Драматизм последних 14 месяцев жизни Владимира Ильича Ленина отмечен не только беспримерным мужеством, с которым он до самого конца боролся с беспощадным недугом, но и непониманием, доходящим до жестокости со стороны самых близких. Этот вывод напрашивается после изучения документов той поры.
Будучи здоровым, Ленин привык во всё вникать, ничего не упускать, взваливал на себя и волок гигантский воз проблем. Но с весны 1922 года, от удара к удару, он оказался в непривычном и почти непереносимом для себя положении крайней зависимости от коллег и соратников, их ума, энергии и такта. Людей, которых знал десятилетиями, с кем прошёл ссылки и эмиграцию, с кем бок о бок пять лет строил Советскую власть. Кому принципы, характер, отношение к делу Ильича были известны досконально. Кто, как не они были обязаны стать его верной опорой в этот роковой период?
Но происходит нечто иное.
Медики, так и не разобравшиеся в природе ленинского недуга, видели угрозу в его крайнем переутомлении и внешних раздражителях и настаивали на перерыве в политической деятельности. В сентябре 1922 года Сталин писал об июльском посещении Ильича: «Мне нельзя читать газеты, — иронически замечает тов. Ленин, — мне нельзя говорить о политике, я старательно обхожу каждый клочок бумаги, валяющийся на столе, боясь, как бы он не оказался газетой и как бы не вышло из этого нарушения дисциплины». И далее: «Тут же смеёмся над врачами, которые не могут понять, что профессиональным политикам, получившим свидание, нельзя не говорить о политике».
Режим вынужденных ограничений, на котором настаивали врачи, лишь добавлял Ленину переживаний. Сколько эмоций в его июньской записке Сталину: «Покорнейшая просьба освободить меня от Клемперера. Чрезвычайная заботливость и осторожность может вывести человека из себя и довести до беды. Если нельзя иначе, я согласен послать его в научную командировку. Убедительно прошу избавить меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка. Русские люди вынести немецкую аккуратность не в состоянии, а в консультировании Ферстер и Клемперер участвовали достаточно…».
«Т. Ленину, — отвечает Сталин по поручению Политбюро. — В связи с Вашим письмом о немцах мы немедленно устроили совещание с Крамером, Кожевниковым и Гетье. Они единогласно признали ненужность в дальнейшем Клемперера, который посетит Вас лишь один раз перед отъездом. Столь же единогласно они признали полезность участия Ф[ерстера] в общем наблюдении за ходом Вашего выздоровления. Кроме того, политические соображения делают крайне полезными подписи извест[ных] иностр[анных] авторитетов под бюллетенями, ввиду сугубого вранья за границей».
Владимир Ильич восстановился и в сентябре вновь приступил к работе.
Но ненадолго, всего лишь на два месяца…
«Т. Сталин! — писал он в дни декабрьского пленума ЦК, будучи вновь (и теперь уже навсегда) вырван из рабочих буден. — Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугубую глупость: пытались запретить “политические” совещания (сами, плохо понимая, что это значит). Я чрезвычайно рассердился и отчитал их… Только дураки могут тут валить на политические разговоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных разговоров».
Между тем здоровье Ленина ухудшалось на глазах. Не отступали головные боли, головокружения и потери сознания. Повторялись параличи. Надежда на временность недуга и излечение таяла. В этих условиях Пленум ЦК 18 декабря 1922 года, идя навстречу настоятельным требованиям врачей, определил, во-первых, способ информирования Ильича о решении вопроса о монополии внешней торговли (столь волновавшего его в последние недели), а во-вторых, постановил: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки». И уже здесь начинаются странности: возле судьбоносного решения пометка секретаря Л.А. Фотиевой «незаписанное решение». Что это значит? Как минимум, что его не было в исходном проекте, подготовленном Сталиным к Пленуму. То есть, инициатива возникла в процессе обсуждения, и тогда же кто-то предложил именно на Сталина возложить ответственность за её воплощение в жизнь.
По инициативе самого Ленина, множество его контактов с Политбюро и наркомами в последние месяцы строились именно через Сталина, которому Ильич адресовал свои обращения
Что при подобном решении выбор ответственного почти неизбежно падёт на Сталина, было ясно: место и значение возглавляемого им Секретариата ЦК к тому моменту предоставляло все необходимые для этого полномочия. Кроме того, по инициативе самого Ленина, множество его контактов с Политбюро и наркомами в последние месяцы строились именно через Сталина, которому Ильич адресовал свои обращения. Но было ясно и другое: вопреки расхожим утверждениям, новое поручение не давало Сталину никаких преимуществ, если таковые и были его целью. Наоборот, крайне осложняло его положение. Обеспечение ленинской «изоляции», как мы видели, шло вразрез с собственными представлениями и Ленина, и Сталина. Его самого лишало возможности оперативно сноситься с Ильичём по важнейшим, острым вопросам. А главное — для своего выполнения оно требовало контроля со стороны Сталина над секретарями и близкими Ильича (что едва ли было невозможно), а Сталина ставило в самое невыгодное положение, создавая условия для почти неизбежных конфликтов и столкновений.
Неизвестно, кто предложил пленуму решение о ленинской изоляции, но для Сталина, которому поручили за неё отвечать, это стало настоящей ловушкой. Что и показала январская история переписки с Троцким, предпринятой Н.К. Крупской. При этом, будучи сам скован навязанным Ленину режимом, Сталин увидел: для других этого режима не существует. Это открывало возможности манипуляций ленинским мнением и ведения интриг под прикрытием его имени.
Крайне сложное положения Сталина к декабрю 1922 года стало прямым следствием его инициированного Лениным выдвижения. Новый партийный пост делал Сталина ответственным за соблюдение процедур принятия важнейших решений и дисциплины во всех партийных звеньях, не исключая и высшего. Двинув на эту роль своего убеждённого единомышленника, Ленин, как казалось, обеспечил в РКП свою политическую линию и застраховал её от расколов. Но коллеги по Политбюро не приняли Сталина в этом новом качестве. Это хорошо видно из истории с так называемым «пещерным» совещанием лета 1923 года, когда Сталин ещё при живом Ильиче фактически столкнулся с ультиматумом и шантажом (в открытым форме — от лица Зиновьева, Бухарина и Каменева, тогда как Троцкий действовал за их спинами).
То же касалось и Н.К. Крупской и М.И. Ульяновой. Первая открыто симпатизировала Зиновьеву и Троцкому. Вторая — Бухарину. Фактически изоляция Ленина, стратегического сталинского союзника, превратилась в его изоляцию от Сталина, которую Сталин же и обязан был обеспечивать.
Критики Сталина с удовольствием цитируют фрагменты воспоминаний М.И. Ульяновой об этой поре. Мария Ильинична считала важным показать ухудшение отношения Ленина к Сталину. Вот эти фрагменты:
«Раз утром Сталин вызвал меня в кабинет В.И. Он имел очень расстроенный и огорчённый вид: “Я сегодня всю ночь не спал”,— сказал он мне. “За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь”. Мне стало жаль Сталина. Мне казалось, что он так искренне огорчён.
Ильич позвал меня зачем-то, и я сказала ему, между прочим, что товарищи ему кланяются. “А”,— возразил В.И. “И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя». Ильич усмехнулся и промолчал. “Что же,— спросила я,— передать ему и от тебя привет?”. “Передай”,— ответил Ильич довольно холодно. “Но, Володя,— продолжала я,— он все же умный, Сталин”. “Совсем он не умный”,— ответил Ильич решительно и поморщившись».
Даты здесь не указаны, но Ульянова пишет, что ленинская холодность вызвана «национальным, кавказским вопросом» и конфликтом с Крупской. Как показывают исследования, в первом случае имело место грубое, с участием его секретарей дезинформирование Ленина. Во втором — умело расставленная ловушка, сыгравшая, с одной стороны, на самолюбии Крупской и её ревностном отношении к своим правам жены и партийного товарища Владимира Ильича, с другой — на объективном отсутствии у Сталина возможностей гарантировать навязанную Ленину изоляцию.
Но кто бы и как ни пытался внушить Ленину ложную точку зрения, как бы ни развивалась в 1923 году интрига вокруг него (и с его вовлечением), Ленин, конечно, оставался Лениным. Слишком многое он успел сделать в последние месяцы и годы своей работы, что не позволяет сомневаться в его принципиальной и последовательной позиции относительно построения социализма в России, роли партии в государственном строительстве, будущего взаимоотношений рабочего класса и крестьянства, не даёт принять версию якобы резкой (на 180 градусов) перемены в феврале-апреле 1923 года ленинских позиций и его переход на позиции Троцкого. В этом же ряду и «разрыв отношений» со Сталиным. Принимая его за чистую монету, придётся признать, что напоследок Ленин вознамерился разрушить всё, что с таким трудом и искусством созидал. У него, якобы, «открылись глаза». На Зиновьева, Каменева и Троцкого они не открылись, а на Сталина, которого знал, как облупленного, открылись! И если самым эффективным инструментом для достижения своих целей Ленин за год до этого посчитал решительное выдвижение Сталина, то не было лучшего способа дезорганизовать работу Политбюро и торпедировать шедшую модернизацию партийного и государственного управления, как его, Сталина, дискредитация и удаление...
В свете этого ленинские слова о «не умном» Сталине едва ли правильно воспринимать как признание ведущего партийного и советского работника дураком. «Не гибкий», «не хитрый», «позволивший себя провести» — вот что читается в этой горькой ленинской констатации. А ещё — одиночество и бессилие из-за невозможности вмешаться, как не раз уже делал раньше, решительно сместить баланс сил в свою пользу. Оставалось смотреть, как прямолинейный, самолюбивый, не искушённый в интригах Сталин будет «ломать дрова» и подставляться, пока не справится с ситуацией. И справится ли?..
А Сталин учился. Учился уклоняться или отражать удары, осознав, что остался один перед лицом соратников по Политбюро, занятых не сбережением и развитием ленинского наследства, а борьбой за собственное влияние. Слишком высока была ставка: не оправдать ленинского доверия, не удержать страну на пути закрепления революционных завоеваний и движения к социализму. И если Ленин, сверхискушённый политик, прошедший жестокую школу борьбы с меньшевизмом, эмигрантских склок, предательств, умел употребить в дело не только сомнительных союзников, но и почти открытых противников, то Сталин, как представляется, не умел (и не хотел) отделять, в конечном счёте, личное от политики. Для него слишком важно было доверять тому, с кем плечом к плечу борешься за свободу трудящихся. А перечисленная выше компания, юлившая, склочничающая и норовившая подставить ножку, бездумно игравшая бесценным ленинским наследием, сделала, конечно, всё, чтобы не иметь и тени сталинского доверия.
Почитать все "Заметки на полях издания «Сталин. Труды»" вы можете по тегу «Заметки на полях»