Международное значение Кубинской революции

(к.философ.н., ведущий научный сотрудник ИЛА РАН)

Более 60 лет отделяет нас от дней, когда к Гаване двигалась триумфальным маршем армия барбудос под командованием 32-летнего Фиделя Кастро. В другой стране столь поворотный момент национальной истории и назвали бы революцией. На Кубе 1 января празднуют ее победу. Вообще же под Революцией – обычно пишут именно так, с большой буквы, – согласно традиции ряда стран региона, принято понимать не краткий акт смены власти либо годы непосредственной борьбы за то или иное общественное устройство, а весь период развития страны в новых социально-экономических, политических и идейно-культурных формах. В этом смысле Ф. Кастро говорил:

«Революция – это когда процесс консолидировался, революция – это когда перемены необратимы». ^[1]

Поэтому минувшие шесть десятилетий можно назвать эпохой Кубинской революции. В едином взаимосвязанном мире XX – начала XXI веков она была и остается крупным международным фактором, значимость которого не измеряется параметрами острова. 

За последние годы российские ученые посвятили ряд работ различным аспектам международной роли Кубы, как историческим ^[2], так и современным ^[3]. Однако предметом специального рассмотрения до сих пор не становилась Кубинская революция как феномен не только национальный, но и международный. Автор видит свою задачу в том, чтобы показать объективные истоки данного исторического явления и его интегральный характер, детерминирующий различные аспекты международной роли страны, ее вклад в формирование региональных и даже всемирных реалий второй половины XX – начала XXI века.

Международные предпосылки Кубинской революции

Значительная роль небольшой страны в общемировых делах имеет давние истоки. Можно сказать, что более 500 лет назад здесь было положено начало рождению мира Новой истории, объективно становившегося уже всепланетным. Поворотным моментом этого процесса явилась драматическая встреча Восточного и Западного полушарий Земли, а отправным пунктом – открытие европейцами первой большой земли по другую сторону Атлантики. Ею была Куба, которую Колумб назвал «островом, прекраснейшим на земле». 

Изображение ключа на гербе Гаваны имеет символическое значение не только для столицы, которая в нынешнем году празднует 500-летие, но и для всей страны, занимающей вдвойне ключевую позицию: между обоими материками Западного полушария и на океанских путях, связывающих Старый и Новый Свет.  Уникальное географическое положение и сопряженные с ним перипетии истории давно уже поставили остров в перекрестье силовых линий мирового развития. 

По территориальной близости к США, – а, следовательно, удобству при прочих равных условиях экономических и иных связей с северным колоссом, но также постоянной угрозе его геополитического гегемонизма, – Куба сравнима только с Мексикой. В то же время остров теснее многих латиноамериканских стран связан со Старым Светом, причем почти со всеми его странами. Африканские корни значительной части народа стали в современном мире предпосылкой развития отношений как с соседним Карибским субрегионом, так и с Черным континентом. Существенным фактором связей с азиатскими странами выступает наличие китайской, японской и арабской общин. Издавна Куба отличалась тесными отношениями с Западной Европой; тут сказываются и близость к заморским владениям Великобритании, Франции и Нидерландов, и продолжительность исторической связи с Испанией. Любителям ссылаться на «доктрину Монро» стоит напомнить: заявка на панамериканизм, сделанная пятым президентом США в 1823 г., юридически не могла распространяться на Кубу – в то время еще европейское владение. 

Начало многим коллизиям «большого XX века» положила испано-американская война 1898 года. Вашингтон впервые заявил претензии на глобальный статус, с тех же пор характеризуемый критиками как империалистический; однако размах антиколониальной борьбы уберег Кубу от аннексии по образцу Пуэрто-Рико, Гуама и Филиппин, открыв возможность пусть вначале неполного, но все же национально-государственного самоопределения. 

Как видим, исторический взлет Кубы, как необходимый фактор общего подъема Латинской Америки, возник не на пустом месте. Вместе с тем до конца 50-х гг. XX века это была лишь возможность. В Латинской Америке сохранялась своя, отличная от Старого Света и Северной Америки, динамика политического развития, а ее участие в общемировых делах оставалось ограниченным. Куба была поставлена в положение неполного суверенитета, обусловленного тотальным экономическим подчинением. 

Столь тесная связь с ведущей державой капиталистического мира оказывала на страну мощное, но крайне противоречивое влияние. С одной стороны, этим создавались объективные предпосылки развития острова как части взаимосвязанного мира XX века. Представления о Кубе как «отсталой аграрной стране» весьма односторонни. Интеграция промышленности и сельского хозяйства, выражавшая уровень объективного обобществления экономики, была для своего времени высокой. Как отмечал кубинский историк К. Таблада, на острове имелась «приемлемая сеть дорог, хорошая сеть связи, включавшая телекс, телефон, коротковолновую связь, кабели, телеграф и телевидение. Некоторые иностранные корпорации уже ввели в нашей стране самую передовую технику организации, руководства, контроля, программирования производства и бухгалтерии экономического управления государственно-монополистического капитализма. Многие иностранные предприятия уже ввели централизованный контроль, осуществлявшийся из Гаваны или из Соединенных Штатов» ^[4]. Довольно высок был уровень политического развития. Кубинское общество отторгало попытки установления террористических диктатур типа преобладавших в Карибском бассейне; конституция 1940 г. была одной из самых демократических в капиталистическом мире. Достижения кубинской культуры были уважаемы во всем испаноязычном сообществе.

Но в то же время характер включения страны в международное разделение труда, практически целиком опосредуемого США, не допускал ни суверенного участия в мировых делах, ни социальной ориентации развития. Он обеспечивал лишь формирование значительного по меркам тогдашней Латинской Америки «среднего класса», ориентированного на «американский образ жизни», однако зачастую в худших его проявлениях. Этим предопределялся резкий контраст богатства и нищеты, разгул насилия и коррупции, засилье организованной преступности и других социальных зол. Кризисная ситуация достигла апогея c установлением в марте 1952 г. диктаторского режима Ф. Батисты, при котором террор стал обыденностью, а североамериканская «Коза ностра» превратилась в первостепенный фактор экономики и политики. Такое положение контрастировало с общим уровнем развития страны, оскорбляло достоинство нации, сохранившей со времени войн за независимость живую традицию самостоятельной борьбы за право самой решать свою судьбу. 

При этом никакая попытка перемен не могла избежать столкновения с системой экономических и политических связей, тотально замкнутой на Вашингтон. Это, в частности, показывает эволюция Партии кубинского народа (ортодоксов), вначале не отличавшейся особым радикализмом. Ее молодежное крыло, в котором начинал политический путь Ф. Кастро, перешло от требований снижения тарифов на электричество и телефон к лозунгам национализации энергетической и коммуникационной компаний, принадлежавших капиталу США. Антиимпериалистическая тенденция не ограничивалась экономической сферой. «Ортодоксы» вместе с коммунистами организовали массовые протесты против отправки солдат на Корейскую войну и заставили правительство отказать в этом Вашингтону. Они же возглавляли кампанию солидарности с патриотами Пуэрто-Рико, где отказ от мобилизации на войну вылился в восстание. Символичный факт: примерно в те же часы, когда в Корее смолкли орудия, патриоты Кубы пошли на штурм казармы «Монкада».

Программа-минимум революции, которую Ф. Кастро называл гуманистической и демократической, исходила из того, что

«не может быть подлинной демократии, когда люди голодают, поскольку подлинная демократия должна основываться на социальной справедливости для всех» ^[5].  

Корпорациям США, затронутым аграрной реформой, Куба предложила компенсацию. Однако власти США уже с середины 1959 г. взяли курс на свержение неугодной власти. Они руководствовались правилом, не знавшим дотоле исключений: рычаги экономических «санкций», дополняемые поддержкой политической и вооруженной «оппозиции», всякий раз принуждали соседей к подчинению^[6].

Однако на долю Кубинской революции выпал, можно сказать, оптимальный для нее исторический момент. Это с предельной ясностью выразил Ф. Кастро:

«Мы добились победы, можно сказать, почти минута в минуту, секунда в секунду именно тогда, когда в мире возникло такое соотношение сил, при котором лишь в крайне трудных обстоятельствах нельзя было бы найти минимальную возможность выстоять» ^[7]. 

На рубеже 50-60-х гг. облик планеты формировали качественно новые процессы. Разгром фашизма и признание Уставом ООН принципа национального самоопределения положили начало демократизации международных отношений. Военно-политическое противостояние двух систем в условиях начала ядерно-космического века достигло пика. На международную арену выходило постколониальное сообщество Азии и Африки. Всеми этими всемирно-историческими сдвигами  определялось «окно возможностей», открывшееся даже небольшим странам при условии, что они внутренне будут способны и готовы им воспользоваться. 

Кубинское «поколение столетия Апостола», вступившее в политическую жизнь под знаком актуализации идей Х. Марти, сформировалось в годы, когда для левой молодежи авторитет СССР, страны-победителя, был неоспорим ^[8]. Претензии США на роль гаранта демократии и антикоммунизм как главная идеологическая догма были дискредитированы многолетней практикой насаждения и поддержки диктаторских режимов. 

На Кубе революционные перемены объективно не могли остановиться на уровне, которого достигали прежде в других странах региона. Это обусловливалось как силовыми аспектами соприкосновения с США, так и исключением кубинской экономики по произволу Вашингтона из сложившегося международного разделения труда. Удар такой силы в условиях середины XX века мог быть парирован лишь путем ускоренной интеграции в иную, также международную, систему организации производства. Для страны, не расположенной к национальному самоубийству, двуединый процесс – вступление революции в социалистическую фазу и вхождение государства в социалистическое содружество – практически не имел альтернативы.  С другой стороны, появление в Западном полушарии социалистического государства сыграло важнейшую роль в приобщении латиноамериканского региона к идеалам и достижениям социального прогресса, уже ставшим неотъемлемой частью действительности Старого Света.

Кубинская революция и два лагеря «холодной войны»: аспекты взаимодействия

Распространенный на Западе и в постсоветской России стереотип «холодной войны» подталкивает к восприятию Кубы лишь как объекта борьбы «сверхдержав», максимум как сателлита одной из них. Мысль об обратном влиянии кажется абсурдной. Но такое восприятие далеко от исторической реальности.

Сделав решающий выбор, Куба отнюдь не принесла в жертву дорого доставшийся национальный суверенитет, а упрочила и расширила его. Разумеется, это происходило в рамках политики как «искусства возможного». Жители острова, открытого ветрам мировой истории, были подготовлены к выбору своей судьбы. Те, для кого «американский образ жизни» стоял превыше права строить будущее вместе с родиной, начали покидать ее еще до января 1959 г. и в дальнейшем также предпочитали «голосовать ногами». Массовая эмиграция, будучи также проявлением особой интенсивности международных связей, в значительной мере избавила остров от жестоких перипетий многих революций. Те, кто остался на родине, не были склонны к инфантильным мечтаниям об абсолютной независимости, но умели понимать, ценить и защищать суверенитет в его исторической конкретности и международной взаимосвязи.

Еще Х.Марти предвидел существенную роль Кубы в реализации сформулированной им идеи мирового равновесия. Вторая половина XX века наполнила максиму Марти: «Родина – это человечество» – новым содержанием. Как ни парадоксально, именно биполярность мира позволяла странам, не упускавшим свой шанс, реализовывать и свободу выбора, и историческую инициативу, и своеобычность мировосприятия. И надо признать: открывшимися возможностями мало кто сумел воспользоваться в такой мере, как обновленная революцией Куба.

Прежде всего, надо подчеркнуть активную  и исторически важную роль страны в назревшем изменении стратегического соотношения сил между сторонами «холодной войны» и характера их взаимодействия на мировой арене. Катализатором сдвига послужил военно-политический кризис, который в СССР и РФ принято называть Карибским, а на Западе – Кубинским. Само его возникновение, будучи следствием военного давления Вашингтона на Гавану, было бы невозможно без согласования ответных мер СССР и Кубой. Вначале Ф. Кастро считал оптимальным подписание двустороннего договора, обеспечивающего безопасность острова. Спустя годы он откровенно изложил причину согласия на размещение советских ракет:

«Мы считали, что это послужит укреплению обороноспособности всего социалистического лагеря… Мы понимали, что присутствие подобного оружия вызовет сильную политическую напряженность, но смотрели на это с точки зрения нашего нравственного долга, нашего политического долга, нашего интернационального долга – так, как мы это понимали» ^[9]. 

Главным международным итогом Карибского кризиса стало осознание обеими «сверхдержавами» неприемлемости мировой войны. Было положено начало формированию глобальной системы ракетно-ядерной безопасности. Звеном этой системы, незаменимым для советской стороны, служила Куба. Осознание этой истины в советском обществе тормозилось завесой секретности. В начале 90-х гг. Р. Кастро поставил точки над i:

«Вооружение, которое мы получали из СССР безвозмездно, являлось помощью нашей стране, и мы всегда будем вспоминать об этом с благодарностью. Однако, чтобы оценка была справедливой, следует добавить: в условиях конфронтации двух систем, социалистической и капиталистической, военные отношения с Кубой обеспечивали СССР большие преимущества. Это, следовательно, были взаимовыгодные отношения… Если бы помощь, оказанная нами СССР в этом отношении, а также риск, которому мы себя подвергали, можно было измерить в терминах материальных ценностей, то Куба была бы не должником, а кредитором бывшего СССР» ^[10]. 

Другим проявлением двусторонней связи процессов национального и всемирно-исторического масштаба надо считать новаторский подход Кубинской революции к проблеме соотношения демократии и социализма. Речь Ф. Кастро 15 апреля 1961 г. воспринималась, прежде всего, как провозглашение социалистического характера революции. Но кубинский лидер подчеркнул и другой ее аспект, назвав «демократической и социалистической». Тем самым переосмысливалась постановка задач революции: демократия переставала мыслиться атрибутом ее буржуазного этапа, лишь переходным к социалистическим преобразованиям, а становилась от них неотделимой. Формулировка Фиделя выражала одну из сущностных черт кубинского освободительного движения, извлекшего уроки из мирового и регионального опыта.

Слитность демократической и социалистической составляющих революции во многом объясняет морально-психологическое воздействие на советское общество начала 60-х годов, особенно на молодежь, кубинского феномена. В нем видели наглядное свидетельство неразрывности прогрессивного развития социализма с общественной самодеятельностью, подлинно народной демократией, информационной открытостью, активным диалогом власти и общества. 

Отношения тесного сотрудничества Кубы с СССР и другими странами социалистического содружества в течение трех десятилетий имели определяющее значение для ее социально-экономического развития и обороны.  В то же время по ряду вопросов внешней и внутренней политики, а также идеологии, между Гаваной и ее партнерами имелись расхождения, особенно заметные в 60-е годы. Выступая 1 Мая 1966 г., Ф. Кастро не скрывал обеспокоенности состоянием марксистской теории:

«Мы не должны допускать, чтобы мысль застаивалась, тем более чтобы она загнивала… Ничто так, как революция, не учит тому, что надо, конечно, ценить опыт других народов во всей его важности, но народ должен стремиться не копировать его, а вносить свой вклад в эту недостаточно развитую науку, а общественно-политические науки именно таковы» ^[11]. 

Преодолению ряда сложностей в советско-кубинских отношениях помогла взвешенная и вместе с тем принципиальная позиция, занятая Ф. Кастро на пике чехословацкого кризиса 1968 года. Кубинский лидер признал решение стран Варшавского договора, при всех его издержках, на тот момент безальтернативным. В то же время он призвал соотечественников и товарищей во всем мире сделать из «горчайшего опыта» необходимые выводы, «раскрыть глубинные причины, которые могли привести к подобной ситуации»^[12].

Сбалансированностью и ответственностью отличалась позиция Гаваны и по вопросу советско-китайского конфликта. В середине 60-х гг. кубинская дипломатия предприняла ряд попыток посредничества между СССР и КНР, делая упор на необходимость совместной помощи Вьетнаму перед лицом агрессии США. Позже, в 1973 г., Ф. Кастро, едва ли не единственный из лидеров государств, посетил освобожденные районы Южного Вьетнама. Особая близость между двумя странами, вынесшими во второй половине XX века тяжелые испытания, была подтверждена в дни китайско-вьетнамского конфликта начала 1979 года. При этом Гавана ни на шаг не отступала от линии на предотвращение расширения конфликта и его политическое урегулирование.

Сказав о роли кубинского фактора в системе мирового социализма, нельзя умолчать о его воздействии на противоположный лагерь «холодной войны». Если на первом направлении акцент переносился на межпартийные и межгосударственные отношения, то на втором ключевая роль принадлежала примеру и образу Кубинской революции.

Далеко не случайно одним из символов бурного 1968 года, глубоко изменившего общество и культуру Западной Европы и США, стал Эрнесто Че Гевара. Да и в целом Кубинская революция открывалась бунтующей молодежи стран Запада теми же чертами, что ранее для молодежи советской. Сила ее идейного и морального воздействия умножалась общностью основных черт культурно-цивилизационного «кода». Такой психологической близостью и притягательностью не обладали ни КНР периода «культурной революции», ни оккупированная Палестина, ни расколотый расизмом юг Африки, ни даже сражающийся Вьетнам.  Без учета кубинского фактора вряд ли возможно адекватное понимание феномена  того бурного года, когда были заложены многие из основ современного мира. Остается лишь строить предположения: не будь Кубинской революции, каким оказался бы выход из кризиса послевоенной модели капитализма? До какой отметки поднялась бы леворадикальная волна? Как скоро подъем сменился бы отливом, и каким именно: неолиберальным, неоконсервативным или, как знать, неофашистским? И чего это могло стоить человечеству в ядерный век?

Кубинская революция и становление исторической субъектности «третьего мира»

Трудно переоценить вклад Кубы и в еще один глобальный процесс. Это – становление объективной и субъективной общности большинства стран, прошедших тяготы колониального либо полуколониального подчинения «избранному» меньшинству человечества. Сообщество завоевавших суверенитет стран наряду с афро-азиатским миром включает в качестве равноправной и важной части Латинскую Америку, которая раньше добилась государственного самоопределения, но еще долго страдала от того, что называли неоколониализмом. Это сообщество стран, по самосознанию постколониальное и антиколониальное, получило в XX веке, расколовшем планету на два «мира» – капиталистический и социалистический, – название «третий мир».

Революционная Куба рано осознала себя органической частью становления «третьемирской» общности. Маршруты первых зарубежных поездок ее лидеров включали ведущие страны Азии. В 1961 г. Ф. Кастро стал одним из соучредителей Движения неприсоединившихся стран (ДНС). Куба оберегала единство ДНС и способствовала урегулированию угрожавших ему конфликтов, дважды председательствовала в нем. Велик ее вклад в то, что к 80-м гг. ДНС стало самой представительной организацией «третьего мира», объединив более 100 стран. Важную роль в становлении этого направления кубинской внешней политики сыграл Рауль Роа Коури – многолетний глава МИД, известный как «министр достоинства» (canciller de la dignidad).

В понимании руководства Кубы, преимущества ее отношений с СССР и другими социалистическими странами налагали на нее особые обязательства по поддержке дружественных стран «третьего мира». Ф. Кастро так сформулировал свою принципиальную позицию:

«Когда мы предоставляем какую-то техническую помощь, нам не приходит в голову выставлять кому-то счет, поскольку мы думаем, что самое меньшее, чем развитая, социалистическая, революционная страна может помочь слаборазвитому миру, – это техникой. Нам не приходит в голову выставлять кому-то счет за оружие или техническую помощь и даже напоминать об этом. Потому что, если мы будем помогать и потом каждый день об этом напоминать, мы будем постоянно унижать тех, кому помогаем… Когда у нас будут тысячи или десятки тысяч технических специалистов, то, конечно, самым элементарным нашим долгом будет оказать по крайней мере техническую помощь тем странам, которые освободятся позже нас или будут нуждаться в нашей помощи» ^[13]. 

Новый характер отношений с «третьим миром» в Гаване рассматривался как рычаг преодоления несправедливого миропорядка, унаследованного от колониальной эпохи. Еще на II конференции неприсоединившихся стран в Каире (октябрь 1964 г.) кубинская делегация заявила, что мирное сосуществование должно распространяться не только на отношения между великими державами, но и на их отношения с развивающимися странами. В принципе ту же идею Ф. Кастро выдвигал в 1985 г.,  ставя во главу угла борьбу за новый международный экономический порядок: «Основную предпосылку независимости стран Третьего мира, суверенитета стран Третьего мира, их развития и даже осуществления их права на проведение социальных преобразований мы видим в ликвидации позорной системы эксплуатации, жертвами которой являются страны Третьего мира» ^[14]. 

Куба выступала в авангарде международной солидарности с теми народами, которым приходилось вести борьбу против колониализма и расизма или противостоять агрессии. Право и обязанность оказывать им моральную и материальную поддержку стали лейтмотивом Первой конференции солидарности народов Азии, Африки и Латинской Америки  («Триконтиненталь»), проведенной в январе 1966 г. в Гаване. 

Выражением той же принципиальной линии стали кубинские военные миссии в ряде стран «третьего мира». Особенно важный вклад они внесли в становление суверенной государственности и коллективной безопасности в Африке. Первая миссия такого рода в 1963-64 гг. помогла не окрепшему после антиколониальной войны Алжиру отстоять неприкосновенность границ. Аналогичную роль выполняла в конце 70-х гг. миссия в Эфиопии. В избавлении Черного континента от колониально-расистских порядков важнейшую роль, по признанию его лидеров, сыграла самая масштабная миссия – в Анголе с 1975 по 1990 гг., где боевую вахту прошли сотни тысяч кубинцев. 

Особо опасная ситуация сложилась в ноябре 1987 г. в районе Квито-Кванавале, где южноафриканские интервенты взяли ангольские войска в кольцо. Ф. Кастро вспоминал: «Мы самостоятельно приняли решение покончить раз и навсегда с нападениями южноафриканских сил». Кубинским военным был отдан приказ ввести в бой танковую бригаду. С острова перебросили подкрепления, в том числе зенитные установки, прикрывавшие Кубу. По словам Фиделя:

«Революция поставила на карту все, поставила на карту собственное существование, пошла на риск крупного сражения на таком расстоянии от нашей маленькой страны».

По его же словам, кубинские и ангольские войска «чуть было не подверглись удару ядерного оружия, которое правительство Соединенных Штатов поставило режиму апартеида» ^[15]. В итоге агрессору было нанесено поражение. Согласившись на переговоры о выводе своих войск, Гавана добилась главного – гарантий безопасности Анголы и независимости Намибии, что стало и началом конца апартеида в ЮАР. 

Военно-политические миссии не должны заслонять от нас другое направление помощи Кубы нуждающимся собратьям по «третьему миру» – социально-культурное. На протяжении десятилетий на острове велось бесплатное обучение тысяч молодых граждан стран, главным образом африканских, вступавших на путь независимого развития. Эта помощь, свободная от узкокорыстных мотивов, обеспечивала партнерам необходимые кадры специалистов, а Кубе – новых друзей ^[16].

В целом историко-политический феномен «третьего мира» во взаимосвязанном мире второй половины XX  в.  трудно представить без Кубинской революции. Десятки лет Куба выступала связующим звеном,  представляя социалистическое содружество в «третьем мире», а интересы  «третьего мира» – в социалистическом; Латинскую Америку в афро-азиатском мире, а «третий мир» как целое – в Западном полушарии. Не будь такого звена, консолидация внутренне различных частей света в составе нового исторического субъекта была бы, по меньшей мере, проблематична. 

У колыбели новой Латинской Америки

Масштабный потенциал Кубинской революции всегда находил выражение в широте спектра международных связей, вызванных ею к жизни. Принадлежа на протяжении трех десятилетий к социалистическому содружеству, относя себя одновременно к «третьему миру», Куба оставалась неотъемлемой частью латиноамериканского сообщества. Ни блокады, эмбарго и санкции США,  ни навязанное ими исключение страны из Организации американских государств (ОАГ) не смогли отлучить ее от ибероамериканской семьи, к которой она принадлежит по праву исторического рождения.

Невозможность умалить многообразное воздействие Кубы на эволюцию региона, как и встречное влияние региональных процессов на остров, обусловливаются спецификой Латинской Америки как объективной целостности, выражаемой уже не первое столетие понятием «Великой Родины» (Patria Grande). Это – единственная в мире «семья» двадцати наций, объединяемых не только территориальным соседством, этнокультурными истоками, общностью или близостью живого языка, но и отсутствием религиозной розни, сравнительно скорой и безболезненной ассимиляцией иммигрантов. Освободительное движение здесь не было национально ограниченным; патриотизм «Великой Родины» сливался со своего рода стихийным интернационализмом. Для нескольких поколений, начиная с С. Боливара и Х. Сан Мартина, помощь братьям по Ибероамерике была моральным долгом и естественным правом. Этим кровным единством и интенсивным взаимовлиянием во многом обусловливалась устойчивость и продолжительность революционных ситуаций, носивших в Латинской Америке не только национальный, но и региональный характер. 

Кубинская революция еще до того, как сделалась мощным катализатором самой масштабной ситуации такого рода, была ее органической частью. Лидеры новой Кубы не «поджигали» мирный и спокойный континент – они сами дышали его грозовой атмосферой, закалялись в его пламени. Э. Че Гевара еще в начале жизненного пути видел революцию в Боливии, готов был сражаться за нее в Гватемале. Ф. Кастро в юности едва не отправился сражаться против деспотии Трухильо в отряде доминиканских революционеров. На двадцать первом году ему довелось, вместо международной молодежной встречи, попасть в огненную купель «Боготасо» – народного восстания 1948 г., положившего начало колумбийской гражданской войне. В 1953 г. монкадисты намеревались провозгласить, что «Куба будет проводить в Америке политику тесной солидарности со всеми демократическими странами континента и что политические эмигранты, преследуемые кровавыми тираниями, угнетающими братские народы, найдут на родине Марти не преследование, голод и предательство, как в настоящее время, а великодушное убежище, братство и хлеб. Куба должна была быть бастионом свободы, а не позорным звеном в цепи деспотизма»^[17].  

Для Латинской Америки тех лет Куба действительно стала Островом Свободы. Не все революции, даже великие, получали столь масштабный и скорый международный отклик. Никого не шокировал ни аргентинец Эрнесто Гевара во главе повстанческой колонны, а затем Центрального банка и министерства промышленности, ни его соотечественник Рикардо Масетти как основатель информационного агентства под характерным названием «Пренса Латина». Да и Ф. Кастро долго воспринимался не только как лидер Кубы, но и как глава «восставшей республики» (república en armas) континентального масштаба, своего рода Боливар XX столетия. 

На обвинения в «экспорте революции» ответ был дан II Гаванской декларацией, принятой в феврале 1962 г., в дни введения Вашингтоном экономической блокады:

«В своем безумии они воображают, что Куба – экспортер революций. Только в мозгах торгашей и ростовщиков может уместиться идея, будто революции можно покупать и продавать, брать и сдавать в аренду, экспортировать и импортировать, как еще один товар»^[18].

Разговоры об экспорте революции неуместны и потому, что «экспортировать революцию» мыслимо лишь туда, где ее не происходит по причине отсутствия внутренних условий. Между тем, в ряде  стран региона 60-х гг. революция уже развертывалась как объективный процесс. Применительно к подобным условиям перед историком может стоять вопрос не о принципиальной допустимости поддержки социально-политических союзников, а о причинах и результатах тех или иных форм поддержки. 

Для Кубы помощь товарищам по борьбе выступала не только делом принципа, но и актом самозащиты от экспорта контрреволюции. В 60-е гг. почти все латиноамериканские правительства позволили сделать свои страны звеньями блокады Кубы и плацдармами подрывных действий экстремистов из эмиграции, не прекращавших террористическую войну. Гаване оставалось отвечать теми средствами и с помощью тех союзников, которыми она располагала. Впоследствии Ф. Кастро признавал:

«Единственное место, где мы не пытались способствовать революции, - это Мексика; во всех без исключения остальных мы делали такие попытки»^[19].

Единственное изъятие понятно: в те годы из всех государств Западного полушария лишь Мексикой не проводилась антикубинская политика, и в этой же стране внутренние противоречия не были чреваты гражданской конфронтацией.

Кубу пытались изобразить исполнителем подрывных планов Москвы, но реальность была противоположной. Ф. Кастро в 1998 г. констатировал:

«Советский Союз всегда категорически возражал против наших усилий содействовать революционной вооруженной борьбе в Латинской Америке» ^[20].

Именно этот вопрос выступал в 60-е гг. главным «раздражителем» отношений Гаваны с советским союзником. 

Но даже в тот напряженный период латиноамериканский вектор Кубинской революции не сводился к поддержке вооруженного пути освободительной борьбы, не предполагал трансляции своего национального опыта на весь регион. В данном контексте заслуживает внимания опыт создания в 1967 г. Организации латиноамериканской солидарности (OLAS). В то время многие были склонны сводить его к поддержке повстанческого движения, вступившего в полосу спада. Однако документы учредительной конференции OLAS убедительно свидетельствуют о поисках новых путей общественного прогресса, характерных для региона вплоть до настоящего времени.

В частности, гаванская конференция OLAS актуализировала стратегический и тактический опыт Войны за независимость XIX века, в том числе идейное наследие С. Боливара. В докладе кубинской делегации освободительное движение середины XX века рассматривалось как борьба за «вторую и окончательную независимость», как продолжение дела борцов против колониализма. Особо подчеркивалось, что «уже тогда в Латинской Америке критерий борьбы был континентальным и понимание ее целей – интернациональным» ^[21]. Можно утверждать: без опыта OLAS не было бы современного необоливарианизма.

Председателем OLAS был избран чилийский социалист Сальвадор Альенде, убежденный сторонник мирного пути революции в своей стране. Как только в ходе президентской кампании 1970 г. этот путь начал приобретать реальные очертания, в его поддержку твердо высказался Ф. Кастро. В ходе встречи с сенатором В. Тейтельбоймом,  одним из руководителей Компартии Чили, кубинский лидер выразил мнение, что избранный левыми Чили путь отражает действительное положение в стране, и одобрил программу Народного единства. Отвечая на вопрос чилийского телевидения, считает ли он возможной победу левых сил на выборах, Фидель ответил:

«Безусловно, да. Я считаю, что в настоящий момент в Чили возможно прийти к социализму путем победы на выборах» ^[22].

Авторитет Кубы и ее лидера, признававшийся всеми течениями чилийских левых, сыграл немалую роль в избирательной победе Народного единства. Гавана решительно поддержала и действия правительства Чили по возвращению стране природных богатств. 
В декабре 1971 г., в один из поворотных моментов политической борьбы в Чили и во всем регионе, Ф. Кастро посетил Чили, объездив за месяц почти всю страну. Встретиться с ним стремились лидеры правительства и левых партий, рабочие, крестьяне и студенты, священнослужители вплоть до кардинала, военные. Далекий от триумфальных настроений, высокий гость говорил языком сурового реализма:

«Против страны, пытающейся дать миру пример достижения в условиях Латинской Америки структурных изменений мирными, конституционными путями… организуются всякого рода экономические и политические заговоры, всевозможные подрывные действия».

Он предупреждал чилийцев о росте фашистской угрозы:

«Фашизм выражается в ликвидации правыми конституционных и законных путей, в насилии с целью не допустить структурные изменения в обществе». 

Лейтмотивом визита можно считать жизненную необходимость единства для отражения угрозы справа. Ф. Кастро подчеркивал:

«Все левые силы должны объединиться на основе общей программы и общей стратегии. И вы не услышите от меня ни единого слова, которое можно было бы понять как осуждение какой-либо из этих сил, ни единого слова, которое служило бы их разъединению»^[23].

Почти за два года до пиночетовского переворота Ф. Кастро предостерег:

«Цена, которой нация расплачивается за поражение, очень велика. Цена, которой расплачивается народное движение, очень велика» ^[24].

Безошибочно нащупав ахиллесову пяту Народного единства, Ф. Кастро твердо высказался за сплочение патриотических сил, как гражданских, так и военных. Не дав изобразить себя врагом чилийской армии, он нашел возможность подчеркнуть:

«В нашей стране выковано тесное и нерушимое единство народа и вооруженных сил, и поэтому мы можем говорить о крепости нашей обороны» ^[25].  

Одержав победу над батистовской армией, руководители новой Кубы уже через десять лет отмежевались от абсолютизации этой стороны своего опыта. С конца 60-х гг. Гавана успешно находила общий язык с военно-реформаторскими режимами Перу, Боливии, Панамы. 28 июля 1974 г., в День независимости Перу, на трибуне рядом стояли командующие армиями этой страны, Аргентины и Кубы. В марте 1985 г. Ф. Кастро говорил:

«Я не опасаюсь возврата к волне репрессивных фашистских военных переворотов правого толка, которые лишь в виде исключения могут произойти в отдельных странах; наоборот, я предвижу возможность того, что, в случае больших социальных потрясений в некоторых странах, из той же среды могут выйти патриотически настроенные лидеры с реалистическим взглядом на вещи, готовые проводить социальные перемены вместе с народом» ^[26].

В последующие десятилетия этот прогноз подтвердился полностью. 

Наследие обоих периодов латиноамериканской политики Кубы – 60-х и начала 70-х гг. – получило продолжение в конце 70-х и в 80-е гг. в действенной солидарности с революционными процессами в Центральной Америке, прежде всего Никарагуа и Сальвадоре. С Кубой начала революции их сближала видная роль вооруженной повстанческой борьбы – не по выбору революционеров, а ввиду отсутствия иных возможностей под игом террористических диктатур. Вместе с тем, дальнейшие политические перспективы этих стран модифицировались как национальными особенностями, так и сдвигами регионального и мирового масштаба. Не зря Ф. Кастро вскоре после победы сандинистов подчеркивал:

«Никарагуа будет не второй Кубой, а новой Никарагуа».

Во всех перипетиях центральноамериканского регионального конфликта, развязанного не ею, Куба проявляла уважение к суверенитету сандинистской республики, ее модели «смешанной экономики и политического плюрализма», многовекторности политических и экономических связей. Делая все возможное для укрепления обороноспособности дружественной страны, помогая в организации силовых структур, Гавана полностью отдавала себе отчет в необходимости политического разрешения конфликтной ситуации и внесла в него необходимый вклад. То же можно сказать о поддержке народного движения Сальвадора в борьбе за демократические и социальные права, завершившейся мирными соглашениями 1992 года.

Еще одна тенденция латиноамериканской политики Кубы 80-х гг. – упор на социальные направления сотрудничества, где ею к тому времени был накоплен наибольший потенциал. В 1980 г., еще до начала регионального конфликта в Центральной Америке, Ф. Кастро предлагал широкое международное сотрудничество в решении социально-экономических проблем Сальвадора и Гватемалы, выражая готовность Кубы взять на себя образовательные и медицинские программы. Такая постановка вопроса предвосхищала приоритеты последующих десятилетий.

Влияние Кубинской революции на судьбы всей Латинской Америки не исчерпывается тем, что удалось свершить ей самой и при ее поддержке – единомышленникам и друзьям. В более широком плане, кубинский фактор существенно ускорил прогрессивную трансформацию латиноамериканских обществ, как и подходов США к региону. Планы «мирной революции» и разного рода реформ стали активно выдвигаться и Вашингтоном, и частью местных верхов не ранее, чем обеим Америкам был явлен кубинский пример. Возможности мирных конституционных форм политической борьбы, прежде в большинстве стран близкие к нулю либо доступные меньшинству, обретали плоть ценой десятилетий тяжелой, зачастую кровавой борьбы, в которой для одних маяком, для других предостережением, для всех ориентиром выступала Куба. И в том, что сегодня латиноамериканская действительность, развиваясь разными путями, ушла далеко вперед от той, которую Кубинская революция подвергала «критике оружием», – весьма значительный, и прямой и косвенный, вклад принадлежит ей.

Вступая в XXI век

Последнее десятилетие XX века дало миру очередной пример жизнестойкости кубинского народа и государства. Небольшой стране, за треть века вторично оставшейся без налаженных связей с ведущим внешнеторговым партнером, пришлось тогда очень нелегко. Тем значимее верность историческому выбору, способность сохранять собственное достоинство, твердость воли и ясность разума, избегая соблазнов отречения от прошлого, сдачи на «милость» вашингтонских и майамских ультра, уже предвкушавших триумф. 

Жизнь подтвердила, что решимость не сдаваться ни при каких условиях, высказанная Фиделем Кастро 26 июля 1989 г. вместе с публичным предостережением о возможности распада СССР, была глубоко продуманным выражением курса на заблаговременную подготовку к «особому периоду в мирное время». Выбор нации определялся не только безусловным приоритетом завоеванного поколениями суверенитета, но и пониманием неразрывного единства самостоятельной государственности с продолжением дела революции, защитой  ее стратегических ориентиров и идеалов социальной справедливости. 

Для мира конца XX – начала XXI вв. поистине трудно переоценить значение решимости кубинцев непреклонно отстаивать Революцию как живой исторический процесс. Небольшая страна, подтверждая моральную высоту и жизненность социалистической идеи, поставила серьезное политико-психологическое препятствие на пути попыток навязывания человечеству «однополярного мира». Это, в частности, нашло выражение в международном движении альтерглобализма, вступившем на общественно-политическую арену под знаком 30-летия героической гибели Эрнесто Че Гевары. 

Оставаясь неотъемлемой частью латиноамериканского региона, Куба помогла патриотам Великой Родины рассеять иллюзии безальтернативности «вашингтонского консенсуса» и проектов типа АЛКА, избежать психологического надлома и упадка. В основу новых моделей прогрессивных преобразований в регионе легли принципы, которые десятилетиями отстаивала Гавана: единство левых сил, проведение глубоких перемен мирным конституционным путем, создание гражданско-военного блока как важнейшего условия защиты демократической государственности, широкий общенациональный диалог, приоритетность социальных программ. 

Жизнестойкость Кубинской революции явилась одним из необходимых условий «левого поворота» в Латинской Америке первых десятилетий XXI века. В 1994 г. Гавана встречала недавно вышедшего на свободу Уго Чавеса. Последующие сдвиги в большинстве стран региона, потрясшие основы «Вашингтонского консенсуса», были бы невозможны без примера, опыта и поддержки Кубы.  В основанную Гаваной и Каракасом как альтернатива АЛКА интеграционную группировку АЛБА вступили Боливия, Никарагуа, еще несколько государств. Куба идейно и политически содействовала созданию других латино-карибских структур без участия США – таких, как УНАСУР и СЕЛАК. Для нее это означало выстраивание преемственной и вместе с тем обновленной системы внешнеполитических союзов, разжимавшей тиски «санкций» и «эмбарго» ^[27]. 

Показательно, что в начале XXI в. международное воплощение получили социальные приоритеты, изначально присущие Кубинской революции. Речь идет о модели сотрудничества, впервые реализованной Кубой и Венесуэлой: боливарианская республика осуществляла льготные поставки нефти, а карибский партнер обеспечивал профессионально-кадровую поддержку ее социальных программ («миссий»). Эта модель, которую можно назвать необоливарианской, за полтора десятилетия вышла далеко за рамки двусторонних отношений. Социальные миссии с кубинским участием развертывались не только партнерами по АЛБА, но и рядом других стран региона. Система преференциальных поставок нефти «Петрокарибе» охватила большую группу государств Карибского бассейна и Центральной Америки, и тоже не одних членов АЛБА. 

Для понимания значимости необоливарианской модели надо учесть весь спектр международных связей стран-участниц. Венесуэла как один из крупнейших в мире обладателей запасов углеводородов, член-учредитель Организации стран-экспортеров нефти, представитель ОПЕК в Западном полушарии, оказывала немалое влияние на состояние мирового топливно-энергетического рынка. Тем самым создавались более благоприятные внешнеторговые возможности для России и других стран БРИКС, что способствовало развитию их отношений со странами АЛБА и регионом в целом. Это придавало необоливарианской модели планетарную проекцию, продолжая традицию борьбы «третьего мира» за новый мировой экономический порядок. 

Наиболее многочисленную группу бенефициаров «Петрокарибе» составляли англоязычные государства Карибского бассейна – члены интеграционного объединения КАРИКОМ, которые еще в начале 70-х гг. отказались от блокады Кубы и ныне блокируют антикубинские и антивенесуэльские меры в ОАГ. В данном контексте важны и более широкие международные связи данной группы стран: принадлежность к Содружеству во главе с Великобританией, ассоциация с ЕС, исторические, этнические, конфессиональные узы, соединяющие их с Азией и Ближним Востоком. 

Социальные приоритеты Кубинской революции получили продолжение и в широкомасштабной помощи пострадавшим от природных и социальных бедствий. Среди тех, кому кубинские медики спасали здоровье и жизнь – чернобыльцы, жертвы ураганов в Центральной Америке, землетрясений и эпидемий в соседней Гаити и далеком Пакистане. 

Гуманный характер имеет и миротворческое направление международной активности. Дипломатия Кубы стала одним из инициаторов, а ее столица – местом проведения переговоров, открывших Колумбии реальный путь к прекращению многолетнего вооруженного конфликта. 

Конструктивный курс Гаваны, контрастирующий с противоправной практикой эмбарго и санкций Вашингтона, обеспечивает стране высокий авторитет у абсолютного большинства мирового сообщества. Уже четверть века Генеральная Ассамблея ООН почти в полном составе голосует за отмену экономической, торговой и финансовой блокады острова. В 2014-16 гг. удалось сделать ряд шагов по нормализации кубино-американских отношений. К сожалению, в последние годы политическая ситуация в США и ряде других стран способствовала ужесточению давления на Кубу и дружественные ей страны, в особенности Венесуэлу^[28]. Противникам боливарианской модели интеграции и новой системы региональных организаций удалось нанести им серьезные удары, однако Гавана продолжает ее последовательно отстаивать.

К чести Кубы, для нее преемственность революционной традиции не означает ни социального консерватизма, ни провинциальной замкнутости, не говоря уже о самоизоляции. В усложняющихся внешних условиях страна демонстрирует потенциал адаптационного изменения модели развития, но делает это самостоятельно, на собственной конституционной и идейной основе.

Подводя итоги, подчеркнем: Кубинская революция, как одна из крупных вех всемирной истории второй половины XX века, качественно изменила международную роль страны. Перестав быть пассивным придатком США, Куба утвердила себя в качестве самостоятельного субъекта международного взаимодействия.  На различных этапах мирового развития страна доказала высокую способность, говоря словами Ф. Кастро, «платить долг человечеству», достойно участвуя в решении проблем своего региона и даже всего мира.

Больше того: есть основания утверждать, что победа Кубинской революции явилась исторической вехой становления общемирового политического процесса как подлинно всепланетной целостности. Человечество многим обязано интеллекту и воле лидеров небольшой страны, политической культуре и стойкости ее народа. Несомненно, что Куба в контексте своих планов поступательного развития имеет объективные и субъективные возможности адекватно ответить на любые вызовы региональной и мировой реальности.

Печатается по сборнику статей ИЛА РАН "Куба Si! 60 лет Революции". М. 44-72