Думается, отзыв на ту или иную книгу стоит писать, если нашёл в ней что-то полезное и стремишься поделиться этим с окружающими. Выходит что-то вроде добровольной рекламы. В данном случае, скажем сразу: покупать исследование С. Брилёва и Б. О’Коннора «Разведка. “Нелегалы” наоборот: сотрудничество спецслужб Москвы и Лондона во Второй мировой войне» мы категорически не рекомендуем. Не потому, что в ней мало информации о разведке и нелегалах (настоящих, без кавычек, зачем-то поставленных на обложке). Проблема в том, что её правильное название должно звучать иначе.
Это издание весьма примечательно. Как книга о прошлом, ибо содержит фактуру о советских разведчиках-иностранцах, коминтерновцах, которых готовили для работы в оккупированных гитлеровцами Франции, Австрии, Бельгии, Нидерландах. И как книга из настоящего, которая, вероятно, немало удивит и потешит потомков. Развлечёт она и тех, кому не жалко 900 рублей в магазине или 600–700 в интернете с доставкой. Впрочем, едва ли столь любопытных и одновременно щедрых граждан наберётся на 3000-й тираж.
Главная проблема книги в форме, абсолютно довлеющей над содержанием. В это трудно поверить, учитывая то, что в ней содержится уникальная информация о судьбах нелегалов, полученная не где-нибудь, а в Службе внешней разведки. Видимо, не последнюю роль здесь сыграл и солидный пост автора (зам. гендиректора ТК «Россия» по специальным информационным проектам), и желание СВР лишний раз привлечь общественное внимание к судьбам разведчиков, почти всегда остающимся в тени. Это просто здорово, за это искренне спасибо и автору, и специальному ведомству. А непоправимой бедой книги стал избранный стиль изложения, предельно диссонирующий с освещаемыми сюжетами. В итоге захватывающая история восьмидесятилетней давности подаётся в странном, нездоровом свете.
Представьте себе, что держите в руках монографию по теоретической физике, написанную глубоко верующим учёным. И в этой связи на каждой странице, вперемежку с формулами и доказательствами, вы находите хвалу господу и цитирование псалмов. Или же кулинарную энциклопедию мясных блюд, созданную вегетарианцем, где всюду натыкаетесь на пропаганду вреда животных белков для физического и морального здоровья. В данном же случае книгу, посвящённую судьбам революционеров-интернационалистов, целиком отдавших жизнь делу освобождения трудящихся всего мира, во избежание дезориентации читателей следовало бы назвать: «О том, какой я, Сергей Борисович Брилёв, убеждённый антисоветчик», издать её тиражом 3 тыс экземпляров и ожидать ажиотажного спроса.
Чему же учат в МГИМО?
Впрочем, для окончательной ясности нужен подзаголовок: «Самообличительная сатира на дремучий антикоммунизм». Это не преувеличение, ибо читатель, привлечённый словами «разведка» и «нелегал», буквально с первых страниц погружается в мир иронии над советским строем, ерничанья, аханья и закатывания глаз по поводу его казённости и бесчеловечности в сравнении с человеколюбивым и свободным сегодня. При этом автор, поясняя в начале книги как «забытые» аббревиатуры «ИККИ», «РККА» и «ВКП(б)», ориентируется на вполне определённую аудиторию. Не знаю, кто из юного поколения настолько заинтересован в исследованиях С. Брилёва, чтобы их покупать, но у тех, кому не надо объяснять, что такое Рабоче-Крестьянская Красная Армия, антисоветские пассажи вызовут улыбку и неловкость за автора (вспоминается старый анекдот об историческом музее для селян, где представлены три подлинных черепа Петра Великого). Как и у большинства антисоветчиков подобные пассажи выдают их традиционную неосведомлённость относительно общеизвестных истин и фактов.
На странице 171 автор погружается в воспоминания о Москве 90-х, и описывает тогдашнее состояние гостиницы «Центральная», что на улице Горького: «Какая-то сплошная “воронья слободка”, одна сомнительная конторка из серии “Рога и копыта” на другой». И тут же поясняет: «Но в конце концов, по тому же Марксу, период первоначального накопления капитала — этап неизбежный».
Странновато для выпускника МГИМО путать реальное первоначальное накопление, характеризующее переходное состояние между феодализмом и капитализмом, с хищническим разграблением общенародного хозяйства, происходившем в первые годы капиталистической реставрации. Но, быть может, в начале 90-х студентам этого уже не объясняли?
На странице 393 натыкаемся на такой пассаж: «1919 год — это когда в советской России был “военный коммунизм”: горожан сгоняли в трудовые армии, у крестьян по так называемой “продразвёрстке” отбирали весь “лишний” хлеб и т.п.».
Юный читатель, которого учили ещё хуже С. Брилёва, может подумать, что продразвёрстка и трудовая повинность — отличительные черты военного коммунизма, а не социально-экономические меры, на которые в чрезвычайных ситуациях идут любые государства. К 1916 году бездарное управление и никому не нужная империалистическая война настолько разорили Российскую империю, что царское правительство было вынуждено ввести продовольственную развёрстку. После свержения монархии правительство буржуазное эту политику, естественно, продолжило. А Советской власти пришлось иметь дело не только с дезорганизованным предшественниками народным хозяйством, но и с военной интервенцией и организованной из-за рубежа Гражданской войной. Видимо, кандидату исторических наук С.Б. Брилёву это не очень интересно, но на досуге он всё же мог бы поставить несложный мысленный эксперимент: каким образом без продразвёрстки и трудовой повинности в условиях войны, развала промышленности и транспорта, можно прокормить многомиллионное население городов и обеспечить мануфактурой деревню? Впрочем, косвенный ответ на это даёт сам автор, предлагающий оригинальную оценку X партийного съезда: «Это был тот самый, как казалось, многообещающий съезд РКП(б), который провозгласил своего рода “либерализацию”: во имя сохранения монополии на власть большевиков, были распущены трудовые армии, драконовская продразвёрстка заменена на вменяемый продналог, а вместо эрзац-денег введены золотые червонцы, которыми смогли рассчитываться вновь узаконенные частные предприниматели, немедленно насытившие потребительский рынок».
В этом нагромождении тезисов бессмысленно что-то критиковать: оно целиком антиисторично. Достаточно заметить, что для автора переход от 1919-го года к 1921-му и изменения в политике советского правительства связаны как будто исключительно с желанием «сохранить монополию на власть». За скобками остались снабжаемые из-за границы оружием и снаряжением Юденич, Колчак, Деникин и Врангель, агрессия националистической Польши, экономическая блокада Советской России.
Очевидно, с развалом СССР в МГИМО преподавание истории и логики пострадало в не меньшей степени, чем обучение политэкономии. Дальнейшее знакомство с книгой наталкивает на те же выводы и в отношении социальной философии.
Как известно, подчас нетвёрдые знания в какой-то области не только не останавливают, но, наоборот, подвигают к публичным умозаключениям. Так на странице 380, где характеризуется мировоззрение прогрессивного протестантского пастора из Голландии Йона Виллема Круйта, читаем: «сильно опередив своё время (и даже будущее), они [члены Лиги христианских социалистов] в одну “корзину” сложили такие идеи, как равенство полов и упразднение монархии, минимальный размер оплаты труда и право на отказ от военной службы, а также независимость для голландской Ост-Индии». И далее: «В лице Круйта мы имеем тот занятный тип европейца начала XX века, который искал, как ему казалось, социальный прогресс…»
Разумеется. А может ли, исходя из перечисленных выше целей, кому-то казаться иначе?
На странице 250 С. Брилёв знакомит читателей с ценным социальным обобщением. Вспоминая в связи со словом «электорат» выборные ситуации, в которых симпатии избирателей почти поровну делились между двумя альтернативами (выборы Буша-младшего, референдум по Брекзиту), автор предостерегает от того, чтобы «следствием такого политического водораздела электората не становилось разделение общества: разделение на две самодостаточные части, каждая из которых начинает жить сама с собой, на дух не перенося тех, других, которые вообще-то тоже твои сограждане».
Ну да, наверное, это не очень хорошо. Другое дело, что такое случается не само по себе, а как следствие объективных факторов, нравится это кому-то или нет. Но автор, оказывается, не просто излагает теорию, он имеет в виду конкретную ситуацию — межвоенной Австрии, в которой были как сторонники аншлюса (присоединения к Германии), так и его противники в лице мощного социал-демократического движения. При этом они сумели создать не только политические организационные формы, но и условия для воспитания детей и юношества в левом духе. А после 1933 года австрийские рабочие фактически боролись против нацификации своей родины.
И как вы думаете, какая же из двух сторон заслужила укор и критику нашего автора? Разумеется, рабочие. У них, де, в головах были баррикады. Они считали футбол буржуазным спортом, а фокстрот буржуазным танцем. Толерантный и образованный автор негодует и с удовольствием цитирует какого-то английского историка, называющего это движение «пуританским австро-марксизмом», и проводящим параллели с британской аристократией, «помещающей своё потомство в искусственные загоны».
Рабочие, стремящиеся даже при буржуазном строе провести социалистические формы в работе и быту, готовые защищать это право вплоть до вооружённой борьбы — будут подвергнуты осуждению
Перед нами типичный образчик современного примитивизма в социальной науке. Рабочие, сумевшие сорганизоваться, отстаивающие право на свой образ жизни, стремящиеся даже при буржуазном строе провести социалистические формы в работе и быту, готовые защищать это право вплоть до вооружённой борьбы — будут заклеймены экстремистами и подвергнуты осуждению. Другое дело, сытый слой, создающий для своего потомства благоухающие загоны, помещающий его в специальные лицеи и гимназии «Юный предприниматель», превративший путём фактического перевода высшего образования на платную основу целые вузы, вроде ВШЭ, в такие же загоны для детей правильных родителей. Всё это — правильные, почтенные, законопослушные граждане. И на баррикады они, конечно, не пойдут. Случись что, есть кому это сделать за них.
Одна маленькая загвоздка: судя по всему, по окончании вузов, это самое потомство едва ли станет образованным. Не в брилёвском, конечно, а в нормальном понимании этого слова.
А на десерт из «книги про разведчиков» можно почерпнуть информацию о том, что в конце 30-х годов советские жёны «должны были бежать подальше» от своих мужей-иностранцев, иное поведение – «для своего времени это безумный гражданский подвиг» (стр. 270); что «сталинская система была построена так, что людей просто толкали к доносительству на соседа того ради, чтобы отвести удар от самих себя» (стр. 407–408) и т.д. и т.п. Ну и, конечно, про традиционное: воронки, которые на пике репрессий только успевали подъезжать к гостинице Центральной (стр. 172) («сорок тысяч одних воронков»); про «явно срежиссированное Сталиным убийство [Кирова]» (стр. 287), про то, что «Сталин, этот великий могильщик, ликвидировал в десять, в сто раз больше коммунистов, чем Гитлер» (стр. 289).
Гей, отворяй ворота — на всех парах рвёт «правда» от «историка» Брилёва!
«О, времена!»
Авторы «”нелегалов” наоборот», если верить пространному вступлению, с особым трепетом подошли к изучению личностей советских разведчиков, постарались не только восстановить детали их непростых биографий, но и вникнуть в мотивы поступков, понять, чем были движимы эти «советские иностранцы», разглядеть за анкетами и сводками живых людей. Думается, этот порыв не в последнюю очередь сподвиг представителей СВР на рассекречивание данных об этих удивительных людях.
Добыв массу материала, исследователи выстраивают цепочки фактов, стараются заполнить лакуны более или менее правдоподобными догадками, оценивают те или иные жизненные коллизии своих героев.
Задача эта чрезвычайно сложна, учитывая, что один из авторов успел лишь закончить в СССР школу, а другой и вовсе иностранец. Однако, сложности учёта незнакомых реалий их не пугают. В результате читателю предлагается…
Впрочем, сами увидите.
Изучая биографию Франсис Фромон, француженки, несколько лет до войны успешно трудившейся на нелегальном фронте, авторы натыкаются на следующую запись в её личном деле (стр. 229): «Её первым мужем был ВЕНЦЛАНД Морис, член КП Франции, сын русского и литовки, разошлась с ним, так как при проверке партия пришла к заключению, что он не заслуживает доверия».
Следует авторский комментарий: «Согласимся: с позиций сегодняшнего дня это — нечто немыслимое: расстаться с человеком, потому что он не заслуживает доверия не у тебя, а у партии. О времена!»
С позиции сегодняшнего дня много чего кажется немыслимым. Историкам, если они историки, эта и другие детали должны были сигнализировать, о каких необычайных людях в необычайных обстоятельствах им приходится писать. Начать с того, что означает фраза «партия пришла к заключению, что он не заслуживает доверия»? Авторы ничего об этом не сообщают, а ведь это очень важно. Между тем, верность идеалам революционной борьбы была для этих людей не пустым звуком и пышной фразой. Ради них они оставили родину, им они посвятили жизнь. С каких же таких «позиций сегодняшнего дня» их собрались судить? Не с тех ли, с которых общество должно нормально взирать на спекуляцию и эксплуатацию? О какой норме толкуют авторы? С какими мерками подходят к своим героям?
В другом месте (стр. 288) авторы с пониманием пишут о том, что среди австрийцев, принятых Советским Союзом в 1934 году после подавления выступления Шуцбунда, были такие, кто стал выражать «недовольство обязательными курсами русского языка, “добровольно-принудительными” ОСОАВИАХИМАМи, безудержной гонкой за стахановскими рекордами и вечерними политзанятиями, отрывавшими их от семей».
Ненужными перечисленные занятия кажутся «с позиции сегодняшнего дня». Кто был не готов жить в социалистической стране по социалистическим порядкам, добро пожаловать домой (некоторые так и поступили). А для советских людей нормой была борьба за производительность труда, занятия спортом и военным обучением и политграмота. Во всяком случае, в отличие от выпускника МГИМО 90-х годов они без сомнения знали, что такое первичное накопление капитала.
Описывая жизнь в СССР австрийского коммуниста Вилли Вагнера, авторы сообщают о получении им в 1940 году советского гражданства (стр. 258). И отмечают, что его давали не за налоги или прожитое в стране время, «гражданство было, скорее, символом безоговорочной привязанности (во всех смыслах)».
Трудно понять, о чём идёт речь. Что такое «привязанность», и чем привязанность «безоговорочная», тем более «во всех смыслах», отличается от привязанности «с оговорками»? Советское гражданство для коммуниста из любого уголка света было, конечно, наградой, означавшей, что он стал одним из строителей социализма в первой в мире советской стране. Ни своим умом, ни на месте своих героев авторы книги этого, очевидно, не понимают. Как же они взялись писать о людях, чьи ценности и мотивация — тайна за семью печатями?
Изучая биографию Нико Круйта, авторы затрудняются ответить, был ли он членом комсомола (стр. 371), уточняя для непосвящённых, что там «в советские годы, как хорошо помнит российский соавтор, не числились разве только отъявленные маргиналы».
Думается, нет необходимости защищать диссертацию по истории, чтобы в рамках исследований 30-х годов воздержаться от механического переноса на них своего личного комсомольского опыта конца годов 80-х. Тут трудно вообще что-то говорить. Напоминать «российскому соавтору», кем были комсомольцы той поры, проявившие спустя всего несколько лет массовый беспримерный героизм на фронтах Великой Отечественной, бессмысленно.
Но «российский соавтор» не унимается, щедро делясь с читателями личным опытом. Разразившись пламенной филиппикой в адрес «тех наших западных знакомых, кто увлекался социалистическими идеями», на тему, что, мол, всё в СССР было не так, как говорилось. «Бедные австрийцы, которые думали, что социализм возможен… Коммунизм и нам только обещали и обещали» (стр. 355).
Накатав почти пятисот страничную книгу, «историки» так и не поняли, кто были её герои. Для австрийцев, французов, бельгийцев, немцев, испанцев — для всех интернационалистов, вставших в ряды борцов за освобождение трудящихся всего мира, капитализм был долее невозможен. Они бы никогда не поняли этой фразы, сочащейся сытым мещанством: «нам обещали коммунизм». Свободу не обещают и не подносят на блюдце, её завоёвывают.
Непоправимая беда книги в том, что её авторы своими персонажами интересуются, им сочувствуют, позволяют себе их жалеть! Подходя к их жизни и идеалам с комфортной позиции буржуа, уютно устроившегося в «победившем капитализме», авторы, сами того не понимая, не уважают своих героев. Страшно представить, какие чувства испытали бы описываемые авторами коммунисты, доведись им прочесть такое о себе. В итоге книга вышла не столько про советских разведчиков, сколько про постсоветских историков. Конечно, поучительная, но как тематическое исследование почти бесполезная.
Однако деньги потрачены, их не вернуть. Утешим себя тем, что конфета — документы СВР, нам всё-таки досталась (и за это вновь скажем спасибо и авторам, и разведке). А обёртка в виде невольной и многословной исповеди бывшего комсомольца 80-х и выпускника МГИМО 90-х — на то и обёртка: мысленно утилизировать, заботясь об экологии сознания.