Актуальность ленинской концепции империализма в свете исторического опыта Латинской Америки. 1.6

(ОГЛАВЛЕНИЕ)

6. «Добровольный союз» и «финансовое удушение»

Подчеркивая закономерность борьбы народов за суверенитет, Ленин предупреждал, что без ряда революций и в конечном счете без социализма осуществить его возможно лишь «в пределах мировых империалистических соотношений»^[1]. Смягчение форм зависимости имеет оборотную сторону: «Именно с точки зрения империалистов иногда гораздо выгоднее иметь союзником маленькую, политически самостоятельную, финансово зависимую нацию. Вполне возможно поэтому, что наряду с политикой прямого удушения мелких наций, от которой империализм никогда не сможет отказаться совершенно, он проведет в отдельных случаях политику «добровольного» (т. е. только финансовым удушением вызванного) союза с новыми маленькими национальными государствами»^[2].

Отсюда следует более общий вывод, ныне в высшей степени актуальный: «Империалистская тенденция к крупным империям вполне осуществима и на практике нередко осуществляется в форме империалистского союза самостоятельных и независимых, в политическом значении слова, государств»^[3].

Данная закономерность, фиксируемая Лениным для Европы в годы Первой мировой войны, в Западном полушарии заявила о себе значительно раньше. Ярчайшим ее проявлением стала более чем столетняя история «панамериканского движения». Уже в 1881 г. в Вашингтоне вознамерились созвать конгресс американских государств, закрепив за собой положение «руководящей державы». В октябре 1889 г. в Вашингтоне собралась I Панамериканская конференция с участием 18 государств — всех существовавших тогда в Западном полушарии, кроме блокированной Гаити. В повестке дня значились: обязательный при межгосударственных спорах арбитраж, в котором решающая роль отводилась США; введение единой валюты (!); учреждение таможенного союза по образцу того, что предшествовал объединению Германии под эгидой Пруссии (!!); проект панамериканской железной дороги. Очевидно, что речь шла об экономической аннексии Соединенными Штатами южных соседей и вовлечении их в финансово-торговую войну с Европой. Здесь — истоки современных нам проектов типа «Зоны свободной торговли Америк» (ALCA), «Тихоокеанского альянса» и т. п. В стратегических планах Вашингтона по сути мало что изменилось.

Наряду с экономической аннексией предусматривалась и военно-жандармская. В 1904 г. президент Теодор Рузвельт сделал «вывод» из «доктрины Монро»: южные соседи обязаны сохранять «порядок», «вести себя хорошо» и своевременно платить по счетам, иначе Вашингтон вправе осуществлять «функции международной полиции». Разумеется, мало кого в Латинской Америке вдохновляла такая перспектива, ассоциированная тем же Т. Рузвельтом с «большой дубинкой».

Когда правительства Аргентины, Бразилии и Чили заявили, что сами справятся с обеспечением порядка, США предложили этим странам «содействовать нам в поддержании доктрины Монро на основе равенства», что «освободило бы нас от части бремени». Бразилии были обещаны «особые отношения», которые ставили ее выше других государств региона. Это был шаг к «субимпериализму», которым в Вашингтоне и позже соблазняли правящий класс стран «Южного конуса». Как подчеркивали уже в 70-е гг. бразильские марксисты, «субимпериалистическая» держава получает некоторую сферу экспорта капитала и военной экспансии, но сама в гораздо большей степени остается объектом экономического и политического господства подлинно империалистических метрополий. Страна, поставленная в такое положение, вынуждена — что ярко показывает новейшая история Бразилии и Аргентины — колебаться между попытками укрепления суверенитета на пути региональной интеграции и ассоциацией с империалистической метрополией в роли трамплина для экспансии ее капитала.

Тенденция к преобладанию финансового подчинения зависимых стран над неприкрытым территориальным разделом проявилась и в переходе Вашингтона от доктрины «большой дубинки» к «дипломатии доллара», охарактеризованной президентом У. Тафтом как «замена пуль долларами». Разумеется, дубинка и пули оставались наготове и при случае пускались в ход. Тем не менее, трудно найти более яркое подтверждение ленинской мысли: «Финансовый капитал – такая крупная, можно сказать, решающая сила во всех экономических и во всех международных отношениях, что он способен подчинять себе и в действительности подчиняет даже государства, пользующиеся полнейшей политической независимостью»^[4].

Наряду с финансовой кабалой, важным стимулом «добровольного» вступления зависимых стран в империалистические союзы выступает страх господствующих классов перед революцией. Эта тенденция также проявлялась в Латинской Америке уже давно. Еще в 1907 г. Тобар, бывший министр иностранных дел Эквадора, предложил всем государствам региона взять обязательство не признавать правительства, образовавшиеся в результате революции, и пресекать на своей территории революционную деятельность против соседей. По инициативе США такого рода договоры были подписаны центральноамериканскими (1907, 1923) и андскими (1911) странами, находившимися под властью реакционных режимов. «Доктрина Тобара» послужила Вашингтону прецедентом и для его собственной «доктрины непризнания» неугодных правительств. Подобные методы совместного — разумеется, на неравноправных условиях — обеспечения классовой диктатуры широко применяются международной реакцией и поныне.

Однако упор на финансово-экономические и полицейско-жандармские аспекты «межамериканских отношений» отнюдь не снял угрозу политическому суверенитету. Уже в годы Первой мировой войны в правящих кругах США вынашивались планы панамериканской федерации с общим законодательством и исполнительной властью. Внешнюю политику, равно как и основные вопросы внутренней политики и экономики, предлагалось передать наднациональному органу. Подобные тенденции, свойственные любой капиталистической интеграции, вновь и вновь подтверждают истинность ленинской мысли: «Разумеется, наибольшие «удобства» и наибольшие выгоды дает финансовому капиталу такое подчинение, которое связано с потерей политической независимости подчиняемыми странами и народами»^[5].