200 лет назад, 21 ноября 1818 года, в городке Аврора (Орора), штат Нью-Йорк, родился Льюис Генри Морган (1818–81), благородный и вдумчивый исследователь жизни культурно отсталых народов. Ровесник Маркса, он внёс такой же решающий вклад в этнографию и историческую науку, какой внесли в биологию Чарльз Дарвин и в политическую экономию Карл Маркс. Собственно, он открыл цивилизованному человечеству целый мир и, вдобавок ко всему, он независимо от основоположников марксизма вплотную приблизился к материалистическому пониманию истории.
С детства Льюис дружил со сверстниками-индейцами из соседней ирокезской деревни, хорошо познав быт и культуру аборигенов Нового Света. Выучившись на адвоката, в 1847 году Морган отстоял интересы этого племени – племени сенека: он добился в Вашингтоне расторжения жульнического договора, по которому некая компания скупила земли, которыми пользовались индейцы. За этот великодушный поступок настоящего друга ирокезы окончательно признали молодого человека своим: они усыновили его и торжественно приняли его в род Ястреба, дав Льюису индейское имя Лежащий Поперёк – такое имя указывало на его роль посредника, «мостика» между их племенем и «белыми». Став полноправным индейцем, Льюис Г. Морган был посвящён старейшинами в такие секреты их общественного бытия, их верований и прочих сторон их жизни, которые были совершенно недоступны для остальных «белых». Таким образом, Морган исследовал этнографию американских индейцев настолько полно и обстоятельно, как никто другой из учёных «западного мира». Как результат, свет увидела его первая книга: «Лига ирокезов» (1851), до сих пор остающаяся основным источником сведений по этнографии этого народа.
При этом у него имелось ещё одно важнейшее качество учёного: способность к обобщению. Он последовательно шёл от изучения ирокезов к изучению индейцев Северной Америки вообще – далее он, списываясь с коллегами, начал изучать жизнь других отсталых народов нашей планеты – и, в конце концов, он заинтересовался древнейшей историей: историей древних греков, римлян и германцев. И у всех народов, стоящих на низких ступенях развития, – будь то племена, современные ему и проживающие в различных уголках Земли, или же древние народы, описанные в трудах античных историков, – Морган обнаружил общие черты в их социальной организации. Он открыл род как основную ячейку первобытнообщинного общества.
Разработав весь этот материал, учёный пришёл к выводу, который нам сегодня кажется самоочевидным, но до которого до него так никто толком и не дошёл: о том, что «дикие» и «варварские» племена Америки, Африки и Австралии живут так же, как жили наши далёкие предки. Иначе говоря, родоплеменной строй – необходимый этап в истории каждого народа, это первоначальная стадия во всеобщей истории.
Родоплеменной строй – необходимый этап в истории каждого народа, это первоначальная стадия во всеобщей истории.
Результаты своих многолетних исследований Льюис Генри Морган изложил в 1877 году в основополагающем труде «Древнее общество» («Ancient Society, or Researches in the Lines of Human Progress from Savagery through Barbarism to Civilization»). Обращает на себя внимание, что это была у Моргана такая же «книга всей его жизни», которой автор отдал бóльшую часть отмерянных ему годов, какой в тот же исторический момент было «Происхождение видов…» для Ч. Дарвина и «Капитал» для К. Маркса. Создание новой науки требует долгой и кропотливой работы, осмысления множества многообразных фактов, оно не терпит поспешности – даже при угрозе того, что тебя опередит кто-то другой, как это чуть было не случилось с Дарвином. В один ряд с Дарвином и Марксом Льюиса Генри Моргана поставил сам Фридрих Энгельс. «Это вновь сделанное открытие первоначального рода… имеет для первобытной истории такое же значение, как теория развития Дарвина для биологии и как теория прибавочной стоимости Маркса для политической экономии», – пишет Энгельс в работе «К истории первобытной семьи (Бахофен, Мак-Леннан, Морган)», представляющей собой предисловие к четвёртому изданию его книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
В основном же, написанном для первого издания книги, предисловии Энгельс так характеризует значение работ учёного: «Великая заслуга Моргана состоит в том, что он открыл и восстановил в главных чертах эту доисторическую основу нашей писаной истории и в родовых связях североамериканских индейцев нашёл ключ к важнейшим, доселе неразрешимым загадкам древней греческой, римской и германской истории. Его сочинение – труд не одного дня. Около сорока лет работал он над своим материалом, пока не овладел им вполне. Но зато и книга его – одно из немногих произведений нашего времени, составляющих эпоху».
Льюис Генри Морган действительно, без преувеличения создал новую науку.
Ведь до него, в самом деле, люди имели самые смутные представления о том, как жили их далёкие предки, как было устроено их общество. Достаточно сказать, что представители классической буржуазной политэкономии, такие как Адам Смит, склонны были считать «первобытным обществом» мелкое товарное производство!
Представители классической буржуазной политэкономии, такие как Адам Смит, склонны были считать «первобытным обществом» мелкое товарное производство
Даже Маркс и Энгельс пишут в «Манифесте» 1848 года о том, что «история всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» [здесь выделено мной – К. Д.]. Получается, классовая борьба, а значит – и классы, были всегда! И лишь в примечании к английскому изданию 1888 года Энгельс уточняет, что речь у них идёт об истории, «дошедшей до нас в письменных источниках». А далее Ф. Энгельс поясняет, что история первобытного общества была основательно исследована уже после опубликования их «Манифеста», особо отмечая, опять же, заслуги Льюиса Генри Моргана: «Внутренняя организация этого первобытного коммунистического общества, в её типической форме, была выяснена Морганом, увенчавшим дело своим открытием истинной сущности рода и его положения в племени. С разложением этой первобытной общины начинается расслоение общества на особые и в конце концов антагонистические классы». Стало быть, работы Моргана заставили и Маркса с Энгельсом подкорректировать свои былые воззрения, несколько по-иному взглянуть на историю человеческого общества.
Вся трудность в понимании истории древнейшего общества была обусловлена именно тем, что это была бесписьменная история. О «седой старине» люди знали исключительно из старых книг – из трудов Геродота и других античных историков, да ещё из священных книг, таких как Ветхий Завет. А письменность-то возникла как раз одновременно с возникновением классового общества и государства – потому что потребность фиксировать «на бумаге» какие-то сведения (например, об уплате податей) сильнее всего диктовалась потребностями государственного управления.
«Бумага» зафиксировала в античности лишь самые последние стадии в истории первобытного общества, когда происходило разложение родоплеменных порядков, – ценные сведения об этом содержатся в поэмах Гомера, в сочинениях Гая Юлия Цезаря и Тацита. Причём и сообщения в этих книгах об общественном устройстве ахейцев и германцев читатели, очевидно, воспринимали с точки зрения их – давно устоявшихся уже – общественных порядков, с точки зрения их представлений об обществе, основанном на господстве частной собственности и наличии публичной государственной власти со всеми её институтами. Такие исторически ограниченные представления всегда довлеют над людьми той или иной эпохи: так, человек рабовладельческой формации не мог представить себе общества без рабства, а для «обычного» современного человека немыслимо общество без товарно-денежных отношений. Это обстоятельство, надо думать, весьма препятствовало тому, чтобы «вычитывать» у Гомера и Тацита то, что там в действительности написано, – то есть видеть там действительные общественные отношения той поры, а не искажённые «проекцией сегодняшнего дня». Видеть, например, военных вождей, подчинённых ещё воле народного собрания, – а вовсе не полноправных царей, самодержцев.
Не очень-то помогала и археология. Ещё в античные времена и в Средние века люди нередко находили каменные топоры, наконечники стрел и разные орудия, удивительно напоминавшие привычные орудия из железа, – и не понимали, что это такое! Такие находки трактовались как порождения сверхъестественных сил – их объявляли «громовыми топорами» и «остриями молний», и им даже поклонялись. Согласитесь, это весьма забавно: люди обожествляли творения рук их намного более примитивных предков! Лишь в эпоху Возрождения некоторые учёные стали догадываться, что имеют дело с оружием и орудиями труда древнейших людей.
Предпосылки к познанию истории первобытного общества создали Великие географические открытия XV – XVIII веков, вообще неимоверно раздвинувшие кругозор, «горизонты мышления» европейцев: конкистадоры и моряки, купцы и христианские миссионеры оставили описания культуры, быта, обычаев, верований «дикарей» – попутно, правда, их истребляя и порабощая! Тогда-то и обнаружилось, что каменные топоры и проч., находимые в Европе, точь-в-точь похожи на топоры этих самых «дикарей». А значит, и изготовлены эти орудия были точно такими же дикарями, обитавшими когда-то и в нашем цивилизованном сегодня Старом Свете!
Особую ценность имели показания тех европейцев, которые длительное время прожили в отсталых племенах, увидев их жизнь изнутри. Ещё задолго до Моргана, в начале XIX века, целых 32 года среди австралийских аборигенов провёл беглый каторжник Уильям Бакли – в 1835 году была опубликована книга его воспоминаний.
Тут нельзя, конечно, не вспомнить и о нашем Николае Николаевиче Миклухо-Маклае (1846–88). Все знают его как русского путешественника, подружившегося с папуасами, хотя вообще-то Миклухо-Маклай обследовал жизнь туземцев в очень широком географическом круге, включавшем в себя также полуостров Малакка, Индонезию и Филиппины, Меланезию и Микронезию. Его, как учёного-этнографа, отличала особенная точность наблюдений, а с Морганом Миклухо-Маклая роднит его человечность, отношение к культурно отсталым в силу определённых причин людям как к равным себе по своим умственным и моральным качествам, стремление защитить их от произвола и угнетения колонизаторов. У Н. Н. Миклухо-Маклая это вылилось в попытку организации «русской колонии» на Новой Гвинее в лучших традициях утопического социализма и порывов передовой русской интеллигенции.
Николай Миклухо-Маклай
Впрочем, западноевропейским учёным делать из результатов наблюдений за туземцами далеко идущие выводы, конечно же, очень мешали европоцентризм их мышления и «чувство расового превосходства белого человека». Мысль о том, что «мы» и «они» развиваемся по одним законам, не могла даться легко. И наука долго не шла дальше отдельных догадок. Но они были. Так, например, Жозеф Франсуа Лафито (1670–1740), французский миссионер, изучавший быт североамериканских индейцев, уже впервые высказал ту мысль, что в обычаях индейцев можно найти объяснение отдалённого прошлого народов Европы. К идее о том, что отсталые народы принадлежат к ранней стадии прогрессирующего развития человечества, приходили и французские просветители-материалисты – Вольтер, Жан Кондорсе.
Вопрос смог сдвинуться с места лишь в середине XIX века, когда философия выработала всестороннюю теорию развития – диалектику и идея развития природы и общества завладела умами учёных, независимо от того, владели они диалектикой или нет. Несомненна связь между созданием учения о первобытном обществе и эволюционной теорией Ч. Дарвина. В середине столетия оживляется археология – а на сопоставлении её данных с данными этнографии, собственно, и выстраиваются все наши знания о первобытном обществе. В 1836 году датский учёный Кристиан Томсен (1788–1865), повторяя давнюю догадку Тита Лукреция Кара, делит историю материальной культуры человечества на каменный, бронзовый и железный века.
Как раз во времена Дарвина и Моргана, Маркса и Энгельса было сделано большое количество крупнейших археологических находок, коренным образом изменивших научные представления о жизни древних людей. В частности, было открыто первобытное искусство (росписи в пещере Альтамира, Испания, открытые в 1876 году – хотя они долго ещё оспаривались, считались фальсификацией; и др.) – то есть нам приоткрылся особенный духовный мир наших пращуров-троглодитов.
В авангарде изучения первобытного общества, так или иначе, двигались люди прогрессивных взглядов, проявлявшие интерес к историзму и диалектике – и даже к учению марксизма. Н. Г. Чернышевский ещё за два десятилетия до публикации книги Моргана – в 1855 году – высказал схожую идею о закономерности развития человечества от дикости к цивилизации. В 1883-м Николай Иванович Зибер (1844–88) – киевский профессор, первый популяризатор в России «Капитала» – издал «Очерки первобытной экономической культуры». Это была одна их первых работ по экономике первобытного общества, в которой рассматривались такие явления, как коллективное производство и потребление у первобытных людей, общинные формы владения землёй у всех народов на достаточно низких ступенях их развития.
Как было уже отмечено, Л. Г. Морган в целом стоял на материалистическом понимании истории человеческого общества, придя к нему независимо от К. Маркса и Ф. Энгельса. «…Морган в Америке по-своему вновь открыл материалистическое понимание истории, открытое Марксом сорок лет назад, и, руководствуясь им, пришёл, при сопоставлении варварства и цивилизации, в главных пунктах к тем же результатам, что и Маркс» [Ф. Энгельс. «Происхождение семьи…», предисловие]. Так, возникновение и развитие частной собственности он связывал с увеличением «числа изобретений и открытий». На развитии средств труда и способов добывания средств к существованию, на достижении человеком последовательных ступенек в развитии производительных сил Морган и построил свою периодизацию истории человечества – с делением её на эпохи дикости, варварства и цивилизации – и далее с выделением в составе первых двух эпох трёх ступеней: низшей, средней и высшей.
Искусство в этом производстве имеет решающее значение для степени человеческого превосходства и господства над природой
Таким образом, в основе человеческой истории, по Л. Моргану, лежит именно развитие производительных сил, определяющее все отношения между людьми, развитие форм организации семьи и общества, приводящее в итоге к возникновению государства. «Искусство в этом производстве [в производстве средств к жизни – К. Д.] имеет решающее значение для степени человеческого превосходства и господства над природой… Все великие эпохи человеческого прогресса более или менее прямо совпадают с эпохами расширения источников существования», – писал он. Морган выделил такие ключевые, эпохальные изобретения, поднимавшие человека на более высокие ступени развития, как открытие огня, изобретение лука и стрел, гончарного ремесла, приручение животных и введение в культуру растений, освоение металлов – меди, бронзы и в итоге железа, создающего уже цивилизацию.
Историзм мышления Л. Г. Моргана ярко проявляется в его учении о развитии института семьи. Вплоть до его времени господствовало представление, идущее ещё из Библии и от Аристотеля: о том, что патриархальная семья, основанная на полной власти в ней мужа – отца семейства, – это и была изначальная форма семьи. Морган же, опираясь на труды предшественников (таких, как Иоганн Якоб Бахофен) показал историческое развитие семьи: от форм группового брака, господствующего при дикости, – через парную семью, присущую варварству, – к моногамии цивилизации.
При этом Морган обнаруживает возможность исследовать такие древнейшие формы семьи, которые не сохранились даже в наиболее отсталых уголках мира, – но это можно делать, анализируя принятые у отсталых племён системы родства. Ведь сознание, отражающее общественное бытие, инерционно! «Семья, – утверждает Л. Г. Морган, – активное начало; она никогда не остаётся неизменной, а переходит от низшей формы к высшей, по мере того как общество развивается от низшей ступени к высшей. Напротив, системы родства пассивны; лишь через долгие промежутки времени они регистрируют прогресс, проделанный за это время семьёй, и претерпевают радикальные изменения лишь тогда, когда семья уже радикально изменилась». «И точно так же, – добавляет Маркс в своём конспекте книги Моргана, – обстоит дело с политическими, юридическими, религиозными, философскими системами вообще». Эту диалектику форм семьи и систем родства развивает далее Фридрих Энгельс: «В то время как семья продолжает развиваться, система родства окостеневает, и пока последняя продолжает существовать в силу привычки, семья перерастает её рамки. Но с такой же достоверностью, с какой Кювье по найденной около Парижа сумчатой кости скелета животного мог заключить, что этот скелет принадлежал сумчатому животному… – с такой же достоверностью можем мы по исторически дошедшей до нас системе родства заключить, что существовала соответствующая ей вымершая форма родства».
«Отпечатки былой жизни» остаются и в языке. В «Происхождении семьи…» Фридрих Энгельс обосновывает свою точку зрения о том, что приручение животных произошло раньше окультуривания растений, тем, что в индоевропейских (у него – «арийских») языках имеются общие слова для обозначения домашних животных, но их нет для обозначения культурных растений. Правда, означенное мнение Энгельса сомнительно – такая точка зрения была вообще очень распространена в его времена, однако позже открылись факты, противоречащие ей. Существует, скажем, гипотеза о том, что раньше всего из растений был введён в культуру в тропиках банан – и произошло это ещё в мезолите, тогда как основная масса растений и животных была окультурена и приручена в неолите. То, что верно для индоевропейских народов, предками которых были скотоводы-кочевники, не обязательно ведь верно вообще.
Но факт то, что многие исторические явления зафиксированы в языках – и их можно изучать, осуществляя сравнительное изучение языков, реконструируя т. н. праязыки. Скажем, по общности слов, обозначающих те или иные виды животных и растений, учёные пытаются – зная ареалы распространения в древности данных видов животных и растений – определить географическое расположение прародины индоевропейцев (в лингвистике известны «лососевый» и «буковый» аргументы).
Или такой интереснейший факт. В большинстве языков мира три лица: «я», «ты» и «он/она». Но в языке индейцев блэкфут (Северная Америка) лиц четыре: там различаются «он, свой, из своего рода» и «он, чужой, из чужого рода». В словесной форме своей язык отразил главную особенность общественного строя этих людей!
Далее, если существующая ныне форма семьи не существовала извечно, то она и не будет существовать всегда, в неизменном виде. Семья развивается, и об этом замечательно пишет Льюис Генри Морган: «если признать тот факт, что семья последовательно прошла через четыре формы и находится теперь в пятой, то возникает вопрос, может ли эта форма сохраниться на длительный срок в будущем? Ответ возможен только один – она должна развиваться по мере развития общества и изменяться по мере изменения общества, точно так же, как это было в прошлом. Являясь продуктом определённой общественной системы, она будет отражать состояние её развития. Так как моногамная семья за период с начала цивилизации усовершенствовалась… то можно… предполагать, что она способна к дальнейшему совершенствованию, пока не будет достигнуто равенство полов. Если же моногамная семья в отдалённом будущем окажется не способной удовлетворять потребности общества, то невозможно заранее предсказать, какой характер будет иметь её преемница». Морган, будучи всё-таки, в общем-то, буржуазным учёным, не видит конкретного будущего семьи, однако он целиком осознаёт неизбежность развития этого важнейшего общественного института.
Развитие буржуазного общества после Моргана и Энгельса вправду привело к юридическому, формальному равноправию полов, к ликвидации всяких пережитков «патриархальности». Но сегодня мы воочию наблюдаем – в особенности на Западе – острый кризис, крах, гибель буржуазной семьи, извращение самого понятия семьи – что является проявлением общего кризиса капитализма. И очевидно также то, что существующая семья не способна более удовлетворять объективные потребности общества – поскольку катастрофически падает рождаемость, нарушено нормальное воспроизводство народонаселения. Значит, необходим переход к какой-то новой форме семьи, которая бы соответствовала более высокому общественному строю, призванному сменить капитализм, – да, можно спорить о том, какой эта новая семья будет, но несомненно то, что человечество не может вернуться к патриархальной семье, к «домострою» и затворничеству женщин, за что так ратуют всякого сорта консерваторы. Думается, эта новая форма семьи может – и должна! – сложиться единственно на основе преодоления товарно-денежных отношений, определяющих сегодня и отношения людей в семье, – подобно тому, как моногамия формировалась по мере утверждения частной собственности и доминирования мужчины в хозяйстве.
Интерес, проявленный к теории Льюиса Генри Моргана Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, легко объясним. Первым «за Моргана взялся» Маркс, в 1880–81 годах составивший объёмистый конспект «Древнего общества», в котором выписки из первоисточника сопровождаются критическими замечаниями Маркса и его собственными мыслями о процессах развития древнего общества. Однако ему не суждено было написать задуманную им книгу – это сделал на основе его конспекта Энгельс; по его словам, то было «в известной мере выполнение завещания» Маркса.
Свой классический труд «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс написал весной 1884 года и впервые издал осенью того же года в Цюрихе. В дальнейшем он дорабатывал книгу, используя новейшие данные, в том числе работы русского учёного Максима Ковалевского (1851–1916). Итогом стало 4-е, исправленное и дополненное издание – 1891 год, Штутгарт. В 1894 году именно это издание было напечатано в Петербурге в русском переводе – причём, что интересно, то было первое произведение Энгельса, изданное в России легально.
Высокая оценка, данная «Древнему обществу» Марксом и Энгельсом, вовсе не исключала критики ошибок и существенных недостатков теории Моргана. Так, он не совсем верно понимал обусловленность развития общественных отношений развитием производительных сил, сводя это последнее к отдельным изобретениям. Видеть же нужно развитие производительных сил в целом. Потому-то моргановская периодизация истории человечества (дикость – варварство – цивилизация), в своё время сыгравшая положительную роль в истории науки – и изложенная Энгельсом в первой главе «Происхождения семьи…», – не удержалась в научном обиходе. Ныне используется периодизация, основанная-то как раз на более старой периодизации К. Томсена: нижний и верхний палеолит – мезолит – неолит и т. д., поскольку она, очевидно, лучше показывает именно общий ход развития производительных сил.
Кроме того, К. Маркс и Ф. Энгельс, развивая теорию Моргана, дополнили его богатый фактический материал другими материалами – в частности, сведениями по организации южнославянской семейной общины – зáдруги, сохранявшейся у сербов и хорватов вплоть до второй половины XIX века. Энгельс в своей книге упоминает и семейные общины, существовавшие в современной ему России, а также сведения о них в «“Правде” Ярослава» (то бишь в «Русской правде»; Энгельс транскрибирует слово «вервь» как vervj), демонстрируя отличные знания в области славистики.
Сегодня может показаться, что история первобытного общества, открытая Л. Морганом, не имеет более какой-то общественной значимости. Ведь, в самом деле, на Земле практически не осталось уже народов, живущих при первобытнообщинном строе. Цивилизация проникла повсюду, и даже в самом глухом папуасском селении люди познакомились уже с «мобилками» и с Интернетом вкупе с пластиковыми карточками и потребительским кредитом. Однако, в действительности, учение о первобытном обществе сохраняет актуальность, и даже более того, оно становится ещё более актуальным в эпоху кризиса капитализма, когда с неизбежностью встанет вопрос о смене капиталистического строя каким-то новым, более высоким строем.
Это учение разрушило мифы буржуазного общества: мифы о «естественности» капитализма, его соответствии природе абстрактного человека.
Мировоззренческое значение теории первобытнообщинного строя состоит в том, что это учение – и в этом огромна роль Льюиса Генри Моргана! – разрушило все основные предрассудки и мифы буржуазного общества: мифы о «естественности» капитализма, его соответствии природе абстрактного человека. Прежде всего – миф о том, что человеку изначально, в силу «природы его», присуще «чувство частного собственника», что общество-де не может существовать без частной собственности и что свобода предпринимательства есть главная «естественная свобода» личности.
Ещё в XVIII веке просвещённая Европа, познакомившись с «дикарями», признала отсутствие у них частной собственности. Потом учёные установили, что человечество сотни тысяч лет обходилось без частной собственности – она возникла не в силу «природы человека», но в силу развития производительных сил общества, на определённой их ступени. И она, соответственно, представляет собою всего лишь преходящий, исторически обусловленный – вовсе не вечный! – институт общества.
У первобытного человека совсем другая психология, чем у пресловутого homo oeconomicus. Превосходный эпизод приводит Дарвин в описании плавания на судне «Бигль»: огнеземельцам подарили кусок холста – и они разорвали его на равные части, чтобы всем членам рода досталось поровну! Потому что для первобытного человека уравнительное распределение жизненных благ столь же естественно – то, что «само собой разумеется»! – как для нас естественна купля-продажа за деньги.
Но «чувство частного собственника», бесспорно, существует – и оно, в самом деле, чертовски прочно. История социализма в СССР показывает, что вытравить сие чувство из душ человечьих – насильственными ли мерами государства или мерами воспитания – очень тяжело. Объясняется это тем, что данное чувство закреплялось в десятках и сотнях поколений общества каждодневным участием людей в товарно-денежных отношениях, воспринимаемых оттого ими как единственно возможные отношения между людьми в процессе их обмена продуктами труда. Это «товарное мышление» намертво въедается в мозги – но это вовсе не означает, что оно въелось навсегда! Общественное сознание, пусть и медленно, с запаздыванием, но меняется, отражая новое общественное бытие, новое жизнеустройство, сменяющее прежнее.
Это, опять-таки, показывает нам весь исторический опыт. Чувство кровного родства было не менее прочным, чем теперешнее «чувство частного собственника». Оно оставалось в людях ещё долгие века после установления рабовладельческих или иных классово-эксплуататорских порядков – что отражалось в государственном устройстве Афин или раннего Рима. Оно и сегодня сохраняется ещё у некоторых вполне цивилизованных народов – от абхазов и чеченцев до курдов и корсиканцев.
Однако в процессе общественного развития оно было вытеснено из сознания частнособственническими представлениями и жизненными мотивами. Точно так же ушли в прошлое и представление о «естественности» деления людей на рабов и рабовладельцев, и средневеково-феодальная максима, что «нет земли без господина». Ушли вместе с соответствующими порядками – и «чувство частного собственника» тоже когда-нибудь уйдёт. Так что в будущем люди будут смотреть на наши товарно-денежные представления как на такую же дикость, какой мы ныне считаем воззрения великого Аристотеля, учившего, что рабовладение соответствует «природе человека».
В этом смысле Льюис Генри Морган полностью оправдал данное ему имя Лежащий Поперёк – он перебросил нам своего рода мостик между нашим далёким прошлым и пусть и очень отдалённым, но всё же неотвратимо грядущим будущим.