Настоящая боевая машина

К характеристике экономических взглядов Че Гевары ^[1]

Че Гевара был, пожалуй, единственным крупным коммунистом (притом, как крупнейшим революционером-практиком, так – это станет ясно всякому, кто даст себе труд ознакомиться с его теоретическим наследием – и крупнейшим марксистским теоретиком) второй половины ХХ столетия, который понял как то, что экономической сущностью социализма является преодоление товарных отношений, так и то, что это преодоление непосредственно связано с использованием, как он выражался, «математических методов управления в экономике».

Было не так уж много даже теоретиков, не говоря о крупных политических вождях коммунистического движения, которые понимали хотя бы необходимость преодоления товарных отношений при социализме. Еще меньше было тех, кто понимал, что использование вычислительной техники в управлении экономикой совершенно бесполезно и не ведет ни к чему иному, кроме усиления рыночной анархии, если автоматизация управления не имеет своей целью преодоление товарных отношений.

Самое интересное, что Че Гевара, очевидно, не был знаком ни с идеей Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой (ОГАС) В.М. Глушкова, ни даже с идеями С. Бира, которые гораздо позже, после смерти Че Гевары воплотились в чилийском проекте «Киберсин». Судя по употребляемой им терминологии, он узнал о «математических методах управления в экономике» из работ так называемых «математиков» школы Немчинова, которые сами не смогли удержаться на своих позициях и в конце концов поддержали «рыночников»^[2].

Но это и не очень важно, откуда именно Че Гевара узнал о «математических методах управления экономикой», поскольку даже самое детальное знакомство с ними не только не гарантирует понимания необходимости преодоления товарного характера производства, но и не гарантирует даже понимания идей отцов кибернетики, которые практически все, начиная от Конрада Цузе, Норберта Винера и заканчивая В.М. Глушковым, мыслили эту науку, в первую очередь, именно как альтернативу, как минимум, капитализму, а В.М. Глушков – и как альтернативу именно товарно-денежным отношениям в целом^[3].^. Даже самые грамотные сторонники использования, как бы сейчас сказали, информационных технологий в управлении, к которым, несомненно относился один из первооткрывателей линейных методов программирования Л.В. Канторович, получивший Нобелевскую премию за применение математических методов в экономике, были уверены, что рыночные и математические методы управления в экономике можно и нужно совмещать. В упомянутой в примечании дискуссии Л.В. Канторович даже возмущается претензиями в его адрес, будто бы он не принимает прибыль как основной показатель работы предприятий^[4].

Что касается Че Гевары, то он твердо выступал против так называемых «экономических», а фактически рыночных, методов управления в социалистической экономике и был уверен, что они ведут к восстановлению капитализма. Так же твердо он был уверен, что альтернативой рыночным методам управления и гарантией победы социализма может быть только решительное и, насколько это возможно, быстрое всемерное внедрение автоматизации, в том числе и автоматизации процессов сбора и обработки экономической информации для потребностей управления. Вот как он формулирует свою точку зрения по этому вопросу в интервью итальянскому журналисту Дж. Тотти: «...Я уже думаю о проблеме концентрации промышленности, о ее модернизации, в конечном счете – о ее автоматизации. Я добиваюсь, чтобы мы быстрее пришли к использованию электронной техники – во всяком случае, поскольку речь идет об осуществлении экономического анализа, сбора и проверки информации, о статистическом контроле (статистики на Кубе в прошлом просто не существовало), об уничтожении всяческих препятствий, порождаемых бюрократией. Поэтому я утверждаю, что необходимо сегодня начать думать о предстоящем завершении этапа социалистического строительства, о строительстве коммунизма. Не строя, конечно, иллюзий, не надеясь на то, что можно решать дела, произнося слова, не считая, что войти в коммунизм столь же легко, как в кино – купить билет... Но нужно начинать думать о высшем этапе будущего…»^[5] (выд. – Ред.)

И дальше о том, почему о «высшем этапе будущего» нужно начинать думать и действовать в этом направлении с самого начала, а не откладывать это дело на потом, ограничившись в хозяйственной практике только применением характерных для товарного хозяйства методов управления экономикой, тем более что без использования этих методов поначалу просто не обойтись. Об этом свидетельствует опыт «военного коммунизма» в Советской России, который пришлось срочно сворачивать и переходить к новой экономической политике (нэпу), которая означала возврат к характерным для товарного хозяйства методам управления в экономике. В эпоху перестройки из этой истории делали вывод, что нэп – это и есть истинный социализм. Сторонники перестройки утверждали, что большевики попробовали сначала обойтись без рыночных методов управления, но практика показала, что это невозможно, и якобы и гений Ленина состоял в том, что он этот факт признал и соответственно откорректировал политику и даже теорию марксизма.

Конечно, во времена Че Гевары еще никому в голову не приходило так говорить, но он еще тогда «прочитал» эти еще пока не сформулированные, не созревшие мысли «между строк» советских учебников и на этом основании поставил советскому обществу неутешительный «диагноз»: «Мой тезис состоит в том, что изменения, происшедшие в связи с нэпом, настолько глубоко отразились на жизни советского общества, что наложили отпечаток на весь последующий этап его истории»^[6].

Заметьте, Че Гевара пишет эти слова в 60-е годы (в т.н. хрущевский период – Ред.), когда СССР имел очень значительные успехи в области экономики, в образовании, науке, в международной политике и когда совсем недавно было объявлено о построении коммунизма в СССР в течении ближайших 20 лет: «Нэп – это один из крупнейших шагов назад, сделанных СССР, недаром Ленин сравнивал его с Брестским миром. Решение было в высшей степени трудным и, судя по сомнениям, которые терзали душу Ленина в последние годы жизни, если бы ему довелось прожить ещё несколько лет, он исправил бы наиболее опасные последствия этого решения. Но его продолжатели этой опасности не увидели, и так возник в конструкции социализма огромный троянский конь – прямой материальный интерес, в качестве [основного] экономического рычага»^[7].

Если перевести эту мысль Че Гевары на язык советских учебников, то она будет звучать приблизительно так: главная опасность для социализма состоит в том, что его основным, сугубо социалистически принципом сделали «от каждого по способности – каждому по труду».

«Но ведь этот принцип для социализма выдвинул сам В.И. Ленин!», – воскликнут знатоки советских учебников. «И только при полном коммунизме, – добавят они, – будет "от каждого по способности, каждому – по потребностям!"». И ошибутся, как минимум, дважды. Во-первых, они выпустили самое главное из того, что писал Ленин о принципе «каждому по труду». А Ленин, ссылаясь на Маркса, настойчиво и многократно повторяет, что распределение по труду – это буржуазный принцип: «"Равное право", – говорит Маркс, – мы здесь действительно имеем, но это ещё "буржуазное право", которое, как и всякое право, предполагает неравенство. Всякое право есть применение одинакового масштаба к различным людям, которые на деле не одинаковы, не равны друг другу; и потому "равное право" есть нарушение равенства и несправедливость. В самом деле, каждый получает, отработав равную с другим долю общественного труда, – равную долю общественного производства (за указанными вычетами).

А между тем отдельные люди не равны: один сильнее, другой слабее; один женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и т.д.

...Справедливости и равенства, следовательно, первая фаза коммунизма дать еще не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и проч. в частную собственность...

Таким образом, в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) "буржуазное право" отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т.е. лишь по отношению к средствам производства...

Но оно остается все же в другой своей части, остается в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества. "Кто не работает, тот не должен есть", этот социалистический принцип уже осуществлен; "за равное количество труда равное количество продукта" – и этот социалистический принцип ужеосуществлен. Однако это еще не коммунизм, и это еще не устраняет "буржуазного права", которое неравным людям за неравное (фактически неравное) количество труда дает равное количество продукта.

Это – "недостаток", говорит Маркс, но он неизбежен в первой фазе коммунизма, ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм права, да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не дает сразу.

А других норм, кроме "буржуазного права", нет»^[8].

Так вот, первая ошибка знатоков марксистской «политической экономии труда» в рамках советских учебников, как, разумеется, и писавших их ученых-экономистов вкупе с теми партийными руководителями, которые эти учебники одобряли, состоит в том, что принцип распределения по труду, который Маркс и Ленин настойчиво называют остатком «буржуазного права» принципом буржуазным, хотя и остающимся при социализме по причине того, что перейти одномоментно к коммунистическому принципу производства и распределения невозможно, они объявили принципом социализма. Благосклонное отношение к товарному производству и даже объявление его «имманентным социализму» с последующим провозглашением прибыли основной целью социалистического производства – это всего лишь необходимые следствия этой роковой ошибки. Ведь если вы признали социалистическим и вполне справедливым очевидно несправедливый и очевидно буржуазный принцип распределения по труду (потратив одинаковое количество труда и получив одинаковую долю общественного богатства, один копит себе на машину, на которой потом будет «грачевать», а другой на точно такие же деньги кормит и воспитывает для общества, скажем, троих будущих работников – своих детей), то у вас нет никаких оснований не признать справедливым превращение в прибыль сверхплановой части произведенного продукта и коллективное потребление этой прибыли работниками этого успешного предприятия в виде, например, заводского дома отдыха на морском побережье.

Но сейчас не об этом. Сейчас о второй ошибке любителей советских учебников. Эта вторая ошибка не менее опасна, чем признание принципа распределения по труду социалистическим принципом, а то даже еще и более опасна, поскольку первая ошибка носит скорее теоретический характер, а вторая – хотя и является прямым следствием этой самой теоретической ошибки – является ошибкой сугубо практической, то есть определяющей совершенно неверное направление деятельности. Точнее, речь идет о том, что эта ошибка ведет к полной бездеятельности именно на самом главном участке борьбы за социализм.

И в самом деле, если «от каждого по способности, каждому по потребностям» – принцип полного коммунизма, то и будем действовать в этом направлении тогда, когда наступит полный коммунизм. А пока займемся развитием товарного производства и накоплением «трудовых доходов». Так рассуждали очень многие в Советском Союзе – от простых колхозников до самых высоких руководителей и ученых.

Не сказать, что этой второй опасности никто не замечал. В.А. Босенко любил цитировать диалог между председателем колхоза «Смерть капіталізму» Саливоном Часныком и его коллегой из колхоза «Тихе життя» Кондратием Галушкой из очень популярной в советские времена пьесы Александра Корнейчука «В степях Украины», написанной еще накануне войны, в 1941 году:

«Часник. Уперьод, уперьод, Галушко. Хіба товариш Ленін віддав своє життя тільки за те, щоб наші животи були набиті галушками? Та нікогда цього не може бути, щоб живіт мечту людей великих убив. Раз до комунізму йдеш, Кіндрате, так треба йти до нього швидко і щодня.

Степан. Так ви за комунізм, товаришу Часник? А ви, товаришу Галушка, виходить, проти?

Галушко. Як! я проти комунізму?! Хто чув, що я проти? Хіба я несознательний? Але нехай мене Часник не тягне до комунізму, мені й у соціалізмі добре, я тільки в ньому пристроївся, і він мені ще не надоїв».

И надо сказать, что таких «галушек», которые не только не были против коммунизма, но и в свое время жизни не жалели в борьбе за коммунизм, но которым «и при социализме было хорошо», в Советском Союзе оказалось очень много. Возможно даже, что в среде партийного руководства удельный вес таких настроений был гораздо выше, чем в обществе в целом.

Уже упомянутый здесь В.А. Босенко когда-то в разгар перестройки высказал мысль, которая звучала очень непривычно, что КПСС потеряла авторитет в народе вовсе не потому, что дала невыполнимое обещание построить коммунизм за 20 лет, а потому, что не было ничего сделано для выполнения этого обещания. Народ, который привык к тому, что партия выполняет свои решения, даже если они на первый взгляд кажутся совершенно невыполнимыми, был очень разочарован и даже деморализован тем, что для выполнения решения о построении коммунизма не делается абсолютно ничего. Если бы даже не успели за двадцать лет или если бы на пути его построения встретились бы непреодолимые трудности, говорил В.А. Босенко, народ бы это понял, но когда руководство партии начало критиковать само это обещание, вместо того, чтобы искать пути к его выполнению, авторитет партии был сильно подорван.

И его никак нельзя было восстановить за счет всемерного повышения благосостояния народа, которое и в самом деле росло, но при этом усилились трудности и появились новые опасные, с точки зрения их социалистической направленности, тенденции в развитии экономики и не только в ней, как только руководством страны был взят курс на применение «экономических методов управления» народным хозяйством, а планы построения коммунизма за 20 лет были, если и не забыты вовсе, то отложены «до лучших времен».

Критика социализма возможна не только «справа», но и «слева», и что такого рода критика для социализма жизненно необходима

Народ чувствовал, что «тут что-то не то», но что именно «не то», никто не мог понять. Честных и преданных делу людей, искренне стремящихся к коммунизму и даже чувствующих, что, раз к нему идешь, то нужно идти «быстро и ежедневно», и в те времена было много. Но все они, как и герой пьесы Корнейчука председатель колхоза Салывон Часнык, были малограмотны в области теории. Настолько малограмотны, что не могли понять даже простейшей диалектической истины, что критика социализма возможна не только «справа», но и «слева», и что такого рода критика для социализма жизненно необходима. Притом эта теоретическая безграмотность была характерна для «теоретиков» даже больше, чем для людей практических. Именно этим объясняется как тот парадокс, что подавляющее большинство так называемых «шестидесятников», начиная как критики социализма «слева», очень быстро оказывались в одном лагере с крайне правыми, так и тот факт, что среди советских диссидентов почти не было рабочих или хотя бы инженеров – сплошная «творческая интеллигенция», то есть люди, далекие от решения реальных практических задач.

А для того, чтобы научиться последовательно критиковать социализм именно «слева», необходимо было соединение революционного практического действия и глубочайшего изучения теории. Именно такое соединение мы и видим в лице Эрнесто Че Гевары.

Может возникнуть вопрос, откуда у этого Че Гевары, врача по образованию, посвятившего всю свою жизнь революции, такая ясность в понимании вопросов, в которых безнадежно запутались профессиональные советские экономисты и математики мирового уровня, не говоря о большей части советского партийного руководства? Чего же не хватало этим, в основном, без сомнения, талантливым, а иногда, получается, судя по Нобелевской премии, и гениальным людям, такого, что было у в общем-то простого, не претендующего на особую ученость парня из Аргентины?

Думается, ответ прост. Че Гевара, в отличие от всех этих людей, очень серьезно отнесся к идеям Маркса, которого советские партийные руководители того времени уже просто не читали, а ученые, хоть и читали, но, обнаружив, что понять прочитанное не так уж просто, решили сосредоточиться на решении более мелких и более понятных им вопросов, полагая, что вопросы крупные, коренные, разрешатся как-то сами собой. Тем более что решение мелких вопросов давало непосредственные вполне ощутимые результаты, которые легко конвертировались в научные звания, должности, премии и тому подобные приятные вещи. Попытки же разбираться в вопросах крупных, затрагивающих основы мировоззрения и перспективы развития страны, в основном ничего, кроме крупных неприятностей, не сулили. Эрнесто Че Гевара же с самых юных лет настраивал себя на решение вопросов именно крупных, исторических, поэтому неудивительно, что разочарования в попытках понять Маркса только раззадоривали его – ведь деваться ему было некуда, «советоваться» по поводу интересующих его вопросов, кроме как с Марксом или, скажем, Лениным, ему было просто не с кем. Он пробовал черпать идеи у Фрейда, Сартра, но их идеи оказывались недостаточными для решения тех вопросов, которые ставил перед собой Че Гевара. Вот и возвращался к Марксу, и в первую очередь, к его «Капиталу» снова и снова.

Первый такой «подход» Эрнесто совершил в пятнадцать или шестнадцать лет. Конечно же, мало что понял из прочитанного. Второй раз он возвращается к Марксу через четыре года в университете^[9]. И тоже без особого успеха. И только к 26 годам Эрнесто Гевара начинает осознавать себя как марксиста. А осенью 1956 года он пишет письмо матери, в котором говорится следующее: "В действительности о своей собственной жизни я могу рассказать мало, провожу её за физической подготовкой и чтением. Думаю, что после прочитанного я превращусь – в вопросах экономики – в настоящую боевую машину, хотя я и забываю прощупывать пульс и выслушивать сердце (это никогда у меня толком не получалось). Мой путь медленно, но верно расходится с призванием к клинической медицине... Святой Карлос приобрёл усердного ученика ... Я – в процессе смены характера моих занятий: раньше я с переменным успехом посвящал себя медицине, а в свободное время без определённого порядка (en forma informal) изучал святого Карлоса. Новый этап моей жизни требует и изменения этого соотношения: сегодня на первом месте – святой Карлос, он – ось всего и таким останется на все годы, пока шарик будет удерживать меня на своей поверхности..."^[10].

Потом Че Гевара не только будет возвращаться к Марксу постоянно до последних дней своей жизни, но и будет после победы революции на Кубе требовать изучения Маркса от товарищей, работающих в революционном правительстве. Заняв пост руководителя министерства промышленности, он организовал для сотрудников министерства регулярные семинары по «Капиталу». Параллельно проводились также семинары по высшей математике. Позже семинары по «Капиталу» были организованы также и для членов правительства Кубы.

Но есть еще одна проблема – как удалось Че Геваре понять «Капитал» Маркса? Ведь он был далеко не единственным, кто читал его не один раз. Можно не сомневаться, что среди советских экономистов было немало людей, которые знали эту книжку чуть ли не наизусть.

Диалектика есть логика революционной борьбы пролетариата, его теоретическое оружие. Непосредственные участники этой борьбы имеют шанс подойти к этой логике не тем путем, которым идут «чистые» теоретики типа Гегеля

Думается, что Че Гевара – это тот случай, о котором Маяковский писал: «Мы диалектику учили не по Гегелю». Обычно эту фразу понимают в том смысле, что не нужно изучать диалектику по Гегелю. Маяковский же имел в виду нечто другое: что диалектика есть логика революционной борьбы пролетариата, его теоретическое оружие, «огнестрельный метод» и что непосредственные участники этой борьбы имеют шанс подойти к этой логике не тем путем, которым идут «чистые» теоретики типа Гегеля.

От смутного представления, возмущения несправедливостью, через революционную практику, каковой обычно оказывается поначалу практика разрушения старого строя, к теоретическому осмыслению логики этой борьбы, для которого очень даже пригодится знание Гегеля^[11], и от него – назад к практике: в той мере, в которой в этой самой практике акцент смещается на созидательные задачи, которые не решить успешно без более или менее полной ясности в голове, то есть без понимания того, против чего и за что на самом деле ведется эта борьба. Без самого глубокого проникновения в основы теории марксизма понять в этой борьбе практически ничего невозможно, даже будучи самым самоотверженным и преданным делу этой борьбы человеком.

Так вот, перед кубинской революцией встали практические задачи, которые в принципе невозможно было решить без глубочайшего понимания марксистской теории. И Че Гевара оказался одним из немногих ее вождей, который систематически изучал эту теорию.

И с высоты этой теории ему хватило беглого знакомства с советским учебником политической экономии, чтобы не только поставить неутешительный «диагноз» революции советской, но и понять причины такого развития событий: «Всё проистекает из ошибочной концепции – желания построить социализм из элементов капитализма, не меняя последние по существу. Это ведёт к созданию гибридной системы, которая заводит в тупик; причём тупик, с трудом замечаемый, который заставляет идти на всё новые уступки господству экономических методов, т.е. вынуждает к отступлению»^[12].

Только не нужно понимать данную мысль так, что в Советском Союзе руководители были сплошные дураки и ретрограды – эдакие «партейные галушки», которые не понимали, что рыночные методы управления ведут обратно к капитализму, а вот крутой, начитавшийся Маркса Че Гевара понял, что нужно двигаться «только вперед».

На самом деле все было намного сложнее. Например, проект Единой государственной сети вычислительных центров, которая должна была составить основу автоматизированной системы управления народным хозяйством СССР, мыслившейся как альтернатива рынку, В.М. Глушков разрабатывал отнюдь не по своей собственной инициативе, а по постановлению Совета Министров СССР. И уже другой вопрос, что его оппонентам из числа экономистов-рыночников удалось убедить руководство страны, что рыночная система управления будет "дешевле и эффективней". Социализм – это борьба нового со старым, и было бы странно, если бы новое могло рождаться откуда-то еще, а не из этой борьбы. И неудивительно, что новое выигрывает в этой борьбе далеко не с первого раза. И вопрос состоит в том, насколько настойчивы будут в проведении своей линии сторонники нового, насколько готовы к тому, чтобы не опускать руки после очередного поражения, а извлекать уроки из этих самых поражений и даже уметь превращать поражения в «строительный материал» грядущей победы.

В связи с этим было бы неверно представлять дело так, будто Че Гевара призывал просто отбросить рыночные методы управления экономикой и ориентироваться исключительно на «математические методы». Отбросить их, увы, нельзя, их можно только преодолеть. Для этого они должны полностью развиться и исчерпать себя. Именно по этому поводу Маркс писал: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества»^[13].

Разные ученые социалистические дурачки истолковывают это положение в том духе, что нужно ждать, когда капитализм себя сам исчерпает. Но таким макаром капитализм если и умрет, то разве что вместе со всем человечеством – притом очень быстро. Ему обязательно нужно помочь умереть «естественной смертью». На то и социализм, чтобы выполнить эту задачу. Фактически речь может идти только о том, чтобы при социализме – под тщательным контролем со стороны пролетарского государства – создать условия, необходимые для того, чтобы максимально ускорить «естественную смерть» рыночных методов управления; как можно быстрее и как можно менее болезненно для дела социализма «пробежать» все необходимые этапы развития этих методов вплоть до их полного самоисчерпания. Внешне это может выглядеть как развитие рыночных методов управления, и различие между «рыночниками» и «антирыночниками» будет состоять исключительно в тончайшем акценте: будет ли это развитие рыночных методов управления с самого начала нацелено на их преодоление или вопрос их преодоления будет отнесен на неопределенное будущее. У Че Гевары эта мысль выражена предельно ясно: «Необходимо чётко и ясно разъяснить следующее: мы не отрицаем объективной необходимости материального стимулирования, но мы против его использования в качестве основного побудительного рычага. Мы считаем, что в экономике подобный тип рычага быстро приобретает качество самоцели и затем его собственная сила довлеет над отношениями между людьми. Не надо забывать, что он пришёл из капитализма и должен умереть при социализме. Что мы должны сделать, чтобы он умер?»^[14].

В советском же учебнике политэкономии Че Гевара находит нечто ровно противоположное: «Далее в учебнике отмечается: "Товарное производство, закон стоимости и деньги прекратят свое существование только при достижении высшей фазы коммунизма. Но для создания условий, обеспечивающих прекращение товарного производства и товарооборота на высшей стадии коммунизма, необходимо развивать и использовать закон стоимости и товарно-денежные отношения в период строительства коммунистического общества".

Почему развивать? Мы понимаем, что в течение некоторого времени будут сохраняться категории капитализма и этот отрезок времени не может быть определён заранее, но характеристики переходного периода – это характеристики общества, ликвидирующего старые путы, чтобы быстрее вступить в новый этап. По нашему мнению, тенденция должна состоять в возможно более быстром устранении прежних категорий, включая рынки, деньги, а тем самым и рычаг материальной заинтересованности, или, лучше сказать, условий, которые вызывают их существование»^[15].

Че Гевара прекрасно понимал, что в борьбе нужно уметь не только наступать, но и отступать тоже. Хорош не тот полководец, который никогда не отступает, а тот, который умеет каждый шаг отступления превратить в основу для будущего наступления.

Видимо, понимали это и советские вожди. Че Гевара, если и отличался от них в чем-то радикально, то, пожалуй, только в одном – выработанной в ранней юности привычкой сверять свои собственные взгляды на коренные вопросы революции с написанным у «святого Карлоса». Кому-то это может показаться догматизмом, но обычно люди, которым так кажется, просто не открывали книги этого самого «святого Карлоса», ограничиваясь только поклонением ему как иконе. К чему меньше всего располагает чтение Маркса – это к некритическому восприятию каких-либо идей или к некритическому восприятию социалистической действительности, то есть к эмпиризму, в чем совершенно справедливо обвиняет Че Гевара советских ученых-экономистов: «...утвержде-ние Маркса, высказанное им на первых страницах «Капитала», относительно неспособности буржуазной науки критиковать самое себя, о замене ею критики апологетикой, к несчастью, применимо сейчас к марксистской экономической науке»^[16].

И причиной этой неспособности к самокритике Че Гевара считает отсутствие дисциплины мышления, каковое, в свою очередь, по его мнению, имеет отсутствие привычки систематически обращаться к «Капиталу» Маркса. Вместо этого советские «ученые марксисты» очень часто изощрялись в том, чтобы в сотый раз доказывать, что социализм лучше капитализма, и все, что делалось и писалось от имени социализма – это хорошо, даже если под маркой социализма делались откровенные глупости и писалась откровенная мелкобуржуазная чушь. В связи с этим с определенного времени и были «канонизированы» советские учебники, и подозревали в уклонении от марксизма всех, чьи мысли противоречили учебнику. Такое отношение к марксизму быстро начало распространяться и на Кубе: «У нас избыток дисциплины в том, чтобы «следовать линии», и недостаток дисциплины сознания, дисциплины поиска ответов... Ведь библией для «борцов за чистоту» у нас был не «Капитал», а учебник»^[17].

Нельзя, конечно, сказать, что учебник всегда и при всяких обстоятельствах есть нечто плохое, точно так же, как нельзя сказать, что не нужно показывать, что социализм лучше капитализма. Но очень важно, как во втором случае, так и в первом знать меру. Мерой же полезности или вредности учебника служит то, насколько он развивает мышление или, наоборот, сковывает^[18]. Например, для какого-то самого первого знакомства с основами науки (скажем, в средней школе) учебник – штука необходимая. Но и в этом случае нужно быть крайне осторожным, чтобы школьнику вдруг не показалось, что в учебнике можно найти готовые ответы на любые вопросы. Поэтому даже в учебнике для младших и средних классов школы нужно по возможности представить не одну, а несколько точек зрения на излагаемые вопросы, чтобы чтение учебника приучало ребенка к самостоятельному мышлению, к умению «выдерживать напряжение противоречия». Обязательным дополнением к учебникам в школе должна стать научно-популярная литература или, скажем, научно-популярные фильмы, которые бы знакомили школьников с самыми последними проблемами изучаемых наук. Но все это будет бесполезно, если изучение основ наук не будет дополнено знакомством с их практическим применением в общественном производстве.

Другими словами, уже в школе нужно приучать человека к тому, что жизнь обычно ставит перед людьми такие вопросы, готовых решений для которых в принципе быть не может.

Но что же тогда искал и находил Че Гевара в «Капитале» Маркса, особенно если учесть, что в этой книге не то, что о специфических проблемах, вставших перед кубинским или советским социализмом, не было написано ни слова, но и социализме о и коммунизме вообще упоминается разве что вскользь в нескольких абзацах?

Думается, что у «святого Карлоса» (примечательно, что в тех же самых письмах к матери Че называет Маркса и совсем фамильярно – Карлеситосом) Че Гевара выискивал совсем не готовые решения, а способы проникновения в сущность общественных проблем, притом проникновения под углом зрения революционного решения этих проблем. С самого начала Че Гевара был уверен, что чтение Маркса должно помочь ему «превратиться в настоящую боевую машину» в вопросах экономики. И надо сказать, что он и в самом деле оказался достойным учеником Маркса в области экономической науки. Такую смелость и такую глубину в понимании экономических проблем социализма сумели продемонстрировать только единицы из последователей Маркса во второй половине ХХ века. Нет, повторять соответствующие фразы Маркса могли многие, но уметь предложить конкретные решения коренных проблем социализма «здесь и сейчас» не умели, даже когда эти проблемы видели и критиковали рыночные методы управления в социалистической экономике. Именно поэтому решение этих проблем и откладывали на неопределенное будущее.

Че Гевара же умел действовать грамотно «здесь и сейчас». Он целился в самую сущность товарного производства, которая состоит в общественном разделении труда и обособленности производителей. Например, он предлагал заменить материальное стимулирование созданием условий для смены рода деятельности: «Ошибка СССР состоит в том, что материальный стимул понимается лишь в одном своём смысле капиталистическом, хотя и централизованном. Важно же показать трудящемуся его долг перед обществом и наказывать его экономически, если он его не выполняет. Когда же он даёт сверх должного, надо награждать его, поощрение может носить и материальный, и моральный характер, но в первую очередь должно выражаться в представлении возможности повысить квалификацию, перейти к работе на более высоком технологическом уровне»^[19].

Уже в этом одном абзаце – целая программа перехода к новому миру, где человек перестает быть функцией производства и превращается в его цель. А идей такого масштаба в экономическом теоретическом наследии Че Гевары много, и практически ни одна из них не подверглась пока серьезному изучению, не стала предметом научных и политических дискуссий, не получила даже самого элементарного распространения, не говоря уж о развитии.

И это при том, что экономические воззрения Че Гевары имеют для нас далеко не только историческое значение. Точнее, они имеют для нас именно историческое значение, но не в смысле науки истории, а в смысле исторического действия, которое, правда, вряд ли может быть успешным, если не будут извлечены уроки той истории, на материале которой делал свои неутешительные выводы Че Гевара.

Особое значение имеют эти замечания Че Гевары для современной Кубы, которая сегодня совершает свое «отступление». Сам факт того, что это отступление осуществляется организованно, а не представляет собой паническое бегство, как это было в СССР, разумеется, заслуживает всяческого уважения (было бы глупо в сложившихся условиях требовать от Кубы революционного наступления), но тем более важно, чтобы отступление не было принято кубинскими товарищами за принцип, то есть чтобы они не повторили предсказанную Че Геварой и исполнившуюся с устрашающей точностью судьбу Советского Союза.

И это не проблема Кубы. Кубинская революция с самого начала была и до сих пор остается этапом, моментом мировой пролетарской коммунистической революциии. И, соответственно, ее успехи или неудачи нужно уметь рассматривать как успехи и неудачи мировой революции. Одним из очень серьезных достижений кубинской революции, имеющим мировое значение, являются выработанные в ходе этой революции политэкономические идеи Эрнесто Че Гевары, которые еще пока только ждут вдумчивого исследования со стороны тех, кому небезразлично будущее этого мира.