Красный шанс Истории. Часть 4

От автора

29 августа прошла почти не замеченной ещё одна историческая дата – 75-летие Словацкого национального восстания против гитлеровских оккупантов и их пособников. Понятно, почему сегодня много охотников его замалчивать: восстание подняли антифашисты под руководством чехословацких коммунистов, при решающей поддержке Советского Союза, его победоносной Красной Армии. Сам факт восстания, принесённые в нём жертвы и итоги героической борьбы оказали сильное влияние на всю последующую историю словаков и чехов. Благодаря ему Словакия смыла с себя позор фашистской марионеточной «независимости», порожденной сговором западных держав с нацистским рейхом в 1938-39 гг., а также пятно сателлита нацистского рейха во Второй мировой войне. Благодаря тому же героическому наследию Словакии полвека назад, в нелегкие 1968-1969 гг., она стала оплотом коммунистов-интернационалистов Чехословакии, чем не только вернула себе полноправную национальную государственность, но и внесла важный вклад в победу социалистического содружества над внешней и внутренней контрреволюцией, что продлило на два десятилетия историю социализма XX века и обеспечило не одному поколению европейцев мирную жизнь.

В юбилейную годовщину будет справедливо вспомнить, что у Словацкого национального восстания была не менее славная предыстория, теперь также, и по тем же классовым причинам, предаваемая забвению даже в столетний юбилей. В многовековой истории словацкого народа, которому эксплуататорские классы многих стран отказывали в самоопределении, первое суверенное государство смогло возникнуть лишь как государство рабочих и крестьян, под вдохновляющим влиянием советского, большевистского Великого Октября. Это государство – Словацкая Советская республика – было создано совместными усилиями словацких, венгерских и чешских пролетарских революционеров. Произошло это 16 июня 1919 г., когда Венгерская Красная Армия в ходе Северного похода
разгромила белочешских интервентов и вступила, при поддержке трудящихся, на землю соседней, издавна связанной с Венгрией, страны. О Словацкой Советской республике, её историческом значении и причинах гибели – наш сегодняшний рассказ.

15. Словацкий поход

Весь путь, пройденный красной Венгрией, – краткий, но на редкость насыщенный драматическими поворотами, – отмечен поистине колоссальной ролью международных факторов европейского и мирового масштаба, властно подчиняющих себе, делающих формами своего проявления внутренние моменты социально-политической ситуации. Этим мадьярская драма 1919 г. предвосхитила основную тенденцию всего последующего столетия. Неудивительно, что с международной ситуацией неразрывно переплетаются и последняя победа ВСР, и её финальное поражение.

В первый день лета, буквально наутро после отчета Т. Самуэли о поездке в Москву, Венгерская Красная Армия развернула военно-политическую операцию стратегического масштаба. Вступив на территорию Восточной Словакии, она первый и последний раз перешла демаркационную линию, продиктованную Антантой правительству Каройи. Попробуем разобраться: по каким причинам было
принято столь рискованное решение?

Если бы лидеры ВСР руководствовались приоритетами национального масштаба, им бы следовало, изгнав чехословаков за ими самими нарушенную «черту», заняться освобождением другой части мадьярских земель, столь же противоправно захваченной Румынией. Выйдя и здесь на демаркационную линию, установленную Антантой, можно было апеллировать к Парижской конференции, добиваясь участия в мирных переговорах и снятия блокады. Но осажденная страна имела уже немало случаев убедиться в степени верности западных «партнеров» любым международным обязательствам. Главное же – идейно-политические ориентиры, придававшие республике силу и стойкость, принципиально не замыкались в никем ещё не признанных границах «малой Венгрии».

Для убежденных патриотов, таких, как начальник генштаба ВКА Аурел Штромфельд – душа и мозг «словацкого похода», – ориентиром служило, прежде всего, возрождение многонациональной державы, за которую мадьяры и словаки вместе сражались под знаменами Ф. Ракоци и Л. Кошута. Многие части и теперь шли в бой под знаменами с изображением очертаний «большой Венгрии». Это не означало довоенного статус-кво: ВСР изначально отказалась от господства мадьяр над другими нациями, признав за всеми право на самоопределение. Теперь она сражалась за то, чтобы это право осуществлялось не путем кровавого рассечения единой веками страны, а предпочтительным с геополитической, экономической и просто человеческой точек зрения путем создания федерации равноправных республик.

Коммунисты-интернационалисты мыслили цели похода намного шире. Они видели в Словакии слабое звено сколачиваемой врагами «малой Антанты», а возможно, и архимедов рычаг европейской революции. Для такого восприятия имелись реальные основания. Обе части Чехословакии относились к тем немногим странам, где пролетариат был, с одной стороны, многочислен и довольно хорошо
организован, а с другой – не обескровлен в навязанных боях. Коммунисты рассчитывали, что освободительный поход найдёт отклик у рабочих, батраков и крестьянской бедноты Словакии, даст Центральной Европе пример демократического решения национального вопроса, откроет новые возможности взаимодействия с рабочим классом Чехии, Австрии и Германии. Для Венгерской Коммуны забрезжил ещё один шанс прорыва политической и экономической блокады – при отсутствии прямой связи с Советской Россией, пожалуй, последний. На счастливый же случай открытия карпатского «коридора» обеспечивалась дополнительная гарантия его широты и надежности.

Одним из мотивов, главных для коммунистов и левых социалистов, был интернациональный долг перед Советской Россией, которая в те дни отбивала натиск белой армии Колчака, опиравшейся на белочехов. Удар по буржуазной Чехословакии должен был помешать дальнейшим действиям мятежного корпуса на востоке.

Гипотетически можно представить, что сыграл роль и субъективный момент, скорее всего вынесенный Т. Самуэли из киевских переговоров. Тогдашний глава УССР Х.Г. Раковский, потомок болгарских революционеров, многие годы прожил в Румынии, где стал одним из лидеров местной социал-демократии. Вероятнее всего, он не одобрял наступления ВКА на румынском фронте, убеждая лидеров ВСР, что освободить оккупированные мадьярские земли помогут Киев и Москва, сочетая свои военно-политические действия в Бессарабии с активизацией его старых контактов в Бухаресте. Но предварительно требовалось нейтрализовать Прагу.

Против похода в Словакию не имели оснований возражать даже социал-центристы: торг с Антантой, который они держали в уме, не стоило затевать с пустыми руками. Разнонаправленные мотивы, как часто бывает, сошлись на одном решении. Такого рода «консенсус» на всем недолгом пути ВСР играл двойственную роль, способствуя социально-политической устойчивости при одних обстоятельствах и обнаруживая негативную изнанку при других.

Несомненно, при выборе направления главного удара учитывалась относительная слабость буржуазной Чехословакии, как в военном отношении – что показал уже северный поход ВКА в мае 1919 г., – так и во внутриполитическом.

Население стран, чьими судьбами те распоряжались, никто ни о чем не спрашивал – всё обеспечивало оккупационное командование Антанты

Присоединение Словакии и Закарпатья к Чехии совершалось способом, исключительным даже по империалистическим меркам, – на основании соглашений, подписанных в Питтсбурге и Филадельфии лидером чешских националистов Т. Масариком и представителями эмигрантов из этих земель в САСШ (!!). Население стран, чьими судьбами те распоряжались, никто ни о чем не спрашивал – всё обеспечивало оккупационное командование Антанты. Рабочие и батраки Словакии, ещё в 1918 г. создавшие во многих местах Советы, не радовались присоединению. Никогда прежде, кроме как в воображении националистов, Чехия и Словакия не составляли единого государства, ни самостоятельного, ни даже автономного. Теперь объединение проводилось методами бюрократического централизма, лишь добавляя к гнёту помещиков и церковников новое угнетение. Декретированная буржуазным правительством аграрная реформа, с распределением излишков помещичьей земли за высокую плату, была выгодна кулакам, положение же малоземельного крестьянства, преобладавшего в Словакии и Закарпатье, к лучшему не изменилось. Налоговый гнёт буржуазного государства над деревней усилился. В правительство единого государства входили только чешские партии. Словакия была лишена самоуправления, наводнена чешскими офицерами, жандармами, чиновниками, алчными дельцами. Вместо мадьярского языка стал принудительно вводиться чешский, словацкий же как был, так и остался в загоне. Что уж говорить о многочисленном на юге и востоке мадьярском населении, подвергшемся ещё более унизительным гонениям националистов. Полгода правления Праги показали даже обывателям, что вековые экономические и житейские связи не стоит рвать ради замены «этнически чуждой» буржуазии на «родственную». Защищать уменьшенную пародию на габсбургский дуализм в Словакии оказалось некому и незачем.

Уже 6 июня ВКА освободила административный и экономический центр Восточной Словакии – город Кошице, 8 июня – горняцкий Прешов. Деморализованные войска противника отступали почти без боя. Ряд чешских частей перешел на сторону ВКА. Проиграв развязанную им войну, буржуазное правительство Праги 15 июня потерпело поражение на выборах и пало, уступив место коалиции социал-демократов, аграриев и народных социалистов.

К середине июня восточные и южные районы Словакии перешли под контроль Советской власти. Части ВКА достигли Карпатских гор, вплотную подойдя к польской границе. Жители края, как мадьяры, так и словаки, тепло встречали Красную Армию. На освобождённой территории сразу же создавались органы народной власти – Советы и директориумы. Рабочая власть восстанавливала исторически сложившееся единство с Венгрией, избавляла мадьяр от дискриминации, но вовсе не собиралась порывать с трудовой Чехией.

16 июня словацкая и чешская секции Социалистической партии Венгрии провели в Прешове массовый митинг рабочих и крестьян, приехавших из многих городов, поселков и деревень. Участники митинга провозгласили создание первого в словацкой истории суверенного государства. В принятом единодушно обращении к пролетариям всего мира говорилось: «На словацкой земле, освобожденной от империализма, образовалась сегодня самостоятельная Словацкая Советская республика… Словацкие рабочие, солдаты и крестьяне продолжают борьбу на революционном фронте, путь которому проложили Российская и Венгерская Советские республики».

В международном плане новое государство заняло последовательно интернационалистскую позицию: «Словацкая Советская республика считает своими естественными союзниками своих победоносных братьев – Российскую и Венгерскую Советские республики и становится под защиту всего международного пролетариата и его единого солидарного рабочего Интернационала. Свой первый привет она шлёт чешским братьям-пролетариям, находящимся до сих пор под гнётом империализма»^[1].

На прешовском митинге был избран высший орган власти – Временный Революционный Исполнительный Комитет. 20 июня он утвердил Словацкий Революционный правительственный Совет с местопребыванием в Кошице. Главой правительства и наркомом иностранных дел стал чешский левый социал-демократ Антонин Яноушек.

Приветственные телеграммы, сообщавшие о создании республики, СРС направил В.И. Ленину, советским правительствам России, Венгрии, Украины, а также Венгерской Красной Армии. В ответном послании наркоминдел РСФСР Г.В. Чичерин от имени Совнаркома приветствовал республику, «вступившую теперь в ряды революционных социалистических государств»^[2].

Советское правительство Словакии декретировало национализацию крупных промышленных и торговых предприятий, банков, транспорта. Повсюду вводился 8-часовой рабочий день, рабочим повышалась зарплата, они получали право на пенсию. Постановление от 23 июня должно было положить начало коренным преобразованиям на селе. По венгерскому образцу земельные владения более 50
га подлежали экспроприации, на их основе планировалось создавать госхозы или производственные товарищества сельскохозяйственных рабочих и крестьянской бедноты. Особым декретом деревня освобождалась от непомерных налогов. Правительство объявило мобилизацию трудящихся в Словацкую Красную Армию; уже к концу июня она насчитывала до 50 тысяч бойцов.

Одним из первых декретов СРС всем национальностям предоставлялись равные права. Создание ССР открывало путь к решению национального вопроса, аналогичный тому, на который тогда же становились Российская, Украинская и другие советские республики.

Конституция, принятая Всевенгерским съездом Советов 14-23 июня, провозгласила образование Венгерской Социалистической Федеративной Советской Республики как «добровольного союза свободных народов». В её состав вошли Венгерская и Словацкая советские республики, Русская Крайна (нынешняя Закарпатская область Украины) и Немецкое автономное объединение в пограничном с Австрией крае Бургенланд. Для Словакии и Закарпатья это означало, в отличие от недавней аннексии чешскими националистами и Антантой, равноправное вступление в федерацию советского типа, сохранявшее за народами их молодую государственность.

Рассматривая словацкую кампанию ВСР и создание ССР на широком историческом фоне, надо отметить, что её причины, характер и итоги в значительной мере предвосхитили, примерно на год, эпопею советско-белопольской войны. Обе войны развязывались отнюдь не пролетарскими государствами, упорно проводившими миролюбивую политику даже ценой территориальных и иных потерь, а буржуазно-националистическими режимами соседних стран с подачи империалистических покровителей. Обе Красные Армии победоносно освободили свои земли от агрессора, а затем вступили на территорию противника, выполняя политические решения руководства о поддержке революционных сил соседних, исторически тесно связанных с Венгрией и Россией, стран.

Почти во всем остальном ситуации существенно различаются. Поход РККА на Варшаву при желании можно подверстать под схему «экспорта революции» одной страной в другую: советско-польская граница, отсутствовавшая де-юре, обусловливалась де-факто, во-первых, отрезанностью бывшего Царства Польского от революционных событий 1917 г. фронтами мировой войны, и, во-вторых, международно-правовым признанием суверенной польской государственности Советской Россией и Версальской системой договоров. К началу июня 1919 г. Версальской системы ещё не существовало; бывшая держава Габсбургов, распавшаяся полгода назад, в восприятии большинства оставалась единым политическим пространством, которое лишь пытались по-разному заново оформить различные классовые и национальные силы. С международно-правовой точки зрения, в случае венгеро-словацких отношений 1919 г. говорить об «экспорте революции» вдвойне абсурдно: к вышеупомянутым характеристикам эпохи здесь добавляется отсутствие четкой грани между субъектом и объектом этого воображаемого процесса. С точки же зрения общеисторической, речь должна идти о неполной дифференцированности, с тенденцией к слиянию, революций в двух странах, теснейшим образом связанных историей.

Существенные различия касаются и всей совокупности «местных» условий, в которых совершались оба похода. Столь тягостных, с многовековыми корнями, противоречий и обид, какие разделяли восточнославянские народы с Польшей, у мадьяр ни с чехами, ни со словаками не было никогда. Между Чехией и Венгрией в составе «дуалистической империи» не существовало отношений господства и угнетения, как между имперской Россией и Царством Польским, а имелись лишь отношения буржуазной конкуренции под общей имперской властью. Мадьярское доминирование в Словакии осуществлялось нацией, которая сама была лишена государственного суверенитета и права принятия общеполитических решений. По всему этому в Чехии, не говоря о Словакии, антимадьярский национализм господствующего класса влиял на массы гораздо меньше, чем антирусский в Польше, и встречал более сильную внутреннюю оппозицию. Неудивительно, что РККА в занятой ею части собственно Польши оказалась в среде более враждебной, чем ВКА в Словакии. До Чехии же красным не пришлось дойти не из-за национальных антипатий, а по причинам иного порядка.

Оба красноармейских похода означали прямой вызов пролетарской революции не только напросившемуся на это агрессивному режиму соседней страны, но и империалистическому лагерю в целом

При всех различиях, как бы важны они ни были, два красноармейских похода сближало то главное, что решающим образом определяло исход. Оба означали прямой вызов пролетарской революции не только напросившемуся на это агрессивному режиму соседней страны, но и империалистическому лагерю в целом. Прежде чем бросить такой вызов, следовало не раз отмерить: достанет ли у страны, её передового класса и зарубежных союзников сил для победы, а в случае неудачи – пространства для отступления, которым Венгрия, в отличие от Советской России, почти не располагала ни географически, ни социально-политически. Трезво учитывать надлежало не только военные и экономические ресурсы, но и факторы морально-политического порядка – меру решимости, стойкости и сплоченности революционного лагеря и его руководства.

Как и следовало ожидать, правительство Праги, бессильное противостоять контрнаступлению ВКА, засыпало западные столицы мольбами о помощи. Уже 7 июня Ж. Клемансо от имени Парижской мирной конференции направил в Будапешт «весьма срочную» ноту, требуя немедленно остановить наступление под угрозой крайних мер. В то же время расплывчато говорилось о намерении пригласить Венгрию на мирную конференцию (понятно, что даже такая видимость уступки была прямым результатом побед ВКА). Правительство ВСР, выражая в ответной ноте готовность к мирным переговорам, вместе с тем напоминало, что не несет ответственности за войну, и выступало за конференцию всех стран бывшей Австро-Венгрии для решения спорных вопросов. Но эту мирную инициативу Будапешта, как и все прошлые и будущие, «большая четверка» с порога отвергла.

13 июня от имени Антанты последовала вторая нота, неофициально названная «ультиматумом Клемансо». В ней впервые намечались новые границы Венгрии как с Чехословакией, так и с Румынией. Предписывая Будапешту отвести войска за указанный рубеж, союзники обещали добиться того же от Бухареста. Согласие требовалось в четырёхдневный срок. В случае отказа Антанта недвусмысленно угрожала военными действиями или принятием любых других мер.

В течение срока, отведенного ультиматумом на «размышление», в Праге сменилась власть. Но если в Будапеште рассчитывали, что чешские социал-демократы, придя к власти во многом благодаря победе ВКА над их предшественниками, займут в отношении Словакии и Венгрии более конструктивную позицию, то эти надежды не оправдались. Новое правительство продолжало следовать в фарватере Антанты, лишь шире прежнего используя связи с социал-демократами других стран, в том числе Венгрии.

Ультиматум, зловеще напоминавший «ноту Викса», приурочивался не только к чешским и словацким делам, но и к начинавшему работу съезду ВСП, а также предстоявшему Всевенгерскому съезду Советов. Обновлённый состав партийного и государственного руководства откровенно испытывали «на излом». Не имея в распоряжении военных сил, достаточных для удушения Советской Венгрии, Антанта рассчитывала сыграть на внутриполитических противоречиях. Увы, на сей раз коварный расчет себя оправдал.

15 июня на первом же заседании руководства СПВ, избранного съездом, разгорелась дискуссия об отношении к ультиматуму. Правые социал-демократы и социал-центристы (В. Бём, Ж. Кунфи) высказались за его безоговорочное принятие, ссылаясь на «истощённость» сил ВКА и «абсурдность дальнейшего кровопролития». Левые во главе с Т. Самуэли решительно отвергли ноту Антанты, подчеркивая, что согласие на её условия, без реальных гарантий, грозит республике гибелью. Б. Кун и его сторонники осуждали капитулянтство правых, но сами высказывались за принятие ультиматума, проводя, как и прежде, аналогию с Брестским миром. Ценой уступок Антанте они рассчитывали упорядочить внутренние дела, пресечь вылазки контрреволюции, а главное – получить мирную передышку, пока не улучшится международное положение.

Уповая на усиление Советской России и революции в других странах, Б. Кун полагал, что мир с Антантой «продержится не дольше Брест-Литовского»^[3]. В столь ответственный момент у этого политика отчетливо проявились присущие ему и ранее недостатки – склонность абсолютизировать опыт Советской России, без должного анализа переносить его на иную конкретную ситуацию, а также без достаточных оснований рассчитывать на спасительную в критической ситуации помощь красной Москвы и/или европейской и мировой революции.

18 июня В.И. Ленин направил Б. Куну радиограмму: «Вы конечно правы, начиная переговоры с Антантой. Начать и вести их надо, всякую возможность хотя бы для временного перемирия или мира надо обязательно использовать, чтобы дать отдых народу. Но ни на минуту не верьте Антанте, она вас надувает и только выигрывает время, чтобы лучше душить вас и нас»^[4].

Дискуссия продолжилась на Всевенгерском съезде Советов, начавшем работу 19 июня. В тот день Т. Самуэли произнес свою последнюю политическую речь, во многом пророческую для социализма XX столетия. Он начал с тезиса, продолжавшего идею ленинского письма: «Когда венгерский пролетариат вступил на путь революции и установления диктатуры, каждый сознавал, что этот выбор означал борьбу – борьбу против всех внутренних и внешних врагов страны; каждый понимал, что самая важнейшая и святая обязанность и задача революционного пролетариата заключается в том, чтобы бороться, сражаться и победить всех угнетателей. Если бы мы захотели прекратить или временно ослабить эту борьбу, то это означало бы отказ от принципа борьбы; это означало бы, что мы сдаемся в борьбе, цель которой – освобождение угнётенных и эксплуатируемых всего мира»^[5].

Конкретно о Словацкой Советской республике Т. Самуэли в тот день не говорил: очевидно, по данному вопросу политическое решение, вопреки его позиции, руководством партии уже было принято. Дискуссия поднялась на более высокий уровень – об общих принципах отношений государства диктатуры пролетариата с капиталистическим миром. Тибор полагал, что «капиталистический мир не приведёт к прекращению мировой войны. С мировой войной может покончить лишь гражданская война угнётенных против их угнетателей и эксплуататоров»^[6]. Данный тезис выглядит преувеличением применительно к отдельной империалистической войне, в данном случае Первой мировой, но неоспорим в отношении империализма как целого, «несущего в себе войну, как туча несёт грозу» (Ж. Жорес).

Базируясь на этой принципиальной позиции, Т. Самуэли переходит к злободневному политическому вопросу – «заключить ли мир с империалистами Антанты, вернуть ли им без боя те территории, на которых Венгерской пролетарской Красной армии удалось ликвидировать эксплуатацию, капиталистическое рабство… отдать ли эти территории обратно, чтобы там было восстановлено прежнее рабство»^[6].

Первое соображение, которым Т. Самуэли обосновывает свою позицию, непосредственно касается классовой борьбы внутри страны: «Было бы глубоким заблуждением полагать, что можно заключить мир с зарубежными капиталистами в тот момент, когда мы боремся против своих, внутренних капиталистов… Венгерские капиталисты, венгерские контрреволюционеры всегда найдут опору у тех зарубежных капиталистов, с которыми мы сейчас хотим заключить мир»^[7].

Логически продолжая нить рассуждения, можно утверждать: компромисс с капитализмом, внешним или внутренним, не ведет к потере завоеваний пролетарской революции лишь в том случае, если предварительно одержана политическая победа над контрреволюцией, на данном этапе решающая. Так, Брестскому миру предшествовало «триумфальное шествие Советской власти», нэпу – взятие Перекопа и Кронштадта. Венгерская революция в июне 1919 г. имела в активе лишь одну незавершенную победу – словацкую, и вставал законный вопрос – на что же предлагается её променять. В связи с этим Тибор высказал мысль, необыкновенно реалистическую для своего времени и ещё более актуальную для нас: «Лозунг «Манифеста Коммунистической партии» «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» ещё не осуществлен в полной мере, но лозунг «Капиталисты всех стран, соединяйтесь!» осуществился в полной мере»^[8].

Рассматривая конкретное содержание условий Антанты, Т. Самуэли фактически формулирует минимум международных условий приемлемого компромисса, которые в данном случае отсутствовали: «Но ведь, товарищи, речь идёт вовсе не о мире! Пока речь идёт об уплате по таким счетам, взамен которых Антанта вообще не дает нам никаких гарантий»^[9].

Напоминая товарищам об аналогичной ситуации предыдущего «раунда переговоров», он называет вещи своими именами: «В сущности, речь идёт не о чем ином, как о таких же гнусных и подлых условиях, которые предъявили в свое время румынские империалисты… Сейчас нас хотят прикончить не такими зверскими методами, а красиво, ловко, прибегая к дипломатическим хитростям и даже заявляя об осуждении всяческого кровопролития»^[9]. Изобличая лицемерие империалистических поджигателей, недавний автор антивоенных памфлетов не сдерживает негодования: «Это говорят те, кто посылал на бойню миллионы и миллионы людей, кто сделал несчастными миллионы и миллионы вдов и сирот. Прикрываясь лживыми фразами о напрасном кровопролитии, они требуют вывода войск победоносной пролетарской армии, чтобы потом предъявить нам все новые и новые требования»^[9]. Сколько ещё раз, в скольких странах всему этому суждено будет повториться на протяжении кровавой истории XX и начала XXI века…

Не только одному из социал-центристов Ж. Кунфи, но прежде всего лидеру партии и наркому иностранных дел Б. Куну предназначалась реплика Тибора: «Это не Брест-Литовский мир, это будет совершенно другое, если мы подпишемся под тем, что нам навязывают!»^[10]. В его последующей речи перечисление уязвимых, по меньшей мере, сторон «компромисса» также адресовано  главному оппоненту, которому более чем кому-либо надлежало проявить здесь партийную и должностную взыскательность: «Нельзя вести разговор о самом мире, когда не определены даже границы страны. Мы знаем, что речь идёт об их произвольном определении на северном и восточном фронтах, и в это же время не видим никаких гарантий относительно того, с какой целью несколько дивизий Антанты остаются в настоящее время в районе города Сегеда… Мы, товарищи, не знаем не только о том, какими будут наши южные границы, но и не представляем, какие невероятные требования выдвинет Антанта в качестве условий мира, к какому шантажу она прибегнёт… Требуя вывода наших войск с уже освобождённых территорий, она, вполне естественно, ожидает и требует, чтобы мы приняли продиктованные ею условия мира»^[11].

Такое положение и в самом деле «естественно», точнее закономерно: в большой политике проявление слабости лишь поощряет наглость, побуждая врага предъявлять все новые требования в «логике», выраженной год спустя Демьяном Бедным в «манифесте» барона Врангеля: «Сдавайтесь мне на шестный слово, / А там – мы будем посмотреть!»

Самуэли поделился с товарищами информацией, полученной в красной Москве: «Я очень хорошо знаю, что к подобным дипломатическим и военным хитростям Антанта уже прибегала в попытках воздействовать на Россию»^[12]. Обрисовав поражения интервентов и состояние их войск после пяти лет войн, он показал, что Антанта не располагает боеспособными и политически благонадежными силами для широкой интервенции против стран, готовых стойко сопротивляться. Совсем напротив: «Развивающаяся и крепнущая армия венгерского пролетариата в братском союзе с Красной Армией Советской России и Советской Украины уже
имеют дело с разложившейся армией врага»^[13]. Это выбивало из рук соглашателей главный козырь – угрозу гибели нации, для которой-де нет иного спасения, кроме капитуляции.

Мотивы, по которым Т. Самуэли и все, от чьего имени он выступал, отвергали гнилой «компромисс», носили не только патриотический, но и интернационалистский характер: «Принимая с большой радостью вести из капиталистических стран Запада о революционном движении рабочего класса, о забастовках французских, английских и итальянских рабочих и даже об открытых уличных боях против империалистического грабительского мира, об их выступлениях против вмешательства Антанты во внутренние дела Советской России и Советской Венгрии, мы не должны забывать об одном очень важном моменте, о котором, к сожалению, здесь не было сказано ни одного слова, – о долге Венгерской Советской республики, о её долге солидарности по отношению к Российской Советской  республике»^[14].

Полагая излишним особо «распространяться, почему мы должны быть благодарны Российской Советской республике… многословно говорить, чем мы обязаны российскому пролетариату», трибун Венгерской революции заявил без обиняков: «Одно несомненно: мы не должны прекращать борьбу до тех пор, пока российский пролетариат находится в опасности, пока Антанта не признает власть
русского пролетариата, которую она, наоборот, стремится всеми имеющимися в её распоряжении средствами задушить и утопить в крови. Поэтому мы не можем и думать о том, чтобы сдаваться или прекращать борьбу». Кто-то из товарищей с места поддержал оратора: «Это было бы предательством!»^[15].

Приведя в безупречной последовательности главные объективные факторы, делавшие принятие ультиматума недопустимым, Т. Самуэли не забывает и о субъективной стороне. Именно он, руководивший ликвидацией «малой кровью» контрреволюционных мятежей, слишком хорошо знал о разрушительном психологическом влиянии уступок врагу, особенно если они совершаются за спиной масс и кадров. Об этом он говорит сдержанно, видимо не желая невольно способствовать деморализации, если останутся неуслышанными предостережения: «Нельзя лишать войска венгерской пролетарской Красной армии наступательного духа, возвращая нашим эксплуататорам, капиталистам, уже освобожденные территории, не имея гарантий относительно того, что с юга нам не угрожают новым рабством, новым угнетением»^[16].

Из всего выступления Т. Самуэли следовала установка, которой, по его убеждению, совпадала «с мнением каждого солдата Красной Армии»: «мы не должны отдавать себя на милость империалистов Антанты». Речь завершало страстное напоминание, вновь предвосхищавшее драматическую историю целого столетия: «В «Манифесте Коммунистической партии» говорится, что пролетариату нечего терять, у него нельзя отнять то, чего у него нет. Но у победившего пролетариата, у освободившего себя пролетариата есть очень многое, что он может потерять. Победивший революционный пролетариат Венгрии уже потерял свои цепи. Если сейчас он не защитит себя, если отдаст себя на милость Антанты, то он потеряет не цепи, а весь мир!»^[17].

Много лет спустя Б. Кун самокритично признавал: «В своем заключительном слове я ответил Тибору излишне резко, поставив его на одну доску с теми социал-демократами, с которыми у него не было ничего общего, кроме того, что он, как и они, возражал против моего предложения. Я квалифицировал его позицию как левое пораженчество. Тон моего ответа на его выступление был тем более неуместен и несправедлив, что мое предложение в первую очередь поддержали именно социал-демократы»^[18].

Приходится признать, что и советское руководство, судя по доступным нам источникам, проявило в той ситуации излишнюю дипломатичность, не разъяснив, со всей силой ленинского авторитета, неуместность брестских параллелей в принципиально иных международных и внутренних условиях.

Обострившаяся борьба в руководстве республики привела к результату, ставшему для неё роковым: большинство согласилось с подчинением ультиматуму Антанты. На съезде разыгралось нечто предвосхищавшее театр абсурда. Только что приветствовав возгласами с мест пламенную речь Т. Самуэли, вотировать новую конституцию, признающую Словацкую Советскую республику частью Венгерской Федерации, и тут же голосовать за отвод из неё войск ВКА, отдавая республику на растерзание врагу, – где здесь хоть видимость логики?

Единственное, что могло бы отчасти извинить подобную сумятицу, – это удушение страны блокадой, «костлявая рука голода»; но, коль скоро дело обстояло так, именно эту проблему проблем следовало в первую очередь обсуждать на съездах. Разжать же тиски блокады, демонстрируя противнику слабость, заведомо невозможно. О подобной ситуации В. И. Ленин говорил: «Допускать ли игру на усталости? – а это становится игрой. Если мы скажем: прекратить войну – несознательные массы будут голосовать за это, – а сознательная часть говорит: ты можешь окончить в несколько месяцев… Несознательные поддаются на всякую удочку, и они с усталости готовы на все…»^[19].

В тот же роковой день, 19 июня, Б. Кун уведомил Ж. Клемансо о принятии требований Антанты. ВКА был отдан приказ прекратить наступление.

В течение последней декады июня руководство ВСР, по-видимому, пыталось оттягивать выполнение ультиматума, ожидая хоть каких-то ответных действий другой стороны. Эти же дни отмечены моральной поддержкой Словацкой Советской республики со стороны Москвы и Киева. 26 июня «Правда» вышла с аншлагом: «Да здравствует Советская республика Словакии!»^[20]. 29 июня в Кошице приняли радиограмму председателя Всеукраинского ЦИК Г.И. Петровского: «В период тяжелых испытаний победа словацкого пролетариата придает новые силы и бодрость украинским рабочим и крестьянам, отражающим бешеный натиск белогвардейцев, и служит залогом окончательной победы мирового пролетариата. Советская Украина верит, что недалёк тот час, когда армии братских республик соединятся для совместной борьбы с мировой контрреволюцией»^[21]. В принципе все сказано правильно, только не поздновато ли?

30 июня части ВКА начали покидать Словакию. Красная Армия ССР, лишь считанные дни назад начавшая создаваться, не могла одна противостоять превосходящим силам врага. Несколько тысяч словацких бойцов, решивших дальше сражаться за власть Советов, уходили с родины вместе с ВКА. Спустя неделю, 7 июля, Словацкая Советская республика пала.

Уход с освобождённой немалой ценою земли без единого выстрела, оставляя товарищей по оружию и мирное население на произвол врага, нанёс моральному состоянию бойцов ВКА, всех приверженцев Советской власти как в Словакии, так и в Венгрии тяжкий удар. Участник событий описывал преобладавшее настроение так: «Для этого ли мы воевали? Не было бы больно, если бы чешские империалистические войска были сильнее и вытеснили бы нас с боями, но приобретенную ценой крови землю отдать просто так… возможно только в том случае, если мы окружены предателями. Это думал и высказывал каждый»^[22].

Следовало или вообще не начинать поход, не сеять в партии, армии и народе иллюзий, или уж доводить дело до решительного конца. Поистине, даже злейший враг, проникший в рабочую партию, не мог бы умышленно провести меру, способную в большей степени оттолкнуть или дезориентировать разом все социально-политические силы, относительное согласие которых поддерживало стабильность республики. Для военных это было тяжким унижением, для патриотов – окончательным отказом от «Большой Венгрии», для принявших новую советскую конституцию – её циничным попранием, для мелких буржуа и отражавших их колебания социал-центристов – признаком слабости власти, для молодых романтиков – изменой идее мировой революции, для твердых коммунистов – невыполнением интернационального долга, и для всех – предательством сотен тысяч мадьяр, оставляемых на чужбине, и тех словаков, кто поверил в новую Венгрию. Тяжесть удара усугублялась его внезапностью: каких-то три месяца назад люди гордились новой властью, перечеркнувшей ноту Викса, а совсем недавно, 7 июня, с неподдельным энтузиазмом праздновали победу своей Красной Армии; и вот уже всенародная радость оборачивалась горечью разочарования.

За все это страна не получала даже «несчастного мира», как назвал Ленин недолговечный договор с Германией. Затягивание брестских переговоров, конечно, не шедевр дипломатии, но приходится признать: Б. Куну не удалось даже этого. Ученически подражая Брестскому миру, он не учёл одного из главных его уроков. Владимир Ильич уже в начале 1918 г. предлагал принять первоначальные условия мира с Германией – кстати, они были легче условий ультиматума, предъявленного в июне 1919 г. Венгрии, – но, столкнувшись с сопротивлением в партии и Советах, тогда не настаивал; подписать мир, пусть уже на худших условиях, он потребовал, лишь когда наступление Германии сделало превосходство её сил очевидным для всех. В материальном плане затягивание переговоров и отказ от ультиматума стоили Советской России дополнительных потерь. Но в морально-политическом отношении, особенно важном в революции, одно дело – отступление на войне, перед превосходящими силами врага или ввиду небоеспособности своей армии, и совсем другое – принятие ультимативных требований, «не обнажив меча».

К этому надо добавить качественное различие чисто военных ситуаций. Советская Россия к моменту Бреста не имела армии, кроме вконец разложившейся старой и едва начатой формированием новой, германские же вооруженные силы сохраняли боеспособность. В 1919 г. все обстояло как раз наоборот: армии стран Антанты, по окончании мировой войны жаждавшие демобилизации, не годились для масштабной интервенции; в то же время Советская Венгрия создала на новых началах армию, доказавшую высокие боевые качества и моральный дух в Северном походе, и именно односторонний отвод войск по условиям ультиматума ставил Красную Армию и пролетарское государство на грань развала.

Не в силах принять оставления Словакии и в знак протеста против этого шага, А. Штромфельд ушёл в отставку с поста начальника Генштаба ВКА. Отчаянный поступок выдающегося военачальника и патриота сыграл в судьбе республики губительную роль: его место занял бывший подполковник Ф. Жулье, в дальнейшем показавший себя как предатель, связанный с организованной контрреволюцией и нанесший рабочей власти удар в спину.

Внутренним последствиям не уступали в тяжести последствия международные. Отступление ВСР помогло укреплению под новой вывеской власти капитала в Чехословакии, облегчило заключение Версальского мира Антанты с Германией уже через 9 дней после принятия Будапештом ультиматума. Развязав себе руки, Антанта смогла вплотную заняться Венгрией, отвечая на все жалобы лишь односторонним ужесточением своих условий. Позднее Б. Кун признавал: «Прав был Тибор в отношении того, что от Антанты нужно было требовать гарантии и что неправильно было до начала немедленных переговоров прекращать военные действия, а тем более отводить наши войска»^[23].

То, чем закончился так блестяще начавшийся словацкий поход, можно сравнить разве только с выводом из Испании интербригад по решению «комитета по невмешательству», да с горбачевским уходом советских войск из Афганистана и стран Варшавского договора. Сопоставимы и морально-политические итоги этих акций.

Можно сказать, с момента принятия ультиматума Антанты история начала «обратный счёт» не только для Словацкой, но и для Венгерской Советской республики. Революции, объективно слившиеся воедино, поверх ещё весьма проблематичных национально-государственных границ, нельзя было разделить безнаказанно. «Открыто водружённое знамя» явственно покачнулось, побуждая врагов и ренегатов как можно скорее его сорвать.