1. Что такое философия и для чего мы занимаемся ее изучением?
В учебниках марксистско-ленинской философии советского времени содержалось такое определение: «Философия — это наука о наиболее общих законах природы, общества, человеческого познания и мышления». Как мы увидим дальше, в этом определении есть значительная доля истины, но в то же время нетрудно видеть, что оно, если его брать как категориальное, однозначное определение, несколько идеализирует картину, потому что не всякая философия, из существовавших в истории и существующих ныне, носит научный характер. Иначе мы стёрли бы грань между религиозно-философскими учениями и материалистической, или диалектической, философией — действительно близкой к научному уровню сознания.
Кроме того, это определение не вполне соответствует точке зрения классиков марксизма. Широко известно классическое изложение основ исторического материализма в Предисловии Маркса к «Критике политической экономии» 1859 года. В нём, в частности, сказано, что при рассмотрении общественных переворотов необходимо отличать «констатируемый с естественнонаучной точностью» переворот в общественном производстве от «политических, юридических, религиозных, художественных, философских форм, в которых люди осознают этот переворот и борются с ним». В другом месте того же Предисловия, описывая, как на основе способа производства возникает идеологическая и политическая надстройка, Маркс отмечает, что определённому способу производства соответствуют также определённые «формы общественного сознания». Среди них он называет и философскую.
Таким образом, философия – это не отдельная наука наряду с физикой, химией, математикой, биологией. Это целая форма общественного сознания.
А что такое форма общественного сознания? Здесь мне придётся опираться на собственные представления. Когда я, закончив философский факультет МГУ, преподавал основы философских знаний, то с изумлением обнаружил, что содержащаяся в советских учебниках трактовка этого вопроса никак не соответствует позиции классиков марксизма. Во всех наших учебниках было написано, что общественное сознание — это сознание общества, в противоположность индивидуальному сознанию. И это даже вошло в советское время в обыденное употребление: под общественным сознанием понималось сознание общества. Но, что касается работ классиков, и в той, о которой я уже говорил, и в работе Ленина «Что такое “друзья народа”», — совершенно явно следует из контекста, что под общественным сознанием понимается осознание людьми своих общественных отношений. Т.е. не такое сознание, которое отражает главным образом природу, как, например, естественные науки, а сознание, которое отражает главным образом общественные отношения между людьми. Вот что такое общественное сознание в терминологии Маркса, Энгельса, Ленина.
Вообще говоря, «сознание общества» — это такая категория, которую трудно совместить с материалистическим пониманием вопроса, потому что не может сознание, как идеальное явление, существовать вне человека. Относительно самостоятельно от человека и даже людей данного поколения существует культура общества, посредством которой они и взаимодействуют между собой, и обретают это самое сознание. Но если мы будем противопоставлять сознание общества индивидуальному сознанию, то получается значительная уступка идеализму. К этому мы ещё вернемся, пока же я скажу, что, как мне представляется, формы общественного сознания (не зря Маркс и Ленин называют их идеологическими) — это такие формы сознания, которые отражают общественную жизнь людей, общественные отношения. Нельзя сказать, что они совсем не отражают природы. Отражают. Природа, как известно, отображается искусством. Определенным образом отражена она и в религии, и, безусловно, в философии. С другой стороны, и про естествознание мы не можем сказать, что оно отражает только природу и совсем не содержит в себе ничего общественного. Содержит, и немало, хотя бы потому, что определяется в решающей степени развитием общественного производства. Но всё-таки можно разграничить два типа сознания: один отражает преимущественно внешнюю природу, а другой — главным образом общество. И уже от этого зависит, как именно, под каким углом, в какой плоскости этим вторым типом сознания отражается также и природа.
2. Кому и для чего нужна философия?
Теперь зададим себе вопрос: для чего нам нужна философия? И не только нам. Почему она была нужна множеству поколений людей? Почему она, выступая как вроде бы далекое от повседневных нужд и забот умствование, вновь и вновь пробивала себе дорогу? Почему тратились на неё невероятные усилия? Очевидно, была и есть какая-то общественная необходимость, которую она удовлетворяет.
Всё, что нам известно из исторического опыта, говорит о том, что философия — это такая форма общественного сознания, которая составляет основу мировоззрения людей классовых обществ. Мировоззрение, как явствует из самого названия, — это некоторая система взглядов на мир. Что значит на мир? Это значит – на природу, на общество, а также на само человеческое сознание и мышление. Вот это и есть рациональное зерно, которое содержалось в определении, дававшемся советскими учебниками.
Действительно, философия – это всегда представление о природе, обществе и мышлении как некотором единстве, составляющем мир или, как раньше говорили, мироздание. Но далеко не сразу становится возможным говорить о наиболее общих законах. До этого еще надо, как говорили наши классики, доработаться.
3. Из чего, когда и где возникает философия?
Как всякое явление в природе, обществе и мышлении, философия откуда-то возникает. Что-то ей предшествует, из чего-то она развивается, что-то составляет её предпосылки.
Философия, как и другие формы общественного сознания – и не только общественного, а и естественного, так сказать, сознания, – возникает из мифологического и магического мировоззрения и мироощущения людей доклассового и протоклассового общества.
Я надеюсь, мы поговорим и о том, что это такое. В частности: что такое протоклассовое общество? Это категория разработана в первую очередь покойной Еленой Николаевной, при моем также участии.
Но пока вспомним лишь о том, что мифология и магия составляли основу мироощущения людей, и в какой-то мере уже мировоззрения, до тех пор, пока не стало уже вполне определенно складываться классовое, эксплуататорское общество в его первой исторической форме – рабовладельческой. И вот тогда, с возникновением общественного разделения труда, начинается разделение и сознания людей: возникают разные формы сознания, которые до того были заключены, как в зачатке, в едином мифологическом мироощущении и мировоззрении. Причем философия выделяется одной из первых, если не первой. И религия, и политическое, и правовое, и художественное сознание остаются ещё очень долго не выделенными из этого комплекса, и, кстати говоря, тесно переплетёнными с самой философией. Их предметное самоопределение, используя термин Елены Николаевны, происходит позже.
По этой же причине мы уделяем первостепенное внимание философии одной небольшой страны – античной Греции, точнее античной Эллады. Не из-за европоцентризма, не потому, что в соответствии с модным теперь цивилизационным подходом принято считать, что греческая философия легла в основу европейской цивилизации. Нет, дело в первую очередь в том, что именно там философия достигла впервые предметного самоопределения, в полной мере выделилась из мифологическо-магического комплекса. Тогда как в других регионах становления классового общества: в Древней Индии, в Древнем Китае и в первую очередь, на Древнем Ближнем Востоке – зародилась предфилософия. Что касается Индии и Китая, там возникли вроде бы даже философские школы, но они не выделились в полной мере из синкретически нерасчленённого комплекса различных форм общественного сознания, который сохранял до Средних веков, а то и позже, много мифологических черт. Поэтому мы должны рассматривать интересующее нас явление там, где оно достигло своей классической формы, где оно выделилось, было выделено самой историей, в относительно чистом виде.
В первом приближении можно объяснить, почему так случилось. В Средиземноморье, и именно в Древней Греции, первая классовая формация — рабовладельческая — оформляется в своем законченном виде в силу таких естественно-исторических условий, которые способствовали очень раннему, бурному и высокому для того времени развитию товарно-денежных отношений и, в связи с этим, рабовладения. Это обусловило высокую степень зрелости социально-классовых противоречий среди свободной части населения, а также политической надстройки над всем этим, политической формы выражения всех противоречий общества.
4. Основные черты магико-мифологического мироощущения.
Тем не менее и в Древней Греции, как и везде, философия могла возникнуть только на базе магико-мифологического мироощущения и мировоззрения. Поэтому нам надо бросить на него краткий взгляд: что оно собой представляло? Тем более, что очень многие его черты до сих пор присутствуют в культуре, и с ними надо считаться. Без их учета мы не поймём очень многого даже в новейшей истории, поскольку сознание масс, сознание людей, не принадлежавших к образованной части общества, особенно когда речь идёт об общинном крестьянстве, ремесленниках, сохраняло до самого недавнего времени многие черты магико-мифологического сознания.
Для этого типа мировоззрения было характерно представление о всеобщей связи всего со всем. Отсюда и магическая практика. Это, например, представление о том, что если камень похож на голову человека, то он должен быть как-то связан с головой человека, и при воздействии на него можно как-то повлиять на человека. Это мировоззрение ещё не отделяло те связи, которые действительно важны и оказывают принципиальное влияние на действительность, от случайных или вообще кажущихся, существующих только в видимости. Но, тем не менее, присутствовало интуитивное, наивное ощущение, что всё связано со всем. И мы столкнемся в дальнейшем в философии с тем, во что это развивается.
Затем присутствует представление о развитии, о том, что мир меняется. Правда, магико-мифологическому мировоззрению скорее свойственно представление о том, что меняется он по кругу, что всё «возвращается на круги своя». Мир возникает из некоего первичного состояния, у него есть некоторое первоначало, к которому он вновь вернётся когда-нибудь. В мифах многих народов этим первоначалом была вода, как, скажем, у шумеров и вавилонян, для которых все зависело от воды: они жили на берегах крупных рек, и периодически эти реки заливали весь их мир – происходил для них Всемирный потоп. Как же им было не представлять, что вначале был первобытный хаос — вода, из которой всё возникало и в которую всё снова вернется?
Другие народы, жившие в других природных условиях, как-то иначе мыслили мифическое первоначало. Но обязательно было представление о нескольких «стихиях», говоря позднейшим языком. Кроме воды, это воздух, земля, огонь, иногда дерево, иногда металл. И было представление о некотором всеобщем законе, пронизывающем собой все мироздание, существующем помимо людей и даже богов. Представление о богах появилось не сразу. Боги, согласно магико-мифологическому мироощущению, так же подчинены мировому закону, как и люди, они так же не могут его по своему произволу менять и творить что-то из ничего, менять что-то вопреки этому закону. Иные взгляды появились только у мировых религий, которые возникли в другую эпоху, под сильным влиянием философии.
Итак, магико-мифологическое сознание содержит в себе представления о всеобщей связи, о развитии, о некотором первоначале, из которого всё происходит, и о мировом законе. Ещё в мифологическом сознании обязательно присутствует представление о противоположностях и о своего рода единстве этих противоположностей, которое и составляет мировой закон. К таким противоположностям, фиксируемым уже первобытным сознанием, относились верх и низ, холодное и теплое, черное и белое, мужское и женское и так далее. Это представление возникало ещё в связи с дуально-родовой экзогамией, поскольку, как вы знаете, в первобытные времена каждое племя делилось первоначально на два рода, потом на две фратрии, связанных между собой брачными и всякими другими отношениями, и поэтому весь мир им казался тоже двухполярным.
Все эти мифологические представления и составляли тот идейный багаж, с которым, в частности, античная Эллада подошла к моменту зарождения философии.
5. Начало древнегреческой философии.
Зарождение собственно философии происходит примерно на рубеже VII и VI веков до нашей эры. Первоначально она возникает не в самой Греции, а на западном побережье Малой Азии, где были греческие города. Крупнейший из них — Милет. Именно там появляются первые собственно философские учения, связанные с именами Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена.
Философы «Милетской школы» вроде бы учили о том же, о чём и их предшественники. Фалес, например, был учеником вавилонских жрецов и подобно им полагал, что всё происходит из воды. Анаксимен учил, что всё происходит из воздуха (подобные мифы были в хорошо знакомом грекам Египте). Но для прежнего магико-мифологического сознания вода или воздух – это только первоначало, а потом уже из него всё произошло и существует само по себе, пока снова в него не обратится. Для милетских философов это не только первоначало, но и первооснова. Всё не только было когда-то водой, но и остается ею «по-истине», или, как будут говорить позднейшие философы, в своей сущности. Для Фалеса это означало, что всё течет, всё в мире изменяется, развивается. Всё текуче, подобно воде. Воздух Анаксимена — ещё более подвижная стихия.Т.е. какую-то свою существенную черту вода или воздух передают всему сущему. Это, конечно, подразумевалось и мифологией, но только подразумевалось. А теперь это осознаётся в виде понятия, хотя ещё не скоро это слово появится.
И, наконец, крупнейший шаг совершает Гераклит из Эфеса (тоже одного из городов Малой Азии); некоторые его считают вообще величайшим философом, величайшим гением в истории. Он учил, что мир возникает из огня, со временем поглощается мировым огнем, но, кроме того, огонь составляет его первооснову, и одновременно его логос, то есть мировой закон.
Представления, базировавшиеся на первичности огня, были и в мифологии. В частности, на Гераклита не могли не оказать влияния персидские вероучения того периода. Персы были огнепоклонниками. Именно в его время персы устанавливают власть над огромными пространствами Азии, в том числе и над родиной Гераклита. Но, в отличие от любой мифологии, для Гераклита огонь – опять же не только первоначало, а и первооснова, и мировой закон.
Из немногочисленных фрагментов Гераклита, дошедших до нас, один из самых знаменитых был выписан Владимиром Ильичем Лениным в «Философских тетрадях». Ленин даже назвал его «очень хорошим изложением основ диалектического материализма»: «Мир не создан никем ни из богов, ни из людей, но был, есть и будет вечно живым огнем, мерами разгорающимся и мерами угасающим». Когда Александр Блок напишет: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…», то он тоже будет апеллировать к образу Гераклитовой философии, который был хорошо известен тогдашним людям, получившим классическое образование.
Логос — всеобщий закон — у Гераклита также не просто закон в понимании мифологии, а закон уже рационально мыслимый. Потому что, согласно Гераклиту, он недоступен чувственному познанию людей; хотя Гераклит признавал, что люди могут познавать мир своим чувственным восприятием, но, по его словам, «глаза и уши – плохие свидетели для людей, у которых грубые души». Т.е. для тех, которые не обладают достаточно развитым разумом, чтобы воспринять мировой закон — логос. Более того, даже не всякое рациональное познание его может открыть. «Многознание уму не научает» — это тоже слова Гераклита. И слова, весьма актуальные до сих пор. Без теоретического познания, для которого, собственно говоря, и существует философия, невозможно проникнуть в сущность изучаемых нами процессов развивающегося мира. И чем они крупнее, фундаментальнее, основательнее, тем это более верно.
И осознавать это приходилось не от хорошей жизни, а от того, что первоначальная целостность общественного мира, которую отражало общественное сознание людей, рушилась, распадалась. При жизни Гераклита греческие полисы Малой Азии переживали жестокие гражданские войны, завершившиеся персидским завоеванием и разрушением Милета. В основе этих потрясений лежало развитие классовой эксплуатации и товарно-денежных отношений; показательно, что именно в Малой Азии впервые стали чеканить золотую монету. Не случайно Гераклит уподобляет свой мировой огонь, в том числе, и золоту: «Всё обменивается на огонь, и огонь — на всё, так же как всё обменивается на золото, и золото — на всё». И ещё он уподобляет борьбу противоположностей войне: «Война есть всего царь, война делает одних свободными, а других — рабами», — что отражало тогдашнюю реальность. В этой форме он осознаёт единство и борьбу противоположностей как фундаментальную характеристику всеобщего закона мироздания – логоса.
Так, ещё в мифологических образах, Гераклит создал первый в истории философии образец диалектики, то есть учения о развитии, всеобщей взаимосвязи и внутренней противоречивости как основополагающих свойствах реальности.
6. Зарождение философского материализма и идеализма.
Следующий этап развития философии связан с тем, что она освобождается от своей унаследованной от мифологии оболочки. До Гераклита, включительно, философия ещё выражалась в мифологических образах, хотя содержанием этих мифологических образов были уже понятия, т.е. наиболее общие мысли, наиболее общие представления о наиболее общих связях действительности.
Дальше философия всё больше отражает нарастающее в обществе отчуждение. Люди уже не могут больше себя отождествлять с тем сообществом свободных граждан, от которого раньше они себя не отделяли, — с общиной-полисом, мыслью и голосом которого ощущали себя первые философы. Отсюда, наряду с кризисными явлениями, происходит движение вперёд: возможность осознания того, что «поистине», в своей сущности, мир может быть не таким, каким он кажется. И в то же время, как мы увидим, здесь заключена возможность «отлёта» мысли от действительности и воображаемого превращения мысли в некий самостоятельный мир.
Первый шаг в этом направлении делает Элейская школа, которая возникает, опять-таки, не в Греции, а в греческих колониях на юге Италии, после того как туда бежало много людей, в том числе и философов, из завоёванных персами полисов Малой Азии. И там возникает Элейская школа философии — наиболее выдающийся ее представитель Парменид, — которая усомнилась в том, что это движение и развитие, эта нескончаемая борьба, война, которую клал в основу всего Гераклит, существуют «поистине», что глубже этого ничего нет. Элеатам представилось, что не может так быть, потому что нельзя мыслить небытие, а всякое уничтожение — обращение в небытие, всякое возникновение — это возникновение чего-то, чего раньше не было, то есть получается, что из небытия, а небытием ничто мыслить нельзя, и получается, что мыслить можно только бытием.
Аргументируя таким образом, элеаты приходят к выводу, что «поистине», то есть для разума, существует только единое. Это единое — некая всеохватывающая реальность, которую они отождествляют с богом и уподобляют огромному шару. Причем они нисколько не сомневались в том, что воспринимаемый чувствами мир совсем не таков. В нём есть множественность вещей, в нём есть изменения. Но, говорили они, это только обман наших чувств или, по крайней мере, неглубокое, поверхностное восприятие простыми неучёными людьми, а философское умозрение открывает, что «поистине» мир совсем другой – он есть единое, в котором нет ни различий, ни изменений. Такое представление будет очень долго жить и в философском, и в религиозном сознании, особенно в разного рода мистических учениях. Понятно, что оно противоположно диалектике как учению об универсальности развития.
Была и другая школа, опять-таки в греческих колониях в Италии, — Пифагорейская. Поскольку фигура ее основателя Пифагора – полулегендарная и мы не знаем, что открыл он и чему учил он, а что — уже разработки его школы, то приходится говорить о пифагорейцах в целом. Но мы знаем, какова главная идея этой школы: всё есть число, вернее, сущность всего есть число. Это было связано с зарождением математического знания. Именно в недрах Пифагорейской школы началось освоение в форме понятия такой важной, особенно для развития науки, категории, как «количество». Но в то же время и здесь происходил отлёт мысли от действительности. Ведь «число» в чистом виде в окружающем нас мире не существует. Невозможно обнаружить и чувственно воспринять двойку, пятерку или десятку. Это, говоря позднейшим философским языком, абстрактное понятие. И вот это абстрактное понятие, отвлекаемое нашей мыслью от самих предметов, кладётся в основу мироздания и представляется как существующее в нём самом. Не в нашей голове, а в нём самом. Конечно, только «поистине», только для человеческого интеллекта, а для обыденного чувственного восприятия всё не так.
Таким образом, возникает противоположность между чувственным и рациональным познанием – и у элеатов, и у пифагорейцев намечена она уже и у Гераклита. В этом, конечно, нельзя не видеть отражение разделения умственного и физического труда в самой общественной жизни. Умственный труд становится привилегией меньшинства, а физический труд – уделом большинства. Со временем он станет вообще уделом в первую очередь рабов. И хотя пока ещё это не так, пока ещё много свободных ремесленников – и, как мы увидим, их мироощущение очень сильно повлияет на развитие греческой философии, – но всё-таки противоположность между умственным и физическим трудом уже нарастает. В то же время есть в истории следующая закономерность. Когда существует некоторая общественная группа, не утратившая связь с физическим трудом и в то же время, так сказать, им не задавленная, имеющая и досуг, и возможность получать образование, и возможность о чём-то размышлять, то возникают такие философские учения, которые стремятся такую противоположность преодолеть.
Первым такого рода учением был древнегреческий атомизм, круп-нейшим из творцов которого был Демокрит. Теоретически он пытался разрешить проблему, которую поставили элеаты. Он признаёт, что сущее не может происходить из ничего и не может разрешаться в ничто. В то же время он признаёт реальность этого ничто, признаёт реальность пустоты. Но в этой пустоте находятся атомы — неделимые единицы бытия. Почти такое же бытие, какое у элеатов, но не в виде единого всеохватывающего шара-бога, а в виде множества атомов. «Атом» в переводе значит «неделимый». Все предметы мира возникают путем соединения этих атомов, которые мчатся в вихре в пустоте, и так или иначе между собой сцепляются. Это не является творением каких-то богов, это происходит, как подчёркивает Демокрит, по необходимости, неким неразумным образом. То есть природа развивается сама, обладает саморазвитием. И ей свойственна строгая необходимость. Демокрит стоит у истоков философского детерминизма, то есть представления о закономерности и необходимости мира. Строго говоря, он вообще ставил под сомнение, если не отрицал, реальность случайности. Мир Демокрита, насколько мы можем судить по дошедшим до нас фрагментам, отличался очень большой степенью необходимости в своем развитии.
Демокрит, как и другие древнегреческие философы, не отрицал существование богов. Но для него это были отнюдь не боги в понимании позднейших эпох: не всемогущие творцы и господа мироздания, а просто какая-то его часть. Боги Демокрита точно так же состоят из атомов, как и всё прочее, и не оказывают особого влияния на мироздание: они где-то далеко от нас существуют себе и не вмешиваются в дела нашего мира.
Атомизм Демокрита — это первая историческая форма философского материализма, то есть такого философского учения, которое признает: во-первых, материальную основу мира, то есть его несотворенность и неуничтожимость; во-вторых, первичность этого материального мира по отношению к сознанию людей; и, в-третьих, возможность познания этого мира, его познаваемость — возможность для человеческого сознания как-то его отразить. Представление об отражении реальности человеческим сознанием мы также находим в философии Демокрита. Он, правда, считал, что это отражение происходит довольно парадоксальным образом: от предметов отделяются некие тонкие оболочки, невидимые нами отдельно, которые тоже состоят из особых очень тонких атомов; они как бы являются отпечатками этих предметов, именно их воспринимают органы чувств людей, и под ними мы воспринимаем сами предметы. При этом Демокрит, как и другие древние философы, подчеркивал, что одного только чувственного познания недостаточно, оно может вводить и в заблуждение, поэтому его надо корректировать разумом.
Но всё развитие человека, человечества и человеческого сознания, по Демокриту, происходит естественным путем, без всякого вмешательства каких бы то ни было богов. Люди, говорил он, первоначально жили как животные: собирали дикие плоды. Только потом они начинают ради своего выживания осваивать владение огнём, металлами, возделывание земли. Они также создают членораздельную речь – некие символы для обозначения того, что их окружает, для того, чтобы они могли общаться между собой и тем самым создавать общество. Демокрит является предтечей договорной теории возникновения человеческого общества. Но, согласно ему, общество – для него это община-полис – первично по отношению к индивиду. Без этого сообщества людей, свободных граждан, индивид бессилен и существовать не может.
Мировоззрение Демокрита будет почти во всех своих элементах возрождено спустя много веков и ляжет в основу мировоззрения европейского естествознания XVII—XIX веков. Вплоть до революции в физике, вызванной открытиями конца XIX — начала XX века, обнаружившими делимость атомов, физическая картина мира будет очень близка к той, которую гениально предвосхитил почти 2500 лет назад Демокрит.
В то же время в философии возникает и течение, противоположное материализму. Оно связано с тем, что полис все меньше и меньше мог удовлетворять людей. Все больше и больше в нём обнаруживались глубокие внутренние противоречия, и не только потому, что основу существования крупных полисов составляло уже рабовладение. Демокрит был, что показательно, из очень небольшого полиса на севере Греции, где, конечно, большинство составляли свободные ремесленники. А в таких крупных, задававших тон, полисах, как, например, Афины, быстро и бурно развилась рабовладельческая демократия, то есть власть большинства свободных граждан. Но столь же быстро ее постигла участь, ожидающая неизбежно всякую демократию в эксплуататорском обществе, – всякую демократию для меньшинства, основывающуюся на порабощении большинства. Она стала вырождаться в господство демагогов. Именно в те времена возникает это слово, означавшее человека, который увлекал, вел за собой демос, то есть рядовых граждан. А за этим приходит господство сикофантов, то есть профессиональных доносчиков, ведших то, что теперь именуется войной компроматов: под страхом разоблачения каких-то неблаговидных дел они вымогали деньги у зажиточных и богатых сограждан. В общем, расцвет демократических Афин продолжался фактически в течение жизни одного поколения, а затем закончился страшным поражением в войне с аристократической Спартой, новой зависимостью всей Эллады от недавно побеждённой ею Персии, гибелью значительной части свободных граждан и глубоким идейным кризисом.
Появляются софисты, то есть профессиональные учителя мудрости, точнее учителя ораторского искусства, а оно в это время превращается в умение доказать и опровергнуть что угодно. В последующей философии и политической публицистике под софистикой (сейчас это слово почти забыто, а еще сто лет назад оно широко употреблялось) понимали произвольное отношение к теории, когда руководствуются не стремлением к истине, а стремлением, в каких-то конъюнктурных эгоистических целях или в угоду кому-то, доказать либо опровергнуть все, что угодно. И действительно, некоторые из софистов говорили, что о любой вещи можно одинаково утверждать противоположное.
По словам одного из софистов, Протагора, «человек есть мера всех вещей: существующих – в том, что они существуют, а несуществующих – в том, что они не существуют». Симптоматично, что это высказывание Протагора, как я помню, было подхвачено некоторыми из «перестроечных» публицистов, доказывавших, как величественна и непреходяще значима в своем гуманизме европейская цивилизация, истоки которой лежат в Древней Элладе. «Человек есть мера всех вещей» — это на самом деле зачаток субъективного идеализма, то есть такого представления, согласно которому первично сознание, причём человеческое сознание. Не божественное, не какое-то сознание, существующее вне людей, а наше собственное: как мы хотим, так на свой салтык и трактуем и даже творим действительность. И хотя тот же Протагор изгнан был из Афин за отрицание богов — точнее, он вроде бы сказал: «Мы не знаем, есть ли боги или их нет», — это не та форма свободомыслия, которую мы можем считать продвигающей вперёд познание, поскольку, с этой точки зрения, вообще никакого объективного истинного познания быть не может, а может быть только полный произвол.
Это вызывало уже в то время протест, в частности великого философа Сократа, который сам ничего не писал, только учил своих учеников на улицах и площадях Афин, и лишь по записям нескольких из них мы знаем о сути его учения. Очень трудно отделить то, что он действительно говорил, от того, что думали и внесли уже ученики. Тем не менее, сравнивая версии двух главных учеников, можно составить представление о том, что Сократ стремился уловить и дать усвоить ученикам то, что в позднейшей философии станет называться «понятием».
Например, мы говорим: красивая девушка, красивый меч, красивый щит и т. д. А что такое вообще красота? Мы говорим: хорошая работа, хорошая жизнь. А что такое вообще благо? И так далее. Причем это уяснение смысла понятий имело для Сократа значение не просто праздного времяпрепровождения, а прежде всего значение этическое. У него впервые в истории философии появляется философское учение о правильной жизни, или правильных нравах, — этика. Сократ был глубоко убеждён, что если люди будут знать, как следует правильно жить, потому что таково «благо вообще», таково, говоря позднейшим языком, понятие «благо»; как истинно мыслить, потому что таково понятие «истины», — они и будут именно так жить, так мыслить и не будут совершать никаких гадостей. Он был далеко не во всем прав, что касается условий классового эксплуататорского общества; начиная уже с его судьбы и много раз впоследствии было доказано: к сожалению, люди могут поступать вопреки своим знаниям, своему пониманию правильных вроде бы и всеми признаваемых принципов. А почему – это будет понято только на совершенно другом уровне развития общественного познания.
Сам Сократ, как поступали многие из этически ориентированных мыслителей, стремился собственным примером подтвердить своё учение. Когда он был обвинён в непочтении к богам и развращении юношества и приговорён к смерти, то отказался бежать, что предла-гали ему ученики, и принял смерть в соответствии с волей граждан.
Один из его любимых учеников — Платон — стал таким же классиком философского идеализма, как Демокрит — классиком материализма. Он сам сознавал это до такой степени, что считал Демокрита, уже к тому времени покойного, своим личным врагом и в течение всей своей жизни старался скупать и сжигать все сочинения Демокрита.
В основу философии Платон положил то же самое слово «эйдос», что и Демокрит. Но для Демокрита «эйдос» — это невидимая, из тонких атомов, оболочка, отделяющаяся от каждого предмета и достигающая наших органов чувств. Это вполне материальный предмет. Для Платона же «эйдос» — это идея (собственно говоря, «идея» — это латинизированное переосмысление или произношение слова «эйдос»).
Основа учения Платона состояла в том, что «поистине» существуют не вещи, не то, что мы чувственно ощущаем, — тут он продолжает линию элеатов и пифагорейцев, — а идеи. То есть именно то, что стремился открыть и чему стремился научить сограждан Сократ: благо, добро, красота, человек вообще, дерево вообще и т.д. Вот это и есть подлинная реальность: где-то вне нашего мира существуют эти идеи в чистом виде. Наш мир Платон уподоблял темнице, точнее пещере, где люди прикованы спиной ко входу, не могут даже повернуть голову и могут только созерцать на стене пещеры смутные тени от тех людей и предметов, которые находятся вне ее. Эти тени и есть, по Платону, чувственное сознание: то, что мы видим, слышим, осязаем, и то, на основании чего мы пытаемся соображать. На самом же деле мыслить мы можем только потому, что наши души ранее, до того как вселились в наши тела, пребывали в мире идей и созерцали эти идеи, и только оттуда происходит, по Платону, способность человека к обобщенному мышлению.
Это – основа всего последующего философского идеализма, то есть учения, согласно которому первично сознание, а материальный мир вторичен. Причем идеализм Платона — объективный. Не субъективный, как у софистов, а объективный. Первично для него такое сознание, такие идеи, которые существуют вне нас, вне сознания людей. В принципе, конечно, нетрудно будет впоследствии приписать эти идеи богу; хотя сам Платон ещё этого не делает, но со временем это произойдёт. Поэтому теологи, философы-идеалисты и покровительствующие им господствующие классы пронесут идеалистическое учение Платона через века. Ни от кого из древних философов до нас не дошло столько произведений, как от Платона: сохранилось почти всё им написанное, тогда как от большинства – лишь фрагменты.
В то же время история, в том числе история философии, идёт не прямолинейно. Сам Платон отнюдь не был сторонником того классового общества, основанного на частной собственности, фундаментальные основы которого отражала его философия. Конечно, представление о мире идей, отдельном от мира вещей, не могло бы возникнуть, если бы уже очень далеко не зашли не только разделение, но и противоположность умственного и физического труда. Но к другой стороне этой противоположности — частной собственности — Платон относился резко отрицательно. И эта сторона его философии отложила отпечаток на все последующие социальные утопии.
Платон констатировал, что в его время каждый город, то есть полис, разделён по крайней мере на два враждебных города: один — богатых, другой — бедных. Да и каждый из них, в свою очередь, распадается как бы на много городов. Обостряются внутренние противоречия, которые разрывают полис изнутри. И Платон видел основу этих противоречий, а именно частную собственность. Он мечтал о возвращении к тем временам, когда таких противоположностей не было. Очевидно, ему были известны и доступны какие-то источники о древних уже для того времени порядках Крита, Микенской эпохи, может быть Египта и Индии; их он в идеализированной форме описывает в своих произведениях и мечтает о таком обществе, где каждый «делал бы своё». Если уж нельзя обойтись без торговцев, без частного ремесла, частного хозяйства, частного земледелия — пусть всё это будет, но только в подчинённом положении, а не в определяющем. Пусть этим занимаются только те люди, у которых, в прямом смысле слова, лежит к этому душа. Платону именно так и представлялось: есть люди, предрасположенные к вожделению, к накоплению богатств — пусть они этим и занимаются; но кроме них, и выше них, в обществе должно быть сословие стражей: тех, кто призван охранять это общество, прежде всего быть воинами, потому что на базе вожделения к богатству никакого сильного войска не создашь. Для этих стражей и воинов Платон полностью отрицал частную собственность. Он считал, что для них не должно быть не только частной собственности, но даже семьи. И еще выше он ставил сословие философов или мудрецов: тех, чья главная добродетель — мудрость и кто должен управлять обществом, чтобы оно шло мудрым путем и не совершало гибельных заблуждений. Причем он считал, что склонность человека либо к душе вожделеющей, либо к душе эмоционально-волевой, по преимуществу свойственной стражам, либо к душе мыслящей, присущей мудрецам-философам, человеку врождена, но не строго наследственна. Поэтому от людей любого сословия может родиться дитя, обладающее задатками другого сословия; в таком случае ему и следует «делать своё». Платон пытался осуществить свою утопию на практике, обращался к различным тиранам, то есть неограниченным правителям, всё тех же южно-итальянских колоний. Кончилось это для него очень печально: один из тиранов, разочаровавшись в учении Платона, продал его в рабство, и ученикам философа пришлось его выкупать.
7. Учение Аристотеля – теоретический итог древней философии.
Учеником Платона был следующий величайший философ античности, оказавший колоссальное влияние на всё Средневековье, как европейское, так и мусульманское, — Аристотель. Как и Демокрит, он был выходцем из небольшого полиса на севере Греции, где ещё преобладали свободные ремесленники. Учение Аристотеля отмечено сильнейшим влиянием именно мировоззрения свободного ремесленника, для которого умственный и физический труд ещё не были разорваны, хотя уже размежёвывались.
Аристотель был прежде всего исследователем, он, пожалуй, первым стремился придать философии характер науки. Он бы очень положительно отнесся к определению философии из советских учебников. Нечто подобное он писал и сам.
Аристотель не принял учения Платона об отдельном мире идей, противостоящем миру вещей. Не принял прежде всего потому, что это «напрасно удваивает мир, — как он сам писал, — и несовместимо с его познанием».
Но как же разрешить проблему общего и единичного, проблему понятия и действительности? И Аристотель исходит из того, что у каждой вещи есть четыре причины. Одна причина — это сущность, то есть то, через что мы даем её определение, то, в силу чего она есть именно эта вещь, а не другая. Вторая причина — это материя, то есть материал, из которого вещь состоит. Третья причина — источник движения. И четвертая причина — ее цель, то, ради чего она существует. По Аристотелю, всё в мире должно иметь цель; он – основоположник телеологии, то есть учения о целесообразности всего мироздания.
Откуда взялись эти четыре причины? Если мы к ним присмотримся, то обнаружим, что это – характеристики человеческой практической деятельности, прежде всего, деятельности свободного ремесленника. И в то время, и в последующие эпохи. Не случайно на всём протяжении поздней Древности и Средневековья учение Аристотеля будет популярно там, где свободных ремесленников будет много, где они будут обладать большим общественным влиянием и их мировоззрение будет накладывать сильный отпечаток на всю культуру. А каждый ремесленник, прежде чем начать работу, представляет себе мысленно тот предмет, который он хочет сделать. То есть у него должно быть представление о сущности того, что должно выйти из-под его рук. Затем он подыскивает подходящий материал, ту «материю», с которой он будет работать. Затем он придаёт этой материи какое-то движение. И наконец, для чего-то он всё это делает, иначе говоря, есть какая-то цель, которую он преследует.
Аристотель яснее всех древних философов представлял себе связь мышления человека с его деятельностью и предвосхитил то, что будет более отчётливо, чем у него, понято только марксизмом, а именно то, что основой познания и критерием истины является практика. Конечно, это уже марксистская формулировка, её не могло быть у Аристотеля; но всю структуру своей философии он как бы снимает с практического акта человеческого труда, труда ремесленника. Он даже своего бога называет «демиургом». Демиург — это именно название свободного ремесленника, означающее «работающий для народа», для демоса. Такое вот непочтительное с точки зрения последующих теологических представлений наименование бога.
Впрочем, для Аристотеля бог неотделим от мира, он не стоит над миром. Он не существует отдельно от мира, так же как и любое понятие неотделимо от выражаемой им вещи. Категорически отвергая платоново удвоение мира, Аристотель трактует понятие, идею как форму вещи. Опять-таки, любой ремесленник придаёт материи определённую форму. Форма, по Аристотелю, – это не просто внешняя черта предмета, а приблизительно то, что в дальнейшей философии и естествознании будет называться «структурой». Это то, что придаёт данному предмету целостность и в силу чего он есть нечто большее, чем просто сумма частей. То есть это – форма не только и не столько внешняя, сколько внутренняя, это своего рода внутренняя упорядоченность предмета.
Всю философию Аристотеля пронизывает единство этих противоположностей: материи и формы. В том числе, по Аристотелю, бог — это форма форм, это форма всего мира, которая так же неотделима от него, как неотделима форма стола от его материала: то и другое отдельно существовать не может.
В то же время Аристотель не усматривал в материальном мире возможности его собственного движения, развития. Источник движения он относит к форме. Соответственно и бог Аристотеля — это перводвигатель, который сам неподвижен, но всё приводит в движение. И приводит он всё в движение силой своей мысли, тем, что он постоянно и непрерывно мыслит сам себя. Здесь, конечно, проявилось то, что, как ни сильно было влияние мировоззрения ремесленника- демиурга на Аристотеля, но всё-таки он почти всю жизнь провел в рабовладельческих Афинах, где физический труд был всё больше и больше уделом рабов, и не мог не отразить в своей философии противоположность умственного и физического труда.
Аристотель всю жизнь стремился к компромиссу между материалистической и идеалистической линиями в философии.
В частности, Аристотель является основоположником теории отражения, которая в дальнейшем будет воспринята, прежде всего, материалистической философией вплоть до марксизма. А именно: Аристотель считал, что нет ничего в мысли, чего прежде не было бы в ощущениях (это учение в позднейшей философии будет называться «сенсуализмом», от слова sensuo — чувствовать), и отдельно не существует ничего, что не было бы дано чувствам. Но наши ощущения, полагал он, воспринимают форму предмета без его материи, подобно тому, как воск воспринимает форму перстня, образует отпечаток перстня без железа или золота, из которого этот перстень сделан, без его материи. Как и другие философы, Аристотель признавал, конечно, что чувственные данные нуждаются в последующей обработке разума, в рациональном познании. Иначе чувственное восприятие может ввести в заблуждение: «Солнце кажется нам чувственно размером со стопу, но мы знаем, — пишет Аристотель, — что оно больше Земли». И знаем мы это не чувственно, а посредством нашего разума.
Сами понятия Аристотель тоже стремился исследовать и применять не произвольно, не как софист, а в соответствии с природой вещей, как подобает учёному. Его очень интересовали мыслительные формы, в которых это можно выразить, и он стоит у истоков теории оперирования понятиями – формальной логики.
В то же время, по Аристотелю, способность разума упорядочивать чувственные данные, выступать по отношению к ним тоже в виде формы, по отношению к их «материи», идёт не из самого материального мира, а из божественной «формы форм», которая его объемлет и пронизывает, но в то же время от него неотделима.
Такую же компромиссную позицию Аристотель занимал и по отношению к общественному устройству. Он не пытался, в отличие от Платона, бороться с частной собственностью как таковой, хотя бы даже для господствующих сословий; но он стремился как-то её ограничить, потому что для него целью человека является благая жизнь. Не богатство, не власть и даже не добродетель, всё это только средства, а цель – это благая жизнь, возможность делать добрым и прекрасным образом то, что тебе подобает. Поэтому для Аристотеля не так уж важно, какая в обществе форма правления; важно, чтобы те, кто стоит во главе его, руководствовались общим благом, а не стремлением к богатству, власти и так далее. Опорой хорошей власти, с точки зрения Аристотеля, лучше всех могут быть люди среднего достатка; поэтому все, вплоть до нашего времени, идеологи «среднего класса» любят на него ссылаться. Он подразумевал, конечно, граждан таких небольших полисов, как его родная Стагира, и мечтал, чтобы не было такого расслоения свободных эллинов на богатых и бедных, как в Афинах, где он провел почти всю жизнь.
Но он, как человек своего времени, не видел никакой возможности обойтись без рабов. Кроме одной воображаемой возможности, в чём он выступает тоже как очень прозорливый мыслитель, опередивший своё время на тысячелетия. Он писал, что если бы инструменты двигались сами, подобно треножникам бога Гефеста, то рабы были бы не нужны. То есть он предвидит замену человеческого труда машинами и даже автоматами, связывая с этим возможность обойтись без эксплуатации. Гениальная мысль, но для своего времени он видел только одну перспективу: чтобы рабами по возможности были не эллины, а варвары. Самому Аристотелю, как эллину, это представлялось не таким уж злом даже для самих варваров, так как варвары, с его точки зрения, — это прирожденные рабы: ведь над ними стоит такая же деспотическая власть царей, какую эллины имеют над своими рабами, поэтому разница, с его точки зрения, невелика. Аристотель был воспитателем Александра Македонского, внушавшим ему идею завоевания варварского Востока, с целью обеспечить эллинам господство над ним. Правда, это закончилось для Аристотеля не лучше, чем попытка Платона обратить в свою веру тирана Дионисия. Александр, воцарившись в столице Персии, сам почувствовал себя скорее персидским царем, чем идеальным эллинским правителем, каким его хотел видеть Аристотель, и вступил в острый конфликт с учениками Аристотеля. Некоторых из них Александр казнил. Своего учителя он не тронул, но после его смерти Аристотелю пришлось уже от его врагов спасаться бегством из Афин, во время которого он и умер.
Аристотелем собственно заканчивается поступательное, восходящее развитие греческой философии, и вообще античной философии, потому что Рим не создал собственных философских школ, а воспринял в подражательном виде греческие. Историко-культурное значение Рима состоит, прежде всего, в формировании политического и правового сознания, то есть других форм общественного сознания, которые, как видим, формируются позже философии и под ее влиянием. В ту же эпоху оформляется окончательно и религиозная форма общественного сознания, и тоже под огромным влиянием философии, конечно идеалистической, восходящей к платоновской.
8. Этическая философия поздней Древности.
Пока же кризис общины-полиса — уменьшение числа свободных граждан и степени их свободы, превращение производительного труда в удел рабов и закабалённых граждан, — не мог не привести к глубокому кризису всего прежнего мировоззрения.
Как во все такие эпохи, никаких цельных философских школ больше не возникает, и даже те, что были, приходят в упадок. Начинается время эклектики – ещё один философский термин, который необходимо знать, ведь он сейчас очень актуален. Эклектика — это объединение фрагментов разных философских учений, без заботы о целостности, а по каким-то соображениям удобства, выгоды: идеологической или практической.
Единственное исключение составляет в какой-то мере этика. То, что начал Сократ, продолжается в последние века Античности. От этого времени известны три философские школы, значение которых не в собственно философских идеях, а именно в этике. В этом плане они тоже актуальны, их влияние до сих пор чувствуется.
Первые из них были киники. Название происходит от греческого слова, означающего «собака». Некоторые из киников сами себя сравнивали с собаками, потому что их основная идея — то, что у Льва Николаевича Толстого будет называться «опрощением», а у хиппи – «великим отказом». И не случайно перекидывается этот мостик в XX век, потому что действительно есть огромное сходство. Киники были первые, кто считал, что жить по-человечески можно, только уйдя от цивилизации, отвергнув её, отказавшись от неё. Известна притча, а возможно, и реальный случай с одним из киников — Диогеном из Синопа, который сказал Александру Македонскому, обещавшему исполнить любое его желание: «Отступи немного в сторону, не заслоняй мне солнце». В соответствии с учением киников, Диоген жил на площади в большой бочке.
Кинизм был, конечно, отражением мироощущения разоряющихся, говоря языком марксизма, деклассируемых, слоёв греческих, позднее римских, свободных граждан. Впрочем, некоторые из киников поднимались и до отрицания такого фундаментального установления своей эпохи, как рабство. Это и не удивительно: среди самых низов в то время различие между свободным и рабом уже не так остро ощущалось, как прежде.
Другой путь предложили скептики — «атараксию», то есть безмятежное состояние духа, чтобы ничто этого внутреннего спокойствия не возмущало. Для этого надо воздерживаться от всяких суждений, которые только нарушают «внутреннюю гармонию». Надо ограничиваться только чувственным восприятием, которое якобы не ошибается. Как говорит предание об основателе этого течения Пирроне, однажды он путешествовал в бурю на корабле со своими спутниками. Спутники дрожали от страха, а спокойный Пиррон указал им на свинью, которая так же спокойно поедала свой корм, и произнёс: «Вот в какой атараксии должен пребывать мудрец».
Третье течение возглавил Эпикур. Позднее вульгарное представле-ние об основателе эпикурейства свелось к тому, что якобы он учил только наслаждению, причем самому вульгарному. Но это вымыслы его ненавистников, в первую очередь из лагеря христиан. Реальный Эпикур и его последователи учили совершенно другому: для них наслаждение – это, прежде всего, наслаждение познанием, общением с друзьями. Христиане и вообще приверженцы всех религий особенно их ненавидели за то, что учение Эпикура было резко обращено против страха перед смертью и загробной жизнью – психологической основы зарождавшейся в то время религии.
Эпикур воспринял атомизм Демокрита. Правда, для него мир не столь железно предопределен, детерминирован, как для Демокрита; движению атомов, по Эпикуру, присущ момент случайности. И эта противоположность представлений о соотношении необходимости и случайности существует до сих пор в виде, например, противоположности релятивистской и квантовой механики в современной физике – очень похоже на то, что было предвосхищено Демокритом и Эпикуром. Но самым главным с тогдашней этической точки зрения для Эпикура было то, что душа человека также состоит из атомов и со смертью так же, как его тело, распадается и перестает быть. Поэтому «нечего бояться смерти: когда мы есть, её еще нет, — говорил Эпикур, — а когда есть она, то нас уже нет». И точно так же нечего бояться богов. Боги для Эпикура, как и для Демокрита, обитают между мирами, где-то в космических далях, и они тоже состоят из атомов, ведут своё существование и никакого значения для нашего мира не имеют. Конечно, для проповедников любой религии это – верх безбожия, поэтому для отцов христианской церкви самое последнее ругательство — «эпикуреец».
И наконец, ещё одна школа, название которой стало именем нарицательным, — стоики. «Стоей» первоначально называлось место, где преподавал и собирал своих учеников основатель этой школы Зенон из Китиона. Основная идея стоиков противоположна эпикурейской: не наслаждение, хотя бы и самое возвышенное, а долг — основа этики. И до сих пор эта противоположность двух подходов к этике в философии существует. Мировоззренческую основу представлений стоиков составляли воззрения, близкие к взглядам элеатов. Как и им, стоикам мир представлялся неким единым существом, причем живым, дышащим. Дыхание («пневма») его пронизывает и движимо единым законом – «логосом». Это понятие взято уже у Гераклита. И этот единый мир есть одновременно и божество, как и у элеатов. В то же время его закон, «логос» — это закономерность, она же судьба, рок, по-латыни «фатум». Эта судьба абсолютно властвует над всем сущим — над людьми и богами. Противостоять ей бессмысленно: желающего она ведет за руку, противящегося — тащит насильно. Поэтому мудрость состоит в том, чтобы осознать эту судьбу, этот закон, эту необходимость, и, исходя из этого, воспринять свой долг и следовать этому долгу.
Некоторые из стоиков были активными участниками политической борьбы. Скажем, ближайшим сподвижником братьев Гракхов был один из стоиков — Блоссий, который потом возглавил вместе с Аристоником восстание бедноты в Малой Азии. Когда его спрашивали, поджег ли бы он Рим, он отвечал: «Если бы мне приказал Тиберий Гракх, то поджег бы». Так он понимал свой долг. Конечно, он имел в виду не произвол Тиберия Гракха, а то, что если уж такой благородный человек, как Тиберий Гракх, отдаст подобный приказ, значит такова судьба, таково веление рока, и мудрец должен воспринять это как долг и воплощать его в своем действии.
Понятно, что все эти пути выхода, которые предлагались этическими учениями Поздней Древности, были доступны только избранным. Стоицизм доступен только сильным духом людям, эпикурейство — только людям, благоустроенным в жизни и в то же время достаточно возвышенным по своим устремлениям. И даже, говоря модернизированным языком, «великий отказ» киников был доступен из бедноты очень немногим.
Выход из тупика, в который зашло рабовладельческое общество, найден был не внутри этого общества — в нём не нашлось движущих сил социальной революции, — а в разрушивших его варварских вторжениях. Что же касается идеологии перехода к Средневековью и самого Средневековья, то её основу составила не философия, а религия. Однако религии поздней Древности и Средневековья, в первую очередь христианство и ислам, не могли бы никогда возникнуть, если бы не было античной философии. Их представления – о боге, о мире, о правильной жизни людей – решающим образом являются производными от философии античности. Здесь не обошлось и без Платона, и без стоиков, и без киников (отсюда, например, христианский аскетизм).
История философских школ Древности на этом не кончилась. На протяжении всего Средневековья некоторые из них продолжают развиваться — прежде всего Платонова и Аристотелева. Известно, что философия Аристотеля было сохранена для последующей истории на арабском Востоке, точнее на арабоязычном мусульманском Востоке. Оттуда уже вновь была воспринята европейцами, и до самого конца феодальной эпохи схоластическая, то есть «школьная», философия средневековых университетов развивала основы учения Аристотеля, его систему категорий, теоретических понятий, и довела его логику до высокого совершенства. Последующее презрительное отношение к схоластике как к чему-то оторванному от жизни и бесполезному, возникнет в совершенно другую эпоху, которой тоже не было бы, в том числе и без этой схоластики.
Таким образом, философия, как всякое знание, обладает собственной преемственностью. Ещё в Древности обозначились основные разделы философии: учение о бытии (онтология), теория познания (эпистемология или гносеология), теория правильного оперирования понятиями (логика), учение о нравственности и морали (этика). К Древности восходят и основные направления философии, доныне продолжающие свой тысячелетний спор: материализм и идеализм, диалектика и антидиалектика, детерминизм и телеология, софистика и эклектика.
Рассмотрение исторических истоков философского знания подтверждает истинность марксистского понимания философии как особой формы общественного сознания, составляющей основу мировоззрения сложившегося классового общества. Философия каждой исторической эпохи возникает, развивается и подвергается отрицанию вместе со своим обществом. Людям этого общества она необходима для занятия осознанной на уровне своей эпохи позиции по важнейшим вопросам жизни.