Трагедия советско-китайского противоборства

Диалог по поводу одного юбилея

15 марта исполняется 50 лет, как состоялось небезызвестное событие, которое ознаменовало собой кульминацию конфликта между СССР и Китайской Народной Республикой: 2 и 15 марта 1969 года произошли бои на спорном острове Даманский (расположен он на реке Уссури, близ пгт Лучегорск Приморского края). Крошечный островок (площадью менее 1 км²), затапливаемый в половодье, — кстати, китайское название его, будто в издёвку, звучит как Чжэньбао («Драгоценный») стал ареной весьма ожесточённых столкновений, жертвами которых стали с обеих сторон сотни военнослужащих. Пятеро советских пограничников за проявленные там мужество и героизм были удостоены звания Героя Советского Союза — трое из них посмертно...

Следует заметить, что боестолкновения на Даманском, на самом деле, явились лишь звеном в целой серии пограничных инцидентов. Так, 13 августа 1969 года советские пограничники пресекли вторжение китайцев на территорию СССР близ озера Жаланашколь (Джаланашкуль), расположенного в т. н. Джунгарских воротах, что связывают котловину озёр Балхаш и Алаколь с китайской Джунгарией (озеро Жаланашколь расположено в Казахстане, Талды-Курганская область). Ещё раньше, в мае, крайне напряжённая ситуация возникла на участке границы в Алма-Атинской области — с обеих сторон к границе подтянулись армейские части с артиллерией, но, к счастью, до боестолкновения и людских потерь дело в том эпизоде не дошло.

В сентябре 1969 года Советский Союз и Китай сумели всё же договориться о прекращении пограничного конфликта. Примечательно, что это было связано с печальным событием: скончался Хо Ши Мин, и советская делегация во главе с А. Н. Косыгиным, возвращаясь с траурных мероприятий, прибыла в Пекин на переговоры с Чжоу Эньлаем. Однако достигнутое урегулирование было только лишь военным, тогда как политический конфликт между двумя социалистическими государствами продолжался — и этот конфликт имел самые тяжёлые последствия для комдвижения.

Можно предположить, что в сегодняшней России пограничный конфликт полувековой давности вспомнят. Наверняка эти воспоминания будут использоваться для «патриотического воспитания масс» — невзирая на то, что отношения с Пекином ныне вроде как союзнические. Обязательно в сотый раз перескажут набившую уже оскомину историю о том, как наша артиллерия порубала китайцев в капусту огнём новейшей на тот момент РСЗО «Град». «Неподкремлёвские» патриоты, вероятно, свяжут памятную дату с нынешней «непоняткой» вокруг Курильских островов, ещё и припомнив территориальные уступки РФ в отношении КНР («За что мы кровь на Даманском проливали?»). Но, как это ни странно, в «раздувании» давней истории с Даманским могут быть заинтересованы и прозападные либералы, выступающие за «возвращение России в лоно западного ("цивилизованного") мира» и превращение Москвы в союзника США в их борьбе против растущего китайского влияния в мире. Ведь им нужно всячески «раздувать» агрессивность Китая, его экспансионистские устремления в Сибири и на Дальнем Востоке — и история конфликта на Даманском для них тоже может послужить отличной иллюстрацией их антикитайских тезисов.

Мало кто, однако, будет в эти дни пытаться анализировать причины советско-китайского конфликта и его долгосрочные последствия — анализировать с классовых позиций. Вот это попробуют сделать в ходе диалога В. Тушканчиков и К. Дымов — которые полностью солидарны в общей оценке трагичности советско-китайского противостояния, но несколько расходятся в своих взглядах на него, на его природу.

В. Тушканчиков:

В своё время буржуазная пропаганда пыталась представить пограничный конфликт на Даманском как «войну между социалистическими государствами», — как факт, якобы опровергающий марксистско-ленинское учение о невозможности таковой, — что, конечно же, абсурдно. Достаточно лишь взглянуть на пресловутую «директиву генштаба КНР», чёрным по белому предписывавшую «силовой ответ, не выходящий за пределы пограничного конфликта». Руководство СССР также приказало не вводить в конфликт армию, ограничиваясь лишь пограничными силами (правда, как мы впоследствии увидим, армию «контрабандным способом» всё-таки пришлось вводить). 

Да и не может быть, действительно, между социалистическими странами никаких полномасштабных войн! Откуда же им взяться, если у соответствующих народов нет никакого жизненного интереса их вести, — а экономика, пусть даже во многом формально-юридически, обобществлена, т. е. находится в собственности этих самых народов? Ясное дело, что если сходящему с исторической сцены классу это выгодно, то он назовёт «войной» всё, что угодно — даже потасовку. Ему вообще невдомёк, что в марксистском понимании в действительности означает война в империалистическую эпоху, и в чём заключается её формула. А суть таковой в том, что человеческая жизнь должна девальвироваться, обесцениваться объективно — чего не может быть в индустриальную эпоху в обществах, в которых отсутствуют капиталистические кризисы перепроизводства.

Иногда в качестве «войны между соцстранами» приводят наступление китайских войск на Ханой в 1979 году, ведшееся силами целых 20 дивизий, в ходе которого китайское правительство пожертвовало жизнями около 20 тысяч солдат. Только вот, называя это наступление «войной», почему-то упускают из виду некоторые очень важные аспекты. Что же это за «война» такая, в которой одна из воюющих сторон через две недели после начала боёв объявляет о полном и безоговорочном одностороннем отводе войск на исходные позиции? Неужели не понятно, что вести эти боевые действия китайское правительство — а это было, между прочим, в 1979 году уже безоговорочно меньшевистское правительство — чисто социально-политически не могло?

А ещё конфликт на острове Даманском рассматривают как некий внезапный поворотный пункт, ознаменовавший новую эпоху — откат мирового революционного процесса, эпоху буржуазных и проколониальных контрреволюций. Это, конечно же, тоже неверно. Пограничный конфликт на Даманском разразился не на пустом месте. К 1969 году СССР и Китай уже 10 лет как перестали быть дружественными странами. Недружественный же характер их отношений имел под собой прочную основу — начавшийся разворот советского общества к капитализму и кризис мирового коммунистического движения вообще. 150-летняя тенденция, заданная ещё Радищевым и декабристами, оказалась переломленной. Тем не менее, конфликт на Даманском в силу самого драматизма, в силу того, что он представлял собой вооружённый конфликт с многочисленными жертвами, — он поэтому во многом определил направление развития Китая и бывшего СССР на последующие полвека, что я разъясню в конце.

Конфликт на Даманском острове определил направление развития Китая и бывшего СССР на последующие полвека

Ведущей стороной разрыва была советская сторона, а не китайская. Пишут, что Мао Цзэдун не подчинился Н. С. Хрущёву, поскольку «был мелкобуржуазным националистом» (другой вариант — «сам был оппортунистом и мечтал о мировом господстве своей собственной державы»). Такого, конечно, нельзя принять. Какие бы внутренние мотивы ни двигали Мао, как бы механически или эклектически ни соединял он различные (после 1960 года уже не вполне большевистские) силы внутри партии и общества, сам он всегда был революционером, творцом нового мира, — и умер он таковым. Даже ходжаисты никогда не критиковали Мао Цзэдуна за оппортунизм — а только за теоретическую слабость (но сильнее ли его был Энвер Ходжа в теоретическом отношении? Большой вопрос...), а также за слабость интернациональной составляющей маоизма.

Мао Цзэдун, первоначально вполне принявший «десталинизацию» (правда, без распространения оной на Китай) и даже приветствовавший панибратские (вместо прежних «ученик-учитель») отношения с Никитой в новом международном комдвижении, неожиданно для себя оказался перед фактом опрокидывания перерождающейся партноменклатурой СССР диктатуры пролетариата в Советском Союзе — вместе с культовыми памятниками И. В. Сталину, которые она сама же и возводила. А вместе с тем и перед фактом неизбежных претензий самого Хрущёва на господство в социалистическом лагере, а советского чиновничества — на статус новоявленной аристократии. Вместо прежнего «ученичества» Мао и его партии предложили роль вассалов хрущёвского и брежневского чиновничества — без всякой «иерархии» относительно учёности. «Панибратство панибратством, а местечко своё знай». Естественно, что Председатель, претендовавший (да, в общем, и являвшийся таковым) на роль никак не меньше «восточного Маркса», не мог принять такой ереси, чтобы стать каким-нибудь «восточным Яношем Кадаром». Возможно, кто-нибудь другой — к примеру, Лю Шаоци (формальный Председатель КНР в 1959-68 годах, в  1968-м репрессирован) — мог, но только не легендарный полководец. И то же самое понимали все революционные элементы КПК — а оппортунистическим, в свою очередь, было очевидно, что в «движении от социализма к империализму» такая страна, как Китай, вполне может играть самостоятельную роль — а то и даже роль «большого брата» по отношению к восточноевропейским ренегатам.

Даманский по всем канонам международного права принадлежал Китаю. Что же мешало урегулировать вопрос так, как он был разрешён позднее — в 1990-е годы? Якобы Хрущёв обиделся на какие-то территориальные претензии со стороны Мао, которые тот предъявил «за его спиной» в разговоре с японской делегацией, что «всплыло» и спровоцировало скандал. Но обмен риторикой насчёт принадлежности Внешней Маньчжурии, Восточного Туркестана, политического статуса Тибета и т. д. между Мао и Хрущёвым был не более чем разговорами, «обменом уколами» внутри расколовшегося руководства мировым комдвижением, которое ещё вчера ощущало единство, а сегодня оказалось разведённым объективными условиями по разные стороны классовых баррикад. Так что дело было совсем в другом.

Дело было в том, что в китайской так называемой «Культурной революции», — по факту представлявшей собой отчаянную попытку китайской революции «дорасти» до пролетарской диктатуры в условиях, когда устанавливать таковую «за спиной» диктатуры рабочего класса в СССР изначально не предполагалась, а ввиду гибели последней это стало необходимым для «выживания» соцстроительства, — в ней чувствовали угрозу для себя хрущёвско-брежневское чиновничество и поднимавшийся за его спиной теневой сектор советской экономики, ведомый западным империализмом. Хозяева СССР не хотели у себя хунвейбинов и дацзыбао — им, наоборот, надо было всячески укреплять собственную власть, ещё шаткую в условиях социализированной экономики, продвигаясь к конвертации своей власти в собственность. Поползновения «леваков» совершить пролетарскую революцию в Китае им требовалось душить в зародыше. Можно констатировать, что с началом 1966 года брежневское руководство превратилось в угрозу революционному процессу в КНР большую, нежели Вашингтон, которому дацзыбао, в общем-то, особо ничем и не угрожали. Нагнетание обстановки на границе с КНР — в условиях имевшихся территориальных споров — стало, таким образом, для верхушки новой, меньшевистской КПСС насущной необходимостью.

В КНР, в свою очередь, приближался апрельский съезд партии, которому надлежало избрать новый партийный и хозяйственный аппарат — вместо прежнего, разгромленного за 3 года чисток. Генералитет НОАК и так уже играл важную роль в стране после того, как армия была вынуждена вмешаться в отдельные разборки между наиболее воинственными радикалами. «Маленький победоносный пограничный конфликт» как нельзя лучше помог бы ей закрепиться в высших органах власти — что в итоге и произошло (смотри результаты съезда): началась так называемая «фаза Линь Бяо» (министр обороны, Маршал КНР, в 1969 году именно он рассматривался как преемник Мао; в 1971 году маршал Линь Бяо при странных обстоятельствах разбился в авиакатастрофе над Монголией, якобы он готовил военный переворот, а после раскрытия заговора пытался сбежать в СССР).

Советская разведка, по некоторым источникам, знала о планах «китайского ответа, не выходящего за пределы пограничного конфликта». Руководство решило принять бой силами одного лишь КГБ, на всякий случай припася «Грады» — о которых китайцы, по-видимому, не знали из-за слабости их разведки. Техническое превосходство СССР на том этапе было неоспоримым. Однако, в противовес ему, Мао Цзэдун полумарксистски-полукитайски выдвигал доктрину «люди против техники». Её нельзя воспринимать буквально как «преимущество в пушечном мясе», как это сейчас пытаются представлять как российские, так и китайские национал-патриоты. Доктрина «люди против техники» делает упор в первую очередь на человеческие качества: моральный дух, стойкость, выносливость, физическую и умственную подготовку и т. д. — то есть всё, что принято называть «человеческим фактором» в противовес голым капитальным вложениям. Не вдаваясь в детали конфликта — это работа историков — отмечу, что надежды обеих сторон на «маленький победоносный пограничный конфликт» провалились. 

СССР со своей стороны показал, что его техническое превосходство в противостоянии с КНР мало чего стоит. Уничтожив китайский десант «Градами», сами на остров Даманский вернуться уже не рискнули. В самом деле, за 15 лет «десталинизации» духовный уровень и образовательный потенциал, по меньшей мере, впал в застой, в то время как рождаемость сильно упала. Зато, как оказалось, начало возвращаться традиционное дореволюционное российское озверение, которое впоследствии одно-единственное и будет выручать «новую Россию» в Чечне и Южной Осетии. Вот что вспоминает один из командиров пограничников младший сержант Юрий Бабанский: «...ещё можно было отойти, вернуться на заставу, дождаться подкрепления из отряда. Но нас охватила такая лютая злоба на этих сволочей, что в те минуты хотелось только одного — положить их как можно больше. За ребят, за себя, за эту пядь никому не нужной, но всё равно нашей земли». Здесь вполне напрашиваются параллели с девяностыми и нулевыми годами — отданные на убой начальством, прекрасно знавшим заранее о наступлении китайцев превосходящими силами (но в душе надеявшимся, видимо, что авось превосходство в БТРах поможет), умирая непонятно за что, но «сопротивляясь благодаря лишь злобе», «кладут чеченских и грузинских наёмников».

Что же касается китайцев, то они показали, что их полнейшая техническая отсталость никаким «человеческим фактором» не компенсируется, а больше напоминает ситуацию «пушечного мяса против техники», что, в свою очередь, сильно поспособствовало идеологии «развития производительных сил любой ценой», — а фактически ценой, уплачиваемой эксплуатируемым «рабочим мясом». «Преимущество людей над вещами», таким образом, перешло в свою полную противоположность — «преимущество вещей над людьми», которое мы и ощущаем на примере Китая последних 40 лет (красивые витрины и гламурные вокзалы, по которым волочат ноги утомлённые капиталистические обыватели).

Однако самым важным отрицательным результатом советско-китайского конфликта надо считать подвигнувшее успех киссинджеровской политики «двойной разрядки» и ускорившее реставрацию капитализма в Китае усиление как правого крыла КПК, так и националистических настроений среди левых радикалов и армейской верхушки.

К. Дымов:

Спору нет, конфликт на Даманском никак не был полномасштабной войной — это был локальный пограничный конфликт, в котором обе стороны, в самом деле, стремились не выпустить ситуацию из её ограниченных рамок. Однако война КНР против социалистического Вьетнама в 1979 году — то уже была самая настоящая и крайне неприятная война, и от неё никак не отмахнуться, рассматривая болезненный вопрос теории о том, возможны ли войны между социалистическими государствами.

Вроде как в теории они невозможны: вправду, какая может быть война между двумя странами, если в них отсутствуют частная собственность и эксплуататорские классы с их интересами и если господству общественной собственности на средства производства естественно соответствует интернационалистическая политическая и идеологическая надстройка? Поэтому когда таки возникает коллизия типа советско-китайской, марксистам ничего более не остаётся, кроме как объявить вражескую сторону «не социалистической», ренегатской. Так, в Китае Советский Союз стали называть «социалистическими империалистами», а на Китай в СССР навесили ярлыки «националистов» и «гегемонистов». И всё бы ничего, но классовый враг продолжил тыкать пальцем, дискредитируя реальный социализм и марксистскую теорию: что же, мол, делать-то с фактом войны двух «коммунистических режимов»?

На самом деле, вопрос о том, возможна ли война между социалистическими государствами, намного сложнее, чем он мог бы показаться на первый взгляд. При рассмотрении его упускается из виду важнейшее обстоятельство: что социализм — это лишь первая фаза коммунистического общества, на которой сохраняется ещё товарное производство. А значит, сохраняется целый комплекс пережитков старого, капиталистического общества; сохраняются особенные, противоположные друг другу и интересам всего общества разнообразные интересы внутри него — интересы личные, квазикорпоративные, отраслевые, местные и региональные, и так вплоть до интересов «национальных», идущих вразрез с интернационалистической линией.

Социализм — это лишь первая фаза коммунистического общества, на которой сохраняется ещё целый комплекс пережитков старого, капиталистического общества

Из существования при социализме форм товарного производства вытекает как возможность реставрации капитализма (то есть товарных отношений в их высших формах), так и конфликтов социалистических государств, отстаивающих свои национальные интересы. Причём эти две тенденции идут рука об руку: ведь если руководство страны уже взяло курс на восстановление во всей их полноте товарно-денежных отношений — и это уже начало вести к появлению социальных трений, к недовольству масс, то нет лучшего способа отвлекать народ от внутренних проблем, чем патриотизм, чем военно-политическое противоборство с «гегемонистами».

В этом смысле и конфликт с Пекином был удобен советскому руководству 60-х годов. В. Тушканчиковым приведена примечательная цитата из воспоминаний советского пограничника: в его патриотическом сознании китайские «сволочи» уже заменили собой немецких фашистов, с которыми он готов сражаться до последней капли крови, защищая этот клочок земли, который он же сам считает «никому не нужным»! В этом бессмысленном кровопролитии никто, кажется, и не задумывается над тем, что по другую сторону границы — ребята с такими же красными звёздами и с такими же партбилетами в кармане! Забыто уже наше с ними идейное сродство.

Более того, вскоре после конфликта на Даманском, в начале 1970-х годов, на Дальнем Востоке была проведена кампания по переименованию всех китайских географических названий — и это выглядело, как мелкая месть китайскому народу.

Конкретно в том пограничном споре историческая правда была на стороне Китая: граница между двумя странами проведена была несправедливо. Согласно практике международно-правовых отношений, если граница проводится по реке, то она проводится либо по её фарватеру, либо по т. н. тальвегу (линии, соединяющей самые низкие точки речной долины), — с тем, чтобы обе страны могли на равных использовать реку в своих хозяйственных целях. Граница же между Россией / СССР и Китаем была, по Пекинскому трактату 1860 года, проведена... по китайскому берегу. Российская Империя попросту воспользовалась поражением Поднебесной от Англии и Франции в опиумной войне 1856-60 годов и так же, как западные колонизаторы, навязала китайцам неравноправный договор. Не будем забывать о том, что Россия, наряду с Англией, Францией, Японией, участвовала в колониальном разграблении и закабалении Китая; в частности, русские войска приняли самое активное участие в кровавом подавлении Ихэтуаньского («боксёрского») восстания 1899-1901 годов.

При изучении предыстории советско-китайского пограничного конфликта сразу возникает вопрос о том, почему территориальная проблема не была разрешена ещё при Сталине, тогда, когда отношения двух народов были лучшими за всю их историю. Вопрос-то был плёвый — пара куцых островков! Зато сразу можно было бы закрыть всю мрачную историю российского империализма в Китае, восстановив справедливость в отношении великого и дружественного нам китайского народа.

Однако почему-то сделано это не было. Хотя в тот же период Советский Союз сделал куда более масштабный жест доброй воли, вернув Китаю военно-морскую базу Дальний (Далянь), а также Чанчуньскую железную дорогу (КВЖД). Кто-то может предположить, что дело было в патриотизме, культивировавшемся в СССР со времён Великой Отечественной войны, — вроде как Сталин не мог позволить отдать кому бы то ни было хоть пядь «родной земли». Но и это не так: вернули ли же сразу после войны Польше часть её территории, присоединённой в 1939 году, и ничего!

Итак, вопрос вовремя не решили; почему? — это для меня загадка, да это и не суть важно. В любом случае, территориальный спор давал не более чем повод для конфликта; причины же советско-китайского противостояния со всей очевидностью лежали в сфере политических процессов, происходивших в СССР и Китае после смерти Сталина и его развенчания на XX съезде. Мы не будем углубляться в вопрос о том, кто же был «больше виноват» — Хрущёв с Брежневым или Мао? Думается, виноваты были все — все уже в той или иной мере, на той или иной стадии движения отходили от линии строительства социализма; и выяснение вопроса о том, в каком соотношении кто из соперников был виноват в ухудшении отношений, неизбежно будет вести лишь к апологии той или иной из сторон того давнего противостояния.

Нас больше волнует вопрос о последствиях советско-китайского конфликта. Думается, глубина их до сих пор до конца так и не осознана и не осмыслена. Есть все основания думать, что ссора Советского Союза и Китая — это и была исходная точка упадка мировой социалистической системы и коммунистического движения, начало того процесса, который в СССР закончился «перестройкой» и крахом, а в Китае — утверждением господства рыночных отношений. И когда мы воочию видим сегодня во всё мире разгул реакции и мракобесия — мы должны отдавать себе отчёт в том, что корни всего этого безобразия лежат там, в начале 60-х, когда лидеры двух социалистических держав перешли от горячей дружбы к спорам и конфликтам.

История могла бы пойти совсем по-другому, если бы дружба продолжалась и укреплялась. Судьба социализма решалась в Азии, на подъёме её народов, искавших пути своего развития, и в борьбе за Азию решающей силой мог бы стать союз СССР и КНР с возможностью присоединения к нему Индии, весьма симпатизировавшей социализму. Союз СССР и Китая был воистину уникален: союз передовой техники, показавшей только-только себя во всей своей космической силе, и неисчерпаемых людских ресурсов, за которыми стояли тысячелетние традиции глубокой культуры.

Но, увы, союз этот рухнул, грандиозная битва за Азию была, по большому счёту, проиграна — если не считать тактического успеха во Вьетнаме, где Советский Союз и Китай в последний раз ещё действовали заодно. Треугольник СССР - Китай - Индия не состоялся: в 1962 году китайцы пошли против Дели войной, а затем в своём противоборстве с антиимпериалистической Индией китайские коммунисты пошли на дружбу и военный союз с совершенно реакционным режимом Пакистана.

«За кадром» осталось поражение левых движений и закрепление буржуазной реакции по всей Юго-Восточной Азии — от Южной Кореи до Таиланда и Индонезии. Все «экономические чудеса» этих «азиатских драконов» состоялись ведь только потому, что туда «не дотянулись руки Москвы и Пекина», изрядно ослабленные уже взаимными склоками. Не увидев должного социалистического примера, страны ЮВА и пришли к альтернативе в виде капиталистической индустриализации при экономической поддержке и обильных капиталовложениях из Штатов и Японии.

В самом Китае прекращение экономического сотрудничества с Советским Союзом подтолкнуло к политике «Большого скачка» (Мао понял, что отныне надо рассчитывать только на свои силы), а крах всех этих экономических экспериментов привёл после смерти Мао Цзэдуна к необходимости «рыночных реформ». Связь их с предшествующим разрывом связей с Москвой, по-моему, совершенно очевидна.

 Советский Союз, противостоя объединённому Западу в «Холодной войне», получил ещё и «второй фронт» с Китаем, поглощавший немало ресурсов. Военно-технически Союз, конечно, наголову превосходил тогда Китай, однако человеческий фактор Китая был более чем серьёзен — вспомнить хотя бы опыт боёв китайских добровольцев в Корее, «массой заваливших» отлично вооружённых и обученных американских морпехов. Советские территории в Сибири и на Дальнем Востоке оказались крайне уязвимыми ввиду того, что они «нанизаны» на «становой хребет» Транссибирской железнодорожной магистрали, проходящей близко от границы.

Советский Союз остро столкнулся с Китаем и в Афганистане, где китайские товарищи действовали заодно с американским империализмом и мусульманским фундаментализмом Ближнего Востока, т. е. играли на стороне наиболее махровой реакции — и последствия этой игры более чем трагичны, в глобальном масштабе.

Американцы в лице Никсона и Киссинджера, конечно, исключительно умело воспользовались советско-китайским раздраем. Принцип «Разделяй и властвуй!» предстал во всей его красе. «Повернувшись лицом к Китаю», американцы склонили Дэн Сяопина к рыночным преобразованиям и большей «открытости», а Советский Союз, в условиях сложившейся новой международной реальности, — к «мирному сосуществованию» с Западом, основанному на поставках нефти и газа в Европу.

Наконец, ожесточённые идеологические схватки «верных марксистов-ленинцев» с «маоистами» не могли не дискредитировать коммунистическое движение и идеологию во всемирном масштабе. Во многих партиях произошёл прямой раскол. В условиях бюрократического разложения советской партийной верхушки маоизм стал претендовать на роль «единственно революционного течения», привлекательного для всех радикальных элементов, — несмотря на то, что и сам маоизм начал с очевидностью клониться к «замирению» с империализмом.