Открывать большевизм заново

К выходу тома 19 издания «Сталин. Труды»

В работе над многотомником «Сталин. Труды» составители ежедневно решают массу прикладных задач. Это отслеживание публикаций и работа в архивах, расшифровка рукописей и подтверждение авторства, уточнение датировок, выявление событийного и документального контекста, поиск персоналий и т.д. Но вместе с тем для адекватной компоновки и подачи материала необходимы содержательные исследования социально-экономической ситуации той поры в стране и мире, специфики становления, выражаясь словами В.И. Ленина, «области Советской республики», стратегии и тактики государственной партии — РКП(б). Без учёта совокупности предпосылок возникновения документов и связей между ними, без критики ограниченных и устаревших трактовок, застрявших в историографии и общественном сознании, легко выдать «на гора» россыпь фрагментов исторического полотна, допускающих вне ответственного подхода произвольные и даже антиисторические реконструкции.

Речь не об изменении характера издания или навязывании читателю позиции составителей. Документальное отражение эпохи и личности автора предполагает, обязывает осуществлять поверку на непротиворечивость и полноту, реконструировать мотивы и логику участников событий. Так при подготовке к публикации сталинских телеграмм с Кавказа осенью 1920 года уточнение дат и сопоставление текстов позволили обнаружить в фондах Архива внешней политики и РГАСПИ десятки ответных посланий Г.В. Чичерина и Г.К. Орджоникидзе (включены в примечания и Приложение 16-й тома). Без них картина переписки была явно не полна. То же касается неопубликованных черновиков И.В. Сталина по вопросам теории за 1920-1924 годы (войдут в том 20-й), разобраться в которых едва ли удалось бы без анализа политической обстановки, дискуссий на партийных форумах, всего объёма сталинского документального наследия той поры.

Периоду начала 20-х посвящено множество исследований. Но необходимость вернуться к этой работе диктуется, на наш взгляд, двумя факторами. Во-первых, обширным, впервые привлекаемым документальным материалом. Во-вторых, явным преобладанием в историографии (наряду с выполненными на высоком научном уровне) работ, посвящённых вопросам, сама постановка которых без достаточных на то оснований подразумевает самостоятельность и зрелость рассматриваемых явлений. В какой степени Ленин следовал классике марксизма, а в какой был новатором? Какие модели нэпа применяли большевики? Какова была линия РКП(б) в вопросах взаимоотношений партии и государства? Как и почему разрешалась проблема партийной демократии? Чаще всего при этом не учитывается уникальность советской политической системы и государственности, для которых почти любая проблемная ситуация случалась впервые. Не было возможности обратиться не только к советскому, но и вообще какому-либо опыту. Острота же и неотложность проблем вынуждали выбирать подходящее решение из тех, что под рукой. В итоге многое делалось не так, как хочется, а массу желаемого воплотить было невозможно.

С отрешением эксплуататорских классов от власти в России началась новая страница всемирной истории. И проблемой для революционного первопроходчества стало решительно всё — от ориентации в социальном пространстве до оценки эффективности сделанного. Использовать опыт Парижской коммуны? Но это иной век, иная стадия капитализма и революционно-демократического движения, иные социальный и национальный контекст. Жизнь убеждала, что революционные ситуации в разных странах и эпохах на практике имели более различий, чем сходства.

Видные деятели РКП(б) подчас кардинально расходились в оценках потенциала и перспектив. В августе-сентябре 1923 года назревала революционная ситуация в Германии. Политбюро считало: империализм не потерпит нового красного очага в сердце Европы, надо ждать новой войны. Куда втянут и нас, ибо мы, само собой, не бросим немецких товарищей в беде. «Тов. Зиновьев! — обращался 22 сентября в ПБ член Президиума ЦКК и член РВС СССР С.И. Гусев. — Не приходило ли Вам в голову, что в случае Германской революции и нашей войны с Польшей и Румынией решающее значение могли бы иметь наступление наше на Восточную Галицию (где поднять восстание нетрудно) и “случайный” прорыв наш в Чехословакию, где при сильной КП вполне возможна революция (в “присутствии” наших двух‑трёх дивизий)…»

Записка сохранила осторожную сталинскую реакцию: «Слишком рано ставится этот вопрос, если его действительно хочет поставить т. Гусев. Сам по себе план проблематичен…» ^[1]

Ещё яркий пример. Выступая 14 декабря 1923 года на дискуссионном собрании курсов секретарей укомов, председатель финкомитета СНК и главного управления профобразования НК Прос Е.А. Преображенский, критиковал излишнюю, по его мнению, централизацию партаппарата. «Военная обстановка кончилась, её больше нет, — констатировал он. — Мы живём в мирной обстановке, когда нет острой опасности, когда можно дискутировать, обсуждать, искать нечто новое. Теперь мы можем вернуть партию к нормальным условиям жизни, которые были в 1917 году, когда мы не доходили до такой мертвечины как в 1923 году…»^[2]

Но В.И. Ленин не разделял такого благодушия. Выступая весной 1922 года на XI съезде партии, он говорил: «Прямого натиска на нас нет, нас не хватают за горло. Что будет завтра, это мы ещё посмотрим, но сегодня на нас не наступают с оружием в руках, и, тем не менее, борьба с капиталистическим обществом стала во сто раз более ожесточённой и опасной, потому что мы не всегда ясно видим, где против нас враг, и кто наш враг. Я говорю о коммунистическом соревновании с точки зрения развития форм хозяйства и форм общественного уклада. Это не есть соревнование, это отчаянная, бешеная борьба, если не последняя, то близкая к тому, борьба не на живот, а на смерть между капитализмом и коммунизмом…» И непосредственно по адресу: «Тов. Преображенский говорил и о том, что по программе нам следовало бы учинить общую дискуссию. Я думаю, что это была бы самая непроизводительная и неправильная трата времени». ^[3]

Да, буржуев свергли. Истекая потом и кровью, побили белых и выгнали интервентов. Но впереди — «отчаянная, бешеная борьба, если не последняя, то близкая к тому…»! Ибо на повестке перестройка структуры общества, общественно-экономические сдвиги формационного масштаба, модернизация и раскрытие потенциала ранее эксплуатируемых, а ныне правящих классов. И конкретных алгоритмов построения социализма нет.

Надо искать путь, исходя из специфики переходного общества, пронизанного силовыми полями противоречивых классовых интересов. И безнадежно, прямо самоубийственно рассчитывать на готовые решения в трудах классиков. «Никакой Маркс и никакие марксисты не могли это предвидеть, — говорил Ленин в цитированной выше речи,— …Маркс не догадался написать ни одного слова по этому поводу и умер, не оставив ни одной точной цитаты и неопровержимых доказательств»^[4] .

Большевики считали революцию наукой, изучали и брали в расчёт классовые интересы не только трудящихся, но и всех значимых социальных групп, нащупывая средства модернизации социальной структуры. В 1920 году Сталин считал, что для подъёма промышленности нужно воспитать рабочее «унтер-офицерство» по аналогии с тем, как краскомы на фронтах Гражданской перенимали навыки социально чуждых военспецов. С введением нэпа он повторил ту же мысль, но теперь об опытных хозяевах-крестьянах, учась у которых, надо создать на селе советскую прослойку, с опорой на которую можно будет приступать к его социализации. Так на разные лады повторялась мысль о необходимость взаимодействия с непролетарскими слоями, расширения социальных навыков трудящихся классов. Для пролетарской диктатуры это путь к административной и хозяйственной самостоятельности, реальной независимости от бывших имущих классов и их прислуги в вопросах организации экономики и власти.

С той же целью с 1923 года в СССР реализуется план административно-хозяйственного районирования страны и перевода десятков промышленных предприятий из развитого центра на национальные окраины для создания там пролетарского ядра. Укреплению социальной базы Советской власти в деревне служили и масштабная налоговая реформа, и стратегия по развитию и укреплению бедняцких и середняцких организаций (кресткомов, комнезамов) — подробный сталинский анализ их экономической и социальной роли сохранила не опубликованная стенограмма совещания комиссии по работе в деревне при ЦК ВКП(б) 15 марта 1924 года. ^[5]

Меры по изменению социального облика советского общества требовали исторического времени, запас которого был завоёван в октябре 1917 года и на фронтах Гражданской войны. И этому служил уникальный инструмент — партия. К сожалению, место серьёзных исследований этого явления в большой мере занято поверхностными работами, оценивающими большевиков от «циничные разрушители государства» до «всецело зависимые от хода истории». Такой разброс говорит о слабой проработке вопроса и не изученности одной из самых значительных страниц не только российской, но и мировой истории. РКП(б) являлась мощным фактором социально-экономических преобразований, столь интегрированным в общественные отношения (в качестве органической части рабочего класса и выразителя объективных интересов широкого круга трудящихся), что её политика оформляла и направляла социальную энергию, сокрушившую контрреволюцию и питавший её мировой капитал. Иначе не объяснить ни Октябрь, ни банкротство антисоветских сил, и останется пенять на «германское золото», «помрачение народа», трагическое стечение обстоятельств и т.п. Впрочем, к науке это отношения уже не имеет.

В сталинских черновиках той поры сохранился скрупулёзный разбор роли компартии с приходом к власти. Генсек писал об овладении мелкобуржуазными массами города и деревни, о границах политики соглашения с буржуазными и непролетарскими группами («приручать и ассимилировать»), о новом видении стихийного и сознательного, о превращении сложившихся и освоенных партией дооктябрьских форм борьбы, о методах маневрирования и использовании резервов. «Сама функция партии изменилась,— рассуждал Сталин.— Раньше она была партией социалистической революции, партией пролетариата, организующей его силы для свержения буржуазии; теперь она — партия пролетариата, орден меченосцев, имеющая свои щупальца во всех без исключения органах власти и руководящая работой последних по строительству и по обороне государства». ^[6]

В сравнении с военно-монашеской организацией, известном ещё из наброска плана брошюры о стратегии и тактике (1921), есть момент, заслуживающий, на наш взгляд, внимания. Это констатация служения, личного растворения коммуниста в партийном коллективе. Партия — не место работы и уплаты взносов. Партия — это судьба, дом и семья. И не на время, не на электоральный срок, а навсегда, до конца. Здесь, в том числе, объяснение побед большевиков. Это отсылка к известному спору о первом параграфе устава: с такими взглядами на борьбу компромисс с меньшевиками мог быть только тактическим. И никакой реакции большевиков кроме самой жёсткой не могли вызвать политические игры вокруг партийного единства.

Но и сама партия, как всякое явление, переживала неизбежные проблемы развития. Со сменой поколений менялся её облик. Активно воздействуя на социальную среду, она испытывала и обратное влияние. Диалектика её бытия оставалась отдельным и остро насущным предметом для пристального и неослабного внимания.

Почему Сталин так и не «пустил в дело» эти намётки и не издал обещанной брошюры — неизвестно. Он сам ссылался на занятость, что, конечно, было правдой^[7].  Но, возможно, не всей. Теория как квинтэссенция практического опыта нуждается во времени. Общественно-экономическая практика начала двадцатых была богата событиями. Но для такой материи три-пять лет — время созревания гипотез, а не выводов. В гипотезах не было недостатка: полистайте номера «Под знаменем марксизма» и «Вестника коммунистической академии». Однако в такой срок новая социальная реальность, пестрящая переходными и тупиковыми формами, не в состоянии развиться вполне, воплотиться в осязаемых связях и закономерностях. Налицо обильная пища для мысли, но о сложившихся концепциях говорить не приходится. Гадать же, подгоняя конкретный исторический процесс под абстрактную модель — значит закрывать дорогу к истине.

Сталин ограничился «Вопросами ленинизма» — без сомнения, новым словом в обобщении десятилетий стратеги и тактики партии. В 1923-1926 годах выходило множество работ о ленинизме, иначе и быть не могло. У Ленина привычно продолжали искать ответы. И тогда, и позже. Но и Ленин «умер… не оставив неопровержимых доказательств»…

Но времени обстоятельно осмотреться не было: отвоёванная у капитала передышка была не бессрочной, надо было идти вперёд. «По звёздам», без возможности заглянуть за горизонт. А значит — с неизбежными петлями и зигзагами. Разбирая этот маршрут, желающие без труда находят нужные признаки и метки. Сопоставляя, к примеру, позиции по нэпу Троцкого, ратовавшего за рынок как естественный инструмент оценки эффективности хозяйствующих субъектов^[8] , и Сталина, уповавшего в деле налаживания хозяйственного баланса на госрегулирование^[9],  можно заявить, что первый был в экономике социализма поборником товарной традиции, а второй — бестоварной. Заявить-то можно, но какова цена «открытия» на почве мимоходом высказанных мнений?

Для новых явлений не было имён — в дело пускались привычные. По-видимому, именно Троцкой ввёл в оборот выражение «первоначальное социалистическое накопление», вокруг которого было поломано затем немало копий. Годом ранее Ленин настоятельно просил не путать госкапитализм в СССР (политику жёсткого ограничения государством товарного сектора) с его классическим пониманием^[10].  Не помогло: до сих пор есть деятели, утверждающие, что в Советском Союзе социализма не было, один госкапитализм. Откровенно мутное происхождение имеют агитационно-полемические «концепты» «казарменного социализма» и «административно-командной системы», обслуживавшие обличения Сталина в создании всесильного партаппарата для устранения конкурентов и обеспечения режима личной власти. Чем и исчерпывается их «научное» содержание.

Однако всё это десятилетиями гуляло и продолжает гулять по историко-экономическим сочинениям, претендуя на прописку в науке по одному праву традиции.

Убеждены, что необходимо вернуться к самому серьёзному изучению эпохи «первого приступа к социализму», не призывая, однако, чохом ревизовать достижения науки в этом вопросе. И, тем более, закрывать глаза на ошибки раннесоциалистического строительства. Но критика эффективна, а выводы полноценны тогда, когда строятся на максимальной совокупности обстоятельств, а не на частных, пусть и важных аспектах. И уж тем более — на предопределённых подходах. Чтобы понять советскую эпоху 20-х годов, освоить опыт социальной практики большевизма, мало упорства и трудолюбия. Нужна непредвзятость. И издание одной-двух тысяч архивных документов само по себе не даст ответов на все вопросы. Но судя по тому, как быстро на этой почве теряют вес иные «исторические концепции», может послужить надёжной путеводной нитью. 

Но готовы ли мы пойти за ней?

P.S. Приобрести 19 том издания «Сталин. Труды», а также подписаться на издание целиком, вне зависимости от того, в каком регионе вы проживаете, можно, направив заявку на электронный адрес sunlabour@yandex.ru или позвонив 8-967-132-48-63.