«Кровавые когти и клыки профессора Пинкера». Часть 2

«Кровавые когти и клыки профессора Пинкера». Часть 1

Резюме. Продолжаем критику «кровавых клыков и когтей профессора Пинкера». См. первые два довода, почему высокий риск быть убитым у первобытных народов не говорит ничего о «природной агрессивности» людей вообще, ни о том, что они «проходили отбор» на способность воевать и убивать, иллюстрированные примером «свирепых яномамо». Дальше следуют ещё два, иллюстрированные примерами папуасов гебуси и дугум дани (т. е. «парадными» для сторонников «клыков и когтей»). Здесь поведение, со стороны кажущееся агрессией (нападения и убийства – или защита от них – в первобытных войнах) запускается неагрессивными причинами, вроде требований духов, страхом колдовства и пр. моментами идеального (символических форм культуры данного племени), обостряющимися при каждой внезапной смерти или ином несчастье.

«Неожиданно высокий процент смертоубийств внутри общины мы видим у новогвинейского этноса гебуси…. Их общество можно рассматривать как одну из начальных переходных стадий от состояния охотников-собирателей к структурам трибального типа. В целом, отношения людей можно рассматривать как пример истинного эгалитаризма, правила которого у первых считаются непререкаемой основой общежития 55. Характерными чертами этого стиля общежития оказываются социализация в отсутствии насилия над подрастающими членами общины, неприятие претензий взрослых мужчин на повышение их индивидуального статуса, отсутствие лидерства в секулярных сферах жизни, решение актуальных проблем посредством консенсуса, исключающего какую либо конкуренцию (Knauft 1987: 460).

Но вопреки всему этому, смертность на почве лишения жизни сочленов по клану (их было исследовано 18) оказалась одной из самых высоких в малых архаических обществах, изученных в этом плане. В целом она составляла 29.3% среди женщин и 35.2% среди мужчин. В пересчете на год полученная цифра равнялась 568 смертей на 100 тыс. человек 56 (там же: 462). Противоречие между мирными нравами народа и высоким уровнем летального насилия объясняется тем, что убийство у них служит карой за использованием жертвой черной магии, которой гебуси зачастую приписывают случаи естественной смертности своих односельчан, например, от болезни.

…гораздо интереснее и продуктивнее будет разобраться в том сложном клубке причин, которые заставляют людей отказываться на время от размеренной мирной жизни и вступать в схватки с противником, часто воображаемым, рискуя при этом жизнью собственной и своих близких. В качестве примеров я обращусь, прежде всего, к межобщинным конфликтам у аборигенов Новой Гвинеи, славящимся своей воинственностью (см. обзоры в работах: Berndt 1964; Knauft 1987).

Эта сторона их жизни, к счастью, достаточно хорошо изучена. То же самое относится к некоторым трибам, существующим за тысячи километров от этого острова, в Южной Америке. Забегая вперед, можно сказать, что сходство происходящего в этих двух регионах, разделенных гигантскими просторами Тихого океана, выглядит подчас поистине поразительным.

Но этому едва ли стоит удивляться. Если считать, что бытие определяет сознание, то при одинаковых принципах устройства трибальных обществ, социальное поведение должно иметь там и тут достаточно много общего.

При этом, однако, его детали, которые определяются верованиями и вековыми традициями того или иного этноса, неизменно оказываются совершенно уникальными для каждого народа. Общую картину социальной нестабильности, обязанной проявлениям насилия и столь характерной для трибальных обществ, наиболее ясно и лаконично охарактеризовал Н.Н. Миклухо-Маклай.

«Войны здесь, — пишет он, — хотя и не отличаются кровопролитностью (убитых бывает немного), но зато очень продолжительны, переходя часто в форму частных вендетт, которые поддерживают постоянное брожение между общинами и очень затягивают заключение мира или перемирия. Во время войны все сообщения между многими деревнями прекращаются, преобладающая мысль каждого: желание убить или страх быть убитым… Безопасность для туземцев разных деревень пока еще заветная мечта на моем Берегу. Не говоря уже о горных жителях (которые считаются особенно воинственными), но между береговыми положение дел таково, что ни один туземец, живущий у мыса Дюпере, не осмеливается дойти, следуя вдоль берега, до мыса Риньи, что составляет два или два с половиной дня ходьбы» (Миклухо-Маклай 1993: 192; 204).

Один эпизод, описанный этим автором, дает представление о том, какого рода события достаточны для того, чтобы перерасти в массовое насилие. В деревне Горенду внезапно умер мужчина 25 лет от роду, до этого никогда не болевший. Отец, дядя и другие родственники покойного, жившие в Горенду и в соседней прибрежной деревне Бонгу, принялись уговаривать прочих мужчин предпринять военный набег на ненавистных им горцев. Предложение не вызвало возражений. Единственная трудность, вставшая перед разгневанными папуасами, состояла в том, чтобы решить, на какую из двух близлежащих горных деревень нужно напасть для отмщения умершего.

«Это разногласие, — пишет ученый, — они, однако же, надеялись уничтожить весьма простым способом, а именно: напасть сперва на одну, а затем и на другую деревню» (там же: 188).

Из этого описания понятно, кстати сказать, что термин «война» здесь обозначает нечто совершенно иное, чем противостояния в историческое время ранних государств или даже целых наций. Чтобы понять, в чем же отличие межгрупповых конфликтов в архаических культурах, о которых идет речь, от войн в нашем современном их понимании, необходимы две вещи. Во-первых, навести порядок в классификации разных форм враждебных столкновений между коллективами и, во-вторых, установить мотивы, движущие теми или иными из них». ^[1]

В третьих, игнорируется, что у людей «социальное» управляет биологией, как всадник лошадью, и именно в традиционном обществе этот эффект достигает максимума, этот.н. идеализм его членов – требования, следующие из «идеального»: систем родства, верований и обрядов там на раз пересиливают «биологические» влечения и непосредственные эмоции людей: страх смерти, агрессию, любовь к родителям или детям, сексуальность и пр. См. наш комментарий к «Описанию сибирских народов» Герхарда Фридриха Миллера:

Видно, что характернейшим свойством первобытных племён и, шире, людей традиционного общества в отличие от модерного является сугубый, скажем так, «идеализм».

«Простое родовое имя имеет у них гораздо большее значение, чем самое близкое родство, которое у них на глазах». «Напротив, если хозяин вступает с нею в плотскую связь, то она считает себя его женой и занимается его делами так, как если бы они были ее собственными». «[дочь] переходит из его рода в другой и он уже не может в дальнейшем ожидать от нее ни малейших услуг, ни памяти».

«Необходимость в мщении отчасти вызывалась верой в то, что дух убитого неизменно преследует потенциальных мстителей до тех пор, пока он не будет отомщен. Вот почему родственники убитого стремились отомстить за него, и убийца находился под постоянной угрозой. Поэтому же среди эскимосов было распространено мнение, что иной раз быть убитым лучше, чем убийцей…

Наконец, понимание особенностей военного дела у эскимосов требует учета их отношения к смерти. Так, повсюду у них наблюдалась вера в то, что умершие насильственной смертью удостаивались счастливой потусторонней жизни. Вот почему страх смерти не оказывал сколько-нибудь сильного влияния на их поведение, особенно, в конфликтной ситуации. И вот почему в Центральной Арктике престарелые отцы сами просили сыновей заколоть их копьем..

… отдельный интерес представляет отношение эскимосов к чужакам. Под последними понимали тех, с кем не имели, ни родственных, ни партнёрских связей. Поэтому они постоянно вызывали у людей подозрения, и их при первой же возможности старались убить…»^[2]

То есть единичное изменение в классификационных отношениях родства, которые в силу идеальности вроде б не могут влиять на чьи-либо чувства, враз перечёркивают возможность отца ожидать от дочери не только «услуг», его и «памяти». Хотя вроде бы у них есть многолетняя история реальных отношений, формирующих привязанность, связанные с ней изменения на гормональном, психофизиологическом уровне и пр. Или вышеописанные рабыни, которые не могли не испытывать все соответствующие эмоции от поимки, усмирения, транспортировки и пр. — однако сожительство с хозяином их враз превращает в «жену», и они успокаиваются.

Или бесстрашие, следующее из религиозных представлений, которое гарантированно пересиливает непосредственно ощущаемые опасности боя (у современных людей — не гарантированно, почему их требуется накачивать идеологией). Причём этот идеализм охватывает фактически все системообразующие аспекты социального бытия — брак, религию, богатство, неравенство, солидарность, оставляя для индивидуального действия и рефлексии разве что промысел зверя и т.д. ведение индивидуального же хозяйства. Иными словами, в традиционном обществе все существенные стороны социальных отношений (именно те, что затрагивают сильные чувства людей, определяют их поведение и пр.) вынесены из сферы индивидуальной рефлексии, обсуждения, возражения, споров, на них влияют только эмоции, генерируемые общими (и традиционными) ритуалами^[3]. Поэтому они как бы не чувствуют общественных изменений вокруг даже тогда, когда те резко затрагивают их интересы.

Таким образом, общественный прогресс имеет 2 измерения. Одно социальное – последовательная смена общественных формаций. Второе человеческое – формирование личности, выделяющейся из родовой общности и в процессе этого выделения преодолевающей названный «идеализм».

Вернёмся к первобытным войнам. Почему поведение, со стороны представляющееся агрессией (нападения и убийства – или защита от них – в первобытных войнах) запускаются неагрессивными причинами, вроде требований духов, страхом колдовства, обостряющимися при каждой внезапной смерти или ином несчастье. Отсюда происходит «в четвёртых»: войны с убийствами у первобытных народов мотивированы эмоциями, ничего общего не имеющими с агрессией, злобой, гневом и т.д. :«агрессивностью» современных людей. См. показательный в этом плане холистический анализ войн папуасов дугум дани, выполненный антропологом Хайдером.

Комплексный анализ межобщинных конфликтов в архаическом эгалитарном обществе

Попытка выполнить эти две операции была предпринята видным американским антропологом Карлом Хейдером, изучавшим уклад жизни папаусов дугум дани, населяющих Великую Долину реки Балим в ее среднем течении (Heider [1970] 2006). Их образ жизни мало чем отличается от того, что было сказано в отношении западных дани, обитающих в более высокогорных регионах верховья реки.

Как и те, перед нами земледельцы, возделывающие в основном батат и табак^[4]. Ничуть не менее важную роль в их экономике занимает разведение свиней.

Забегая вперед, следует отметить, что картина, рисуемая в цитируемой работе, в целом хорошо соответствует сказанному Миклухо-Маклаем в нескольких коротких пассажах его текста. Но в данном случае аналогичные выводы были сделаны на основе длительного изучения происходящего в ходе полевых исследований и интервьюирования самих аборигенов.

Исследование Хейдера, положенное в основу этого раздела, предоставляет лучший, на мой взгляд, аналитический анализ всего того, что принято называть «первобытными войнами». Автор разработал собственный подход, который он называет «холистический анализом» явления. Исходная позиция состоит в том, что

«Война — это многоплановый социальный институт, причудливым образом вплетенный в культуру дани. Холистический анализ призван рассмотреть это явление во всей его сложности» (там же: 125).

Позже я остановлюсь более подробно на тех методологических принципах, которые положены автором в основу этого подхода. Основные положения исследования сводятся к следующему. Конфликты могут иметь разный размах, в зависимости от количества людей, вовлеченных во враждебные отношения. Но источником любого из них неизменно оказывается напряжение на межличностном уровне, не только между «влиятельными людьми» (important man), но и между простыми сельчанами. Если во втором случае конфликт не преодолен сразу (к чему люди стремятся), он разрастается, охватывая все большее число участников. Но, что особенно важно, социальная группировка, будь то конфедерация или альянс, никогда не выступает в качестве некой сплоченной политической единицы. Ни одна из них

«не обладают внутри себя некими общими амбициями и механизмами координации усилий, чтобы проводить собственную политическую линию поведения в отношение других социальных коллективов» (там же: 99–100).

Как правило, разлады любого масштаба носят локальный характер и не распространяются за пределы данного фрагмента местной популяции. Если враждебность нарастает между членами одной и той же группировки, это может привести к ее распаду. Часть ее контингента просто переселяется в другое место, что случается достаточно часто. Такой добровольный уход от противостояния служит важнейшим способом снижения конфликтности на всех уровнях социальной иерархии (там же: 99–100).

Категории конфликтов

В языке дани есть два слова, обозначающие конфликты между федерациями одного альянса и между разными альянсами. Хейдер переводит их как «междоусобица» (feud) и «война» (war), соответственно. Он вводит и третье понятие, «скандал» (brawl) — для случаев раздора внутри конфедерации. В большинстве случаев противниками здесь оказываются жены, принадлежащие к полигинной семье. Другой характерный источник конфликтов этого рода — кража свиньи. Но возможны и весьма острые ситуации, которые автор иллюстрирует следующими примерами.

Одна женщина постоянно изменяла пожилому мужу с более молодым кавалером сравнительно высокого статуса. Однажды дети застали парочку в лесу и сразу известили об этом всю деревню. Мгновенно две группы из полдюжины мужчин каждая (со стороны обиженного и обидчика) явились на место происшествия. Началась стрельба из луков, и один из участников был ранен. Другой, обладавший навыками лекаря, из группы противников пострадавшего, оказал ему первую помощь и повел в деревню для дальнейшего лечения. Тем дело и кончилось. Но несколько месяцев спустя повторилось то же самое. На этот раз был убит один из друзей соблазнителя. Родичи обманутого мужа загладили инцидент, передав несколько особо ценных вещей на его похороны. Но близкие убитого сочли за лучшее переселиться вскоре в другую деревню (там же: 104–105).

Если такого рода конфликт в межличностных отношениях не улажен сразу, существует некая критическая точка, в которой он может перерасти в «междоусобицу» или в «войну». В чем же различия между этими двумя категориями? В первую вовлечены конфедерации одного альянса, а война происходит между разными альянсами. Смертоубийство, впрочем, возможно в обоих случаях, но во втором вражда оказывается более длительной и, как мы увидим ниже, может привести к полному крушению одной из конфликтующих группировок. Как говорят сами дани, междоусобица происходит между «своими», а война ведется с «чужаками».

Взаимоотношения между альянсами таковы, что их история по своей запутанности вполне сопоставима с тем, что нам известно о происходившем в Европе в Средневековье. Сложные коллизии имеют место на протяжении десятилетий. Во многом происходящее может быть связано с личностными отношениями между лидерами альянсов, территории которых имеют общие границы. Это показано Хейдером на примере сопряженной истории двух альянсов,

Гютелу и Видайя в период с 1930-х гг. по 1966 г., когда первый в результате жестокого нападения со стороны соперников потерял значительную часть своего населении и распался на две части.

Процесс длительного противостояния между альянсами, именуемый автором «войной»^[5], он подразделяет на две фазы. Одна, вяло текущая, «ритуальная» внезапно перерастает в спонтанную, взрывную, которая может в отдельных случаях привести к резне (massacre). Различия между ними в понимании самих аборигены сводятся к такому лаконичному описанию мотивов своего поведения в той и в другой ситуации.

В первой — «требование духов» и «стремление задобрить их», во втором «ощущение неладного» (we fill wrong) и «уравновешивание обид». Хейдер категорически не готов признать, что неприятелями (enemy) движет некая пресловутая «агрессивность». Он пишет, что если принять такое стандартное объяснение, то мы оказываемся перед парадоксом: «агрессивность без агрессивных эмоций».

Материальные причины враждебности, существующей между альянсами, самому автору представляются не вполне объяснимыми по ряду причин. Члены каждого такого коллектива считают своих соперников полноценными людьми. Браки между живущими по обе стороны пограничной полосы вполне обычны. Те и другие часто персонально знакомы, будучи связанными всевозможными узами на основе обмена и прочих функций, осуществляемых социальными сетями, которые, естественным образом, покрывают территории нескольких соседних альянсов (там же: 25–31).

Автор склоняется к простому и естественному объяснению. Экологические условия существования дугум дани весьма благоприятны. Забота о пропитании не требует чрезмерных усилий и ложится в основном на плечи женщин. Выполнив все трудоемкие работы, например, по возведению и ремонту жилищ, мужчины оказываются в ситуации избытка свободного времени. [Тут автор не учитывает весьма трудо- и времязатратные работы по изготовлению священных камней, чем занимается свободное время, и, главное, положительная обратная связь межобщинного насилия, опосредованная «требованиями духов», которая толкает воевать и которую без ослабления веры в духов не разомкнуть. Прим.публикатора]

«Ритуальная» фаза противостояния: защитный кордон

Коль скоро обстановка угрозы со стороны соседей — это вполне реальный фон существования коллектива, мужской его контингент оказывается, волей-неволей, погруженным в заботы об обеспечении безопасности. На пограничной границе следует выстроить линию наблюдательных постов и регулярно дежурить здесь, сменяя друг друга на платформе, вознесенной на несколько метров над землей (рис. 10.1). Около вышки возводятся небольшие хижины, под кровом которых и рядом с ними те, кто сейчас свободен от вахты, проводят все то время, пока женщины работают в огородах и садах. Это своего рода мужской клуб, где дежурные спят, курят, занимаются поделками или часами ведут неторопливую беседу.

«Ритуальная» фаза противостояния: набеги в пограничную полосу

Необходимость в линии сторожевых постов более чем оправдана. На этой стадии войны наибольшую опасность представляют собой рейды противника, задача которых — убить хотя бы одного из принадлежащих к группе врагов, неважно, какого пола и возраста. Сравнительно небольшой отряд^[6] старается как можно более незаметно подобраться вплотную к границе с противником, где лазутчики затаиваются и поджидают кого-либо, потерявшего бдительность, чтобы расправится с ним. Легко можно видеть, что эпитет «ритуальная» применительно к этой фазе противостояния создает, на мой взгляд, не вполне точное представление о происходящем. Обе стороны несут здесь хотя и небольшие, но вполне реальные потери, будь то член неприятельского отряда, вовремя замеченный с вышки или случайная жертва группы лазутчиков.

Сражение

Другую форму противостояния на стадии вялотекущей войны Хейдер называет «боем» или «битвой». Основное ее отличие от рейда в том, что событие происходит в большинстве случаев, хотя и не всегда, с согласия обеих сторон. Решение инициировать схватку принимает кто-нибудь из влиятельных людей, принадлежащих одной из них.

Он организует пир, во время которого на крышу мужского дома выкладывается кусок свинины, предназначенный для духов. Если батат оказался приготовленным добротно, это хороший знак, и решение осуществить намеченное вступает в силу. Только после этого юношей посылают к границе и там они извещают неприятеля о том, что бой состоится завтра. После этого инициаторы собирают свое ополчение, громко выкрикивая имитацию крика большой кукушковой горлицы (Macropygia magna), так что звук передается по эстафете от деревни к деревне.

Важно то, что приглашение к участию в битве ни в какой мере не равноценно воинскому призыву всего мужского населения альянса. Каждый волен принять его либо проигнорировать. По словам Хейдера, в описанных им боях со стороны альянса Гютелу обычно выступали мужчины всего лишь трех конфедерации из многих, входящих в его состав (рис. 10.1). Тем не менее, ополчение с обеих сторон, взятое вместе составляет несколько сотен человек. Готовясь к участию в противостоянии, мужчины натирают кожу свиным жиром, окрашенным в темные тона примесью пепла, и украшают себя всеми атрибутами воинского наряда: ожерельями из раковин, птичьими перьями, наручными повязками из собачьей шкуры, и клыками борова, вставляемыми по такому случаю в сквозное отверстие в носовой перегородке (рис. 9.7).

Само противостояние больше похоже на военно-спортивную игру, чем на битву в понимании людей, оказавшимися свидетелями войн прошлого столетия. Часов в 9–11 следующего дня два фронта участников выстраиваются напротив друг друга на участке отрытой местности примерно в несколько сот метров в поперечнике. Каждый фронт имеет до километра в глубину. В арьергарде шириной около 30 м или около того людской контингент то и дело меняется.

Молодые люди в возрасте от восемнадцати лет до тридцати с немногим, истратив запас стрел, дротиков и палиц типа бумерангов^[7] отступают назад, чтобы запастись новым оружием, а на их место выбегает новая партия активных бойцов. В самом арьергарде или на второй его линии присутствуют немногочисленные влиятельные мужчины более старшего возраста, которые командуют действиями молодежи и подбодряют юных воинов. Дальше вглубь фронта, на разных расстояниях от передовой линии, сидят группами на пригорках пожилые мужчины, наблюдающие за происходящим и обменивающиеся замечаниями об увиденном. Все это может продолжаться до самых сумерек, если схватку не приходится прервать из-за начинающегося дождя.

Любопытно, что во время полуденного зноя не исключены короткие перерывы в баталии, во время которых обе армии мирно усаживаются на небольшом расстоянии одна от другой и коротают минуты отдыха, обмениваясь с знакомыми и незнакомыми из стана неприятеля шутками и остротами, более или менее оскорбительными для визави.

Хейдер видит в такого рода мероприятиях подобие спортивного праздника. Говоря о том, что дело это, в общем небезопасное («bloody business»), он утверждает, что мужчинам дани бесспорно нравится принимать в нем участие.

«Вся обстановка, красочные наряды участников, обмен шутками и даже несомненная доля риска явно указывают на значительную долю того, как мы сами воспринимаем спортивные состязания. Но при всем этом, — продолжает автор, — ритуальные баталии по сути своей насыщены гораздо более глубоким содержанием, чем просто игра в войну» (там же: 129).

Создается впечатление, что людские потери в таких сражения даже меньше, чем вследствие рейдов. Хейдер пишет, что в девяти противостояниях, свидетелем которых он был, никого не унесли с поля боя, но двое скончались позже от полученных ран. Автор попытался оценить общий ущерб популяции на почве ритуальной войны. За пять месяцев четыре человека были убиты из примерно двух тысяч, составляющих общую численность населения двух альянсов (0.48%). По генеалогическим данным, из 350 умерших мужчин двух генераций убиты были 100 (28.5%), и только пять из (2.4%) из 201 женщин погибли насильственной смертью (там же: 230–231).

Роль командира

Военные действия — это та сторона жизненного уклада, которая во многом определяет путь человека к роли лидера. Аборигены обычно говорят, что это тот, кто славится убийством противников, поскольку во время столкновения с ними находится на передовой и в тех точках на поле боя, где схватки приобретают особенно напряженный характер. Его мужество подтверждается и регулярным участием в рейдах. В действительности, поясняет автор, не только этот критерий важен, но и способности мужчины принимать верные решения в сфере экономики общины. Хейдеру не удалось точно установить, каков возрастной порог, миновав который человек может получить такой статус.

Им обладают не более пяти-шести членов конфедерации, которым принадлежит право инициировать рейды и баталии. Но при этом на каждом лежит ответственность за потери во время военных действий. В случае гибели бойца он обязан предоставить значительный материальный вклад на организацию похоронного ритуала. В противном случае его престиж, как своего рода представителя потусторонних сил, может пошатнуться (там же: 113).

Вообще говоря, Хейдер, как мне кажется, старается по возможности избегать слова «лидер» и старается, как правило, употреблять формулу «влиятельные люди». Он подчеркивает неформальную природу того, что выглядит у дани как лидерство.

«Лидер, — пишет он в другом месте, — инициируя военные дествия, не способен заставить людей принимать в них участие. Его руководящая роль во время противостояния как такового также весьма невелика. В целом, влияние его на ход событий в этой сфере минимально или даже негативно» (там же: 127).

Поминание убитых неприятелей^[8]

Церемониальный характер вялотекущей фазы войны обусловлен незримым участием в ней духов. На рис. 10.2 показано, как это происходит в представлении самих аборигенов. Можно видеть, что духи, как полагают дани, толкают коллектив к противостояниям с соседями, и в случае успеха получают вознаграждение за свои усилия на этом поприще.

Посмотрим, как эти поверья воплощаются в соответствующих ритуалах. Наиболее важный из них — это двухдневная сессия танцев и пения, знаменующая собой смерть кого-либо из стана врагов. Церемония начинается с утра того дня, который следует за свершившимся его убийством на поле боя. Сначала местом ее проведения с участием немногих бойцов служит подножие какого-либо из сторожевых постов у границы с соседями, а во вторую половину дня и в течении всего следующего люди обряд совершается на главной деревенской площадке для танцев. Сюда стекаются в основном жители двух ближайших конфедераций, мужчины которых сами участвовали в битве, наравне с хозяевами, организовавшими торжество.

Но обычно присутствуют также представители других сегментов альянса. Только в это время женщинам позволено украшать себя бусами, перьями и меховыми браслетами, которые в обычных обстоятельствах носят мужчины. Сам танец, сопровождаемый пением и выкриками, выглядит как неторопливый бег по кругу, в одну и в другую сторону, продолжающийся часами. Суть этой активности — донести до духов весть о достигнутом успехе.

Хейдер подчеркивает, что именно в этом суть церемонии, которую, таким образом, не следует рассматривать как победное празднество. Автор поясняет, что в представлениях дани души мертвецов из их собственной общины недоброжелательны по отношению к данному коллективу. Поэтому цель всех прочих ритуалов, за исключением описываемого, состоит в том, чтобы как-то снизить их отрицательное влияние. В данном же случае реализуется идея, согласно которой «наши собственные» духи оказываются благожелательными, так что следует еще более задобрить их, чтобы они работали как на защиту общины, так и на ее победы в противостояниях с соседями. Этой цели служат и другие уловки. Например, у подножия наблюдательных постов помещаются миниатюрные луки и стрелы, которыми могли бы воспользоваться духи-охранители. Такое же снаряжение кладут в маленький домик на сваях (метр в поперечнике, полметра высотой) в лесу на трассе рейдов в сторону неприятеля.

В результате, как пишет Хейдер, возникает порочный круг. Поминки по усопшим и война как ритуальное действо тесно взаимосвязаны. Гибель людей на почве насилия влечет за собой соответствующие церемонии, которые служат отправной точкой новых конфликтов с новыми жертвами, и так далее (там же: 134; рис. 10.3).

Степень регулярности актов насилия

Хейдер подробно описывает события в один из активных периодов вражды между альянсами Видайя и Гютелу в период с апреля по конец августа 1961 года. Началось все с того, что мужчина и трое женщин гютелу явились незваными на пир, происходивший на земле видайя и были убиты хозяевами. На протяжении последующих пяти с половиной месяцев имели место девять боевых столкновений (два серьезных), а также шесть рейдов со стороны видайя и три, предпринятые силами гютелу (рис. 10.3). Во время набегов пришельцам иногда удавалось сжечь отдельные наблюдательные посты хозяев, вытоптать посевы или увести с собой нескольких свиней. Шесть мужчин разного возраста, включая мальчиков, были убиты на месте и двое умерли позже от полученных ран (там же: 106–107).

Так озаглавлен раздел главы 3 («Конфликт») в книге этого автора. Вот принципиально важные выдержки из преамбулы к последующему тексту.

«Война — это многоплановый социальный институт, причудливым образом вплетенный в культуру дани. Холистический анализ призван рассмотреть это явление во всей его сложности. Он оставляет открытым вопросы, связанные функциональными и причинными объяснениями происходящего. Но, что особенно важно, избегает тенденции заранее высказать функциональные гипотезы, которые сузили бы поиски таких объяснений, выдвинув на передний план немногие из всего обилия факторов, которые могли бы иметь значение в принципе. Вместе с тем, холистический подход определенно не противостоит функциональному» (там же: 125).

Автор поясняет сказанное несколькими дополнительными замечаниями.

«Холистический анализ, — пишет он, — является, по сути дела, скорее описательным, чем объяснительным. Полезно, на мой взгляд, проводить различие между теми условиями и результатами, которые видят в происходящем сами информанты из числа аборигенов, с одной стороны, и выявляемыми на основе этнографического исследования, с другой. Я намеренно воздерживался от строгой систематизации и каталогизации как условий, порождающих конфликт, так и его результатов. В тех случаях, когда результат желателен (с точки зрения дани), намерения как таковые могут оказываться условиями, предопределяющими конфликт. Если речь идет о лидерстве, это столкновение с соседями есть фактор, влияющий на степень персонального влияния прежнего лидера или на появление нового. Как условие конфликта можно рассматривать и настрой некоторых индивидов изменить свой социальный статус за счет противостояния с другой группировкой» (там же).

Все многообразие факторов, экологических, социальных и мифологических, которые так или иначе встроены, на входе и на выходе, в сложный комплекс института войны, показано Хейдером в графической модели, приведенной на рис. 10.4.

Эта схема нуждается в некоторых комментариях. Когда автор говорит о топографии местности, он имеет в виду равнинный, в общем, ее характер в области, населенной дугум дани, в отличие, скажем, от региона, где живут западные дани. Это обстоятельство способствует концентрации населения, что приводит к высокой его плотности, что, как известно, повышает вероятность возникновения территориальных конфликтов.

У изученного этноса отсутствует «гонка вооружений». Хейдер удивлялся тому, что эти люди не стремятся увеличить длину луков, что могло бы повысить их убойную силу. Они ни разу не обратились к нему с просьбой снабдить их огнестрельным оружием, хотя отлично понимали, насколько такое приобретение повысило бы их шансы на успех. Автор считает, что это может быть указанием на их представления об этике военного противостояния. Сюда же он относит, предположительно, тот факт, что не только бои, но и рейды никогда не происходят под покровом темноты. Впрочем, сразу же оговаривается, что туземцы боятся покидать жилища ночью, когда встреча с духами особенно вероятна.

Среди последствий, к которым приводит стадия «мирской» войны, когда духи не играют никакой роли, названо временное снижение нагрузки на землю. Имеется в виду, что территория, с которой изгнано ее прежнее население, не используется победителями несколько лет. Так что земля автоматически оказывается «под паром», и ее плодородие постепенно восстанавливается.

В этой связи Хейдер бегло касается вопроса о том, могут ли конфликты такого рода столь же стихийно приводить численность локальных популяций в соответствие с емкостью используемой ими среды, устраняя, в частности, отрицательные эффекты перенаселения в ареалах группировок, которые характеризуются высокой численностью контингента. Автор относится к этой гипотезе скептически, указывая, среди прочего, на невозможность доказать ее или опровергнуть в силу недостатка количественных данных для описания процессов, во многом зависящих от причин сугубо случайного характера. Более того, он склоняется к мысли, что раздоры и войны могут породить в этой сфере гораздо больше проблем, чем устранить реально существующие (там же: 132).

Во время горячей фазы противостояния прерывается обмен между разными группировками, населяющими Великую Долину. В этот период дугум дани утрачивают возможность получать камень для изготовления топоров и мотыг, который поступает из каменоломен, расположенных далеко к северо-западу. Прерывается обмен солью, которая представляет собой продукт постоянного пользования. Все это компенсируется временным усиление торговых связей с этносом жалемо, населяющим высокогорья, которые венчают левый, восточный борт Великой Долины (там же: 25–26).

Людские потери на почве «мирской» войны могут быть весьма значительными. По наблюдениям очевидцев, на рассвете 4 июня 1966 г. отряд одной из конфедераций альянса гютелу, форсировав болото на границе с южными соседями, учинили резню в одной из их тамошних усадеб. Примерно за час они убили 125 человек, без разбора пола и возраста. Жилища были сожжены, а свиньи угнаны нападавшими. В грабеже приняли участие и мужчины из других альянсов, в которые просочились сведения о готовящемся нападении.

Трупы убитых были кремированы наскоро, без надлежащих церемоний. На следующий день потерпевшие предприняли несколько контратак, в которых их поддержали полицейские силы администрации. Несколько усадеб были сожжены, но, коль скоро ответ южан здесь предвидели, многим удалось скрыться, так что потери составили всего лишь 10–15 человек. После этого около половины местных жителей были вынуждены покинуть разоренный участок, который оставался ничейным и бесхозным на протяжении почти двадцати лет (там же: 120–121 и карта военных действий).

Психологический аспект

В представлении самих аборигенов состояние вражды с соседями является вполне естественным. Они испытывают психологический подъем в преддверии коллективной схватки и напряженность при подготовке к рейду. Но, находясь под постоянной угрозой нападения извне, люди не поддаются панике. Как пишет Хейдер, здесь нет страха перед смертью, которая рассматривается как событие неизбежное.

Если в периоды мира мужчины из конкурирующих коллективов, встретившись на охоте, могут подолгу поддерживать мирную беседу, то на стадии открытого противостояний они оказываются совершенно безжалостными друг к другу. Убийство кого-либо из своих оплакивается, но не вызывает возмущения.

Вместе с тем, насильственная смерть вражеского лазутчика может обернуться надругательством над телом убитого. В эпизоде, описанном Хейдером, его приволокли на танцевальную площадку, и в то время как взрослые плясали и пели, подростки бегали вокруг покойника, стреляя в него из луков (там же: 113–114).

Межобщинная вражда оказывается таким же компонентом культуры дугум дани и прочих этносов высокогорий Новой Гвинеи, как, скажем, разведение свиней, культивирование батата и идеология патрилинейной преемственности поколений. По мнению многих исследователей, пишет Хейдер, войны здесь — это следствие персональных черт местного мужского населении, которому, как полагают, присущи жестокость и агрессивность.

«Однако, — продолжает автор, — дугум дани не выглядят таковыми. Но, коль скоро они все время воюют и убивают, мы сталкиваемся с очевидным парадоксом. Дело в том, что если принять привычную схему, следовало бы ожидать больше проявлений агрессивности в общей атмосфере их жизненного уклада, и, особенно, во время самих сражений на стадии ритуальной войны. Более того, если согласиться с тем, что война служит способом “сброса” агрессивности, то она должна была бы проявляться в наибольшей степени и максимально драматично по окончании противостояния в связи с заключение мира.

Сторонники стандартного объяснении могут сказать, что внезапное проявление насилия в 1966 г. стало следствием того, что администрация существенно устраняла возможности его проявлений начиная с 1961 г. …^[9] Но я, как и те из нас, кто жил вместе с дани, склонен отрицать открытую их агрессивность, которую акцентируют антропологи, изучавшие быт других этносов, живущих восточнее Великой Долины».

Далее Хейлер пишет:

«Остается предположить, что дани обладают высоко развитой способностью подавлять свою агрессивность, или же я сам преуменьшаю ее в силу моей симпатии к ним и моих собственных направлений мысли. Определенно, картина, рисуемая другим исследователем в отношении западных дани, живущих всего лишь на 10–20 километров к югу отсюда, говорит об их уровне агрессивности, более типичном для всех высокогорных этносов острова» (там же: 127–128).

В частности, речь там идет о каннибализме и самоубийствах, не практикуемых дугум дани. Важно то, что в войнах дани, взятых в ритуальном аспекте, никогда не бывает победителя. Поскольку немногие убийства с обеих сторон чередуются, сохраняется относительный баланс. С моей точки зрения, психологически важны такие качества мужчин, как их военные искусство и компетентность, а также неудержимое стремление действовать напоказ, тогда как агрессия и потребность доминировать играют подчиненную роль. Другими словами, остается лишь сказать, что перед нами агрессивное поведение без агрессивных эмоций» (там же: 127–128).

Важно отметить, что выявленные Хейдером основные принципы в сфере причинности конфликтного поведения и его реализации на разных уровнях социальной организации оказались полностью применимыми к описанию той же сферы жизненного уклада у другого новогвинейского этноса — эйпо (Schiefenhdvel 1998). Забавно, однако, что этот автор придерживается мнения об уровне агрессивности этого народа прямо противоположного тому, что думал Хейдер о дугум дани.

«Вопреки тому факту, — пишет он, — что эйпо обычно настроены дружественно и сдержано, потенция к агрессии высока, и она легко выходит из-под контроля. Как в случае войн между альянсами, так и при конфликтах внутри альянса смертность составляла в изученный период примерно три человека на тысячу. По приблизительным оценкам каждый четвертый мужчина рискует быть убитым, а не умереть от естественных причин (там же: 121).

Эти цифры вполне сопоставимы с полученными для дугум дани. Такое противоречие во взглядах двух исследователей говорит, на мой взгляд, о том, что решающую роль играет не агрессивность людей как таковая, а множество иных факторов, тесно переплетенных между собой.

Разнообразие мотиваций насилия

Из сказанного ранее хорошо видно, что многочисленные попытки объяснить «первобытные войны» действием единственного фактора — пресловутой «агрессивности» — оказываются полностью несостоятельными. Причины, порождающие насилие в отношении соседей могут быть самыми различными в разных культурах. В их основе могут лежать мотивы мистического характера, как их называл Леви-Брюль, но также чисто материального свойства. Так, у дугум дани последние выстраиваются по степени важности таким образом: пополнение поголовья свиней за счет захвата их у неприятеля; конфликты из-за женщин; конкуренция из-за обладания территорией».

Источник Е.Н.Панов. «Человек: созидатель и разрушитель. Эволюция поведения и социальной организзации«. М.: Языки славянской культуры, 2017.

Примечания

Источник Е.Н.Панов. «Человек: созидатель и разрушитель. Эволюция поведения и социальной организзации«. М.: Языки славянской культуры, 2017. ↩
http://hamagmongol.narod.ru/library/pershits_1994_r.pdf ↩
https://wolf-kitses.livejournal.com/321692.html?thread=8522908 ↩
По словам Хейдера, дугум дани живут в большей изоляции от соседних этносов и менее склонны к освоению инноваций, приходящих извне. В частности, в отличие от западных дани в период, описываемый в книге, они не перешли к возделыванию кукурузы. ↩
Хейдер задается естественным вопросом, соответствует ли в данном случае понятие «война», тому, что в него вкладываем мы, опираясь на характер конфликтов, происходившие как в историческое, так и в недавнее время в Старом Свете (Heider 1970: 124–125). Он склонен считать, что вопрос этот скорее терминологический, с чем, на мой взгляд, трудно согласиться. ↩
«От дюжины до пятидесяти человек» (Heider 1070). ↩
Конструкция их такова, что они не возвращаются к метателю, как бумеранги австралийских аборигенов. ↩
Похороны и поминания односельчанина — это цепь ритуальных действ, проходящих в четыре этапа и охватывающих период в несколько лет (Heider 1970: 146–165). ↩
Регион находится в составе государства Индонезия, и попытки замирения враждующих сторон были постоянной практикой индонезийской полиции. ↩