1.
Ровно семьдесят пять лет назад, 1 июля 1941 года, войска Финляндии по приказу командующего Карла-Густава Маннергейма вторглись на советскую территорию, непосредственно включившись в агрессию международного фашизма против нашей страны.
16 июня 2016 г. на фасаде дома, где ныне расположен корпус Военного инженерно-технического университета, а сто лет назад находилась церковь Кавалергардского полка лейб-гвардии, установили памятную доску в честь служившего в том полку барона Карла-Густава Маннергейма.
Почтить его память в северной столице России пытаются не впервые. 14 июня 2007 г., к 140-летию со дня рождения, у гостиницы «Маршал» на Шпалерной улице установили бюст «Кавалергард Маннергейм» и открыли экспозицию, посвященную его жизни и деятельности. В 2015 г. решили повысить уровень – водрузить мемориальную доску на фасаде дома, где располагалась военная разведка Российской империи (!). Но тогда вышел конфуз: накануне торжеств доска исчезла. На сей раз, видимо для полной гарантии, церемонию возглавлял сам глава президентской администрации С. Иванов. И все же без неприятностей не обошлось: следующей же ночью неизвестные облили доску красной краской. Как регулярно случается и с памятником Маннергейму в Финляндии.
Тревожат три явно неслучайных совпадения. Мероприятие пришлось, во-первых, на день открытия международного экономического форума, где Путин и его коллеги активно зазывали в РФ транснациональный капитал; во-вторых, на эпилог злополучного «праздника» 12 июня; в-третьих, на канун годовщины гитлеровского нападения на СССР, а ныне Дня памяти и скорби.
В принципе политическая направленность акции ясна. Но чтобы понять ее во всем объеме, есть смысл напомнить основные вехи биографии «посмертно награжденного». Тем более, что многие из них не только искаженно трактуются в наши дни, но и замалчивались в последние десятилетия СССР – якобы ради добрососедства и дружбы с северным соседом. Хотя для уважающих себя граждан страны Суоми такое замалчивание не менее оскорбительно, чем для нас.
Международная реакция – финская, западная, российская – очень многим обязана Маннергейму, но сказать о нем правду не может себе позволить. Приходится создавать и распространять легенды, призванные не раскрыть реальность, а замаскировать ее.
2.
Старейшая из легенд, созданная еще при жизни Маннергейма, изображает его как «национального героя Финляндии». Имя его носит один из проспектов Хельсинки. Апологеты уверяют, что им двигал исключительно финский патриотизм. Но так ли было в реальности?
Барон Маннергейм – отпрыск знатной шведской фамилии то ли с голландскими, то ли с немецкими корнями. Он – плоть от плоти шведской аристократии, шесть веков державшей страну Суоми на положении завоеванной провинции, почти колонии, лишенной всякого самоуправления. Лишь после поражения в нескольких войнах с Россией те же немецко-шведские бароны, чтобы сохранить свое классовое господство, вдруг стали сторонниками самоуправления Финляндии – разумеется, под своим руководством. В 1809 г. прадед «национального героя» согласовал с Александром I автономный статус, предусматривавший собственную денежную единицу и даже свой сейм и свою конституцию, о чем «завоевавшая» страна еще сто лет могла только мечтать.
Александр I, любивший говорить: «Финляндия – не губерния, а государство», щедрым жестом подарил ей Карельский перешеек, отвоеванный у шведов еще Петром. Это было похлеще хрущевской передачи Крыма: речь шла не о части единой страны, как Украинская ССР в 1954 г., а именно о государстве, состоявшем с Россией по сути лишь в личной унии. Да и дарил ему горе-самодержец почти что пригороды собственной столицы, политые русской кровью не меньше Крыма, но стратегически еще более важные.
И уж конечно, шведов, чьи предки много раз нападали с территории порабощенной ими страны на Русь и Россию, никто в Финляндии не притеснял: при Романовых – Гольштейн-Готторпах шведский язык оставался официальным, да и ныне признается вторым государственным. Это вам не русский в маннергеймовской Финляндии или на нынешней Украине…
Мог ли барон, знавший несколько европейских языков, но так и не выучившийся правильно говорить по-фински, вообще относить себя к нации страны Суоми? Вряд ли он ассоциировал себя даже со шведской нацией. Он потомственно принадлежал к всеевропейскому сообществу «голубой крови», связанному узами не национальными, а сословно-классовыми.
Отец Карла-Густава не только носил баронский титул, но и был промышленником, ведшим крупные дела по всей России. Кончилось это для него разорением. Сыну удалось сделать карьеру иного рода – военную, а по сути придворную. Кавалергардский полк лейб-гвардии – это охрана и часть свиты императора. Благосклонное внимание августейших особ Маннергейм привлек как знаток породистых лошадей, которых умело им подбирал. Так что красноармейская листовка, именовавшая барона «прихвостнем хвоста кобылы Николая II», не так уж преувеличивала. Фотографию Николая II с дарственной надписью Маннергейм держал на столе до конца жизни. А ведь именно этот монарх изо всех сил пытался лишить Финляндию самоуправления, посеяв в отношениях двух народов зубы дракона.
Женился Карл-Густав на дочери московского обер-полицмейстера. Как обычно в его среде, брак заключался ради приданого и связей. Последующие отношения супругов складывались хуже некуда. Что и неудивительно – в Финляндии давно и хорошо известны бисексуальные наклонности «национального героя». Кровь у него была голубой во всех смыслах – тоже вполне в духе «социальной плесени и гнили», как Ленин называл тогдашние придворные клики всей Европы.
Инициаторы мемориальных мероприятий уверяют, что чтят Маннергейма за боевые дела на российской службе. Но не каждому же его соученику и сослуживцу посвящено по мемориальной доске. Да и боевые дела на поверку выглядят специфически. На русско-японской войне барон-кавалерист отличился лихими рейдами, об одном из которых сам писал: «Мой отряд — просто хунхузы, то есть местные грабители с большой дороги… В нем нет ни порядка, ни единства… хотя их нельзя упрекнуть в недостаточной храбрости». Подобного рода боевой опыт вырабатывал навыки и черты характера не столько военачальника, сколько будущего мятежника и террориста.
В военной разведке барон официально не служил, но, несомненно, имел к ней отношение. В 1906 г. выполнял секретную миссию в Западный Китай, встречался с далай-ламой и даже искал место для российской военной базы. Только об этом и оставалось думать сотрясаемой революцией России – сразу после проигранной японской войны и в преддверии германской! Однако аналогичные эпизоды биографий известны и у других белых деятелей: Корнилова, Унгерна. Не велись ли на азиатских границах поиски баз и союзников именно на случай контрреволюционной интервенции и гражданской войны в России?
Довелось бравому кавалергарду послужить и в Царстве Польском, где его охотно принимали в гостиных Радзивиллов, Замойских, Потоцких. В Первую мировую он воевал привычными методами, вместе с «дикой дивизией». Свел знакомство с П. Красновым и другими будущими предводителями белых мятежей. Февральской революции не принял (до конца жизни он будет считать себя монархистом), но кидаться в омут заговоров типа корниловского не спешил. Всю жизнь он предпочитал выжидать своего часа.
3.
Независимость Финляндии 6 декабря 1917 г. провозгласил отнюдь не Маннергейм, а П.Э. Свинхувуд – бывший председатель автономного парламента, вернувшийся после Февраля из сибирской ссылки. Казалось бы, его с куда большим основанием можно зачислить в национальные герои. Однако, несмотря на консервативные взгляды и последующие контрреволюционные «заслуги» Свинхувуда, правые не могут ему забыть того, что акт о признании независимости он принял 31 декабря 1917 г. из рук Владимира Ильича Ленина.
Маннергейм вернулся в Финляндию как раз между этими историческими датами. Задачи, стоявшие перед ним, были не национальными, а классовыми. Решался вопрос уже не о создании финляндского государства, а о том, кто его возглавит – парламент и правительство Свинхувуда, представлявшие блок землевладельцев и буржуа, или пролетариат, организованный в Советы и Красную гвардию.
Назревавшая гражданская война переплеталась с Первой мировой. Германский империализм, готовивший захват Финляндии, заранее готовил для нее, как для Польши и Украины, ядро «национальной армии». 27-й Прусский Королевский батальон егерей, сформированный из финских волонтеров, воевал против России на Рижском фронте (недавно собратья-националисты поставили и там памятный знак). Для защиты от вторжения противника в Финляндии, даже после начала брестских мирных переговоров и признания ее независимости, оставались российские войска.
Без помощи извне шансы внутренней контрреволюции равнялись нулю. Имущие классы имели внутри страны лишь одну вооруженную силу – «Охранный корпус», известный у нас под немецко-шведским названием «шюцкор», а за рубежом адекватно именуемый «белой гвардией» или просто «белыми». Он формировался националистами под прикрытием стрелковых союзов и пожарных команд. До регулярной армии ему было далеко. Однако вооруженный мятеж финской реакции против русских войск до заключения мира с Германией давал ей повод для интервенции.
Для Маннергейма, в отличие от записавшихся в кайзеровские егеря студентов прослужившего много лет в русской армии, мятеж был и актом измены – переходом на сторону врага. Чем это по сути отличается от деяний генерала Власова? Впрочем, бесспорно, что барон, как и подобает монархисту, ставил во что-то присягу государю, но не стране.
Сопоставим несколько дат (для простоты все даются по новому стилю). 9 января глава германской делегации в Бресте отверг советскую формулу мира, включавшую право наций на самоопределение. 10-го председатель делегации Центральной Рады огласил ноту о независимости Украины, 12-го Германия признала ее полномочия. В тот же день буржуазный парламент Финляндии уполномочил правительство принять жесткие меры по «наведению порядка», рекомендовав поручить это Маннергейму. 16-го Свинхувуд назначил барона главнокомандующим еще не существующей армии.
18-го германская делегация в Бресте потребовала аннексии Польши, Литвы, части Белоруссии, Латвии и Эстонии. 24-го Центральная Рада объявила о разрыве с Россией. А уже 25-го буржуазное правительство Финляндии объявило формирования шюцкора «законными войсками».
В ночь на 28 января шюцкоровцы во главе с Маннергеймом разоружили русские гарнизоны и захватили власть в ряде северных городов. В тот же день, как ответ на белый мятеж, на юге страны началась пролетарская революция, вторая после российской.
Маннергеймовский мятеж пришелся на кульминационный момент брестских переговоров, возобновленных 30 января. Несомненно, что он, наряду со столь же предательскими действиями украинской Центральной Рады и авантюризмом германской «партии войны» и российских «левых», весьма способствовал их срыву.
18 февраля – точно в день начала германского наступления – Маннергейм ввел на захваченной территории воинскую повинность. 23-го Германия предъявила Советской России ультиматум, поставив одним из условий вывод русских войск из Финляндии. 25-го в страну были переброшены финско-германские «егеря», составившие костяк офицерского корпуса мятежников. На момент подписания Брестского мира под командованием Маннергейма была уже 70-тысячная армия.
Но даже после вынужденного ухода русских войск белофиннам не удалось расправиться с революцией своими силами. Решающий удар был нанесен немецким корпусом фон дер Гольца. Шюцкоровцы отличились в основном массовыми убийствами пленных. По данным Национального архива Финляндии, в месяцы белого террора погибло 27038 человек «красных» или принятых за таковых, из них 11652 умерли в лагерях. Скорее всего, эти цифры сильно занижены. Кто знает, сколько братских могил скрыто в финских лесах и тундре? Доныне неизвестна, например, судьба отряда шведских рабочих, шедших на помощь братьям по классу. Были люди – и сплыли…
Самая массовая расправа над красными финнами творилась в городе Тампере. Именно там и стоит памятник доблестному маршалу, регулярно заливаемый красной краской. Можно сравнить только с памятником полицейскому на месте чикагской трагедии мая 1886 г.
Кровавое шествие шюцкора сопровождалось не только классовым террором, но и этническими чистками под стать бандеровским. Как Бандера поголовно вырезал поляков и евреев, так головорезы Маннергейма – русских. Причем независимо от связи тех с большевиками и красными финнами. Самая страшная резня была учинена в Выборге. Не пощадили даже белогвардейцев, ждавших Маннергейма как «освободителя от красной диктатуры». Неудивительно, что позже ни одно правительство «белой России» не решилось признать его режим.
Некоторые историки утверждают, что выборгская резня была не инициативой Маннергейма, выражаясь юридическим языком, «эксцессом исполнителя»: учинили ее германо-финские «егеря», чтобы поставить барона перед фактом, а возможно, и спровоцировать войну с Советской Россией. Но даже если и так, с командующего не снимается ответственность за попустительство бандитам и их полную безнаказанность. Очень похоже на взаимоотношения Порошенко с «правым сектором» по поводу Одессы и Донбасса. В том же Выборге шюцкоровцы застрелили знаменитого финского композитора Тойво Куула прямо на глазах Маннергейма. Доблестный командующий, заботясь о собственной безопасности и политической карьере, смолчал даже тут. Что уж говорить о русских…
4.
Апологеты Маннергейма ссылаются на его попытки ограничить масштабы интервенции или подчинить ее своему командованию. С таким же успехом сегодня Порошенко может командовать натовскими войсками. Правительство Свинхувуда, возвращенное к власти Маннергеймом, заключило с Германией целый ряд кабальных договоров, фактически лишавших страну суверенитета. В соответствии с конституцией 1772 г. (демократия, однако!), Финляндия становилась вассальным королевством с шурином кайзера на троне, а главари мятежников – при нем «регентами».
Суверенитет стране Суоми принесло не торжество белых финнов над красными, а поражение Германии в Первой мировой войне. Маннергейм, надо отдать ему должное, всегда вовремя покидал тонущий корабль. Почуяв, что конец кайзера недалек, он изобразил возмущение засильем оккупантов, подал в отставку и сразу же отправился в вояж по антантовским столицам. В конце 1918 г. правительству Свинхувуда, слишком связавшему себя с Берлином, пришлось уйти со сцены. А Маннергейм, еще не вернувшись из Лондона, стал «регентом королевства».
Будучи фактически диктатором, барон по-прежнему ставил дело своих собратьев по классу выше национальных интересов. Колчак и Деникин так и не признали независимость Финляндии. Однако Маннергейм в январе 1919 г. разрешил генералу Юденичу формирование в Финляндии белых частей. В марте–апреле он согласовал с Черчиллем план похода на Советскую Россию «14 держав», одной из которых числилась Финляндия. 24 мая в Хельсинки обосновалось «Политическое совещание» во главе с Юденичем, пользовавшееся полной поддержкой Маннергейма. В самый напряженный момент боев под Петроградом Юденич лично прибыл в финляндскую столицу, где 18 июня подписал с Маннергеймом секретное соглашение. Им предполагалось участие семи финских дивизий (до 100 тысяч штыков) в наступлении на Петроград. Оба «патриота» стоили друг друга: оккупация северной столицы доверялась «особо надежным» белофиннам – «во избежание грабежей и резни» (это после выборгской-то бойни?).
Планам врагов Советской России не суждено было сбыться. Британский флот, без чьей помощи они не мыслили обойтись, встретил отпор краснофлотцев. Националисты, боявшиеся за свою независимость, воспротивились широкому участию в интервенции. «Политическому совещанию» пришлось перебраться в Эстонию. Косвенным результатом стойкости красного Петрограда стало то, что в стране Суоми в отличие от скандинавских соседей установился республиканский строй. Проиграв президентские выборы, Маннергейм снова отправился полуофициальным представителем за границу. 2 ноября, когда Юденич терпел окончательное поражение, барон обратился к президенту Финляндии с открытым письмом, настаивая на походе всеми силами на красную цитадель.
Как видим, тот факт, что «Финляндия не пошла брать Петроград» (В.И. Ленин), а Антанте не удалось воевать с Советской Россией до последнего финна, – никак не заслуга Маннергейма. Это целиком и полностью результат героизма защитников Октября, политической мудрости советского руководства, верности ленинской национальной политики. Верхи «белой России» так и не смогли даже ради победы в Гражданской войне переступить через имперско-шовинистические амбиции и сделать шаг навстречу столь истому собрату по классу, как Маннергейм. Красные же сумели и с классово враждебным государством, пролившим много крови их товарищей, найти необходимый компромисс на основе признания права наций на самоопределение. Подписанный весной 1920 г. Тартуский мир красная Москва неуклонно соблюдала даже в 1920-21 гг., когда белофинские банды совершали набеги на Советскую Карелию.
5.
Следующий миф о Маннергейме есть одновременно и миф о межвоенной Финляндии. Страну Суоми изображают мелкобуржуазным «раем», где будто бы царили свобода и демократия. Естественно, со своим героем-аристократом, который если и не вернулся к плугу подобно староримскому Цинциннату, то не занимал в мирное время официальных постов. Пока не пришлось защищать «свободу и демократию» от нападения «сталинского тоталитаризма».
Весь этот клубок легенд рассчитан на обывательское сознание, принимающее видимость за сущность. Агрессор для него – лишь тот, «кто первым напал». Диктатуру оно замечает только там, где нет ни «разделения властей», ни парламента, ни партий, ни выборов, где правит классический тиран непременно в военной форме. На подобный взгляд, межвоенная Суоми выглядела вполне пристойно. Там имелись в наличии и президент, и парламент, в котором были представлены не только правобуржуазные и крестьянско-кулацкие партии, но и социал-демократия, а одно время – даже запрещенная компартия (потом, правда, всю фракцию по распоряжению президента отправили в тюрьму).
Мещанская идиллия нарушалась лишь тем, что разрыв с соседним крупным государством привел, как всегда и везде, к экономической деградации. Великая депрессия превратила ее в катастрофу. Жители «суверенного государства» тысячами бежали, отдавая последние гроши контрабандистам, в Советский Союз, где в годы первых пятилеток всем хватало рабочих мест.
Что же касается институтов власти и ее реальных носителей, то они бывают не только признанные конституцией, но и теневые. Таким теневым институтом и стал после гражданской войны охранный корпус (шюцкор). Тем более, что численность регулярной армии была до конца 30-х гг. невелика – не из миролюбия, а просто потому, что в разоренной стране не было на нее средств. Полувоенный охранный корпус был крупнейшей вооруженной силой. Официально учредили его в июле 1918 г. сами вооруженные белофинны, а правительство лишь задним числом оформило как армейский резерв (чем не батальоны «правого сектора»?). Тогда же шюцкоровцы потребовали запрещения социал-демократической партии (опять что-то родное и близкое!). Шефом корпуса – сначала официальным, затем «почетным» – был Маннергейм.
Шюцкор стал первым в мире общенациональным прообразом итальянских фаши, германских штурмовиков, испанских фалангистов и им подобных. Характерно, что шюцкоровцы носили коричневую форменную обувь в отличие от черной армейской. Не обошлось и без репетиции «ночи длинных ножей», даже двух: боевики Корпуса еще в 1918 г. пытались взорвать поезд Маннергейма, а в феврале-марте 1932 г. устроили попытку переворота. Но и провал путча не помешал шюцкору разрастаться. К концу 30-х гг. его силы насчитывали свыше 111 тысяч человек, плюс 30 тысяч подростков в юношеском отделении и 129 тысяч «помощниц» в женском союзе «Лотта». Шюцкоровские округа одно время даже выполняли задачи военных округов (!).
Основу идеологии финских фашистов, как и всех прочих, составлял не только лютый антикоммунизм, но и патологический шовинизм. Поскольку соплеменники барона были в этом плане табу, а еврейский вопрос в стране Суоми не стоял, оставалось раздувать русофобию. К русским применялось исключительно прозвание «рюсся», ксенофобской оскорбительностью подобное нынешним «ватникам» и «колорадам». Даже финский МИД в дипломатической переписке называл наш народ только так. Был и аналог «голодомора» с «Катынью» – легенда, будто петровскую столицу выстроили на болотах и на своих костях не русские мужики и мастеровые, а подвергаемые «геноциду» злыми «рюсся» финны (которые и на Карельском-то перешейке поселились лишь после того, как Александр I подарил его Великому княжеству Финляндскому). Главным же устоем пропаганды была утопия объединения в Великую Суоми всех угро-финских народностей, больше всего напоминающая пантюркизм (в обоих случаях мифические соплеменники шовинистов живут большей частью в исторической России-СССР и, как на грех, никогда не проявляли ни малейшего намерения воссоединяться).
Шюцкор был теневой армией и фашистской партией в одном лице. Маннергейм как его шеф выступал теневым диктатором, решавшим судьбы «демократических» правительств и их номинальных лидеров. Он же руководил милитаризацией страны, встав с 1931 г. во главе Совета обороны. Система укреплений на подступах к Ленинграду с полным основанием получила название «Линия Маннергейма».
За фасадом буржуазной демократии скрывался репрессивный режим того типа, который впоследствии получит в Латинской Америке название «диктабланда» – «мягкая диктатура». Сохранение видимости демократических институтов объяснялось, во-первых, тем, что главные контрреволюционные задачи были уже выполнены при помощи интервентов; во-вторых, тем, что «фиговый листок» позволял диктатуре ладить с буржуазно-либеральными режимами Запада; в-третьих, тем, что доморощенный национал-либерализм расширял политическую базу режима. Даже социал-демократию удалось выдрессировать до такой степени, что ее лидер Таннер после падения фашизма был осужден за военные преступления (вероятно, единственный случай в мире).
6.
Для Советского Союза, а значит и для всех антифашистских сил, маннергеймовский режим представлял особую опасность. Не только в военном отношении – потому, что заносил военный кулак над колыбелью революции, северной столицей нашей страны, а также над Кировской железной дорогой, связывавшей страну с Мурманском – единственным на севере незамерзающим портом, построенным еще в Первую мировую для военных поставок. Не меньшей была опасность политического характера: финляндская «диктабланда» идеально подходила на роль связующего звена между фашистскими режимами «оси» и буржуазно-либеральными кругами Великобритании, США, Франции и Скандинавии, между Западом и всеми антисоветскими силами белой эмиграции и внутренней «пятой колонны». Характерно, что во время войны 1939-1940 гг. в Финляндии готовилось создание «правительства России в изгнании» во главе с Троцким и Керенским.
Никто в 30-х гг. не воплощал в такой мере, как «бело-коричневая» Финляндия, угрозу объединенного похода мировой реакции на СССР. Открыто помогать гитлеровской Германии или милитаристской Японии было для западных правительств политически невозможно (как сейчас открыто поддерживать ИГИЛ). А «демократической» Финляндии (как сейчас киевскому режиму) – почему бы нет? Ведь факт, что во время советско-финской войны 1939-40 гг. западные державы, уже находившиеся в состоянии «странной войны» с гитлеровским рейхом, готовились сражаться не с ним, а с Советским Союзом. Несомненно, эти планы разрабатывались заранее – надо быть очень наивным, чтобы счесть их импровизацией, вызванной высоконравственным негодованием вчерашних мюнхенцев против сталинской «агрессии». В этих условиях терпеть дальше «Александров дар» всего в 20 км от Ленинграда означало бы для Советской страны самоубийство.
До сих пор все, кому не лень, колют нам глаза тем, что Советский Союз в 1939 г. «первым напал» на Финляндию. Примерно так же, как в отношении корейской и вьетнамской войн, историки могут бесконечно дискутировать о том, кто «первый начал», а кто «отвечал на провокацию». В обстановке обоюдных военных приготовлений и подлинных провокаций, как с одной из двух противостоящих сторон, так зачастую и с «третьей радующейся», ответить на вопрос в такой постановке не представляется возможным. А с марксистской точки зрения, в этом мало и смысла. Ленин подобные вопросы просто отводил: «Как будто суть в том – кто напал первым, а не в том, каковы причины войны, цели, которые она себе ставит, и классы, которые ее ведут»i.
Совершенно ясны классовые цели всей политики Маннергейма и его камарильи, а главное, их покровителей из влиятельных кругов монополистической олигархии – и в странах фашистской оси, и в «демократических» державах Запада. Это ликвидация военным или «мирным» путем советского общественного и государственного строя, уничтожение СССР как примера и источника поддержки для всех антиимпериалистических сил, возвращение шестой части мира с ее огромными богатствами в орбиту империалистической эксплуатации. Этими целями определялся чисто империалистический, захватнический и террористический характер войны со стороны Финляндии, независимо ни от каких оборонческих иллюзий.
Даже у тех буржуазных политиков, кто по патриотическим мотивам противился вовлечению в антисоветские авантюры, в обстановке Второй мировой войны не было шансов что-либо изменить. Представитель этих кругов Паасикиви, подписавший все соглашения с нами с 1920 по 1955 г., вроде бы заявил Сталину, что «Финляндия хочет жить в мире и оставаться вне конфликтов», получив единственно трезвый ответ: «Понимаю, но заверяю, что это невозможно — великие державы не позволят». Чтобы «линия Паасикиви-Кекконена» в финляндско-советских отношениях могла стать реальностью, надо было сначала разбить и Маннергейма, и Гитлера.
Каковы были цели и характер «зимней войны» 1939-40 гг. с советской стороны? Весь ход событий показывает, что в Москве вовсе не собирались включать Финляндию в состав СССР, навязывать ей советский строй. Сталин и Молотов отлично знали убийственную силу буржуазного и мелкобуржуазного национализма, помнили горький урок Польши 1920 г.
Москва добивалась лишь одного – убрать из-под Ленинграда военные базы, с которых город можно было достать даже из дальнобойных орудий (пусть их не было у финской армии, но они были у ее завтрашних союзников), а об авиации и говорить нечего. СССР требовал отодвинуть границу на перешейке, соглашаясь компенсировать Финляндию втрое большей территорией Карелии.
Государственности Финляндии вообще ничего не угрожало. Ссылки на последующее вхождение республик Прибалтики в состав СССР неубедительны. На тот момент они сохраняли полную независимость, даже подписав с СССР договоры об обеспечении безопасности. Если бы Маннергейм принял предложения СССР, еще неизвестно, вошли ли бы Эстония, Латвия и Литва в состав Союза или остались бы вместе с Финляндией нейтральными государствами под международными гарантиями безопасности. Даже когда Маннергейм спровоцировал «зимнюю войну», на советской территории было создано правительство суверенной Финляндской Демократической Республики, а отнюдь не советской (Карело-Финская ССР появится уже после той войны, когда в состав СССР войдет часть земель с финским населением). Угроза была только для финского фашизма – вряд ли народ захотел бы его дальше терпеть, если не взметнуть выше крыши волну «оборонческого» шовинизма. Вот фашисты и отвергли то, что назвали «ультиматумом Молотова», – даже песню сложили «Нет, Молотофф!» А еще назвали именем советского премьера смесь для бутылок, которыми поджигали наши танки. Оттуда и пошло выражение «коктейль Молотова», которое у нас в советское время избегали употреблять, зато теперь треплют все кому не лень. Вот и дотрепались до киевского майдана…
7.
Еще до начала Великой Отечественной войны Маннергейм не просто присоединился к Гитлеру, но и отдал под немецкую оккупацию всю северную половину Финляндии, в свое время поддержавшую его в гражданской войне. Свои же силы стянул на юг, чтобы бросить их на Ленинград и Карелию (да и чтобы обезопасить свою власть от любой угрозы). После 22 июня выждал несколько дней, пока начнутся советские бомбардировки (а как им было не начаться, если с аэродромов в Финляндии самолеты люфтваффе летали бомбить нашу страну?) – и опять «ответил на агрессию». Чтобы и Берлин удовлетворить, и с Лондоном и Вашингтоном, помогавшими ему в «зимнюю войну», не испортить отношений. Демократы известного сорта до сих пор выпускают книжки в поддержку этой его «версии» начала «войны-продолжения», как в Финляндии деликатно именуют участие в гитлеровском нашествии.
В приказе о наступлении Маннергейм ясно обозначил цель войны: не только вернуть все территории, утраченные в 1939−1940 гг., но и расширить границы до Белого моря, присоединить Кольский полуостров. Правда, последним Гитлер делиться не собирался – «там много никеля». Такие отношения у империалистических «грандов» с сателлитами всегда были, есть и будут. Не удивлюсь, если в Вашингтоне и Брюсселе так же отвечают по поводу киевских притязаний на Воронежскую область, где имеется тот же стратегический металл.
Зато фюрер «щедро» сулил Маннергейму весь русский север до Архангельска. Финским фашистам мало было и этого – на их картах в цвет Великой Суоми были закрашены земли до Урала, а то и до Оби.
Что касается города-героя, где теперь Маннергейма решили увековечить, то здесь у него особые «заслуги». Без финских войск, державших фронт на Карельском перешейке, голодной блокады Ленинграда просто бы не было. Так что половину ее жертв можно смело записать на его счет, и за одно это по нему плакала нюрнбергская виселица. Конечно, в Берлине были недовольны тем же, чем в Лондоне в 1919 г., – что финская армия не легла костьми при штурме большевистской столицы. Но это от Маннергейма не зависело – в его армии и так уже начинались волнения из-за непосильной войны. Да и двурушничал он по обыкновению, и состоя в фашистском блоке и сохраняя до последнего дипотношения с США – а там не рекомендовали брать Ленинград (против голодной блокады наши «союзнички» не возражали!). Но если бы исполнились мечты нынешних белоленточных и город «по гуманным соображениям» сдали, фюрер все же предполагал «сровнять Санкт-Петербург с землей и территорию севернее Невы передать Финляндии».
Участие в ленинградской блокаде – не единственное военное преступление Маннергейма. В оккупированной Карелии (с «возвращением» которой его поздравили даже в посольстве США) он превзошел не только прочих сателлитов «оси», но и самого фюрера: все русское население до последнего человека было заключено в концлагеря. Это вам не сталинские депортации! Сколько людей погибло в тех лагерях – до сих пор точно не известно (или засекречено, чтобы не портить имидж Маннергейма и его режима – «жертвы сталинской агрессии»). По финским данным, в концлагеря было помещено около 24 тыс. человек, из которых 4 тыс. погибло от голода. По советским же данным, только близ нескольких лагерей на окраинах Петрозаводска было захоронено 7 тысяч узников, и многие со следами не только голода, но и пыток и садистских убийств. А были еще и потопленные баржи с беженцами, и террористические налеты на госпитали в советском тылу… Все как полагается у фашистов любой этнической принадлежности.
8.
Еще одна легенда озвучена никем иным, как главой президентской администрации РФ. Коммунистам он безапелляционно посоветовал оставить «мемориальную доску» в покое: мол, сам Сталин «поддержал» Маннергейма, когда тот занял пост президента.
Что на это можно сказать? Главой Финляндской республики – не теневым, а официальным – Маннергейм стал 4 августа 1944 г., сменив ушедшего в отставку Рюти. В это время страна Суоми еще находилась с СССР в состоянии войны. «Поддержать» ее президента Сталин мог только в одном смысле – согласием на переговоры о мире и разоружении находившихся в Финляндии немецких войск. Сам Маннергейм на протест немецкого посланника ответил: «Он в своё время убедил нас, что с немецкой помощью мы победим Россию. Этого не произошло. Теперь Россия сильна, а Финляндия очень слаба. Так пусть сам теперь расхлебывает заваренную кашу».
Маннергейму пришлось удовлетворить и другое требование всей антифашистской коалиции – распустить свой любимый шюцкор. В разоружении немецких экс-союзников он явно не усердствовал. Даже дал им возможность разрушить на севере Суоми все, что те могли. Если о чем-то в этой связи я могу пожалеть, то лишь об одном: что не был осуществлен предложенный командованием Карельского фронта план изгнания немецко-фашистских оккупантов с севера Финляндии силами Красной Армии. Но этому, видимо, воспротивились все те же союзные державы, где у Маннергейма хватало старых друзей. Несомненно, по той же причине он избежал и судебного преследования за военные преступления.
И все же после победы над фашизмом его президентство продлилось недолго. Уже 3 марта 1946 г. он был вынужден подать в отставку – официально по состоянию здоровья, а фактически, как было известно в советское время, по требованию демократических сил страны. Главной из них была компартия, входившая тогда в правительство Паасикиви. Вряд ли даже г-н С. Иванов полагает, что это требование могло выдвигаться вопреки СССР и Сталину. Скорее всего, рассчитывает, что нынешние горе-сталинисты поверят ему на слово. Или сам не знает?
Небезынтересно отметить еще один факт. Маннергейму было суждено уйти из жизни в ночь с 27 на 28 января 1951 г. – точно в 33-ю годовщину поднятого им мятежа. Кто-то увидит в таком совпадении свершение судьбы или мистическое участие высших сил. Я же скорее готов заподозрить вполне земное вмешательство приверженных подобной символике кругов, в которых покойный всю жизнь вращался и о которых знал слишком много.
9.
Но наверняка ни Маннергейму, ни его присным в самых радужных снах не могло привидеться, что режим, именующий себя российским, когда-нибудь почтит его память, да еще в городе, который они рассчитывали получить от Гитлера возвращенным в первозданно-болотное состояние.
Подобные почести пока еще проблематичны даже в стране Суоми, где, как и во всей Европе, набирают силу крайне правые. От выборов к выборам прибавляется электорат «Истинных финнов». Снова выдвигаются, пока неофициально, притязания на российскую Республику Карелия. Открыто обсуждается присоединение Финляндии к НАТО. Но уже сейчас, не дожидаясь формального решения вопроса, натовский десант в ходе маневров преспокойно высаживается на берег пока еще нейтральной страны.
Как в этой связи понимать воздание чести Маннергейму? Видимо, так же, как и одновременную ликвидацию на Дворцовой площади мемориальной доски о выступлении Красной гвардии против Краснова – германского, а впоследствии нацистского ставленника, казненного за то же, за что и генерал Власов. Как и установку в воссоединенном Крыму памятника барону Врангелю. И как не менее демонстративную, аккурат 22 июня, встречу президента РФ с Х.М. Аснаром – экс-премьером Испании от партии, чьи политические предки послали «Голубую дивизию» держать вместе с Маннергеймом блокаду Ленинграда. Ныне Аснар выступает «дуайеном» крайне правых всей Ибероамерики. Не занимая официальных постов, он прибыл в Москву «с частным визитом» как раз накануне решающих событий и в Испании, и в остальной Европе, и в Латинской Америке.
Перед нами одно из двух. Либо российская «Каносса» –демонстрация покорности самозваным хозяевам мира, уже не скрывающим фашистской родословной. Либо продолжение поиска союзников среди крайне правых, даже с явно коричневым оттенком. А скорее всего, сочетание – в той или иной пропорции, со стороны тех или иных кругов правящего блока – обеих этих тенденций. Одинаково унизительных для страны и народа. И одинаково безнадежных.
Показательно, что игры с мемориальными досками затевались перед самым рассмотрением в ЕС очередного продления санкций. И что же? Как сказал бы Тарас Бульба – «помогли тебе твои ляхи»?
Напрашивается вывод: от режима, способного так глумиться над историей и чувствами народа ради очередной сделки с его злейшими врагами, не приходится ожидать стойкости перед лицом агрессоров. Народу остается полагаться только на себя. По нестареющему принципу: «Ни бог, ни царь и ни герой…»
i Ленин В.И. Открытое письмо Борису Суварину / ПСС, т. 30, с. 265.