Статья Р. И. Косолапова, написанная в 1998 году
— Учение, созданное полтора столетия назад, не может оставаться верным в преддверии XXI века...
— Нет истины в последней инстанции!..
Эти и подобные им клики раздаются на руинах нашего Отечества, на «постперестроечных» просторах криминально-спекулянтской «демократии».
Как никогда широкий, длительный и изощренный по своим формам «наезд» на марксизм-ленинизм осуществляется не только идеологами реакции вроде А. Н. Яковлева или же Г. Попова — этим многоопытным оборотням уже нечего терять,— но и отдельными представителями «левопатриотической» оппозиции.
«Марксизм в целом — антикоммунистическая доктрина-ловушка для тех,— говорится в одном из их писаний,— кто стремится к коммунизму — обществу без употребления одними людьми других людей в своекорыстных целях вопреки жизненным интересам их самих и последующих поколений. В антикоммунизме марксизма — главная его тайна для толпы «коммунистов», верующих марксистским вождям».
Ничего не скажешь, лихо закручено.
СНАЧАЛА ПОРАССУЖДАЕМ АБСТРАКТНО
Подлинно научное достижение остается верным полтора века и больше, если оно «ухватило» абсолютный момент в бесконечном приближении к истине. Не случайно человечество не пересматривает, к примеру, таблицу умножения и закон Архимеда (III век до н. э.), проектирует с помощью эвклидовой геометрии (III век до н. э.), не ревизует аналитическую геометрию Декарта (XVII век), рассчитывает пути космических ракет на базе математического анализа Ньютона — Лейбница (XVII—XVIII века), преклоняется перед таблицей Менделеева (XIX век) и т. п. Не везет только общественной науке. Ее научный статус бесконечно подвергается сомнению. И не столько в силу трудности предмета, сколько в силу того, что ее выводы задевают живые интересы. Именно это мешает причислению общественной науки к разряду точных, хотя для этого по многим ее разделам имеется достаточно оснований. Именно это влечет за собой периодически повторяющиеся попытки ее опровергать.
ЧЕЙ ГОЛОС ПРОЗВУЧАЛ?
История появления «Манифеста» широко известна. Два друга — 29-летний доктор философии Карл Маркс и 27-летний фабрикант Фридрих Энгельс — выполнили поручение тайной рабочей организации «Союз коммунистов» и написали для нее программу. В феврале 1848 года она была впервые опубликована в Лондоне и затем переведена на основные европейские языки. До России «Манифест» в переводе М. Бакунина дошел в 1869 году.
Основная мысль, проходящая красной нитью через весь «Манифест», состояла, по Энгельсу, в следующем:
— «экономическое производство и неизбежно вытекающее из него строение общества любой исторической эпохи образуют основу ее политической и умственной истории»;
— «в соответствии с этим (со времени разложения первобытного общинного землевладения) вся история была историей классовой борьбы, борьбы между эксплуатируемыми и эксплуатирующими, подчиненными и господствующими классами на различных ступенях общественного развития»;
— «теперь эта борьба достигла ступени, на которой эксплуатируемый и угнетенный класс (пролетариат) не может уже освободиться от эксплуатирующего и угнетающего его класса (буржуазии); не освобождая в то же время всего общества навсегда от эксплуатации, угнетения и классовой борьбы...».
И сегодня, 150 лет спустя, можно спокойно и уверенно заявить: «Ни безжалостное, исключительно бурное время, ни постоянные вылазки «марксоедов» не поколебали в этой основной мысли «Манифеста» ни один кирпич, ни один камушек.
Чеканными строками документа заявил о себе новый класс, класс-претендент на роль гегемона наступающей исторической эпохи, наемный рабочий — полномочный представитель мира труда в противовес миру капитала.
«Манифест» воздал должное прогрессивной, революционизирующей деятельности буржуазии в ходе становления промышленности и демократической цивилизации, разложения сословного, феодально-крепостнического общества и в то же время показал ее ограниченность. «Буржуазные отношения стали слишком узкими, чтобы вместить созданное ими богатство,— писали Маркс и Энгельс.— Каким путем преодолевает буржуазия кризисы? С одной стороны, путем вынужденного уничтожения целой массы производительных сил, с другой стороны, путем завоевания новых рынков и более основательной эксплуатации старых. Тем, что она подготовляет более всесторонние и более сокрушительные кризисы и уменьшает средства противодействия им».
Тем, кто ныне толкует о том, что «Манифест» «устарел», стоит внимательно всмотреться в то, что происходит в России. Понятно, что они убеждены в нескончаемом бескризисном процветании Запада. Но почему Россия, приняв в 90-х годах его «модель» при в общем-то благополучном состоянии и самодостаточности своей национальной экономики, превратилась вдруг из второй сверхдержавы в рыхлую, неперспективную страну «третьего мира», оказалась на дне долговой ямы и под угрозой вымирания? А вот почему. Запад, пользуясь тем, что власть в стране попала в руки лишенных чувства национальной гордости корыстных и мстительных безголовцев, за ее счет очень ловко отвел от себя надвигавшийся кризис. Уничтожение целой массы производительных сил, целых отраслей промышленности, аграрного производства и культуры осуществлено на нашей территории, а тем самым на ней завоеваны и новые рынки. Россия потерпела поражение в третьей мировой войне, в которой главным было не вооруженное противостояние на традиционных фронтах, а втягивание в буржуазные микрохозяйственные связи при условии решительного слома коллективистской общественной системы.
КЛАСС-ГЕГЕМОН
Ныне, в конце XX века, приходится констатировать два очевидно регрессивных явления:
1) существенное снижение самосознания рабочего класса, понимания им своей целостности и исторической миссии перед лицом капитала;
2) усиливающееся разобщение различных отрядов и групп трудящихся, доминирование местных, цеховых и групповых интересов, радикализм только в масштабе собственной зарплаты. Все это несомненный успех буржуазии, добившейся с помощью средств массовой информации (главным образом ТВ) узкомещанского ограничения круга жизненных притязаний граждан, иллюзии «равных возможностей» и надежды пробиваться хотя бы в (опять-таки мифический) «средний класс».
Во многом вина за возвращение рабочего класса из просвещенного состояния «класса для себя» в замороченное состояние «класс в себе» лежит на компартиях. «Маркс всецело полагается на интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было явиться неизбежным плодом совместных действий и обмена мнениями»,— указывал Энгельс в предисловии к «Манифесту» 1890 года. Это первейший долг политических партий, провозгласивших своим призванием выражение и защиту коренных чаяний наемных работников, передачу им в конце концов всей полноты власти в обществе. И вот парадокс: рабочий класс теперь как никогда грамотен, объективно подготовлен к самостоятельной интеллектуальной и организаторской деятельности и вместе с тем как никогда отчужден от нее психологически.
Помимо указанных мною причин временного расхождения между бытием и сознанием рабочего класса, назову еще две.
Во-первых, увеличение численности и доли квалифицированного, высокообразованного наемного персонала в условиях научно-технической революции при общем обуржуазивании потребительского пространства не было воспринято большинством компартий как расширение границ рабочего класса. Это понятие было намертво приклеено лишь к работникам мускульного, физического труда, хотя уже определение, данное в «Манифесте», не давало для подобного мнения никаких оснований. «Под пролетариатом,— отмечал Энгельс в примечании 1888 года,— понимается класс современных наемных рабочих, которые, будучи лишены своих собственных средств производства, вынуждены для того, чтобы жить, продавать свою рабочую силу». Какая это рабочая сила — преимущественно физическая или же преимущественно умственная,— определение не указывало, и это позволило, например, Ленину применять понятие «инженерный пролетариат».
Дискуссии по этому вопросу в 60—90-х годах наглядно показали, что нынешние «марксисты» по методологии мышления оказались далеко позади своих учителей. Исходя из ложной посылки, будто производительным трудом является лишь труд мускульный, они не восприняли интеллигентное, образованное пополнение рабочего класса, а вместе с ним, примерно через поколение, упустили из-под своего влияния и его основную массу. Этим воспользовалась буржуазия.
Понимая, что ахиллесовой пятой капитала в современном буржуазном обществе является экономический отрыв трудящихся от распоряжения средствами производства, его идеологи изобрели систему «народного капитализма». Речь идет об акционерном «участии» своим вкладом в делах фирмы и ее прибылях. Пусть это будут гроши, пусть они не отменят необходимости — ради жизни и небольших радостей — гнуть спину на хозяина, но само ощущение каково! Этот точный психологический расчет наряду с другими способами массированной обработки умов населения сработал в развитых капиталистических странах на ряд десятилетий.
О том, какие провалы образовались в результате бездеятельности компартий в классовом сознании трудящихся, свидетельствует уголовная махинация с ваучерами, приняв которые, россияне безропотно, одним росчерком пера отказались от общенародной собственности, а тем самым и от своих социальных гарантий. Во имя чего? Во имя миража обогащения. «Одни купят пять квартир, другие приобретут землю, третьи — завод,— жульнически вещал в 1992 году П. Бунич.— Это личное дело каждого».
Но и это еще не все. После второй мировой войны группа империалистических стран, вошедшая нынче в пресловутый «золотой миллиард», отладила такую систему экономических связей с бывшими колониями, которая позволяет этой группе благодаря своему техническому и финансовому превосходству извлекать огромные сверхприбыли из неэквивалентного обмена на мировом рынке. Разумеется, это не отменило факт эксплуатации, например, американского рабочего собственными монополиями, но позволило монополиям задабривать «своего» рабочего за чужой счет. В литературе встречается такая цифра: за один заработанный у себя на родине доллар американец имеет два-три доллара, извлекаемых неоколониальным путем. Это фактическое участие в эксплуатации, теперь уже международной, не может не развращать.
Сейчас, когда модно подводить стратегические итоги послеоктябрьских десятилетий в свете поражения реального социализма в ряде стран, российскую (советскую) геополитику к середине XX века иногда характеризуют как синтез двух традиционных концепций — имперской с ее идеей государственной самодостаточности и панславистской с ее идеей славянского Большого пространства. Но это довольно поверхностный и отсталый взгляд на то, что происходило в действительности. Любой геополитический «разлом» после Октября не может рассматриваться без четко обозначившегося противостояния мира труда миру капитала. Утрата этого исторического фактора и звена в историческом анализе поворачивает социальное мышление вспять, на те его рубежи, которые уже решительно перешагнули авторы «Манифеста».
КОНЧАЕТСЯ ЛИ ИСТОРИЯ КАПИТАЛИЗМОМ?
Да, кончается, если единственным стимулом человеческой деятельности будет признаваться капиталистическая прибыль, долларовый чистоган, который способен — через ядерную или экологическую катастрофу — погубить все живое на Земле.
Нет, не кончается, если человечество переориентирует свою хозяйственную деятельность со стимула коммерческой прибыли на стимул удовлетворения своих здоровых (физических и нравственных) потребностей, прежде всего культурно-творческих.
Те, кто соглашается, что «Манифест Коммунистической партии» «устарел» — что бы они помимо этого ни декларировали,— в сущности, стоят на первой, сугубо консервативной, пробуржуазной точке зрения. Их оппоненты ставят вопрос — ни много ни мало — о замене ведущего субъекта исторического процесса. Таким субъектом до Октября всегда был крупный частный собственник, а теперь объективно призван стать скооперированный трудящийся пролетарий.
Указав на историческую миссию этого класса, Маркс и Энгельс совершили великое научное открытие. Эта миссия основывается на двух невыдуманных чертах пролетариата. Первая из них — его неимущее состояние, отчуждение от средств и продуктов производства, несвязанность частнособственнической корыстью.
Вторая важнейшая черта пролетариата — это его работоспособность, коллективная организация и мораль, его пропитанность нормами индустриальной технологии, техническая и общая культура, формирующая способность управлять.
Авторы «Манифеста» не рисуют портрет некоего нового идола. Они трезво замечают, что «организация пролетариев в класс и тем самым — в политическую партию, ежеминутно вновь разрушается конкуренцией между самими рабочими». Понимая всю противоречивость, трудность и грандиозность поставленной задачи, Маркс и Энгельс в то же время прогнозируют «превращение пролетариата в господствующий класс, завоевание демократии... для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, т. е. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил».
«Манифест» направлен на создание сплоченной трудовой ассоциации, или, как потом Маркс определит социализм, «товарищеского способа производства».
Маркс и Энгельс особо разъясняют свою позицию по вопросу присвоения материальных и духовных благ. «Отличительной чертой коммунизма,— уточняют они,— является не отмена собственности вообще, а отмена буржуазной собственности». А это означает, что они отличают «собственность, лично приобретенную, добытую своим трудом, собственность, образующую основу всякой личной свободы, деятельности и самостоятельности», от собственности, которая «держится на классовых антагонизмах, на эксплуатации одних другими». Коммунисты утверждают, поддерживают и защищают благоприобретенную личную трудовую собственность, не путая ее с частной, накапливаемой за чужой счет. «В этом смысле коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности». Положением, никак не угрожающим людям, занятым производительным трудом, живущим его результатами и приобретающим жизненные блага в любых размерах по их прямому предназначению — для собственного потребления.
«Манифест» решительно отмежевывался от взглядов «всевозможных социальных знахарей, которые намеревались с помощью различных всеисцеляющих средств и всякого рода заплат устранить социальные бедствия, не причиняя при этом ни малейшего вреда капиталу и прибыли» (Энгельс). Он открыто выразил радикальную позицию, противопоставив старому буржуазному обществу с его классами и классовыми столкновениями идею ассоциации, «в которой свободное развитие каждого является условием развития всех».
«Неизбежность превращения капиталистического общества в социалистическое Маркс выводит всецело и исключительно из экономического закона движения современного общества,— подчеркивал Ленин.— Обобществление труда в тысячах форм, идущее вперед все более и более быстро и проявляющееся... особенно наглядно в росте крупного производства, картелей, синдикатов и трестов капиталистов, а равно в гигантском возрастании размеров и мощи финансового капитала, — вот главная материальная основа неизбежного наступления социализма. Интеллектуальным и моральным двигателем, физическим выполнителем этого превращения является воспитываемый самим капитализмом пролетариат».
У ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ЕСТЬ АЛЬТЕРНАТИВА
Современные, в том числе самые либеральные, теории буржуазии, в частности, концепция устойчивого развития, не сулят разрешения антагонизма «труд—капитал». Их «гуманизм» сводится к тому, чтобы в условиях быстрого истощения сырьевых и энергетических ресурсов планеты, не сокращая избыточного (во многом искусственно раздутого рекламой) потребления 1/6 населения Земли (империалистические метрополии), вести дело к уменьшению численности человечества в несколько раз. За подобные проекты когда-то долго критиковали Мальтуса, а в наши дни им придается даже некоторый «шарм». Ответственность за это лежит, конечно, на теперешней интеллектуальной «злите», но в первую голову ее несут компартии.
КПСС, правящая партия первого социалистического государства, так и не смогла в полной мере осознать всю масштабность и глубину всемирно-исторического поворота, который была призвана возглавить. Особенно ощутимо это проявилось с середины 50-х годов, когда были предприняты непродуманные шаги по дезобобществлению машинного производства и упущен момент решительной демократизации советской системы и фронтального выхода к высоким технологиям. Ухватившись в 1965 году за прибыль как якобы важнейший показатель эффективности обобществленного производства, советское руководство волей-неволей предопределило государственно-капиталистическую направленность его развития. Вместо приоритета потребительной стоимости, конкретной полезности был сохранен и упрочен приоритет меновой стоимости. Это усилило царивший в головах хозяйственников товарный фетишизм, подточило позиции социально ориентированного плана и облегчило внедрение мифологии рынка. Так была подорвана крупнейшая в истории попытка реализовать «Коммунистический манифест».
Лишь безграмотные или же недобросовестные люди могут настаивать на том, что череда советских лидеров Хрущев... Горбачев действовала всецело «по Марксу». Нет, марксизм для этих деятелей был в лучшем случае, пользуясь словами Гегеля, «подушкой для лености мысли, успокаивающейся на том, что все уже доказано и решено». Практика же принимала подчас вопиюще буржуазные черты, и это не станет сейчас отрицать ни один сколько-нибудь добросовестный наблюдатель.
Маркса, Энгельса, Ленина в кардинальных пунктах их учения нам надо изучать и осваивать заново. «Но нет истины в последней инстанции»,— возразят нам. Однако на это в полемике с Э. Бернштейном уже давно ответил Г. Плеханов: «Марксова теория не есть вечная истина в последней инстанции. Это верно. Но она является высшею социальной истиной нашего времени...» И я не знаю, чтобы кто-либо доказательно это опроверг.
Не закрывать надо «Манифест Коммунистической партии», а открывать, как в первый раз. Его финальный лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и ныне зовет к консолидации мира труда, лагеря созидания и творчества в его историческом противостоянии миру спекуляции и ростовщичества, лагерю паразитарной наживы. В предисловии 1882 года Маркс и Энгельс характеризуют Россию как «передовой отряд революционного движения в Европе», а в основном тексте встречается столько созвучных нашим дням мест, что поневоле думаешь: «Неужто и в самом деле прошло сто пятьдесят лет!..»