Актуальность ленинской концепции империализма в свете исторического опыта Латинской Америки. 1.3

(ОГЛАВЛЕНИЕ)

3. К истокам империалистической экспансии в Латинской Америке

Автор «Империализма как высшей стадии капитализма» неоднократно подчеркивает, что начало эпохи империализма относится к началу XX века. Как же в таком случае быть с убеждением многих латиноамериканцев, включая кубинских историков и Уго Чавеса, в том, что антиимпериалистическая традиция в регионе восходит как минимум к Хосе Марти, погибшему в 1895 г., и уже Симон Боливар, ушедший из жизни в 1830-м, выступал по крайней мере «предшественником антиимпериализма»^[1]?

Следуя цитатно-буквалистскому подходу к произведениям классиков, мы были бы вынуждены отклонить эти суждения латиноамериканских авторов как заведомо ошибочную модернизацию истории. Но такой вывод ввел бы нас в противоречие не только с более чем столетней идейно-политической традицией Латинской Америки, которую было бы опрометчиво относить целиком «по ведомству» идеологических иллюзий, но и с самим Лениным.

Верный диалектике, автор «Философских тетрадей» напоминает читателям «популярного очерка», что «все грани в природе и обществе условны и подвижны». Одно из таких методологических указаний касается именно того, «к какому году или десятилетию относится «окончательное» установление империализма»^[2]. Этот вопрос Ленин оставляет открытым. «Установить довольно точно время окончательной смены старого капитализма новым», отнеся этот фундаментальный сдвиг к началу XX века, он считает возможным лишь «для Европы»^[3].

Поскольку работа создавалась в обстановке революционной ситуации, вызревавшей в масштабе Европы, и адресовалась именно европейскому читателю, Ленин позволяет себе лишь намекнуть на то, что в других частях мира «условность и подвижность» грани между стадиями капитализма могут измеряться десятилетиями. Но даже необходимые «популярному очерку» сжатость и простота изложения не заставили автора умолчать о данном обстоятельстве — значит, он отнюдь не считал его маловажным.

В принципе подвижность грани между домонополистическим капитализмом и империализмом не чужда и европейской истории. Это позволило Ленину увидеть прообраз «краха II Интернационала» в длительном господстве оппортунизма в британском рабочем движении XIX столетия. Опираясь на некоторые суждения Энгельса, он пришел к важному и для нашей темы положению: «Две крупные отличительные черты империализма имели место в Англии с половины XIX века: громадные колониальные владения и монопольное положение на всемирном рынке». Им же, вслед за Энгельсом, отмечалась применительно к Великобритании «эксплуатация данной страной всего мира»[4], а далеко не только своих обширных колоний.

Для британского капитала одним из первых объектов систематической эксплуатации за пределами своей империи явилась Латинская Америка. Сюда он активно проникал уже в последние сто лет иберийского колониализма, в частности монополизировав с 1714 г. торговлю «черным деревом» — африканскими невольниками — в испанских владениях. Португалия, вместе с подвластной ей до 1822 г. Бразилией и другими колониями, с начала XVIII в. находилась фактически «под протекторатом Англии»^[5]. Воспользовавшись наполеоновскими войнами в Европе и Войной за независимость Латинской Америки, британский капитал навязал всему ибероамериканскому региону почти тотальную финансово-торговую монополию. Интересы британского капитала, сомкнувшегося с местной землевладельческой олигархией, сыграли решающую роль в подавлении радикальных течений Войны за независимость^[6].

Уже в середине XIX в. в деятельности британского капитала в Латинской Америке, кроме двух выделенных Лениным «отличительных черт империализма», проявлялась по крайней мере еще одна — экспорт капитала, в первую очередь ссудного. В «Тетрадях по империализму» много места уделено британским займам, «щедро» предоставлявшимся странам Южной Америки еще со времен Войны за независимость.

С середины XIX в. крупные масштабы приняли и производственные инвестиции британского капитала, особенно в железнодорожный транспорт, портовое хозяйство и горную промышленность стран региона. С 1870-х гг. на базе британских инвестиций складывались уже настоящие монополии. Ярким примером служит селитряный трест Норта, безраздельно владевший значительной частью западного побережья Южной Америки, по своему усмотрению решавший вопрос его государственной принадлежности, ставивший и свергавший правительства андских стран.

Британский капитал проникал и в сельское хозяйство региона, причем не столько в адекватной капитализму форме эксплуатации свободного наемного труда, сколько в «превращенных» формах неокрепостнического характера, отмечавшихся еще Марксом в «Капитале». Этот момент выделяет и Ленин, конспектируя книгу английского автора Брейлсфорда: «Система, известная под именем пеонажа, распространена во всей Латинской Америке, и капитал, с помощью которого она действует, — часто иностранный, а иногда английский. Жертва попадает в долговую зависимость к плантатору или купцу… Иностранный капитал, проникающий в эти страны, приспособляется к окружающей среде и ведет себя в Мексике так же, как дома. Он превращает сравнительно вялую, неэффективную эксплуатацию в активную систему с широким охватом, проводимую с такой жестокостью и в таких масштабах, которые далеко превосходят обычаи страны. Европейский финансист выступает, вооруженный ресурсами, взятыми из нашего арсенала, шествуя по пути завоеваний и эксплуатации под покровительством нашего флага и под прикрытием нашего престижа»^[7].

«Протоимпериалистические» черты в притязаниях на господство в Западном полушарии рано проявила и Франция, где экспорт капитала, в том числе в Латинскую Америку, принял ярко выраженный ростовщический характер. «Стрижка купонов», чем жила значительная часть французской буржуазии, нуждалась в военно-полицейских гарантиях. Франция многолетней блокадой принудила свою бывшую колонию Гаити к разорительному возмещению «убытков», превратив ее в самую бедную и зависимую страну Западного полушария. В 1860-е гг. Наполеон III пытался водворить в Мексике своего ставленника Максимилиана Габсбурга, претендовал на покровительство над Колумбией, Эквадором, владение Амазонией и крайним югом Америки — тогда еще индейскими Арауканией и Патагонией^[8]. Важнейшая роль в планах Парижа отводилась строительству Панамского канала. Даже появление термина «Латинская Америка», призванного убедить ибероамериканцев в культурной общности со всей романской Европой, было связано с идейным обоснованием французской экспансии.

Соперничая между собой, Великобритания и Франция нередко объединяли усилия для удушения попыток независимого развития стран региона (блокада Аргентины и Парагвая в 1830-х — 1850-х гг., вторжение в Мексику в начале 1860-х). К ним примыкала Испания, пытавшаяся удержать Кубу и Пуэрто-Рико, а при удаче вернуть и часть прежних колоний. В 1860-х гг. Мадрид участвовал в интервенции в Мексику, ненадолго аннексировал Доминиканскую Республику, развязал Первую тихоокеанскую войну против Перу, Боливии и Чили.

Раннее формирование ряда черт империализма было присуще и США. Уже с 70-х годов XIX в. процесс монополизации принял широкие масштабы в североамериканских финансах и промышленности, особенно в новой отрасли — нефтяной. После аннексии в середине XIX в. более чем половины мексиканской территории и начала экспансии в Центральную Америку крупный капитал США обладал и монополией иного рода, охарактеризованной Лениным как «монополия военной силы, необъятной территории или особого удобства грабить инородцев, Китай и пр.». Если применительно к России и Японии начала XX в. можно было сказать, что этот род монополии «отчасти восполняет, отчасти заменяет монополию современного, новейшего финансового капитала»^[9], то в США обе разновидности монополизма развивались синхронно и во взаимодействии. Роль катализатора этого процесса, сопоставимую с ролью грабежа Китая для Японии, для США играла экспансия в Латинскую Америку. Выдвинув еще в 1823 г. «доктрину Монро» — «Америка для американцев», Соединенные Штаты с самого начала постарались обеспечить себе господствующее положение. Не удивительно поэтому, что С. Боливар уже в 1829 г., после срыва Вашингтоном и Лондоном его попытки созвать конгресс латиноамериканских республик, предупреждал соотечественников: «Похоже на то, что провидение предначертало Соединенным Штатам сеять в Америке бедствия якобы во имя свободы».