Красный шанс Истории. Часть 5

16. Партия и Интернационал: ответственность выбора

Развитие пролетарской революции в Венгрии было теснейшим образом связано со становлением III Коммунистического Интернационала. Далеко не случайно, что I Конгресс Коминтерна от создания ВСР отделяют неполных две недели. Фактически оба идейно-политических процесса происходили синхронно. Хотя уже в 1917 г. в среде передовой интеллигенции оформилась «Группа левых социалистов, примкнувших к Циммервальду», начало непосредственному участию мадьярских пролетариев в создании Коминтерна положила Венгерская группа РКП (б), созданная весной 1918 г. бывшими военнопленными и ставшая секцией Федерации иностранных групп большевистской партии. Благодаря ей многие из основателей ВКП получили опыт работы в рядах самой передовой в мире организации пролетарских революционеров. На VIII съезде РКП (б), заслушавшем отдельный доклад Федерации иностранных групп, В.И. Ленин подчеркивал, что ее работа «составляла одну из самых важных страниц в деятельности Российской коммунистической партии, как одной из ячеек Всемирной коммунистической партии»^[1].

Участие руководителей Венгерской группы в создании КПВ, можно сказать, породнило партию с РКП (б) и Коминтерном. КПВ с момента основания считала себя секцией еще только формировавшегося III Интернационала: в первом пункте ее Устава говорилось, что партия «является в Венгрии организацией союза коммунистов»^[2].

В конце 1918 г. В.И. Ленин в письме Г.В. Чичерину назвал коммунистов Венгрии в числе самых твердых сторонников нового Интернационала^[3]. Следуя принципам пролетарского интернационализма, КПВ наладила рабочие контакты с братскими партиями Германии, Австрии, Восточной Галиции. В Вене действовала венгерская коммунистическая группа; делегация КПВ участвовала в конференции Компартии Австрии. Возвращаясь на родину, Т. Самуэли в начале 1919 г. встречался в Берлине с К. Либкнехтом и Р. Люксембург.

Партия венгерских коммунистов выступала одним из соучредителей Коминтерна. Уже на этапе подготовки она настаивала на его скорейшем конституировании. При созыве I конгресса Венгрия была отнесена к группе стран, имевших право прислать до трех делегатов. Границы и фронты не позволили Л. Рудашу и Г. Месарошу поспеть на конгресс, поэтому КПВ представлял руководитель Загранбюро А. Руднянский. От имени партии он заявил:

«Венгерские коммунисты единодушно вносят предложение о том, чтобы III Интернационал был основан здесь и формально, так как фактически он уже существует… Мы не допускаем возможности, что здесь не будет формально санкционировано основание III Интернационала, который фактически завоеван борьбой русского пролетариата… В период такой же борьбы вступил ныне революционный коммунистический пролетариат Венгрии»^[4].

Венгерский представитель вошел в первый состав Исполкома Коминтерна (ИККИ). КПВ в лице Загранбюро выступила одной из восьми подписантов Обращения «К I съезду Коммунистического Интернационала», где излагались общие цели и тактические установки коммунистов, а затем разослала документ своим организациям и опубликовала в венгерской печати как изложение принципов партии. Также КПВ подписала принятый I Конгрессом «Манифест Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира». Партия выразила полное согласие с принципами Платформы III Интернационала, тезисами и докладом В.И. Ленина о буржуазной демократии и диктатуре пролетариата.

Можно с полным правом отнести КПВ к инициаторам и активным участникам создания Коминтерна. Ее выдающаяся роль определялась как широким участием мадьяр-интернационалистов в защите Советской России, так и революционным подъемом на их родине. Выступая на I конгрессе, Ленин высоко оценил работу коммунистов в самой Венгрии^[5] и отметил особо быстрое нарастание в стране революции, предсказав возможность ее победы «в ближайшие месяцы»^[6].

Закономерно, что одним из условий создания единой рабочей партии, переданных коммунистами руководству СДПВ, ставилась необходимость вхождения в III Интернационал. После взятия власти, первой же приветственной телеграммой В.И. Ленину, как вождю международного пролетариата и III Интернационала, партия заявила о присоединении к Коминтерну.

Ленин уже тогда предупреждал об опасности такого пути, при котором участие центристов в руководстве и численное преобладание выходцев из СДПВ над коммунистами могло бы поставить под вопрос принципиальность партийной политики

Венгерские делегаты Л. Рудаш и Г. Месарош, не успевшие принять участия в I конгрессе III Интернационала, полностью поддержали его решения. Образование ВСР застало их в Москве. Беседа с В.И. Лениным носила закрытый характер. Уже после падения республики, в 1920 г., Л. Рудаш опубликовал изложение разговора, чем инициировал многолетнюю дискуссию политиков и историков. По его воспоминаниям, Владимир Ильич, одобряя в принципе создание объединенной партии, уже тогда предупреждал об опасности такого пути, при котором участие центристов в руководстве и численное преобладание выходцев из СДПВ над коммунистами могло бы поставить под вопрос принципиальность партийной политики. Если верить передаче беседы Рудашем, Ленин говорил, что правильнее было бы взять власть совместно, но сохранить независимость КПВ. Однако достоверные ленинские тексты 1919 г. этого не подтверждают, и ни у кого не может быть уверенности, что Рудаш по памяти передал все адекватно, а не перенес на прошлое, пусть даже незаметно для себя, взгляды и опыт более позднего времени.

Известно, что вопрос о сочетании единства рабочего класса и обеспечения руководящей роли коммунистического авангарда поднимался Исполкомом Коминтерна. Получив 22 марта от одного из руководителей ВСР Э. Пора информацию о решении руководства новой партии, что ее «наименование… до решения вопроса революционным Интернационалом, будет Социалистическая партия Венгрии»^[7], ИККИ на следующий день телеграфировал ответ: «Конгресс не принял прямого обязательства для всех партий немедленно переименоваться в коммунистические. Но мы уверены, что вполне выразим волю всего конгресса, если позволим себе посоветовать вам добиться того, чтобы ваша партия, партия победоносного венгерского пролетариата, называлась непременно коммунистической партией. Вам первым после российского пролетариата удалось завоевать власть в вашей стране. Вы создали Венгерскую Советскую республику и установили диктатуру пролетариата. Ваша партия действует на одном из ответственнейших постов. Стало быть, необходимо, чтобы название вашей партии во всем соответствовало вашей программе и вашей борьбе, вызывающей энтузиазм у рабочих всего мира» ^[8].

Венгрии почти целиком посвящен второй номер журнала «Коммунистический Интернационал» за 1919 г. В нем опубликованы присланные Б. Куном материалы – его послание В.И. Ленину от 22 апреля и текст выдвинутых КПВ условий объединения рабочих партий. В подборку вошли также ленинское письмо «Привет венгерским рабочим», ряд посвященных ВСР статей и обращение к мировому рабочему классу с призывом подняться на защиту Советской Венгрии.

11 мая ИККИ опубликовал воззвание к трудящимся всех стран. Разоблачив преступные цели агрессоров, ИККИ подчеркивал: «Наступление империалистов против социалистической Венгрии совершается при явном сочувствии и довольно определенной поддержке со стороны социал-предателей, называющих себя «социал-демократами»». Он призвал румынских, чехословацких, югославянских солдат «отказаться от роли невольных палачей венгерских рабочих», а французский пролетариат – поднять голос протеста, чтобы «выбить из рук буржуазии нож, которым она замахнулась на наших братьев»^[9]. Коминтерн выступил с инициативой провести всеевропейскую забастовку в защиту Советских республик в Венгрии и России.

Столь масштабную акцию международной солидарности удалось подготовить лишь к последней декаде июля.  Первоначально поддержку выражали и руководители социал-демократического Интернационала. Однако в последний момент они решили отменить стачку. 21 июля забастовка протеста охватила Германию, Австрию, Италию, Норвегию, даже находившиеся на военном положении Румынию и Королевство сербов, хорватов и словенцев. Но в Великобритании и Франции социал-штрейкбрехерам удалось сорвать протест, который именно в центрах агрессии мог еще повлиять на ход событий. 30 июля печать Советской России опубликовала обращение ИККИ к рабочим стран Антанты, предупреждавшее о последствиях штрейкбрехерства: «Первым результатом этого является то, что союзные империалисты готовят новый натиск на героическую Советскую республику Венгрии» ^[10].

Теснейшая связь с РКП (б) и Коминтерном давала венгерским коммунистам много идейно-теоретических и политико-организационных преимуществ. Но в этом имелась и оборотная сторона. Взаимодействие международной коммунистической организации с более сложной по составу «партией революции», возглавлявшей государство диктатуры пролетариата в Венгрии, складывалось непросто.

Историческое своеобразие СПВ, как политического стержня Советской власти в стране, определялось двумя объективно противоречивыми моментами. С одной стороны, единая партия при своем создании приняла идейную платформу коммунистов; с другой же, объединение рабочего движения, достигнутое в марте 1919 г., базировалось на традиционной – сравнимой, пожалуй, лишь с британским лейборизмом – слитности СДПВ, а затем СПВ, с самой массовой организацией трудящихся – профсоюзами. Такое положение, когда каждый рабочий, входивший в профсоюз, считал себя социалистом, облегчало осуществление диктатуры пролетариата в советской форме, близкой той, которая В.И. Ленину в 1917 г. представлялась как «полная передача управления страной и контроля за хозяйством ее рабочим и крестьянам, которым никто не посмел бы сопротивляться...»^[11] Столь широкий охват масс пролетарской организацией, служившей фундаментом революционной власти, обусловливал и ее компромиссный старт, и возможность сдерживать противника минимумом насильственных мер, и шанс обеспечить «мирное развитие революции вперед, мирное изживание партийной борьбы внутри Советов»^[12], вообще «сделать дальнейшее развитие постепенным, мирным, спокойным, идущим вполне в уровень сознания и решения большинства народных масс, в уровень их собственного опыта»^[13]. 34/207

Но с этим же характером пролетарской организации были связаны и ее слабые стороны. При подобной структуре политической системы ни в Советах, ни в партии не обеспечивалось коммунистического большинства; преобладающие позиции оставались за социал-демократами и центристами, что для организованных рабочих старших поколений вошло в привычку. Коммунисты, будучи меньшинством, могли определять курс рабочей власти лишь отчасти и до тех пор, пока находили с социал-центристами общий язык.

Недавние социал-демократы, составлявшие в объединенной СПВ большинство, идейно тяготели не столько к Коминтерну, сколько к обособившемуся от II Интернационала социал-центристскому объединению – «II½ Интернационалу», как его иронически прозвали левые. Эту наклонность традиционных лидеров массовой партии, во многом слитой с рабочими профсоюзами, массам еще предстояло изжить политически.

Среди коммунистов, составлявших меньшинство партии, явственно проявлялась тенденция, свойственная всем молодым секциям Коминтерна, – преувеличивать применимость внешних форм большевистского опыта к условиям, отличным от российских. Это особенно было свойственно Б. Куну. Стремясь максимально приблизить структуру и идеологию партии к критериям Коминтерна, очистить ее ряды от случайных, карьеристских и прямо враждебных элементов, он видел основные средства достижения цели в скорейшем принятии программы и нового устава, введении кандидатского стажа и других организационно-идеологических мерах. При этом не обходилось без переоценки возможностей этих мер самих по себе и степени их осуществимости в сложившихся условиях.

Уже через четыре дня после взятия власти Б. Кун выступил с открытым письмом о партийном единстве, где, в частности, подчеркивал: «Того, чего мы в своем стремлении к партийному единству не смогли добиться раньше, мы можем достичь теперь лишь в борьбе за строгую, дисциплинированную и единую партию»^[14]. Спустя несколько недель он вновь призывал: «Надо очистить партию, надо укрепить ее, сделать прочной, единой и дисциплинированной… Партийные организации должны действовать во всем рабочем движении как принципиальные и теоретические руководители; они должны быть принципиальными и теоретическими руководителями революционной диктатуры пролетариата, которая является венцом всего рабочего движения» ^[15].

12-13 июня 1919 г., в поворотный момент внутренней и международной ситуации, венгерская «партия революции» собралась на свой первый и, увы, единственный съезд. Партийному форуму предшествовала большая подготовительная работа: за вторую декаду мая Б. Кун выступил с пятью докладами, обосновывая основные положения новой программы. Он призывал полностью преодолеть социал-демократические традиции, «которые для нас означают II Интернационал», отмежеваться от «оппортунистического, антиреволюционного, реформистского социал-патриотического направления».

В одном из докладов подчеркивалось, что до тех пор коммунисты руководствовались «всеобщими основополагающими принципами большевизма», заложенными в Платформу Коминтерна; рабочее движение Венгрии «без всяких условий присоединилось к III Интернационалу»^[16]. Общность идейно-теоретической основы Коминтерна, статус компартий как секций единой международной организации, единство основных тактических принципов и методов предлагалось отразить в программе. В частности, подчеркивалось, что пролетариату «в период диктатуры, особенно на начальной ее стадии, нельзя предпринимать штурм против мелких хозяйств и мелкой промышленности. Это содержится и в программе III Интернационала» ^[17].

Главной целью партии провозглашалось «свержение капиталистического общественного строя, основанного на частной собственности на средства производства, и осуществление социализма как первой фазы коммунизма». В программе подчеркивалось, что партия «видит в диктатуре пролетариата единственный путь, который выведет пролетариат (по-ленински следовало бы сказать – все человечество – А.Х.)  из капиталистической разрухи в мир социализма» ^[18].

С формально-количественной точки зрения, проект получил почти единогласное одобрение, при всего трех голосах «против». Принятие столь радикальной программы левые считали своей победой. Однако за ортодоксально-марксистские формулировки голосовали нередко те же деятели, которые на практике саботировали политику диктатуры пролетариата, а в недалеком будущем так же дружно проголосуют за ее упразднение. Ленин не зря предупреждал: в политике нельзя верить на слово. Оппортунизм потому и зовется оппортунизмом (от слова, означающего «возможность»), что позволяет своим носителям признавать внешне все, что угодно, продолжая на деле гнуть свою линию или колебаться вместе с чужой.

В выступлениях центристов делался упор на необходимость «демократизации» диктатуры пролетариата путем дальнейшего «смягчения» политики в отношении буржуазии

Острая борьба вспыхивала на съезде всякий раз, когда наступал черед переходить от общих деклараций к конкретным методам осуществления диктатуры пролетариата, к ключевым вопросам текущей политики. В выступлениях Ж. Кунфи, Я. Велтнера и других центристов делался упор на необходимость «демократизации» диктатуры пролетариата путем дальнейшего «смягчения» политики в отношении буржуазии. Б. Кун и Т. Самуэли видели в этом дискредитацию самого принципа революционной диктатуры. Один из левых, Е. Хамбургер, говорил: «Пусть каждый серьезно спросит себя и решит, приемлет он диктатуру пролетариата или нет. Кто за нее, пусть идет с нами, а кто против, пусть сделает выводы и уйдет из рядов нашей объединенной партии» ^[19]. Но адресовать подобные призывы социал-центристам, составлявшим на съезде большинство, вряд ли имело больше смысла, чем выносить программу коммунистического содержания на их голосование.

Как и следовало ожидать, самый ожесточенный спор вызвали пункты Устава о чистке партии, кандидатском стаже и размежевании партийной организации с профсоюзной. Социал-центристы выступили против любых ограничений приема и за сохранение унаследованной от СДПВ профсоюзно-партийной слитности. Прийти к согласию по проекту Устава так и не удалось; его решили передать для доработки новому руководству партии, а затем вынести на специальный пленум ЦК, который так и не состоялся.

Весь мировой опыт показывает, что организационная неразмежеванность рабочей партии с профсоюзами не отвечает перспективным задачам революционной власти, а при определенных условиях может сыграть на руку врагу. Но одно дело – не допускать подобного положения изначально, что удалось в условиях нелегальной организации обеспечить большевикам (но не избавило и РКП (б) от напряженной дискуссии на профсоюзную тему, причем тоже в кризисный для пролетарской власти момент 1920-21 гг.). Другое дело – укоренившуюся традицию пытаться переломить волевым усилием; если она не изжита на практике большинством организованного пролетариата, эффект скорее всего окажется обратным.

Одним из самых дискуссионных на съезде стал вопрос о наименовании партии. Б. Кун, сославшись на документ об объединении двух рабочих партий и рекомендацию ИККИ, предложил принять название «Коммунистическая партия Венгрии». Старый идеолог СДПВ Ж. Кунфи, в марте подписавший документ об объединении, предлагал сохранить наименование «Социалистическая партия». Другой ветеран СДПВ, Я. Велтнер, предлагал компромиссный вариант – «Социалистическая (коммунистическая) партия». В итоге большинство делегатов, в недавнем прошлом социал-демократов, высказалось за иную формулу компромисса – «Партия социалистическо-коммунистических рабочих Венгрии». Новое название (кстати, текстуально предвосхитившее «социализм-коммунизм» некоторых наших товарищей) в реальных условиях середины 1919 г. отражало не упрочение единства партии, а обратную тенденцию. В свете баварского опыта и при сохранении организационной слитности с профсоюзами особо настораживала формулировка «партия рабочих», невольно или вольно делавшая уступку противопоставлению партийным кадрам рабочих «от станка» или профсоюзных функционеров. Это демагогическое оружие вскоре будет применено и в Венгрии.

В ходе выборов руководящих органов партии центристам не удалось занять господствующее положение, но они сохранили позиции, позволявшие если не навязывать свою линию, то блокировать или тормозить любую иную. Итоги съезда зафиксировали «патовое» положение, не удовлетворявшее никого.

Вскоре Б. Кун предложил Т. Самуэли возглавить движение за воссоздание Коммунистической партии.  Эту инициативу можно было интерпретировать либо как попытку придать всей СПВ коммунистический характер, на что сил у левых явно не хватало; либо как разделение наличной на тот момент партии, трансформацию ее в подобие единого рабочего фронта – тогда это противоречило бы объединительной декларации и решениям съезда. В обоих случаях осуществимость проекта сомнительна. Рабочие на предприятиях и в профсоюзах трактовали его по-своему, пытаясь вытеснить оппортунистов из партийных рядов. Но ни время, ни противники не ждали.

Непосредственным продолжением партийного форума стал Всевенгерский съезд Советов, открывшийся уже на следующий день, но работавший заметно дольше – с 14 по 23 июня. Ситуация на нем складывалась аналогично партсъездовской: принятие, без сучка и без задоринки, образцово-социалистической конституции, по конкретным же политическим вопросам – тяжелая полемика, в которой коммунисты обычно оставались в меньшинстве.

По итогам съезда Советов, в соответствии с принятой им конституцией, был сформирован новый орган власти – Федеративный центральный исполнительный комитет из 150 членов. Состав образованного им правительства сильно обновился. Лидеры центристов Ж. Кунфи и Я. Велтнер в него не вошли. Но наркомами перестали быть и Т. Самуэли, К. Вантуш, Д. Лукач, другие коммунисты. Шесть портфелей, включая пост председателя, достались социал-демократам центристского и правого толка, шесть – левым социалистам и лишь три – коммунистам. Столь видного лидера, как Т. Самуэли, избрали только в состав ФЦИК. При всех декларациях о единстве партии, распределение постов сохранило характер неустойчивого коалиционного баланса.

На съезде Советов с особой силой проявились политико-мировоззренческие различия в понимании диктатуры пролетариата, разделявшие два крыла партии. Коммунисты и левые социалисты, несшие основную тяжесть борьбы с контрреволюцией, стремились обеспечить безопасность пролетарской власти более энергичными мерами. Социал-демократы и центристы видели в этом угрозу абстрактно понимаемой демократии, сами же тяготели к столь «мягкому» осуществлению власти, при котором от революционной диктатуры мало что оставалось. Единичные случаи расстрела белых террористов расследовались с пристрастием; защитники революции, обвиняемые в малейших «злоупотреблениях», подвергались примерному наказанию; зато главари мятежей, имевшие заступников в стране и за рубежом, избегали заслуженной кары.

По-своему символично, что в зале театра, где проходил съезд, обнаружились контрреволюционные листовки. Делегаты «центра» знай себе улыбались: «Собака лает – ветер носит!» Тех же, кто отстаивал рабочую власть от террора контрреволюции, социал-демократы и центристы атаковали, не брезгуя повторением клеветы буржуазной прессы. Давая отпор нападкам, Т. Самуэли с трибуны съезда говорил: «Те же самые товарищи, которые занимаются критикой в Будапеште, которые провозглашают в Будапеште гуманизм, и не подозревают, каким образом отражается в наивных душах провинции искаженная картина их критики, их приверженности «гуманизму». Товарищи не знают, что когда в Будапеште они провозглашают лозунг гуманизма, то в провинции этот лозунг превратился в призыв «Бей коммунистов!» Контрреволюция поддерживает мягкое применение диктатуры пролетариата в том духе, что надо убивать коммунистов: таковы социал-демократы» ^[20]. Прочитав эти слова без ссылки на источник, легко отнести их к концу 60-х – началу 80-х гг. – ни пропагандисты «социализма с человеческим лицом», ни контра, делающая из их фраз свои выводы, не придумали ничего нового.

Назавтра после съезда, 24 июня, в столице вспыхнул мятеж. Власти были о нем предупреждены, но мер не приняли. Да и неудивительно: в путче участвовал гарнизон, которым командовал один из социал-демократических лидеров – будущий капитулянт Й. Хаубрих. Не подоспей вовремя рабочие отряды, все было бы кончено уже тогда.

В день провала мятежа, на совместном заседании правительства и ФЦИК, коммунисты потребовали создать чрезвычайный орган типа российской ВЧК и доверить руководство им Т. Самуэли. Накануне «Красная газета» писала: «Перед лицом контрреволюции мы требуем введения чрезвычайного положения! Мы требуем также, чтобы исполнение чрезвычайных мер было поручено единственно достойному этой задачи: товарищу Тибору Самуэли. Мы отдаем дань уважения тому, кто бесстрашен в борьбе за дело революции, у кого достаточно культуры и смелости, чтобы решительно, с революционной верой и сознанием идти по неизбежному пути революции!» ^[21]

Однако «рыцарь коммунизма», как его называли еще недавно, теперь был усилиями буржуазной прессы и внутрипартийных «гуманистов» демонизирован до того, что не все коммунисты решались его поддержать. В столь напряженный и опасный момент Тибора отправили организовывать летний отдых детей; поручение, в принципе почетное для коммуниста, стало «изящным» способом устранить его от политических дел. «Мягкое» проведение диктатуры пролетариата продолжалось до самого ее конца.

Не смогло достичь цели и самоотверженное выступление Т. Самуэли против сделки с Антантой. Опыт минувшего столетия подтверждает: после проигрыша в руководстве партии апеллировать к органам власти, даже с самыми убедительными аргументами, бывает, как правило, уже поздно. Демократия XX столетия – не афинская агора и не сейм Речи Посполитой; единство политической воли в наше время неотделимо от единства организации, и эту двуединую функцию выполняет партия. В восприятии кадров и масс, проголосовать на надпартийном форуме против решения парторганов, даже когда считаешь его гибельным, – значит перед лицом общей опасности взорвать организацию изнутри, на что, при отсутствии согласованной партийной альтернативы, большинство не идет.

Безусловно, если бы организационно-партийные меры, предложенные Б. Куном на съезде СПВ, удалось провести в жизнь, они способствовали бы укреплению рабочей партии и всей системы диктатуры пролетариата. Но вряд ли реалистично было рассчитывать на их немедленное осуществление в стране, где коммунисты, даже вместе с левыми социалистами, не имели ни в партии, ни в Советах большинства, а пролетарские массы связывали все достижения революции с той партией и той властью, от которой себя не отделяли. В таких условиях, независимо от субъективно благих намерений, настаивать на форсированном приближении партии к образцу РКП (б) означало лишь усиливать колебания социал-центристских союзников и социал-демократических попутчиков, облегчать работу с ними не коммунистам, а классовому врагу.

Вряд ли можно признать своевременной и инерцию обличения «социал-патриотизма». Ведь шел уже не 1914 и даже не 1918 год. В Венгрии середины 1919 г. вопросом вопросов была защита страны от вторжения империалистических сателлитов, угрожавшего не только пролетарским завоеваниям, но и независимости и даже существованию нации. В данных условиях правых социал-демократов следовало упрекать не в приверженности патриотизму, а скорее в его недостатке. В.И. Ленин еще в ноябре 1918 г. прозорливо заметил, что изменение исторических условий наполнило «одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств»,^[22] новым, антиимпериалистическим, содержанием. На этой идейной основе, понятной и близкой каждому человеку труда, сознательному гражданину и действительному патриоту, можно было и при наличном соотношении политических сил максимально укрепить защиту революции, наглядно показав врагам и колеблющимся реальную мощь, волю и твердость пролетарской власти.

Да и следовало ли, в решающий на фронте и в тылу момент, спешить со съездом партии и реорганизацией Советов, отдавая столько времени и сил малопродуктивным дискуссиям? Не стоило ли отложить на будущее вопросы, на данном этапе не разрешимые? Даже если внутрипартийная ситуация не позволяла отсрочить форум, его внимание следовало сосредоточить не на перспективно-программных, а на конкретно-политических темах – отпоре интервенции Антанты, условиях мира, освобождении оккупированных земель, судьбе братской Словакии. Именно по этим животрепещущим вопросам можно было сплотить максимальный спектр антиимпериалистических сил в стране и за рубежом, выявить и политически изолировать капитулянтов и саботажников, вместе с тем способствуя обучению масс и кадров на собственном опыте. И уже потом, завоевав в рядах пролетариата и в «партии революции» большинство, переходить к его программному оформлению и организационному закреплению. Увы, к проведению именно такой линии – гибкой в своей принципиальности и принципиальной в необходимой гибкости, усваивающей большевистский опыт не на словах, а на деле, – молодое коммунистическое движение не было достаточно подготовлено.

Сказанное относится не только к венгерским левым, но и к руководству столь же молодого Коминтерна. Надо ли было подталкивать «партию революции», где коммунисты отнюдь не преобладали, к скорейшему принятию коммунистического названия? Как бы ни хотелось поскорее привести имя партии в соответствие с перспективными задачами, – политикам, взявшим на себя ответственность руководить международной организацией коммунистов, следовало по-ленински понимать и разъяснять молодым товарищам, что массовое сознание пролетариата при капитализме и на «выходе» из него не сразу становится коммунистическим; что порыв разбуженных революцией масс носит вначале характер даже не столько социалистический, сколько, используя термин Энгельса, «общереволюционный» ^[23], предполагая на данном этапе компромисс с левой социал-демократией; что попытка декларативно ускорить идейное размежевание, опережая собственный опыт масс и кадров, обречена на неудачу и чревата поражением. Непреходящую истинность этих положений марксистско-ленинской теории – к сожалению, в политической практике пробивающих себе путь с большим трудом, – одной из первых показала во весь рост драма красной Венгрии.