«Шоу в Вулвиче» показывает, с какой наглостью наши правители пренебрегают своими собственными законами и правилами, когда им это выгодно.
В ходе вчерашнего (26 февраля) судебного разбирательства обвинение приняло на вооружение столь суровые и явно необоснованные аргументы, что я пришёл в замешательство относительно того, как же изложить их, чтобы всё это не казалось карикатурой или несправедливым преувеличением с моей стороны.
На самом деле, то, что происходит в этом суде, давно вышло за рамки карикатуры. Всё, что я в состоянии сделать — это заверить вас в том, что пересказываю именно то, что в действительности происходило.
Как обычно, сначала я рассмотрю процедурные вопросы и то, как обращаются с Джулианом, прежде чем приступить к четкому изложению юридических аргументов.
Судья Барайцер: фальшивая забота, стыдливые оправдания, реальный гнев
Ясно, что Ванессе Барайцер дали указание имитировать заботу, спрашивая — в конце каждого сеанса перед тем, как мы в любом случае уходим на перерыв — чувствует ли хорошо себя Джулиан, и желает ли он перерыва. Затем обычно игнорирует его ответ.
Вчера он довольно долго говорил в ответ, что не может нормально ничего расслышать в своем стеклянном ящике, и не может общаться со своими адвокатами (вчера в какой-то момент ему начали мешать передавать записки своему адвокату, что именно и послужило фоном для того, как я позже узнал, что ему агрессивно не позволили на прощание пожать руку Гарсону).
Барайцер настаивает на том, что ему можно позволить быть услышанным только через его консультантов, что — учитывая то, как его лишали возможности давать им инструкции — немножко перевалило через край. После чего у нас был 10-минутный перерыв, в то время как Джулиану и его адвокатам разрешили говорить внизу в камерах — по-видимому, для большего удобства прослушки.
По возвращении Эдвард Фицджеральд подал официальное ходатайство о том, чтобы Джулиану разрешили сидеть рядом с его адвокатами в зале суда. Джулиан — джентельмен и интеллектуал, а не террорист. Барайцер ответила, что выпустить Ассанжа из дока в корпус суда означало бы высвобождение его из-под стражи. Для этого требуется ходатайство о выпуске под залог.
Теперь уже адвокат со стороны обвинения — Джеймс Льюис — вмешивается на стороне защиты, пытаясь поспособствовать тому, чтобы с Джулианом не столь экстремально обращались. Он не вполне уверен, — говорит он со скромностью, — в правильности того, что нахождение Джулиана внутри суда в сопровождении сотрудников службы безопасности означало бы, что заключенный больше не под стражей.
Заключенные, — даже самые опасные из террористов, — давали показания из бокса для свидетелей внутри суда для адвокатов и мирового судьи. В верховном суде заключенные часто сидели рядом со своими адвокатами на слушаниях о выдаче; в крайних случаях, особо жестоких преступников приковывают наручниками к сотруднику службы безопасности.
Барайцер отвечает, что Ассанж может представлять опасность для общественности. Это вопрос здоровья и безопасности. Каким образом, думают Фицджеральд и Льюис, у неё есть возможность провести необходимую оценку риска? Необходимо решение Груп-4, чтобы это стало возможным [примечание переводчика. Возможно, имеется в виду одна из британских охранных компаний].
Да, она действительно это произнесла. Груп-4 должна решать.
Она самопроизвольно начинает бросаться жаргоном в стиле Далека. «Оценка риска» и «Здоровье и безопасность» весьма показательны. Затем она начинает походить на что-то ещё худшее, чем Далек — на особо глупого провинциального чиновника крайне низкого класса. «Нет юрисдикции»; «в компетенции Груп-4».
Немного поправляясь, она твердо заявляет, что доставка под стражей может означать только доставку на скамью подсудимых, а не куда-либо ещё в зале суда. Если защита желает, чтобы он находился в зале суда, где мог бы лучше слышать разбирательства, то они лишь могут подать ходатайство на залог и его освобождение из-под стражи в целом.
Затем она бросает взгляд на обоих адвокатов в надежде, что они сядут, но оба все еще на ногах.
В свойственной ему неуверенной манере Льюис говорит, что «обвинение нейтрально в отношении этой просьбы, конечно, но, право, я действительно не думаю, что это правильно». Он смотрит на нее как добрый дядюшка на любимую племянницу, только что начавшую пить текилу из бутылки на семейной вечеринке.
Барайцер завершает тем, что защита должна представить письменные аргументы до 10:00 завтра по этому вопросу, после чего она проведет отдельное слушание по вопросу о положении Джулиана в суде.
День начинается с очень сердитого обращения магистрата Барайцер по отношению к общественности, находящейся в зале суда. Вчера, по её словам, в зале суда была сделана фотография. Делать фотографии или пытаться фотографировать в зале суда является уголовным преступлением.
Ванесса Барайцер выглядит при этом так, как будто жаждет кого-то запереть под замок. Она также, кажется, в своем гневе делает необоснованное предположение, что тот, кто сделал фотографию из зала для общественности во вторник, все еще находится там в среду; я подозреваю, что нет.
Сердиться на публику в случайном порядке, должно быть, создаёт ей большой стресс. Я подозреваю, что она много кричит в поездах.
Госпожа Барайцер не увлекается фотографией — она, кажется, единственная публичная персона в Западной Европе, у которой нет фотографий в Интернете. Действительно, средний владелец сельской автомойки оставил в Интернете больше доказательств своего существования и истории своей жизни, чем Ванесса Барайцер.
Что не является преступлением с её стороны, но я подозреваю, что вычищение информации из сети достигается не без значительных усилий. Кто-то предложил мне мысль, что она является голограммой, — но я думаю, что нет. У голограмм больше сочувствия.
Меня позабавило уголовное преступление под названием «попытка сфотографировать в зале суда». Насколько некомпетентным нужно быть, чтобы попытаться сделать фото, и не сделать его? А если не было сделано ни одного фото, то как они доказывают, что кто-то пытался именно сделать фото, а не отправить текстовое сообщение своей маме?
Я подозреваю, что «попытка сфотографировать» — это преступление, на котором можно было бы поймать кого-то, кто прибыл с большой зеркальной фотокамерой, штативом и несколькими установленными осветительными коробками — но ни один из таких людей, похоже, не попал в зал для общественности.
Барайцер не указывает, является ли уголовным преступлением публиковать фотографию, сделанную в зале суда (или даже пытаться опубликовать фотографию, сделанную в зале суда). Я подозреваю, что это так. В любом случае, Le Grand Soir опубликовала перевод моего вчерашнего отчета, и там вы можете увидеть фотографию Джулиана в его пуленепробиваемой стеклянной антитеррористической клетке.
Не сделанную, я спешу добавить, мной.
Выдача за политические преступления?
Аннулирование договора об экстрадиции между Великобританией и США
Теперь мы подошли к рассмотрению собственно юридических аргументов относительно запроса о выдаче.
К счастью, их довольно просто подытожить, потому что — хотя у нас было целых пять часов юридических дознаний — в основном они состояли из того, что обе стороны конкурировали, ссылаясь на множество «авторитетов» — например, на мертвых судей — чтобы поддержать свою точку зрения и, таким образом, вновь и вновь повторяя одни и те же точки зрения с толкованием бесчисленных цитат, от которых очень мало пользы.
Как предопределено вчера мировым судьей Барайцером, обвинение утверждает, что статья 4.1 договора об экстрадиции между Великобританией и США не имеет юридической силы.
Правительства Великобритании и США заявляют, что суд обеспечивает соблюдение внутреннего законодательства, а не международного права, и потому договор не имеет силы. Этот аргумент внесли в суд в письменном варианте, к которому у меня нет доступа.
Но из обсуждения в суде становится ясным, что обвинение утверждает, будто бы Закон об экстрадиции 2003 года, в соответствии с которым действует суд, не делает исключения для политических нарушений. Все предыдущие акты о выдаче исключали выдачу за политические нарушения, так что это должно быть намерением суверенного парламента — отныне выдавать политических нарушителей.
Начиная приводить аргументы, Эдвард Фицджеральд утверждает, что одного Акта об экстрадиции 2003 года недостаточно для фактической экстрадиции. Для выдачи требуются две вещи: общий закон о выдаче и договор о выдаче с соответствующей страной или странами.
«Нет договора, нет экстрадиции» всегда было нерушимым правилом. Договор был самой основой запросов на выдачу. Таким образом, сказать, что выдача не регулируется условиями самого договора, в соответствии с которым она производится, означает создать юридический абсурд и, следовательно, злоупотребление процессом.
Он приводит примеры судебных решений, вынесенных Палатой лордов и Тайным советом, где предусматриваемые договором права считались подлежащими исполнению несмотря на недостаточную включённость во внутреннее законодательство — в частности, чтобы не допустить выдачи людей, которым грозит смертная казнь, из британских колоний.
Фицджеральд отмечает, что, хотя Закон о выдаче от 2003 года не содержит запрета на выдачу за политические преступления, он не предусматривает, что в договорах о выдаче не может быть такого запрета. А договор об экстрадиции от 2007 года ратифицирован после акта об экстрадиции от 2003 года.
На этом этапе Барайцер перебивает и говорит, что яснО намерение парламента, состоящее в том, что экстрадиция за политические нарушения возможна. В противном случае они не опустили бы планку, как она стояла в предыдущем законодательстве. Фицджеральд отказывается согласиться, заявляя, что в акте не говорится ни слова о том, что выдача за политические преступления не может быть запрещена договором, разрешающим выдачу.
Затем Фицджеральд продолжает говорить, что международная юриспруденция в течение столетия или более признавала, что политических нарушителей не выдают. «Никакой политической выдачи» не было включено в Европейскую конвенцию о выдаче, в Типовой договор Организации Объединенных Наций о выдаче, и в Конвенцию Интерпола о выдаче.
Это было в каждом договоре Соединенных Штатов о выдаче с другими странами — и по настоянию Соединенных Штатов начиная с времён более века назад.
И то, что правительства Великобритании и США заявляют, что это не применимо, является поразительным и создаёт ужасающий прецедент, который поставит под угрозу всех диссидентов и потенциальных политзаключенных, бежавших в третьи страны из Китая, России и вообще от различных режимов по всему миру.
Фицджеральд заявляет, что все крупные государства согласны с тем, что существует два вида политических преступлений. Чистое политическое преступление и относительное политическое преступление.
«Чистое» определяется как измена, шпионаж или мятеж. «Родственным» политическим преступлением является деяние, обычно являющееся преступным, — например, разбойное нападение или вандализм, — и совершаемое по политическим мотивам.
Каждое из обвинений против Ассанжа является «чистым» политическим преступлением. Все обвинения, за исключением одного, предъявлены в шпионаже, а обвинение в неправомерном использовании компьютера сопоставляется обвинителями с нарушением Закона об официальной тайне, чтобы соответствовать критерию двойного преступления.
Главным обвинительным аргументом в том, что Ассанж стремится нанести ущерб политическим и военным интересам Соединенных Штатов, является само определение «политического преступления» применительно к любым органам власти.
В ответ Льюис заявляет, что договор не имеет обязательной силы в английском праве, если только парламент не вносит его в английское право в специальном порядке. Это необходимая демократическая защитная мера. Договоры заключаются исполнительной властью, которая не может издавать законы. Это прерогатива парламента.
Льюис приводит множество цитат из судебных решений о том, что международные договоры, подписанные и ратифицированные Великобританией, не могут примененяться в британских судах. «Для других стран может оказаться сюрпризом, что их договоры с британским правительством не могут иметь юридической силы», — шутит он.
Льюис говорит, что не было никакого злоупотребления процессом, и никакие права, подпадающие под Европейскую конвенцию, не отзывались. Это просто нормальное действие закона, когда положение договора о «не выдаче за политические преступления» не имеет юридической силы.
Льюис говорит, что правительство США оспаривает политический характер преступлений Ассанжа. В Великобритании, Австралии и США определение политического преступления другое, нежели в остальном мире. Мы рассматриваем «чистые» политические преступления, связанные с государственной изменой, шпионажем и мятежом, не как политические преступления.
Только «относительные» политические преступления — обычные преступления, совершенные по политическим мотивам — считаются политическими в нашей традиции. В этой традиции определение «политического» также ограничивается поддержкой конкурирующей политической партии в государстве. Льюис продолжит представлять аргументы завтра.
На этом мой отчет о разбирательствах завершается. У меня есть несколько важных комментариев по этому поводу, и я постараюсь сделать еще одну публикацию чуть позже сегодня. Сейчас спешим в суд.
С благодарностью всем тем, кто пожертвовал или подписался, чтобы сделать это освещение возможным.
Статья полностью бесплатна для воспроизведения и публикации, в том числе в переводе, и я очень надеюсь, что люди будут делать это активно. Истина сделает нас свободными.