Красный шанс Истории. Часть 3

11. Как разжать тиски блокады?

Общим местом антикоммунистической и ревизионистской пропаганды всегда был следующий тезис: если красная Венгрия как таковая и не чисто «московский продукт», то вся внешняя и военная политика её, как и Советской России, ориентировалась исключительно на «экспорт революции» в европейском и мировом масштабе. Этим оправдывалась интервенция империалистических держав против обеих Советских республик, росчерком пера превращаемая из агрессии в целях экспорта контрреволюции и передела мира в вынужденную самооборону. Этим же нетрудно «объяснить» поражение и Советской Венгрии, и даже через 70 лет – Советского Союза. Нехитрый пропагандистский прием рассчитан на национально-ограниченное сознание обывателя, которому внушают, будто в едином взаимосвязанном мире все может и должно делаться «домашними средствами», а любая взаимопомощь передовых классов есть недопустимый «экспорт революции».

На самом деле об «экспорте» любого политического явления правомерно говорить лишь в том случае, если оно до того слабо внутренне (подобно российской или венгерской контрреволюции на начальных этапах), что без насильственного навязывания извне, причем превосходящими силами и вопреки воле большинства, не имело бы никаких перспектив.

При объективном рассмотрении международного и внутреннего положения большинства стран Европы, если не мира, становится очевидным, что, по меньшей мере с 1914 г. по начало 20-х гг., фактом была региональная, если уже не мировая, предреволюционная ситуация, которую не требовалось ни экспортировать, ни импортировать. Главными её виновниками – поскольку о таковых вообще можно говорить применительно к объективному историческому процессу – выступали империалисты всех стран, жестоко подавлявшие все проявления социального протеста и втянувшие народы в кровавый передел мира.

Порожденные этой общей причиной, имевшие общую классовую основу, революционные движения разных стран не могли не тянуться навстречу друг другу, не стремиться противопоставить союзу угнетателей свое боевое единство. Пытаться произвольно развести классовую борьбу по национальным квартирам, осуждая любую взаимопомощь как нечто недозволенное, – значит подменять историческую реальность реакционной утопией.

 

Проблему прекращения блокады и интервенции Советская Венгрия, как и Советская Россия, могла решить двумя путями. Один был компромиссный. Другой — революционный

 

Реальная проблема, извращаемая и затемняемая видимостью «экспорта революции», состоит в следующем.  Из объективно сложившейся при капитализме международной взаимосвязи ни одной стране невозможно вырваться волевым усилием. Современные производительные силы для своего сохранения, не говоря уже о развитии, требуют определенного масштаба международных связей. Чем страна меньше по размерам, чем глубже включена в международное разделение труда, чем ближе расположена к экономическим и военно-политическим центрам мировой капиталистической системы, тем скорее она сталкивается с этим объективным ограничителем «волеизъявления нации». Прогрессивный выход здесь единственный – согласованными усилиями формировать международную среду, адекватную национальному и социальному освобождению или, по крайней мере, совместимую с ним.

Мало перед кем данный императив вставал так быстро и грозно, как перед ВСР. Одним из его показателей стало то обстоятельство, что первым лицом государства все 133 дня фактически выступал Б. Кун, совмещавший высший партийный пост с должностью наркома иностранных дел.

Рассуждая отвлеченно, проблему прекращения блокады и интервенции Советская Венгрия, как и Советская Россия, могла решить двумя путями. Один, компромиссный, состоял в том, чтобы прийти к политико-дипломатическому соглашению с Антантой о вхождении советских республик в послевоенное мироустройство. Другой, революционный, – в том, чтобы общими усилиями народов под руководством организованного пролетариата сорвать несправедливый империалистический мир и прийти к качественно иному, демократическому миру между равноправными нациями.

Данная альтернатива представляется обывательскому сознанию выбором между «синицей в руках» и «журавлем в небе». Постулат утопичности самой идеи всемирной пролетарской революции, будто бы навязанной народам коммунистами либо троцкистами и прочими ультралевыми, кажется многим нашим современникам самоочевидным. Они неосознанно проецируют образ мира, каким он стал после поражений революций XX века, на кульминацию величайшей революционной эпохи. Постараемся, однако, взглянуть на мир, в котором жила и боролась Венгерская Коммуна, без шор обывательщины и темных очков антикоммунизма. В коммунистическом движении была хорошая традиция, ныне почти забытая, – предпосылать рассмотрению вопросов национального масштаба аналитический обзор международной обстановки. Последуем этому правилу, памятуя, что при взаимном переходе противоположностей, закономерном для кризисных времен, выбор «синицы» может оказаться утопичнее охоты на «журавля».

Международные отношения 1919 г. определялись подведением итогов Первой мировой войны в борьбе классово антагонистических сил, явивших человечеству противоположные пути её завершения. Советской России и её союзникам, воплощавшим революционную альтернативу, противостоял блок держав Антанты, стремившихся политико-дипломатически закрепить военную победу. Задававшая тон на Парижской мирной конференции «большая четверка» на деле превращалась в «тройку» – Великобритания, Североамериканские Соединенные Штаты и Франция мало считались с не столь сильной Италией. До середины года конференция буксовала из-за глубоких противоречий, порождаемых как столкновением империалистических интересов, так и напряженным внутриполитическим положением каждой из держав.

Вашингтон, ставший из должника Европы её кредитором и склонивший чашу весов в конце войны в пользу Антанты, не мог ещё подкрепить экономическое доминирование военно-политическим. Возможности его вмешательства в европейские дела ограничивались острыми противоречиями с Японией на Тихом океане, революционным брожением в соседней Мексике. Все громче заявлял свои требования пролетариат САСШ под руководством революционной организации «Индустриальные рабочие мира» и левых социалистов.  Правящий класс раскололся на предшественников «атлантизма» во главе с президентом В. Вильсоном и так называемых «изоляционистов» – предтеч нынешней риторики Трампа и его присных.

Великобритания переживала подъём рабочего движения, руководимого новыми массовыми тред-юнионами – коллективными членами Лейбористской партии – и радикально настроенными комитетами предприятий. Пламя национально-освободительной борьбы разгоралось в соседней Ирландии и начинало охватывать другие колонии.

Во Франции режим военной диктатуры, установленный в ноябре 1917 г. Ж. Клемансо, не мог справиться с рабочими выступлениями против интервенции в России и Венгрии. Солдаты, сытые по горло войной, требовали возвращения на родину. Дело дошло до восстания моряков черноморской эскадры, грозно напомнившего предвестники революций в России, Германии и Австро-Венгрии.

Италия уже находилась на грани взрыва. 10 апреля Римскую провинцию охватила всеобщая политическая забастовка против правительства и в память жертв берлинского января 1919 г. Батраки юга занимали необрабатываемые земли латифундий. Весной 1919 г. заявили о себе коммунистическая группа А. Грамши и фашисты Б. Муссолини – оба политических полюса, которым предстояло решать судьбу страны.

Революция стучалась в двери Испании. В стране, избежавшей участия в войне, но страдавшей от нищеты и дороговизны, левые социалисты и активисты профсоюзов жадно ловили известия из России. 24 марта индустриальная Барселона вышла на всеобщую забастовку. В Мадриде, охваченном массовыми волнениями, власти ввели военное положение.

Если так обстояло дело в державах-победительницах и нейтральных странах, то на руинах империй «центрального блока» пролетарская революция была уже фактом и вопрос стоял лишь о её исходе. В Германии даже расправы, учинённые в январе и марте 1919 г. над рабочими Берлина, не могли погасить её пламя. Пролетарские выступления сотрясали Рур, Бремен, Брауншвейг, Саксонию, Силезию.  Во многих германских землях социал-центристам приходилось, следуя настроениям рабочих масс, принимать лозунг Советской власти. В Австрии рабочее движение, создавшее Советы и добившееся республики, заставляло считаться с собой правящих социал-демократов; лишь угрозой интервенции удавалось удерживать пролетариат от революционных действий.

Ощущая реальную опасность для своего господства, империализм Антанты прибегал к почти единственному на тот момент резерву – перекладыванию всей ответственности за ненавистную народам войну на побеждённые в ней страны и вышедшую из неё Советскую Россию. Империалистический мир должен был довершить дело империалистической войны – лишить европейский и североамериканский пролетариат, потенциально способный овладеть самыми передовыми в тогдашнем мире производительными силами, его главных преимуществ – интернациональной организованности и интернационалистского сознания.

Однако и державы Антанты не были едины в вопросе обращения с побеждёнными странами. Лондон и Вашингтон рассчитывали сохранить Германию в качестве подчинённого союзника – противовеса Советской России. Правители экономически менее сильной Франции стремились максимально ослабить конкурентов, обложив Германию и её бывших союзников разорительной «данью» и окружив, как и Советскую Россию, кордоном вассальных Антанте «национальных» государств.

До середины 1919 г. никому не было ясно, как далеко зайдут «победители» в расправе над народами, свергнувшими виновников войны. Подобная бесцеремонность всегда чревата обратным результатом. Антантовский план расчленения Венгрии восприняли в Австрии и Германии как грозное предостережение.  Опасения усилило жёсткое вето Антанты на попытку Австрийской Республики прощупать возможность объединения с республиканской Германией.

Внутренние и международные позиции Советской России к началу 1919 г. значительно укрепились благодаря победам Красной Армии, разгрому контрреволюционных заговоров и мятежей, а также вдохновлённым примером Октября революциям в Австро-Венгрии и Германии. Аннулирование Брестского договора и выступления трудящихся, поддержанные российской Красной Армией, дали начало целой семье Советских республик: Украинской, Латвийской, Литовско-Белорусской. Прямая интервенция Антанты обернулась поражением; для эвакуации из Одессы французскому командованию пришлось просить перемирия. На Дону был разгромлен режим белоказачьего сепаратиста Краснова, от Волги отброшены белочешские мятежники. «Демократическая» контрреволюция потерпела крушение. Временно подпереть антисоветский лагерь удалось путем установления на востоке и юге России военных диктатур Колчака и Деникина. Но ни локальные удары, нанесённые ими красным в Прикамье и на Северном Кавказе, ни разгул террора в тылу не могли компенсировать сужение социально-политической базы, предвещавшее «белому движению» скорый крах.

Однако обстановка на фронтах, при всей важности, – лишь часть военно-политического «уравнения». Антанта, не имея возможности добиться своих целей оружием, сжимала кольцо экономической блокады. Советская Россия, отрезанная от главных источников хлеба, угля и нефти, испытывала величайшие страдания. Подлинным драматизмом дышат слова написанной Лениным резолюции чрезвычайного заседания Пленума Моссовета: «Советская республика в тяжелой и славной борьбе, которую она ведёт впереди всех народов, вступает в самый тяжёлый период своей жизни. Наступающие месяцы будут месяцами кризиса. Антанта делает последние отчаянные попытки раздавить нас оружием. Продовольственное положение в высокой степени обостряется. Транспорт тяжело разрушен. Только крайнее напряжение сил может спасти нас»^[1].

В противоречивой реальности первых советских лет, рядом с самоотверженным героизмом передовых отрядов революции, фактом были колебания не только мелкохозяйских и деклассированных слоев, но и части рабочих. В народе нарастала усталость от многолетних войн и блокады. Проявления растерянности по-своему отражало и пыталось эксплуатировать охвостье мелкобуржуазных партий. В той же резолюции им давалась нелицеприятная оценка: «Безумцы и авантюристы, называющие себя меньшевиками, левыми и правыми эсерами, на словах примыкая к Советской власти и протестуя против военного вмешательства Антанты, агитируют за стачки или за уступки свободной торговле, или за прекращение гражданской войны, забывая, что мы предложили всем мир и что наша война – справедливая, законная, неизбежная оборона»^[2].

Как обычно в подобных ситуациях, империалистические силы прибегали к коварному оружию – «мирным инициативам», призванным достичь целей интервенции обходным путем.

22 января 1919 г. – через неделю после разгрома революционных сил Берлина и убийства их вождей – президент САСШ В. Вильсон от имени Антанты обратился «ко всем правительствам России» с предложением о перемирии на условиях сохранения занимаемых территорий. С целью «соглашения или примирения» сторонам конфликта предлагалась мирная конференция на Принцевых островах близ Константинополя – в зоне оккупации Антанты. Ленин расценил «инициативу» Вильсона как расчет «закрепить за собой Сибирь и часть Юга»^[3], навязать Советской России «мир чрезвычайно насильнического характера»^[4]. Тем не менее СНК РСФСР, в противоположность белым «правительствам», согласился на мирные переговоры, но ответа Антанты не получил.

В начале марта Вашингтон и Лондон прислали в Москву американского дипломата У. Буллита. Тому удалось согласовать проект мирных предложений, на которые РСФСР соглашалась при условии официального представления до 10 апреля. В обмен на вывод войск интервентов, прекращение военной помощи белым и отмену экономической блокады предполагалось сохранение всех «правительств» и признание финансовых обязательств перед иностранными державами и гражданами. Предусматривались также свобода въезда российских граждан на Запад и иностранных – в Россию, обмен пленными и освобождение всех политзаключенных.

 

С трудом верится, что таким путем удалось бы разжать тиски блокады, спасти жертв белого террора; зато антисоветской «оппозиции» в РСФСР обеспечивалась легализация

 

Как сами условия, так и факт их предварительного принятия советской стороной вызывают сегодня неоднозначное отношение. С трудом верится, что таким путем удалось бы разжать тиски блокады, спасти жертв белого террора; зато антисоветской «оппозиции» в РСФСР обеспечивалась легализация. Нельзя, думается, недооценивать и моральные потери. Поверившие в Советскую власть рабочие и крестьяне, принявшие её правду военные и интеллигенты были бы по меньшей мере дезориентированы закреплением раздела родины, безнаказанностью виновников белого террора. Для упрочения позиций социалистического Отечества было бы логичнее отвергнуть любое вмешательство империалистов в его внутренние дела. Этот вывод, на мой взгляд, подтверждается как последующим историческим опытом, так и финалом самой миссии.

В итоге Лондон и Вашингтон ничего Москве не представили, дезавуировав своего посланца. Срыв «мирной инициативы» объясняют наступлением Колчака. Однако до назначенной даты произошло ещё одно важное событие – установление Советской власти в Венгрии, спутавшее Антанте карты. Л. Франше д’Эспере, командующий черноморским десантом, в мемуарах констатировал, что революция в Будапеште расстроила план военных действий против Советской России. Парижская «Тан» открыто признавала: «В тот момент, когда мы пригласили Ленина на Принцевы острова, мы собирались с ним разговаривать как с побеждённым; после же эвакуации Одессы и после венгерской революции мы должны с ним разговаривать как с победителем»^[5]. Такого разговора в западных столицах не могли себе позволить.

Уже одним своим рождением Венгерская Советская Республика серьёзно препятствовала продвижению планов как военного, так и «мирного» удушения Советской России. Но это не гарантировало ВСР от столь же коварной ловушки, последствия которой на её примере видны с исчерпывающей полнотой.

24 марта Революционный Правительственный Совет информировал Парижскую мирную конференцию, что стремится жить в мире со всеми нациями, считает подписанное правительством Каройи перемирие действительным и готов обсудить все территориальные вопросы. На этот призыв к миру Антанта ответила экономической блокадой, не скрывая намерения покончить с венгерскими Советами. Лишь в плане методов «большая четверка» не была едина: официальный Париж уповал на интервенцию; в Лондоне, Вашингтоне и Риме предпочитали «мягкий» подрыв изнутри.

С дипломатической миссией в Будапешт послали собрата Буллита – южноафриканского генерала Я.Х. Смэтса, имевшего в подобных делах опыт: 17 лет назад он подписывал капитуляцию буров перед англичанами. 4 апреля Смэтс вручил Б. Куну новый вариант ноты Викса, где при формальном смягчении условий сохранялось главное – размещение в «нейтральной» зоне между Венгрией и Румынией войск западных держав. За это Антанта обещала снятие блокады и мирный договор. В ответной ноте РПС выражал согласие при условии отхода румын за нарушенную ими демаркационную линию Антанты, действия в «нейтральной зоне» законов ВСР, прекращения антирабочих репрессий на оккупированных территориях. ВСР предлагала созвать конференцию стран региона, чтобы обсудить «не только вопрос о границах, но и все вопросы экономического характера». Подчеркивалось, что правительство принимает все меры к охране иностранных подданных, их имущества и собственности^[6].

Поспешив расценить миссию Смэтса как успех, Б. Кун заявил прессе: «Переговоры протекают самым дружественным образом. Имеется полная надежда, что со стороны Антанты не предполагается никакого враждебного нападения на Венгерскую Советскую республику»^[7]. Однако ноту Будапешта, открывавшую возможность серьёзных переговоров, Смэтс отверг. Посовещавшись с некоторыми членами РПС, не имевшими на то санкции руководства, генерал сделал вывод о возможности свержения Советской власти мирным путем. Эти беседы, несомненно, внесли вклад в подготовку контрреволюции. Но для реализации её мирного варианта условия не созрели – это отчасти произойдет примерно через четыре месяца, а в «чистом» виде лишь через 70 лет.

В непосредственном плане миссия Смэтса послужила прикрытием для интервенции, развязанной руками румын и чехословаков уже спустя считанные дни. Вторжение, подготовленное и направляемое французским военным командованием, было молчаливо одобрено всей Антантой. Напрасны оказались и ожидания мирных инициатив западной социал-демократии: «жёлтый Интернационал» не осудил интервенцию ни единым словом. Таким образом, расчёт руководства ВСР и лично Б. Куна использовать межимпериалистические противоречия для мирного снятия блокады и предотвращения интервенции в целом не оправдал себя.

Многие современники сравнивали миссии Буллита и Смэтса с Брестским миром. Как видится с исторической дистанции, эта аналогия не имела под собой почвы, выдавая желаемое за действительное. Брестский договор заключался на финальном этапе Первой мировой войны с государствами, терпевшими в ней поражение и не меньше России заинтересованными в мире. Поэтому он и был, во-первых, реален, во-вторых, заведомо недолговечен, в-третьих, при всей тяжести условий не опасен для советского строя. Напротив, в 1919 г. РСФСР и ВСР имели дело с блоком империалистических держав-победительниц, стремившихся к одному – «задушить в колыбели» (У. Черчилль) младенца Революции – и не заинтересованных в серьёзных договорённостях, пока не убедятся, что младенец способен, подобно Гераклу, одолеть подосланных змей.

Данное различие усугублялось другим, более фундаментальным. Страны германского блока год назад уже вступали в революционную ситуацию, что служило существенной предпосылкой их «миролюбия». С позиции большевиков, Брестский мир призван был обеспечить – и действительно во многом обеспечил – не только спасение Советской России, но и «дозревание» революции в странах, с которыми заключался. При этом предстоявшая революция по непосредственным задачам была буржуазно-демократической, в принципе приемлемой для «партии мира» правящего класса.

В странах Антанты в 1919 г. намечалась лишь предреволюционная ситуация; её вызревание купировалось победой в мировой войне, «наказанием» и ограблением побеждённых стран. Одно существование красной Венгрии подрывало эти расчёты, грозя выпустить на волю «демона» революции. Причем, в отличие от прошлогодней перспективы центральных держав, революция обещала стать не буржуазной, а антиимпериалистической, в тенденции – пролетарско-социалистической. В данных условиях компромисс с Советской Венгрией вряд ли был совместим с выживанием империалистической системы как таковой, поэтому всерьёз рассчитывать на него не имело смысла.

Показательно, что сами лидеры Антанты рассматривали события в Венгрии и вокруг неё именно в аспекте международной контрреволюционной стратегии. 22 марта личный представитель президента США полковник Э.М. Хауз записал в дневнике: «Большевизм повсюду завоевывает новые позиции. Только что поддалась Венгрия. Мы сидим на пороховом погребе, и в один прекрасный день какая-нибудь искра взорвет его»^[8]. 26 марта глава французского МИД призвал совместно «преградить путь большевизму». В тот же день госсекретарь Р. Лансинг обратился к В. Вильсону с предложением срочных мер против «беспорядков». Согласно американским источникам, президент был «сильно обеспокоен». В связи с венгерской революцией было приостановлено возвращение из Европы американских войск.

В этих условиях разомкнуть удушающее кольцо блокады можно было только после стратегической победы над империалистической реакцией. Не требуется доказывать, что для такой победы сил одной ВСР было недостаточно. Эта возможность решающим образом зависела от международных факторов намного большего масштаба. Во-первых – от наличия в других странах Европы внутреннего потенциала пролетарской революции. Во-вторых – от соединения военных, экономических и политических сил советских республик, прежде всего Российской и Венгерской. В-третьих – от фактора времени, ибо должно было быть ясно, что в случае промедления империалистический противник не преминет мобилизовать резервы, превосходящие возможности революционного лагеря, и соотношение сил изменится в неблагоприятную сторону.

 

12. «Открыто водруженное знамя»

В 1875 г., давая критический анализ Готской программы германской социал-демократии, Ф. Энгельс писал: «Вообще официальная программа партии имеет меньшее значение, чем то, что партия делает в действительности. Но все же новая программа всегда представляет собой открыто водружённое знамя, и внешний мир судит о партии по этому знамени»^[9].

Думаю, основная идея, выраженная в этих словах, применима не только к «новой программе» серьёзной партии, но и к восприятию в мире исторически нового содержания подлинной революции.

В чем состояла особая притягательность «знамени» венгерских Советов? Почему один только образ небольшой, осажденной со всех сторон, республики настолько страшил её могущественных врагов?

На эти вопросы мы уже старались ответить в аспекте психологического сродства «мирного» и компромиссного старта Венгерской Коммуны с социально-политической культурой большинства стран Европы. Коснёмся теперь другого аспекта проблемы – международного.

Революционизирующий потенциал ВСР во многом определялся одной из предпосылок интернационального пролетарского действия, без учета которой не понять своеобразия исторической ситуации второго десятилетия XX века.

С конца предыдущего столетия до 1914 г. ядро рабочего класса большинства индустриальных стран, воплощавшее собою комплекс передовых производительных сил человечества, охватывалось единой – если не в плане централизованной организации и дисциплины, то по общим идейно-политическим ориентирам – партийной и профсоюзной структурой, оформившейся под эгидой II Интернационала. При всей исторической ограниченности, вскрытой началом революционной эпохи, эта организация по потенциальным возможностям была далеко не чета дезорганизующей бесструктурности тогдашнего анархизма или большей части сегодняшних «левых».

Хотя правящему классу удалось взять массовую рабочую организацию под контроль через посредство соглашательской верхушки, а затем расколоть Первой мировой войной, но в послевоенных условиях революционного подъёма она могла возродиться на новой, антиимпериалистической, основе. Именно такую перспективу воочию показывала Венгрия. Притягательность её примера усиливалась тем, что массовые рабочие партии и профцентры большинства капиталистических стран во многом напоминали предреволюционную СДПВ и её профсоюзную базу. Правые социал-реформисты почти повсюду находились в обороне; нарастало влияние социал-центристов, рабочие низы все больше шли за левыми.

 

Последовав примеру Венгрии, другие страны могли бы создать рабочие правительства на широкой социально-политической базе. Это открывало возможность, совместно с Советской Россией и при поддержке международного рабочего движения, перечеркнуть империалистические планы передела мира

 

Неудивительно, что очень многие в Европе внимательно присматривались к венгерскому опыту слияния классовой революционности пролетариата, демократических устремлений широких трудовых слоёв и массовых установок национального спасения. Последовав примеру Венгрии, другие страны, в первую очередь находившиеся в сходном с ней положении Австрия и Германия, могли бы создать рабочие правительства на широкой социально-политической базе. Это открывало возможность, совместно с Советской Россией и при поддержке международного рабочего движения, перечеркнуть империалистические планы передела мира. Уже постфактум В.И. Ленин писал о шансе, брезжившем в первой половине 1919 г., чётко обозначив его условия: «когда ещё не была свергнута Советская власть в Венгрии, когда ещё не исключена была возможность помощи со стороны советской революции в Вене для поддержки Советской Венгрии»^[10].

Политико-психологическое притяжение красного знамени, водружённого Венгерской революцией в центре Европы, не могло не послужить одной из причин перемещения центра Германской революции в ближайшую к Австрии и Венгрии из немецких земель.

В апреле 1919 г. в Мюнхене возникла Баварская Советская республика. Весь её путь, увы, недолгий – менее месяца, – отмечен неоспоримым влиянием Советской Венгрии. Черты общности и различия между ними подтверждают ту же закономерность, что и сопоставление венгерского опыта с российским: следующая по времени революция, стоя «на плечах» предшественницы, быстрее неё проходит аналогичные этапы социально-классовой организации и политического размежевания, двигаясь, часто помимо воли лидеров, к неотвратимой схватке противостоящих классов.

Как мы видели, социальной базой Советской власти в Венгрии выступала широкая организация «снизу» городского и сельского пролетариата, а важнейшей политической предпосылкой – быстрый рост влияния коммунистов, побудивший социал-демократов, кроме горстки правых, пойти на объединение рабочих партий на коммунистической платформе. По сравнению с этим, в Баварии комитет Компартии Германии во главе со спартаковцем Евгением Левине, вернувшимся из Советской России – ещё одна параллель с Венгрией – и прошедшим берлинские бои января 1919 г., к началу кризиса только разворачивал работу в массах. Социал-демократия, контролировавшая профсоюзы и Советы, была в отличие от венгерской уже расколота на соглашательскую Социал-демократическую партию Германии (СДПГ), правившую в общегерманском и баварском масштабе, и левоцентристскую Независимую социал-демократическую партию Германии (НСДПГ). Им обеим, как ранее их мадьярским коллегам, непосредственно угрожала ультраправая реакция, что показало убийство популярного лидера центристов К. Эйснера.

Чувствуя растущую угрозу и имея перед глазами венгерский пример, обе партии эсдеков решили не дожидаться ни правого переворота, ни усиления коммунистов. Характерно, однако, что лидер независимцев Э. Толлер предъявил СДПГ требования, буквально списанные с условий, предъявленных СДПВ Б. Куном. Первым пунктом значилась «диктатура пролетариата, сознающего свои классовые интересы», последним – «заключение союза с советскими республиками России и Венгрии»^[11].

7 апреля обе партии эсдеков вкупе с анархистами – и вопреки коммунистам, считавшим подобный шаг авантюрой либо провокацией, – провозгласили в Мюнхене «советскую республику». Власть перешла к Временному центральному совету во главе с Толлером. За неделю правления «Советы без коммунистов» вполне проявили себя как подобие «народной республики» М. Каройи. Социалистическая программа оставалась на бумаге – горе-подражатели не имели ни массовой поддержки, ни надежных кадров. Тем не менее правительства правых социал-демократов – бежавшее в Бамберг баварское, центральное в Берлине, правительства соседних земель, – подвергли республику блокаде и принялись готовить её разгром, отказываясь от предложенных переговоров. В лагерь контрреволюции переметнулись правые эсдеки Мюнхена.

Агитация КПГ, предупреждавшей об отсутствии пока условий для Советской власти, возымела неожиданный результат: собрание фабрично-заводских советов и солдатских депутатов, выслушав доклад Е. Левине, потребовало настоящей диктатуры пролетариата с передачей власти коммунистам. Свидетельство Розы Левине, жены и товарища Евгения, помогает объяснить многое в судьбе не одной лишь Баварии, но и Венгрии и других стран: «Как только советская республика была объявлена, рабочий класс весь целиком повернулся лицом к коммунистам и стал искать у них спасения… Рабочие не подчинятся без сопротивления террору, который неизбежно наступит после поражения этой мнимо-советской республики. Если бы даже массам предложили сдать город без борьбы, какую пользу это могло бы принести? Контрреволюция знает, кто её злейшие враги, – именно нам она будет мстить наиболее жестоко. Остаётся только одно: провести меры для защиты пролетариата, организовать его вооружение, организовать его волю к борьбе»^[12].

Предпринятая 12 апреля попытка контрреволюционного переворота, натолкнувшись на всеобщую стачку и вооруженное сопротивление, бесславно провалилась. «Таким образом была создана предпосылка для объявления советской республики: открытое, хотя и навязанное, восстание рабочих»^[13]. Кабинет Толлера, подобно правительству Каройи, ушел в отставку. Но его глава, обещавший «своею кровью доказать свою любовь к пролетариату», получил пост в новом правительстве.

Аналогию с венгерским 21 марта продолжает позиция армии – «все солдатские советы высказались за пролетарское правительство»^[14], – что обусловило почти бескровный характер событий: погибло всего семь человек, почти все от рук путчистов. Самая же важная параллель – компромиссный характер смены власти: обе республики возглавил блок коммунистов с социал-центристами. При этом, несмотря на меньшее в целом, по сравнению с Венгрией, влияние компартии, её позиции в новом правящем блоке оказались даже прочнее. Комитет действия, принявший 14 апреля власть, на две трети состоял из коммунистов, а Исполнительный совет ими возглавлялся. Данный сдвиг свидетельствует, насколько за неполный месяц продвинулась вперед поляризация классовых сил, отнюдь не только в Баварии.

Пролетарская власть в БСР в ещё большей степени, чем в Венгрии, приближалась к Парижской Коммуне в том отношении, что она базировалась непосредственно на массовой организации рабочих и служащих. Впоследствии Е. Левине говорил на суде: «Постановление о всеобщей стачке было принято единогласно представителями всех предприятий, включая и служащих: организации чиновников, почтовые чиновники – все принимали в этом участие… Никто из нас не был охвачен дурманом власти, никто не гнался за ней; мы получили её от рабочего класса Мюнхена. В течение двух недель он три раза принуждал нас сохранить свой мандат…»^[15]

За короткий срок деятельности правительство БСР национализировало банки, ввело рабочий контроль на предприятиях, повысило зарплату рабочим и служащим, приступило к решению продовольственного вопроса. У богачей изымали целые склады припрятанных продуктов; крестьянский совет округи Мюнхена выразил готовность совместно с правительством рабочих Советов обеспечить поставки. Пролетарской власти удалось на деле провести декретированное «Советами без коммунистов» разоружение буржуазии. Военная комиссия во главе с матросом Р. Энгельгофером приступила к формированию Красной Армии. Была создана чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией.

Как во всех революциях, буржуазная пресса без стеснения расписывала «ужасы террора». Однако в реальности блокированного города «распоряжения клонились только к тому, чтобы всё население, без всяких различий, обеспечить жизненными припасами и всем необходимым, и чтобы личная неприкосновенность граждан не была нарушена; за грабежи была объявлена смертная казнь, реквизиции безмерно накопленных продуктовых запасов проводились таким образом (предъявление удостоверения с карточкой и т.п.), чтобы предупредить возможность злоупотреблений. Пролетариат ни в какой мере не пользовался оружием для актов мести против буржуазии. Известнейшие реакционеры не были даже арестованы. Немногочисленные аресты были произведены не за реакционный образ мыслей, а за направленные против правительства деяния»^[16].

На момент провозглашения БСР ситуация в Германии и международное положение казались её лидерам более чем благоприятными. Первой радиотелеграммой В.И. Ленину сообщили: мнимо-советская республика пала под напором контрреволюции, но её сменяет подлинная пролетарская диктатура. На третий день, обращаясь к собранию рабочих советов, Е. Левине говорил: «В Саксонии – брожение, в Брауншвейге – объявлена советская республика… В Венгрии – советская республика. В Италии с надеждой и радостью взирают теперь на Баварию. Во Франции, Англии и Америке капиталисты не знают, что им делать, так как и там пролетариат проникся духом большевизма. Российская Советская республика – накануне признания Антантой, а угрозы по адресу Венгрии ещё не приведены в исполнение… Мы ждем и прислушиваемся к Востоку, Югу и Западу»^[17].

Столь оптимистические оценки перекликались с настроением, владевшим в те дни многими в Будапеште, Киеве, Петрограде и Москве. В блокированном городе ещё не знали, что накануне, 16 апреля, лидеры правящего класса показали воочию, насколько они знают, «что им делать», и способны к международной координации усилий, причем с завидной оперативностью. Вне всякого сомнения, одной из главных причин интервенции, развязанной в тот день против Советской Венгрии, стало рождение два (!) дня назад её баварской сестры, ставившее западноевропейский капитализм перед непосредственной революционной угрозой.

Как ранее позитивный опыт ВСР придавал левым силам юга Германии вдохновляющий импульс, так и постигший Венгрию в последние недели апреля военно-политический кризис, обуявшая социал-центристов паника и готовность многих из них к капитуляции – все это не могло не отозваться в красной Баварии. Очевидно, воздействие шло через австрийских эсдеков и германских независимцев, поддерживавших постоянные связи с венгерскими коллегами. Отягчающим фактором, безусловно, служила ограниченность территории и ресурсов БСР, в чем она мало отличалась от Парижской Коммуны, а с ВСР соотносилась примерно в такой же пропорции, как та – с Советской Россией. Р. Левине вспоминала: «Страх перед блокадой, действие которой становилось постепенно ощутительным, страх перед превосходством сил стягиваемых войск и приближающимся решительным сражением – вызывал большое беспокойство и смятение. Всё, что было среди пролетариата половинчатого, стало искать средств, чтобы как-нибудь избежать решительного боя»^[18].

Удар, обрушенный Антантой на красную Венгрию, имел конечной целью опрокинуть знамя пролетарской революции. Но была и ближайшая цель, на тот момент не менее важная: продемонстрировать европейским трудящимся, что установление диктатуры пролетариата, пусть самым мирным и компромиссным путем, неизбежно навлечёт на страну блокаду и военное нашествие. Немцам и австрийцам, только что пережившим затяжную войну и голодную блокаду, а затем совершившим революции ради мира и хлеба, особенно тяжело было терять надежду на скорое облегчение жизни. Сражаться до конца могли только убеждённые и стойкие революционеры, составляющие, даже в рядах передового класса, меньшинство.

Перелом в военно-политическом положении резко обострил глубинное противоречие рабочего движения. В нём всегда уживались две формы приверженности социализму – условно говоря, «желудочная» и «идейная». Обе они обусловлены двойственностью общественного бытия пролетариата – как собственника-продавца товара «рабочая сила» и как производителя прибавочной стоимости, способного, при помощи марксистской науки, раскрыть сущность эксплуатации и восстать против неё. Во втором десятилетии XX века эти две формы социалистического сознания примерно совпадали с двумя идейно-политическими течениями – социал-центристским и коммунистическим. В Венгерской революции, а затем и в баварском очаге Германской, обоим течениям удалось выступить не без коллизий, но всё же совместно. Империалистический удар по Венгрии вбивал между ними клин, устраняя критическую для капитализма массу совокупного потенциала пролетариата. Независимо от того, в какой мере это осознавали политические стратеги Антанты, таково было объективное содержание их действий.

Возможно, если бы удар по ВСР почему-либо не состоялся или запоздал, пример баварских революционеров мог вызвать отклик, на который они рассчитывали, в других землях Германии, мучительно ожидавшей, как недавно Венгрия, приговора держав Антанты. Как знать, не сбылись бы слова Е. Левине: «Эберт, Носке и Шейдеман смогут ещё продержаться в течение нескольких недель – не более»^[19]. При таких условиях австрийское рабочее движение, несомненно, принудило бы свою социал-демократию к «левому повороту». В короткий срок мог оформиться блок рабочих правительств советского типа, способный противостоять империалистическому диктату.

Такая возможность, кому-то сегодня кажущаяся фантасмагорией, тогда вполне серьёзно взвешивалась не только в устрашённых призраком коммунизма столицах Запада, не только в Будапеште и Мюнхене, но и в красной Москве. Вот ленинские оценки тех стремительных дней. 3 апреля: «Мы имеем самые серьёзные шансы на победу не только в России, но и во всем мире»^[20]. 10-11 апреля: «Если принять во внимание, что в самой середине Европы имеются Советские республики и что рост советской формы становится неудержимым, то можно сказать без преувеличения, рассматривая положение совершенно трезво, что наша победа в международном масштабе обеспечена совершенно»^[21].

Увы, случилось то, что случилось. Германский пролетариат, лишённый лучших вождей, отрезанный поражениями и репрессиями от своего коммунистического авангарда, шантажируемый угрозой новой войны и блокады, не смог откликнуться на призыв красной Баварии. Настроением обречённости республики – не только среди мюнхенских обывателей, но и в среде рабочего класса, не забывшего кровь парижского мая и берлинского января, – можно объяснить характер «передвижки власти» (В.И. Ленин) в Баварии. Показательно, что кульминация «передвижки» с точностью до дня совпала с началом второго, чешского, вторжения в Венгрию.

Лидер НСДПГ Толлер забыл торжественные клятвы и открыл порученный ему фронт неприятелю. Во всем обвинили тех, кто мужественно сражался, – коммунистов. «Решающее собрание фабрично-заводских советов 27 апреля прошло под знаком бессильной злобы против создавшегося положения… Когда Левине потребовал немедленного запрещения буржуазных газет, очистки фабрично-заводских советов от буржуазных элементов, ареста в ту же ночь целого ряда известных контрреволюционеров, собрание испугалось и согласилось прибегнуть к голосованию, которое в результате дало вотум недоверия^[22].

При этом большинство тех, кто голосовал за смещение коммунистов, субъективно не считали себя контрреволюционерами – они хотели только вернуть «Советы без коммунистов», рассчитывая избежать белого террора. Немалая часть рабочего класса была ещё настроена на сопротивление. В этой ситуации лидеры НСДПГ решили спрятаться за «волю пролетариата»: выдвинули в Комитет действия одних рабочих из фабрично-заводских советов, сами оставшись вне его.

За короткое время «чисто рабочий» Комитет успел вернуть прессе свободу антикоммунистической пропаганды, освободить арестованных контрреволюционеров, вернуть богачам то немногое, что было конфисковано. «Законным властям» предложили переговоры, но, как и раньше, получили отказ.

Как наступление интервентов и подготовка путча в Будапеште обеспечили почву для «передвижки власти» в Мюнхене, так баварский переворот послужил генеральной репетицией венгерского. Оба раза «демократическое» низложение диктатуры пролетариата не помогало удержать контрреволюцию «в рамках» – власти соглашателей в каждом случае хватало ровно на трое суток.

1 Мая, бросая демонстративный вызов рабочим и всем левым, каратели ворвались в Мюнхен. Ещё пять дней красные сражались на улицах. Последовало именно то, чего павшие духом тщились избежать: баварский пролетариат, вслед за парижским, чикагским и финляндским, получил свою «кровавую майскую неделю». Сотни пленных были расстреляны, Р. Энгельгофер замучен карателями. Над Е. Левине устроили показательный процесс. Политический характер судилища бросался в глаза: подсудимый убедительно опроверг обвинения, но его все же приговорили к смерти. Казнь откладывали двое суток – ждали реакции рабочих. Когда стало известно, что стачек протеста нет, приговор привели в исполнение.

На суде Е. Левине сказал: «Мы, коммунисты, всегда в отпуску у смерти. Это я прекрасно сознаю. Я не знаю, продлите ли вы мне ещё мой отпуск, или я должен буду переселиться к Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, – во всяком случае, я смотрю навстречу вашему приговору с самообладанием и внутренней гордостью… Мы все старались, по совести и по мере своих знаний, исполнить наш долг перед международной коммунистической мировой революцией»^[23].

 

13. Прерванное рукопожатие

Весной-летом 1919 г. для Центральной Европы во многом повторилась, на иной классовой основе, стратегическая ситуация семидесятилетней давности. Как и тогда, германская революция, потерпев поражение на севере страны, приняла отчаянный бой на юге. Как и тогда, знамя свободы высоко поднимала сражавшаяся Венгрия. Но имелось обнадеживающее отличие: Россия выступала теперь решающей силой не контрреволюционного, а революционного лагеря.

Было бы более чем странно, если бы российские и мадьярские коммунисты, проникнутые интернационалистским сознанием, связанные боевым братством на фронтах Гражданской войны, не стремились к качественно новым межгосударственным отношениям, к взаимопомощи в защите от общих врагов.

В Москве о победе венгерской революции узнали вечером 22 марта, в разгар работы VIII съезда РКП (б). Наутро «Правда» напечатала три послания коммунистов Венгрии российским товарищам. В радиограмме за подписью Б. Куна сообщалось об объединении рабочих партий и установлении диктатуры пролетариата: «Мы твердо решили защищать завоевания нашей революции до последней капли крови и бороться со всяким нападением на Венгерскую Советскую Республику. Вместе с тем мы заявляем о своей готовности и о своей воле как можно скорее заключить такой мир, который обеспечит жизненные интересы венгерского рабочего класса и мирное сожительство его со всеми народами мира, и в первую очередь нашими соседями»^[24]. Предвидя, что Антанта попытается задушить революцию, руководители ВСР призывали пролетариев мира не допустить вторжения или голодной блокады.

Другая радиограмма Б. Куна была направлена «Русскому Советскому правительству». Вслед за братским приветствием в ней говорилось: «Мы держим власть твердо в наших руках… Но нам теперь уже угрожает империализм Антанты. Ввиду этой грозной опасности весь рабочий класс Венгрии стоит за диктатуру пролетариата. Он просит вашей помощи против империалистических разбойников»^[25].

В «Правде» была напечатана и телеграмма члена ЦК КПВ Э. Пора: ВСР предлагала российскому Советскому правительству «оборонительный и наступательный союз»^[26]. Согласно позднейшим публикациям, был составлен проект договора, однако союзу, сложившемуся де-факто, не было суждено обрести документальное оформление.

Получив послания из Будапешта, В.И. Ленин срочно направил по радиотелеграфу ответ: «Искренний привет пролетарскому правительству Венгерской Советской республики и особенно т. Бела Куну. Ваше приветствие я передал съезду Российской коммунистической партии большевиков. Огромный энтузиазм. Решения московского конгресса III Коммунистического Интернационала, как и сообщение о военном положении, мы пошлем вам как только возможно скоро. Безусловно, необходимо постоянное радиосообщение между Будапештом и Москвой»^[27]. Как видим, и самый большой энтузиазм не сбивал Владимира Ильича с делового тона, чуждого поспешных восторгов и непродуманных обещаний.

Вторая телеграмма, от имени VIII съезда РКП (б), отличалась типично митинговым характером: «Наш съезд убежден в том, что недалеко то время, когда во всем мире победит коммунизм. Рабочий класс России всеми силами спешит к вам на помощь. Пролетариат всего мира с напряжённым вниманием следит за вашей дальнейшей борьбой и не позволит империалистам поднять руки на новую социалистическую республику»^[28]. О распространённости в партийной среде настроения, названного позже «головокружением от успехов», свидетельствует и то, что под текстом, столь несвойственным лично Владимиру Ильичу, была поставлена его подпись.

Тот же тон преждевременного триумфа пронизывал обращения общественно-политических организаций РСФСР к венгерским товарищам, горячие речи на приветственных митингах, многие материалы прессы, где «флагманом» выступал главный редактор «Правды» Н.И. Бухарин. Понятна радость трудящихся, впервые после черных вестей из Берлина ощутивших, что Советская Россия не одинока и победа вполне возможна. В вышеупомянутой резолюции Моссовета, написанной Лениным, подчеркивалось: «Революция в Венгрии является окончательным доказательством быстрого роста советского движения в Европе и его грядущей победы. Мы имеем больше союзников во всех странах мира, чем сами предполагаем»^[29].

Реальность, однако, была такова, что ВСР, лишь приступавшая к организации Советской власти во вражеском окружении, прежде всего сама нуждалась в поддержке. Обоим государствам срочно требовалась координация усилий с ясным пониманием своих возможностей.

Уже на другой день после рождения ВСР наркоминдел РСФСР Г.В. Чичерин радировал послание Б. Куну. Глава советской дипломатии особо подчеркнул «чрезвычайную ценность» нового союзника РСФСР в Европе. Вместе с тем он обрисовал сложность положения обеих республик, разделенных барьером международной контрреволюции: «Германия подчинилась воле Антанты и создала под руководством Гинденбурга новую армию в виде левого фланга против нас; польская армия является центром, а войска украинского Петлюры – правым флангом этой интернациональной армии» ^[30].

Несомненно, слабейшее звено барьера составляли формирования украинских националистов. О степени деморализации петлюровцев, отличившихся в основном погромами и грабежами, свидетельствовало их паническое бегство 20 марта с железнодорожного узла Жмеринка; красным достались в целости огромные склады германского и антантовского оружия вплоть до самолётов. Фронт Советской Украины и закарпатские форпосты ВСР разделяло не более 200 км. Казалось, ещё бросок – и кольцо блокады будет прорвано. Революционизирующее влияние такого события на наэлектризованную ситуацию в Европе было бы трудно переоценить.

Однако наступление украинской Красной Армии остановилось на рубеже старой российско-австрийской границы. За ней начинались «владения» Западно-Украинской народной республики, провозглашенной галицийскими националистами при распаде Австро-Венгрии. Лидеры ЗУНР не очень-то считались со старой границей: они договорились об объединении с петлюровской «Украинской народной республикой» и в критический момент марта 1919 г. предоставили ей своих «сичевых стрельцов» для авантюристического броска на красный Киев.

Руководство же РСФСР и Советской Украины относилось к «австрийской границе»^[31] с подчеркнутым пиететом, хотя империи Габсбургов уже не существовало и её былые границы стали фикцией. Очевидно, в Москве и Киеве опасались обвинений в аннексионизме, а также рассчитывали добиться вывода интервентов Антанты с довоенной российской территории, фигурировавшей в предложениях Вильсона-Буллита. С подобной точки зрения, ЗУНР могла представляться буфером, способным оградить Украину от экспансии панской Польши, уже захватившей Львов, и боярской Румынии, оккупировавшей Бессарабию и Северную Буковину. Обоснованность подобных расчетов была по меньшей мере проблематична. Перед фронтом Украинской Красной Армии власти ЗУНР жестоко подавили революционные выступления рабочего и крестьянского движения, создавшего Советы и провозгласившего в Дрогобыче 14-15 апреля Советскую республику. Галицийская «пробка» блокировала главный резерв красных – оперативное взаимодействие Советской Украины и России с Советской Венгрией.

23 марта главком РККА И.И. Вацетис и член Реввоенсовета Республики С.И. Аралов направили В.И. Ленину докладную записку со следующими предложениями: «1. Установить общий фронт между Венгрией и РСФСР через Буковину. 2. Двинуть из Буковины венгерские советские войска в тыл петлюровским войскам, наступающим из Галиции на Киев»^[32].

Нередко эти строки цитировались в подтверждение планов оказания помощи ВСР и чуть ли не намерения «прощупать штыком» буржуазную Европу. Однако, вчитавшись в них, нетрудно понять: расчет делался на помощь Советской Украине силами ВСР, которые действовали бы против ЗУНР в пределах прежней австро-венгерской территории. При этом авторы записки не учли ни того, что Венгерская Красная армия едва приступила к организации, ни того, что ВСР пришлось бы первой открыть военные действия против румын, подставляя себя, Советскую Украину и Россию под удар Антанты. Опережая события, Главное командование РККА в телеграмме, направленной 27 марта в Будапешт, говорило даже о необходимости «единого фронта, единой командной воли» двух армий^[33]. Но достижению этой цели вряд ли мог способствовать план, который трудно назвать иначе как авантюристическим.

Когда над Советской Венгрией нависла непосредственная опасность румынского нападения, Б. Кун обратился к правительству Советской России с просьбой парировать угрозу прорывом Красной Армии в Буковину. Но этого не удалось сделать своевременно. Несомненно, одной из причин рокового промедления явилась крайне противоречивая ситуация в УССР. Ленин предупреждал, что Украина пока ещё «не перешла от периода партизанщины и стихийных восстаний к регулярной армии, которая свойственна упрочившейся власти всякого класса, в том числе и пролетариата… Там мы имеем не столько войну, сколько партизанское движение и стихийное восстание. Оно дает гигантскую быстроту натиска и крайнюю хаотичность»^[34]. Владимир Ильич отмечал и другой негативный аспект ситуации в некоторых частях Украины: «Там крестьяне запуганы зверским господством немцев и боятся брать помещичьи земли»^[35]. «Мерная поступь железных батальонов пролетариата»^[36], воплощаемая на Украинском фронте дивизией Н.А. Щорса и бригадой В.Н. Боженко, была тогда скорее исключением, чем правилом.

 

Инициативы в плане своевременной поддержки Венгрии не наблюдалось и со стороны главы РВС РСФСР Л.Д. Троцкого, имевшего на руководство УССР большое влияние

 

Сложность общего положения УССР отражалась и усугублялась противоречивостью политики её руководства (Х.Г. Раковский, В.А. Антонов-Овсеенко, Н.И. Подвойский), склонного во многих вопросах проводить обособленный от Москвы курс. Не скупясь на горячие выражения солидарности и обещания интернациональной помощи, оно не проявило способности оперативно организовать и обеспечить решение этой, как, впрочем, и других важнейших проблем. Инициативы в плане своевременной поддержки Венгрии не наблюдалось и со стороны главы РВС РСФСР Л.Д. Троцкого, имевшего на руководство УССР большое влияние. Паладин мировой революции, каким его принято считать, должен был бы держать помощь ВСР под постоянным контролем, отстаивать её вплоть до угрозы отставкой, как вскоре поступил при конфликте по менее принципиальному вопросу. Увы…

Судя по опубликованным документам, к вопросу вернулись во второй половине апреля. Противник времени не терял: румынские интервенты уже продвигались в глубь Венгрии. Значительно осложнилось и положение Советской России: Колчак рвался к Волге; на Дону ширилось антисоветское восстание; Деникин усиливал нажим на Донбасс.

22 апреля Б. Кун писал В.И. Ленину: «Что бы ни случилось, каждый наш шаг будут направлять интересы мировой революции… Даже если нас ожидает мир, подобный Брестскому, мы заключим его с тем сознанием, которым были проникнуты Вы, заключая Брестский мир» ^[37]. Однако это письмо дошло до адресата только 13 мая. О получении ещё более тревожной телеграммы от 27 апреля: «Мы в отчаянном положении без армии; если Вы нам не поможете, участь Коммуны постигнет нас»^[38] – вообще нет сведений.

Тем показательнее, что в тот же день, 22 апреля, отвечая на запрос Вацетиса и Аралова, Ленин подчеркивал: «Продвижение в часть Галиции и Буковины необходимо для связи с Советской Венгрией. Эту задачу надо решить быстрее и прочнее, а за пределами этой задачи никакое занятие Галиции и Буковины не нужно, ибо украинская армия безусловно и ни в каком случае не должна отвлекаться от своих двух главных задач, именно: первая и неотложнейшая – помочь Донбассу. Этой помощи надо добиться быстро и в большом размере. Вторая задача – установить прочную связь по железным дорогам с Советской Венгрией»^[39].

Как видим, Ленин отнюдь не рассматривал Советскую Россию в качестве расходного материала, вполне понимая, что мировой революции не поможет гибель её основной базы. Из двух главных задач он ставит на первое место защиту Донбасса, жизненно важного для России и Украины. Но интернациональному долгу Владимир Ильич неизменно верен: пока остаётся малейшая возможность, он настаивает на действенной помощи Советской Венгрии – наступательными действиями против агрессора на том направлении, где можно добиться стратегического результата.

23 апреля Политбюро ЦК РКП (б) предложило КП(б)У и командованию Украинского фронта «а) занять Донецкий бассейн и б) установить непрерывную связь с Венгрией». В соответствии с этим решением Главное командование РККА в тот же день дало директиву армиям Украинского фронта: «При современном положении Европы признаётся необходимым войти непосредственно в связь с Венгерской Советской республикой, для чего армиям Укрфронта необходимо организовать продвижение через территории Галиции, Буковины и Венгрии в общем направлении Коломыя, Сигет и Будапешт. Конечная цель нашего продвижения в сторону Венгрии заключается в установлении прочной связи по желдорогам с Советской Венгрией, не ставя себе, однако, цели завладения территориями… Кроме установления связи с Венгрией, согласно директивы Председателя Совета Обороны ваша первая важнейшая и неотложная задача заключается в помощи Донецкому бассейну»^[40].

Однако времени для осуществления этих решений уже не оставалось. Расчёт Б. Куна на противоречия Праги и Бухареста также не оправдал себя.  27 апреля Антанта двинула против ВСР войска буржуазной Чехословакии. За несколько дней им удалось захватить Закарпатье и соединиться с румынами. Красный Будапешт от Советской России и Украины отделила вражеская территория шириною до тысячи километров, с труднопреодолимыми горными перевалами. Рукопожатие через Карпаты становилось невозможным.

Утрата непосредственной перспективы соединения сил советских республик сразу же проявила себя как сдвиг международного значения. Как мы видели, именно 27 апреля баварские «независимцы» добились вывода из правительства коммунистов. Удивляться совпадению не приходится. БСР, осаждённая превосходящими силами врага, не могла обойтись без поддержки или хотя бы нейтралитета Австрии; позиция же австрийских социал-демократов и, главное, рабочего движения этой страны не могла не зависеть от устойчивости Советской Венгрии, примыкавшей в то время к окрестностям Вены.

.    

В тот же день 27 апреля ВСР предложила румынскому, чехословацкому и сербохорватскому правительствам удовлетворить все их территориальные претензии, установить свободные торговые связи и заключить взаимовыгодные экономические соглашения. Казалось бы, чего ещё желать? Однако правители трёх стран ответили отказом, а румынская военщина потребовала полной капитуляции. Ясно, что решения принимались отнюдь не в Бухаресте, не в Праге и не в Белграде.

В критический для Советской Венгрии момент РСФСР и УССР использовали последнюю возможность связать руки агрессорам. Они предъявили румынскому правительству совместную ноту, предлагая в течение 48 часов очистить незаконно оккупированную Бессарабию. Отдельной нотой УССР предлагала Бухаресту прекратить оккупацию Северной Буковины. Демарш оказал ВСР моральную поддержку, очень важную в часы, когда решался вопрос о продолжении борьбы.

4 мая, после истечения срока ультиматума, ЦИК Украины принял решение выступить на помощь Советской Венгрии. 3-й Украинской советской армии был отдан приказ освободить от оккупантов Бессарабию, а 1-й Украинской – Буковину.

Красное командование возлагало большие надежды на интернациональные формирования, состоявшие в значительной части из венгров, разбросанных Гражданской войной по разным фронтам. Организация иностранных коммунистов в Туркестане с середины апреля 1919 г. вела мобилизацию для помощи Венгрии. 7 мая РВС РСФСР принял директиву о концентрации интернациональных частей для помощи Венгрии ^[41]. В тот же день И.В. Сталин направил в наркомат по военным делам записку: «Прошу принять подателей сего, венгров из туркестанской армии, и оказать им полное содействие. Очень прошу, если находите возможным, распорядитесь выдаче этим товарищам обмундирования»^[42].

Мобилизацией интернационалистов занимались Федерация иностранных групп при РКП (б), включавшая венгерскую группу с еженедельной газетой, а также Управление РККА по формированию интернациональной Красной Армии. Руководство обеих организаций весной 1919 г. было переведено на Украину. 8 мая правительство ВСР радиотелеграфом передало в Москву приказ о мобилизации венгерских рабочих и служащих от 18 до 45 лет. Уже на следующий день только в Киеве в военную комиссию явились свыше 600 мадьяр^[43].

Но и в этот ответственный момент в планы советского руководства вмешалась стихия украинской «партизанщины», возможно, в данном случае направляемая из-за кулис более организованными врагами: момент и повод говорят за себя. Комдив Н.А. Григорьев, лишь недавно перешедший к красным от петлюровцев, получив 7 мая приказ о походе в Бессарабию, поднял кровавый антисоветский мятеж. Борьба с григорьевщиной отвлекла резервы от решающих фронтов. На следующий день из Москвы ушла телеграмма Совнаркому Украины, подписанная В.И. Лениным и И.В. Сталиным: «Цека партии, обсудив критическое, близкое к катастрофическому, положение в Донбассе и на Маныче, настоятельно предлагает Киевскому совету обороны напрячь все силы для ускорения и усиления военной помощи Донбассу»^[44]. Интернациональные полки, геройски сражавшиеся против Григорьева, Петлюры и Деникина, понесли большие потери.

Но и в резко усложнившихся условиях, поневоле меньшими силами, 3-я армия 12 мая форсировала Днестр южнее Тирасполя. В операции участвовали две интернациональные дивизии. На следующий день В.И. Ленин телеграммой известил об этом Б. Куна, четко обозначив главную политическую цель: «Несмотря на громадные трудности, пролетарии Венгрии удержат власть и укрепят её»^[45]. Перевод телеграммы опубликовала газета Венгерской Красной Армии. В листовке Политуправления ВКА говорилось: «Наши русские братья-рабочие идут нам на помощь. У них мы должны учиться выдержке, дисциплине, решительности!»^[46]

Бессарабская операция 3-й армии вынудила румынское командование перебросить большую часть войск с венгерского фронта. Перед 75-тысячной группировкой, куда входили французские, английские и греческие части, 11 тысячам красных бойцов пришлось отступить из Бессарабии.

Однако считать бои на Днестре полной неудачей нет оснований.  Благодаря им, ВКА получила возможность, не опасаясь удара румын и их союзников, отбросить чехословаков от Будапешта, а вскоре изгнать их со своей территории. Начавшееся освобождение Закарпатья позволило снова поставить в повестку дня соединение с Советской Россией и Украиной. 

 

14. За облаками – Москва.

 Для переговоров на высшем политическом уровне в Советскую Россию 21 мая отправился Т. Самуэли. Визит был одним из самых необычных в истории: на самолёте, специально изготовленном на автосборочном заводе, надо было покрыть около 900 км до Киева. Значительную часть пути предстояло лететь над неприятельской территорией, преодолевая густую облачность на предельной по тем временам высоте. Были препятствия и иного рода: ненавистники Тибора, очевидно судя по себе, клеветали, будто он собирается бежать в Россию с золотым запасом республики; для опровержения слухов он сам предложил рабочему совету того же завода подвергнуть себя личному досмотру.

Утром 21 мая Т. Самуэли встречается в Киеве с наркомвоеном Советской Украины Н.И. Подвойским и командующим Украинским фронтом В.А. Антоновым-Овсеенко. Гостя информируют о распоряжении главкома И.И. Вацетиса направить на Украину недавно сформированный 3-й интернациональный полк с задачей пробиться навстречу Венгерской Красной армии. В то же время Т. Самуэли узнает о прорыве белых в Донбасс и вынужденном ослаблении красного фронта на Западе. Как полномочный военный представитель ВСР в России и на Украине, он подписывает обращение к венгерским интернационалистам, в тот же день публикуемое в печати. В документе подчеркивается: пока нет возможности вывести ни один интернациональный полк из боёв за Донбасс, долг красноармейцев-интернационалистов – дисциплинированно сражаться на решающем фронте: «Кто допускает неповиновение, уклоняется от выполнения приказа, тот является врагом не только самому себе, но и революции, всем угнетённым и эксплуатируемым, и ему нет места в наших рядах»^[47].

Долететь до Москвы не удаётся – горючего в обрез. Приходится добираться специальным поездом через районы, охваченные бандитизмом; по поручению Ф.Э. Дзержинского безопасность Т. Самуэли обеспечивала ВЧК.

Красная столица встречает гостя парадом войск Всевобуча. Ему сообщают: предсовнаркома просит принять участие в смотре. Ленин уже выступает, пока двое молодых мадьяр в кожанках – высокий гость и готовый к неожиданностям чекист – протискиваются сквозь ряды рабочих-ополченцев. Крепкое товарищеское объятие – и обращение к бойцам: «Я представляю вам венгерского товарища, Тибора Самуэли…»^[48]

На обратном пути самолёт пришлось загрузить до отказа: руководитель блокированной республики вез запас автомобильной резины и глицерина для пушек, найдя место и для коробок с российскими кинофильмами, и для 500 красноармейских звездочек. Рейс кончился благополучно: чекисты, как и пилот, свое дело знали.

О визите Т. Самуэли рассказывают фото и краткий газетный отчет. Известно, что в Москве он встретился с руководителями российского комсомола и представителем немецкой молодёжи: на август в Будапеште намечался всемирный конгресс молодых коммунистов. Документов о переговорах с руководством РСФСР и даже записей митинговых речей до нас не дошло. Очевидно, так произошло не случайно.

За несколько дней, проведённых Т. Самуэли в Киеве и Москве, военно-политическое положение РСФСР и её союзников значительно ухудшилось. Махно увёл свою «армию», переименованную было в красноармейскую дивизию, с фронта, открыв Деникину путь в Донбасс, и сам стал из союзника Советской власти опасным врагом, довершив погружение Украины и Новороссии в омут бандитизма. В Прибалтике воинству фон дер Гольца удалось задушить красную Ригу. Банда Булак-Балаховича захватила Псков; Родзянко и Юденич занесли кулак над Петроградом. Белопольский корпус, переброшенный из Франции, легко покончил с ЗУНР, овладел Галицией и через несколько дней соединился с румынами. В ближайшие недели РСФСР предстояли решающие бои с Колчаком и Деникиным.

Непроста была и политическая обстановка внутри осаждённого советского лагеря. Поредевшие силы УССР, Литбела и красной Латвии непросто включались в централизованную систему РККА. Срочная необходимость делить резервы между фронтами поставила военное руководство самой РСФСР на грань раскола. Дважды за две недели центр подвергал «рокировке» командование Восточного и Северного фронтов. Конфликт вышел на партийный уровень: комиссары Востфронта апеллировали к Политбюро; глава РВС Л.Д. Троцкий, защищая главкома, грозил отставкой. Примерно через месяц Вацетис будет не только снят с поста, но и арестован ВЧК; по обвинению в измене его оправдают, однако он навсегда утратит прежнее политическое доверие. Между прочим, ещё весной Вацетис упорно добивался ликвидации Всевобуча – не потому ли понадобилось поднять авторитет этой военной организации пролетариата, пригласив на её смотр Т. Самуэли?

Пожалуй, лишь один результат визита увидел свет без купюр – ленинское письмо «Привет венгерским рабочим», доставленное Т. Самуэли. История его драматична. В первый же день переговоров Ленину пришла телеграмма Б. Куна: «Учитывая, что правые элементы в партии в связи с ожидающимся наступлением Антанты почувствовали благоприятные для себя возможности, было бы очень хорошо, если бы Вы заявили в открытом письме ко мне, что есть только один выбор: либо диктатура пролетариата, либо диктатура буржуазии; что секрет успеха не в том, чтобы обеспечить пути для отступления, а скорее в том, чтобы радикально покончить с капиталистическим строем»^[49].

Подобную просьбу – правда, не на столь высоком уровне – адресату уже приходилось вежливо отклонять. Тогда, если верить мемуарам, он ответил: «Я не вправе вмешиваться во внутренние дела других стран. Тем более в дела таких стран, внутреннюю обстановку в которых я недостаточно хорошо знаю»^[50].

На сей раз Ленин счёл прямое обращение к венгерскому пролетариату необходимым. Видимо, сыграли роль и информация Т. Самуэли, и усложнившееся военно-политическое положение. Ленинское послание было сразу же переведено Б. Куном, но для публикации полного текста потребовалось преодолеть сопротивление социал-центристов. Один из наркомов, Ж. Кунфи, вряд ли сознавая, что разоблачает себя, публично выразил несогласие с тезисом письма: «Расстрел – вот законная участь труса на войне».

Письмо, а скорее теоретическая статья, полемически обращено против оппортунистов правого и центристского толка. Выполняя просьбу руководителя ВСР, В.И. Ленин дал популярный по форме, но глубокий по содержанию обзор различных аспектов диктатуры пролетариата.

Будучи именно диктатурой, данный тип власти «предполагает применение беспощадно сурового, быстрого и решительного насилия для подавления сопротивления эксплуататоров, капиталистов, помещиков, их прихвостней». Как покажут события, для «венгерской Коммуны» это ленинское напоминание имело жизненную важность. Особо актуальным был кадровый аспект: «Кто не понял этого, тот не революционер, того надо убрать с поста вождей или советчиков пролетариата».

Однако руководитель Советской России отнюдь не ставил на этом точку. На первое место он выдвигал более фундаментальный аспект нового типа власти: «Не в одном насилии сущность пролетарской диктатуры, и не главным образом в насилии. Главная сущность её в организованности и дисциплинированности передового отряда трудящихся»^[51]. Чрезвычайно высоко, даже с некоторым авансом, оценивая именно этот аспект начального этапа социалистических преобразований в ВСР – «в смысле организованности венгерский пролетариат, видимо, уже обогнал нас»^[52], – Владимир Ильич подчеркивает, что цель создания бесклассового общества «нельзя осуществить сразу, она требует довольно продолжительного переходного периода». В течение всего этого периода придется преодолевать достаточно сильное сопротивление, не только сознательное, со стороны капиталистов и буржуазной интеллигенции, но и бессознательное, которое оказывает и будет оказывать «громадная масса слишком забитых мелкобуржуазными привычками трудящихся, крестьян в том числе»^[53].

Последнее разъяснение явно неслучайно. Ленин, видимо, стремится с максимальным тактом обратить внимание на то, что высокая организованность первого этапа венгерской революции достигнута ценой широкого компромисса, чреватого при неблагоприятных условиях своей противоположностью – мелкобуржуазной контрреволюцией, пролагающей путь контрреволюции буржуазной. Он вновь и вновь предостерегает от опасного увлечения революционной фразой, подчеркивая, что к настоящей победе способен «только тот класс, в котором лучшие люди полны ненависти и презрения ко всему мещанскому и филистерскому». Не навеяна ли эта формулировка отчасти общением с Т. Самуэли, как мало кто олицетворявшим эту непримиримость?

В.И. Ленин всё ещё убеждён: «Каждый месяц приближает мировую пролетарскую революцию»^[54] (точнее было бы сказать, что она уже идет, как процесс с открытым пока исходом, зависящим, в том числе, от субъективного фактора). Но исподволь нарастает стоический мотив: победы достоин «только тот класс, который сумеет вынести все тяжести, испытания, невзгоды, великие жертвы, неизбежно возлагаемые историей на того, кто рвёт с прошлым и смело пробивает себе дорогу к новому будущему»^[55].

В заключительных строках письма-статьи спрессован драматизм главного на тот момент испытания: «Вам предстоит теперь благодарнейшая и труднейшая задача – устоять в тяжёлой войне против Антанты… Во всём мире всё, что есть честного в рабочем классе, на вашей стороне». Двойной рефрен: «Будьте тверды!» – выражает необходимое условие финального аккорда: «Победа будет за вами!»^[56]

Видимо, автор письма-статьи уже знал: прорыв к Карпатам не состоится. В нем нет обещаний помощи, но есть призыв «устоять в тяжёлой войне». Победа, если будет, то «за вами», а не «за нами».  В неравной борьбе Венгерской Коммуне придется полагаться на свои силы и международную рабочую солидарность.

Сразу по возвращении на родину, в последний день мая, Тибор выступил на заседании Будапештского ЦК Совета рабочих и солдат. Прежде всего он выразил величайшее уважение и восхищение Советской России: «Русский пролетариат, который вот уже полтора года ведёт борьбу не на жизнь, а на смерть, продолжает сражаться на фронтах протяженностью десять тысяч километров. Несомненно, что и наше положение с этой точки зрения не самое радужное: мы окружены врагами, но ещё менее благоприятной является военная обстановка, в которой русский пролетариат ведет отчаянную по своей решительности борьбу»^[57]. С особым чувством он говорил о стойкости защитников города Великого Октября: «Испытывающие нужду и лишения рабочие Петрограда (вам, товарищи, трудно представить эти лишения, но, я думаю, будет достаточно, если скажу, что были такие месяцы, когда на одного человека в месяц выделялось 3 фунта хлеба) – и вот – эти рабочие нашли в себе силы, решимость отстоять Петроград, защитить революцию»^[58].

По словам Т. Самуэли, все, что он увидел в России, укрепило в нем «убеждение в том, что только Советская власть, диктатура пролетариата – тот путь, который выведет народы из ужасного международного политического и экономического хаоса. Всё это укрепило во мне также убежденность в том, что русский пролетариат – а его мы считаем своим братом и союзником – не может быть сломлен и побежден никакими внутренними, никакими внешними враждебными силами» ^[59].

Понимая сложность положения красной России, Т. Самуэли не терял сам и старался поддержать в товарищах надежду на то, что в недалеком будущем соединение сил советских республик всё же состоится. Относительный оптимизм основывался на недавнем военно-политическом опыте. Во-первых, даже в момент григорьевского мятежа у Красной Армии «хватило сил и готовности оказать братскую помощь нам и начать наступление против румынских боярских войск». Во-вторых, в Галиции «империалисты, не ожидая начала русского наступления, нарушили международное право… Точно так же они растоптали эти нормы у нас в Венгрии, они не признают их и на Украине». Так стоит ли и дальше блюсти «международное право» классового противника, бесцеремонно попираемое им самим? Формирование интернациональных отрядов российской и украинской Красной Армии, в которых самую многочисленную группу составляли мадьяры, говорило в пользу того, что в Москве и Киеве сделают напрашивающиеся выводы: «В связи со стремлением румынских и польских империалистов объединиться, я с полным спокойствием могу сообщить вам, товарищи, что нами предприняты все меры, чтобы противостоять этому. Нанести сокрушительный удар по этим бандам готовы не только русские и украинские отряды Красной Армии, к этому готовы дисциплинированные и хорошо организованные отряды интернациональной Красной Армии, которые уже ведут успешные бои на фронте» ^[60].

По словам Самуэли, накануне отбытия на родину ему представилась «возможность беседовать с отправляющимися на фронт товарищами именно такого интернационального полка. Примерно 85-90 процентов его бойцов составляют товарищи из Венгрии. Полк состоит из венгров, румын, чехов, хорватов и представителей других национальностей. Эти товарищи просили меня передать привет венгерскому пролетариату»^[61].

Направленности этой речи вроде бы противоречит содержание беседы, которую, по воспоминаниям Б. Куна, они вели наедине всю следующую ночь: «Смысл всего сказанного сводился к тому, что в ближайшее время нечего и думать о возможности соединения с русской красной Армией на территории Восточной Галиции»^[62]. Но не во всем можно доверять памяти мемуариста: за прошедшие годы, с изменением окружающей реальности, его собственных взглядов и восприятия им былых событий, пропорции могут сместиться даже незаметно для него самого. Если бы действительно «смысл всего сказанного» сводился к переданному здесь Б. Куном, вряд ли Т. Самуэли – по его же словам, «непоколебимый революционер, пламенный трибун и несгибаемый боец пролетарской революции», понявший советы Ленина лучше кого-либо из руководителей ВСР,^[63] – стал бы говорить с полномочными представителями своего класса в совершенно противоположном тоне, даже не попытавшись подготовить товарищей к неблагоприятному повороту событий.

Речь Т. Самуэли 31 мая – в отличие от ночной беседы, дошедшая до нас в оригинале, – свидетельствует: как убеждённый интернационалист, он не ожидал и тем более не требовал от трудящихся России принесения ещё больших жертв исключительно ради других народов. Но он был твёрдо убеждён, что, во-первых, защита завоеваний трудового народа в России, как и в Венгрии, не может быть надёжно обеспечена вне единой интернациональной стратегии пролетарской революции; во-вторых, страна, в силу этой стратегии получающая жизненно необходимую помощь, должна быть достойна усилий и жертв тех, кто её оказывает: «Русский пролетариат, за полтора года вынесший ужасные лишения, о которых многие товарищи даже не знают, готов нести эти лишения и дальше, потому что знает, что судьба революции решается не в рамках национальных границ, и убеждён в том, что пламя революции должно охватить весь мир… Русский пролетариат готов сделать всё возможное, даже ценой больших жертв – я имею в виду не только людских, но и экономических, – чтобы оказать нам поддержку, чтобы укрепить власть пролетариата в Венгрии. Мы должны заслужить эту руку помощи, эту революционную братскую поддержку, товарищи, и я убеждён, что пролетариат Венгрии сможет заслужить её»^[64].

Этим определялось главное, что посланец осаждённой Венгрии вынес из бесед в Кремле: «У товарища Ленина нет иного желания, нет иной просьбы, я бы сказал – нет иного требования, кроме того, чтобы мы все до последнего человека, до последней капли крови защищали революцию для освобождения пролетариата. Нет отступлению, нет соглашательству, никакой капитуляции! Кто стал солдатом революции, тот должен до конца вести революционную борьбу»^[65].

Перед отъездом из Москвы Т. Самуэли дал интервью корреспонденту «Правды». На вопрос: «Чего вы ждете от будущего?» – лидер осаждённой республики ответил: «У меня нет оснований огорчаться. Я знаю, что большинство венгерских пролетариев уверено в победе»^[66].