Вернёмся к успехам и неудачам советской дипломатии в 1941 году.
Период с 22 июня по конец сентября стал временем взаимного обозначения позиций новых партнёров. Неверно считать, что сторон в этом диалоге было две. Несмотря на значительную общность Вашингтона и Лондона, отношения Москвы с ними строились по-особому. Да и их собственные интересы и позиции совпадали не всегда. Ярче разница проявилась позже, но и летом 1941 года было ясно, что:
1) в отличие от Великобритании, США не воевали и не собирались воевать в обозримом будущем,
2) экономический потенциал США многократно превосходил возможности воюющей Великобритании,
3) советско-американские отношения в 30-х годах, в отличие от англо-советских, не подверглись жестоким испытаниям, что отразилось на таком фундаментальном факторе, как доверие.
Не потому, что позиция США была ближе к советской, а потому, что, одобряя и Мюнхен, и умиротворение Гитлера, американцы были далеко и только реагировали на активную британскую политику в Европе.
Но было и кое-что, объединявшее участников нарождавшейся коалиции. Несмотря на разные политические системы и несходство первых лиц, выступавших с решающим голосом от имени своих стран, все трое активно и самостоятельно занимались вопросами внешней политики. В результате во внешнеполитических подходах и методах их реализации отчётливо проявлялись личностные черты лидеров. Мы не раз в этом убедимся на примерах.
Получение достоверной и актуальной информации становилось первостепенной задачей. Естественным источником такой информации были послы. Лучше всего в этом отношении дело обстояло у Сталина.
Главные события, от которых объективно зависел исход всей войны, происходили в СССР. И решающие дипломатические шаги совершались сторонами в Москве. Каждая из них стремилась определить параметры новой ситуации и сделать среднесрочный прогноз, необходимый для дальнейшего планирования. При этом возможности и намерения оппонентов (не говоря уже о противниках) не были величинами вполне известными. Это создавало пространство для поиска и маневра, запуска «пробных шаров» и изучения реакции партнёров. Получение достоверной и актуальной информации становилось первостепенной задачей. Естественным источником такой информации были послы. И, как ни странно, лучше всего в этом отношении дело обстояло у Сталина.
Без малого десять лет чрезвычайным и полномочным послом в Великобритании был Иван Михайлович Майский, эрудированный, энергичный и упорный дипломат, сумевший завязать прочные неформальные связи в британском истеблишменте. Свой среди чужих в чопорной столице Альбиона, Майский, «коммунист во фраке», сочетал защиту советских интересов с гибкостью личных контактов. Благодаря этому в Москве была известна не только официальная позиция Лондона, но и неафишируемый политический расклад, реакция влиятельных деятелей британской политики на советские инициативы. Ясное дело, это пытались использовать не только для неформальных сигналов Сталину, но и для дезинформации и провокаций. Но на то и дипломатия, чтобы суметь вовремя отличать одно от другого.
Интересы СССР в США с 1939 года представлял Константин Александрович Уманский. В отличие от Майского, встретившего революцию в тридцать три, Уманский родился в 1902 году (когда его старший коллега уже вступал в партию) и как профессионал сформировался при советской власти. Учился в Московском университете и Институте Красной Профессуры. Знаток нескольких иностранных языков, журналист, многолетний сотрудник РОСТА, в конце 20-х он возглавлял отделения ТАСС в Женеве и Париже, а в 1931 году стал начальником Отдела печати и информации НКИД. В посольстве США на разных должностях Уманский работал с 1936 года. Как и Майский, поддерживал тесные контакты с американскими дипломатами и журналистами. Однако в обстановке непрекращающихся антисоветских выпадов в прессе и в речах официальных лиц Уманский реагировал неизменно жёстко и оперативно, что заставляло государственный департамент не раз выступать с разъяснениями и извинениями.
Известно мнение Гарри Гопкинса, соратника и друга Рузвельта, о специфике работы с официальными американскими учреждениями: «Если вы хотите добиться чего-либо в каком-либо министерстве, сосредоточьте свои усилия на секретаре. Если вы ему понравитесь, он непосредственно проведёт вас к тому, кто нужен для ваших целей. Если же вы ему не понравитесь, он спихнёт вас кому-нибудь другому, который даст вам записку ещё кому-нибудь и так далее до бесконечности, пока вы не устанете и не запутаетесь настолько, что забудете, о чём вы хотели хлопотать здесь и чего были намерены добиваться…»
Судя по всему, Уманский, выполняя свои обязанности, считал излишним «нравиться» тем или иным столоначальникам и избрал для достижения успеха иную тактику. В сентябре 1941 года в разговоре со Сталиным Аверелл Гарриман жаловался на советского посла: «Он слишком много говорит. Он по одному и тому же делу обращается ко множеству лиц, и в результате никто не знает, кто ответствен за исполнение. Было бы лучше, если бы он говорил с одним лицом, ответственным в каждом отдельном случае».
Разумеется, в Вашингтоне не слишком нравилась такая настойчивость советского посла, игнорирование им «правил игры». Вкупе с тем, что Уманский не упускал случая рассказать о преимуществах советской системы, объединяя вокруг себя журналистов и общественных деятелей, симпатизирующих СССР.
С послами союзников в Москве ситуация была иной.
Представитель Великобритании Стаффорд Криппс прослыл дома крайне левым деятелем. Перед войной за свои взгляды (выступал за создание антифашистского народного фронта в Великобритании) он был даже изгнан из лейбористской партии. В 1940 году Черчилль посчитал его кандидатуру подходящей для отправки в Москву в качестве торгового спецпредставителя. Прибытие такого лица неизбежно создало бы напряжение в Берлине, с которым СССР после августа 1939 года наладил торгово-экономические связи. В Москве были сыты по горло британскими провокациями и отказали англичанам в такой миссии. Тогда Криппс был направлен в ранге посла. Его левые взгляды были слишком очевидным сигналом. В контексте своего сильно пошатнувшегося к июлю 1940 года положения в Лондоне явно ожидали со стороны Советского Союза действий, которые облегчили бы военное положение страны и в идеале позволили бы перенаправить удар Германии на Восток. Новый посол стал вольным или, скорее, невольным заложником этой комбинации, что заранее поставило его в Москве в крайне невыгодное положение.
Зато после нападения Германии на СССР качества Криппса, благодаря которым он подходил Черчиллю в 1940 году, стали доставлять премьер-министру неудобства: Как убеждённый антифашист, посол проникся необходимостью реальной помощи сражающемуся Советскому Союзу. А поскольку о реальной помощи речь в Лондоне не шла, Криппс не мог быть для Черчилля полноценным единомышленником и доверенным лицом в Москве. Забегая вперёд, заметим, что политика Черчилля в отношении СССР была столь неоднозначна, что помимо Криппса встретила непонимание и противодействие со стороны многих других высокопоставленных британских деятелей, не исключая министра иностранных дел.
Ещё хуже дело обстояло с американским представителем. Лоуренс Штейнгардт, как и Криппс, прибыл в Москву в 1940 году. Как и Криппс, по образованию был юристом. На этом сходство между ними заканчивалось.
В своём исследовании, посвящённом американским послам в Москве, Д. Данн приводит такие следующие слова, сказанные Рузвельтом Штейнгардту в июне 1940 года: «Вы выполнили задание на все сто процентов». Едва ли подобное могло произойти спустя год. Между тем, ни один американский посол не потратил столько энергии на отравление отношений со страной пребывания. С его подачи посольство США в Москве потребовало освободить своих сотрудников от пограничных формальностей. В Москве не согласились на подобное изъятие из общих правил. Тогда Штейнгардт внес в госдепартамент предложение не удовлетворять заявку на проход советского судна через Панамский канал (и она была удовлетворена). В порядке «взаимности». Отсылки к «взаимности» фигурировали при каждой второй санкции. На протесты в связи с конфискацией готового к отправке оборудования, заказанного и оплаченного советской стороной, или отзывом из СССР, в нарушение контрактов американских специалистов, следовало издевательское «можете поступить так же» (См.: В.М. Фалин. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов. М., 2000. С.195).
Быть может американский посол был просто последовательным и принципиальным защитником интересов США, считавшим, что Москву надо чаще и жёстче ставить на место? Если и так, это не должно было мешать ему составить адекватное представление об СССР и его возможностях, в том числе военных. Иначе, зачем же его посылали?
Прибывший в сентябре в Москву на союзническую конференцию Гарриман получил от Штейнгардта крайне пессимистичный прогноз относительно способности СССР противостоять немцам. А ведь для Гарримана, которому вслед за Гопкинсом предстояло оценить перспективы полноценной военно-технической помощи Москве, именно эти сведения имели первостепенное значение. Дальше — больше. Желая узнать, насколько Штейнгардт удовлетворяет требованиям ключевого связующего звена между Москвой и Вашингтоном в качественно новых условиях сотрудничества, Гарриман услышал от Сталина вещи почти невероятные: посол был охарактеризован словами «распространяющий пораженческие слухи», «неуважительно отзывающийся о русском правительстве» и «не верящий в победу». И речь не шла о преувеличениях. Уже на первой после гитлеровской агрессии встрече с Молотовым 29 июня 1941 года Штейнгардт поднял вопрос об эвакуации посольства из Москвы. Заместитель наркома иностранных дел С.А. Лозовский так сообщал Сталину и Молотову о впечатлениях от общения с американским послом: «Он, видимо, здорово трусит и потому чрезвычайно озабочен, как бы не опоздали его эвакуировать».
Почему же Сталин не побоялся столь нелицеприятно и недипломатично характеризовать американского посла в то время как для СССР имели большое значение уважительные и доверительные отношения с США? Видимо, именно поэтому и не побоялся, поскольку по своим качествам Штейнгардт совершенно не годился для такой миссии. Сталин убедился в этом тем более, встретившись с Гопкинсом, человеком совершенно иного типа, при этом значительно более близким к Рузвельту. Так что речь идёт не о капризе или мстительности, а о создании необходимых условий для эффективной работы. Тем более, что в отличие от Черчилля, о котором Сталину было нужно знать, что и когда он собирается делать (сам британский премьер для него не был загадкой), американского президента ещё предстояло узнать и понять.
Сталин, не имевший претензий к Уманскому, услышав 30 сентября 1941 года от Гарримана приведённые выше нарекания и высказав в ответ оценку Штейнгардта, в подтверждение конструктивных намерений идёт вскоре на замену советского представителя в США, направляя туда хорошо знакомого и потенциально более удобного для западников М.М. Литвинова.
Рузвельт понял этот шаг и принял его: Штейнгардт также был отозван из Москвы. Это было тем легче сделать, так как на протяжении многих лет в осуществлении внешней политики президент демонстрировал удивительное небрежение традиционными госдеповскими каналами. Когда у него возникала необходимость донести свою принципиальную позицию или он чувствовал, что какие-то интересы оппонента ему не до конца ясны, в путь отправлялся очередной специальный представитель. Только за время войны в Москве их побывало четыре. При этом опыт, знания и мнение официальных послов иногда не только не использовались, но и прямо игнорировались, и дипломатов могли вообще не привлечь к переговорам. Так весной 1943 года случилось с послом Стэндли, это заставило его не на шутку оскорбиться.
Таким образом, Советский Союз для его новых союзников летом 1941 года был в значительной степени terra incognita. Причиной этого стали и индивидуальные черты дипломатов, и, в определяющей степени, ситуация. На западных границах СССР развернулось беспрецедентное сражение, в котором немцы не щадили сил и средств ради успешного блицкрига. В условиях, когда недели и даже дни могли кардинально повлиять на будущее, было трудно строить планы на месяцы и годы вперёд. Особый интерес в этих беседах вызывают принципиальные, долгосрочные установки, обозначаемые новыми союзниками друг перед другом. Но формат кратких заметок и обширные отступления вынуждают нас обратиться к этому в следующий раз…
Почитать все "Заметки на полях издания «Сталин. Труды»" вы можете по тегу «Заметки на полях»