К 150-летию со дня выхода в свет «Капитала» Маркса (Часть 2)

Часть 2. «Капитал» и естествознание того времени

Развитие всех наук – естественных и общественных – тесно взаимосвязано. Связь между естествознанием и политэкономией состоит прежде всего в том, что мышление экономистов, осмысляющих всю систему производственных отношений в обществе, с необходимостью движется в рамках существующей на данный момент научной картины мира, сформированной философией и комплексом наук о природе.

Предшественниками Маркса были представители английской классической политэкономии – начиная от сэра Уильяма Петти (1623–87) и заканчивая Адамом Смитом (1723–90; только сейчас обнаружил интересное совпадение: Адам Смит-то родился ровно через сто лет после Петти!) и Дэвидом Рикардо (1772–1823; и ещё одно совпадение: смерть Рикардо как бы завершила ровно двухсотлетний цикл!).

Разумеется, Англия подарила человечеству науку классической буржуазной политической экономии не случайно: это была на то время самая развитая страна на планете, держава с наиболее развитыми капиталистическими отношениями. По этой причине К. Маркс в «Капитале» исследует капитализм по преимуществу именно на британском фактическом материале: «Классической страной капитализма является до сих пор Англия. В этом причина, почему она служит главной иллюстрацией для моих теоретических выводов» [предисловие к «Капиталу»]. Однако Англия ведь была и страной самой передовой науки вообще – что, опять-таки, было связано как с её передовыми капиталистическими общественными отношениями, так и с мощным развитием промышленности, стимулировавшим исследование природы учёными.

К. Маркс в «Капитале» отмечает, что «политическая экономия… становится настоящей наукой лишь в мануфактурный период» [книга первая, глава 12]. И вот, зарождение на Альбионе классической политэкономии в эпоху расцвета мануфактур и бурных революционных событий в этой стране в середине – второй половине XVII столетия совпало со становлением там же классической механики в трудах Исаака Ньютона (1643–1727), прежде всего – в «Математических началах натуральной философии» (1687). Одновременно Роберт Бойль (1627–91), сформулировавший понятие химического элемента и заложивший начала аналитической химии, этим самым возрождает – на подлинно научной, а не натурфилософской, умозрительной основе – античную атомистику. Немного позже шведский натуралист Карл Линней (1707–78) создаёт биологическую систематику, давшую возможность упорядочить накопленные за тысячи лет наблюдений научные знания о растениях и животных.

Можно усмотреть связь между представлениями классической механики о движении и трудовой теорией стоимости – а это есть самое ценное, что дала нам классическая политэкономия, то, что заложило основы экономической науки. Труд – это движение, в тех представлениях – механическое движение рук и других частей человеческого тела, создающее продукты труда; и естественно предположить, что это человеческое движение и создаёт меновые стоимости, определяет их. Движение совершается в пространстве и во времени – эти категории впервые по-научному осмысляются в рамках классической механики; время – ещё до того как в физике сформировались понятия работы и энергии – выступает мерой движения, а значит, – и  мерой труда. Чем большее время своей конечной жизни человек отдаёт труду, «движению ради жизни», тем на большую долю совокупного продукта труда всего общества – через посредство товарного обмена на рынке – он вправе претендовать.

Вместе с тем сами представления классической механики о пространстве и времени, которые трактовались как абсолютные пространство и время, независимые от материи, сведéние движения лишь к механическому перемещению ограничивали мышление экономистов и не позволяли развить далее трудовую теорию стоимости.

Классическая механика и линнеевская систематика не отвечают на вопрос о том, каково происхождение тех вещей и явлений объективного материального мира, которые мы наблюдаем вокруг. Им совершенно чужда идея развития, и тот же Карл Линней, например, отстаивал неизменность биологических видов – выступал как апологет креационизма. Физики и философы склонялись к деизму: бог сотворил мир и дал ему законы функционирования, далее же бог не вмешивается в естественный ход событий, так что движение во Вселенной подчинено строгим законам механики. Оно сводится лишь к каким-то циклам, вроде смены времён года, без развития как такового. Наука изучает законы функционирования природы, но не её развития.

Этот взгляд на физический мир отражался и в представлениях об обществе. Существующее общество, государство создано в результате некоего общественного договора – и далее оно, конечно, меняется и даже совершенствуется, быть может, в деталях, но никаких качественных изменений оно не претерпевает. Его порядок, по сути, незыблем, его законы «вечны». В популярной некогда теории исторических циклов, крупнейшим представителем которой является итальянский мыслитель Джамбаттисто Вико (1668–1744), «круговое» движение общества как бы повторяет циклическое движение небесных тел, описываемое законами небесной механики.

Капитализм тоже понимается как плод общественного договора, соглашения людей, которые установили естественный и якобы выгодный всем, служащий благу «всего общества» социально-экономический порядок. У Адама Смита капитализм противополагается предшествовавшему ему «первобытному состоянию», причём это последнее – ведь до середины XIX столетия, вплоть до Льюиса Моргана, никто собственно первобытное общество толком и не изучал! – представляет собой у А. Смита, на самом-то деле, мелкотоварное производство. Ибо для людей «товарного общества» товарное производство, товарно-денежный обмен представляются чем-то само собой разумеющимся, они даже представить себе не могут общество без всего этого – общество, предшествующее товарному, основанное на коллективном труде родовой общины или на натуральном хозяйстве крестьянской семьи, не говоря уже об обществе грядущем, преодолевающем товарное производство. Капитализм у А. Смита и его последователей противостоит «первобытному состоянию» и выступает как вершина экономического развития человечества, как нечто окончательное.

К слову, деистическое представление о боге, давшем природе работающие без него законы функционирования, у Смита (который был деистом!) выразилось в его знаменитом выражении «невидимая рука рынка». Выражение «невидимая рука» в то время использовалось наукой для объяснения движения под действием гравитации.

Дэвид Рикардо, в лице которого классическая политэкономия завершает своё развитие, подходит, так сказать, к его «последнему пределу», отчётливо понимает противоречивость капитализма, он вскрывает несовместимую противоположность классовых интересов капиталистов, рабочих и землевладельцев. Но на этом Рикардо останавливается, приходя к утверждению, будто это противоречие «естественно» и неустранимо – как и сам капитализм. Разумеется, представление о «вечности» и «окончательности» капитализма органически присуще буржуазным экономистам, выражающим интересы буржуазии и выступающим идеологами капиталистического строя. Но в представлениях английских классиков – а они ведь не были, в отличие от всех этих сегодняшних «светил» и «гуру», просто апологетами существующего строя, они-то ведь искренне стремились к объективному познанию экономической системы общества – в их представлениях отражались тогдашние представления о мире вообще, отражалась тогдашняя, не знавшая развития, научная картина мира.

Что же касается атомистики Нового Времени, берущей начало от Роберта Бойля и закончившей становление, дав плодотворнейшие результаты, у французов и англичан (Джон Дальтон и др.) на рубеже XVIII – XIX столетий, то она отражалась в обществоведении (в т. ч. и в экономической теории Адама Смита) представлениями об «атомарности» общества. Согласно такому взгляду на общество, оно представляет собою механическую сумму индивидов, «хозяйствующих субъектов», деятельность которых всецело подчинена извлечению ими выгоды (homo oeconomicus, «человек экономический»). И, опять же, природа этих индивидов неизменна – как неизменно общество, построенное на товарно-денежных отношениях; как неизменны неделимые атомы, эти «последние кирпичики мироздания»; как неизменны виды растений и животных, звёзды и все остальные космические тела. Такова была господствовавшая до XIX столетия научная картина неизменного, механически-застывшего мира.

Политэкономия марксизма тем в первую голову отличается от классической политической экономии, совершая этим громаднейший шаг от неё вперёд, что она впервые привносит в экономическую науку идею развития, закономерной смены способов производства – идею развития по законам диалектики. Вот и капитализм зарождается, проходит своё становление и развитие в силу действия определённых объективных закономерностей и в итоге эволюции приходит к своему неизбежному отрицанию – и это движение логически и исторически исследовано в «Капитале».

Но, очевидно, нельзя преувеличивать роль в этом «прозрении» Карла Маркса естественных наук: он-то прежде всего «отталкивался» от гегелевской диалектики – что особо подчёркнуто автором в послесловии ко второму изданию «Капитала», как подчёркнуто там же и принципиальное отличие его метода от диалектического метода Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770–1831); оно состоит в том, что: «Мой [Маркса] диалектический метод не только в корне отличен от гегелевского, но представляет его прямую противоположность. …У меня…, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней». Однако материалистическая переработка Марксом идеалистической гегелевской диалектики – и это тоже очевидно – не могла им быть совершена без основательного и систематического изучения всего комплекса естественных наук, дающих лучшие примеры диалектики. В XIX веке диалектика начинает понемногу проникать в науку: сначала в геологию, затем – в биологию.

Карл Маркс и в особенности Фридрих Энгельс глубоко знали современное им естествознание, они были в курсе новейших научных открытий и достижений. Это находит проявление и в «Капитале». Так, в одном из примечаний в главе 9 первой книги («Норма и масса прибавочной стоимости») Маркс упоминает молекулярную теорию, развивавшуюся в середине XIX столетия, иллюстрируя ею закон перехода количественных изменений в качественные: «Молекулярная теория, нашедшая себе применение в современной химии и впервые научно развитая Лораном и Жераром, основывается именно на этом законе». Речь здесь конкретно идёт о гомологических рядах в органической химии: добавление к углеродной цепочке, скажем, очередной группы –CH₂– ведёт к появлению нового соединения со своими физическими и химическими свойствами, причём в определённый момент происходит «скачок»: переход от газообразного вещества к жидкому, далее к твёрдому и т. д. И Энгельс разъясняет читателям то, что написано его другом: «В пояснение этого замечания, довольно тёмного для лиц, не знакомых с химией, укажем, что автор говорит здесь об углеводистых соединениях, сначала названных в 1843 году Жераром “гомологическими рядами”, из которых каждый имеет свою собственную алгебраическую формулу. Например, ряд парафина: C₂H_2n+2; ряд нормальных алкоголей C_nH_2n+2O; нормальных жирных кислот: C₂H_2nO₂ и многие другие. В приведённых примерах посредством простого количественного прибавления CH₂ к молекулярной формуле каждый раз получается качественно различное тело».

К слову, молекулярная теория как бы служит опровержением представлению об «атомарности» общества. Его «атомы» ведь связаны многочисленными связями в сложные «макромолекулы», вне коих «атомы» и существовать-то не могут; связи – отношения между людьми – важнее даже самих «атомов», определяя их (человек как «совокупность всех общественных отношений»). Так что постепенное историческое  развитие общественной «макромолекулы», неуклонное усложнение экономических и общественных связей внутри неё ведёт к «скачкам» в развитии, к необходимости, в конце концов, перехода от рыночных, стихийных, случайных связей к построению народного хозяйства на основе связей плановых, прочных. Ведёт к необходимости перехода от старой «общественной химии» к «химии» современной, при которой учёные конструируют молекулы с заранее заданными свойствами, предсказанными методами квантовой химии, используя для этого вычисления на суперкомпьютерах.

Исследование Карлом Марксом в четвёртом отделе (главы 11–13) первой книги «Капитала» основных этапов развития капиталистической промышленности также показывает основательное знание им истории науки и техники. «…Принимая в качестве доказанного факта то, что основные вехи развития науки с известными оговорками совпадают со скачками в развитии производства, Маркс не мог не уделить внимания изучению истории развития естествознания» [И. К. Антонова. Системообразующая функция политической экономии в мировоззрении Маркса. – «Марксизм и современность», 2003, № 1–2 (24–25), с. 47–51]. При этом «…именно собственные исследования Маркса в области политической экономии стали поводом для изучения им естествознания. Так, например, земледелие, по мысли Маркса, основывается на химии, геологии, физиологии. …Теория земельной ренты поставила перед ним задачу дать оценку закона убывающего плодородия почв. Для этого в 50-х – 60-х годах Маркс познакомился с трудами агрохимика Либиха» [там же]. Тот же автор – И. Антонова – отмечает, что Маркс пришёл к выводу о том, что золото в силу, помимо прочего, его природных свойств (прочность, неокисляемость, делимость и др.) идеально как материал для денег, под влиянием научных работ о благородных металлах, в частности – «Лекций о золоте» анонимного автора.

В общем, К. Маркс, как глубокий знаток современного ему естествознания, не мог не находиться под его влиянием, разрабатывая свою науку, и, соответственно, его экономическая теория «вплетена» во всю систему знаний о природе и обществе.

Надо ещё отметить, что в процессе своих естественнонаучных штудий Маркс был, как сейчас иногда говорят, «заточен» на историзме – на постижении истории развития природы и развития науки, отражающей это развитие. Иначе говоря, он исследовал естествознание диалектически – исследовал предмет его в развитии, в его единстве и целостности, а также в единстве предмета науки и мышления о нём. «…Маркс изучал естествознание не в изолированности его дисциплин и их разделов, а попытался найти и здесь взаимодействия, свойственные природе в её целостности». «Помимо изучения истории науки и эмпирического материала, касавшегося названия минералов, условий их образования, химических формул и свойств… веществ, Маркса интересовали определённые закономерности химических, геологических и т. д. процессов». «…неотъемлемой частью эксцерптов [выписок] Маркса были выписки об истории научных открытий с указанием их авторов и дат, а также фиксация основных этапов развития науки» [там же].

Крупнейшее естественнонаучное достижение времён Маркса – это, бесспорно, эволюционное учение Дарвина, утвердившее в науке исторический подход, идею закономерного развития всего сущего. Чарльз Дарвин (1809–82) и Карл Маркс практически одновременно совершили схожие революции каждый в своей области – первый из них в биологии и, вообще, в естествознании, второй – в политэкономии и, вообще, в общественных науках. Ещё Климент Тимирязев подметил это совпадение: «Происхождение видов путём естественного отбора» и «К критике политической экономии» (а эта книга предваряла «Капитал») были изданы в один год – 1859-й. «В 1859 году появилось не только “Происхождение видов” Дарвина, но и “Zur Kritik der politischen Oekonomie” Маркса. Это не простое хронологическое совпадение; между этими произведениями, относящимися к столь отдалённым одна от другой областям человеческой мысли, можно найти сходственные черты… В чём же заключалась общая сходственная черта этих двух революций, одновременно проявившихся в 1859 году? Прежде всего в том, чтобы всю совокупность явлений, касающихся в первом случае всего органического мира, а втором – социальной жизни человека и которые теология и метафизика считали своим исключительным уделом, изъять из их ведения и найти для всех этих явлений объяснение, заключающееся в их материальных условиях, констатируемых с точностью естественных наук» [К. А. Тимирязев. Ч. Дарвин и К. Маркс (Канун шестидесятых годов, 1859 год). – «Марксизм и современность», 2003, № 1–2 (24– 25), с. 140–142]. Разница только в том, что для Чарльза Дарвина его книга стала итогом, венцом его двадцатилетних исследований и размышлений, тогда как для Карла Маркса – лишь самым началом работы над «Капиталом», продлившейся целых четверть века.

Эпохальная книга Дарвина вышла в свет 24 ноября 1859 года тиражом всего в 1250 экз. – и этот первый тираж был распродан в первый же день, настолько велик был интерес читающей публики к «сенсационной» работе учёного, к тому времени уже заработавшего себе имя в науке. Нет никаких сомнений в том, что, если и не сам Маркс, то, во всяком случае, Фридрих Энгельс точно был в числе тех самых первых читателей «Происхождения видов», – это видно из того, что уже 12 декабря 1859 года (менее чем через три недели после выхода книги!) он написал в письме, адресованном К. Марксу: «Вообще же Дарвин, которого я как раз теперь читаю, превосходен. В этой области телеология не была ещё разрушена, а теперь это сделано. Кроме того, до сих пор ещё не было такой грандиозной попытки доказать историческое развитие в природе, да ещё с таким успехом». Маркс же в письме к Энгельсу от 19 декабря 1860 года даёт свою оценку труду Дарвина: «…эта книга даёт естественноисторическую основу нашим взглядам»; и в этом высказывании, на мой взгляд, концентрированно выражено то воздействие, которое эволюционное учение Дарвина оказало на формирование экономической теории Маркса, как раз в то время писавшего «Капитал» и исследовавшего развитие человеческого общества.

Маркс неоднократно цитирует Дарвина в «Капитале» и других своих работах. Известно, что учёные с большим уважением относились друг к другу. В 1873 году Карл Маркс послал великому английскому естествоиспытателю экземпляр второго немецкого издания «Капитала» с дарственной надписью: «Дарвину от пылкого поклонника Карла Маркса». Чарльз Дарвин дал такой ответ (1 октября 1873 года): «Благодарю Вас за оказанную мне честь, выразившуюся в присылке Вашего великого труда “Капитал”… Хотя области наших исследований так далеки одна от другой, я всё же убеждён, что мы оба одинаково стремимся распространять знание, и это знание, в конце концов, послужит на благо человечества. Уважающий Вас и преданный Чарльз Дарвин». В дальнейшем учёные продолжали переписку.

Правда, Ч. Дарвин «Капитал» так и не осилил – немецким он владел не очень хорошо, а первый английский перевод «Капитала» увидел свет только в 1887 году – уже после смерти как Чарльза Дарвина (в 1882 году), так и Карла Маркса (в 83-м).

Наряду с ленинскими «тремя источниками марксизма», принято говорить и о трёх естественнонаучных предпосылках возникновения этого учения – помимо эволюционной теории Дарвина (дарвинизма), к ним относят ещё закон сохранения и превращения энергии (первое начало термодинамики) и клеточную теорию.

Закон сохранения энергии обосновали в 1840-е годы – в период становления Маркса как мыслителя – Юлиус Роберт Майер (1814–78), Джеймс Прескотт Джоуль (1818–89) и Герман Гельмгольц (1821–94), хотя догадки о «неистребимости» материи и её движения высказывались учёными ещё задолго до них. С точки зрения диалектики, качественная сторона данного закона – закона превращения энергии – даже более важна, чем сторона количественная, говорящая о сохранении энергии, то есть о том, что движение материи не возникает из ничего и никуда не исчезает.

Огромное общенаучное значение имела выработка физикой самого понятия энергии (от греческого слова ένέργεια – «деятельность») как количественной меры качественно различных, многообразных форм движения, которые переходят, превращаются одна в другую. (При этом, заметим, энергия неотрывна от движения, являющегося атрибутом, способом существования материи, – её неправомерно «отрывать» от движения, противопоставлять её, как особую субстанцию, материи, – как это делают некоторые идеалисты и разного рода псевдоучёные, спекулирующие о «биополе», «жизненной энергии» и прочем.) Движение перестало сводиться лишь к одному механическому перемещению, а предстало перед учёными в бесконечном многообразии форм, включая теплоту и свет. В физику пришло – из практической трудовой деятельности, что важно! – понятие «работы», связанной с получением и отдачей энергии в форме, скажем, той же теплоты (т. н. механический эквивалент теплоты, открытый Майером и Джоулем). Соответственно, стало ясно, что человек, трудясь, совершая трудовые движения руками и другими частями своего тела (т. е. выполняя работу), использует для этого свою внутреннюю энергию, химическую и тепловую, получая её, в свою очередь, извне – с пищей, при содействии иных благ.

И такие естественнонаучные представления, пришедшие на смену былым механистическим воззрениям, философски подготовляли тот революционный переворот в политэкономии, тот качественный шаг в развитии трудовой теории стоимости, который совершил Маркс. Этот шаг состоял в открытии двойственной, противоречивой природы труда как труда конкретного, создающего потребительные стоимости, жизненные блага, и труда абстрактного, создающего стоимость как основу товарного обмена. Именно: стоимости создаёт не просто труд, как ошибочно полагали все представители трудовой теории до Маркса – и это останавливало их теоретическое движение, – но именно труд абстрактный. Под ним понимается труд как «…расходование человеческой рабочей силы… производительное расходование человеческого мозга, мускулов, нервов, рук и т. д. …»; Маркс увидел «простой сгусток лишённого различий человеческого труда, то есть затраты человеческой рабочей силы безотносительно к форме этой затраты». Итак, «…в стоимости товара представлен просто человеческий труд, затрата человеческого труда вообще». И ещё раз у Маркса стоимость – в её полной, или развёрнутой форме – «выступает как сгусток лишённого различий человеческого труда» [выделено мной – К. Д.; везде приведены цитаты из главы 1 –  «Товар» – первой книги «Капитала»].

Но для того чтобы за бесконечно многообразными конкретными видами труда (труд ткача, плотника, кузнеца и т. д.) увидеть этот «сгусток», затрату труда вообще, то есть затрату человеком его энергии «безотносительно к форме этой затраты», нужно было иметь перед собой или, по крайней мере, подходить к понятию энергии как количественной меры, общей для всех многообразных форм движения материи в природе. Трудясь, человек расходует энергию, и чем больше энергии он расходует, затрачивает на выполнение работы (sic!), тем большую стоимость он своим трудом создаёт, вне зависимости от того, что конкретно он изготавливает. Нужно только иметь здесь в виду, что человеческая энергия, проявляющаяся в труде, несводима к энергии физической или химической, а относится к высшей, общественной форме движения материи и проявляется она в системе производственных отношений.

Только на такой общенаучной и философской почве можно уравнять все виды человеческого труда, без чего трудовая теория стоимости не может достичь полноты и законченности. Предшественники Маркса, не стоявшие на этой твёрдой почве, до уравнения всех видов труда и не доходили, особо выделяя, так или иначе: кто-то труд по добыче золота, создающий какую-то особенную, более высокую стоимость, а кто-то (физиократы) – труд в сельском хозяйстве, где человеку якобы помогает в деле созидания стоимости сама мать-природа. Все виды труда уравнены понятием абстрактного труда, подобно тому как все формы движения уравнены понятием энергии, – и все товаропроизводители теперь претендуют на ту долю общественного продукта, которая соответствует их трудовым затратам человеческой энергии.

Сам Карл Маркс, однако, термин «энергия» не употребляет – и мы не будем додумывать его теорию за него. Собственно, понятие энергии в физике во времена Маркса ещё только формировалось, закрепившись в научном обиходе лишь ближе к концу XIX столетия. Тот же Гельмгольц, скажем, формулировал закон сохранения энергии как «закон сохранения силы». Но в «Капитале», тем не менее, есть указание на то, что формировавшееся понятие энергии, вообще – развитие термодинамики, оказывало влияние на формирование экономических воззрений Карла Маркса.

Во второй книге «Капитала» (отдел первый, глава 2; в ПСС это т. 24, с. 90) Маркс пишет о скрытом [latent] денежном капитале. И Энгельс, редактировавший вторую книгу после смерти товарища, делает следующее любопытное примечание: «Выражение “latent” [“скрытый”] заимствовано из представления физики о скрытой теплоте, почти преодолённого ныне теорией превращения энергии. Поэтому в третьем отделе (позднейшая редакция) Маркс заменяет его выражением “potentielles Kapital” [“потенциальный капитал”], заимствованным из представления о потенциальной энергии, или, по аналогии с виртуальными скоростями Д’Аламбера, “virtuelles Kapital” [“потенциальный капитал”]» [везде выделено мной – К. Д.]. То есть, Энгельс – который, как никто другой, хорошо знал «научную кухню Маркса» – признаёт, что даже саму терминологию свою его друг позаимствовал у физиков, двигаясь в русле их теоретических представлений.

Однако употреблять термин «энергия» Маркс не мог и по той причине, что он исследовал общественные отношения и, соответственно, он использовал для этого категориальный аппарат, отличный от категориального аппарата естествознания. Но за его понятием «абстрактный труд» со всей очевидностью «просвечивает», тем не менее, понятие энергии, количественно приравнивающее все формы движения.

В понятии абстрактного труда «уравниваются в правах» и количественно приравниваются все виды труда, в частности – труд физический и умственный. Ведь человеческая энергия проявляется не только в виде механических внешних движений руками и прочими членами тела, но и в виде «внутренних движений» человека, когда он мыслит. Это различие в форме проявления не имеет принципиального значения, и, таким образом, делается важный шаг к пониманию производительного характера умственного труда, связанного с производством материальных жизненных благ.

Время по-прежнему остаётся мерой труда – а иначе и быть не может, ибо для смертного человека время само по себе – величайшая ценность («время – деньги» – в товарном обществе!). Но и время теперь, в новой физике, трактуется совсем иначе, чем оно трактовалось в ньютоновской механике: не как абсолютное время, которое не зависит от материи и движения. Время в новой картине мира может «сжиматься» и «концентрироваться», оно может течь более интенсивно или менее. Подобно тому как в физическом мире время «привязано» к движущейся материи, в экономической жизни общества оно «привязано» к труду, осуществляемому с бóльшим или  меньшим напряжением человеческих сил, расходом энергии за единицу времени. Маркс указывает на такой существенный фактор, определяющий стоимость товара, как интенсивность труда, которая, по сути, и есть затрата человеческой энергии в единицу времени. Он также говорит в первой главе «Капитала» про простой и сложный труд. Может представляться, что квалифицированный, более сложный труд «естественным образом» создаёт бóльшую стоимость, однако на самом-то деле это происходит только потому, что к затратам времени и человеческой энергии непосредственно на изготовление данного товара добавляется затрата времени и энергии на обучение профессии, на подготовку к выполнению сложного труда.

Далее, исходя из своей трудовой теории стоимости, Маркс делает величайшее открытие: что наёмный работник продаёт капиталисту не труд (труд, как показывает Маркс, попросту не может выступать товаром), но свою рабочую силу. С точки зрения физики, термодинамики, человек – это открытая система, которая энергетически взаимодействует с внешней средой, обменивается с нею энергией; и рабочая сила человека с этой точки зрения есть не что иное, как его «потенциальная энергия», в процессе труда превращающаяся в «кинетическую энергию», в энергию движения. Жизненные блага, необходимые для пополнения этой «потенциальной энергии» ради последующего расходования её – при выполнении труда, составляют материальное содержание необходимого работнику продукта, стоимость которого есть стоимость рабочей силы как способности к труду. Со всей полнотой такой энергетический подход справедлив в отношении питания: его калорийность должна соответствовать энергии, затрачиваемой человеком на выполнение работы и, вообще, все процессы его жизнедеятельности. Сколько калорий ты получил с пищей – столько и отдал их в процессе труда! Вспомним, как врач Юлиус Майер пришёл к пониманию закона сохранения энергии, наблюдая различие в цвете венозной крови у людей, живущих в северных и южных широтах, в холодном и жарком климате, то есть в условиях, требующих разной затраты людьми энергии и, соответственно, различного питания.

Так или иначе, экономическая мысль Маркса движется в русле, проделанном наукой термодинамикой. А парадигма её коренным образом отличается от моделей ньютоновской механики, основанных на представлении о равновесии, стабильности систем – и эти представления переносились «старыми» экономистами на экономику: тот же Д. Рикардо, например, отрицал возможность кризисов перепроизводства, не дожив до первого из них (1825 года) всего полтора года! С. Г. Кара-Мурза, который изучил в книге «Идеология и мать её наука» вопрос о связи естественнонаучных представлений и воззрений на общество, пишет о том воздействии, которое развитие термодинамики оказало на Карла Маркса, следующее: «В картине мира появляется необратимость, нелинейные отношения. Сади Карно [французский физик, годы жизни: 1796–1832, один из основоположников термодинамики – К. Д.], который создал теорию идеальной тепловой машины, произвёл огромные культурные изменения. Эту трансформацию научного образа мира освоил и перенёс в политэкономию Карл Маркс. Маркс ввёл в основную модель политэкономии цикл воспроизводства – аналог разработанного Сади Карно идеального цикла тепловой машины. …политэкономия теперь изучала уже не простой акт эквивалентного обмена, как было раньше, а полный цикл, который может быть идеальным в некоторых условиях (Карно определял условия достижения максимального КПД в цикле воспроизводства – максимальной нормы прибыли)» [С. Г. Кара-Мурза. Идеология и мать её наука. – М.: Алгоритм, 2002. – 256 с.; с. 127].

Развитие термодинамики стимулировалось работами по усовершенствованию паровой машины – этой главной двигательной силы промышленного производства времён Маркса и «Капитала». Термодинамика явилась, если так можно выразиться, плодом развитого крупного капиталистического машинного производства – тогда как классическая механика порождена была ещё капитализмом мануфактурным.

Влияние термодинамики ощутимо во втором томе «Капитала», в котором автор исследует циклы обращения и воспроизводства капитала, но принципиально важно то, что термодинамика, в отличие, скажем, от небесной механики, изучает не только циклические, но и необратимые процессы. И в этом русле Маркс раскрывает не только законы каждодневного функционирования и циклического движения экономики капитализма, но и необратимое развитие его, ведущее его к гибели.

«Тепловая смерть капитализма» вследствие возрастания энтропии – шутка, конечно, но с долей истины: рыночная стихия, рост «социальной энтропии» (а она есть не что иное, как мера неупорядоченности) и разрушают основы этого строя.

Наконец, клеточная теория, развитая к середине XIX века такими биологами, как Теодор Шванн (1810–82) и Маттиас Шлейден (1804–81) – соотечественниками и почти ровесниками К. Маркса, – дала автору «Капитала» прообраз его концепции товара как элементарной «клеточки» капиталистического производства. Организм – это система клеток и органов, взаимодействующих и осуществляющих «разделение труда»; и подобно тому как понимание процессов, протекающих на уровне клеток даёт понимание того, как устроен и работает организм, постижение природы товара и связи товаропроизводителей даёт ключ к пониманию капитализма, являющегося высшей ступенью развития товарного хозяйства. И Маркс в «Капитале» именно с категории товара начинает свой анализ капиталистического способа производства.

Клеточная теория закладывает более высокую и адекватную философскую основу для моделирования устройства общества и его экономики, чем прежняя механистическая модель «атомарного общества», на которую, как мы указывали уже выше, опирались представители классической политической экономии.

Вышедший в сентябре 1867 года первый том «Капитала» произвёл революцию в экономической науке, и в эти же годы произошли революции ещё в ряде наук.

В 1865 году монах из Брюнна (Брно) Грегор Мендель сообщил результаты своей работы по изучению наследственности живых организмов (т. н. «гороховые законы» Менделя), а на следующий год изложил их в научной статье. Статья эта, однако, прошла незамеченной, и вспомнили про неё только около 1900 года, когда зародилась генетика – а это фундамент всей биологии XX века и той революции в биотехнологиях, что развёртывается на наших глазах. Данная революция, на наш взгляд, ведёт к созданию производительных сил, находящихся в противоречии с капиталистической системой, основанной на погоне за прибылью и ведущей – как раз в силу погони за прибылью, а также из-за неравенства в обществе – к тяжёлым и непредсказуемым социальным последствиям внедрения указанных технологий.

В это же время Джеймс Кларк Максвелл (1831–79) вывел основные уравнения электромагнитного поля, названные его именем. Развитие электродинамики в практической сфере привело к электрификации промышленности и транспорта как ключевой материальной базы уже монополистического капитализма. Также в 1860-е годы Александр Михайлович Бутлеров (1828–86) разработал теорию химического строения, Луи Пастер (1822–95) доказал микробиологическую природу заразных болезней, заложив основы микробиологии, а завершило это десятилетие крупных научных революций 1859–69 годов открытие Дмитрием Ивановичем Менделеевым (1834–1907) в 1869 году периодического закона химических элементов.

Дальнейшее развитие электродинамики и атомной физики привело к новой крупнейшей революции в физике – на рубеже столетий, уже после смерти К. Маркса и Ф. Энгельса. Эта революция вскрыла противоречия в развитии науки, за которые «ухватились» идеалисты и агностики и в которых своеобразно отразились острые общественно-политические противоречия наступившей эпохи империализма. И те, и другие противоречия требовали своего осмысления и разрешения, и не случайно, наверное, написанию В. И. Лениным книги «Империализм, как высшая стадия капитализма» (1916) предшествовал «Материализм и эмпириокритицизм» (1909).

Мы обнаруживаем, таким образом, что промышленные, естественнонаучные, технические, общественные революции и отражающие их революции в области философии и политической экономии взаимосвязаны и сопровождают друг друга. Однако во второй половине XX века эта связь несколько нарушилась. Научно-техническая революция (НТР) в тесной связи с общественными движениями того времени, на наш взгляд, так и не получила адекватного теоретического осмысления – поскольку советская идеология и общественная наука сама уже впала в состояние стагнации и разложения, а буржуазная наука об обществе после Маркса бесплодна.

Теперь вопрос стоит о том, чтобы «схватить», правильно понять общественно-политические противоречия уже нашего, почти наверняка – переломного, времени – в связи с развитием информатики, генной инженерии и робототехники, в связи со спорными и нерешёнными вопросами, противоречиями современной физики. И эта работа, безусловно, требует глубокого – системного и комплексного, как у Маркса! – знания марксистами и философии, и политэкономии, и естественных наук.  

P. S. В ответ на участившиеся вопросы читателей сообщаю, что работа над второй книгой «Капитализма…» идёт, но только идёт очень трудно и медленно. «Капитализм – система без будущего» для меня такой же труд всей жизни, каким был «Капитал» для Карла Маркса. По уровню содержания эти книги, безусловно, сравнивать нельзя, но по объёму проделываемой работы они вполне сопоставимы.