9. Специфика революционной ситуации
Как можно охарактеризовать сложившуюся в Индонезии обстановку с точки зрения динамики революционного процесса и ее основного вопроса – о власти?
Между историками нет разногласий в том, что завоевание политической независимости (1945-49 гг.) представляло собой национально-освободительную революцию. После решительного слома колониально-оккупационной государственной машины (из бывших восточноазиатских колоний Индонезию в этом плане можно сравнить только с Вьетнамом) революция стала перерастать в национально-демократическую. Два с половиной года, по крайней мере в сердце страны – на Яве, блок пролетариата с радикальной мелкой буржуазией осуществлял революционно-демократическую власть при видной роли КПИ. Лишь ситуация «Брестского мира» привела этот блок к распаду. Буржуазно-помещичий лагерь попытался установить свою диктатуру, но не нашел в те годы достаточной опоры, чтобы ее стабилизировать.
Представляется, что после краха «либеральной демократии» в стране на ряд лет сложилась особая разновидность двоевластия. Как известно, сущность его состоит в параллельном существовании двух классово различных систем власти, объективно противостоящих друг другу, но до поры уживающихся и отчасти «взаимопроникающих» ввиду незрелости противоречий между ними. Однако в Индонезии (как впоследствии в Чили) двоевластие имело немалую специфику. Не буржуазное правительство противостояло формируемым снизу органам рабоче-крестьянской власти (как в России 1917 г. и ряде других стран XX в.), а военно-бюрократический аппарат, выступавший как параллельная власть, противостоял правительству народного фронта, опиравшемуся на КПИ как сильнейшую легальную партию и массовые организации трудящихся. Роль последних в чем-то сопоставима с Советами и особенно фабзавкомами, способными, согласно Ленину, при известных условиях выполнить ту же роль. Этой спецификой определялись как сильные, так и слабые стороны длительного революционного процесса, имевшего, на мой взгляд, общие черты с развитием России в первые месяцы после буржуазно-демократического Февраля 1917 г.
Конечно, есть и существенные различия. Процессы, которые в России, с ее концентрированной индустрией и сильнейшим в мире рабочим, а также крестьянским движением, уложились в несколько месяцев (в Чили – в три года), в Индонезии растянулись на два десятилетия. Правительства, опиравшиеся на поддержку НАСАКОМ, не приходится уподоблять российскому Временному правительству мелкобуржуазных «демократов», послушных воле буржуазии и империалистических «союзников». Скорее можно провести аналогию с предлагавшимся Лениным в апреле-июне и сентябре 1917 г. союзом большевиков с эсеро-меньшевистскими Советами при условии взятия ими власти. В Индонезии подобный блок партии пролетариата с мелкобуржуазно-крестьянской демократией осуществился на практике, обеспечив на ряд лет, как и предполагал Ленин, мирное развитие революции.
В отличие от России (а позже Чили), где уже существовали частные монополии – как «импортные», так и сросшиеся с ними местные, – в Индонезии преобладал госкапитализм, не столько исполнявший волю сравнительно слабой частной буржуазии, сколько сам выступавший ядром «государственно-частного» капитала – потенциально главного партнера империалистических монополий.
В связи с объективно иным, чем в России, центральным вопросом демократической революции (не аграрно-крестьянским, а национально-антиколониальным, позже антиимпериалистическим) она слабее затронула большинство народа – крестьянство. Абсолютное преобладание общенациональных целей, в отрыве от других демократических задач (чего, судя по письму Айдиту, мог опасаться Сталин), придало молодой государственности немало реакционных черт. В Европе XIX в. к подобному итогу привело объединение Германии, где национальные задачи «революции сверху» также доминировали над аграрными и всеми прочими. Поэтому неудивительно, что реальный облик политической системы Индонезии (и многих других стран «третьего мира») оказался не столь уж далек от Марксовой характеристики бисмарковского рейха:
«Обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм»1.
Каждое слово Марксовой формулировки применимо к режиму «управляемой демократии», возникшему, в отличие от классического двоевластия, не в ходе революционного слома старой военно-бюрократической машины, а уже в процессе формирования новой, впитавшей худшие доколониальные и колониальные традиции. К сожалению, это коснулось обоих компонентов двоевластия. Теневая диктатура «кабиров» вполне сопоставима с бисмарковской; но и Сукарно, опираясь на НАСАКОМ, постоянно прибегал к антидемократическим приемам: отмене выборов, «дрессировке» партий, выхолащиванию законодательной власти.
Общей картины не меняет ни наличие у данной политической системы, наряду с феодальными, «придатков» квазисоциалистических, ни влияние на власть, наряду с буржуазией, рабочего и крестьянского движения. Если такое влияние осуществляется не в условиях реальной демократии, хотя бы буржуазной, а в обстановке прикрытого фиговым листком «военного деспотизма», пролетарская партия рискует оказаться его пленником, а затем жертвой. В Германии XIX в. К. Маркс и Ф. Энгельс критиковали за уклон в эту сторону Ф. Лассаля, а затем Готскую программу социал-демократии. Приходится признать, что среднесрочные результаты в обеих странах оказались сопоставимы. И здесь и там к моменту фашистского переворота весь механизм диктатуры был готов, отлажен и смазан – оставалось только снять его с тормозов. Для уничтожения коммунистов Сухарто не понадобилось даже приостанавливать конституцию 1945 г., дважды принятую при поддержке самих коммунистов…
Уже после катастрофического поражения, как обычно, не обошлось без перепевов плехановского «не надо было браться за оружие». Такую позицию, вольно или невольно возлагающую вину на самих погибших, мотивировали тем, что в стране «не было революционной ситуации»2. Как же обстояло дело в действительности?
Напомним ленинские «три главные признака» революционной ситуации, не зависящие «от воли не только отдельных групп и партий, но и отдельных классов»:
«1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов…
2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов…
3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс…»3.
Были ли эти признаки налицо в Индонезии середины 60-х гг.?
Обострение «выше обычного» нужды и бедствий народных масс очевидно. К общему развалу производства, усугубляемому паразитизмом и коррупцией «кабиров», в последние годы добавилась экономическая блокада. Разрыв торговых связей с Малайзией лишил Индонезию трети внешних рынков. За 1961-1964 г. доходы от госсектора, и без того низкие, упали почти впятеро, индекс потребительских цен вырос в 20 раз. К 1965 г. состояние экономики давало основание говорить о банкротстве. Дефицит бюджета приближался к триллиону рупий. Денежная масса к концу 1964 г. составляла 600 млрд., а к сентябрю 1965 г. – 1500 млрд. За тот же неполный год доллар на черном рынке подорожал с 9 тыс. до 20 тыс. при официальном курсе рупии к валюте США 45:14 .
Терпение народа подходило к концу. Отношение к власти, не способной навести в экономике элементарный порядок, стихийно приближалось к тому, которое в свое время отмечал у крестьян Ленин:
«Ты - прекрасный человек, ты защищал нашу родину; мы тебя за это слушались, но если ты хозяйничать не умеешь, то поди вон»5.
Специфика Индонезии состояла лишь в том, что подобное отношение к режиму долго не распространялось на его вождя.
Не подлежит сомнению и кризис «верхов». Как местные эксплуататоры, так и империалистические монополии исчерпали возможности сохранения своего господства «в неизменном виде». Позволяя «кабирам» обогащаться, режим «направляемой демократии» лишал их прямого доступа к политической власти, легитимации награбленного. Помещики и духовенство сохраняли земельную собственность, но под дамокловым мечом аграрной реформы. Резко враждебным режиму стал иностранный капитал, терявший в стране ключевые позиции.
«Верхи» и весь аппарат их власти, прежде всего вооруженные силы, все больше раскалывались. Ряды сторонников «направляемой демократии» редели, за ее фасадом вызревал реакционный блок, готовый расчистить путь к дальнейшему развитию капитализма методами военно-террористической диктатуры.
В то же время шло и нарастание активности передовой части масс, прямо по Ленину «привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению». В Индонезии имел место один из крайних случаев подчеркнутой Владимиром Ильичем тенденции: правящая прослойка «самих верхов», пытаясь балансировать между антагонистическими классами, вольно или невольно способствовала укреплению КПИ и руководимых ею массовых организаций трудящихся.
Аграрно-крестьянский вопрос революции, хоть и с большим опозданием, брал свое. Активная часть тружеников села – основная опора коммунистов – не могла и не хотела ждать обещанной земли неизвестно сколько. Ее настроения не могли не влиять на политику партии, пусть и связанной неравноправным союзом с властью. В начале 60-х гг. КПИ перешла от политики опоры на крестьянство к «интеграции с крестьянством». К середине 1964 г. всю страну охватили явочные захваты земельных излишков; Айдит назвал это движение «революцией снизу».
Сукарно сделал некоторые шаги навстречу крестьянам: потребовал ускорения аграрной реформы, поддержал меры по устранению препятствий с ее пути, призвал к упрочению НАСАКОМ. Но очень скоро сказалась нерешенность, по большому счету, вопроса о власти. Самочинные действия масс, выходившие за рамки «направляемой демократии», стали использоваться реакцией для подготовки репрессий против коммунистов. Последовал очередной компромисс или, скорее, краткое перемирие между противостоявшими лагерями. В декабре 1964 г. лидеры КПИ и еще 9 партий в присутствии президента подписали декларацию об отказе от «односторонних действий при решении аграрных конфликтов» и обязались использовать «метод переговоров и консультаций между крестьянами и помещиками»6. Насутион утверждал, что таким образом КПИ «удалось избежать удара». Вместе с тем, замораживание «революции снизу» не могло не дезориентировать сельских трудящихся.
В отношении империалистического капитала революция, наоборот, набирала силу. Раньше она затрагивала в основном голландский капитал, теперь распространилась на британский и американский. В январе 1964 г. по предложению КПИ началась конфискация имущества британских компаний. В апреле 1965 г. Сукарно призвал к национализации всех иностранных предприятий; в отношении «враждебных» стран допускалась конфискация. Уже летом 90% иностранного капитала перешло в руки государства или под его контроль. Важным аспектом разрыва с ООН стало прекращение связей с международными финансовыми организациями – МВФ и МБРР, официально входившими в ее систему. Все это подрывало интеграцию страны в мировое капиталистическое разделение труда.
С другой стороны, ослабление связей с капиталистическим миром, не компенсируемых никакими другими, лишь усугубляло хозяйственный развал. Отсутствие контроля трудящихся над экономикой теперь грозило стране полным коллапсом. Ребром встал вопрос: кто воспользуется плодами наступления на иностранный капитал – «кабиры» или трудовой народ.
<<< Предыдущая глава | Следующая глава >>>
Оглавление
1. Маркс К. Критика Готской программы / Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 19, с.28.
2. См.: Коммунист, 1968, № 15, с. 113.
3. Ленин В.И. Крах II Интернационала / ПСС, т. 26. С. 218-219.
4. Капица М.С., Малетин Н.П. С. 238-240.
5. Ленин В.И. XI съезд РКП (б) 27 марта – 2 апреля 1922 г. Политический отчет Центрального комитета РКП (б) 27 марта / ПСС, т. 45, с. 98.
6. Капица М.С., Малетин Н.П., с. 228.