Продолжим рассказ о советской дипломатии начального периода Великой Отечественной войны. И, прежде всего, извинимся перед читателями за длинное предисловие, растянувшееся на две заметки. Но так уж получается, что прямая сталинская речь без необходимого предварительного экскурса в историю вопроса легко допускает произвольные интерпретации. К несчастью, это зачастую случается с разными историческими деятелями, а со Сталиным — постоянно. Мы не хотим давать волю фантазии и уподобляться исследователям, сочиняющим за Сталина и для Сталина планы и мотивы, подгоняя затем подходящие фразы под разные выдумки. Для этой деятельности имеется широкое и благодатное поприще и не иссякающее множество адептов.
Рассмотрим узловые темы советско-британских отношений лета — начала осени 1941 года.
До 22 июня 1941 года Советский Союз не имел никаких гарантий того, что Великобритания (особенно после перелёта Гесса) и США станут в той или иной форме нашими союзниками в борьбе с гитлеровской Германией и её сателлитами. В свете горького предвоенного опыта можно было ожидать чего угодно. Не далее как в феврале 1940 года англичане всерьёз готовились бомбить бакинские промыслы и высаживать в Скандинавии экспедиционный корпус для борьбы с Красной Армией в Финляндии. Только скорая капитуляция Маннергейма помешала этим планам.
После заявлений Черчилля 22 июня и Рузвельта 24 июня о поддержке Советского Союза в борьбе с фашистской агрессией естественным было стремление Москвы придать им формальный, обязывающий, лучше всего — договорной характер. Дело было не только в опасениях и недоверии (самый общий подписанный документ лучше самых проникновенных деклараций), в конце концов, именно этого СССР всеми силами безуспешно добивался с начала 30-х годов. Такие соглашения, будь они подписаны, означали бы не только упрочение позиций Советского Союза в войне, но и окончательную ликвидацию политической изоляции нашей страны, длившуюся в той или иной форме с 1917 года.
Вопрос подписания такого документа и стал главной темой упомянутого нами выше общения Сталина с британским послом С. Криппсом 8 и 10 июля. Быстро поняв, что посол уполномочен обсуждать фактически бессодержательный документ, Сталин, не прячась за условностями, настаивает на максимальном повышении его статуса и предельной конкретизации содержания, особо подчёркивая необходимость включения положения о взаимной военной помощи.
Инициатива и упорство советской стороны принесли свои плоды, и 12 июля вместо предлагавшейся англичанами декларации было подписано советско-британское «Соглашение о совместных действиях в войне против Германии», в которое вошли почти все сталинские предложения.
Вторым, не менее важным моментом в сталинской позиции по отношению к предлагаемой СССР помощи было стремление добиться того, чтобы помощь была реальной и оперативной. Англичане рассматривали её пока исключительно в форме продажи Советскому Союзу стратегических материалов, оружия и военной техники (не считая американских поставок по ленд-лизу, который не распространялся пока на СССР, из британской доли). Такие сделки были заключены (уже 8 июля Криппс говорит о погрузке нескольких пароходов для СССР; 26 июля Черчилль писал о намерении отправить также истребители и сырьё, в частности каучук и олово). Но обе стороны понимали, что такая помощь сможет дать эффект только в относительно отдалённом будущем. А пограничное сражение разворачивалось сейчас, и Сталин требовал: вызвались помогать — помогайте. Уже 18 июля в послании Черчиллю он пишет: «Мне кажется, далее, что военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика). Фронт на севере Франции не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию. Создание такого фронта было бы популярным как в армии Великобритании, так и среди всего населения Южной Англии. Я представляю трудность создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии. Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции».
Так впервые прозвучала идея открытия в Европе второго фронта. Начиная с этого момента и вплоть до июня 1944 года она оставалась ключевой взаимоотношений союзников. Раз её озвучив, Сталин возвращается к ней из послания в послание. Так, 3 сентября, характеризуя ухудшение обстановки на фронте, он пишет: «Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с восточного фронта 30–40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых или средних)».
Насколько реалистична такая постановка Сталиным вопроса в июле 1941 года? Не идёт ли тут речь, как кажется некоторым, о панических метаниях обманутого Гитлером тирана, панически ищущего и реальных, и эфемерных средств избежать катастрофы? К таким выводам прийти не трудно, достаточно вооружиться исходными посылами о Сталине таком-сяком разэтаком и сузить вопрос, отбросив контекст и предысторию.
В 1940 году Гитлер отказался от операции «Морской Лев» из-за недостаточных сил германских ВМФ и ВВС. Теперь, когда на разгром СССР Германия бросила 152 дивизии из 208, то есть ¾ наличных сил, значительно ослабла и сухопутная составляющая потенциальных сил вторжения. Большая часть оставшихся войск размещалась во внутренних областях Германии и оккупированных стран, и с учётом протяжённости северо-восточного и северного побережья Европы, общие шансы на успешный десант значительно выросли. В историографии закрепилось утверждение, что имеющихся на тот момент британских войск было недостаточно для того, чтобы открытие второго фронта заметно повлияло на положение Красной Армии. Поэтому де в Лондоне и сочли более разумным сосредоточиться на поставках техники и вооружения в СССР. Британские войска действовали в Египте, Сирии, Ливане. В ноябре подготовили и начали наступление в Северной Африке. Ближневосточные и средиземноморские приоритеты империи не скрывались и не подвергались ревизии.
А как же союзник, чьё положение под Москвой в это же самое время максимально усложнилось?
Немцы под Москвой были не только проблемой Сталина, как представляют некоторые исследователи, и как удобно было считать в Лондоне (русские «должны спасать себя сами, так же как мы спасали себя во время битвы за Англию», говорилось в инструкции Комитета начальников штабов, направленной главе военной мисси в Москве Макфарлейну). После нападения на СССР, когда фактически вся мобильная мощь вермахта завязла на Восточном фронте, а) окончательно ликвидировалась угроза вторжения в Англию, б) Германия лишилась возможности переброски на другие ТВД резервов, дерущихся на Востоке, в) и, самое главное, подписав соглашение о союзе СССР и Великобритания признавали все линии соприкосновения с германскими войсками, где бы они ни находились, единым союзническим фронтом. Это — логичная и единственно возможная трактовка буквы и духа соглашения 12 июля. Если нет, то зачем его вообще было заключать?
Сознавали в Москве, сколь непростой задачей было открытие второго фронта? Безусловно, Сталин прямо об этом говорит: «Я представляю трудность создания такого фронта». Серьёзной проблемой был недостаток разведданных о противнике, подготовленных войск, десантных средств, морского и воздушного прикрытия и много чего ещё. Однако об этих проблемах, в смысле их предстоящего решения Черчилль говорил в Москве только в августе 1942 года, то есть спустя 13 месяцев после первого сталинского письма о втором фронте. Что мешало в 1941 году начать хотя бы аналитическую работу, приступить к планированию мероприятий? Одна лишь угроза подобной перспективы, стань о ней известно немцам, могла бы косвенно повлиять на их стратегические расчёты (как влияла на наши расчёты потенциальная угроза вступления в войну Японии). Между тем, директиву о создании объединенного командования в Западной Европе для противодействия высадкам союзников во Франции или странах Бенилюкса Гитлер издал только в марте 1942 года, — до того в Берлине такой необходимости не ощущали. А созданием и вооружением бетонных укреплений на побережье озаботились только в ноябре 1943 года, фактически после решений Тегеранской конференции.
«Мы у союзников войска просили, предлагали, чтоб они свои войска дали на наш Западный фронт, но они не дали, они говорили: вы возьмите свои войска с Кавказа, а мы обеспечим охрану нефтяных промыслов. Мурманск тоже хотели охранять. А Рузвельт — на Дальнем Востоке. С разных сторон. Занять определенные районы Советского Союза. Вместо того чтобы воевать»
Хорошо, продолжал Сталин, не можете высаживаться во Франции, милости просим к нам. «Если создание второго фронта на Западе в данный момент, по мнению английского правительства, представляется невозможным, — писал он Черчиллю 13 сентября, — то, может быть, можно было бы найти другое средство активной военной помощи Советскому Союзу против общего врага? Мне кажется, что Англия могла бы без риска высадить 25–30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР для военного сотрудничества с советскими войсками на территории СССР по примеру того, как это имело место в прошлую войну во Франции. Это была бы большая помощь. Мне кажется, что такая помощь была бы серьезным ударом по гитлеровской агрессии».
О реакции на это предложение позже вспоминал В.М. Молотов: «Мы у союзников войска просили, предлагали, чтоб они свои войска дали на наш Западный фронт, но они не дали, они говорили: вы возьмите свои войска с Кавказа, а мы обеспечим охрану нефтяных промыслов. Мурманск тоже хотели охранять. А Рузвельт — на Дальнем Востоке. С разных сторон. Занять определенные районы Советского Союза. Вместо того чтобы воевать. Оттуда было бы непросто их потом выгнать…»
Если бы подготовка к высадке во Франции или переброска британских войск в СССР начались в 1941 году, и в Москве, на чьи плечи легла главная тяжесть войны, почувствовали желание и готовность британского союзника полноценно участвовать в общей борьбе, не появилось бы 30 августа 1941 года в сталинском письме И.М. Майскому таких горьких слов: «По сути дела Англопра своей пассивно-выжидательной политикой помогает гитлеровцам. Гитлеровцы хотят бить своих противников поодиночке, — сегодня русских, завтра англичан. Англия своей пассивностью помогает гитлеровцам».
Что представления Сталина о союзническом поведении не были эгоистичным капризом и основывались на реальности, следует мнения британских деятелей той поры.
8 июля министр иностранных дел Великобритании Э. Иден писал Черчиллю: «В современной войне трудно с уверенностью смотреть вперёд, но вполне возможно, что спустя месяц русские ещё будут сражаться, хотя и находясь в очень тяжёлом положении. Боюсь, что если мы к тому времени будем неспособны провести какую-нибудь наземную операцию для ослабления давления на Россию, воздействие этой ситуации на наши международные позиции будет плохим. В мире считают, что у нас есть хорошо подготовленная армия и господство на море. Считается также, что германский Генштаб вынужден перебрасывать в Россию большую часть своих бронетанковых частей, зенитных орудий и сливки своих ВВС. Если через и месяц (т.е. — в августе 1941 года. — Авт.) мы будем неспособны действовать, то никакие наши объяснения не убедят мировое мнение в том, что мы не упустили свой шанс».
А вот что писал Черчиллю 4 сентября 1941 года в своём сопроводительном письме к сталинской телеграмме С. Криппс: «Характеризуя положение, создавшееся в результате нашей неспособности сделать что-либо для отвлечения германских войск с восточного фронта, — писал Криппс, — документ показывает, что если мы сейчас, в этот момент, не сделаем сверхчеловеческого усилия, всякая ценность русского фронта будет для нас потеряна если не навсегда, то по меньшей мере на длительный период. К сожалению, мы, очевидно, расцениваем русско-германскую войну как фактор, за который мы не несем ответственности. Мы относимся к ней как к войне, в которой мы хотели бы как-нибудь помочь русским без особого риска для наших позиций (выделение наше. — Авт.)».
Британская повестка в отношениях с Москвой не исчерпывалась описанными выше, неудобными для Лондона темами. Англичане взялись наладить отношения с Советским Союзом польского правительства в изгнании (находившегося на Острове с июня 1940 года и подписавшего с Великобританией 5 августа 1940 года военный договор).
Собственно, первые шаги в этом направлении были не за Москвой: 18 декабря 1939 года группа лиц, пребывавших во французском Анжу и считающих себя правительством Польской республики, объявила СССР войну. Этот, как и ряд других шагов польских политиков предвоенной поры, комментировать трудно (одно можно утверждать определённо: они никогда не были вполне самостоятельными). Реально повоевать с нами отдельные польские граждане пытались на стороне финнов. Параллельно эмигрантское правительство наладило организацию и снабжение подпольных структур на территориях, отторгнутых от советских Украины и Белоруссии в 1920 году и возвращённых осенью 1939-го. Чего-то особо нового польской разведке и подпольщикам выдумывать не пришлось: ещё с 20-х годов на территории СССР активно действовали агенты созданной в Польше с целью дезинтеграции Советского Союза диверсионно-разведывательной организации «Прометей» (Википедия, естественно, делает упор на её «научно-исследовательском» характере, но у советской контрразведки сложилось иное, хорошо документированное мнение). Большая часть «прометеевских» структур ушла, естественно, под немцев. Кроме того, насоздавали ещё десяток разных «армий», «организаций» и «служб», средства на которые шли из-за рубежа. НКВД таких «борцов» отлавливал и репрессировал, разумеется, незаконно. А с началом Великой Отечественной войны «борцы за независимость» в своей благородной борьбе с большевиками фактически действовали заодно с гитлеровцами.
23 июня глава польского правительства в изгнании генерал Сикорский выступил по радио и, в частности, выразил надежду на восстановление Польши в границах августа 1939 года и освобождения всех пленных польских граждан (между прочим, задержанные в СССР граждане таковыми не являлись: в сентябре 1939 года мы с Польшей не воевали, а задержанные шпионы и диверсанты проходили по иным статьям). Как и предыдущие, этот шаг очевидно был согласован с британскими кураторами.
Понять изменившуюся риторику Сикорского можно было только как надежду на изгнание Красной Армией немцев из Польши. Послу в Лондоне И.М. Майскому было поручено вступить с поляками в контакт. Результатом таких встреч в июле 1941 года стал проект советско-польского соглашения (выработанный при посредничестве министра иностранных дел Великобритании Э. Идена).
Помимо констатации того, что советско-германский договор 1939 года утратил силу, что между Польшей и Советским Союзом восстанавливаются дипотношения и впредь обе страны обязуются сражаться с гитлеровской Германией совместно, (для чего в СССР формируются польские военные соединения), поляки (т.е. англичане и поляки) настаивали на признании Польши в границах Рижского договора 1921 года, а также на освобождении всех задержанных в СССР польских граждан.
Проект обсуждался на встрече Криппса со Сталиным и 26 июля. По предложению последнего был уточнён порядок взаимодействия будущих польских частей и Красной Армии. Также после содержательного обсуждения было принято (в виде отдельного протокола) следующее положение: «Советское Правительство предоставляет амнистию всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на советской территории в качестве ли военнопленных или на других достаточных основаниях, со времени восстановления дипломатических сношений».
В таком виде соглашение было подписано 30 июля.
Самый острый вопрос — о будущей границе СССР и Польши — Сталин обошёл. Было ясно, что тут у лондонских поляков рычагов давления на Москву нет. Однако Криппс предоставил Сталину тест меморандума, который Иден собирался направить Сикорскому, в котором говорилось: «В силу англо-польского Соглашения от августа 1939 года правительство Его Величества не вступало ни в какие обязательства перед Советским Союзом, касающиеся советско-польских отношений, и что, как уже заявлено премьер-министром, правительство Его Величества не предполагает признать какие-либо территориальные перемены, происшедшие в течение войны, разве только они произошли с добровольного согласия заинтересованных сторон».
Таким образом, летом и осенью британская позиция в отношении СССР выглядела так:
1) всемерная моральная поддержка борьбы СССР с Германией,
2) продажа вооружения и стратегических материалов в меру экономических и военных возможностей (как писал Сталину Черчилль: «поскольку это позволят время, географические условия и наши растущие ресурсы»),
3) отказ от реального боевого сотрудничества в какой бы то ни было форме,
4) фактическая поддержка территориальных претензий к Советскому Союзу со стороны Польши и непризнание прибалтийских республик в качестве советских с учётом того, что территориальные изменения на западной границе СССР 1939-1940 годов были закреплены в советской конституции.
Довольно неоднозначная почва для стратегического сотрудничества …
Почитать все "Заметки на полях издания «Сталин. Труды»" вы можете по тегу «Заметки на полях»