Гендерное насилие в эпоху неолиберализма

Предисловие переводчицы

В вопросе освобождения женщин нельзя обойти такую сложную тему, как гендерное насилие. Даже буржуазные организации признают: насилие против женщин продолжает расти, а противостоять этой проблеме очень трудно. Даже самый прогрессивный закон не сможет справиться, если люди живут на грани нищеты, а в обществе царят патриархальные предрассудки. На фоне карантина разгорелась пандемия домашнего насилия. В марте этого года на всероссийский телефон доверия для женщин, подвергшихся домашнему насилию, поступило большее 2500 тысяч звонков: 80 обращений в день. Это на четверть больше, чем в феврале. Социальная изоляция, растущая бедность и стресс оказались идеальной почвой для эскалации домашнего насилия.

В Латинской Америке возникают целые движения, выступающие против фемицида — убийств женщин. В Аргентине зародилось движение #NiUnaMenos («Ни одной меньше»), которое стало массовым по всей Латинской Америке. В Чили во время антинеолиберальных протестов феминистский коллектив Las Tesis начал флэшмоб Un violador en tu camino («Насильник идет за тобой»). Этот флэшмоб распространился по всему миру — от Латинской Америки до Азии. Слова песни говорили не только о невидимом насилии, с которым постоянно сталкиваются женщины, но и о его системности. Это не индивидуальная проблема, от которой страдают «неправильные женщины» или которую порождают «недомужчины». Гендерное насилие повсюду в системе патриархального капитализма — от властных структур до семьи.

Марксисты, в том числе и марксистские феминистки, редко касаются темы насилия против женщин. Пока мы плетемся в хвосте либерального подхода к проблеме. А мы не должны отдавать этот вопрос на откуп либералкам. Как известно, Маркс говорил: «Быть радикальным — значит понять вещь в ее корне». Поэтому наша задача — со всех сторон изучить проблему гендерного насилия и добраться до ее корня.

Некоторые левые боятся затрагивать эту проблему: мол, все разговоры о домашнем насилии раскалывают рабочий класс и отвлекают от классовой борьбы. Но взглянем на ситуацию с другой стороны: половина рабочего класса живет в условиях постоянной угрозы насилия. Особенно ужасна ситуация тем, что женщины чаще всего страдают от насилия со стороны своих мужей, сожителей, парней или родственников-мужчин. Это происходит не только в маргинальных семьях, как хотят иногда представить. О большинстве случаев мы никогда так и не узнаем.

В чем же причина? Вряд ли дело коренится в какой-то «естественности» повышенной мужской агрессии, женских «провокациях» или извечной «войны полов». Гендерное насилие — это спутник патриархата, который зародился вместе с классовым обществом. Например, есть общества, где сексуальное насилие отсутствует или встречается очень редко:«Во всех свободных от сексуального насилия обществах не просто к женщинам относятся с уважением, а их хозяйственные и репродуктивные роли имеют высокий престиж». Значит, изнасилование — это вовсе не норма, не «мужская природа», а порок общества, где зародилась и укоренилась «культура господства».

Титхи Бхаттачарья — марксистская феминистка индийского происхождения, которая развивает теорию социального воспроизводства. В этом очерке она не рассматривает глубинные корни гендерного насилия, но говорит о том, как неолиберальный капитализм усугубляет проблему.

Бхаттачарья уделяет особое внимание социальному воспроизводству. Чтобы пойти завтра на работу, мы должны быть сытыми, свежими и отдохнувшими. Но кто выполняет всю эту работу? Например, несмотря на некоторый прогресс, в США домашняя работа и уход за детьми — все еще ответственность женщины. Согласно МОТ, на неоплачиваемую домашнюю работу у женщин уходит 4 часа 25 минут, у мужчин — 1 час 23 минуты.

Конкретные цифры зависят от страны: обычно чем беднее страна, тем выше этот разрыв.

Если говорить о России, то интересно исследование Юлии Задворновой: «…в понятие “семейные обязанности” мужчины и женщины вкладывают разный смысл, а именно: женщины считают домашней работой ведение домашнего хозяйства, а мужчины — обязанность материального обеспечения семьи».

Несмотря на то, что в большей части семей зарабатывают на жизнь оба партнера, женщины все еще считаются ответственными и за домашний труд, и за эмоциональную «погоду в доме». Согласно одному из недавних отчетов, большая часть россиян считает, что главное предназначение женщины — быть матерью и домашней хозяйкой, а мужчина должен материально обеспечивать семью.

Так, все еще актуальными остаются слова Энгельса: «… первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству, что, в свою очередь, требует, чтобы индивидуальная семья перестала быть хозяйственной единицей общества». Хоть женщины и участвуют в производстве, они все еще не освободились от пресловутого кухонного рабства. Даже в странах капиталистического центра женщины в среднем получают плату меньше за равный труд с мужчинами, чаще соглашаются на «гибкий» график и неполный рабочий день.

Такое положение женщин, как считает Бхаттачарья, создает условия для существования гендерного насилия. Неолиберальный капитализм стремится превратить все в товар, в том числе образование и здравоохранение, сократить льготы. Воспитание детей, например, объявляется личной прихотью: либо плати, либо не ной и воспитывай сама. Все труднее найти еду подешевле, нужно выдумывать и искать экономные рецепты, тратить больше времени на домашние обязанности. Положение женщин, закабаленных и капиталом, и домашним трудом, усугубляется. Женщины становятся все более уязвимы перед домашним насилием. Бхаттачарья прослеживает эту корреляцию между бедностью и гендерным насилием. Но остается вопрос: почему женщины массово не избивают своих мужей, потеряв работу? Ведь когда речь заходит об увольнениях, капиталисты нередко пропускают дам вперед.

Нужно обратить внимание на процесс «изобретения традиций», о котором пишет Бхаттачарья. Как мне кажется, это актуально в постсоветском контексте, где после реставрации капитализма на официальном уровне вернулись патриархальные предрассудки, с которыми с разным успехом в разные периоды боролась советская власть, так полностью и не искоренив их. Власть имущие обращаются к «традиционных семейным ценностям». Но о каких «традициях» идет речь? Например, даже либеральная феминистка Бетти Фридан в книге «Загадка женственности» 1963 года ставила в пример эмансипированных советских женщин, когда критиковала американскую семейную модель «среднего класса», где муж — всегда добытчик, а жена — домохозяйка и мать. Пока буржуазные политики и СМИ пели сладкие песни о «традиционной семье», мы все беднели.

Так или иначе, «традиция» отсылает к мифическому братству всех мужчин, которые, мол, имеют общие интересы. Идеология мужского превосходства приправляется псевдонаучными биологизаторскими аргументами: мужчина доминирует, а женщина любит подчиняться, мужчина рационален, а женщина — эмоционально неустойчива. И все это «по природе». Эта идеология прорастает повсюду и по-настоящему разобщает. Она кажется естественным компонентом культуры. Даже в левой среде есть те, кто не стесняется изображать женщин гиперсексуализированными «самками», а не людьми. Все это крепко стоит на фундаменте капиталистической системы, которой жизненно необходимо это деление людей — на людей и «других», которым, мол, «нравится» заниматься неоплачиваемым трудом, которые «сами выбирают» низкооплачивамую работу, которые «любят» подчиняться. Хоть патриархат возник задолго до капитализма, он прекрасно встроился в систему «рыночных отношений». Капитализм меняет форму патриархальных отношений, но сущность остается. Закабаление женщин может идти даже под «прогрессивную» риторику — мол, женщина имеет право «выбирать» торговать своим телом или становиться суррогатной матерью. Реставрация капитализма означала наступление на свободу женщин, особенно в диких формах это проявилось в бывших советских республиках, где сильны влияния ислама.

Отсюда и современная борьба за «нравственность» — исключительно за женскую, конечно. Эта лицемерие оправдывает насильников, ведь жертва пила алкоголь/кокетничала/имела больше одного полового партнера за свою жизнь/ходила ночью одна. Так оправдывают и «кухонных боксеров», ведь жена «пилила»/была плохой хозяйкой/флиртовала с другими мужчинами. Насилию, согласно господствующей идеологии, подвергаются «плохие» женщины.

Крайние случаи — деятельность сообществ вроде «Мужского государства», где женоненавистничество сочетается с откровенно неофашистскими взглядами. Адепты таких сект участвуют в травле «неправильных» женщин — матерей-одиночек, женщин, переживших проституцию, негетеросексуальных женщин, женщин, которые встречаются или замужем за «небелыми» мужчинами. Они призывают к насилию над женщинами и откровенно не считают их людьми. При этом их крайняя мизогиния хорошо ложится на буржуазную идеологию мужского превосходства, которая в лайт-версии царит повсюду.

Что же в итоге? Гендерное насилие возникает не на почве инстинктов. И с ним поэтому можно и нужно бороться. Условия для него появились вместе с патриархальными отношениями. (Здесь, как мне кажется, много можно почерпнуть из работы Е. Харламенко «Женский вопрос: исторические истоки). Экономическая зависимость (а в период беременности и ухода за маленьким ребенком женщины особо уязвимы) и неоплачиваемый женский домашний труд— такое угнетенное положение создает материальные условия для возможного гендерного насилия. Но патриархальные отношения не заканчиваются на том, что женщины меньше зарабатывают и больше заняты готовкой. С детства мальчикам и девочкам навязывают их «естественные» роли. Мы растем в культуре, пропитанной сексизмом. «Невинные» шутки про «женскую логику», треп церковников о роли женщины, биологизаторство, повсеместная сексуальная объективация женщин — все это формирует представление о «инаковости» и «неполноценности» женщин. Эти идеи служат не только оправданием гендерному насилию, но, подкрепленные базисом, становятся по-настоящему материальной силой.

P.S. Хочется добавить в конце слова Энгельса из письма П. Блоху: «Я определяю Ваше первое основное положение так: согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение – это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты – государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т.п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей (то есть вещей и событий, внутренняя связь которых настолько отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что ее не существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать простое уравнение первой степени».

---

Начнем с такой картины: голый белый мужчина преследует бедную чернокожую просительницу убежища в коридорах дорогого Манхэттенского отеля, чтобы принудить ее к сексу. Мужчина, конечно же, — тогдашний директор Международного валютного фонда (МВФ), французский политик Доминик Стросс-Кан, а женщина, 33-летняя Нафиссату Диалло, горничная отеля Стросс-Кана. В то время она, бежав из своей родной Гвинеи, бывшей колонии Франции, искала убежища в Соединенных Штатах. Хотя все уголовные обвинения в изнасиловании и насилии были сняты с главы МВФ, ему пришлось заплатить довольно высокую цену, в которую входили, среди прочего, его отставка и солидный финансовое урегулирование с Диалло. Значит, справедливость восторжествовала? Ответ на этот вопрос должен быть интересен всем революционным марксистам. Ведь между этими двумя фигурами простирается подлинная картография отчуждения, и цель этот очерка в том, чтобы обрисовать эту карту.

Эту картину следует считать символом нашего времени. Она знакова в том смысле, что эта сцена запечатлевает момент, когда исчезает различие между индивидом и обществом, и отдельные люди — голый богатый белый мужчина и черная женщина, трудящаяся на низкооплачиваемой работе, — появляются как чистые воплощения общества.

Нет нужды говорить, что репрезентативная сила образа Стросс-Кана, нападающего на Диалло, заключается в реальной власти, которую международные финансовые институты, такие как МВФ, имеют над странами Глобального Юга, такими как Гвинея. Начиная с 1980-х годов кейнсианское управление национальными экономиками было систематически ликвидировано в пользу нового способа накопления капитала. Это новая эпоха, которую точно в ретроспективе назвали неолиберализмом, перевернула, по словам Нэнси Фрейзер, «предыдущую формулу, которая пыталась использовать политику для “приручения рынков” и начала новый политический процесс использования “рынка для приручения политики». В таких странах, как Гвинея, этот процесс осуществлялся в форме вненациональных институтов, например МВФ и Всемирного банка, навязывающих программы структурной перестройки «под дулом пистолета долга».

Как революционные марксисты, мы понимаем капитализм не просто как совокупность экономических процессов, а как целостную систему социально-экономических отношений. Мы рассматриваем неолиберализм как особую стратегию, разработанную капиталом в послевоенную эпоху, которая имеет куда более далеко идущие последствия, чем покупка и продажа дериватов.

Капитализм — это не просто совокупность экономических процессов, а целостная система социально-экономических отношений.

Цель этой статьи — понять, как неолиберализм и его идеология влияют на гендерные отношения. Можем ли мы понимать гендерное насилие как результат социально-экономических процессов? Мы считаем, что консолидация неолиберального порядка фрагментарна и неравномерна в пространстве и времени. Важно подчеркнуть, что судьба гендерных отношений следует этой траектории. В этой статье мы очерчиваем рамки для понимания взаимосвязи гендерных отношений и политической экономии. Наши ключевые тезисы:

1) В последние четыре десятилетия неолиберализма произошла заметная эскалация гендерного насилия в большинстве стран. Финансовый кризис 2008 года обострил и без того серьезную проблему. Это уже не «обычное дело». Социалисты должны найти решение этой проблеме.

2) Мы, как марксисты, должны не только описать последствия нынешнего усиления насилия, но и дать ему объяснение.

3) Капитализм, столкнувшись с кризисом, ищет решения двумя взаимосвязанными путями: а) пытаясь перестроить производство, что проявляется в политике жесткой экономии; б) пытаясь перестроить социальное воспроизводство, о чем свидетельствуют усилия по переформатированию гендерных идентичностей и распространение определенной идеологии о семье рабочего класса. Чтобы понять эту синхронность и единство перестройки капитализма, мы должны вернуться к марксистскому анализу угнетения женщин. Лучше всего обратиться к теории социального воспроизводства.

Что такое социальное воспроизводство?

Социальное воспроизводство — ключевое понятие марксистской политической экономии, которое показывает, как «производство товаров и услуг и производство жизни являются частью одного целостного процесса»^[1]. Согласно Марксу, человеческий труд — источник всякой стоимости при капитализме. В классовых обществах господствующий класс может использовать для своей выгоды способность рабочей силы создавать потребительные стоимости. Но в то же время обладатели рабочей силы — это люди. Они болеют и получают травмы, стареют и в конечном итоге умирают, а потому нуждаются в смене. Поэтому нужен какой-то процесс воспроизводства рабочей силы, удовлетворения ее повседневных потребностей и со временем, если необходимо, ее замены.

Обладатели рабочей силы — это люди. Они болеют и получают травмы, стареют и в конечном итоге умирают, а потому нуждаются в смене.

Хотя Маркс и считал воспроизводство рабочей силы важным для социального воспроизводства, он не дал полного объяснения, что предполагает такое воспроизводство. Лиз Фогель считает, что три процесса составляют воспроизводство рабочей силы в классовых обществах:

1) различный повседневный труд по восстановлению непосредственных производителей, который позволяет им вернуться на работу;

2) похожий труд, направленный на неработающих членов угнетенного класса — детей, стариков, больных и людей, которые не работают по другим причинам;

3) труд по замене тех людей угнетенного класса, которые по какой-либо причине больше не работают ^[2].

«Капитализм также зависит от домашнего труда»

 

Теория социального воспроизводства критически важна для понимания некоторых ключевых особенностей системы:

1) Единство социально-экономического целого. Несомненно, что в любом капиталистическом обществе большая часть людей существует за счет сочетания наемного труда и неоплачиваемого домашнего труда для поддержания себя и своего домохозяйства. Очень важно понимать эти два вида труда как часть одного целого.

2) Противоречие между накоплением капитала и социальным воспроизводством. Власть капитализма над социальным воспроизводством не абсолютна. Социальное воспроизводство создает существенную составляющую производства — человека. Но настоящие практики воспроизводства жизни развиваются и разворачиваются в противоречии с производством. Капиталисты хотят извлечь из рабочего как можно больше труда, но рабочие хотят получить как можно больше заработной платы и льгот, которые завтра позволят ей или ему воспроизводить — саму/самого себя и своих детей.

3) Боссы заинтересованы в социальном воспроизводстве. Социальное воспроизводство не нужно понимать только как одинокую домохозяйку, которая убирает и готовит еду, чтобы ее муж-рабочий мог свежим ходить на работу каждое утро. Работодатель вкладывается в тонкости того, как и в какой степени каждый работник будет «социально воспроизведен». Важны не только еда, одежда и готовность стоять каждое утро у ворот капитала, но и все — от образования, «языковых способностей», «общего состояния здоровья» до «даже предрасположенности к труду», что определяют качество доступной рабочей силы ^[3].

Вот почему нам нужно углубить наше понимание социального воспроизводства, которое осуществляется тремя взаимосвязанными способами:

1) неоплачиваемый труд в семье, который все чаще выполняют и женщины, и мужчины;

2) государственные услуги, которые несколько покрывают неоплачиваемый труд в семье;

3) услуги, которые продают на рынке, чтобы получить прибыль

Неолиберальная политика опирается на риторику индивидуальной ответственности. Она стремится демонтировать государственные услуги и полностью переложить социальное воспроизводство на плечи отдельной семьи или продать услуги по воспроизводству на рынке. Капитализму как системе выгоден неоплачиваемый труд по социальному воспроизводству в рамках семьи и ограничение государственных расходов. Система не может позволить себе полностью обойтись без социального воспроизводства, «не подвергая опасности процесс накопления», потому что социальное воспроизводство обеспечивает непрерывное существование одного товара, в котором капитализм нуждается больше всего, — рабочей силы. Понимание этой противоречивой зависимости производства от социального воспроизводства — ключ к пониманию политической экономии гендерных отношений, в том числе гендерного насилия.

Капитализму как системе выгоден неоплачиваемый труд по социальному воспроизводству в рамках семьи и ограничение государственных расходов.

Мы должны осознать масштабы гендерного насилия последних лет, которые делают наше исследование очень актуальным. Первое обширное исследование насилия против женщин от Всемирной организации здравоохранения, опубликованное в 2013 году, показало, что треть женщин всего мира, 35,6%, будут подвергаться физическому или сексуальному насилию в течение всей своей жизни, как правило, со стороны партнера-мужчины ^[4]. Самый высокий уровень насилия против женщин — в Африке, где почти половина женщин, 45,6%, страдают от физического или сексуального насилия. В бедных и «средних» странах Европы эта доля — 27,2%, в богатых странах треть женщин — 32,7% — будут подвергаться насилию в какой-то период своей жизни.

Таким образом, есть корреляция между бедностью и гендерным насилием, но каковы на самом деле компоненты этой связи?

Многие использовали марксистское понимание отчуждения, чтобы пролить свет на эти отношения. Например, один автор, пытающийся объяснить изнасилования, указывает:

«Изнасилование не происходит из-за “природных” инстинктов мужчины. Это происходит из-за того, что классовое общество искажает сексуальность и отчуждает людей друг от друга и от самих себя… Мы становимся отчужденными от самих себя и друг от друга. Изнасилование и сексуальное насилие — это одни из самых крайних форм такого отчуждения» ^[5].

Нельзя отрицать, что при капитализме все проявления секса, сексуальности и гендера отчуждаются. Маркс, однако, понимал отчуждение не как индивидуальную или случайную неудовлетворенность и разочарование, которые могут в определенные периоды расти или снижаться, а как состояние, которое затрагивает всех в классовом обществе, в том числе и правящий класс. Отчуждение не вполне объясняет, почему большинство изнасилований и сексуального насилия совершают мужчины, а не женщины. Иными словами, отчуждение, в марксистском понимании, — это всепроникающее явление при капитализме, а сексуальное насилие — это более специфическое явление. Хотя все люди при капитализме страдают от отчуждения, не все ежедневно подвергаются сексуальному насилию ^[6].

Я предлагаю начинать не с понятия отчуждения, а выявить множество факторов, которые могут создать условия для гендерного насилия. Но эти факторы, влияющие на гендерные отношения и отношения в рамках семьи, не ограничиваются «частной сферой» общественной жизни — вне сферы формальной экономики. На самом деле судьба социального воспроизводства при неолиберализме показывает, что динамика производства (формальная экономика) может нарушать процессы социального воспроизводства («частной жизни») и наоборот.

Теория социального воспроизводства — это отчасти историко-материалистическое объяснение социального обеспечения или объяснение того, как женщины и мужчины получают доступ к средствам существования — как материальным, так и духовным, — чтобы встретить следующий рабочий день. Эти средства исторически обусловлены и зависят от конкретных обстоятельств данного общества, таких как его общий уровень развития/инфраструктуры и уровень жизни, который рабочий класс смог отвоевать для себя у капитала. В некоторых обществах рост цен на хлеб или рис может привести к кризису семьи рабочего класса, а в других кризис может наступить с приватизацией основных общественных услуг. Поскольку женщины отвечают за большую часть социального обеспечения у себя дома, изменения в динамике социального обеспечения определяют контуры гендерных отношений.

Что такое социальное обеспечение?

Каковы основные компоненты социального обеспечения для подавляющего большинства людей? Еда и жилье — это два основных условия для воспроизводства — и вытекающие отсюда другие социальные услуги, необходимые для поддержания человеческой жизни и достоинства, такие как здравоохранение, образование, уход за детьми, пенсии и общественный транспорт.

Кров, или дом, — так же как и семья — при капитализме работает в двух противоположных регистрах. С одной стороны, дом для большинства из нас — самое безопасное место в сравнении с насилием и неопределенностью общественного мира. В четырех стенах дома могут процветать настоящие человеческие отношения любви и сотрудничества, мимолетно запечатленные в детском смехе или поцелуе, разделенном парой. Но дом, защищенный от общественного внимания, также может быть театром личного насилия и постыдных тайн. Любой, кто видел женщину, пытающуюся скрыть за шарфом замазанные синяки, или ребенка, замыкающегося при разговоре о «любящем» дяде, знает о степени таких ужасов. Как бы не проявлялась психическая динамика семьи как института, дом все же служит убежищем в более грубом и материальном смысле. Это буквально физическое убежище, где рабочий может отдохнуть перед следующим рабочим днем.

Поэтому неудивительно, что на Глобальном Севере [богатые северные страны. — прим. ред.] на рост насилия со стороны партнеров сильно повлиял финансовый стресс, связанный с задолженностями по ипотечным кредитам и лишением права выкупа. Или, говоря языком теории социального воспроизводства, с уничтожением безопасного крова как одного компонента воспроизводства рабочей силы. В США данные переписи населения и Национального опроса семей и домохозяйств убедительно доказали, что женщины в целом и афроамериканки в частности в наибольшей степени рискуют стать жертвами как хищнических займов, так и домашнего насилия в результате лишения права выкупа и выселения. В докладе о рецессии от Национального ресурсного центра по вопросам домашнего насилия эта связь изложена очень четко:

«Женщины, которые уходят от жестких партнеров, часто остаются с членами семьи или с друзьями… Если члены семьи и друзья не могут приютить их, они могут обратиться в приюты для бездомных или жертв семейного насилия… Исследования показывают, что почти пятая часть переживших домашнее насилия сочетают неформальные (семья, друзья) и официальные (приюты для бездомных и жертв домашнего насилия) источники жилищной помощи, когда покидают жестоких партнеров… Но то же самое исследование показывает, что более трети переживших домашнее насилие стали бездомными в результате попыток разорвать насильственные отношения… Этот процент может вырасти из-за нынешнего экономического спада… К несчастью, и без того скудные бюджеты социальных служб, в том числе приютов для бездомных и жертв домашнего насилия, сокращаются, когда они сталкиваются с большей нуждой» ^[7].

Есть множество историй, документально подтверждающих это пересечение жилищного кризиса 2008 года и домашнего насилия. Например, в 2008 году пожилые супруги покончили с собой после того, как потеряли право выкупа дома ^[8]. В Лос-Анжелесе, Калифорния, безработный мужчина, который когда-то работал в PricewaterhouseCoopers и Sony Pictures, убил свою жену, троих сыновей и тещу, а затем застрелился. В предсмертной записке он написал, что был разорен и подумывал о самоубийстве, но в конце концов решил убить всю свою семью, потому что это было более «благородно» ^[9]. Давайте отбросим многозначительное употребление слова «благородный», у нас будет повод вернуться к этому позже.

Давайте рассмотрим еду, воду и другие продукты, составляющие экономику домохозяйств, которые воплощают в себе труд и ответственность женщины. В этом контексте важно помнить, что женщины часто производили потребительные стоимости [полезность вещи, ее способность удовлетворять какую-либо человеческую потребность. — прим. ред.] в рамках своего дома. Для женщин на Глобальном Севере до 1920-х годов это была сшитая вручную одежда, кружева и хлебобулочные изделия, в то время как на Глобальном Юге женщины до начала структурных изменения закупали топливо и обрабатывали зерно для своих семей. Поскольку они выпадали из товарного производства, то и продукты, и производитель оставались невидимы для формальной экономики. На Севере, начиная с 1920—1930-х годов, стремительное производства расширение бытовой электротехники и пищевых продуктов полностью изменило картину. Во-первых, быстро выросло участие белых женщин средних слоев, а затем и всех женщин в товарной экономике.

На Глобальном Юге уничтожение натурального хозяйства и полная интеграция женщин произошла позже и по воле неолиберальной политики. Например, в некоторых частях Западной Африки правительства сократили помощь государственным водным компаниям. Тем не менее вода — важнейший компонент приготовления еды, уборки и работы по уходу — это ответственность женщины. Так, в тех местах, где правительство не дает воду из-за урезаний, это делают женщины. В селах Сенегала женщины будут ходить до 10 км пешком, чтобы принести своей семье воду.

Картина еще более поразительна, если говорить о еде. Одно из главных требований МВФ к южным правительствам — девальвация валюты. Цель девальвации — увеличить цены на импортные товары, тем самым сократив их потребление. Конечно, еда, топливо и лекарства — это основная часть импортируемых товаров для южных стран.

Таким образом, при капитализме в рамках семьи происходит два типа процессов. С одной стороны, она остается пространством заботы и бескорыстия во все более коммерциализированном и враждебном мире. С другой стороны, это место высоких гендерных ожиданий, где после деспотичной смены на работе кто-то рассчитывает на горячую еду и постель, «сделанные» женщиной. Это противоречие встречается во всех периодах истории капитализма. Но в течение последних четырех десятилетий при неолиберализме из дома выпотрошили все средства существования — не осталось ни огорода на заднем дворе, ни общих земель для сбора дров. И все же потребность в материальном обеспечении человека труда в рамках дома остается, пронизанная идеологическим ожиданием, что женщины должны удовлетворять потребность в еде, воде и уходе. Реальная материальная потребность в еде и крове в сочетании с высоко идеологизированным ожиданием того, что женщины несут ответственность за удовлетворение этих потребностей в рамках семьи, создают условия для возможного гендерного насилия.

Удар по социальному обеспечению

Неолиберальная перестройка глобального капитализма в 1980-х годах сыграла большую роль в истории социального воспроизводства вообще и социального обеспечения в частности. Важно понимать, что неолиберальная политика была столь эффективна в сфере производства и торговли, потому что она в то самое время уничтожала обеспечение, лежащее в основе социального воспроизводства. От здравоохранения и образования до коммунальных услуг и общественного транспорта — общественная инфраструктура была быстро разрушена так же, как и в некоторых частях мира лишали земли ради формирующехся добывающих отраслей.

Как это помогло капиталу? Упразднение государственной поддержки социального воспроизводства не означало, что рабочим больше не надо было быть рабочими в сфере производства. Это означало, что вся помощь, которая раньше была общественной, либо перекладывалась на плечи отдельных семей, либо приватизировалась и была слишком дорогой для подавляющего большинства. Общественные парки, которые строились на общественные деньги, получали от корпораций свежую наличность и закрывали свои двери перед детьми рабочего класса. По-прежнему существовали бассейны, внешкольные программы и хорошее медицинское обслуживание, но только для тех, кто мог себе это позволить. «В таком случае по умолчанию и преднамеренно семьи, особенно женщины, брали на себя работу, которая больше не обеспечивалась обществом и которую они лично не могли оплатить» ^[10]. Это сделало всех рабочих, мужчин и женщин, уязвимыми на рабочем месте и менее способными сопротивляться таким нападкам.

Когда неолиберальная эпоха столкнулась с кульминационным крахом во время мирового финансового кризиса 2008 года, социальное воспроизводство глобального рабочего класса уже лежало серьезной нагрузкой.

Сейчас хорошо задокументировано, что финансовый кризис вызвал рост гендерного насилия. В Великобритании в 2010 году уровень домашнего насилия вырос на 35%. В Ирландии в 2008 году число женщин, обратившихся в службы по борьбе с домашним насилием, увеличилось на 21% по сравнению с 2007 годом, а в 2009 году это число выросло еще больше — на 43% по сравнению с показателями 2007 года. В Соединенных Штатах, согласно частному опросу 2011 года, 80% приютов по всей стране сообщили о росте случаев домашнего насилия третий год подряд; 73% этих случаев были связаны с «финансовыми проблемами», в том числе с потерей работы. Я использую кризис 2008 года как пример капиталистического кризиса, имея в виду, что он является ни первым, ни последним. Действительно, социологи регулярно использовали исследовательские метрики Великой Депрессии 1930-х годов на Западе для понимания внутренних связей последующих экономических кризисов. Как эта картина эскалации насилия вписывается в нашу систему социального обеспечения?

Не имея возможности удовлетворять потребности своих семей в рамках домохозяйства, женщины зачастую были буквально вынуждены были покидать свои дома, чтобы добыть себе пропитание на улице ^[11]. Проведенной Всемирным банком исследование структуры гражданского общества показал, что во время экономического кризиса бедняки «прибегали к более активному участию женщин и детей к таким видам деятельности, как сбор картона» на улицах.

Но даже когда женщины работали все больше и становились главными кормильцами в семье, женский труд в общественной сфере носил печать неформальной неоплачиваемой работы, которую она выполняла в частной сфере.

Финансовый кризис не только усугубил бремя воспроизводства, но и привел к широкомасштабным потерям рабочих мест и сокращению заработной платы. Так, женщины были вынуждены либо идти на более чем одну оплачиваемую работу, либо соглашаться на худшие условия на своей нынешней работе.

Но даже когда женщины работали все больше и становились главными кормильцами в семье, женский труд в общественной сфере носил печать неформальной неоплачиваемой работы, которую она выполняла в частной сфере. Рассмотрим пример Соединенных Штатов, где в период неолиберальной перестройки было создано 65 млн рабочих мест, а женщины в период с 1964 по 1997 годы заняли 60% этих мест. Но что это была за работа? Социолог Сьюзен Тисл пишет:

«Женщины сыграли большую роль расширении низкооплачиваемого низшего звена сектора услуг, став основной массой работников как в самых быстрых, так и самых больших областях такого низкого роста заработной платы…

Экономисты давно это признали… что освоение новых регионов и превращение неоплачиваемых работников в оплачиваемых может принести большие прибыли, стимулируя корпорации создавать фабрики за рубежом… Мы должны понимать, что подобный прибыльный процесс проходил в рамках самих Соединенных Штатов… По мере того как рынок достигал кухонь и спальных, превращая многие бытовые задачи в оплачиваемый труд, производительность труда значительно выросла» ^[12].

Так называемый неформальный сектор не регулируется и свободен от законов о труде. Истинный ужас этого так называемого неформального сектора в том, что он, как и работа по дому в частной сфере, нескончаемый и может функционировать за пределами того, что считается приемлемым рабочим временем в этом обществе. Два недавних случая жестоких изнасилований в Индии показывает существование связующих звеньев между неолиберальной политикой и нападениями на женщин.

Истинный ужас этого так называемого неформального сектора в том, что он, как и работа по дому в частной сфере, нескончаемый и может функционировать за пределами того, что считается приемлемым рабочим временем в этом обществе.

Повсеместная практика обвинения жертвы изнасилование — это критика женщины, а не насильника. В Индии изнасилованных женщин обвиняли в том, что те «гуляли поздно ночью», а значит, как гласит этот довод, они заслуживали своей жестокой участи. В суде адвокат трех из пяти мужчин, обвиненных в изнасиловании и убийстве женщины в Дели в 2012 году, заявил, что «порядочных» женщин не насилуют. «Я не видел ни одного случая или примера изнасилования уважаемой дамы», — сказал в суде Манохар Лал Шарма, обвиняя жертву в том, что она была вечером с другом, за которым не была замужем ^[13].

Обе жертвы широко известных случаев изнасилования в Дели — женщина, убитая в декабре 2012 года, и женщина, на которую напали в Даула-Куане — работали в аутсорсинговых западных колл-центрах. Они работали в вечернюю смену, чтобы соответствовать дневным рабочим часам на Западе. К их низкооплачиваемому, шаткому положению на рынке труда прибавлялся риск, которому они подвергались, идя на работу и домой по улицам ночного города, где все отвратительно с государственной защитой женщин. В Лесото женщин насиловали, когда те уходили с швейных фабрик поздно вечером. А в Бангладеш сообщают, что долгие смены и приход домой в 2 часа ночи могут вызвать подозрения и угрозы со стороны мужа или родственников-мужчин, «особенно когда их работодатели, скрывая доказательства чрезмерной сверхурочной работы, писали на пропуске, что те ушли с фабрики в 6 часов вечера» ^[14].

Как мы должны понимать широко распространенную озабоченность женской сексуальностью, которая стала вездесущей служанкой неолиберализма? В некотором смысле, конечно, это результат широко распространенной коммодификации сексуальности, но я считаю, что такая озабоченность — это выражение более глубоких механизмов трудовой дисциплины и насилия.

Зоны экспортной переработки как угроза дисциплины и наказания

Чтобы в полной мере оценить ужасы трудовой дисциплины при неолиберализме, сделаем шаг назад и вспомним наше требование рассматривать капитализм как единое социально-экономическое целое. Пока мы не поймем глобальную и системную природу стратегий капитала, наше сопротивление будет оставаться фрагментарным и неполным. Как утверждает Дэвид Макнелли, мы «упустим многое, если проигнорируем феноменальную экспансию в течение неолиберального периода крупных экономик Южной Азии, которые выросли в три или четыре раза быстрее, чем экономики капиталистического ядра» ^[15]. Таким образом, 22 страны, находящиеся за пределами ядра, играют важную роль в глобальном процессе накопления капитала. Вот почему ни один отчет о гендерном насилии и трудовой дисциплине не является полным без истории зон экспортной переработки (ЗЭП) — уникального и специфического продукта неолиберального порядка, — расположенных по большей части на Глобальном Юге. [Зона — экспортной переработки — зона с беспошлинным режимом ввоза товаров для целей их переработки и последующего реэкспорта. — прим. ред.]

Использование дешевой женской рабочей силы в особых «экономических зонах», свободных от трудового законодательства, впервые было опробовано в Южной Корее в период «экономического чуда». Экономистка Элис Амсден утверждает, что ключом к успеху Южной Кореи был разрыв в заработной плате между женским и мужским трудом ^[16]. Эти зоны жутким образом подражают контурам дома при капитализме. Как и дома, они приватны, защищены от общественного и государственного контроля, производят предметы социального обеспечения (одежду, обувь, пищу, игрушки), используя женский труд, и являются театром неистового насилия.

Женщины, работающие в ЗЭП, страдают от словесных оскорблений, неоплачиваемой сверхурочной работы, сексуальных домогательств, их принуждают к сексу и подвергают физическому насилию. Женщины, претендующие на эту работу, вынуждены проходить медицинские тесты, в том числе тест на беременность, их рассматривают обнаженными и задают вопросы вроде «У тебя есть парень?» или «Как часто ты занимаешься сексом?».

В Кении более 40 ЗЭП, где работает 40 тысяч рабочих, производят 10% экспорта страны. Конкуренция между мужчинами и женщинами за рабочее место приводит к тому, что женщины, чтобы получить работу, вынуждены заниматься сексом, несмотря на риск заразиться ВИЧ. Международный фонд трудовых прав показал, что 95% кениек, сталкивающихся с домогательствами на рабочем месте, не сообщают об этом преступлении. В Лесото работниц в ЗЭП досматривают голыми, чтобы убедиться, что они ничего не украли, в том числе их заставляют снимать прокладки во время менструации. Рядом с США на макиладорах происходят вопиющие случаи насилия против женщин. Эта ЗЭП, основанная в рамках Североатлантического договора о свободной торговле (НАФТА) в 1992 году, расположена в Сьюдад-Хуаресе на границе США и Мексики. С 1993 года более 400 женщин-работниц этой ЗЭП либо «пропали», либо были убиты, что принесло Сьюдад-Хуаресу титут «столица фемицида». В 2003 году в ЗЭП в 116 странах были заняты больше 43 млн человек. Сегодня это число выше ^[17].

Таким образом, контроль за сексуальностью и контроль за трудом — это сплетенные цепи дисциплины, которые связывают самые уязвимые части глобального труда. Но кто же выполняет эту функцию контроля? Очень важно понимать различные нити этого сложного ответа. Во-первых, мужчины из рабочего класса не безвинны в этом процессе. Исследование, проведенное Международным фондом по трудовым правам в Кении, показало, что 70% опрошенных мужчин считают домогательства по отношению к женщинам-работницам «нормальными и естественными» ^[18]. В новаторском исследовании рабочих макиладор Мария Фернандес-Келли серьезно рассматривает широко распространенную озабоченность женской сексуальностью в Хуаресе. Она связывает эту моральную панику с возросшей видимостью женщин в общественной сфере. Поскольку наемный труд обеспечивает женщинам определенную финансовую независимость, эти рабочие места на фабриках рассматриваются как угроза «традиционным» формам мужской власти. Страхи, которые порождает эта потенциальная потеря социального контроля, становятся «явными, хотя и в искаженном виде» в риторике о возросшей женской распущенности ^[19].

Поскольку наемный труд обеспечивает женщинам определенную финансовую независимость, эти рабочие места на фабриках рассматриваются как угроза «традиционным» формам мужской власти.

Верно, что мужчины рабочего класса имеют контроль над временем и сексуальностью женщин рабочего класса, но они играют по правилам, установленным капитализмом. Как показывает Эстер Эйзенштейн, в регионах с низкой заработной платой женщины получают «женскую зарплату», а вот мужчины не получают «мужскую» ^[20]. В 2003 году в Business Week рассказали о случае некого Майкла А. Маклиманса, который работает водителем доставки в Domino’s и Pizza Hut. Его жена работает администратором в отеле. Вместе они зарабатывают $40 тысяч в год — далеко не $60 тысяч, которые зарабатывал отец Майкла, ветеран сталелитейной промышленности ^[21].

Работа Лесли Зальцингер о труде в макиладор прекрасно показывает, почему феминизация — это лучшая стратегия контроля за трудом для неолиберального капитала. Зальцингер пытается объяснить всепроникающий характер явления, которое она назвала тропом «продуктивной женственности» — «символ послушной и ловкой женщины-работницы», как предпочтительного и желаемого воплощения труда по переработке экспорта. Казалось бы, троп продуктивной женственности описывает гендерную природу мексиканских макиладор, но на эти фабрики всегда нанимали большое меньшинство мужчин. Так, Зальцингер утверждает, что «продуктивная женственность» не всегда связана с полом работника, а представляет процесс строгой дисциплины, как для работниц, так и работников ^[22].

Если мужчины-рабочие предпочитают низкие зарплаты «женскому труду» и солидарности с работницами, то связывает ли патриархат всех мужчин узами господства и замалчивания? Можно ли говорить о так называемом братстве всех мужчин? В следующем разделе мы попытаемся ответить на эти вопросы, обратившись к теме «чести» и «традиции», которые, как представляется, используют для оправдания гендерного насилия.

Изобретение традиции

В интервью Всемирному банку египтянин из Борг-Мегезеля, рыбацкой деревушки в долине Нила, дает материалистическое объяснение насилию против женщин: «Недостаток доходов влияет на отношения между мужчиной и женщиной. Иногда она будит меня по утрам, требуя пять фунтов. И если у меня их нет, я чувствую себя подавленным и ухожу из дома. А когда я возвращаюсь, мы начинаем драться» ^[23]. Нет нужды говорить, что именно эта часть долины Нила переживает острый водный кризис после привлечения Всемирного банка в этот регион. Другой ганский мужчина дает еще более четкую оценку проблемы: «Именно из-за бедности и безработицы большинство мужчин в этой общине бьют своих жен. У нас нет денег заботиться о них».

«Моя жена не работает»

 

Но у нас остаются вопросы. До сих пор мы говорили об условиях такого насилия, о том, как домохозяйства и общины, живущие за счет натурального хозяйства, систематически лишаются ресурсов. Это, безусловно, создает условия для насилия. Недостаточно сказать, что рабочий-мужчина приходит домой после увольнения, находит вместо горячего ужина уведомление о выселении и начинает бить свою жену. Почему женщина-работница после увольнения не бьет своего мужа? Ведь увольняют не только мужчин, а во время этого кризиса больше женщин потеряло работу.

Почему женщина-работница после увольнения не бьет своего мужа? Ведь увольняют не только мужчин, а во время этого кризиса больше женщин потеряло работу.

Нет никаких реальных обоснований гендерного насилия. И все же мы, как человеческие существа, должны рационализировать его для себя. Капиталистическая идеология пытается объяснить эти действия двумя способами.

Во-первых, есть глубоко укоренившаяся идея гендерного разделения труда в семье. Несмотря на то, что в подавляющем большинстве домохозяйств и мужчины, и женщины вынуждены зарабатывать вне дома, есть сексистское ожидание, что именно женщины будут заботиться о доме. Причин этому множество, и марксисты творчески их разбирали. Для наших целей важно отметить, что, согласно этому конкретному аспекту сексизма, именно женщины должны нести ответственность за обеспечение семьи в рамках дома, а также отвечать за любой недостаток обеспечения.

Во-вторых, любые сексистские идеи пытаются узаконить себя через обращение к традиции. В некотором смысле это старый капиталистический трюк. Еще в 1852 году, Карл Маркс писал, что буржуазия хочет что-то оправдать, «вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, па этом заимствованном языке разыграть новую сцену всемирной истории. Так, Лютер переодевался апостолом Павлом, революция 1789—1814 гг. драпировалась поочередно то в костюм Римской республики, то в костюм Римской империи, а революция 1848 г. не нашла ничего лучшего, как пародировать то 1789 год, то революционные традиции 1793—1795 годов».

Более того, «заимствованный язык» используется совершенно конкретно. Чаще всего это происходит под видом идеологий, отрицающих классовое разделение и подчеркивающих, как писал Бенедикт Андерсон, «глубокое горизонтальное товарищество» ^[24]. Например, нации проектируются как свободные от классового разделения, а религиозные общины изображаются как однородные коллективы, где все члены, мол, имеют сходные интересы независимо от класса. Точно так же в случае сексизма такие идеи проецируются в предположении об общем братстве всех мужчин (по-видимому, против общего сестринства всех женщин) и затемняют реально существующие классовые и эксплуататорские различия, которые существуют между мужчинами. Как обращение к мифическому мужскому сообществу оправдывает насилие против женщин? Подумайте об апелляциях к «традиции» и «роду», которые делают, чтобы оправдать женоненавистнические убийства чести?

Практика убийств чести, когда члены семьи убивают женщин, поправших честь семьи, очень полезна для империалистов. Расисты могут использовать убийства чести как доказательства врожденной отсталости всех мусульман. Сионистский новостной ресурс недавно озаглавил одну из редакционных статей: «Давайте признаем: убийства чести на Западе совершают мусульмане» ^[25]. Подобные случаи используют как оправдание западной империалистической интервенции на Ближнем Востоке во имя освобождения женщин.

Но как же тогда мы можем объяснить убийства чести, потому что бесспорно верно, что они совершаются в небелых семьях, у которых есть определенные исторические связи со странами Глобального Юга?

По данным Иранской и курдской женской правозащитной организациив 2010 году в Великобритании было зарегистрировано более 2800 случаев насилия, связанных с «честью». Данные из полицейских отчетов свидетельствуют о том, что с 2009 года этот показатель увеличился на 47%.

Журналистка Фарина Алам приводит такой душераздирающий, но материалистический анализ подобных убийств. В статье 2004 года она правильно замечает, что 1) убийства чести — это не мусульманская проблема; 2) преступления чести не имеют никакого отношения к религиозности ^[26]. Вместо этого она показывает, как «большинство мигрантских семей, в том числе и моя, остаются тесно связанными с родственниками на родине». Эта обогащающая связь предлагает «сеть безопасности перед лицом враждебного общества». Но Алам далека от затуманенного взгляда на такие сети:

«Очень часто эти сети сексистские, подавляют инакомыслие и требуют лояльности любой ценой… Молодым мужчинам разрешают вести относительно неконтролируемую общественную жизнь — общаться, употреблять алкоголь, распутничать. Защита чести, которая тесно связана с социальным положением и восходящей мобильностью, ложится на плечи женщин. Простое обвинение в непристойности — например, в том, что ее видели с мужчиной, который не является членом семейной сети — может нанести ущерб репутации женщины и ее семьи. Убийство чести — это не просто гендерная проблема или индивидуальное отклонение. Это симптом того, как семьи иммигрантов пытаются справиться с отчуждающей урбанизацией. В деревнях “на родине” сфера мужского контроля была шире — с большой системой поддержки… Неудавшиеся попытки сохранить контроль могут быть разрушительными — достаточно, чтобы породить невообразимую ярость для убийства одной из вашего рода».

Для наших целей важен тезис Алам о предполагаемой потере мужского контроля как триггера для насилия. Убийства чести — это крайний пример жестокости, но широкий спектр гендерного насилия происходит, по-видимому, во имя потери «традиционных» мужской власти и контроля.

Исследование, опубликованное в Британском медицинском журнале в 2012 году, показало, что по всей Европе уровень самоубийств резко вырос с 2007 по 2009 год, потому что финансовый кризис привел к росту безработицы и сокращению доходов. В странах, наиболее сильно пострадавших от серьезных экономических спадов, таких как Греция и Ирландия, наблюдался самый резкий рост числа самоубийств. В Великобритании обнаружили, что мужчины в три раза чаще совершают самоубийство, чем женщины, в результате чего исследование пришло к выводу, что «большая часть мужской идентичности и чувства цели связана с наличием работы. Она приносит доход, статус, важность...» ^[27] В 2011 году журнал Time повторил точку зрения о том, что рецессия привела к потере «традиционных» ролей для мужчин и привела к росту депрессии среди мужчин ^[28].

Все эти отчеты и исследования говорят, что, хотя мужчины не всегда были главными кормильцами в семье, они верили или ожидали, что это действительно их настоящая роль.

Но действительность США, как и во всем остальном индустриально развитом мире, такова, что все чаще мужчины и женщины зарабатывают (оплачиваемый труд), чтобы содержать домохозяйство, мужчины и женщины заботятся о доме и детях (неоплачиваемый труд).

Самые последние исследования занятости в США показывают, что женщины являются кормильцами в 40% семей — подавляющее большинство из них матери-одиночки или цветные женщины. Мы можем добавить к этой фактической реальности данные из 20 индустриально развитых стран за период 1965—2003 годов, которые свидетельствуют об общем увеличении пропорционального вклада мужчин в семейный труд.

В США женщины являются кормильцами в 40% семей — подавляющее большинство из них матери-одиночки или цветные женщины.

То же верно для мужчин/отцов, помогающих по дому. Социолог Франсин Дойч отметила, что отцы из рабочего класса больше времени ухаживают за детьми, чем их коллеги-управленцы ^[29]. Согласно опросу, проведенному в 2011 году среди 963 отцов, работающих в компаниях Fortune 500, 53% отцов заявили, что они хотели бы стать родителями-домохозяинами, если бы их семья могла жить на зарплату супруги ^[30]. Пока власть имущие осуждают цветных мужчин за то, что те бросают свои семьи, исследования Американской психологической ассоциации и Национального института здоровья детей и развития человека опровергают всю подобную расистскую мифологию:

«Малообеспеченные, принадлежащие к меньшинствам… отцы, имеющие работу и образование, с большей вероятностью будут вовлечены в воспитание детей.

…Афроамериканские мужчины более склонны физически заботиться о своих детях, кормить их и готовить им еду, чем белые или латиноамериканские отцы».

Появились некоторые этнографические данные, которые свидетельствуют о том, что значительные суммы отцовской финансовой поддержки (как денежной, так и в натуральной форме) могут не учитываться в официальных системах ^[31].

Это действительно странное явление. В то время как материальная реальность большинства мужчин состоит в том, что в семьях оба партнера работают за все более низкую заработную плату и все более продолжительный рабочий день, все гендерные ожидания, по-видимому, основаны на мифической модели счастливой жены, готовящей дома и ожидающей возвращения своего супруга-мужчины с работы. Если подавляющее большинство женщин работают в «макиладорах», Wal-Mart, Starbucks или занимаются домашним хозяйством у богачей, то чьи же мечты куют эти картонные фигуры женственности? Мы должны внимательно изучить эту картонную фигурку, потому что, проследив ее реальное происхождение, мы можем понять, как оправдание гендерного насилия коренится в сочетании материальной реальности и идеологических ожиданий о гендере.

Ученая-юрист Джоан К. Уильямс делает важное замечание о маскулинности рабочего класса в своей недавней работе о взаимоотношениях между классом и полом в Америке. По мнению Уильямс, гендер выступает как «важная “скрытая травма”, отраженная в чувстве неполноценности, что проистекает из растущей неспособности мужчин рабочего класса выполнять роль кормильцев» ^[32]. Слова Уильямс о том, как эта воспринимаемая неадекватность разыгрывается в классовых терминах, заслуживают того, чтобы быть процитированным полностью:

«В течение двух коротких поколений после Второй мировой войны идеал разделения сфер был демократизирован, но сегодня идеал кормильца вновь связан с классовыми привилегиями.

… Поскольку семьи кормильца/домохозяйки с 1780-х годов означают положение среднего класса, успешное выполнение этих ролей считается жизненно важным для семей рабочего класса… Общепринятый гендерный спектакль, короче говоря, является классовым актом».

Уильямс определила период, когда традиционная гендерная модель «кормилец — домохозяйка» стала неосуществимой для семей рабочего класса, и он соответствует периоду, который Дэвидсон определил как начало неолиберального порядка. Таким образом, традиционные роли кормильца — домохозяйки и вытекающие из нее гендерные ожидания никогда не были изначально традицией рабочего класса, а были одолжены рабочему классу капиталом. Сила этой модели заключается именно в ее способности: а) стереть реально существующие классовые различия, представив всеобщее братство всех мужчин; и б) разделить рабочий класс по гендерному признаку, приписав нереалистичные гендерные ожидания как мужчинам, так и женщинам, которые неизбежно всегда будут терпеть неудачу в реальности.

Взглянем еще раз на нашу картонную фигуру. Образцовая жена и ее образцовая семья, где бы она не готовила идеальный ужин — в Нью-Йорке или Нью-Дели — это классовый боец. Идеальная семья сохранилась в вечном янтаре славных дней капитала, где мужчины всегда будут мужчинами, профсоюзы всегда будут неуслышанными, а рабы или низшие касты всегда будут приносить домой хлопок.

Источники сопротивления

В нынешнем кризисе капитализма гендер — важное идеологическое оружие, которое используют для сокрытия линий разлома класса. Растущая волна оправданий изнасилований от известных людей, поток законопроектов, нападающих на репродуктивные и ЛГБТ-права, слатшейминг и обвинение жертв — это различные способы перестроить женственность и вновь призвать мифическую семью кормильца-домохозяйки, тем самым обеспечивая балласт для нереалистичных гендерных ожиданий и моделей для мужчин и женщин рабочего класса.

Как нам бороться с семейными ценностями капитализма? В заключение стоит указать на те проблемы, с которыми мы сталкиваемся, пытаясь возродить новые применения марксизма в современном мире.

Перед нами, революционерами, стоят три основные взаимосвязанные задачи: 1) понимание точной природы капитализма как системы производства; 2) определение субъекта революционного преобразования системы; 3) определение природы этого преобразовательного процесса — как он начинается и т. д. Ответы на эти три вопроса помогают определить, можем ли мы и как изменить судьбу гендера в нашем современном мире.

Неолиберализм как новый способ организации накопления капитала может сохраниться еще некоторое время. Но важно определить степень и ограничения его новизны. В то время как мы обсуждаем различные новые виды экономического устройства и формы социальных отношений, которые эта новая модель капитала создала для нас, не менее важно подчеркнуть существующую непрерывность. Экономика неолиберализма, хотя и разнообразна в своих национальных проявлениях, не предвещает нового типа капитализма, а, скорее, представляет собой совокупность разнородных усилий, первоначально предпринимавшихся, а затем с течением времени систематизированных правящими классами для преодоления кризиса прибыли, присущего капитализму. Другими словами, это не новая форма капитализма, а, скорее, форма, в которой капитализм пытается восстановить и сохранить прибыль. Это означает, что фундаментальные представления классического марксизма о капитализме как системе все еще остаются в силе, как и его выводы о том, как бороться с ним, а именно через самостоятельную деятельность рабочего класса.

Ключом к триумфу неолиберализма всегда была и остается успешная и крайне «гендеризированная» атака на глобальный рабочий класс.

Как мы видели на протяжении всего этого очерка, ключом к триумфу неолиберализма всегда была и остается успешная и крайне «гендеризированная» атака на глобальный рабочий класс. В конце концов, это порядок, построенный на серии поражений с нашей стороны, наиболее впечатляющие примеры — авиадиспетчеры в Соединенных Штатах (1981 год), рабочие фабрик в Индии (1982 год) и шахтеры в Великобритании (1984—85 годы). Профсоюзы, которые остаются главным, а зачастую и единственным выражением организации рабочего класса и инструментом борьбы, продолжают быть главной мишенью для нападок неолиберализма. Но долгая история поражений и относительно немногочисленные примеры успешной борьбы рабочих заставили некоторых ученых усомниться в центральной роли рабочего класса как агента перемен и усомниться в том, что рабочие все еще способны разрушить эту систему и построить новый мир. Вместо этого многие обращались к более аморфным коллективам — самым известным из них было представление Майкла Хардта и Антонио Негри о «множестве».

Между тем Арабская весна и движение «Оккупай» в Соединенных Штатах подняли еще один вопрос относительно обоснованности классического марксизма, на этот раз вокруг арены борьбы. Поскольку захват общественных пространств в Испании, Тахрире, Зукотти и совсем недавно парке Гези были одними из наиболее воинственных и массовых проявлений борьбы в последние годы, вполне нормально для многих видеть в этой политической форме повстанческих городских движений новый, возможно, лучший путь к гибели капитализма, а не забастовки или срыв работы на производстве.

Задача революционного марксизма, в отличие от задачи гадалки, состоит не в том, чтобы предсказать, где произойдет новый виток борьбы. Мы не можем также сказать, какая борьба примет вследствие системы общую форму.
Сила теории общественного воспроизводства в понимании капитализма как унитарной системы, где производство и воспроизводство могут быть разделены в пространстве, но органически связаны. Как сказала Мириам Глюксман «необходимость анализа каждого полюса… не умаляет того факта, что различие между ними может быть полностью понято только в его отношении друг к другу и к общей структуре, которая включает оба полюса» ^[33]. Стремясь перестроить и укрепить наши органы сопротивления неолиберальному порядку — будь то профсоюзы или революционные марксистские организации, — мы должны помнить об этой согласованности между производством и воспроизводством. Модель Чикагского профсоюза учителей (ЧПУ) вдохновляет потому, что она пытается применить это понимание на практике. Забастовка ЧПУ была не просто борьбой за улучшение условий труда. Забастовка была построена на связи более широких проблем — расистской политики закрытия школ, экономического положения учащихся и их семей, урбанистической истории — с проблемами на рабочем месте, например заработной платы и льгот учителей ^[34].

Таким образом, наша борьба за кризисные центры для жертв изнасилования вблизи наших домов не может быть отделена от нашей защиты общественных благ по облегчению социального обеспечения или нашей борьбы за повышение заработной платы и репродуктивную справедливость. Но окончательно гендерная справедливовость наступит, когда мы восстанем против фундаментальной тирании капитала, который забирает наш труд ради получения прибыли. Эта битва может вспыхнуть где угодно в обществе, но она должна быть выиграна в точке производства, на наших рабочих местах и на баррикадах, где, объединив нити нашей предыдущей борьбы, мы можем совершить этот выдающийся прыжок «на открытом воздухе истории» ^[35].

Примечания

1. Meg Luxton, “Feminist Political Economy in Canada and the Politics of Social Reproduction,” in Kate Bezanson, Meg Luxton eds, Social Reproduction: Feminist Political Economy Challenges Neo-Liberalism (Toronto: McGill-Queens University Press, 2006), 36. ↩
2.  Lise Vogel, “Domestic Labor Revisited,” Science and Society, Vol. 64, no. 2, Summer 2000, 156. ↩
3. Meg Luxton ↩
4. Sarah Boseley, “One in Three Women Suffers Violence, Global Study Finds,” Guardian (UK), June 20, 2013. ↩
5. Sadie Robinson, “What Causes Rape?” Socialist Worker [UK], June 7, 2011. ↩
6. I am grateful to Phil Gasper and Colin Barker for putting this point succinctly to me in our discussion. ↩
7. Claire M. Renzetti with contributions from Vivian M. Larkin, “Economic Stress and Domestic Violence,” Report from the National Resource Center on Domestic Violence, 2011. ↩
8. Stephanie Armour, “Foreclosures Take an Emotional Toll on Many Homeowners,” USA Today, May 16, 2008. ↩
9. Christina Hoag, “6 Die in Family Murder-Suicide in Los Angeles,” USA Today, October 7, 2008. The New York Times reported the story with the apt title “Man Kills His Family and Himself Over Market.” See Rebecca Cathcart, “Man Kills His Family and Himself Over Market,” New York Times, October 7, 2008. ↩
10. Kate Bezanson and Meg Luxton, eds., Social Reproduction: Feminist Political Economy Challenges Neo-Liberalism (Toronto: McGill-Queen’s University Press, 2006), 5. ↩
11. 2003 World Bank Report cited in Marianne Fay, Lorena Cohan, and Karla McEvoy, “Public Social Safety Nets and the Urban Poor,” in Marianne Fay ed., The Urban Poor in Latin America (Washington D.C.: The World Bank, 2005), 244. ↩
12. · Susan Thistle, From Marriage to the Market: The Transformation of Women’s Lives and Work (Berkeley: University of California Press, 2006), 110, 112. ↩
13. Andrew MacAskil, “Delhi Rape Victims Are to Blame, Defendants’ Lawyer Says,” Bloomberg News, January 10, 2013. Also see my report of this case in Socialist Worker [US], January 10, 2013. ↩
14. Kate Raworth, Trading Away Our Rights: Women Working in Global Supply Chains (Oxford: Oxfam Publishing, 2004), 28. ↩
15. David McNally, Global Slump: the Economics and Politics of Crisis and Resistance (Oakland: PM Press, 2011), 37. ↩
16. Alice H. Amsden, Asia’s Next Giant: South Korea and Late Industrialization (New York: Oxford University Press, 1989), 204. ↩
17. For more details, see Jacqui True, The Political Economy of Violence Against Women (New York: Oxford University Press, 2012). ↩
18. Regina G. M. Karega, Violence Against Women in the Workplace in Kenya: Assessment of Workplace Sexual Harassment in the Commercial, Agriculture and Textile Manufacturing Sectors in Kenya, International Labor Rights Fund, 2002. ↩
19. Maria Patricia Fernandez-Kelly, For We Are Sold, I and My People: Women and Industry in Mexico’s Frontier (Albany: State University of New York Press, 1983), 141. ↩
20. Hester Eisenstein, Feminism Seduced: How Global Elites Use Women’s Labor and Ideas to Exploit the World (Boulder, London: Paradigm, Publishers, 2009), 151. ↩
21. Waking Up From The American Dream,” Business Week, November 30, 2003. ↩
22. Leslie Salzinger, Genders in Production: Making Workers in Mexico’s Global Factories (Berkeley: University of California Press, 2003), 10. ↩
23. Deepa Narayan et al., Voices of the Poor Crying Out for Change, Published by Oxford University Press for the World Bank (New York: Oxford University Press, 2000), 110. ↩
24. Benedict Anderson, Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism (London and New York: Verso, 2006), 50. ↩
25.  “Let’s Admit It: Honor Killings in the West is by Muslims,” op-ed, Israel National News, February 3, 2012. ↩
26. Fareena Alam, “Take the Honor out of Killing,” Guardian (UK), July 6, 2004. ↩
27. Kate Kelland, “Study links British recession to 1,000 suicides,” Reuters, August 15, 2012. ↩
28. Alice Park, “Why the Recession May Trigger More Depression Among Men” Time Magazine, March 1, 2011. ↩
29. Francine Deutsch, Halving It All: How Equally Shared Parenting Works (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999), 180–94. ↩
30. B. Harrington, F. Van Deusen, and B. Humberd, The New Dad: Caring, Committed and Conflicted (Chestnut Hill: MS: Boston College Center for Work and Family, 2011). ↩
31. “The Changing Role of the Modern Day Father,” Report of the American Psychological Association, 2012. ↩
32. Joan C. Williams, Reshaping the Work-Family Debate: Why Men and Class Matter (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2010), 59, 158. ↩
33. Miriam Glucksman, Women Assemble: Women Workers and the New Industries in Inter-War Britain (London: Routledge, 1990), 258. ↩
34. For details, see Lee Sustar, Striking Back in Chicago: How Teachers Took on City Hall and Pushed Back Education “Reform.” Forthcoming from Haymarket Books. ↩
35. Walter Benjamin, “Theses on the Philosophy of History,” in Illuminations: Essays and Reflections (New York: Schocken Books, 1969), 261. ↩