Красный шанс Истории

1 августа исполняются две трагические для народов годовщины, тесно связанные между собой.

105 лет назад была развязана Первая мировая империалистическая война, унесшая 10 миллионов человеческих жизней только «одномоментно», не считая тех, кто мучительно умирал от ран и отравления газами, погибал от голода и эпидемий, вызванных войной. После Великого Октября, спасшего народы России и мира от затягивания бойни на неопределенный срок, от еще больших жертв и разрушений, первый день августа на несколько десятилетий стал днем боевого смотра коммунистов, всех борцов против милитаризма и империалистических войн.

Ровно 100 лет назад, также 1 августа, по едва ли случайному совпадению, империалистической интервенцией и внутренней контрреволюцией была задушена Венгерская Советская республика. Она страшила весь старый мир как самый масштабный, после российского Октября и вплоть до конца Второй мировой войны, опыт установления диктатуры пролетариата и начала социалистических преобразований, а также как пример установления пролетарской власти мирным путем, особенно притягательным для народов, исстрадавшихся от империалистических войн. Еще грознее для врагов была реальная, до определенного момента, возможность соединения сил двух пролетарских революций – российской и венгерской. Географическое положение и социально-исторические условия Венгрии, как нигде в тот период, могли сделать ее связующим звеном между нашим Великим Октябрем и европейским, в тенденции мировым, революционным подъемом тех лет. Первой искрой именно такой возможности было образование в июне 1919 г., при непосредственной поддержке красной Венгрии, еще одной Советской республики – Словацкой.

Понятно, что международным империализмом были приложены все силы, задействованы все рычаги, чтобы подавить в зародыше эту смертельно опасную для него угрозу распространения «мирового пожара» пролетарской революции. К несчастью, защитники нового мира, при всем их героизме, оказались – как не раз бывало и в последующей истории – недостаточно сплоченными и организованными для победы в решающем месте в решающий момент. Это стало трагедией народов, последствия которой продолжают сказываться до сих пор.

По ряду конкретно-исторических причин, не все аспекты Венгерской революции получили в последующие десятилетия объективное освещение. Вековая дистанция, накопленный с тех пор политический опыт позволяют сегодня с позиций марксистской методологии взглянуть на героические и трагичные события венгеро-словацкой эпопеи во многом по-новому. Этого требуют справедливость к прошлому и надежда на будущее.

---

Красный шанс Истории

(к 100-летию Венгерской и Словацкой Советских республик)

 

1. Весна человечества

Три месяца 1919 года, с конца марта по конец июня, – один из тех моментов истории, к которым в полной мере применим поэтический образ В. Маяковского – «весна человечества». Всего один астрономический сезон вместил в себя целый каскад тектонических сдвигов, на которые в иные времена потребовались бы десятилетия.

Восьмой съезд РКП (б), принявший вторую Программу партии, действовавшую до 1961 г. Контрнаступление Красной Армии за Волгой, в Новороссии и Крыму. Красные флаги над судами французской эскадры на Черном море, парижский Первомай под лозунгом: «Руки прочь от Советской России!» и бесславный финал интервенции Антанты. Баварская Советская республика на юге Германии. Последний натиск повстанческих отрядов Ф. Вильи и Э. Сапаты на буржуазный режим Мексики. «Движение 4 мая», потрясшее десятки китайских городов. Вдохновляемый Ганди всеиндийский хартал – всеобщая забастовка пополам с молитвой, захлебнувшаяся свинцом британских пулеметов. Провозглашение независимости Афганистана и начало третьей англо-афганской войны. Волна антиколониальных восстаний от Египта до Кореи. Подведение мирной конференцией в Версале итогов Первой мировой войны.

Эхо каждого из этих событий не смолкает уже столетие. Но и в их ряду есть вехи, выдающиеся особо.

4 марта международная коммунистическая конференция в Москве провозгласила себя Учредительным конгрессом нового, Третьего Интернационала.

21 марта мирным путем было положено начало крупнейшему из пролетарских государств, возникших в ходе революционного подъема 1917-23 гг. вне прежней российской территории, – Венгерской Советской республике.

16 июня в восточном Прикарпатье, в ходе контрнаступления венгерской Красной Армии против белочешских интервентов, была образована Словацкая Советская республика, что позволяет говорить о едином революционном процессе двух соседних наций.

В истории эти события стоят рядом не только хронологически и не по чьему-либо произволу. Между ними имеется глубокая объективная связь. Если предшествующие пролетарские революции – Великая Октябрьская в России, Финляндская, Германская –развернулись еще до создания III Интернационала, то венгерский и словацкий пролетариат пошел на «штурм неба» под прямым воздействием мировых процессов, обусловивших создание Коминтерна, и одновременно с ним.  Международная организация коммунистов оказала мощное влияние на ход венгеро-словацкой революции, испытав в свою очередь воздействие ее первоначальной победы и ее последующего поражения. Венгерская и неразрывно с нею связанная Словацкая Коммуна – так их называли современники по аналогии с Коммуной Парижской – останутся в истории Коминтерна как его политический дебют.

Это, разумеется, не дает основания отрицать, подобно буржуазным и оппортунистическим фальсификаторам, внутренние истоки революции венгерского и словацкого пролетариата. Но нельзя недооценивать и международные факторы, объективно определяющие ее место в истории.

Тем печальнее, что 100-летие красной Венгрии и Словакии проходит почти не замеченным. Такое положение несправедливо в объективно-историческом плане, но, увы, понятно в плане субъективно-психологическом.

Прежде всего, Венгерская Советская республика, продержавшаяся 133 дня, и уж подавно Словацкая, которой история отвела менее месяца, людям последующих поколений представляются эфемерными. Двойная «утренняя звезда» начала минувшего века как бы теряется в лучах светил первой величины – Великого Октября и последующих революций, положивших начало многим десятилетиям социалистического развития.

И это еще полбеды в сравнении с тем печальным обстоятельством, что продолжить революционную традицию 1919 г. народам Центральной Европы удавалось нечасто. Хуже того: значительная часть венгерской и часть словацкой нации позволили втянуть себя в преступления контрреволюции и фашизма как против своих лучших сынов и дочерей, так и против других народов.

К сожалению, факт, что режим венгерского Колчака – адмирала Миклоша Хорти – вошел в историю как первый и последний сателлит третьего рейха. Хортистское воинство запятнало себя активным участием в преступлениях нацизма против жертв агрессии, оставив кровавый след и на оккупированных территориях СССР. Отчасти это относится и к клерикально-фашистскому режиму Словакии, установленному в ходе расчленения Чехословацкого государства в 1938-39 гг. И если словацкий народ хотя бы в августе 1944 г. смог подняться против германских и собственных фашистов, то в Венгрии – единственной из восьми стран Центральной и Юго-Восточной Европы, подвергшихся нацистской оккупации, – для общенационального восстания сил не нашлось. Венгерский фашизм уже при новом диктаторе, прямом гитлеровском ставленнике Ф. Салаши, смог заодно с оккупантами сопротивляться наступлению Красной армии до весны 1945-го. Победа стоила больших потерь: недаром в советских песнях конца войны упоминаются в соответствующем контексте «медаль за город Будапешт» и «чужая» земля «посреди степей» (таких, кроме Венгрии, для нас тогда не было). Да и с началом социалистических преобразований страна мадьяр выделялась в регионе наибольшим влиянием контрреволюции. При первой возможности, в октябре-ноябре 1956 г., ею был развязан вооруженный мятеж с чисто фашистским истреблением коммунистов, пресечение которого вновь потребовало крови советских воинов. С 60-х гг. Чехословакия и Венгрия стали лабораториями рыночного реформирования европейского социализма, в конце 80-х разделили с Польшей «честь» инициаторов его демонтажа. Уже в «разводе» с буржуазной Чехией, Словакия прославилась на всю Европу импортом к себе итальянской мафии. Венгрия делит с Прибалтикой и Украиной сомнительное лидерство по части официального антикоммунизма и безответственной героизации виновников национальных трагедий, выступает правофланговым европейских ультра в седлании любимого конька – темы миграции.

Всего этого более чем достаточно, чтобы вытеснить из обыденного сознания память о далекой и, кажется, безвозвратно залитой черно-коричневой грязью странице революционной истории. Вспомним, однако, как поступали в сопоставимых случаях наши великие предшественники. В 1850 г., сразу после поражения германской и общеевропейской революции 1848-49 гг., Ф. Энгельс счел нужным обратиться к прошлому своей страны, отдаленному даже не на одно столетие, а на три с четвертью. Ему важно было напомнить павшим духом современникам, что немецкий народ «также имеет свою революционную традицию», что его предки некогда выдвигали «личности, которые можно поставить рядом с лучшими революционными деятелями других стран», воодушевлялись идеями и планами, «которые достаточно часто приводят в содрогание и ужас их потомков». Энгельс был убежден: хотя за прошедшее время изменилось многое, все же «противники, с которыми приходится сражаться, большей частью те же самые. Те классы и части классов, которые всюду предавали революцию в 1848 и 1849 гг., мы встречаем – правда на более низкой ступени развития – в качестве предателей уже в 1525 году»^[1]. Мысленно заменим Германию на Венгрию и Словакию, 1525 год на 1919-й, середину XIX на конец XX-начало XXI в. – и мы вновь убедимся в прозорливости классика.

Уроки прошлого имеют не только морально-политический, но и методологический аспект. Важно видеть в истории и современности объективную диалектическую закономерность: любое явление при определенных условиях переходит в свою противоположность. Подчеркнем – именно в свою: речь идет не просто о качании маятника в обратную сторону, а о реализации неких потенций, объективно заложенных на предшествующих этапах. Чтобы объяснить причины и глубину реакционной трансформации общества после контрреволюционного реванша – что в наши дни актуально, увы, не только для стран Центральной Европы, – приходится заново обращаться к событиям столетней, а отчасти и большей давности.

Перед историком-марксистом встает и другая методологическая проблема. Вправе ли мы – речь в данном аспекте идет о теоретико-познавательном «праве» – напрямую выводить из общих законов истории ее состоявшийся вариант как априори единственный, а все несбывшееся отбрасывать как изначальную иллюзию или утопию? Ответом на этот вопрос определяется не только глубина понимания исторического материализма, но и мера ответственности классов, партий и лидеров за действия или бездействие в решающие месяцы, недели и дни.

Действительный марксизм, а не механистическая пародия на него, всегда исходил из того, что в «предыстории человечества», развертывающейся в пространстве и времени крайне неравномерно, есть место альтернативным «развилкам». В таких случаях, когда на несколько исторических мгновений становятся объективно возможны разные варианты среднесрочного будущего, утверждение того или иного из них зависит от всего комплекса условий решающего момента. В числе этих условий – как объективные, так и субъективные; как современные, так и унаследованные от прошлого; как обусловленные сложившейся к данному времени необходимостью, так и порожденные исторической случайностью. По всему этому шанс, представившийся в поворотный революционный момент, может открыть стране, а с ней и человечеству, наиболее прямой и наименее жестокий путь в грядущее. Но у столь драгоценного дара истории, как у всего на свете, есть оборотная сторона: раз упущенный, он надолго исчезает в песках времени, оставляя на поверхности ядовитые отложения реакции, словно гиблые солончаки на месте иссохших рек и озер. Впрочем, если бы «предыстория человечества» могла совершаться иначе, народам едва ли требовались бы революции…

 

2. На раскаленном троне

В силу каких причин на долю не самой развитой и не особо обширной части Центральной Европы сто лет назад выпала выдающаяся историческая роль? В чем эта роль состояла и как могла в считанные годы смениться своей противоположностью? Чтобы аргументированно ответить на эти вопросы, последуем принципу, сформулированному в ту же эпоху итальянским марксистом Антонио Грамши: «Мы пришли издалека и пойдем далеко».

Прежде всего, необходимо отрешиться от неосознанного применения к реалиям вековой давности привычного образа Венгрии наших дней – небольшой страны на юго-восточной окраине Европы, занимающей части долин среднего Дуная и его притока Тисы. Такой она стала в 1918-1920 гг., в результате Первой мировой войны и поражения пролетарской революции. До тех пор понятие «Венгрия» обозначало одно из крупных государств Европы, включавшее нынешние Словакию, Закарпатскую Украину (Карпатскую Русь), почти всю Хорватию, часть Сербии, половину Румынии и часть Австрии. На большинстве этих территорий и теперь проживают, смешанно с другими национальностями, этнические венгры. Тысячелетнее существование в этих пределах единого королевства, пережившего немало смут и нашествий, но до XX века всякий раз воскресавшего как Феникс из пепла, не могло не иметь основательных естественно-исторических предпосылок.

По географическим условиям Среднее Подунавье представляет собой степной «остров» с равнинным ландшафтом, мягким климатом, плодородными землями и отличными пастбищами. От евроазиатской Великой Степи, некогда простиравшейся от Желтого до Черного моря, «остров» обособлен широким полукольцом Карпат. Горные хребты и лесистые предгорья охватывают его со всех сторон. Пробивая путь между гор, полноводный Дунай обеспечивает стране ключевое положение на путях между Западом и Востоком, Европой и Средиземноморьем.

Издавна из глубин Великой Степи до ее западной оконечности докатывались волны воинственных кочевых племен. Первыми в IV-V в. пришли гунны, ставшие в европейской традиции символом варварской жестокости (венгерские националисты XIX-XX вв. пытались, вопреки хронологии, производить от них родословную, ввели даже в моду имя Аттилы, противопоставившего свое эфемерное царство народам Европы и в итоге разбитого). Вторыми, в VI в., в Среднем Подунавье обосновались авары – «обры» славянских источников, разделившие с гуннами репутацию и участь («погибоша аки обре»). Третьими стали племена венгров, или мадьяр, пересекшие Карпаты на исходе IX в. Лишь эта миграция смогла стать, по терминологии венгерской историографии, «обретением родины».

В отличие от предшественников, мадьяры застали Европу сложившихся государств, которую могли первое время устрашать набегами, но вскоре должны были сами адаптироваться к ее феодальному строю и, не забывая скотоводческих традиций, освоить земледельческое хозяйство. Этому помогло наличие в Подунавье оседлого славянского населения, о чем поныне напоминают и вся земледельческая терминология венгерского языка, и названия степи – «пушта» – и крупнейшего озера – Балатон, в которых славянину нетрудно различить родные слова «пустошь» и «болото». В целом, однако, мадьяры, обособившись от соседей христианизацией по римско-католическому обряду, смогли ассимилировать многие племена, сохранив свое этническое самосознание и основу языка предков.

Около тысячелетия «большая Венгрия» была полиэтнической страной. В горах и предгорьях удержались словаки, русины, влахи (румыны). Юго-восточный угол Карпат, известный под латинским названием Трансильвания («Залесье»), населяли родственные венграм секеи (секлеры). На юге Среднего Подунавья с разрешения венгерских королей селились сербы, несшие подобно секеям воинскую службу. Вассальная Хорватия, открывавшая стране выход к морю, сохраняла самоуправление. Остальные народы были подчинены венгерским феодалам, но особых межэтнических конфликтов до XIX в. не возникало. В основе относительного согласия лежало естественное разделение труда: окраины получали из степи хлеб и продукты скотоводства, в свою очередь снабжая ее лесом и выплавленными из руд металлами. Славянская и валашская знать легко омадьяривалась и вливалась в состав господствующего класса Венгрии.

Владение дунайским путем международной торговли и рудными разработками обеспечивало крупнейшим землевладельцам – магнатам – большие доходы и безраздельную власть. Посредничество в транзитной торговле опережало в развитии внутренний обмен. Города, выраставшие вдоль торговых путей, заселялись пришельцами, большей частью немцами и евреями, и жили обособленно. Характерно, что права горожан не были оговорены в венгерской Золотой булле (почти синхронной английской Великой хартии и во многом схожей с нею), и они не получили постоянного представительства в сословном сейме. Национально-государственная централизация не обрела прочной базы. Наличие сильных внешних врагов не дало стране распасться на княжества типа германских, но в ней утвердилась магнатская олигархия.

С развитием в Западной Европе капиталистического производства Венгрия, как и соседние страны, стала экспортером продукции магнатских хозяйств. Это обусловило с XVI в. «второе издание крепостничества»: отношения феодально-сословного происхождения наполнялись новым содержанием, становясь периферийно-зависимым укладом международной системы капитализма.

Смена эпох ознаменовалась для Венгрии трагедией 1514 г.  Дадим слово Энгельсу: «Здесь шла тогда проповедь крестового похода против турок, и по обыкновению всем крепостным и зависимым крестьянам, которые пожелали бы примкнуть к нему, была обещана свобода. Собралось около 60 000 человек, которые были поставлены под начальство секлера Георга Дожи, отличившегося в прежних войнах с турками и получившего за это дворянство. Однако венгерские рыцари и магнаты отнеслись весьма неодобрительно к этому походу, из-за которого они могли лишиться своей собственности, своих крепостных. Они поспешили вслед за отдельными отрядами крестьян и путем насилий и жестокостей вернули своих крепостных обратно».

 

Трагедия 1514 г. и века безвременья наложили глубокую печать на самосознание и последующую историю народов «большой Венгрии». Чрезвычайную устойчивость приобрела установка на национальное самосохранение

 

Вызывающее попрание зарвавшимися господами слова папы римского, своего короля, законов и обычаев Средневековья повернуло крестьян и горожан против «внутренних турок». Восстание перехлестнуло рамки крестьянской войны, грозя вылиться в революцию. Дьердь (Георг) Дожа «провозгласил республику, упразднение дворянства, всеобщее равенство и суверенитет народа». Но магнаты, объединив силы дворян и перетянув на свою сторону городскую верхушку, смогли взять верх. Тому, что за этим последовало, даже в анналах защиты ее величества Собственности найдется немного параллелей. «Дожа был взят в плен, заживо зажарен на раскаленном троне и съеден своими собственными людьми, которым лишь на этом условии была дарована жизнь. Рассеявшиеся крестьяне были разбиты еще раз, причем все, кто попал в руки врага, были посажены на кол или повешены. Трупы крестьян тысячами висели вдоль улиц и у околиц сожженных деревень. Говорят, что в боях и во время резни было убито до 60 000 человек. Дворянство постаралось, чтобы на ближайшем сейме порабощение крестьян было снова признано законом страны»^[2].

Кровавая драма получила международный резонанс: за «гнусностями венгерского дворянства» (Ф. Энгельс) последовал в том же году разгром восставших крестьян Австрии и «Союза Башмака» в Германии – пролог поражения Крестьянской войны 1524-25 гг. Судьбы трех стран на столетия остались «скованными одной цепью».

В известном смысле можно сказать, что палачи восставшего народа усадили на раскаленный трон всю нацию. Разгром и принудительное разоружение «простонародья» отдали через 12 лет большую часть страны под иго Османской империи. Дворяне Западной Венгрии и подвластной венграм Словакии присягнули другой империи – Австрийской (почти два века Габсбургов венчали венгерской короной в нынешней словацкой столице Братиславе). Территориальный раскол усугубился религиозным противостоянием католиков и протестантов. На два столетия «Большая Венгрия» сделалась полем боя.

Когда Габсбургам к концу XVII в. удалось овладеть всей страной, она являла собой подобие украинской «руины» того времени или Германии после Тридцатилетней войны; но здесь опустошение длилось гораздо дольше. На обширных землях, где мадьярских крестьян почти не осталось, магнаты замещали их валашскими и южнославянскими переселенцами. Значительная часть крестьянства, оставаясь в крепостной зависимости, была лишена наделов и превращена в безземельных батраков.

Габсбургский гнет оказался не легче османского. Обращение со страной как с колонией толкало на восстания даже дворян. Крупнейшее из них, во главе с князем Ференцем Ракоци в 1700-1714 гг., вылилось в настоящую войну за независимость. Но едва в борьбу начал включаться простой народ, магнаты поспешили сторговаться с Веной. Они и позже выручали империю в трудных обстоятельствах, не прощая лишь одного – посягательства на свои привилегии. Стоило императору Иосифу II в 1790 г. упразднить крепостное право в Австрии и Чехии, приблизить к себе венгерских интеллигентов-демократов, как магнаты едва не возложили корону Венгрии на прусского принца. Но едва реформатор сошел в могилу, а угроза «порядку» воплотилась в «безбожной» Франции, как «венгерские якобинцы» взошли на эшафот, а страна стала для Габсбургов надежным тылом, не сделав за 20 лет войн ни малейшей заявки на независимость.

Трагедия 1514 г. и века безвременья, подобно Тридцатилетней войне в Германии, наложили глубокую печать на самосознание и последующую историю народов «большой Венгрии». Чрезвычайную устойчивость приобрела установка на национальное самосохранение. Отсюда – парадоксальное сочетание острейших классовых антагонизмов с готовностью к национальному сплочению в экстремальных условиях, периодическое «качание маятника» от крайней ненависти народа к угнетателям до непонятного, на сторонний взгляд, доверия к ним же. Отстаивая на протяжении веков свое существование, народ привык ждать защиты общенациональных интересов и от господ. Но те, за редкими исключениями, держались мертвой хваткой лишь за свои привилегии, не щадя ни крови соотечественников, ни суверенитета страны.

 

3. От революции к «процветанию»

Крупнейшим до XX века событием венгерской истории стала буржуазная революция 1848-49 гг. Будучи частью общеевропейского революционного подъема, она выделяется длительностью и самоотверженностью борьбы. Главный фактор ограниченности других революций XIX в. – страх имущих классов перед пролетариатом – в крепостнической дотоле Венгрии еще не успел проявиться. Неотложность отмены крепостного права, признания гражданских свобод была ясна даже либеральным магнатам. Среднепоместное дворянство, выступившее гегемоном революции, и разночинную интеллигенцию – ядро левого крыла – воодушевлял идеал независимой республики. Примером и укором странам, где революция за три-четыре месяца вступала в нисходящую фазу, служил героизм венгерских патриотов, колебавших устои Австрийской империи почти полтора года. Оружие они сложили лишь перед превосходящими силами другой империи – Российской. В сознании венгров поход николаевского воинства оставил болезненную рану, которую националисты могли растравлять, когда и как угодно.

Драматические события тех лет породили немало тенденциозных легенд. К числу их относится преувеличенное представление о России как «жандарме Европы», извечном душителе европейской свободы. На деле единственным актом подобного рода к западу от пределов Российской империи была интервенция в Венгрию; да и та последовала на излете революции, летом 1849 г. К тому времени во всей остальной Европе «порядок» был уже наведен без участия русских войск, а исход одинокой борьбы венгров, при всем ее упорстве, предрешен. Лишь тогда Николай I, еще с Сенатской площади устрашенный революцией, решился поддержать молодого Франца-Иосифа, рассчитывая получить надежного союзника, в чем, как показала Крымская война, жестоко просчитался.

Националисты с обеих сторон тщательно замалчивают и тот факт, что в своем отношении к венгерской, как и другим несправедливым войнам царизма, российское общество не было едино. Молодой Н.Г. Чернышевский, рискуя по меньшей мере каторгой, записал в дневнике: «Друг венгров, желаю поражения там русских и ради этого готов был бы многим пожертвовать». За отказ выступить против «мятежников» 50 офицеров по приказу Николая I были отданы под суд, а капитан Гусев и семеро его товарищей казнены.

Другая легенда, объявляющая славянские народы Австрийской империи «трескучим морозом, который побил цветы народной весны» (К. Каутский), бытует в двух, также национально-тенденциозных, вариантах. Один из них усматривает в славянах сплошную реакционную силу, направляемую, конечно же, Россией. Другой видит причину поражения революции 1848-49 гг. в том, что немадьярские народы не получили от нее права на самоопределение. Здесь верно лишь одно: Габсбургам удалось привлечь на свою сторону часть славян – хорватов, сербов, чехов, – а также трансильванских влахов. Этот успех политики «разделяй и властвуй» не является чем-то необычным: в многонациональной стране, особенно там, где эксплуататоры и эксплуатируемые принадлежат к различным этносам, развитие капиталистического уклада неизбежно обостряет межэтнические противоречия.

Вряд ли, однако, к условиям Центральной Европы середины XIX в. применим принцип права наций на самоопределение вплоть до отделения, выдвигавшийся Лениным в качественно иных условиях эпохи империализма (да и тогда подчиняемый коренным интересам международной пролетарской революции). В свое время Маркс и Энгельс решительно выступали в защиту целостности Венгрии и других революционных стран, имея для этого как сиюминутно-политические, так и долгосрочные основания. История сполна подтверждает огромные издержки как самого процесса отделения небольших наций от крупного государства, где народы веками жили смешанно, так и возникающей вследствие этого «идиотской системы мелких государств» (Ленин). С позиций передового класса национальный вопрос, при прочих равных условиях, лучше решить путем территориальной автономии, на что, кстати, соглашался лидер восставшей Венгрии Л. Кошут (для имевшей государственность Хорватии допуская и отделение).

В свете последующего важно подчеркнуть, что словацкие революционеры в 1848-49 гг. не выступали против восставшей Венгрии, а защищали ее плечом к плечу с мадьярскими. Если бы националистов любой из сторон можно было устыдить, им следовало бы напомнить, что столь пламенный патриот, как поэт-революционер Шандор Петефи, происходил из омадьярившихся словаков, и это никого особо не волновало. Межэтническая вражда смогла разгуляться уже в иную эпоху.

Габсбургской монархии удалось продлить свое существование на 70 лет, выступив «душеприказчиком» революции. В 1867 г. венский двор заключил с дворянско-буржуазными верхами Будапешта соглашение о создании «дуалистической» Австро-Венгрии. Каждая из двух частей империи получила свой парламент и ответственное перед ним правительство с правом распоряжения внутренними делами. В общем ведении остались дела иностранные и военные; квоты по их финансированию определялись делегациями двух парламентов, имевшими право сообщаться между собой только в письменной форме (!). Громоздкостью и неуклюжестью дуалистическая конструкция предвосхищала нынешний Евросоюз. Но на несколько десятилетий она устроила обе стороны.

Сделка была заключена за счет других народов империи, которым в самоуправлении отказывалось. Чехию, Словению, юг Польши и Галицию австро-немецкая буржуазия оставила за собой, а словаков, карпатских русин, хорватов, сербов и румын – больше половины населения «большой Венгрии» – отдала на произвол мадьярских магнатов и буржуа. Тщетно Л. Кошут предупреждал из эмиграции, что соглашение исключает «удовлетворительное решение национального вопроса в самой Венгрии», а соседние страны делает ее врагами. Призывы ветерана не увлекать нацию на «путь, откуда нет возврата», остались, по выражению современников, «письмами Кассандры^[3].

Венгерская олигархия одной из первых освоила новую форму дискриминации – языковую. Мадьярский язык, не имеющий в Европе родственников и трудный для изучения, исправно отсекал «инородцев» от чиновничьих должностей и интеллигентных профессий. В то же время росло влияние шовинистов, стремившихся принудительно мадьяризировать всю «большую Венгрию». Верхом «патриотизма» стало обязательное преподавание государственного языка… в яслях.

Неудивительно, что уже на всех инонациональных окраинах стал набирать силу антимадьярский национализм, тем более, что его массовая база – мелкобуржуазные слои деревни и города – была там шире, чем в землях с венгерским населением. Местные националисты, не чувствуя достаточных сил для государственной самостоятельности, находили поддержку у экономических конкурентов Будапешта: словацкие – у богатейшей в империи чешской буржуазии, хорватские и валашские – у правящих классов Сербии и Румынии. В Центральной Европе назревали трагедии народов, не вполне завершившиеся и по сию пору.

Последняя треть XIX и начало XX в. стали для Венгрии временем промышленного переворота. Страну вдоль и поперек пересекли железные дороги. Буда и Пешт, связанные новыми мостами, слились в единый мегаполис. Возникли передовые отрасли индустрии: металлургия, машиностроение, электротехника. Дунайский остров Чепель стал рабочим сердцем столицы и всей страны.

Страна из аграрной превратилась в аграрно-индустриальную. За первое десятилетие XX в. численность работников промышленности выросла почти на треть, достигнув пятой части населения. Число рабочих крупных предприятий с 1898 по 1913 г. почти удвоилось, превысив 563 тысячи. 10 предприятий имели более чем по 1000 рабочих. Треть фабрично-заводского рабочего класса жила и трудилась в Большом Будапеште, что определяло ведущую роль столицы в революционном движении^[4].

Австро-венгерский капитализм рано достиг монополистической стадии. Уже в начале 1890-х гг. образовалось 26 венгерских и 56 австро-венгерских картелей, охвативших все отрасли промышленности.  В 1900 г. пяти монополистическим группам принадлежало 47% банковского капитала, в 1913 г. – уже свыше 57%. Картели монополизировали производство и сбыт 71% угля, 95% железа^[5].

По месту в мировой капиталистической системе державу австрийских Габсбургов, и в частности Венгрию, следует отнести к числу «субимпериалистических» стран, выступающих одновременно субъектами империалистической эксплуатации, и ее объектами. Венгерский финансовый капитал совместно с австрийским выступал младшим партнером германских монополий на Балканах и Ближнем Востоке. Отсутствие заморских колоний и слабые возможности экспорта капитала возмещались таможенными барьерами и сверхэксплуатацией инонациональных окраин, где зарплата была на треть, а то и наполовину ниже. В то же время Австро-Венгрия выступала объектом экспорта монополистического капитала Германии и в меньшей степени Франции, Великобритании, США. Такая структура экономических связей, с одной стороны, привязывала Венгрию к империалистическому блоку во главе с Германией, с другой – служила почвой борьбы в буржуазном лагере двух ориентаций: австро-германской и антантовской.

С буржуазным «процветанием» города, особенно столицы, контрастировал социальный облик деревни. После отмены крепостного права те из крестьян, кто имел наделы, получили их в частную собственность, разумеется не бесплатно. Из их числа выделилась немногочисленная кулацкая прослойка. Ничего не досталось безземельным поденщикам, батракам, сезонным работникам. Большая и лучшая часть земель оставалась у магнатов, на которых гнули спину батраки и мелкие арендаторы. Крупные земельные владения принадлежали соперничавшим церквям – католической и протестантским.

В 1913 г. Ленин в одной из статей проанализировал данные аграрной статистики ряда стран. Согласно им, в Германии из 5,5 млн. хозяйств было 23 тыс. крупных (более чем по 100 га каждое), имевших в совокупности до четверти земельного фонда (чего, заметим, вполне хватало для юнкерской гегемонии в стране). В Венгрии из меньшего почти вдвое числа хозяйств (2,8 млн.) насчитывалось 24 тыс. крупных, на них приходилось 45% земель, а на латифундии 4 000 магнатов – почти треть.

Из этой статистики Владимир Ильич сделал актуальный вывод: «Венгрия, как известно, всего ближе к России не только географически, но и по всесилию помещиков-реакционеров».

 

3,5-миллионную массу сельхозрабочих и батраков – 54% сельского населения – имущие презрительно называли «тремя миллионами нищих»

 

Как и в России, архаичный сословный строй не только тормозил развитие страны, но и придавал ему формы, наиболее тяжелые для трудового народа. Вскрыв классовую сущность обнищания венгерской деревни, Ленин обратил внимание на фиксируемый статистикой показатель этого процесса: «Из 2,8 миллиона хозяйств полтора миллиона батрацких (или пролетарских) хозяйств (до 5 йохов, т.е. до 2,85 десятин), а также один миллион мелкокрестьянских хозяйств (до 20 йохов, т.е. до 11 десятин) осуждены довольствоваться деревянными изделиями»^[6]. В европейской стране рубежа XX века железо оказалось привилегией помещиков и кулаков!

По относительной численности сельского пролетариата и полупролетариата Венгрия опережала Россию. 3,5-миллионную массу сельхозрабочих и батраков – 54% сельского населения^[7] – имущие презрительно называли «тремя миллионами нищих». Две трети жителей села, более половины всего населения, либо не имели земли, либо владели мизерными наделами, не позволявшими прокормить семью. Обездоленные вливались в армию безработных или отправлялись искать удачи за океан (с 1899 по 1913 г. из 21 млн. населения «большой Венгрии» эмигрировало более 2 млн.)^[8]. На высокую пролетаризацию села указывают аграрные требования батрацких профсоюзов и социал-демократии: повышение оплаты и законодательная охрана труда сельхозрабочих, прогрессивный налог на крупных аграриев, снижение налогообложения мелких крестьян.

Наличие громадной резервной армии труда из сельской бедноты позволяло капиталу навязывать самые тяжелые условия и городскому пролетариату. Трудового законодательства практически не существовало. Рабочий день продолжался от 12 до 16 часов, венгерский пролетарий зарабатывал по крайней мере вдвое меньше германского той же квалификации, широко использовался труд женщин и подростков, которым платили еще меньше.  С цеховых времен сохранилось бесправие ремесленных «учеников», которых хозяева могли эксплуатировать по своему произволу, даже подвергать телесным наказаниям.  Рабочие многих профессий доживали в среднем до 36 лет, работницы – до 29^[9].

Продолжив сопоставление стран, ставших родиной первых социалистических революций, можно выявить как сходство, так и различия. В Венгрии дальше зашел процесс социально-экономического сближения титулованных землевладельцев с крупной буржуазией. 200 магнатских семейств монопольно владели не только латифундиями и высшими постами в госаппарате и армии, но также самыми доходными местами в дирекциях, правлениях, наблюдательных советах банков, промышленных и торговых фирм. Их образу жизни подражали «безродные» буржуа, не жалевшие денег на новые фамилии, дворянские титулы и земли. В Венгрии, как и в ряде других стран начала эпохи империализма, финансовая олигархия складывалась в специфической форме латифундистско-буржуазного блока.

Немаловажны были политические различия двух империй – самодержавной Российской и полуабсолютистской, но все же конституционной, Австро-Венгерской. Последняя уже с середины XIX в. знала и парламенты, и выборы, и легальные партии, в том числе рабочие. Правда, пользоваться цензовым избирательным правом могло от силы 10% населения Венгрии, да и то, «в соответствии с национальной традицией», при открытом голосовании. По итогам выборов 1905 г. депутатами парламента стали 280 помещиков, 45 чиновников, 15 священников, 67 адвокатов, журналистов, учителей и мелких землевладельцев^[10]. «Свободу волеизъявления» под присмотром своих слуг олигархия предоставляла мелким буржуа и верхушке крестьянства, неимущим отказывая и в этом.

Требование всеобщего избирательного права в Венгрии конца XIX – начала XX в., подобно Англии времен чартизма, находилось в центре политической борьбы. Характерно название одной из первых рабочих организаций – Партия неизбирателей (!). Не имея своих депутатов, рабочие должны были блокироваться с буржуазной парламентской оппозицией. Важнейшей формой организации наемных работников города, а затем и деревни стали профсоюзы.

В 1890 г. – одновременно с отменой бисмарковского исключительного закона и легализацией германской социал-демократии – была создана Социал-демократическая партия Венгрии (СДПВ). Энгельс признавал ее сильными сторонами многонациональный состав, пропаганду интернационализма и равноправия наций. Во II Интернационале она выделялась влиянием левого крыла, тесно связанного с профсоюзным движением. Лидеры левых Е. Ландлер, Д. Нистор и Б. Санто в 1906-09 гг. возглавили союзы транспортников, сельхозрабочих и служащих частных фирм. Но руководящие позиции в партии принадлежали правым – иначе она едва ли могла бы существовать легально.

Отличительной чертой Венгрии начала XX в. было значительное влияние революционных идей среди интеллигенции. Левые социал-демократы совместно с беспартийными активистами активно работали в студенческом движении. Широкую известность получили статьи молодого журналиста Тибора Самуэли, разоблачившего финансовые махинации верхушки католической церкви.

Динамика политической борьбы в Венгрии обнаруживает тесную связь с успехами и неудачами революционного движения России. В 1905 г. стал популярен клич: «Будем действовать по-русски!» В сентябре 1905 г. состоялась первая в стране всеобщая политическая забастовка с требованием избирательной реформы. Но уже в феврале 1906 г. оппозиционный парламент был разогнан, а в октябре 1907 г. вторая всеобщая забастовка и демонстрации подавлены военной силой. Весной 1912 г., с началом нового революционного подъема в России и других странах, вызов угнетателям бросил и венгерский пролетариат. Поводом стало «избрание» председателем палаты депутатов, с грубым нарушением процедуры, «венгерского Столыпина» – графа И. Тисы. В мае страну охватила третья всеобщая политическая забастовка. Участники протестов строили баррикады, вооружались, вступали в схватки с полицией. Ширились стачки и демонстрации батраков. Однако парламентская оппозиция, нарушив обещания, отказалась поддержать рабочих; перед угрозой разгрома СДПВ дала протестам отбой. Графу Тисе был вручен пост премьера.

Венгрию сближала с Россией и острота национального вопроса. Однако условия дуалистической империи придавали ему особо сложный характер. Мадьярская нация, выступая угнетающей по отношению к другим народам королевства, сама не была политически суверенной, оставаясь в подчинении австрийской монархии и стоявшего за ней германского империализма. С начала XX века венгерская олигархия, нарастив экономические мускулы под сенью «дуализма», стала тяготиться неполноправием. Но добивалась она лишь собственной гегемонии в империи, боясь требованием независимости подорвать свое господство над немадьярскими народами.

По всему этому венгерский национализм принял объективно двойственный характер, сочетая черты национализма угнетающей и угнетенной нации, что не могло не усиливать его влияние на массы. Найти в этом лабиринте путеводную нить для рабочего движения было крайне сложно.

 

4. Между прошлым и будущим

Приближение Первой мировой войны стало для политиков всей Европы суровым экзаменом. Национально-государственные особенности Венгрии возвели испытание в степень. Война грозила распадом как дуалистической империи, так и «большой Венгрии», что было чревато для мадьярской нации тяжелыми последствиями. Казалось бы, венгерским олигархам следовало положить свое влияние на чашу весов «партии мира». Но так поступило лишь меньшинство либеральных помещиков и интеллигенции. Лидер оппозиции – «красный граф» Михай Каройи – рассчитывал, опершись на страны Антанты, вывести Венгрию из подчинения Австрии и Германии, сохранив как единое самостоятельное государство.

Однако абсолютное большинство правящего класса держалось блока «центральных держав». Роковым летом 1914 г. правительство И. Тисы и дворянско-буржуазный парламент полностью поддержали правительства Вены и Берлина, спустившие курок мировой войны. Правые лидеры СДПВ не могли голосовать за военные кредиты по причине отсутствия парламентского представительства, но, боясь и репрессий правительства и русского вторжения, призвали рабочих к «защите отечества».

За четыре года бойни «большая Венгрия» потеряла убитыми, ранеными и пленными свыше двух миллионов человек – более чем каждого десятого. Непосильное бремя легло и на тыл. Производство зерна обеспечивало менее двух третей полуголодного минимума; с 1915 г. пришлось нормировать продовольствие. В 1916-17 гг. резко упало промышленное производство, кроме военного. Стремительно росли лишь прибыли монополий, работавших на войну.

 

Империалистическая сверхэксплуатация пролетариев, всех трудящихся достигла крайней степени. Власти ввели принудительный труд рабочих, реквизицию продуктов крестьян, отменили воскресный отдых

 

В Австро-Венгрии, как и в других странах, война подхлестнула переход к государственно-монополистическому капитализму. Магнаты тяжелой индустрии объединились в Имперский союз австрийской промышленности, возник единый картель в текстильной отрасли. Производство и распределение сырья сосредоточились в 40 военно-экономических центрах, крупные предприятия ставились под военный контроль. «Сверху» резко ускорялось капиталистическое обобществление производства, укреплявшее объективную базу обобществления социалистического.

Вместе с тем в классовом аспекте государственно-монополистическая централизация была направлена против трудящихся. Империалистическая сверхэксплуатация пролетариев, всех трудящихся достигла крайней степени. Власти ввели принудительный труд рабочих, реквизицию продуктов крестьян, отменили воскресный отдых. Инфляция и дороговизна усугубляли ограбление нации горсткой финансовых воротил. Всем этим объективно создавались социальные предпосылки антиимпериалистической революции при гегемонии пролетариата.

Венгерский народ, не говоря об угнетенных национальностях, остался чужд казенному энтузиазму «войны до победного конца». На это указывает массовость дезертирства в тылу и сдачи в плен на фронте, причем не только среди словаков, заодно с чехами переходивших к русским целыми полками, но и среди мобилизованных мадьяр, также предпочитавших российские лагеря военнопленных перспективе сложить голову за Франца-Иосифа и графа Тису. Это было симптомом назревания революционной ситуации.

Ни призывами к социальному миру, ни законами военного времени не удавалось усмирить рабочих, даже в военной промышленности: оружейники Чепеля бастовали с конца 1914 г., снова набирали силу поредевшие было профсоюзы. По инициативе левых социал-демократов на заводах и фабриках развернулось движение «революционных уполномоченных», выступавшее за повышение зарплаты с учетом инфляции, оплату сверхурочных, отмену репрессивных мер.

Сильнейший отклик на берегах Дуная вызвал февраль 1917 г. Венгерский парламент принял резолюцию с приветствием революционной России. В апреле «негласный съезд» СДПВ призвал к миру без аннексий и контрибуций, к отставке правительств Венгрии, Германии и их союзников, созданию посредством всеобщего избирательного права демократических правительств, способных заключить мир.

Начался неудержимый рост голодных бунтов, забастовок, митингов и демонстраций. За один 1917 г. численность профсоюзов выросла с 55,3 тыс. до 215,2 тыс., вдвое превысив довоенную^[11]; из них более половины приходилось на Будапешт. Властям приходилось отменять приговоры организаторам протестов, обещать рабочим избирательное право. В мае 1917 г. ушел в отставку Тиса. На фронте широко развернулось братание с русскими солдатами, нарушенное лишь июньским наступлением, которое Временное правительство затеяло по указке Антанты.

Невозможно переоценить влияние на венгерский народ Великого Октября. Прежде всего вихрем революционных событий были захвачены пленные мадьяры в России; многие из них прямо включились в защиту Советской власти, приняв ее как свою. С ее помощью они создавали организации, выпускали газеты и листовки на родном языке. Карой Лигети, до армии рабочий-токарь, руководитель омской организации интернационалистов, позже геройски погибший в застенках Колчака, писал в первом номере газеты «Форрадалом» («Революция»): «Господа правители Венгрии! Вы разбросали нас по всему свету. Вы всеми средствами стремились разжечь пламя национальной розни и вражды между народами Венгрии… Вы разобщили нас и властвовали над нами. Но знайте же, что страдания, которые в равной мере выпали на долю венгра, румына, серба, хорвата, словака, научили нас видеть правду… Мы поняли, что у каждого народа есть один-единственный враг – собственный угнетатель… Русская революция, являющаяся революцией за освобождение трудового народа, есть одновременно и наша революция, революция венгерских трудящихся»^[12].

Революционизированию пленных способствовало и то обстоятельство, что на востоке России, где находились их лагеря, ядром контрреволюции стал чехословацкий корпус, а его командование всячески разжигало национальную ненависть к венграм. Более того: именно спровоцированные чехословаками столкновения с мадьярами дали непосредственный повод к мятежу корпуса. С его началом венгерская национальность уже сама по себе грозила расправой. Понятно, что Красной Армии, построенной на принципе интернационализма, ни одна другая группа пленных не дала так много стойких бойцов, как мадьяры. К 1919 г. число венгерских интернационалистов в РККА и партизанских отрядах приближалось к 100 тысячам. Доблестно защищая Советскую Россию, они готовились к борьбе за освобождение своей родины.

В самой Венгрии даже те, кто был далек от идей социализма, увидели надежду на выход из кровавого тупика в советском Декрете о мире. Левая социал-демократия начала организационное оформление. «Группа венгерских социалистов, примкнувших к Циммервальду», начавшая нелегальную антивоенную агитацию с осени 1917 г., после Октября приняла название «Революционные социалисты», призывая уже к свержению правительства войны и к социалистической революции. В январе 1918 г. левые венгерские профсоюзы, подобно германским спартаковцам, провели в военной индустрии всеобщую политическую забастовку с требованием принять мирные предложения Советской России. Под воздействием тяжелого положения империи и нарастания народных протестов, австро-венгерская делегация занимала на брестских переговорах более конструктивную позицию, чем германская.

Брестский мир официально запретил пропаганду и агитацию против «центральных держав», но не смог помешать интернациональной солидарности революционеров. В марте 1918 г. в Москве при ЦК РКП (б) была создана венгерская партийная организация во главе с Бела Куном. Она наладила контакты с коммунистическими группами соотечественников по всей России.

Согласно условиям Брестского договора, до октября 1918 г. из плена вернулось более четверти миллиона венгров. Они несли соотечественникам правду о Советской России. С ними венгерский коммунистический центр посылал газеты, брошюры, листовки. В числе возвращавшихся были агитаторы и организаторы, окончившие в Москве партийную школу. Власти спешили направить репатриантов в воинские части, но это лишь ускоряло революционизирование армии. Бывшие пленные, хорошо знавшие, как надо кончать войну «снизу», становились организаторами и участниками военных и рабочих выступлений.

В Венгрии, как и во всей империи Габсбургов, сложилась революционная ситуация. Вопреки старым лозунгам СДПВ, массы требовали уже не просто избирательного права, а свержения правительства и монархии, немедленного прекращения войны. В мае 1918 г. в городе Печ к восставшим солдатам присоединились шахтеры. В июне забастовали машиностроители Будапешта – толчок к протесту дало сокращение хлебной нормы. Расстрел бастующих полицией вызвал 12-дневную всеобщую забастовку с требованиями мира без аннексий и контрибуций, демилитаризации предприятий. В ходе ее в Будапеште был создан первый Совет рабочих депутатов.

Революционное движение охватило и вооруженные силы. Как и в Германии, первыми выступили военные моряки, поднявшие 1 февраля 1918 г. восстание в хорватском порту Каттаро; при его подавлении особо отличился будущий глава венгерской контрреволюции адмирал М. Хорти. Но это дало империи лишь краткую отсрочку. Осенью 1918 г. началось создание солдатских Советов. В то же время в Венгрии, как и в России, организованные выступления моряков и солдат составляли лишь «верхушку айсберга» стихийного развала старой военной машины. Уже к августу дезертировало 100 тысяч, к октябрю – 250 тысяч; многие уходили с оружием, а добравшись до родных мест, создавали партизанские отряды.

В ночь на 31 октября 1918 г. рабочие и солдаты, руководимые левыми эсдеками, «революционными социалистами» и офицерами-демократами, подняли восстание в Будапеште. В знак приветствия перемен многие прикрепляли к петлицам и головным уборам «осеннюю розу» – астру. Последнее правительство вассальной Венгрии пало без сопротивления. Граф Тиса, один из главных виновников расправ с народом и империалистической войны, был расстрелян.

Рабочим и крестьянам России, отстаивавшим власть Советов, революция на берегах Дуная показывала, что они не одиноки. Австро-венгерские войска, вместе с кайзеровской армией оккупировавшие Украину, выпадали из лагеря контрреволюции. Слова Ленина на митинге в честь австро-венгерской революции по содержанию выходят за рамки текущего момента: «События показывают нам, что не напрасны были страдания народа. Мы воюем не только с русским капитализмом. Мы боремся против капитализма всех стран, против всемирного капитализма… Теперь мы видим, что у нас имеются миллионы союзников»^[13].

3 ноября руководство РСФСР опубликовало послание народам бывшей Австро-Венгрии. Признавая суверенитет венгерского государства, авторы особо обращались к трудовому народу: «Мы твердо верим, что венгерские рабочие и крестьяне покончат с венгерскими капиталистами и что венгерское правительство будет правительством венгерских рабочих, солдат и крестьян»^[14].

«Революция осенней розы» имела много общего с российским Февралем 1917 г. и грянувшим через считанные дни германским Ноябрем. Во всех них движущими силами выступали рабочий класс и солдатские массы совместно с мелкобуржуазной демократией. Но они, во всех трех случаях, не были ни политически, ни психологически готовы воспользоваться одержанной победой, уступив власть либеральной буржуазии в блоке с правыми социалистами. Первое республиканское правительство Венгрии – Национальный совет – возглавил давний лидер оппозиции, «красный граф» М. Каройи. Старый госаппарат остался без изменений. Вошедшие в НС правые лидеры СДПВ призвали рабочих к «классовому миру».

Революции в трех странах сближает как характер демократических и социальных задач, так и малая способность буржуазии к их решению. Спецификой Венгрии стало долгожданное восстановление государственного суверенитета. 16 ноября страна была объявлена «народной республикой». Провозглашались всеобщее избирательное право, свобода слова, печати, собраний, общественных организаций. Декретирован был 8-часовой рабочий день, но хозяевами мало где соблюдался.

Следующей общей чертой трех революций явилась быстрая организация трудящихся в Советы, при преобладании в их руководстве реформистов, поддержавших буржуазное правительство. Будапештский совет рабочих депутатов, как несколько дней спустя Берлинский, был укомплектован лидерами правого крыла СДПВ и реформистских профсоюзов. 4 ноября – по иронии судьбы, в день начала Германской революции – СДПВ и НС договорились, что Советы не будут претендовать на функции административной власти. Но если австрийским правым эсдекам, а затем и взявшим с них пример германским, удалось навязать свою линию Советам, то в Венгрии, подобно послефевральской России, сложилось классическое двоевластие. Сходство было и в другом: советское движение, не в пример Австрии и Германии, распространилось на деревню, выражая крестьянские и батрацкие требования передачи земли тем, кто ее обрабатывает.

Все три революции быстро обнаружили и пределы, за которые демократическая революция в эпоху империализма не в силах выйти, если она не перерастает рамок буржуазной собственности и власти. Первым таким вопросом в России и Венгрии был аграрно-крестьянский. Глава НС М. Каройи лично стоял за аграрную реформу и передал в ее фонд свои обширные владения. Но остальные помещики не следовали примеру «красного графа», а, как прежде, расправлялись с батраками и крестьянами, посмевшими занять господские земли. В этом они могли рассчитывать на поддержку «гражданской гвардии», сформированной НС из мелкобуржуазной молодежи. Тем временем «коалиционные» партии топили дело в словопрениях. Лишь 16 февраля 1919 г. был обнародован аграрный закон, позволявший государству изымать у помещиков и церквей излишки земли, а крестьянам – выкупать или арендовать их. Бедняку это было недоступно, середняку грозило долговой кабалой. Помещикам полагалась большая компенсация, разрешалось свести изъятие к минимуму, разделив земли между взрослыми членами семьи. Но большинство, чувствуя слабость власти, предпочитало саботировать реформу. Не удивительно, что поддержки в стране она не получила.

Буржуазные демократы были бессильны против экономической разрухи, вызванной войной. Инфляция и дороговизна съедали зарплату, трудовым семьям грозил голод. Для выхода требовалось соединить диалектические противоположности – твердую власть и организованную поддержку большинства народа, а у правительства Каройи не было ни того, ни другого. Старый чиновничий аппарат всячески тормозил попытки рабочих изгнать хозяев-саботажников и наладить контроль над производством.

Крайне противоречивое воздействие на ход революции оказало военное поражение Австро-Венгрии, принявшее, даже по сравнению с Францией 1871, Россией 1917 и Германией 1918 г., характер полного краха. Обвальный распад армии и государства, с одной стороны, облегчил первоначальную победу революции, но, с другой, позволил империалистам Антанты по праву победителей бесцеремонно вмешиваться в дела народов, свергнувших вчерашнего «врага». Удобный повод давало то, что параллельно с классовыми – а не вслед за их кульминацией, как в России, – обострялись противоречия межнациональные. Господствующие классы немадьярских наций спешили направить народный протест в безопасное и выгодное им русло.

«Красному графу» пришлось горько разочароваться в правителях Антанты, на которую он многие годы ориентировался. Те лучше него сознавали, что правительство, порожденное революцией, не сможет ни усмирить народ, ни заставить его воевать с Советской Россией. К тому же антантовские лидеры, мстившие за революцию немецкому народу, еще большую ненависть питали к мадьярам, спутавшим им карты активной поддержкой красной России. Гораздо больше их устраивали враждебные Венгрии режимы соседних стран, из которых они рассчитывали сколотить «санитарный кордон» против большевизма.

13 ноября правительство Каройи вынудили подписать с Антантой в Белграде конвенцию о перемирии. С надеждой на сохранение «большой Венгрии» пришлось расстаться. Страну по живому разрезали демаркационные линии, отсекшие не только сербохорватские и румынские области, но и земли со смешанным населением и некоторые вполне венгерские. До установления границ мирной конференцией эти территории переходили под оккупацию союзников, получавших также возможность занимать «в случае необходимости» другие части страны, использовать для перевозки войск ее транспортную сеть, контролировать средства связи.

Буржуазные националисты, как всегда и везде, были рады въехать в «суверенные государства» в обозе интервентов. В день подписания Белградской конвенции (!) в Трансильвании образовался румынский Национальный совет, объявивший себя властью. 1 декабря Национальное собрание Трансильвании объявило об объединении с Румынией. Королевская армия, не считаясь с демаркационной линией Антанты, но не встречая ее возражений, продвигалась на запад. Так же действовали под французским командованием чешские войска в Словакии, где до их прихода над национальными требованиями преобладали социальные и были созданы Советы. Теперь здесь распоряжался Национальный совет, подчиненный Праге и Парижу. 23 декабря французский подполковник Викс вручил венгерскому правительству ноту Антанты, по которой демаркационная линия отсекала, заодно со словацкими, немалые куски венгерских земель.

Правительство Каройи и правые лидеры СДПВ, вынужденные принять кабальные условия, не имели ни достаточной социально-политической опоры, ни позитивной программы, чтобы выдержать тяжелый мир. Особенно гибелен он был для венгерской промышленности, отрезаемой от источников сырья, а, следовательно, для индустриального пролетариата. В этом заключалась классовая сущность «национальной политики» Антанты, в среднесрочном плане, увы, сделавшей свое дело. Но в 1918-19 гг. она послужила, наоборот, катализатором пробуждения трудового народа Венгрии. В стране быстро созревали условия для вступления революции в пролетарско-социалистический этап.

 

5. Под красным флагом

Важнейшей субъективной предпосылкой диктатуры пролетариата стала партийная консолидация сторонников идей революционного социализма и коммунизма. Этот процесс шел в Венгрии быстрее и успешнее, чем в Германии, не говоря о других странах.

4 ноября 1918 г. в Москве группа коммунистов-интернационалистов во главе с Б. Куном провела собрание. Была констатирована возможность и необходимость создания в Венгрии самостоятельной партии революционного пролетариата. В середине ноября несколько десятков коммунистов из бывших военнопленных вернулись в Будапешт. Они установили контакт с «революционными социалистами» и левыми активистами СДПВ.

24 ноября полулегально состоялось учредительное собрание, вынесшее решение о создании компартии. Официально о нем объявили спустя несколько дней представители учредительных групп в присутствии десятков доверенных лиц заводов и фабрик столицы. В ЦК, избранный на учредительном собрании, вошли лидеры всех трех левых течений. Председателем ЦК стал Бела Кун. В январе 1919 г. в ЦК был кооптирован Тибор Самуэли, также вернувшийся из Советской России.

 

Тибор Самуэли и Владимир Ленин

 

7 декабря вышел первый номер «Вёрёш Уйшаг» – «Красной газеты». Действенным средством агитации стали листовки. Когда правительство и лидеры СДПВ скрыли послание советского руководства от народа, коммунисты с помощью летчиков разбросали над Будапештом массу листовок с изложением документа и требованием его публикации.

КПВ строилась по двойному принципу – территориальному и производственному (на крупных предприятиях). В первую очередь коммунисты развернули работу в профсоюзах, объединявших к концу 1918 г. свыше 720 000 человек – практически всех индустриальных рабочих и многих служащих. Хотя членство в профсоюзе означало автоматически принадлежность к СДПВ, коммунисты не нарушали единства профдвижения, а добивались его перехода на революционные позиции. Правые лидеры СДПВ попытались было исключить из него коммунистов, но отраслевые профсоюзы – металлисты и даже традиционно консервативные печатники – этому воспротивились. После бурной дискуссии с участием лидеров обеих партий крупнейший профсоюз металлистов, а за ним и другие разрешили своим членам состоять в КПВ.

К концу января 1919 г. заводские и территориальные организации КПВ были созданы во всех промышленных районах Большого Будапешта. Члены ЦК выезжали на периферию, где на собраниях разъясняли цели и задачи партии; власти смотрели на это косо, но пустить в дело жандармов решались редко. В короткий срок многие города и шахтерские поселки покрылись сетью коммунистических организаций. 30 ноября был образован Всевенгерский союз рабочей молодежи, руководимый КПВ. Группы коммунистов из батраков и бедняков возникли на селе. С января 1919 г. КПВ издавала газету «Сегень Эмбер» – «Бедняк». Еще в декабре открылась партийная школа. Венгерские коммунисты перевели и издали ленинскую работу «Империализм, как высшая стадия капитализма», другие марксистские труды. Высокий интеллектуальный уровень партии привлекал к ней левую интеллигенцию.

Большая разъяснительная работа велась в новой национальной армии; в казармах выступали руководители КПВ. Для солдат издавалась газета «Вёрёш катона» – «Красноармеец». Они неустанно заботились о вооружении революционных солдат и рабочих, убеждая демобилизованных не сдавать оружие властям, а передавать партии. Коммунистам удалось даже добыть 35 тысяч винтовок из арсенала выводимой через Венгрию немецкой армии. Они же разоблачили в печати план военного министра, аналогичный тому, что сыграл роковую роль в Берлине в декабре 1918 г., – разоружить «неблагонадежный» гарнизон столицы. Уйти в отставку пришлось инициатору провокации. Гарнизон столицы Будапешта в большинстве поддерживал коммунистов и левых социалистов, что связывало руки реакции. Здание ЦК КПВ охранялось революционными солдатами, но туда мог свободно прийти со своим вопросом каждый гражданин.

Молодая партия выдвинула лозунг: «Вся власть Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, образование Советской республики». Она требовала обобществления промышленных предприятий и банков, перехода к социалистическому способу производства.

В первую очередь КПВ добивалась рабочего контроля и создания на производстве фабрично-заводских комитетов. Первоначальной задачей фабзавкомов была борьба с хозяйским саботажем и заключение коллективных договоров там, где не проявляли активности реформистские профсоюзы; но в дальнейшем эти рабочие организации нередко брали на себя управление предприятиями, вырастали в органы реальной власти на местах. Они сыграли большую роль и в том, что в декабре 1918 г. пролетариат нарушил «классовый мир» волной забастовок.

Партия развернула пропаганду и агитацию среди жертв капитала и империалистической войны – безработных, ветеранов и инвалидов; первоочередной задачей было добиться выплаты пособий массе демобилизованных и всем безработным.

Поскольку капиталисты эксплуатировали трудящихся не только как работодатели, но и как домовладельцы, коммунисты уделяли большое внимание жилищному вопросу. В программе КПВ ставилась задача экспроприации доходных домов. При буржуазной власти партия возглавила кампанию протеста против грабительской квартплаты, начала создавать комитеты трудящихся жильцов для управления домами.

В аграрном вопросе КПВ выступала за безвозмездную экспроприацию крупных и средних землевладений, а также церковных земель с передачей в коллективное пользование батракам и крестьянской бедноте.

Признавая право наций на самоопределение вплоть до отделения, партия выступала за добровольное объединение в форме социалистической федерации. В международных делах коммунисты отстаивали союз с Советской Россией и всеми странами, которые встанут на путь социализма. КПВ одной из первых поддержала ленинский план создания Коминтерна.

О правильности лозунгов партии свидетельствовало то, как стремительно они усваивались народом. Под влиянием коммунистов многие Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов требовали установления власти трудящихся. 19 декабря в столице прошла солдатская демонстрация под лозунгом: «Вся власть Советам рабочих, солдат и крестьян!» Советы разоружали «гражданскую гвардию», создавали отряды Красной гвардии и дружины под лозунгом «Смерть буржуазии!»

Явочным порядком начался слом старой бюрократической машины. Манифестации, подчас с внушительным сопровождением пулеметов и пушек, добивались чистки аппарата от спекулянтов и коррупционеров. В ряде городов с начала февраля Советы изгоняли правительственных комиссаров и брали власть в свои руки; там, где Советов не было, создавались временные органы типа российских ревкомов – директориумы.

Как и в России перед Октябрем, «хозяева жизни» пытались задушить трудящихся безработицей и голодом. Они закрывали предприятия, свертывали торговлю, припрятывали товары, срывали полевые работы. Но сила была не на их стороне. Рабочий класс горячо откликнулся на декабрьский призыв КПВ устанавливать рабочий контроль на производстве. На практике это выливалось в настоящие восстания против хозяев и их назначенцев. Уже 3 января 1919 г. 80-тысячный коллектив флагмана индустрии – будапештского завода «Ганц» – изгнал директора и его приближенных, оставив из администрации тех, кто подчинился требованиям рабочих. Примеру «Ганца» последовали на военных и других заводах, угольных шахтах. Взяв предприятия в свои руки, трудящиеся ставили вопрос о национализации.

К решающей схватке готовился и контрреволюционный лагерь, не скрывавший презрения к правительству и ненависти к народу. Организационное собрание правых возглавил не кто иной, как Йожеф Каройи, сводный брат «красного графа». Возмущаясь тем, что народ смеет указывать ему, аристократу, он заявлял, что не успокоится, пока в стране не будет «истреблен красный цвет». В рядах католической реакции заявил о себе Й. Миндсенти, будущий кардинал и вдохновитель фашистского мятежа 1956 г.

После берлинской трагедии января 1919 г. реакция активизировалась. Как в России летом 1917 г., в ход пошла «революционная» демагогия. СДПВ выдвинула лозунг «Против правой и левой контрреволюции!», но преследовала в основном «венгерских большевиков». Нашлись подражатели Густава Носке, пославшие против занявших шахты горняков карательный отряд и расстрелявшие шахтерских вожаков по ложному обвинению.

20 февраля 1919 г. во время демонстрации безработных возникла перестрелка; погибло несколько человек, в том числе полицейских. КПВ не имела к этому отношения. Тем не менее «народное» правительство бросило в тюрьму свыше 70 руководителей КПВ и Всевенгерского союза молодежи; при аресте коммунистов зверски избили. «Красная газета» была закрыта.

Но на расправу, подобную берлинской января 1919 г., или хотя бы петроградской июля 1917 г., у венгерской реакции не хватило сил. Слухи о «смерти большевизма» оказались сильно преувеличенными. Партия заранее подготовилась к репрессиям, создав нелегальные резервные центры. Связь с резервным ЦК держал ушедший в подполье Т. Самуэли. Действовал резервный редакционный комитет, чтобы сохранить партийную печать. Печатались листовки с разоблачением провокации и призывом к революции. С 1 марта вновь стала выходить «Красная газета».

В конце февраля поднялась новая волна забастовок и демонстраций рабочих, батраков, военных. Крестьяне и батраки захватили земли крупнейших магнатов Эстергази. Министра, посланного наводить «порядок», встретили 20 тысяч вооруженных крестьян, батраков и рабочих; их права пришлось признать законными. Это дало импульс к захвату помещичьих земель по всей стране. К середине марта батраки и крестьяне заняли около 100 поместий. О высоком уровне организации и классового сознания сельских пролетариев говорит то, что они чаще всего создавали производственные кооперативы, отказываясь от раздела земли или откладывая этот вопрос ради совместной защиты завоеванного.

Экономические и социальные требования народа сопровождались политическим – освободить арестованных коммунистов. Важную роль в спасении узников сыграла международная солидарность. В.И. Ленин направил М. Каройи телеграмму с протестом и предупреждением, что в случае расправы с коммунистами советское правительство примет меры к находящимся в России австро-венгерским офицерам-аристократам. Кабинету пришлось смягчить условия содержания арестованных, признав за ними статус политзаключенных. Это значительно облегчало связь с внешним миром. Еще находясь в тюрьме, Б. Кун смог направить в Советскую Россию эмиссара партии Л. Немети, который был принят Лениным и вернулся на родину к решающим событиям.

«Народная республика» и примкнувшие к ней правые лидеры СДПВ теряли почву под ногами. Им не помогло ни провозглашение М. Каройи временным президентом, ни назначение выборов в парламент, которые уже мало кого интересовали. Требование передачи власти Советам сплотило абсолютное большинство рабочих, крестьянской бедноты и солдат, многих младших офицеров и интеллигентов.

В рядах СДПВ, отражавшей настроения масс, ширилась поддержка единства рабочего движения. Стало возможным небывалое: лидеры левого крыла СДПВ вступили в переговоры с находившимися в тюрьме (!) руководителями КПВ по вопросу слияния двух рабочих партий (!!). По их просьбе Б. Кун 11 марта изложил 10 условий объединения. Первым требованием ставился выход СДПВ из буржуазного правительства, разрыв «классового сотрудничества» и принятие курса на власть Советов; вторым – отказ от господства венгров над другими нациями; третьим – замена буржуазной власти республикой Советов, вооруженных сил буржуазии – классовой армией пролетариата. В письме содержалась программа дальнейших преобразований: повсеместное введение рабочего контроля над производством и распределением; национализация промышленности, банков и транспорта; установление государственной монополии на внешнюю и оптовую внутреннюю торговлю; национализация крупного землевладения; государственная пропаганда социалистических идей; отделение церкви от государства. Это была программа народно-демократической революции, перерастающей в социалистическую.

Правый лагерь охватила растерянность. Одна из правительственных партий – радикальная – объявила о самороспуске. Руководство СДПВ не решалось ни принять, ни отвергнуть условия коммунистов.

18 марта, в годовщину Парижской Коммуны, бастующие рабочие Чепеля открыто потребовали установить диктатуру пролетариата. Еще до этого солдаты столичного гарнизона постановили «всеми средствами» добиваться освобождения арестованных. По свидетельству начальника столичной полиции, против 700 его подчиненных коммунисты имели десятки тысяч солдат плюс рабочие отряды. Страна напряженно ждала отпартии призыва к восстанию.

---