказал «никто его не поддерживает» (в письменном тексте я это уже исправил). Если бы никто не поддержал, то и смуты никакой бы не вышло. Наверняка уже складывалась новая знать, по царской службе и/или патронимии, а не по роду. Эти люди, конечно, ощущали контраст между своими заслугами и возможностями в обществе, насквозь пронизанном родовыми связями. Таким в сущности был и сам Атауальпа – сын Сапа Инки, но не от инкской царицы, а от царевны покоренного государства Киту близ нынешнего Кито, столицы Эквадора. Такие же полуизгои родового строя, но все более влиятельные в развивающемся обществе, его поддерживали.

 

У Стингла Милослава мне попадались сведения, что у Уаскара даже в Куско была не 100% поддержка, чтобы жениться на своей сестре, ему пришлось сильно надавить на собственную мать, значит, по умолчанию она была его правителем видеть не согласна. Да и вообще там по части личных качеств у многих претензии были, бабник мол и пьяница, и многие именно просто его лично не принимали, будучи согласны почти на любую альтернативу.

Так что скорее всего оба брата были приемлемыми кандидатами в Сапа Инки с точки зрения законов, и должны были быть выборы, но что-то пошло не так, сторонники обоих обвиняли противоположную сторону в попытках избавиться от соперника. Кто прав, кто виноват, из нашего времени на 100% не скажешь. Но, видимо, причина конфликта была иной, чем вы говорите.

Опять у Вас законы, опять выборы… Постарайтесь понять, что к обществу качественно иной стадии эти понятия неприменимы. Нет там ни выборов, ни законов, есть только обычай, магически соотносимый с порядком всего мироздания. На пике кризиса сквозь все это пробивается произвол «деспота», тождественный для тогдашних людей «концу света», точнее «мирового года». Ну, а кого объявят «бабником и пьяницей» – это и в нынешней-то политике дело произвола. Хотя на этапе патриархального переворота так скорее назовут «традиционалиста», особо прислушивающегося к жрицам и прилежно участвующего в ритуалах с «выходом из себя» при помощи опьяняющих снадобий. 

 

Вот что ещё не стыкуется с вашей с покойной Еленой Николаевной версией. Если на стороне Уаскара были сторонники более эгалитарного и более древнего порядка, то почему они так легко легли под испанцев, и так легко крестились? Мы знаем, что мать Гарсиласо де ла Веги легла совсем уж в буквальном смысле этого слова, даже если там изначально и имело место насилие, потом-то она с судьбой смирилась. Что же, в её глазах, испанцы были лучше сторонников Атауальпы? Ничего не напоминает? «Сталин хуже Гитлера», — хором ноют все власовцы, включая Ю. Берёзкина, кстати. Причём последний такое выдал прямо на лекции по инкам. Не, я конечно, понимаю, что Атауальпа не Сталин, но всё-таки не учитывать психологию коллаборационистов нельзя. Им же надо себя оправдывать как-то хотя бы в собственных глазах.

А ведь матриархальные обычаи связаны с древними матриархальными культами, что с принятием христианства не очень согласуется. Даже если допустить, что Атауальпа своих противников и в самом деле сильно прижал, то уж через три года после его смерти, когда уже всем стало ясно, что такое власть испанцев (даже если до того были какие-то иллюзии), что-то ни одного деятеля сопротивления из уаскаровцев не припоминается. Тут тогда должен быть пример сопротивления христианизации. Хотя бы в духе Атуэя, или Тупака Амару Первого, но таких примеров за уаскаровцами что-то не припомню.

А вот среди сторонников Атауальпы среди героев сопротивления можно назвать хоть Руминьями, хоть Кискиса.

Кроме того, как с матриархальной гипотезой стыкуется тот факт, что за Уаскара воевали каньяри? Которые в общем и целом с государством инков в очень натянутых отношениях находились.

Не будем все-таки поддаваться нынешней стихии антиисторизма, при котором на любом этапе истории усматривают только «ряженых» персонажей сегодняшнего или вчерашнего дня. Сталин, Гитлер, коллаборационисты, Сопротивление – ну сколько можно? 

Поймите, что для людей ранней Древности, какими были инки и их доколумбовы современники, борьба за то, быть или не быть «нашему» Обычаю, «мировому году» – это и есть «наше все». Если пришельцы из другой эпохи становятся в этой борьбе на «нашу» сторону – они не враги, а как минимум союзники, как максимум – дружественные боги (грань между богами и людьми в ту эпоху виделась довольно зыбкой). Веру союзников можно и даже нужно принять, тем более, что для язычника это вообще не вопрос принципа – ну добавим в пантеон ещё одно божество, раз оно нам помогает. Вступление в брак с сильными помощниками не только допустимо, оно воспринимается как честь  и долг (насколько тут применимы оба эти понятия последующих эпох). И какие бы жестокости «боги» ни творили, все это достаточно долго воспринимается как очередное жертвоприношение, искупающее людские «грехи», тем более что искупать есть много чего. Такая логика и в Старом Свете не так давно обеспечивала массовое принятие мировых религий, хотя там не было такого шока от встречи совсем уж далеких друг от друга эпох. Чтобы восприятие происходящего стало иным, эпоха должна смениться. У большинства оно иным и не станет – люди просто не вынесут свершившейся катастрофы. А кто выживет, начнет в следующем поколении прикидывать: во-первых, слишком неравны силы – как говорили наши с вами предки, «плетью обуха не перешибешь»; во-вторых, пришельцы несут не только ужас и гнет, но и много ценного и важного. Тут и железо, и огненный бой, и верховые кони, и стада уже не одних лам, и новые земледельческие культуры, и развитое письмо вместо кипу, и т.д. и т.п. Так, может быть, это-то и угодно  богу /богам? Мировой год сменился – надо это принять и жить в новом мировом году.

Некоторое исключение могли составлять как раз люди «партии» патриархального переворота. От своих противников-традиционалистов они отличались не особым «патриотизмом» (он – тоже феномен других исторических эпох), а стадиально иным восприятием мира. Именно потому, что эта «партия» воплощала зарождение классового общества, ее представители и должны были воспринимать конкистадоров в логике этого, нового для Анд, общества: «или мы их, или они нас». 

Нам же с вами, чтобы действительно познавать историю, не стоит отдавать себя во власть эмоций; надо постараться понять, чем реально определялось поведение людей той или иной эпохи и как оно ими могло осознаваться (на наш лад – точно не могло). С теми, кому требуется не познание, а лишнее оружие политиканства, нам не по дороге.

 

Как со структурой материнских родов стыкуется тот факт, что были у инков довольно крупные города? Можно ли сделать крупный город без перетекания туда населения? А материнский род слишком тесно связан с землей общины.

Действительно плохо стыкуется. Чем бы ни были эти города – ритуальными центрами или/и «государевыми станами» (Маркс) – само их существование не могло не вести к перемешиванию родов и не толкать от родовой общины к соседской. Это – одно из проявлений тех объективных противоречий, которые вели к патриархальному перевороту и в целом к становлению классового общества.

 

Если инков считать общиной над общинами, то как быть с тем фактом, что инкой, с одной стороны, можно было стать, с другой стороны, этого звания можно было лишиться в случае совершения преступления. Нет ли тут уже квазиобщинности?

В какой-то мере, возможно, и есть. Новая знать могла уже пополняться «инками по должности», а не по роду.

 

Разве были у инков что-то вроде лично зависимых проторабов? Ямакона были, но, насколько я знаю, не принадлежавшие кому-то лично.

Индивидуальное рабство – вообще довольно позднее явление. Даже в Греции и Риме, при высочайшем для Древности развитии частного рабовладения, оно всегда оставалось обусловленным рабовладением общинно-государственным: владеть рабами, как и землей, мог только член гражданской общины или его клиент. Что же касается Древнего Востока, то везде, кроме разве Вавилонии и Финикии, общинное рабовладение резко преобладало над частным, и большинство рабов принадлежали к порабощенным общинам.

 

Кроме того, вы подчёркиваете, что, мол, если общество естественновозникшее, то никому в голову не могло прийти, чтобы жить иначе, чем они привыкли. Однако у инков в учебных заведениях был специальный предмет, где ученикам разъясняли основы их образа жизни. Ну то есть преподавали нечто вроде идеологии. Если никто и не задумывался об альтернативах, то зачем были бы нужны такого рода идеологические занятия? Получается, что там не всё естественно сложилось, а вполне сознательно? Или то, что к войскам, набранным из новоприсоединённых областей, они инков-коммиссаров приставляли.

Всё это вместе взятое говорит скорее о том, что в данном случае речь идёт скорее об обществе протоклассовой реакции, о сознательной попытке построить общество, альтернативное классовым. То есть уже по факту социализм.

«В голову не могло прийти» – это пока протоклассовое общество существовало на собственной основе. Когда же оно переживает кризис, а «в затылок дышит» уже общество новой формации, – тогда дело иное. Тут неизбежна серьезная и долгая борьба, в том числе в сознании людей. И без «протоклассовой реакции», видимо, не обошлось. До возникновения Тауантинсуйу андский регион прожил в протоклассовой эпохе два с половиной тысячелетия, так что даже с учетом «мира без лошади» должен был подойти к рубежу раннеклассового общества. Пора было его переступить – или на нем задержаться посредством попытки консервации либо реставрации протоклассовых порядков. Подобные случаи бывали и в истории Старого Света. Один из самых известных – Спарта. По данным археологии, да и эпоса (царство Менелая в «Илиаде»), до полулегендарного Ликурга порядки Лаконии были совсем иными, ближе к микенским. Там был довольно высокий уровень ремесел, торговли, товарно-денежных отношений. Поскольку же это устраивало далеко не всю общину граждан-воинов, то в ней вполне могла найти поддержку «протоклассовая реакция». Нечто подобное могло произойти и в Андах, причем на более ранней стадии и с большей вероятностью – из-за специфики базиса. 

 

Да и вообще, как начнут у нас инков обсуждать, всё одно на тему СССР съезжают. А уж у либералов эта тема известно какую реакцию вызывает. Случайно ли это?

Да и вообще картина ГВ, рисуемая Инкой де ла Вегой, просто до боли известную шарманку про репрессии напоминает. Одна сторона немотивированно кровожадна и убивает всех подряд, другая – мирные овечки (или тут лучше сказать – ламы?), которые покорно идут под нож и не помышляют о сопротивлении, в лучшем случае сбегают. При том, что Атауальпа и в Куско-то дойти не успел, а Уаскар был казнён только когда Атауальпа уже в плену был. А почему не сразу, если Атауальпа такой беспредельщик? Видно, всё-таки суда хотел над соперником, наверное было что предъявить.

Вообще у женской свободы и женского равноправия есть и теневая сторона. В патриархальном обществе, где женщина лишь приложение к мужчине и играет подчинённую ему роль, казни женщин действительно выглядят ничем не оправданной жестокостью. А в том обществе, где женщины самостоятельны, там они вполне могут сами решать соучаствовать или не соучаствовать, донести или не донести, как у нас это было в 30-ые годы, там и ответственность много выше. Так вот, при обсуждении репрессий многие не понимают этого, у них если репрессированная женщина, то априори невиновна, или арестована с целью мужу насолить и т. д. Какие, мол, покушения на Ворошилова? Не на такое ли восприятие были рассчитаны рассказы уаскаровцев, которые слушал Гарсиласо де ла Вега?

А они, сдаётся, боялись «не того 37-ого года который был, а того, который будет». Пока была Вилькабамба, шанс на это был отнюдь не нулевой. 

Правы Вы в том, что в обществе, где женщины – конечно, не все, а именно свободные и полноправные, как и мужчины такого же статуса – несут за свои действия полную ответственность на том уровне, на каком не могут ее нести люди порабощенные, ничего не решающие даже за себя. Женщины господствующих общин дольше всего сохраняли полноправие у самых воинственных народов. Так вот, по законам Ассирии за измену царю, участие в заговоре или вредоносной магии жена отвечала жизнью наравне с мужем. Полноправная жена ассирийца, судя по всему, не могла не знать о деяниях мужа, а он не мог нарушить закон «нелегально» для жены, без ее согласия или участия.

 

Когда я сама в своё время взялась копать эту тему, изначально желая найти контраргументы для споров со сторонниками теории политаризма Семёнова, то пришла к выводу, что это была сознательная попытка обойти классовое общество. Дело в том, что классовое общество Новый Свет, видимо, построить не мог в силу специфики мира без лошади. Но и удержаться цивилизации сознательно в бесклассовости тоже нетривиальная задача, особенно без инструкции и набивая шишки. В том числе и по женскому вопросу, кстати.

Помните, наверное, идею Ефремова об эколого-технологическом барьере, который некоммунистическая цивилизация одолеть не может? Почему-то Ефремов считал, что этот барьер на всех планетах должен быть на одном уровне, но если он эколого-технологический, то с чего бы? Видимо, он в Новом Свете совсем низко находился, вот и получаем Тормансы у ацтеков с майя (обильные жертвоприношения – аналог Храма Нежной Смерти), и попытки построения плановой экономики у инков.

В данном случае речь идёт не о том барьере, который отделяет класссовое общество от коммунизма, а о том, что отделял протоклассовое общество от классового. Похоже, что этот барьер в Новом Свете действительно был иным, чем в свое время в Старом. В чем-то он был ниже (самые питательные и быстрорастущие в мире злаки, особенно маис, позволяли создавать большой избыточный продукт уже с неолитической техникой), а в чем-то выше (при отсутствии тягловых и верховых животных рабовладельческий строй ещё больше, чем в Старом Свете, нуждался в эксплуатации людей).

Массовые жертвоприношения ацтеков (у майя таких не было) – никакой не Торманс. Это – явление нередкое на подобной исторической стадии. Вспомним Ассирию, Шан-Иньский Китай, древних евреев (пусть и в преувеличенном ветхозаветном описании), Дагомею/Абомей в Африке; близки по истокам гладиаторские бои этрусков и раннего Рима. В обществе, только вступающем в рабовладельческую формацию, пленников в таком числе, особенно воинов, девать некуда – рабство ещё не настолько развито, да и контролировать их некем и нечем. Что с ними делать? Ясно что – отдать  богам, дабы те и дальше покровительствовали «избранному народу», да и само Солнце шло по небосводу как положено, и мировой год не кончился раньше времени.

 

А ГВ их – это борьба перестройщиков с боевитым аналогом ГКЧПистов, кстати, мне попадались сведения, что Уаскар даже подвижки в сторону частной собственности вроде хотел продвинуть, наследование на дворцы в частности. Да и каньяри он, скорее всего, обещал нечто вроде Хасавюрта, иначе с чего бы они за него воевали? Отсюда и неподдержка со стороны полководцев. Конечно, тут влияет моё постсоветское восприятие, но кажется всё довольно логично. 

Если в Тауантинсуйу начинались какие-то попытки закрепления возникавшей частной собственности – это лишний раз подтверждает предлагаемую нами точку зрения на происходившее в канун Конкисты.

 

А вот чтобы один и тот же процесс патриархального переворота в острой фазе одновременно шёл сразу везде в обществах, которые уровнем развития несколько различались, как-то маловероятно.

Что однотипный процесс патриархального переворота мог идти одновременно в обществах с разным уровнем развития – сомнительно только на первый взгляд. Становление раннеклассового общества – как и вообще любая новая стадия общественного развития – всегда охватывает намного более широкий пространственный масштаб, вовлекает в себя больше народов по сравнению с предыдущей. Широта связей между народами доколумбовой Америки доказывается распространением основных культур – маиса, фасоли, какао. В Древности никакой крупный переворот не обходился без участия варваров (гиксосов, арьев, арамеев, ахейцев, дорийцев, или тех же каньяри), а у них самих эти процессы ускорялись опытом и примером соседей. 

 

Впрочем, это не отменяет, что инкам не повезло. Явись конкистадоры при Пачакути или Тупаке Юпанки, была бы иная картина. 

Согласен, что если бы конкистадоры застигли народы Америки на более ранней или более поздней стадии, чем разгар кризиса, то отряды в 200-300 человек не могли бы завоевать страны с миллионным населением. Конечно, это не отменило бы разрыв уровней развития двух эйкумен Земли, Западному полушарию пришлось бы так или иначе подтягиваться к уровню Восточного. Но борьба продлилась бы дольше, потребовала бы участия регулярных армий, в нее могли бы вмешаться другие европейские державы, и у народов Нового Света (да, пожалуй, и Старого) было бы больше времени и шансов адаптироваться к новым условиям. Основное содержание эпохи – переход от докапиталистических формаций к капитализму – не изменилось бы. Но этот переход мог бы происходить более плавно и полицентрично, ценою меньших потерь и исторических катастроф. 

Только не надо притягивать за уши социализм, плановую экономику, комиссаров, 37-й год, ГКЧП и прочие явления иной эпохи. Оставим это неолибералам и Фоменко с Носовским. Постараемся усвоить диалектико-материалистическое понимание общества и его истории.