По итогам первых трёх с половиной месяцев нового, 2020-го, года можно однозначно констатировать, что мировая капиталистическая система погрузилась в очередной кризис перепроизводства. Нынешний кризис начался не с биржевого обвала и не с дефолтов по долгам, а с такого явления, казалось бы, не вполне вписывающегося в традиционную схему перепроизводства, как эпидемический шок. Внезапное падение бирж — как и начало кредитного кризиса — провоцируют обычно какие-то трудноуловимые психологически значимые события, хотя перепроизводство зреет как бы за кулисами и подготавливает их. Эпидемический же кризис родственен другим кризисам современности — экологическому, демографическому, и т.д. — которые по отношению к экономике стоят как бы особняком. Природная катастрофа — естественно, не совсем природная, ибо где-то рядом всё равно маячит общий кризис капитализма — сама по себе не есть звено в цепи перепроизводства: напротив, она уничтожает или связывает производительные силы и, следовательно, сама по себе служит смягчению, а не усугублению перенакопления капитала. Но накладываясь на массивный зрелый пузырь перепроизводства, природная катастрофа может способствовать тому, что он начинает лопаться, обнажает скрытое перепроизводство, преобразует его в открытое. Общий кризис капитализма проявляется тут как минимум в не обеспечении должного ответа на естественную катастрофу или должного уровня подготовленности к ней, а по факту — в антагонизме между капитализмом и природой, что делает большинство природных катастроф также не вполне естественными.
Влияние эпидемического кризиса
Эпидемический кризис не есть что-то новое для современного капитализма, из ряда вон выходящее, как не являются чем-то экстраординарным экологический кризис или стихийные бедствия на фоне изменения климата. Хотя эпидемии преследуют человечество на протяжении всей его истории, в последние пару десятилетий мы наблюдаем их в несколько новых качествах. Вирусные пандемии учащаются, их разнообразие и летальность плавно повышается. Помимо собственно изменения климата, готовящего нам на эпидемическом фронте ещё такие сюрпризы, о которых мы не можем и догадываться, в качестве существенного фактора этой обстановки уже давно обозначены капиталистические мегафабрики по производству мяса птицы, свинины, говядины. С одной стороны, рост такого рода производственных мощностей обусловил скачок в потреблении животного белка в развивающихся странах. С другой, как отмечал ещё старина Энгельс, за каждую такого рода победу над природой она нам жестоко мстит: в особенности при капитализме, когда разрозненная тяга отдельных коммерческих товаропроизводителей к извлечению максимальной прибыли не может в принципе иметь ничего общего с гармоничным взаимодействием с биосферными процессами. Не стоит сбрасывать со счетов и рост в некоторых богатеющих странах потребления продуктов дикой природы, достигающий промышленных масштабов выработки с отнюдь не промышленными масштабами санитарно-эпидемиологического контроля. С другой стороны, так же, как на изменение климата иногда накладывается старение инфраструктуры, усугубляющее последствия природных бедствий, так и на эпидемический кризис в свою очередь накладываются кризис здравоохранения, «оптимизируемого» в рамках так называемых «неолиберальных» реформ, кризис городского хозяйства, демографический кризис — и, не в последнюю очередь, конечно, политический кризис, подрывающий доверие и разрушающий всяческое конструктивное взаимодействие между фашизирующимся государством «элит» и значительной частью «низов».
На эпидемический кризис накладываются кризис здравоохранения, «оптимизируемого» в рамках «неолиберальных» реформ, кризис городского хозяйства, демографический кризис — и, не в последнюю очередь, политический кризис
Применительно к экономике, эпидемический кризис не содержит в себе элементов общего перепроизводства. Он может вызвать временный как бы излишек основных фондов в рамках отдельных отраслей, но общий кризис перепроизводства вызревает в силу сугубо экономических причин. Да, «спусковым крючком» может послужить и эпидемический кризис, и даже какая-то крупная природная катастрофа. Но если ничего такого не происходит, то кризис просто вызревает дальше, а множество факторов, способных его спровоцировать, расширяется вплоть до того момента, когда «спустить» кризис с «цепи» сможет обычный сезонный грипп, или даже чей-то единичный чих.
В период эпидемического кризиса резко снижается спрос на услуги общепита, туристические и гостиничные услуги, пассажирские перевозки. Практически обречены коммерческие спортивно-оздоровительные и культурно-развлекательные комплексы. Всё это отнюдь ещё не означает экономический спад. Ведь одновременно растёт спрос на услуги доставки, разного рода бытовой, походный, дачный инвентарь, технику; место пассажирских перевозок занимает растущий грузопоток. А с учётом взрывного роста спроса на всякого рода средства защиты, медикаменты и медицинские приборы экономическая активность в целом может даже возрастать. Конечно, чисто физически число страдающих в том числе от потери работы не может превосходить число выигрывающих; снижается и степень удовлетворённости потребностей — ведь гантели на дому не произведут такого же полезного эффекта, как спортзал, а дистанционное обучение либо хуже по качеству, либо требует повышенных нагрузок на преподавательский состав и самих учащихся. Это ещё отнюдь не означает кризиса капиталистической системы производства с её финансово-стоимостными потоками. В некоторых очагах эпидемии закрываются предприятия, как например в Ухани — отчасти на первоначальном этапе пандемии это было связано с тем, что информации о летальности и агрессивности вируса было ещё мало; производственные цепочки нарушаются, и оборотный капитал как бы связывается из-за невозможности быстро замещать поставщиков. Это означает, впрочем, недопроизводство вместо перепроизводства; и не может вызвать кризиса, если у клиентов основной капитал перегружен относительно спроса, то есть недопроизведен. В условиях же, когда основной капитал перепроизведен, нарушение цепочек бьет по прибыльности, которая и так уже начинает не поспевать за выплатами по кредитам, и, усиливая кризис неплатежей, только подталкивает клиентов к банкротству, сбросу активов, сокращению персонала.
Когда «уханьский вирус» только-только начинал распространяться, и было ещё непонятно, передаётся ли он между людьми, или представляет собой очередной «птичий грипп», мистическим образом связанный с морепродуктами, — множество индикаторов в промышленности уже указывали на неизбежное наступление рецессии, а некоторые показатели — например, превышение доходности краткосрочных облигаций над долгосрочными — возвещали скорый приход кризиса и ранее (весной и особенно летом). Беспрецедентная со времён «испанки» вспышка гриппа лишь помогла политикам у власти сохранить «экономическое лицо».
Перепроизводство нефти
Самым ярким примером того, как эпидемический кризис вскрыл гнойник перепроизводства, стал сектор энергоносителей. Хотя визуально мы увидели перепроизводство собственно сырой нефти до такой степени, что её оказалось негде хранить, корректнее здесь всё же было бы говорить о перепроизводстве не нефти, а капитала в сфере её добычи. Прежде всего необходимо сделать небольшой исторический экскурс и понять, как особенности нынешнего кризиса перепроизводства связаны с характером прохождения предыдущего кризиса. Как мы помним, начался он летом 2008 года, а уже в октябре цены на основные товары — особенно на энергоносители — стали резко снижаться и поставили многих производителей на грань банкротства. Но ещё стояли во главе международной монополии ОПЕК такие титаны как Чавес и Нежад, ещё здравствовал Каддафи — цены тогда удалось удержать от падения, и энергетический сектор стал островком стабильности в бушующем море пессимизма. Массивными кейнсианскими мерами рецессию тогда переломили; тем не менее, «плохие долги» тех банков и компаний, которые должны были обанкротиться в «первом мире», повисли мертвым грузом в виде национализированных долгов, долгов государства, и в отсутствии перспектив роста — выход из кризиса задержался на неопределённый срок — единственной привлекательной сферой вложений для денежного капитала, подогреваемого низкими процентными ставками от ФРС и ЕЦБ, стала спекуляция нефтяными фьючерсами. Нефтяные котировки в конце концов закрепились где-то в диапазоне 110-120 долларов за баррель, и только потом стали показывать тенденцию к снижению — в основном за счёт действий Саудовской Аравии, пытавшейся (по-видимому, не без давления со стороны империалистических центров) демпинговать из-под полы. Так или иначе, спекуляции фьючерсами перестали приносить доход, и после некоторого периода неопределённости разразилась уже «сланцевая революция» — на фоне сохранявшихся монопольных цен на нефть, перспективными стали долгосрочные вложения в новые технологии добычи из более «неудобных» источников методом так называемого гидроразрыва пласта. Очевидно, что в среднесрочной перспективе такое направление вложений капитала — а гидроразрыв это и есть капитал, вкладываемый в видоизменённые недра и в технологии наподобие горизонтального бурения и т.п. — ничем не оправдано, кроме сложившейся после кризиса конъюнктуры, и обречено было прерваться таким насильственным способом как новый кризис. Ведь текущий мировой спрос на нефть вполне ещё может поддерживаться из источников с себестоимостью добычи в 20, 10, а то и 3-5 долларов за баррель, которых тоже немало. Коронавирус стал, таким образом, искрой, от которой оставшаяся от предыдущего кризиса «канистра с нефтью» вспыхнула, как факел, и рынок энергоносителей достиг того самого дна, на котором он и должен был оказаться 10 лет назад, но на которое ступил вот только сейчас. Впрочем, сама по себе эта «горящая канистра» является не более чем маленькой канистрой, вокруг которой ещё растёт густой экономический «лес», которому предстоит «гореть» хоть и не так эффектно, как бензину, но с гораздо большей площадью пожара.
Когда коронавирус ударил по пассажирскому транспорту, и возникла необходимость вновь сократить добычу нефти из-за падающих цен, на совещании ОПЕК+ российская делегация заявила, что не желает более терять рынок, и демонстративно покинула встречу. Саудовцы, в свою очередь, восприняли это как зелёный свет для демпинга. В течение следующих нескольких недель цена на нефть опустилась на уровень 1998 года и даже ниже, после чего договорённости снизить добычу всё-таки были достигнуты, и в гораздо большем объёме, чем оговаривалось в марте. США отказались к ним присоединиться как к «преступным» по их законодательству; тем не менее, добыча в Техасе начала снижаться просто по факту низких цен — формально условия, которые поставила Россия для сокращения со своей стороны, вроде бы выполняются. Однако спрос продолжает падать, нефтехранилища — переполняться; кто-то должен уйти с рынка, но уходить никто не хочет; американский сланцевый сектор, рассчитывающий в случае чего на тарифную защиту, в разы сжиматься не собирается; Мексика вообще отказалась присоединиться к новой договорённости ОПЕК+; значит, сдаться должен будет кто-то из экспортеров, но сдаваться никто не желает — все ждут, пока «умрет» кто-то другой; в некоторых местах цена на нефть даже стала отрицательной — то есть, добытчики готовы не просто нести убытки, но и доплачивать потребителям за недостающие мощности по хранению. На некоторых биржах цена даже опускалась до минус 38 долларов за баррель. Столько, конечно, никто доплачивать не будет — это не более чем краткосрочные «пирамиды» на рынке фьючерсов, посредством которых крупные спекулянты обыгрывают мелких, ибо никто заранее не знает, на каком уровне начинается отскок вверх; тем не менее, тенденция готовности доплачивать, в том числе за счёт бюджетов стран, налицо. Китай, с другой стороны, вовсю пользуется ситуацией и наращивает стратегические запасы нефти для своего химпрома, транспорта и фабрик (только в Саудовскую Аравию направлено 84 танкера, несущих 2 миллиона баррелей каждый), спешно строя новые хранилища, как раньше полевые госпитали. Скоро, возможно, мы увидим, как нефть закачивают просто в утрамбованные дыры в песке — её ведь так и продолжают добывать в надежде, что у кого-то, кто послабее, добычу вот-вот парализует всеобщей забастовкой или чем-то наподобие. Что это — сумасшествие, или экономическая война? Очень похоже на второе.
Кризис здравоохранения и действия правительств
Не вдаваясь глубоко в технические детали, можно констатировать, что мощнейший за 100 лет эпидемический кризис застал капиталистическую медицину 21-го века врасплох. По идее, больных гриппом — если у них есть какие-то серьёзные осложнения, угрожающие жизни, но которые можно и дОлжно на текущем уровне медицины побороть — следует госпитализировать исключительно в изолятор. Врачи туда заходить не должны; медсестры — тоже пару раз за сутки, лишь на постановку капельниц. Противочумные костюмы им для этого не очень-то, в общем, и нужны — достаточно поддерживать помещение в проветриваемом состоянии и с хлоркой, пациентам с симптомами — в присутствии персонала закрываться, персоналу — тщательнее мыться, почаще менять халаты, возможно также маски и очки. Капитализм же превратил здравоохранение в систему, при которой врачей почти нет (помещения-то выделить — не такая уж проблема); оставшиеся врачи берут столько ставок, что у них не то что нет иммунитета, а подчас и сил выживать — без всякой инфекции — едва хватает; медсестёр — мизерное количество, причём значительную часть из них составляют либо практикантки из стран «третьего мира» без знания языка, либо полуграмотные домохозяйки на иждивении супругов-охранников и полицейских. Никто другой не идёт работать за такую мизерную плату. Зато появились томографы, констатирующие у «запущенных» — а других при строе, при котором ходить с температурой считается чем-то нормальным и даже обязательным для выживания — пациентов отсутствие лёгких, а также некоторые заменяющие лёгкие аппараты, с которых, впрочем, шансов слезть ногами вниз, а не вперёд, уже не так и много. Ещё надо добавить, что производство этих аппаратов — как и тех же хирургических масок — экономика не смогла существенно увеличить за несколько месяцев пандемии просто потому, что, видите ли, закупаемые для этого производственные линии могут вскоре оказаться невостребованными, а компенсаций за подобный риск нигде не предусмотрено.
Вышеописанный кризис наслаивается на демографический — население катастрофически постарело, и ему требуется на порядок больше медицины, чем, скажем, во времена «гонконгского вируса», по летальности уступающего нынешнему раза в два; но поразившего общество послевоенного «бума рождаемости» в момент его расцвета, а не старости.
В-общем, контролируемая традиционным способом пандемия означала бы риск полного распада системы здравоохранения с возможной паникой вплоть до остановки систем жизнеобеспечения городов; и там, где капиталистические правительства прозевали возможность для точечного карантина, они идут на национальный карантин, «откусывающий» от экономики значительную долю вплоть до десятков процентов — что, с одной стороны, чревато кризисом уровня «великой депрессии», а с другой как раз и погружает экономику на долгожданное «дно», не достигнутое по итогам 2008-09 годов из-за «национализации убытков» — впрочем, без которой и на сей раз, похоже, не обойдётся. Какая из двух тенденций пересилит — «классическая» или «депрессивная» — думается, мы узнаем уже в течение следующих нескольких месяцев.
Влияние чрезвычайных мер на экономику
То, что меры капиталистических правительств направлены против трудящегося населения и заставляют платить за эпидемический кризис именно его — не вызывает сомнения. В частности, перекрытие сухопутных границ между странами со схожим уровнем пандемии для трудовых мигрантов и отдыхающих есть безусловно вопиющее нарушение социальных прав в рамках хорошо известных стратегий «тащить и не пущать» и «как бы чего не вышло«. Параллельно можно было бы рассмотреть и вопрос о неэффективности мер властей как по точечному, — за исключением некоторых стран, где помогла неблагоприятная для вируса жара, — или, как обычно, обделённых «нормальной» буржуазной диктатурой государств вроде Китая, Лаоса или Вьетнама, — так и по национальному карантину просто потому, что палочникам, совсем ещё недавно калечившим людей на улицах Нью-Йорка, Парижа, Франкфурта, Стамбула, Москвы и т.д., значительная часть общества в принципе не доверяет, не желая никакие — даже самые разумные — карантинные и чрезвычайные меры отдавать в их руки. Данный обзор, впрочем, посвящён экономике, так что будем говорить не о прямом удушении, а о косвенном влиянии правительственных мер на благосостояние через экономический кризис.
Сфера услуг.
Принудительное закрытие предприятий сферы услуг усугубляет её кризис и, по всей видимости — несмотря на заклинания о «поддержке малого бизнеса» — фактически приведёт к банкротству отрасли в её нынешнем виде, ибо двух-трёхмесячное закрытие предприятий мелкий капитал обычно на нынешней стадии капитализма не выдерживает. Основными плательщиками за кризис здесь опять, впрочем, становятся наемные работники, выбрасываемые на улицу с мизерными подачками, — причём выписываемыми только в наиболее развитых странах и лишь для того, чтобы было чем расплачиваться с банкирами за ссуду; после же окончания карантина условия приема обратно на работу в виде зарплат, нагрузок, безопасности, здоровья труда будут гораздо менее благоприятными, чем сейчас.
Капиталы мелких собственников, перейдя за бесценок в руки привилегированных получателей господдержки и банковских кредитов, составят базис для колоссального «пузыря» инвестиций в «удаленку», роботизацию, и прочие новые технико-технологические элементы реального капитала
По последним данным, в Индонезии из-за общенационального карантина потеряли работу в сфере услуг уже 3 миллиона человек, ещё 70 миллионов — в зоне риска. Сообщают о смертях из-за психологического стресса на фоне многодневного недоедания. Кстати, Индонезия — страна с довольно закредитованным населением, пережившая 20 лет потребительского бума. Это один из самых первых кандидатов на дефолт, в том числе и политический. Как сообщают СМИ, страна сейчас интенсивно берет в долг — 5 млрд. долл. на рынке облигаций и ещё 750 млн. у международных финансовых институций.
Но и мелким собственникам капиталов тоже не поздоровится, и они таким образом окажутся в рядах «окончательных плательщиков за кризис» 2009 года — в результате мы и достигнем, по-видимому, того самого долгожданного «дна», после которого может наконец-то начаться полноценный рост, так и не увиденный нами в 2010-11 годах. Капиталы мелких собственников, перейдя за бесценок в руки привилегированных получателей господдержки и банковских кредитов, при малейшем пост-карантинном оживлении — учитывая ещё и неизбежные структурные изменения, которые уже показал в сфере услуг посткризисный Ухань — начнут приносить баснословные прибыли, которые, по-видимому, составят базис для колоссального «пузыря» инвестиций в «удаленку», роботизацию, и прочие новые технико-технологические элементы реального капитала. Этот пузырь довольно быстро, впрочем, натолкнётся на неплатёжеспособность средних и низших слоёв и лопнет довольно быстро — скорее всего, уже к 2025 году. Некоторые страны, конечно, приняли на вооружение более мягкую политику в сфере услуг — они запретили взимать арендную плату на период карантинных мер, отменили все налоги и сборы, но в целом это всё же косметические меры, не затрагивающие основ системы. При длительном карантине они встретят сопротивление других групп, преследующих корыстные интересы, — наподобие арендодателей и их кредиторов, — и вряд ли могут быть эффективно продолжены.
Промышленность и строительство.
Первый удар по промышленности пришёлся на февраль, когда после закрытия производств в китайской провинции Хубэй в некоторых странах стала ощущаться нехватка автозапчастей (это один из центров автопрома). Помимо провинции Хубэй были закрыты на карантин, насколько я понимаю, муниципалитеты Вэньчжоу и Нинбо. О том, что останавливали обувные фабрики Вэньчжоу, никакой информации пока не проходило. Впрочем, Китай так и не докатился до общенационального карантина. С одной стороны, именно в Китае началась эпидемия, но с другой Китаю сильно повезло — вирус начал распространяться как раз в канун китайского Нового года 24 января, после которого сфера услуг и так не работает минимум три дня, а промышленность — минимум неделю. Потом каникулы продлили до 8 февраля, а за это время инфицированных из групп «А» и «С» — посетителей Уханя и их контакты — установили и плотно изолировали, у большинства же из группы «Б» — тех, с кем они случайно контактировали на вокзалах, в метро и т.д. — симптомы к концу второй недели уже проявились, и их вместе с родственниками изолировали тоже. По схожей схеме действовали тогда Вьетнам, Россия и некоторые другие страны, где первую волну эпидемического кризиса — уханьскую — побороли без всякого национального карантина уже к середине февраля. Другим странам либо повезло меньше, либо же эпидемиология там оказалась никудышной — в результате распространение вируса вышло из-под контроля, и в течение буквально месяца такие регионы как Милан, Нью-Йорк, а вслед за ними и ЕС в целом превратились во второй Ухань. Тут же грянула вторая волна эпидемического кризиса — теперь «ЕСовская» — с которой не справилось и большинство жарких стран. Если поначалу стали останавливаться фабрики в Италии м Испании, то теперь дошло и до Сингапура, где эпидемия захлестнула общежития трудовых мигрантов — такой вот неолиберальный рай. Заглохло и строительство, что гораздо серьёзнее, ибо годовые темпы строительства нагнать после окончания карантина будет сложнее, чем работу промышленности. Я бы даже сказал, что это просто невозможно. Всё же решающим фактором, повергнувшим мировую — в частности, китайскую — промышленность в рецессию стали не эти очаговые промышленные и строительные карантины, — которые уже постепенно снимают, ибо денежки-то не хочется терять, — а обвал энергетического рынка, бирж, и развившийся на этом фоне пессимизм (небеспочвенный) по поводу окупаемости капитальных вложений — именно падение капитальных вложений стало основной компонентой пресловутого китайского 8-процентного спада по итогам 1-го квартала, а даже не услуги и не экспорт. Говорят, что рынок ценных бумаг упал из-за пандемии, но это не совсем так. Говорят о некоем «кризисе доверия», вызвавшем «кредитный шок», при этом забывая, что фондовый рынок, растущий на доверии — это точное определение фондового пузыря. Подъем фондового рынка после 2010 года не имел серьёзной экономической базы, так как экономика — как указывалось ранее — лишь сейчас, на фоне ожидаемого банкротства энергодобычи и услуг, встала перед перспективой реального «дна» и, соответственно, реального «свежего» роста. Впрочем, не 100%-й факт, что эта перспектива и в этот раз реализуется. Если Трамп введёт тарифы, как он грозит, на нефть, чтобы спасти сланцевых производителей, то их «плохие долги» перейдут к потребителям бензина. То же самое будет, если ОПЕК сумеет договориться с американцами и вернёт цены на уровень 50-100$ за баррель. Сферу услуг, опять же, могут выкупить «спасательным«. Впрочем, все эти варианты менее вероятны.
По последним сведениям, китайские фабрики уже начали сокращения в связи с падением зарубежного спроса на китайские товары. Первыми выгоняют с работы мигрантов — как внутренних, так и иностранных. При этом правительство — видимо, почуяв «классический» характер кризиса — спешно объявляет о новых кейнсианских мерах. В этот раз основными секторами вложений станут не железные или автомобильные дороги, а промышленный интернет, интернет транспортных средств, цифровая инфраструктура класса «умный город», работа на удалении, онлайн-обучение и медицинские услуги в онлайн. Также будут стимулировать досрочное обновление основных фондов предприятий — видимо, налоговыми мерами.
Южнокорейская экономика — в технической рецессии, Тайланд также продемонстрировал спад промышленного производства более чем на 11%, хотя некоторые отрасли — например, пищевая — немного подросли. Отрасль по производству туалетной бумаги вообще во многих странах отчитывается о рекордных за первый квартал прибылях. Гонконг прогнозирует спад экономической активности по итогам года на 4-7%.
Текстиль.
Следующей после услуг и энергоносителей отраслью, наиболее пострадавшей из-за кризиса, оказался текстиль. Видимо, людям в развитых странах типа ЕС сейчас явно не до новой одёжки. До 80 процентов камбоджийских текстильных фабрик (это 800-тысячная отрасль) уже в начале апреля столкнулись с острым падением заказов, а к концу экспорт обвалился на 50%. Сто тридцать фабрик к концу месяца частично или полностью закрылись, другие сокращают персонал. Часть работников возвращается в деревню — «помогать родителям выращивать рис», но не у всех есть такая возможность. Правительство обещает выплачивать увольняемым по 40 долларов в месяц и обязать работодателей платить ещё по 30, при том что прожиточный минимум в провинциальных городах составляет 88, в столице — 128$ в месяц. Попробуй, проживи. В Бангладеш уволен миллион работников текстильной отрасли, в Бирме — 70 тысяч на грани увольнения. Вьетнам сообщает о 15%-м обвале экспорта текстиля (хотя в целом за первые 4 месяца 2020г. экспорт даже немного подрос). Можно только представить, что творится в текстильной отрасли в регионах с более дорогой рабочей силой, чем ЮВА — ведь зарплата квалифицированной швеи в той же Камбодже составляет не более 200-300$ в месяц при неблагоприятнейших условиях труда.
Продолжение следует.