Лула да Силва: у демократии нет лимитов

Речь в Сан-Бернарду-ду-Кампу

В субботу 7 апреля пополудни в Сан-Бернарду-ду-Кампу (штат Сан-Паулу) экс-президент Луис Инасиу Лула да Силва произнес свою последнюю речь, прежде чем явиться в федеральную полицию, подчиняясь ордеру на арест, выданному на этой неделе судьей первой инстанции Сержиу Мору. Выступая перед тысячами людей, сопровождавших его во время церемонии поминовения его жены Марисы, Лула поделился воспоминаниями о том, как начинал политический путь в профсоюзе металлургов региона ABC близ города Сан-Паулу, и обратился с вдохновляющим призывом к тем, кто верит в его политический проект. Далее – перевод этой исторической речи.

Lula dejó el acto llevado en brazos por el pueblo
(Créditos: Júlia Dolce, tomada de Brasil de Fato)

В 1979 г. этот профсоюз провел одну из самых выдающихся забастовок. И нам удалось добиться соглашения с автомобильной индустрией, которое было, возможно, наилучшим. У нас была Фабричная комиссия из 300 трудящихся, и было хорошее соглашение. Это соглашение я решил вынести на Ассамблею. Решил просить Фабричную комиссию прийти пораньше, чтобы побеседовать с рабочими. Ассамблеи я собирал по утрам, чтобы люди не были к вечеру немного выпившими, а то мы, когда немного выпьем, чересчур смелеем.

Трудящиеся должны решить сами

Но даже так не удалось этого избежать – кто-то принес в чемодане литр коньяку, и когда я отходил, принимал «дозу», чтобы промочить горло – вот этого сегодня не было. Мы начали ставить соглашение на голосование, и 100 тысяч человек на стадионе Вила-Эуклидес не приняли соглашение. Оно было лучшее из возможных. Мы не теряли ни дня отпуска, не теряли тринадцатой зарплаты и получали пятнадцать процентов прибавки. И этого добились мы. Но рабочие так раззадорились, что хотели 83 или ничего. Целый год трудящиеся называли нас штрейкбрехерами. Мы, Гильерме¹, стояли у ворот фабрики… (Лула делает приветственные жесты). Тогда, товарищи, мы этого добились… трудящиеся не одобрили соглашение… (перерыв для медицинской помощи кому-то из толпы). Я им говорил, что нам не удалось принять предложение, которое я считал хорошим, а рабочие тогда перестали уважать руководство профсоюза. Я шел к воротам фабрики – и никто не останавливался. А пресса писала: «Лула говорит, а трудящиеся его не слушают». Нам понадобился год, чтобы восстановить наш престиж среди этой категории. И мне думалось не без мстительного настроения: «Трудящиеся думают, что они могут бастовать 100 дней, бастовать 400 дней, что они пойдут до конца. Ладно, в 1980-м проверим». И мы провели величайшую забастовку в нашей истории. Величайшую забастовку. 41 день бастовали. На 17-й день забастовки я был арестован, и через несколько дней трудящиеся начали выходить из забастовки, а наши – помню Туму, помню доктора Алмира и еще Теотониу Вилелу – пришли ко мне в тюрьму и говорят: «Лула, Вы должны кончать с забастовкой, Вы должны посоветовать им кончать с забастовкой». А я говорил: «Не стану я кончать с забастовкой. Трудящиеся должны решить сами».

Конкретные данные таковы: никто не выдержал 41 день, потому что на практике товарищу надо было платить за молоко, надо было оплачивать счет за электричество, надо было платить за газ, жена начинала требовать денег на хлеб – тогда он начинал испытывать давление и не выдерживал. Но вот юмор – от поражения мы, не выиграв экономически, выиграли гораздо больше, чем если бы экономически выиграли. Это значит, что не деньги решают проблему забастовки, не 5%, не 10%, – тут дело в политической теории, в политическом знании и в политической направленности забастовки.

Сейчас мы находимся почти в такой же ситуации. Почти в такой же ситуации. Меня судят, и я говорю ясно: «На процессе по поводу моей квартиры я – единственный человек, которого судят за квартиру, которая не моя». И он² знает, что «Глобу» лгала, когда говорила, что она моя. Федеральная полиция, проводя антикоррупционное расследование, лгала, что она моя; министерство внутренних дел, выдвигая обвинение, лгала, что она моя; я думал, Мору разберется в этом, а он солгал, что она моя, и приговорил меня к девяти годам тюрьмы. Поэтому я как гражданин возмущен – я уже немало сделал за свои 72 года. Но я не прощаю им того, что они распространили в обществе мысль, будто я вор. Они дали первенство бандитам, чтобы замазать взятками целую Бразилию. Дали первенство бандитам, которые зовут нас «петральяс»³. Они дали первенство тем, кто создал почти что климат войны, отрицая в этой стране политику. А я целыми днями твержу: никто из них, никто из них, не имеет мужества, и никто не спит со спокойной совестью честного человека, сном невинного человека, как сплю я. Никто из них (аплодисменты).

Я не стою над юстицией. Если бы я не верил в юстицию, я бы не создавал политическую партию. Я бы предлагал в этой стране революцию. Но я верю в юстицию, в справедливую юстицию, в такую юстицию, которая ведет процесс, базируясь на материалах процесса, базируясь на информации обвинения, защиты, на конкретных доказательствах. Чего я не могу принять, это такого прокурора, который усаживается под юпитеры и заявляет по телевидению, что ПТ – преступная организация, которая родилась, чтобы грабить Бразилию, и что Лула – самая важная фигура этой партии, ее руководитель, а раз он ее руководитель, говорит прокурор, «я не нуждаюсь в доказательствах, у меня есть убеждение». Я хочу, чтобы он оставил свое убеждение для их спектаклей, для их адептов, а не для меня. Уж, конечно, вор не стал бы требовать доказательств. Он бы с поджатым хвостом, с закрытым ртом молил прессу не называть его имени. А меня больше 70 часов пережевывает «Жорнал Насионал». Журнальных обложек с нападками на меня больше 70. А еще тысячи страниц газет и новостных выпусков с нападками на меня. Я рекордсмен по нападкам на меня. Еще и «Бандейрантес» атакует меня, и провинциальные радиостанции тоже. Чего они все не понимают, это того, что чем больше на меня нападают, тем больше крепнет моя связь с бразильским народом.

Я их не боюсь. Говорил даже, что мне хотелось бы провести с Мору дебаты по поводу обвинений, которые он против меня выдвинул. Мне бы очень хотелось, чтобы он предъявил хоть какие-то доказательства. Я бросал вызов судьям TRF-4: пусть приходят на дебаты в какой угодно университет, на какой угодно курс, и докажут, какое преступление я совершил в этой стране. Иногда возникает впечатление, что все дело в том, что я создаю мечты. Уже давно у меня была мечта: страной можно управлять, вовлекая миллионы и миллионы бедняков в экономику, приводя миллионы людей в университеты, создавая миллионы и миллионы рабочих мест. Я мечтал. Мечтал, что, может быть, металлургу без университетского диплома удастся позаботиться об образовании больше, чем те дипломированные и прошедшие конкурс, что правили страной и отвечали в ней за образование. Мечтал, что для нас станет возможно уменьшить детскую смертность, обеспечив молоко, фасоль и рис, чтобы дети могли есть каждый день. Мечтал, что станет возможно студентам с периферии учиться в лучших университетах страны, чтобы у нас были судьи и прокуроры не только из элиты; еще немного – и у нас будут судьи и прокуроры, родившиеся в фавеле Элиополис, родившиеся в Итакере, родившиеся на периферии. У нас будет много выпускников из Движения безземельных, из Движения бездомных трудящихся, из Единого профцентра трудящихся.

Я совершил это преступление.

Я совершил это преступление, и они не хотят, чтобы я продолжал его совершать. Из-за этого преступления они ведут против меня уже десять процессов. Все из-за этих преступлений: привел в университет бедняков, привел в университет черных, бедняки стали есть мясо, покупать автомобили, летать на самолетах, у бедняков есть свои малые земледельческие хозяйства, они становятся микропредпринимателями, имеют свои дома. Если это и есть преступление, которое я совершил, – я хочу сказать, что буду и дальше оставаться в этой стране преступником, потому что сделаю гораздо больше. Сделаю гораздо больше.

[Народ начинает скандировать «Лула, воин бразильского народа!]

Сажают только бедных, богатых не сажают

Товарищи, в 1990-м, в 1986-м я был депутатом конституционной ассамблеи, получившим голосов больше всех в истории страны. И мы для себя открыли – вот товарищи Мануэла⁴ и Иван были уже тогда в ПТ, – что пошел некий ропот, будто власть в партии имеют только те, у кого есть депутатский мандат. А у кого нет мандата… (приветствует товарищей). Тогда, товарищи, когда я почувствовал в народе ропот, будто в ПТ ценят только того, кто депутат. И вот, Мануэла и Гильерме, знаете, что я сделал? Перестал быть депутатом. Потому что хотел доказать ПТ, что останусь самой важной фигурой в ПТ и без мандата, что если кто захочет выиграть у меня в ПТ, то для этого есть только один способ: работать больше меня, и чтобы народ любил его больше меня, ведь у кого нет любви народа, те не выиграют. Так вот, и сейчас мы ведем деликатную работу. Наверно, я переживаю момент наибольшего негодования, какое может пережить человек. Нелегко вынести то, что вынесла моя семья. Нелегко то, что выносят мои дети. Нелегко то, что вынесла Мариса, и я хочу сказать, что аморальность и низость прессы и МВД в отношении нее ускорили смерть Марисы. Я в этом уверен. Думаю, у этой публики нет детей, нет души и нет понятия о том, что чувствует мать или отец, когда видит, как их ребенка убивают, как на него нападают. Тогда, товарищи, я решил держать голову повыше. Пусть не думают, что я против «Автомойки»⁵, нет. Если «Автомойка» арестовывает бандитов, то и должна арестовывать бандитов, грабителей, и должна сажать их. Мы все этого хотим. Мы все всю жизнь говорили: «Сажают только бедных, богатых не сажают». Все мы так говорили. И я хочу, чтобы продолжали сажать богатых. Этого я хочу. Так в чем же проблема? В том, что вы не можете делать суды подчиненными прессе. Вы же по сути – по сути – разрушаете в обществе людей, разрушаете образ людей, а потом судьи начинают судить и говорят: «я не могу идти против общественного мнения, которое просит нас охотиться на них». Кто хочет голосовать на базе общественного мнения, пусть снимает мантию и выдвигается кандидатом в депутаты, пусть выбирает себе политическую партию и становится кандидатом. А сейчас мантия – это пожизненное занятие. Гражданин должен голосовать только на базе материалов процесса; с другой стороны, я думаю, что член Верховного суда не должен декларировать, как он будет голосовать. В США голосование заканчивается, и вы не знаете в точности, за кого проголосовал гражданин, чтобы он не был жертвой давления.

Представьте себе, что человека обвиняют в смерти самоубийцы, а он не убийца. Чего хочет семья умершего? Его смерти, его осуждения. Тогда судья должен иметь, в отличие от нас, более холодную голову, большую ответственность, чтобы обвинять или осуждать. МВД – учреждение очень сильное. А туда приходят ребята, совсем молодые, – проходят курс права, потом три года по конкурсу, раз отец может платить; этим ребятам надо бы узнать немного о жизни, немного о политике, прежде чем делать то, что они делают с бразильским обществом. Есть такая вещь, как ответственность. И не подумайте, что, когда так говорю, я против. Я был президентом и назначал четверых прокуроров, и всякий раз, вводя в должность, выступал и говорил: «Чем сильнее учреждение, тем ответственнее должны быть его члены». Вы не можете осудить человека посредством прессы, чтобы потом предать его суду. Помните, когда я давал показания в Куритибе, я сказал Мору: «Вы не в состоянии оправдать меня, потому что «Глобу»⁶ требует, чтобы Вы меня осудили, и вы меня осудите».

Думаю, что и TRF4, и Мору, и «Автомойка», и сеть «Глобу» спят и видят одно и то же. Дело, во-первых, в том, что переворот не закончился на Дилме. Переворот завершится только тогда, когда они добьются, чтобы Лула не мог быть кандидатом в президенты республики в 2018 г. Не то чтобы я им не буду, но они не хотят моего участия, ведь у каждого есть возможность быть избранным – а они не хотят, чтобы Лула снова стал президентом, поскольку для них бедняки не могут иметь прав. Бедняк не может есть мясо первого сорта, не может летать самолетом. Он не может учиться в университете. Согласно их логике, бедняк рожден, чтобы есть второсортную пищу и иметь второсортные вещи.

Итак, товарищи, еще одна их мечта – это фотография арестованного Лулы. Воображаю, с каким восторгом «Вежа»⁷ поместит на обложку фото, где я в тюрьме. Они испытают прямо сексуальное наслаждение.

Они не знают, что проблема этой страны не носит имя Лула, проблема этой страны – это вы. Совесть народа – Партия трудящихся, Компартия Бразилии, Движение безземельных, Движение бездомных – вы знаете, что это много людей.

Они распорядились отправить меня в тюрьму. Скажу вам одну вещь: я подчинюсь ордеру на арест. Подчинюсь, потому что хочу осуществить передачу ответственности. Думают, что все происходящее в стране происходит по моей вине. Меня уже приговаривали к 3 годам тюрьмы, так как судья из Манауса пришел к выводу, что мне не нужно оружия – у меня разящий язык, вот меня и надо заставить замолчать, ведь если меня не заставят замолкнуть, я продолжу говорить такие вещи, как «пантере пора идти на водопой», и если крестьяне убьют кого из землевладельцев, то подумают, что это я дал кодовый сигнал.

Меня пытались арестовать за препятствование юстиции, но не добились этого. А теперь хотят упрятать в тюрьму предварительного заключения, и это очень серьезно, потому что мне отказано в habeas corpus⁸. Ваккари в тюрьме уже три года. Марселу Одебрехт⁹ потратил 400 миллионов реалов [120 миллионов долларов], и так и не получил habeas corpus. Я не потратил ни гроша. Но я пойду туда, веря: они впервые убедятся в том, что я говорю каждый день. Они не знают, что проблема этой страны не носит имя Лула, проблема этой страны – это вы. Совесть народа – Партия трудящихся, Компартия Бразилии, Движение безземельных, Движение бездомных – вы знаете, что это много людей. И как сказала наша покровительница и как я говорю во всех выступлениях, нет смысла останавливать мою мечту, ведь когда я перестану мечтать, то продолжу мечтать вашими головами и вашими мечтами. Нет смысла! Они думали, что, случись с Лулой инфаркт, все кончится, – это глупость, потому что мое сердце будет биться в ваших сердцах, а бразильских сердец миллионы.

Нет смысла! Они думали, что остановят меня, – я не остановлюсь, потому что я – не только человек, я – идея, идея, смешанная с вашими идеями. Я уверен, что товарищи из Движения безземельных, из Движения бездомных, товарищи из Единого профцентра трудящихся и из всего профдвижения знают – и вот доказательство: я подчинюсь ордеру, а каждому из вас – Панчито, Пепито, Хуанито или Альбертито –всем, отныне и впредь, надо превратиться в Лулу и идти вперед. Делать то, что надо делать, – каждый день! Каждый день! Они должны знать, что смерть одного бойца не задержит революцию. Они должны это знать. Они должны это знать. Они должны знать, что мы будем по-настоящему регулировать средства коммуникации, чтобы народ не был каждый день жертвой их лжи. Они должны знать, что вы, может быть, даже умнее меня. Жгите шины, выходите на демонстрации, занимайте земли на селе и в городе. Казалось нелегко занять землю в Сан-Бернардо, но завтра вы получите известие, что добились земли, которую занимали.

Товарищи, у меня была возможность, когда я был в Уругвае, на границе между Ливраменту и Риверой, – люди говорили: «Послушайте, Лула: притворитесь, будто хотите купить виски, и уезжайте в Уругвай с Пепе Мухикой¹⁰, и больше не возвращайтесь в Бразилию, просите политического убежища. Можете также укрыться в посольстве Боливии, Уругвая, России и оттуда продолжайте говорить…». Но возраст мой уже не для этого. В мои годы я буду противостоять им, соглашаясь подчиниться ордеру. Хочу знать, сколько дней они будут думать, что арестовали меня, и чем дольше я там останусь, тем больше Лул родятся в этой стране и тем больше людей выйдет сражаться за эту страну, поскольку у демократии нет лимитов, нет точного часа для боя. Я сказал товарищам: если бы это зависело от моей воли, я бы не являлся, но я явлюсь, потому что они могут с завтрашнего дня начать говорить, будто я беглец, будто Лула скрывается – нет уж! Я не скрываюсь, я иду туда, чтобы знали, что я не боюсь, что я не стану бежать, чтобы знали, что я докажу свою невиновность. Пусть они делают что хотят. Приведу слова, которые написала одна 10-летняя девочка из города Катандува в 1982 году – у этой фразы нет автора. Сильные могут убить одну, две или три розы, но никогда не смогут задержать весну. Они должны знать, что мы хотим больше жилищ, больше школ, меньше смертности; мы не хотим, чтобы повторялись такие зверства, как убийство Мариэль¹¹ в Рио-де-Жанейро и черных детей этой страны. Мы не хотим больше смертей от недоедания. Мы не хотим впредь, чтобы у молодых не было надежды поступить в университет – ведь эта страна так наглупила, что по числу университетов была последней в мире. Последней! Все беднейшие страны уже имели университеты, но эти не хотели, чтобы бразильская молодежь училась. Говорили, что это слишком дорого, – надо спросить, сколько нам стоило не открыть университеты еще 50 лет назад.

Хочу, чтобы знали, что я очень горжусь, глубоко горжусь тем, что был президентом республики, создавшим больше всего университетов в истории страны, чтобы показать этой публике: нечего смешивать интеллигентность с числом лет в школе, это не интеллигентность, это знания. Интеллигентность – это чувство локтя, интеллигентность – это когда вы не боитесь обсуждать с товарищами, каковы приоритеты, а приоритет – это гарантировать, чтобы страна снова обрела гражданственность. Пусть не продают Петробраз¹²! Проведем новую Конституционную ассамблею! Отменим закон о нефти, который они готовят! Не допустим продажи Национального банка экономического и социального развития, Федеральной экономической кассы, не позволим разрушить Банк Бразилии! Укрепим семейное земледелие, дающее стране 70% продуктов, которые мы едим!

И с этой верой, товарищи, с поднятой головой, так же, как здесь говорю с вами, пойду туда и скажу уполномоченному: я в вашем распоряжении. Уже через несколько дней история покажет, что преступление совершили уполномоченный, обвинивший меня, судья, судивший меня, и МВД, который вел себя со мной легкомысленно. Поэтому, товарищи, в моем сердце есть место не для всех, но хочу, чтобы вы знали: если есть что-то, что я научился любить в этом мире, то это – моя связь с народом. Когда я пожимаю руку кому-то из вас, когда обнимаю вас … вот теперь целую мужчин и женщин одинаково… когда целую кого-то из вас, то без задней мысли – целую потому, что, когда был президентом, то говорил: я вернусь туда, откуда вышел. Я знаю, кто мои вечные друзья и кто друзья временные. Те, в галстуках, что меня доискивались, – теперь исчезли. А со мной те, кто были мне друзьями прежде, чем я стал президентом республики. Те, кто со мной ел бычий хвост в баре Зелао, ел поленту с курятиной в квартале Демарши, хлебал в Зелао вареный из костей бульон «мокото», – они остаются мне друзьями. Это те, у кого хватает смелости самим взять землю, чтобы построить жилье; это те, у кого хватает смелости организовать забастовку против пенсионной реформы; это те, кто занимает земли на селе, чтобы вести производящее хозяйство, те, которым нужно государство.

Товарищи, хочу сказать вам еще одно. Вы почувствуете, что я выйду из этой ситуации гораздо большим, более сильным, более настоящим, и неповинным, потому что я хочу доказать, что это они совершили преступление, политическое преступление, преследуя человека, за которым 50 лет политической истории – истории, за которую я очень благодарен. Мне нечем отплатить за благодарность, любовь и уважение, которые вы мне посвящали все эти годы. Хочу сказать вам, Гильерме и Мануэла, вам обоим, что для меня гордость – принадлежать к поколению, которое уже подходит к своему финалу, и видеть появление в стране двоих молодых, оспаривающих право быть президентом республики. За это – крепкое объятие, и знайте, что эта шея не гнется, что я выхожу отсюда, подняв голову и расправив грудь, так как я докажу свою невиновность. Обнимаю вас, товарищи, спасибо, большое спасибо за все, в чем вы мне помогли. С любовью целую вас, большое спасибо!

источник
ссылка

Перевод А.В. Харламенко

Примечания