Политическое положение на оккупированной территории СССР в первый период Великой Отечественной войны

Автор: Фёдор Синицын

июнь 1941 г. — ноябрь 1942 г.

Несмотря на обширную историографию Великой Отечественной войны, до сих пор существует немало неизученных и дискуссионных вопросов, касающихся истории этого события. Среди них — проблема, заявленная в теме данного исследования. В частности, спорным вопросом является оценка эффективности национального и религиозного аспектов советской и германской пропаганды, реализованной на временно оккупированной территории СССР.

В момент прихода германских войск значительная часть населения западных регионов СССР, вошедших в состав страны в 1939— 1940 гг., отнеслась к оккупантам пассивно[1] либо приветствовала их как «освободителей» [2]. Часть населения «основной» территории СССР питала антисоветские настроения, которые в первые месяцы оккупации сочетались с прогерманскими. В частности, некоторые представители русского населения надеялись на создание при помощи Рейха «нового русского национального государства» [3].

Германские власти пытались использовать в своих целях антисоветские настроения части населения оккупированной территории, усилив их и превратив в прогерманские. Нацистская пропаганда в первый период войны проявила достаточно высокую эффективность [4], под воздействием которой население захваченной территории СССР к началу 1942 г. было политически дезориентировано [5], вследствие чего люди пошли к оккупантам на службу старостами, переводчиками, полицейскими, отправились на работу в Германию [6]. Даже после освобождения части оккупированной территории СССР зимой 1941 — 1942 гг. отдельные ее жители «восхваляли немецкую армию и старались убедить местное население в том, что немцы снова возвратятся» [7].

Эффективными были посылы германской пропаганды, которые спекулировали на довоенных ошибках советской власти [8]. Так, показанный оккупантами в Прибалтике антисоветский фильм «ГПУ» и изданная ими книга «Ужасный год», посвященная «советской оккупации 1940—1941 гг.», были восприняты местным населением с вниманием [9].

Оккупационные власти при помощи пропаганды смогли повлиять на усиление национальной розни — в том числе, украинско-польской [10], белорусско-польской[11], литовско-польской [12], антагонизма между эстонцами и русскими [13]. На оккупированной территории СССР, особенно в ее западной части, усилился антисемитизм. Во Львове в июне 1941 г. местное население участвовало в расправе над коммунистами и евреями [14]. В июле 1941 г. в Каунасе при участии горожан было убито 7800 евреев [15]. В Латвии и Эстонии уничтожение еврейского населения осуществлялось также при участии пронацистски настроенных представителей местного населения [16].

Реализации германской пропаганды способствовали противоречия советской политики и пропаганды предвоенного периода — особенно изменение отношения к Германии после августа 1939 г. вплоть до именования ее почти «союзником». Такие колебания посеяли растерянность в умах граждан СССР в начальный период войны [17].

Поддержка нацистами «религиозного возрождения» получила одобрение со стороны населения оккупированной территории [18]. Часть священнослужителей стала помогать оккупантам [19], в том числе, вела прогерманскую пропаганду, провоцировала прихожан на выдачу коммунистов и натравливала их на советских партизан [20]. После прихода германских войск вышла из подполья и активно поддержала новую власть антисоветская православная секта «апокалипсистов», действовавшая в Киеве, Виннице и Житомире [21]. Нападение Германии на СССР было положительно воспринято большей частью духовенства РПЦЗ и значительной частью верующих из числа русских эмигрантов [22].

Несмотря на всплеск национальной розни на оккупированной территории СССР, значительная часть ее населения оказалась невосприимчива к нацистской пропаганде шовинизма и антисемитизма

Тем не менее, результаты исследования дают основание сделать вывод о кратковременной эффективности национального аспекта германской пропаганды, что было обусловлено, прежде всего, недостатками и противоречиями в ее содержании. Несмотря на всплеск национальной розни на оккупированной территории СССР, значительная часть ее населения оказалась невосприимчива к нацистской пропаганде шовинизма и антисемитизма. Германские власти выяснили, что «русские по природе не шовинисты», и «ненависть на национальной почве среди русских не популярна» [23]. Поэтому все пропагандистские материалы «о евреях, которые были написаны с учетом расового аспекта, не достигли результата» [24]. Представители русского населения на Украине предупреждали евреев о готовившихся против них расправах [25]. В юго-восточной части Латвии (г. Даугавпилс) основная масса населения, по оценке оккупационных властей, «держалась по отношению к евреям совершенно пассивно». В Эстонии изданные в 1942 г. антисемитские материалы не дали ожидаемого пропагандистского воздействия [26]. Тысячи жителей оккупированной территории Советского Союза с риском для жизни спасали представителей еврейского населения от уничтожения нацистами.

Снижало эффективность германской пропаганды противоречие между широко разрекламированным «самоуправлением», предоставленным народам Прибалтики, и реальным содержанием этого марионеточного «самоуправления»[27], деятельность которого была направлена на максимизацию эксплуатации оккупированной территории.

Со временем произошло снижение эффективности германской политики и пропаганды в религиозной сфере — в том числе, из-за враждебного отношения оккупантов к духовенству и верующим [28], а также осознания многими священнослужителями, даже настроенными антисоветски, антирелигиозного характера нацистской власти. Не способствовала эффективности германской пропаганды слабая «кадровая политика» оккупационных властей в сфере религии [29]. По данным германских властей, к началу 1942 г. «население, устремлявшееся к любому попу на первом этапе наступления [немецких войск]… по большей части утратило свой интерес к церкви» [30].

Во-первых, несмотря на стремление нацистов завуалировать «расистские» цели Рейха, такие посылы время от времени проявлялись в пропагандистских материалах, направленных населению оккупированной территории СССР, что закономерным образом вызывало его недовольство [31].

Рассматривая население Советского Союза как «недолюдей», руководство Рейха рассчитывало на успех любых пропагандистских мероприятий. Уровень многих материалов нацистской пропаганды был примитивным, что и было отмечено местным населением

Во-вторых, эффективность германской пропаганды снижали недостатки ее методологии. Оккупационные органы власти и пропагандистские структуры проявили недостаточное понимание менталитета народов СССР [32]. Рассматривая население Советского Союза как «недолюдей», руководство Рейха рассчитывало на быстрый успех любых пропагандистских мероприятий, а среди германского генералитета бытовало мнение, что Рейх «и так победит» [33], без привлечения на свою сторону народов СССР. Поэтому уровень многих материалов нацистской пропаганды был примитивным, что и было отмечено местным населением [34]. Подрывал эффективность германской пропаганды недостаток этнографических, этнопсихологических, лингвистических и других знаний о народах СССР [35].

В-третьих, эффективность национального аспекта германской пропаганды снижало жестокое и презрительное отношение оккупантов к населению, в том числе сегрегация (кинотеатры и другие заведения «только для немцев»), карательные акции, публичные казни, грабежи, а также ухудшившаяся в результате оккупации экономическая ситуация, упадок систем здравоохранения и народного образования.

Германская пропаганда показала неспособность привлечь на сторону Рейха основную массу антисоветских активистов, проживавших на оккупированной территории СССР. Уже в первый год оккупации стал отмечаться рост отрицательного отношения к нацистам даже среди тех жителей оккупированной территории СССР, которые ранее приветствовали германское вторжение [36].

Так, на Украине в марте 1942 г. органы СД отмечали, что украинские националисты «среди населения… воспитывают недоверие к немцам» [37]. Значительная часть националистов, по данным советской разведки, питала антигерманские настроения и была «готова идти даже к [советским] партизанам» [38]. В сентябре 1942 г. оккупанты выявили, что ОУН-Б занимается дискредитацией германской пропаганды среди украинской молодежи [39].

В Белоруссии, как выяснили германские власти, царили пассивные по отношению к ним настроения [40]. Проведенный анализ позволяет сделать вывод, что именно в уклонении от политического коллаборационизма в этом регионе проявилось недовольство оккупацией среди антисоветски настроенных кругов населения. По советским данным, в Белоруссии имелась «большая прослойка молодежи», настроенная «несоветски», но в то же время «ненавидящая немецких оккупантов» [41].

В Литве германские власти отмечали «пассивное сопротивление», которое усилилось осенью 1942 г. в связи с начавшейся германской колонизацией. В ноябре 1942 г. оккупанты сделали вывод, что реализованные ими в регионе пропагандистские мероприятия «совершенно неэффективны и не способны соответствовать нуждам населения» [42]. В Литве развили свою деятельность несоветские организации сопротивления — подпольный «Фронт литовских активистов» и «Армия освобождения Литвы» (ЛЛА)[43], деятельность которых сводилась в основном к вербовке новых участников и пропаганде среди населения [44].

Среди населения Латвии имелось мнение, что «немцы относятся к латышскому народу, как к рабам» [45]. 12 марта 1942 г. на проведенном германскими властями совещании по вопросу о взаимоотношениях с местным населением бургомистр Риги отметил ухудшение отношений «между немцами и латышами» по причине «неправильных методов управления, применяемых германскими властями». Латышские национальные активисты распространяли антигерманские листовки, которые оказывали сильное влияние на настроения населения [46]. Оккупанты отмечали, что во главе многих местных органов самоуправления в Латвии оказались «открытые приверженцы [К.] Улманиса [47], враждебные Германии» [48].

В Эстонии отсутствие перспектив восстановления независимости, которое стало ясным после соответствующего заявления Генерального комиссара К. Лицмана, сделанного в июле 1942 г., вызвало рост недовольства эстонского населения. Германская пропаганда, которая требовала проявлений «чувства благодарности эстонцев к немецкому народу» за «освобождение», выглядела в глазах первых «принужденно и неловко и оставалась… без резонанса». К августу 1942 г. германская пропаганда в Эстонии стала оказывать только «относительно слабое влияние». Особенно враждебное отношение к оккупантам было выявлено среди эстонской интеллигенции, среди которой царила уверенность в том, что «эстонские граждане… не пользуются теми же правами, что немцы». Распространялись слухи о том, что оккупанты направляют эстонские «добровольческие формирования» на самые трудные участки фронта, при этом вооружая их только советским (трофейным) оружием. Эстонские национальные активисты распространяли антигерманские издания, за что подвергались преследованиям со стороны оккупационных властей [49].

Отличительной особенностью ситуации в Эстонии были ожидания помощи от Финляндии. Германские власти осознавали это и рассматривали финскую пропаганду как «враждебную» (несмотря на то, что Финляндия была союзником Германии), так как она была «направлена на дистанцирование эстонского народа от целей германской политики». В Эстонии распространились слухи о «предполагаемом вмешательстве… Финляндии в дальнейшее развитие будущего Эстонии», в том числе, предоставление ей независимости или включение в состав «Великой Финляндии», идея о создании которой стала в Эстонии популярной, в том числе среди военных коллаборационистов. С Германией эстонские национальные активисты предполагали иметь «лишь рассудительную дружбу и общий экономический базис». К сентябрю 1942 г. обсуждение вопроса о присоединении Эстонии к Финляндии или некоему «северному блоку государств» сошло на нет ввиду осознания национальными активистами того, что Германия этого не допустит. Тем не менее, эстонцы стали возлагать надежды на помощь со стороны Великобритании, особенно с лета 1942 года. Считалось, что, ввиду стягивания германских войск на юг России, наступил «подходящий момент» для размещения британских войск в Швеции и наступления оттуда на Германию [50].

Деятельность несоветских польских подпольных организаций в западных областях Украины, Белоруссии и Виленском крае координировалась Делегацией польского эмигрантского правительства (с 1939 г. находилось в Лондоне), военной силой которой являлась «Армия Крайова» (АК). Эта структура выступала против вооруженной борьбы с германскими оккупантами, призывая «ждать с оружием у ног». До середины 1943 г. несоветское польское сопротивление на оккупированной территории СССР действовало разрозненными группами [51].

В августе 1942 г. оккупационные власти отмечали, что на захваченной территории Ленинградской обл. «советская пропаганда постоянно имеет успех, вследствие чего население воздерживается от сотрудничества с германскими органами»

В целом, результаты исследования показывают, что самым большим препятствием для реализации германской политики на оккупированной территории СССР стал просоветский настрой значительной части русского, украинского (центральная и восточная Украина) и белорусского (центральная и восточная Белоруссия) населения. Этот настрой, а также общий рост недовольства оккупацией среди населения захваченной территории СССР, был подкреплен усилиями советской пропаганды. В августе 1942 г. оккупационные власти отмечали, что на захваченной территории Ленинградской обл. «советская пропаганда… постоянно имеет успех, вследствие чего население воздерживается от сотрудничества с германскими органами». Среди русского населения Прибалтики были выявлены «симпатии к коммунистам» [52] (то есть к СССР), причиной которых были не только просоветские настроения, но и национальный гнет. По данным советской разведки, к концу первого периода войны основная часть русского населения «ждала с нетерпением прихода Красной армии, в победу которой верила». Причем, такие настроения были «далеко не чужды большинству полицейских, попавших в полицию по мобилизации», которые «и ждали Красную армию, и боялись, в то же время, ее прихода, опасаясь возмездия за службу» оккупантам [53]. Отдельные полицейские были готовы перейти к советским партизанам при условии, «если советская власть обещает отменить колхозы»[54] (другие аспекты советской политики, очевидно, возражений у них не вызывали).

На Украине в первую годовщину начала войны, 22 июня 1942 г., руководитель СС и полиции РК «Украина» Х.А. Прюцман заявил, что «значительный процент украинцев, русских и поляков распространяет вражескую (то есть советскую. — Ф.С.) пропаганду и тем самым вызывает волнения и беспорядки» [55]. В начале 1942 г. в Киеве были уверены в скором приходе Красной армии. Когда в городе разнеслись слухи о том, что советские войска вступили в пределы Киевской области, некоторые киевляне выразили желание их встречать [56]. Командование подразделений Группы армий «Юг» докладывало, что «Рейх может опереться на оккупированной территории Украины только на “меньшинство”, которое из ненависти к большевикам в надежде на восстановление частной собственности проявляет готовность к сотрудничеству», и что «население почти единодушно считает, что, несмотря на все военные поражения, большевистская система не будет разгромлена» [57]. К октябрю 1942 г. оккупационные власти отмечали, что «круг тех, кто верит в возможность сотрудничества между украинцами и немцами… непрерывно сужается» [58].

На создание местных партизанских отрядов влияла советская пропаганда

В центральной и восточной частях Белоруссии настроения населения стали более активными уже в первый период войны [59], и в них ярче проявилась просоветская позиция (кроме западной части региона, где германские оккупанты проводили более осторожную политику). В июне 1942 г. ЦК КП(б) Белоруссии докладывал в ЦК ВКП(б), что «население Белоруссии все более озлобляется против немецких захватчиков», и антигерманские настроения «перерастают в народное движение» [60]. Эти утверждения соответствовали истине, так как Белоруссия (в том числе, в силу географических особенностей) стала одним из главных центров сопротивления оккупантам, в котором принимали активное участие представители местного населения.

В Крыму, несмотря на то, что крымские татары получили от германских властей преференции, отдельные крымско-татарские селения сопротивлялись попыткам оккупантов принудить их к борьбе с советскими партизанами. Германские власти не доверяли оружие жителям ряда крымско-татарских населенных пунктов, а также провели чистку административно-управленческого и полицейского аппарата от просоветски настроенных лиц [61].

Просоветские настроения отмечались в Латвии, где к августу 1942 г. «коммунистическая пропаганда заметно усилилась» (в том числе распространялось большое количество советских листовок) и «находила почву среди рабочих». В Эстонии уже к сентябрю 1941 г. германские власти выявили, что «коммунизм в течение одного года как заразная болезнь захватил широкие круги», в числе которых были рабочие и школьники. Оккупанты считали, что должно пройти время, прежде чем в регионе «найдутся энергичные и враждебные коммунизму молодые люди» [62].

В первый период войны на оккупированной территории СССР начало свою деятельность советское партизанское движение — в первую очередь, в захваченных регионах РСФСР и на основной территории Белоруссии и Украины. Многие представители русского, украинского и белорусского населения оказывали помощь советским партизанам [63]. Хотя часть партизанских отрядов была организована еще до оккупации или заброшена из тыла СССР, многие из них возникли стихийно. Известно, что на создание местных партизанских отрядов влияла советская пропаганда [64]. В Белоруссии к августу 1942 г. «партизанский вопрос» занял приоритетное место среди проблем, с которыми столкнулись германские власти [65]. Просоветские подпольные группы появились и на Западной Украине (в частности, «Народная гвардия им. И. Франко»)[66]. В то же время развитие советского партизанского движения на Западной Украине шло с большими трудностями. Заброска партизан в Ровенскую обл., ввиду густой сети полицейских участков и вооруженных лесников, имела малый успех [67]. Оказание населением помощи советским партизанам здесь зачастую было вынужденным [68].

Советские пропагандистские материалы были недостаточно конкретны и запаздывали с реагированием на изменение ситуации на оккупированной территории

Среди польского населения оккупированной территории СССР просоветскую деятельность вела созданная в январе 1942 г. Польская рабочая партия и ее боевая организация — «Гвардия людова» [69]. Летом 1942 г. германские власти РК «Остланд» и РК «Украина» отмечали первые выступления польских просоветских партизан [70].

В Крыму с ноября 1941 по октябрь 1942 г. действовали 3880 советских партизан. Во всех отрядах преобладающее большинство составляли русские (до 70%), следующими по численности были украинцы, а представители других народов составляли незначительную часть. Тем не менее, часть крымско-татарского населения оказала продовольственную помощь и содействие десанту Красной армии в январе 1942 г., после чего оккупанты применили к жителям ряда деревень репрессии. В состав Феодосийской подпольной организации, действовавшей с августа 1942 г., входили представители крымско-татарского и армянского народов [71].

В Прибалтике база для советского партизанского движения до прихода германских войск создана не была по нескольким причинам. Во-первых, за 11 месяцев советской власти (август 1940 г. — июнь 1941 г.) сделать это было трудно, особенно в условиях низкого уровня «советизированности» населения[72]. Быстрое продвижение вермахта по Прибалтике не дало возможности сформировать партизанские отряды в Литве и Латвии после начала войны. Направленные в Латвию в 1941 — 1942 гг. советские партизаны не сумели закрепиться на ее территории и были уничтожены германскими и коллаборационистскими формированиями. Созданное в Эстонии партизанское подполье в составе 700—800 чел. [73] было раскрыто германскими властями. Во-вторых, многие сочувствовавшие советской власти люди были эвакуированы из Прибалтики в июне-августе 1941 г., а антисоветски настроенные лица, наоборот, остались. Тем не менее, во второй половине 1942 г. партизанская деятельность в этом регионе несколько активизировалась, особенно, на севере Литвы [74] и востоке Латвии [75]. В Литве ко второму периоду войны численность советских партизан составляла не менее 1432 чел. [76], в Латвии — 756 чел., в Эстонии — 339 человек[77]. В то же время условия для партизанского движения в Прибалтике оставались тяжелыми. В Латвии и Эстонии помощь советским партизанам оказывало преимущественно русское население [78].

Религиозный аспект советской пропаганды, который заключался в распространении информации о прекращении Советским правительством гонений на религию и патриотических призывах конфессий, оказал весомое воздействие на настроения населения оккупированной территории СССР. Так, церковные сепаратисты на Украине встречали противодействие со стороны представителей православного духовенства, которые ориентировались на Московскую Патриархию [79]. Антигерманские и «пророссийские» настроения отмечались у православных священнослужителей даже в эстонской глубинке [80].

В то же время, эффективность советской пропаганды ослабляли отдельные недостатки. Прежде всего, советские пропагандистские материалы были недостаточно конкретны и запаздывали с реагированием на изменение ситуации на оккупированной территории [81]. В сентябре 1942 г. ГлавПУР РККА отмечал, что «плохо разоблачается свирепый террор немецких оккупантов, их варварская грабительская политика, подлинная суть экономических мероприятий немцев… а также гнусная, лживая фашистская пропаганда» [82]. В частности, материалы радиовещания на украинском языке недостаточно затрагивали «темы о корнях и истоках ненависти украинского народа к немецким захватчикам, о патриотизме украинского народа, страдали риторичностью и поверхностностью» [83].

Непродуманными были отдельные пропагандистские посылы, использованные в начале войны, например, разоблачение оккупантов как «тупых садистов, желающих восстановить в России монархию». Такие утверждения не только не достигали поставленной цели, но и способствовали развитию недоверия к советской пропаганде [84]. Относились сюда и правдивые утверждения пропаганды о планах нацистов по «разрушению национальной культуры», «уничтожению большей части населения» СССР, «онемечиванию детей» [85], которые звучали абстрактно в условиях сокрытия нацистами своих истинных целей. Многие советские листовки содержали юмористические материалы и карикатуры, что «не всегда отвечало обстановке и настроениям населения» [86] оккупированной территории СССР.

В материалах советской пропаганды недостаточно учитывалось наличие антисоветских настроений на западных территориях, вошедших в состав СССР в предвоенный период. Поэтому посылы, в которых использовалась «советская риторика», отрицательно воспринимались населением этих регионов. Так, летом 1942 г. содержание советской листовки «Воззвание к народам Прибалтики», посвященной двухлетию вхождения в СССР, по германским данным, было с сарказмом воспринято латышским населением, которое «смеялось над [советскими] обещаниями» и отпускало иронические замечания в адрес «профессора Синагогенштейна» (имелся в виду председатель Президиума Верховного Совета Латвийской ССР А.М. Кирхенштейн). По германским данным, несмотря на то, что к концу 1942 г. распространение советских листовок в Латвии значительно расширилось, они по-прежнему привлекали мало внимания со стороны местного населения. Аналогичная ситуация наблюдалась в Эстонии [87].

На снижение эффективности советской пропаганды на оккупированной территории СССР повлияли упущения национальной политики и пропаганды, осуществлявшейся в довоенный период, когда «не воспитывалось понятие… национальной гордости», «замалчивалось все национальное, растворялось все великое, [что] создано тем или иным народом, в общем понятии интернационализма», который понимался некорректно — «не как поднятие каждой национальности до общего высокого уровня развития, а как проповедь, что нет никакой разницы между русскими, немцами, французами» [88]. Несмотря на перестройку советской политики и пропаганды, осуществленную в преддверии войны, полностью изжить такие настроения не удалось. И если в тылу страны и в Красной армии ошибки в воспитательной и образовательной работе власть стала активно исправлять уже с начала войны, то на оккупированной территории сделать это было намного сложнее. Недостатки довоенной советской политики и пропаганды стали одним из факторов, повлиявших на развитие, как коллаборационизма, так и политической пассивности населения оккупированной территории СССР.

Реализации советской пропаганды мешали технические трудности [89]. В сентябре 1942 г. ГлавПУР РККА отмечал, что «политическая работа.в тылу у противника проникает на незначительную глубину оккупированной территории и охватывает небольшое количество населения, главным образом, в районах действия партизанских отрядов». Так, проблемы с распространением советских газет имелись на Украине [90], а в оккупированной части Сталинградской области отмечалось почти полное отсутствие материалов советской пропаганды [91]. Эффективность советской радиопропаганды ослабило изъятие радиоприемников у населения оккупированной территории СССР, осуществленное германскими властями [92]. Ошибочной была чрезмерная централизация советских органов, ответственных за разработку и реализацию пропаганды [93]. В то же время, советское руководство осознавало недостатки в своей пропагандистской работе на оккупированной территории СССР и принимало меры к их исправлению.

В снижении эффективности советской пропаганды сыграли свою роль и внешние факторы — во-первых, военные поражения СССР. Так, в Латгалии, где ранее отмечались просоветские настроения, к сентябрю 1942 г., после стремительного наступления германских войск на южном фронте, советская пропаганда «утратила позиции» [94]. Во-вторых, в условиях оккупации германские власти жестоко карали местное население за любое проявление просоветских настроений, что также уменьшало возможности для распространения советской пропаганды.

Позитивное отношение к оккупантам среди части населения захваченной территории СССР было вызвано, в основном, их антисоветскими, а не прогерманскими настроениями

Таким образом, в первый период Великой Отечественной войны национальный и религиозный аспекты германской пропаганды проявили эффективность в краткосрочном плане. Позитивное отношение к оккупантам среди части населения захваченной территории СССР было вызвано, в основном, их антисоветскими, а не прогерманскими настроениями. К концу первого периода войны эффективность германской пропаганды существенно снизилась, причиной чего стали ее недостатки, жестокое отношение оккупантов к населению захваченной территории СССР, а также воздействие советской пропаганды. Эффективность религиозного аспекта германской пропаганды была достаточно высокой в первые месяцы оккупации, однако впоследствии произошло ее снижение, в том числе из-за враждебного отношения оккупантов к духовенству и верующим, а также осознания священнослужителями антирелигиозного характера нацистской власти.

Национальный аспект советской пропаганды смог оказать воздействие на настроения населения оккупированной территории страны, что было большим достижением в крайне тяжелых условиях (трудности с доставкой материалов через линию фронта и с их выпуском непосредственно на оккупированной территории, отсутствие радиоприемников у населения, применение оккупантами жестокого наказания за распространение советской пропаганды). Эффективность религиозного аспекта советской пропаганды также была весомой — распространение информации о прекращении гонений на религию и патриотические призывы конфессий оказали позитивное для советской власти воздействие на настроения населения оккупированной территории СССР.

В целом, несмотря на эскалацию политического противостояния, значительная часть населения оккупированной территории СССР в первый период войны занимала выжидательную позицию, которая была обусловлена неопределенностью ситуации на совете ко-германском фронте.

Примечания

  1. MISIUNAS R., TAAGEPERA R. The Baltic States: Years of Dependence, 1940-1990. Berkeley-Los Angeles. 1993, p. 45—46. ↩
  2. CARRÈRE D’ENCAUSSE H. The Nationality Question in the Soviet Union and Russia. Oslo. 1995, p. 27—28; Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 500к, оп. 2, д. 229, л. 42; Научный архив Института российской истории РАН (НА ИРИ РАН), ф. 2, р. 6, оп. 9, д. 3, л. 2. ↩
  3. РГВА, ф. 1370k, on. 1, д. 56, л. 193, 292.  ↩
  4. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 125, д. 146, л. 80.  ↩
  5. Центральный архив Министерства обороны РФ (ЦА МО), ф. 32, on. 11 302, д. 61, л. 96.  ↩
  6. РГАСПИ,    ф. 17, оп. 125, д. 146, л. 52; ЦА    МО, ф. 32, on.    11    302, д. 104, л. 322.  ↩
  7. РГАСПИ,    ф. М-1, оп. 53, д. 10, л. 25.  ↩
  8. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 373.  ↩
  9.  Там же, л.    36—39; НА ИРИ РАН, ф. 2, р.    2, оп.    15,    д.    2,    л.    15.  ↩
  10. Там же, р.    6, оп. 18, д. 2, л. 2об.  ↩
  11. ЯКОВЛЕВА Е.В. Польша против СССР: 1939-1950 гг. М. 2007, с. 138. ↩
  12. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 2, оп. 13, д. 6, л. 12.  ↩
  13. РГВА, ф. 1370к, ori. I, д. 56, л. 193.  ↩
  14. БАБЕРОВСКИ Й. Красный террор: История сталинизма. М. 2007, с. 203.  ↩
  15. РГВА, ф. 500к, оп. 2, д. 229, л. 32.  ↩
  16. Прибалтика: Под знаком свастики (1941 — 1945): Сб. документов. М. 2009, с. 176—177.  ↩
  17.  ОКОРОКОВ A.B. Особый фронт: Немецкая пропаганда на Восточном фронте в годы Второй мировой войны. М. 2007, с. 11.  ↩
  18. ШКАРОВСКИЙ М.В. Ук. соч., с. 465. ↩
  19. РГАСПИ, ф. 625, on. 1, д. 7, л. 562-563.  ↩
  20. НА ПРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 9, д. 5, л. 8об.  ↩
  21. FLETCHER W. The Russian Orthodox Church Underground, 1917—1970. London. 1971, p. 159-162.  ↩
  22. 22. ЖУКОВ Д. Оккультизм в Третьем рейхе. М. 2006, с. 149; НИКИТИН А.К. Нацистский режим и Русская православная община в Германии (1933—1945). М. 1998, с. 401-404.  ↩
  23. РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 166, л. 89об.-90об.  ↩
  24. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 17—18.  ↩
  25. ЦА МО, ф. 32, on. 11 289, д. 83, л. 355-356.  ↩
  26. РГВА, ф. 500к, оп. 2, д. 229, л. 61; ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 202.  ↩
  27. Там же, л. 213, 279-280, 283-284, 318.  ↩
  28.  ЦА МО, ф. 32, on. 11 302, д. 59, л. 365; НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 6, д. 1, л. 14.  ↩
  29. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 6, д. 1, л. 13; оп. 9, д. 5, л. 8.  ↩
  30. Русская Православная Церковь в годы Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг.: Сб. документов. М. 2009, с. 556.  ↩
  31. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 75-76; НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 13, д. 29, л. 2.  ↩
  32. РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 322, л. 30.  ↩
  33. Миф о героической работе верхушки НТС: Письма редактора газеты «За родину» А.Г. Макриди-Стенроса писателю Д.М. Панину-Сологдину — из Канберры в Париж. — Наша страна. Буэнос-Айрес. 4.V.2013, с. 4.  ↩
  34. РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 253, л. 19; ф. 69, on. 1, д. 1092, л. 2.  ↩
  35. РГВА, ф. 1 363k, on. 1, д. 68, л. 235, 240об.—241; ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 36—37.  ↩
  36. РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 167, л. 20; РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 91-93.  ↩
  37. Там же, ф. 1363к, on. 1, д. 155, л. 60.  ↩
  38. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 9, д. 5, л. 4.  ↩
  39. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 184.  ↩
  40. Там же, л. 248, 250.  ↩
  41. РГАСПИ, ф. М-1, оп. 53, д. 8, л. 21.  ↩
  42. РГВА, ф. 1370к, оп. 1,д. 56, л. 86-87, 183.  ↩
  43. В Прибалтике ждали фюрера… И фюрер пришел! — Военно-исторический журнал. 2001, № 6, с. 40.  ↩
  44. РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 172, л. 9; РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 243-245.  ↩
  45. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 19, д. 12, л. 1.  ↩
  46. РГВА, ф. 1358к, on. 1, д. 13, л. 15—19.  ↩
  47. К. Улманис (1877—1942) — президент Латвии в 1936—1940 гг.  ↩
  48. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 79-80.  ↩
  49. Там же, л. 191-192, 240, 242, 279-280, 308, 318.  ↩
  50. Там же, л. 143, 192, 203, 238, 277-278, 280-281.  ↩
  51. ЯКОВЛЕВА Е.В. Ук. соч., с. 76, 97, 99-101, 137.  ↩
  52. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 191, 193, 209.  ↩
  53. РГАСПИ, ф. 69, on. 1, д. 1092, л. 1.  ↩
  54. ЦА МО, ф. 32, on. 11 302, д. 59, л. 356об.-357об.  ↩
  55. РГВА, ф. 1323к, оп. 2, д. 288, л. 2об.  ↩
  56. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 9, д. 5, л. 5.  ↩
  57. КОВАЛЬ М.В. Украша в Друпй свгговш i Великш Вггчизнянш вшнах.    Кшв.    1999,с. 264-265.   ↩
  58. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 118. ↩
  59. МАЙНЕР С.М. Сталинская священная война: Религия, национализм и союзническая политика: 1941 — 1945. М. 2010, с. 96.  ↩
  60. РГАСПИ, ф. 17, оп. 122, д. 66, л. 9; оп. 125, д. 104, л. 119. ↩
  61. Там же, ф. 625, on. 1, д. 12, л. 88об. ↩
  62. РГВА, ф. 504к, on. 1, д. 1, л. 2—2об; ф. 1370к, оп.Л, д. 56, л. 285.  ↩
  63. ЦА МО, ф. 32, оп. 11 302, д. 59, л. 368об.-369об. 371об.; оп. 11 309,    д. 71, л.    240;РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 104, л. 170-171; НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 2, оп. 14, д. 7, л. боб.; д. 8, л. 2.  ↩
  64. ЦА МО, ф. 32, on. 11 302, д. 59, л. 356об. ↩
  65. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 246. ↩
  66. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 19, д. 16, л. 2, 8; ЧЕРНЕНКО А.М. Народная гвардия. В кн.: Герои подполья. Ч. 1. М. 1972, с. 161 — 189. ↩
  67. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 9, д. 9, л. 2. ↩
  68. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 293. ↩
  69. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 19, д. 1а, л. 3. ↩
  70. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 268. ↩
  71. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 2, оп. 10, д. 51а, л. 12—13; р. 6, оп. 13, д. 31, л. 2—3.  ↩
  72. Там же, р. 2, оп. 13, д. 7, л. 4об; оп. 14, д. 15, л. 2.  ↩
  73. РГАСПИ, ф. 69, on. 1, д. 605, л. 23; д. 1059, л. 170; д. 1073, л. 16.  ↩
  74. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 2, оп. 13, д. 7, л. 4; оп. 14, д. 16, л. 1об.; оп. 15, д. 2, л. 7—7об.  ↩
  75. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 198-199. ↩
  76. ШТАРАС П.Ф. Партизанское движение в Литве в годы Великой Отечественной войны. Вильнюс. 1965, с. 10.  ↩
  77. Борьба за Советскую Прибалтику в Великой Отечественной войне, 1941 — 1945. Т. 1. Рига. 1966, с. 286, 323.  ↩
  78. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 2, оп. 14, д. 6, л. 9, Юоб; оп. 15, д. 4, л. 11 — 11об.  ↩
  79.  Там же, р. 6, оп. 9, д. 5, л. 7об. ↩
  80. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 308-309. ↩
  81. ЦА МО, ф. 32, on. 11 302, д. 59, л. 368об. ↩
  82. РГАСП И, ф. 69, on. 1, д. 1057, л. 1.  ↩
  83. Советская пропаганда в годы Великой Отечественной войны: «Коммуникация убеждения» и мобилизационные механизмы. М. 2007, с. 398, 401.  ↩
  84.  КУЛИК С.В. Советская печатная пропаганда в условиях немецко-фашистской оккупации 1941 — 1944 гг. (по материалам северо-запада РСФСР). — Россия и мир. Гуманитарные проблемы. Выпуск 8. СПб. 2004, с. 108.  ↩
  85. РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 136, л. 82; д. 138, л. 36.  ↩
  86. ЦА МО, ф. 32, on. 11 309, д. 97, л. 1-2.  ↩
  87. РГВА, ф. 1370к, on. 1, д. 56, л. 42, 79-80, 143.  ↩
  88. РГАСПИ, ф. М-1, оп. 53, д. 12, л. 62-62об. ↩
  89. ЦА МО, ф. 32, on. 11 302, д. 59, л. 356об., 357об.; РГАСПИ, ф. М-1, оп. 53, д. 12, л. 27.  ↩
  90. РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 104, л. 180; ф. 69, on. 1, д. 1057, л. 1об. ↩
  91. ПАВЛОВА Т.А. Гражданское население Сталинградской области в условиях германской оккупации (июль 1942 г. — февраль 1943 г.): Автореф. дисс. канд. ист. наук. СПб. 2007, с. 20.  ↩
  92. НА ИРИ РАН, ф. 2, р. 6, оп. 18, д. 2, л. 3. ↩
  93. ГЦЕРОВ И.П. Коллаборационизм в Советском Союзе, 1941 — 1944: типы и проявления в период оккупации. Смоленск. 2005, с. 353—354. ↩
  94. РГВА, ф. 1370к, оп. 1,д. 56, л. 191. ↩