Актуальность ленинской концепции империализма в свете исторического опыта Латинской Америки. 2.1

(ОГЛАВЛЕНИЕ)

Кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя «натыкаться» на эти общие вопросы. А натыкаться слепо на них в каждом частном случае значит обрекать свою политику на худшие шатания и беспринципность^[1].

В. И. Ленин

Мы идем издалека и пойдем далеко.

Антонио Грамши

Соотнеся открытые В. И. Лениным основные черты империализма как высшей и последней стадии капитализма с общественно-историческими реалиями Латинской Америки соответствующей эпохи, мы переходим теперь к другой стороне проблемы — революционному опыту региона. Без анализа этого опыта исследование обречено на односторонность поцелому ряду причин.

Во-первых, научная концепция империализма необходимо включает теоретическое отражение закономерностей антиимпериалистической борьбы и не может быть адекватно усвоена без конкретно-исторического рассмотрения этой борьбы. В кульминационный период работы над ее концептуальным выражением Ленин особо подчеркивал неотъемлемость теоретических основ марксизма от практической революционной тактики: «Без этой стороны материализма Маркс справедливо считал его половинчатым, односторонним, мертвенным…»^[2].

Во-вторых, сама Латинская Америка в ее сегодняшнем качестве есть во многом объективация революционного опыта ее народов. Богатство и многообразие этого опыта запечатлено даже в испанской лексике: едва ли в каком-либо другом языке найдется минимум девять (!) слов, выражающих разные проявления или формы вооруженного восстания. Без знания столь важного фактора истории региона нельзя научно понять практически ничего в его прошлом и настоящем.

В-третьих, революционный опыт Латинской Америки всегда был и остается полем напряженной идейной борьбы. Различные его аспекты подвергаются злостному замалчиванию либо искажениям и фальсификациям. Без их преодоления объективное познание истории и современности также невозможно.

Наконец, в-четвертых, трудно переоценить актуальное значение этого опыта — как идейно-моральное, так и практически-политическое; как региональное, так и всемирное. Если мы не хотим позволить реакции беспрепятственно насаждать, казалось, давно изживший себя «суеверный взгляд, приписывающий возникновение революции злонамеренности кучки агитаторов», то «и с исторической точки зрения исследование и изложение причин как революционного потрясения, так и подавления революции представляет исключительную важность»^[3]. Сегодняшнее положение Латинской Америки, переживающей отлив первой волны «левого поворота», равно как и противоречивые перипетии общемирового кризиса, делают особенно актуальным завет Ф. Энгельса: «Та, вероятно, очень короткая передышка между концом первого и началом второго акта движения, которая нам предоставлена, дает нам, к счастью, время для крайне необходимого дела: для исследования причин, сделавших необходимым как недавний революционный взрыв, так и поражение революции; причин, которые следует искать не вслучайных побуждениях, достоинствах, недостатках, ошибках или предательских действиях некоторых вождей, а в общем социальном строе и в условиях жизни каждой из наций, испытавших потрясение».

1. Зависимый характер капиталистического развития и предпосылки освободительного движения

Какие же объективные причины, с одной стороны, обусловили колоссальный размах революционной борьбы народов Латинской Америки, сделав ее поистине «пылающим континентом», а с другой — весьма затруднили стабилизацию прогрессивных итогов этой борьбы?

Научно корректный ответ на этот вопрос предполагает выбор между двумя концепциями общественного бытия региона и его исторического пути, которые уже ряд десятилетий противоборствуют как в общественной науке самой Латинской Америки, так и среди зарубежных латиноамериканистов.

Согласно первой концепции, методологически вытекающей из одностороннего видения всемирной истории либералами-позитивистами XIX в., корни социальных проблем региона уходят в почву «феодальной отсталости», навязанной еще в XVI—XVIII вв. испанским и португальским колониализмом и лишь усугубленной империалистической экспансией западноевропейских держав и США.

Концепция «феодальной отсталости», возведенная в ранг официальной в науке всего капиталистического мира, долгое время доминировала и в советской историографии, где безосновательно считалась «марксистской». Из нее логически следовало, что страны региона минимум до середины XX в. решали исторические задачи антифеодальных революций при гегемонии «национальной буржуазии». По завершении цикла буржуазных революций признавался необходимым длительный период эволюционно-реформистского развития под ее же руководством. Объективные предпосылки борьбы за социализм признавались еще незрелыми, поэтому для приверженцев подобных взглядов Кубинская революция прозвучала громом с ясного неба. Впрочем, «на выручку» пришли последующие неудачи и поражения революционных сил, причины которых усматривались или в той же незрелости условий, или, прямо по Энгельсу, в «случайных побуждениях, достоинствах, недостатках, ошибках или предательских действиях некоторых вождей».

Для рассматриваемой нами темы важно иметь в виду, что концепция «феодальной отсталости» фактически предполагает трактовку империализма не по Ленину, а по Каутскому — как чисто внешнего фактора, определяемого гегемонией «индустриально развитых» стран над «слаборазвитыми». При этом иерархия общедемократических и социалистических задач рабочего движения выстраивается не по-большевистски, а по-меньшевистски: из общедемократического характера революции выводится, вопреки опыту истории, роль буржуазии не только как движущей силы, но и как гегемона.

Другой концептуальный подход к исторической специфике Латинской Америки обнаруживает ее главные корни не в феодальной отсталости, а в капиталистической зависимости. Этот подход вырабатывался с 60-х гг., прежде всего экономистами и социологами (А. Гундер Франк, Ф. Э. Кардозу, Т. Дос Сантос, А. Агиляр, Ф. Кармона и другие), а затем и историками (Ф. Фернандес, Э. Галеано и другие). Базируясь на большом конкретно-историческом материале, они обосновали принципиальный вывод: если в странах Западной Европы, Северной Америки и Японии становление капитализма детерминировалось прежде всего развитием национального производства и внутреннего рынка, то на колониально-зависимой периферии капиталистического мира, старейшую часть которой составила Латинская Америка, — в первую очередь принудительным вовлечением данных регионов мира в международное разделение труда. Это вовлечение, изначально подчиненное господствующим классам центров системы, обусловливает присвоение ими большей части прибавочного продукта, создаваемого в зависимой стране, навязывание ей хозяйственной специализации в своих интересах. Все это вместе теоретически выражается понятиями «зависимое развитие», «зависимая периферия» или, в широком смысле, «зависимость».

Методологически отправным пунктом концепции зависимого развития можно считать обобщение К. Маркса, прямо относящееся к началу исторического бытия региона: «Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления»^[4]. Развенчивая пропаганду апологетов буржуазии насчет «идиллических» истоков ее богатств и капитализма вообще, Маркс выходит на планетарный масштаб становления капиталистической формации. Из его теоретической позиции логически следует, что сущность производственных отношений Латинской Америки уже с начальной, колониальной, стадии ее исторического формирования была не феодальной, а капиталистической. Более того: из выделенных Марксом четырех главных моментов «первоначального накопления» три полностью или преимущественно относятся к Латинской Америке^[5].

Чтобы всем все было ясно, Маркс расставляет точки над i: «Различные моменты первоначального накопления распределяются, более или менее последовательно, между различными странами, а именно: между Испанией, Португалией, Голландией, Францией и Англией»^[6]. Судя по этим строкам, автор «Капитала» рассматривал Латинскую Америку не просто как один из регионов колониального типа «первоначального накопления», а как ведущий его ареал. Если бы он поставил во главу угла с самого начала «завоевание и разграбление Ост-Индии», то начал бы перечисление с Португалии, сделавшей в этом «идиллическом процессе», равно как и в африканской работорговле, «первые шаги» еще до открытия южноамериканского континента. Но он начинает с Испании, осуществившей колонизацию Центральной и Южной Америки, причем и тут его интересует не разграбление ацтекских и инкских сокровищ (хотя и оно вписывается в контекст «первоначального накопления»), а организация колониального производства. Горнодобывающее и плантационное хозяйство типа мануфактуры в испанских «Индиях» берет начало с середины XVI в. Португальская «золотая лихорадка», распространившая колониальную власть на внутренние области Бразилии, относится к концу XVII в., расцвет голландского колониального рабовладения в Суринаме и на Кюрасао — к первой половине XVIII в., французского на Гаити и Малых Антильских островах — ко второй его половине, что полностью отвечает порядку изложения в «Капитале». Таким образом, зрелый Маркс, следуя материалистическому пониманию истории, решительно отбрасывает либеральный стереотип «феодальной отсталости» иберийских стран, характеризуя их, наоборот, как лидеров начальных этапов «первоначального накопления» и давая последователям ключ к формационной сущности производственных отношений в колониях всех европейских держав именно как капиталистической. В Америке, где в отличие от Востока этой сущности не противостояли развитые классовые общества местного происхождения, она раньше достигла безраздельного господства.

Конечно, представления о «феодальной отсталости» Латинской Америки возникли все же не на пустом месте. Сущность не следует отождествлять со всеми свойствами объекта. Включение колоний в систему производственных отношений мирового капитализма, определяя с самого начала ведущую тенденцию развития региона, далеко не сразу привело к формированию форм эксплуатации, адекватных капиталистической формации. До конца XIX — начала XX в. участие Латинской Америки в мировом капиталистическом разделении труда стимулировало не столько свободный наемный труд, сколько плантационное рабовладение, принудительный труд индейцев-общинников, долговое рабство или закрепощение батраков-«пеонов» и мануфактурных рабочих, сгон крестьян с земли методами «внеэкономического принуждения» вплоть до массового террора. Все эти формы эксплуатации и экспроприации трудящихся, внешне сходные с докапиталистическими, сторонники «феодальной» концепции считали аргументами в свою пользу. При этом не учитывалось, что они входили не в систему средневекового натурального хозяйства, а в товарную, экспортно-ориентированную, экономику эпохи формирования и развития мирового капитализма; что создававшаяся в их рамках прибавочная стоимость в конечном счете — если не в данной стране, то в центрах системы —  превращалась в капитал. Все это побуждает считать сущность такого рода эксплуатации не докапиталистической, а капиталистической, хотя и принимавшей «превращенные формы» (К. Маркс).

Впрочем, историки, не зацикленные на «докапитализме» Латинской Америки, выявляют в ней по крайней мере с XVIII в. уже достаточно развитую эксплуатацию лично свободных наемных работников. Масштабы ее были не меньше, чем сто лет назад в азиатских колониях и полуколониях, где, как разъяснял отрицавшим ее оппонентам Ленин, большинство населения «принадлежит к странам, где рабочие есть»^[7]. Еще большей была масса полупролетариев — формально крестьян, ремесленников или мелких торговцев, фактически эксплуатируемых крупным капиталом по типу рассеянной мануфактуры.

Каждому этапу истории мировой системы капитализма соответствовала определенная форма отношений зависимости. Возможность смены этих форм обусловливалась сдвигами, происходящими в масштабе всей системы и в первую очередь в ее центрах, но реализовалась через борьбу социальных и политических сил зависимых стран, игравших тем самым активную роль в мировой истории.

Подобно открытой Марксом основе капиталистической эксплуатации, феномен зависимости скрыт от обыденного сознания буржуазного общества. В этом сознании — как в метропольном, так и в периферийном его варианте — зависимость поверхностно отражается как отсталость или «слаборазвитость» периферии относительно метрополий. По аналогии с выявленным Марксом товарным фетишизмом можно говорить о «фетишизме слаборазвитости», порождающем наивные расчеты «догнать» метрополии на том же капиталистическом пути, который был ранее пройден ими. На деле же историческая «разность потенциалов» между Западной Европой и другими частями света обусловила лишь первоначальное возникновение отношений зависимости. Уже давно «отсталость» и «слаборазвитость» превратились из предпосылок зависимости в ее следствия. Господствующие центры мирового капитализма прежде всего монополизируют передовые производительные силы, а любые попытки их развития на зависимой периферии либо прямо подавляют, в том числе вооруженной силой (примеров сколько угодно — от Парагвая середины XIX в. до Ливии начала XXI в.), либо допускают фрагментарно, как составную часть своей производственной системы, под своим технологическим, организационно-управленческим и финансово-экономическим контролем. Как правило, на долю зависимых стран остаются лишь те звенья производительных сил и «ниши» международного разделения труда, которые ничем не угрожают господствующему классу метрополий и лишь расширяют базу их господства.

Минимум двухсотлетний опыт Латинской Америки особенно наглядно показывает, что «догнать» глобальных эксплуататоров по «уровню развития», оставаясь в рамках капитализма, зависимой стране так же невозможно, как рабочему — догнать по уровню благосостояния капиталиста-работодателя. В обоих случаях эксплуатируемые расширенно воспроизводят своим трудом могущество капитала и свое подчиненное ему положение. Отношения зависимости — органическая часть мировой капиталистической системы, и покончить с ними можно только революционным преодолением этой системы как таковой.

Несмотря на ряд недоработок школы «зависимого развития» в том виде, который она имела в 70-е — 80-е гг., в целом она представляется важным достижением на пути применения теории марксизма, и в особенности ленинской концепции империализма, к условиям эксплуатируемой периферии мировой капиталистической системы. Закономерно, что в десятилетия неолиберальной реакции концептуальные разработки этой научной школы подверглись тотальному бойкоту и «заговору молчания». Не все ее создатели остались верны идеалам молодости. Но это не должно мешать ученым-марксистам брать на вооружение и развивать содержащиеся в ней моменты объективной истины.

<<< Предыдущая глава | Следующая глава >>>

Оглавление