Коммунисты против "конца истории"

К ДЕСЯТИЛЕТИЮ ВЫХОДА РАБОТЫ

Предисловие

В последнее десятилетие XX века неумолимо складывается впечатление, что мы живем в умственно и морально "сдвинутом", неадекватном мире. В мире, который оказался, как никогда, "не в себе".

Очень хочется верить, что это либо кажимость, либо временное помрачение сознания, каковых было немало в разных странах в разные эпохи. Но если даже допустить, что подобное состояние продлится только в возрастных границах одного поколения, и тут же представить себе те гигантские культурные, нравственные и материальные утраты, включая безвременные кончины миллионов людей, которые при этом понесет человечество, то и при таком, заведомо облегченном подходе от этой картины камень с души не падает. Мир видится на грани безумия.

Обращение к разуму, апелляция к нему как высшей инстанции уже не слышны ни от власть имущих, ни от богатеющих буржуа, ни от ослепленной надеждой разбогатеть "интеллектуальной элиты". Обращение и апелляция к разуму нынче выглядят старомодными выходками немногих чудаков, "радикалов" и "ортодоксов", которые опоздали на пир жизни. Их подчас и не слыхать из-за громких взываний к Богу, в чем особенно усердствуют перестроечные нововерцы, и притом с таким видом, будто еще вчера они сами не были истовыми атеистами и будто ветхозаветные стихи патриархального Востока способны ответить на духовные запросы тех, кто приобщился к исканиям и искусам "Божественной комедии" и Гамлета, Дон Кихота и "Общественного договора", французского материализма и гегелевской диалектики, "Происхождения видов" и "Капитала", "Бориса Годунова" и "Войны и мира", Леонардо и Микеланджело, Родена и Ге, Моцарта и Рахманинова. Пестрые ярлыки, разноцветное тряпье и публичный блуд вместо здорового образа жизни; деньголюбие вместо творческого самоутверждения; информационная вермишель вместо стройного мировоззрения; рыгающий рок вместо музыкальной гармонии - все эти "ценности цивилизации" соединяются в один пахучий букет с сектантством и мракобесием, с мистикой и цинизмом. Перед ними пасуют даже храбрецы из "непримиримой" оппозиции. Оскорбленный, диалектичный по природе разум молчит (или, вернее, его заставляют помалкивать), уступив место своему ограниченному собрату - рассудку, хорошо, однако, понимая, что при нынешних темпах социальных перемен (а значит и деградации) лишь рассудочное, не разумное человечество может ожидать одна гибель. Вот почему без устали бить в колокол разума означает для нас помогать ему спастись.

К сожалению, вновь приходится возвращаться к не усвоенным своевременно (той самой "элитой") старым, но не стареющим школьным истинам.

"Рассудок и разум, - писал Фридрих Энгельс (1879 г.). - Это гегелевское различение, согласно которому только диалектическое мышление разумно, имеет известный смысл. Нам общи с животными все виды рассудочной деятельности: индукция, дедукция, следовательно, также абстрагирование, анализ незнакомых предметов (уже разбивание ореха есть начало анализа), синтез (в случае хитрых проделок у животных) и, в качестве соединения обоих, эксперимент (в случае новых препятствий и при затруднительных положениях). По типу все эти методы - стало быть, все признаваемые современной логикой средства научного исследования - совершенно одинаковы у человека и у высших животных. Только по степени (по развитию соответствующего метода) они различны. Основные черты метода одинаковы у человека и у животных и приводят к одинаковым результатам, поскольку оба оперируют или довольствуются только этими элементарными методами. Наоборот, диалектическое мышление - именно потому, что оно имеет своей предпосылкой исследование природы самих понятий, - возможно только для человека, да и для последнего лишь на сравнительно высокой ступени развития (буддисты и греки), и достигает своего полного развития только значительно позже, в новейшей философии...".

Собственно человеческое мышление, которое и по методу и по содержанию является продуктом многотысячелетнего социального (основанного на совместной деятельности и обмене ее результатами) развития, начинается с более высокого уровня, чем просто отражательная деятельность, сопровождаемая выработкой и наследованием совершенно определенных реакций на некоторые конкретные раздражители. Последняя свойственна и высшим животным. Собственно человеческое мышление не есть только отражение, - это также самоотражение, его отражение, или самоотражение самоотражения и т. д., на которые людей толкает целенаправленность и систематичность их повседневных усилий. Поэтому Энгельс и называет предпосылкой диалектического мышления "исследование природы самих понятий", чем животные, естественно, не занимаются. В этом смысле бесценен критический принцип Ренэ Декарта (и Карла Маркса...): "Подвергай все сомнению" - с современным (рубежа XX-XXI веков) добавлением: "В том числе и собственное сомнение". Или не разрешай своему уму останавливаться...

"Каждое абстрактное понятие само по себе тождественно и неизменно, - излагает Иван Ильин (1918 г.) гегелевское толкование элементарной (формальной) логики. - Оно или "А", или "не-А". Оно одноформно, однотонно, одноцветно. Содержание его не может измениться, ибо иное содержание есть содержание иного понятия. Поэтому абстрактное формальное прочно, фиксировано, неподвижно и недвижимо. Оно как бы засохло и закостенело в своем внутреннем естестве. Лишенное всякой гибкости, холодное и бесцветное, оно безжизненно и мертво вечной и безнадежной мертвостью никогда не жившего существа. Это есть своего рода caput mortuum (мертвая голова - лат. Отходы химических реакций, ненужный шлак. - Авт.) абстракции. Между этими понятиями есть даже известная связь - связь родового и видового характера; но эта связь так же прочна, мертва и неподвижна, как и внутренняя природа самих понятий. Она оставляет все связуемые элементы в неизменном виде и в разрозненном состоянии подчиненности, но не сочиненности; она есть связь чисто негативная, ибо родовое понятие добывается простой "негацией" видового признака; она, может быть даже, совсем не связь, а только "присутствие" родовых элементов во всех видовых образованиях...".

Не следует поддаваться тому скороспелому впечатлению, будто Ильин вслед за Гегелем осуждает, признает бесплодными, а потому излишними какие бы то ни было абстрактные понятия. Без их зачатков, а значит и гибкой ориентировки в окружающей природной обстановке вообще невозможна жизнь, к примеру, млекопитающих. Но животное в отличие от человека живет непосредственно в естественной среде, живет этой средой, сливаясь с ней и не противопоставляя ей качественно свою активность, а значит и творимую тем самым "вторую природу". Человек же с его все более разносторонней целесообразной и целенаправленной деятельностью не может не расставлять повсюду миллионы опорных вешек-понятий, чтобы иметь возможность, время от времени отталкиваясь от них, существовать и двигаться вперед. Все богатство того, что именуется "культурой" или "цивилизацией", в сущности представляет собою обширную мозаику из разноцветных камешков этих ругаемых философами как "холодные и бесцветные" мысленных отображений. Сами по себе они ни в чем не повинны. Повинны те, кто не умеет делать получаемые панно движущимися, и не только движущимися, но и в целом близкими отображаемому неугомонно-безостановочному бытию.

Однако и тут вряд ли стоит выносить кому-то поспешный приговор. Даже в динамичных обществах типа европейского, а особенно американского, целые семьи, селения и общины могли несколько поколений жить в обстановке устоявшегося быта, казалось бы, незыблемых традиций и верований. Мы не говорим о Востоке, скажем, о внутренних порядках еще во времена Пушкина "недвижного Китая"... У мышления своего рода окаменелостями и жесткими противопоставлениями имелись мощные стихийно-бытовые основания, оправдания и даже, если угодно, свои достоинства. Их размывание ведет свое начало с эпохи географических открытий, зарождения буржуазного способа производства, мирового рынка товаров и идей, глобального самоощущения человечества. Именно отсюда вытекает жизненная необходимость замены так называемого метафизического способа мышления - консервативного по сути, локального по области применения - диалектическим, стремящимся схватить изменчивость всего сущего, движение со всей его капризной противоречивостью и универсальным присутствием повсюду и во всем, с его пульсирующими ритмами и упругими законами.

Тот же Энгельс, мотивируя неизбежность отказа общества от метафизического (или рассудочного) способа мышления, писал:

"Для метафизика вещи и их мысленные отражения, понятия, суть отдельные, неизменные, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Он мыслит сплошными неопосредствованными противоположностями; речь его состоит из "да - да, нет - нет; что сверх того, то от лукавого".

Для него вещь или существует, или не существует, и точно так же вещь не может быть самой собой и в то же время иной. Положительное и отрицательное абсолютно исключают друг друга; причина и следствие по отношению друг к другу тоже находятся в застывшей противоположности. Этот способ мышления кажется нам на первый взгляд вполне приемлемым потому, что он присущ так называемому здравому человеческому рассудку. Но здравый человеческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования". Если же такой "выход" осуществляется на широкий простор социальной практики, то он оказывается попросту опасен. Это со всей очевидностью следует уже из опыта наполеоновских войн как предшественниц двух мировых войн XX века. Подобно тому, как блестящая эвклидова геометрия плоскостей и ограниченных фигур была вынуждена потесниться, чтобы дать место геометрии космических сфер Николая Лобачевского, глобализация общественной жизни стала все чаще демонстрировать губительность "здравого человеческого рассудка". Тот же Наполеон обжегся на России. До сих пор, скажет о нем многомудрый Михаил Кутузов, Наполеон воевал и побеждал в густонаселенной Европе, - он не сможет воевать и побеждать в нашем пространстве...

На рубеже 40-50-х годов нам довелось быть свидетелями накаленной дискуссии о соотношении традиционной, формальной логики и логики диалектической. В сущности ее страсть питалась интуитивным ощущением крайней необходимости переменить сам тип философствования и масштаб интеллектуальных решений. Через четверть века все кончилось призывом "добить последнего диалектического логика". Им был наш общий и поныне здравствующий знакомый, кажется, ушедший с наступлением эпохи горбачевско-ельцинских "реформ нисходящей линии" из науки в бизнес. Чистую победу одержала формальная логика, или, вернее, ее математическое (символическое) неохватно разнообразное приложение к технике, индустрии счетно-решающих устройств, к всемогущей электронике. Победил рассудок в соединении с мощью математики и сложных машинных систем, и пока что потерпел поражение разум. Диалектическая логика "не пошла" отнюдь не потому, что будто бы оказалась "тупиковым" направлением (как радостно гомонили ее противники), а потому, что оказалась представленной относительно слабыми и малочисленными кадрами. Человечество проявило замечательную способность на базе элементарного двоичного принципа (плюс-минус) моделировать на голубых экранах весьма убедительные и чарующие подобия жизненных обстоятельств, заставлять индивидов и целые социальные слои переживать их как свои собственные (утешьтесь, неимущие и нищающие: "Богатые тоже плачут"...), но отдалило себя от собственно научного понимания реальных общественных отношений, породило даже отвращение к такому пониманию и, более того, продемонстрировало свою трагическую неготовность совладать с ними. "Старый Карла" оказался прав.

"Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, - заметил он в "Капитале" (1867 г.), - когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя туманное мистическое покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем. Но для этого необходима определенная материальная основа общества или ряд определенных материальных условий существования, которые представляют собой естественно выросший продукт долгого и мучительного процесса развития".

"Туманное мистическое покрывало" в виде всевластия рассудочного мышления (включая его пресловутую горбачевскую модель) и "монетарной" вариации товарного фетишизма, которое висит над современностью, свидетельствует о том, что этот мучительный процесс далеко еще не завершен.

А. Исходные утверждения.

1. Чем бы ни руководствовался человек, будь то сторонник частнособственнического, либо общинно-коллективистского мироустройства, он, задумываясь о будущем, не может обойти факт всемирно-исторического значения - всесторонне интенсифицировавшийся в XX веке процесс обобществления труда и производства.

Коммунисты, продолжая в теории и на практике дело Маркса-Энгельса-Ленина, исходят как из основания социальной истории именно из этой необратимой тенденции (в классическом марксизме она звучит как "развитие производительных сил"), стремясь увидеть и выразить ее во всех сферах общественной жизни - от технологии и экономики до искусства и нравственности.

Буржуазная социальная теория если и не вполне осознает историческое значение происходящего сдвига, то, во всяком случае, ощущает его "подземные" шорохи и толчки и страшится их. Можно утверждать и так: по выработанной столетиями деляческой привычке она, не без скрипа и оговорок, частично уже поворачивает эту тенденцию в свою пользу, в собственных интересах, хотя и понимает невозможность всестороннего овладения ею в конечном счете. Потому и ищет иной базис для своих концепций.

2. Обобществление труда и производства в XX веке особенно сильно выявило роль общественного сознания в историческом развитии. Если старый материализм (эпохи Просвещения) делал упор на способность человека постигать объективную реальность, как она есть, справедливо усматривая в этом основание гуманизма, то марксизм обогатил материализм утверждением, что идея, коль скоро ею овладели массы людей, сама становится материальной силой. Материализация сознания в этом, функциональном смысле - столь же существенная грань диалектического отношения сознания к материи, как и его генетическая вторичность.

Буржуазия не может положить в основу своей стратегии процесс обобществления труда и производства, который, доказывая изживаемость частной собственности, прямо бьет по ее классовым интересам. Поэтому она хватается за второй момент социальной диалектики, стремясь всецело подчинить себе общественное сознание, противопоставляя его объективному ходу истории. Цель буржуазной партийности заключается не в том, чтобы быть проводником в сфере мировоззрения исторической истины, а в том, чтобы любой ценой навязать всему миру свою эгоистическую идеологию и мораль и тем самым продлить существование капиталистического общественного строя. Вместо социальной диалектики буржуазия делает ставку на узкопрагматическую переработку всех достижений общественных наук и естествознания, на пресечение стремлений увидеть достоверную живую перспективу человечества, на ограничение его исторического кругозора и тяги к свободе стандартным набором усредненных потребностей, фабрикатами "массовой культуры" и суррогатами "виртуальной реальности".

3. Коммунисты видят свое призвание в том, чтобы целенаправленными усилиями помочь процессу обобществления труда и производства проявиться универсально и с максимальной интенсивностью; обеспечить "снятие" основных "потребностей существования" человека как социальной проблемы; утвердить социальное равенство; создать условия для прорыва каждого в сферу "всеобщего труда", то есть научного, художественного и социального творчества, делая его первой потребностью жизни.

Цель буржуазии мрачна, но не менее грандиозна: путем тотального идейно-психологического "возделывания" сознания людей остановить историю человеческого общества на ее капиталистической стадии, причем никаких средств для этого, кроме подкупа, лжи, уничтожения инакомыслия и насаждения страха, уже нет. В витиеватых выражениях, но в целом прозрачно, это изложил американский политолог Фрэнсис Фукуяма (см.: Вопросы философии, 1990, N 3).

"В своем развитии, - писали Маркс и Энгельс, формулируя в 40-х годах ХIХ века начала своего учения, - производительные силы достигают такой ступени, на которой возникают производительные силы и средства общения, приносящие с собой при существующих отношениях одни лишь бедствия, являясь уже не производительными, а разрушительными силами (машины и деньги)".

Именно этого эффекта в наше время в отношении большинства, или 5/6, рода людского добивается буржуазия. Только коммунисты как просвещенная, сплоченная и организованная сила в состоянии уничтожить этот тупик.

Б. Буржуазия и объективный ход истории.

1. В XX веке процесс обобществления труда существенно подорвал "классические" устои капиталистического способа производства - свободное предпринимательство в "бульоне" рыночной стихии. Еще до первой мировой войны развитие индустриальных технологий и отраслей привело к обузданию этой стихии монополиями и государственному вмешательству в частное хозяйство; возник государственно-монополистический капитализм. Это, однако, не позволило буржуазии предотвратить кризис 1929 года, потрясший весь капиталистический мир. Оборонительной реакцией на него явились фашизм в Европе, родственный ему милитаризм в Японии и "Новый курс" Рузвельта в Соединенных Штатах Америки.

После второй мировой войны, которая только упрочила государственно-монополистический капитализм, обобществление основывается уже не на старой (времен первой промышленной революции) индустриальной технологии, а оседлывает технологию автоматическую, следствием чего становится резкое усиление научно-планового начала в производстве, вытеснение из него остатков старой системы разделения труда вертикального типа.

В триаде разделения труда на а) умственный и физический, б) организаторский и исполнительский, в) творческий (поисковый научно-технический и художественный) и механический (рутинный, монотонно повторяемый) последний элемент (в), хотя он и возник позже других (на базе индустриального производства), все больше образует фундамент всей системы. Он возникает в сфере непосредственно-трудовых отношений между людьми по поводу производственного использования техники и рабочей силы.

Чтобы устранить разделение труда на творческий и механический, необходимо ликвидировать механический труд, но не вообще (такое бессмысленно и невозможно), а как профессиональное занятие. Сделать это посредством только организационных мер нельзя. Следует изменить технику, или, иными словами, тот (самый глубинный) слой производственных отношений, который не может воспроизводиться, не материализуясь в технике как материально-вещественной сфере технологии. Путь тут известен: устранить механический труд - значит автоматизировать его.

Следствием автоматизации механического труда становится преодоление:

Во-первых, существенных различий между умственным и физическим трудом. Ликвидируется монополия какой-то части общества на умственный труд, а умственного труда - на творчество, и оба вида труда, физический и умственный, оказываются лишь разными сторонами единой творческой деятельности. При этом надо иметь в виду, что миссия автоматической техники заключается не в автоматизации труда как такового, ибо было бы абсолютно бесплодной затеей пытаться заменить машиной человека со всеми его задатками и способностями, в том числе способностью к познанию и художественному видению мира. Автоматизации подлежит лишь постоянно выделяемая из общей массы труда, отчетливо отслаиваемая от него простая механическая, репродуктивная деятельность. К последней никак нельзя, просто невозможно отнести не только весь умственный, но и весь физический труд.

Чтобы научная или инженерная идея могла обогатить производство, она должна материализоваться в технике. Сама же материализация является продуктом либо ремесленного (в высоком смысле слова), "лекального" труда, либо собственно (без малейших скидок) творческого физического труда, при котором человеческая рука выступает искусным инструментом думающей головы.

Во-вторых, существенных различий между организаторским и исполнительским трудом. Проявляется этот процесс в четырех аспектах:

а) вместе с автоматизацией устраняется необходимость управлять массой простого механического труда - как физического, так и умственного. Здесь управление людьми сменяется управлением техникой;

б) вместе с ростом наукоемкости производства возникает необходимость в том, чтобы люди, отвечающие за организацию любого относительно автономного участка работы, наращивали в собственной голове представление о функционировании технологического процесса в целом. Эта закономерность очевидна при организации научного труда, где понимание каждым работником общей задачи выступает необходимым условием эффективности усилий и индивида и коллектива. Очевидно также, что эта закономерность шаг за шагом подчиняет себе и массовое производство - как раз в меру роста его наукоемкости;

в) разделение труда на организаторский и исполнительский (в его старом, вульгарном виде) подрывается сближением организаторов и исполнителей по уровню квалификации, образования и общей культуры, а также по выполняемым функциям;

г) и еще, о чем часто забывают, названное разделение труда естественно гасится поголовным вовлечением всех граждан в систему управления общественными делами на доступных им участках, то есть развитием социалистического народовластия.

2. Изживание системы разделения труда вертикального типа не может рассматриваться лишь в качестве одной из тенденций, возникших в XX веке в прямой связи с научно-технической революцией. Это - величайший во всей истории человечества переворот в технологическом способе производства, суть которого характеризуется фактом массовой замены работника в качестве носителя простой рабочей силы работником принципиально нового типа, действующим как сила творческая. Работником, выступающим не подчиненным элементом - придатком машины, не звеном, а субъектом технологического процесса. Капитал прореагировал на это таким образом, что, опередив коммунистов в осмыслении самой такой возможности, стал извлекать прибавочную стоимость не столько из физической энергии работника, сколько из его интеллектуальной энергии. Он бросил себе под ноги "всеобщий труд", то есть труд-творчество, не считаясь с тем (и благодаря тому), что этот труд исторически функционирует уже вне стоимостных оценок.

Коль скоро преодоление разделения труда вертикального типа становится технологической необходимостью, оно оказывается (хотя и не столь скоро, как ожидалось) также экономической необходимостью. Теперь прогресс экономики определяется не сохранением (воспроизводством) старого разделения труда, а его устранением. Но тем самым ликвидируется всякое основание для классового размежевания общества, или капиталистического способа производства.

Эксплуатация человека человеком лишается всякого экономического смысла - и не только потому, что коллективная технология высокого порядка требует коллективного же (всенародного) пользования, владения и распоряжения общественным богатством, но и потому, что обобществление труда и производства, поскольку оно теперь противостоит старому разделению труда вертикального типа, становится силой, его вытесняющей. В границах развитого капитализма технико-технологическое и организационно-техническое обобществление достигает высшей степени. В результате технологическая коллективность начинает нуждаться в товариществе как адекватной ей форме функционирования и развития. Она поэтому нуждается в экономической практике, исходящей из потребностей человека, глубина постижения которых зависит от осознанного признания творческого труда-процесса потребительной ценностью (стоимостью) и практического - повсеместного и универсального - выявления творческой сущности труда, ибо только такой труд во всей его конкретности способен в полной мере удовлетворять потребность в созидательном самоутверждении людей. Необходимо возникает глубинная тенденция к всестороннему совпадению экономической практики с гуманизмом. Именно в столкновении с этой тенденцией исторические резервы капитализма (причем не только его развития, но и существования) полностью исчерпываются.

3. На первый взгляд сделанный вывод откровенно противоречит известному факту оседлания Западом научно-технической революции. По достигнутой степени несобствённического обобществления производительные силы США, стран Западной Европы, Японии без малейшего преувеличения могли бы быть охарактеризованы как социалистические. Поэтому в полном согласии с проводимой выше логикой их нормальное функционирование и развитие требует именно социалистических - экономических и социальных - форм. Между тем в действительности эти производительные силы функционируют и развиваются в общей формационной оболочке буржуазного строя.

Факт овладения достижениями научно-технического прогресса (или прежде всего творческим потенциалом массового работника), который демонстрирует капитализм, свидетельствует не о снятии им основного противоречия "труд - капитал", как пытаются доказать неоконсервативные идеологи, а об его крайнем обострении. Поэтому возникает вопрос: за счет чего продолжает существовать сегодняшняя американская, западноевропейская, японская капиталистические цивилизации?

Стоять на почве исторического материализма и не признавать принципиальной несовместимости достигнутого уровня технологической обобществленности производства с его капиталистической хозяйственной оболочкой нельзя. Но нельзя не признавать также их практической совместимости. Констатация поистине парадоксальная. И ее надо объяснить.

"Демократы" и выкресты от "научного коммунизма" спешат в этой ситуации отринуть исторический материализм. Ничего не попишешь: слабые головки всегда раскалывались от причуд диалектики. Мы не последуем их примеру. Более совершенной методологии, чем материалистическая диалектика, ни у "демократов", ни у нас, ни вообще у кого бы то ни было не имеется. И нам нечего завидовать тем, кто, либо не умея думать, либо подстраиваясь под недумающих, решил вдруг разоружиться. Добровольное (трусливое да к тому же и своекорыстное) поглупение, увы, не запретишь...

По сути единственным условием существования капитализма в США, Западной Европе, Японии является их неоколониалистская - политическая, экономическая и технологическая, информационная, культурная и моральная - связь с громадным "третьим миром", громадным не только массой населения и территорией, но и, что играет решающую роль, своей разносторонней отсталостью. Эта связь нужна империалистическим державам сегодня как: 1) условие метропольного процветания; 2) поле и резерв пока что экстенсивного роста "молодого" капитализма, который затем в своей развитой, интенсивной стадии не может не заменяться социализмом; 3) последняя ставка в борьбе за выживание с неумолимо объективным ходом истории. Утрата этого неоколониалистского "зазеркалья", реализация в полной мере принципов равенства и взаимовыгодности в межгосударственных экономических отношениях неизбежно прервали бы существование капитализма - и прежде всего в его империалистических цитаделях. Вот почему величайшей победой международной буржуазии, болезненной судорогой глобального общественного развития следует признать неожиданное расширение "третьего мира" в 90-х годах фактическим включением в него расчлененного Советского Союза, обеспеченное смесью невежества, жадности и пресмыкательства перед Западом Горбачева-Ельцина и их "команд".

3. Спасаясь от гибели, буржуазия индустриально развитых стран "Новым курсом" Рузвельта нащупала и сумела понять противоречия, которые, неизменно оставаясь хроническими недугами капитализма, приобрели в XX веке далеко не традиционные формы. Так или иначе она сумела выработать приемы разрядки и видимого разрешения этих противоречий за счет трансляции их в более обширном пространстве, их "рассасывания" и "разбрасывания", перенесения на все новые объекты в целях снижения давления на буржуазный строй вообще.

Главное, буржуазия овладела "тайной" откачивания внутриобщественной напряженности в каналы международных отношений, разработала соответствующие методики. Опираясь на это свое достижение, она научилась поддерживать относительное равновесие между интересами капитала и индивидуальными потребностями представителей наемного труда, связывать в пропаганде и рекламе существование капитализма не только с частной собственностью, но и со всей совокупностью условий быта, которая обычно определяется как "комфорт". В результате во второй половине века сложился своеобразный капиталистический "модерн", который многие люди, ослепленные мишурой "сервисной цивилизации" или же воспитанные по-мещански, принимают за социализм. Например, говорят о шведском, австрийском и пр. "социализме", что, разумеется, не соответствует сути господствующего строя. В действительности тут как раз тот случай, когда "скелет в гриме пленяет живого".

5. На деле же имеет место своеобразная трансформация капитализма и его международных отношений. На мировом рынке легко просматриваются два варианта обмена.

Первый: обмениваются (по мировым ценам) два народа (две страны) с примерно равной национальной производительностью труда. Здесь, как и. в простом товарном производстве, эквивалентный обмен по стоимости в тенденции совпадает с эквивалентным обменом по труду. Никто из двух партнеров не грабит другого.

Второй: обмениваются две страны, чьи национальные производительности труда существенно отличаются друг от друга. Здесь так же налицо эквивалентный обмен по стоимости, но далеко не по труду. При формальном равенстве рыночных партнеров между ними нет и не может быть фактического равенства. Одна страна эксплуатирует другую.

Таким образом, эксплуатация страны страной реализуется в форме торговли. Эксплуататорами выступают те страны, которые обладают превосходящей других производительностью труда. Последняя зависит от многих факторов, во второй половине XX века - главным образом от степени наукоемкости технологии. Именно этим преимуществом обладают по отношению ко всему остальному миру США, страны Западной Европы, Япония.

Более того, используя процесс обобществления труда и производства, который уже давно приобрел глобальный характер, опираясь на свое монопольное положение в области научно-технического прогресса, неометрополии монополизировали мировые цены. Странам "третьего мира" они диктуют относительно низкие цены на добываемое там сырье, а товары, производимые в странах Запада, реализуют по ценам, существенно превышающим их стоимость. Законченное выражение эта монополия находит в том привилегированном положении, которое сейчас занимает в международном торговом обороте доллар.

То, что империализм в XX веке отладил эксплуатацию экономически отсталых народов посредством торговли и монополизации мировых цен, отнюдь не означает, что он отказался от "классических" приемов экономической экспансии - от вывоза капитала в регионы с дешевой рабочей силой, от предоставления кредитов под кабальные проценты, наконец, как выражался Владимир Ленин, от "свободно-захватного занятия земель", богатых стратегическим сырьем. Эти приемы приобрели лишь больший размах. Старое и новое органически соединилось в современной капиталистической практике.

"Классическая" колониальная система рухнула в результате второй мировой войны. Не умаляя при этом роли таких факторов, как разгром германского и японского империализма, национально-освободительное движение, борьба за сохранение международного мира, следует констатировать, что буржуазия метрополий во многих случаях добровольно отказалась от старого, ставшего очевидно невыгодным колониализма, сохранив его суть - неравное партнерство народов, достигаемое иными методами и средствами.

Империализм отказался от "классики" колониального порабощения прежде всего потому, что дорогостоящее содержание воинских контингентов и чиновничьей администрации в колониях мешало развертывать "холодную войну" против социализма. Высвобожденные средства империализм бросил на освоение научно-технической революции в целях обеспечения технологического превосходства над остальным миром. Это резко повысило норму эксплуатации рабочего класса в самих метрополиях, но поскольку ее объектом теперь становилась скорее квалификация наемного работника, чем его природный организм, данное явление, принося во много раз большие прибыли капиталу, оказалось во многом скрытым от его жертв.

Идя навстречу их узкопотребительским запросам, страны Запада создали картину витринного благополучия, плодами которого пользуется не более 1/6 части населения Земли. В то же время не ушла с мировой арены и традиционная "политика канонерок", - она лишь поменяла дислокацию. В авангарде империалистической армии ныне находятся легионы бизнесменов, всевозможных советников и консультантов, действующих вполне "демократическими" (подчас даже "педагогическими") приемами. Но за их спинами хорошо просматриваются силуэты баллистических и крылатых ракет.

Направляя свои усилия на поддержание технологического, экономического и военно-политического превосходства над странами "третьего мира", осуществляя для этого крупные капиталовложения в науку и образование, развивая автоматизацию и компьютеризацию трудовых операций, империалистическая буржуазия на своей территории фактически сохраняет за собой роль субъекта всемирно-исторической тенденции - процесса обобществления труда и производства. Вместе с тем ее политика в странах "третьего мира" носит крайне реакционный характер, направлена на сдерживание или подрыв там научно-технического и иного прогресса. Дома она культивирует плановую экономику и наукоемкую технологию, в "третьем мире" - примитивно-рыночную экономику и консервирует технологическую отсталость. В случае же с Советским Союзом организует невиданно масштабную технологическую и культурную деградацию, используя для выкачивания невиданно больших, практически не учитываемых прибылей растущий технологический "разновес".

Эта двойственность политики, ставящая жизнь народов Земли в зависимость от воли Запада, неизбежно втягивает и саму империалистическую буржуазию в своего рода зависимость глобального масштаба: существование капитализма в неометрополиях оказывается в абсолютной зависимости от его способности непрерывно воспроизводить практику неоколониализма. Для грани XX-XXI веков очень характерна сугубая заинтересованность правящей "элиты" в сохранении и усилении умственной ограниченности повсюду. В неометрополиях интеллект оказывается, как правило, не нужен, ибо там достигнута уже высокая степень финансово-технической обустроенного основного потребительского комплекса с допущением некоторого веера внешне эффектных излишеств. Что касается неоколоний, то здесь интеллект ориентируется на этот комплекс, а значит на завистливое - как правило, при нехватке средств и зачастую больше в мечтах - приобщение к благам западной "цивилизации", чем, к примеру, бойко занимаются "новые русские". Альтернатива вне и выше этой исключается. Делается вид, что ее вообще не может быть. Какого-либо выхода из этой ситуации для империалистических держав уже не существует. Вот почему следствием уничтожения неоколониализма явится только одно: отказ от капитализма вообще.

6. Абсолютная уже зависимость существования капитализма от неоколониализма порождает ряд следствий в области как международных, так и внутриобщественных отношений.

Так, внешняя политика неометрополий объясняется теперь не столько экономической необходимостью, сколько целями продления капиталистического строя. А это значит, что политика отделяется от экономики, утрачивая тем самым созидательную функцию.

Пример тому - военные акции США в отношении Ирака. Если не принимать за чистую монету объяснение вторжений американской армии "благородной" задачей выполнить решение ООН, то надо искать другую причину. Некоторые политологи объясняют этот факт американской заинтересованностью в ближневосточной нефти. Но война со стороны США ведется главным образом не за нефть, хотя и за нее тоже. В Персидском заливе американцы подавляют очаг упорного сопротивления политике неоколониализма. По существу они отстаивают основы капитализма прежде всего на территории западного мира, в том числе в самих США. И в этом нет преувеличения.

Во-вторых, зависимость существования капитализма от неоколониализма подкрепляется внутренней политикой стран Запада. Основная ее тенденция - упрочение буржуазного единства своей нации.

На первом этапе (сразу после второй мировой войны) это единство создавалось и укреплялось сочетанием социал-демократизма (внутри общества) с формированием неоколониалистского курса (на мировой арене). Иными словами, капитализм овладел социал-демократизмом и в качестве оптимального для себя политического режима и в качестве "классической" буржуазной партии. Сегодня буржуазное единство нации обусловливается трансформацией социал-демократизма в неототалитаризм (фашизм), у которого в отличие от гитлеризма оказывается не одно, а два лица - и национализм и космополитизм.

Подкармливая собственный (по-прежнему в тайне эксплуатируемый) пролетариат за счет ограбления колоний, втягивая его в неоколониалистское классовое партнерство, а то и союзничество, западная буржуазия смогла заглушить внутренний антиэксплуататорский протест и инициировать социал-демократизацию рабочего и коммунистического движения, причем даже там, где позиции коммунистов в среде трудящихся были традиционно сильны - в Италии, Франции, Испании. В целом с помощью практики неоколониализма она добилась создания классового альянса в национальных границах, благодаря чему получила возможность утилизировать планирование производства в общенациональных масштабах, не опасаясь при этом, что пролетариат использует эту, по своей исторической сути социалистическую форму хозяйствования в антибуржуазных интересах.

В-третьих, несомненно интенсифицировался процесс слияния капитала с государством. Этот процесс можно осмыслить как поглощение буржуазной частной собственности собственностью буржуазно-государственной. Последняя при этом отнюдь не утрачивает признаков частной собственности. Дойдет ли этот процесс до конца внутри империалистических наций - вопрос пока открыт. Во всяком случае, можно ожидать охвата частного промышленного капитала общенациональным государственным планированием. Мыслимый финал этой тенденции - единая общенациональная монополия, действующая в интересах поддержания превосходства над колониально зависимыми странами, поддержания "социального мира" в своей стране и извлечения максимальной прибыли из труда международного пролетариата.

Не меньшие изменения (на этой основе) должны произойти и в социальной структуре империалистических наций. Дело не ограничится там пробуржуазным союзом противоположных классов, который уже достигнут. Трансформация социальной структуры, по-видимому, пойдет дальше - по пути размывания классовых перегородок, "построения" моноклассового общества на империалистический лад. В этом найдет свое яркое отражение социально-политическая гибкость буржуазии, ее способность использовать даже марксистское учение, не понятое как следует его сторонниками. Положение индивида в обществе будет все заметнее определяться степенью близости той социальной группы, к которой он принадлежит, к вершинам государственной власти и управления общенациональной собственностью. Классы отнюдь не исчезнут, хотя "верхи" и принадлежащие им СМИ вовсю будут стараться, чтобы массы забыли о самой возможности их существования. Они "уйдут в основание", проявляясь в исторически новой форме - в форме иерархии слоев, кланов и каст. И так будет продолжаться до тех пор, пока не начнет шататься неоколониализм.

В-четвертых, после поражения социализма в Советском Союза совершенно отчетливо проявилась до той поры потаенная тенденция капитализма к формированию глобальной системы ультраимпериализма, к мировому империалистическому сверхгосударству. Судя по всему, эта роль уготована НАТО - военно-политическому союзу империалистических держав - и сблокированной с ним, очевидно правеющей Организации Объединенных Наций. А это значит, что международные отношения все более будут строиться по типу отношений классовых, в которых роль господствующего класса уготовано играть союзу империалистических наций, а роль пролетариата - народам Азии, Африки и Латинской Америки. Если не будет мощного сопротивления тенденции к ультраимпериализму, то и народы социалистических в прошлом республик ждет та же участь.

В-пятых, не исключается возрождение в глобальных масштабах чего-то вроде феномена "азиатского способа производства".

Разумеется, сам этот термин очень условен. Он привязывает определенный тип общества к одной части света, в то время как этот тип, что показал уже Маркс, имел более широкое географическое распространение и большую историческую значимость. Другая необходимая оговорка состоит в том, что "азиатский способ производства" не есть база какой-то одной ("нулевой", "четвертой" или же "шестой"), почему-либо не изученной общественно-экономической формации, а представляет собою более широкое понятие - обозначает целую переходную эпоху к классово-антагонистическому строю в странах Востока и доколумбовой Америки. Частная собственность здесь развивалась позднее, чем централизованное государство, хотя бы потому, что мощные естественные и связанные с ними долговременные социальные факторы при рутинной технике производства объективно сдерживали накопление сколько-нибудь значительного прибавочного продукта. Но и уже возникшая частная собственность в этих странах также обладала большим своеобразием. Она долгое время была неотделима от экономических функций разросшейся деспотической власти, зависела от нее, а порою в определенном смысле и подчинялась ей.

Говоря об "азиатской форме собственности" и системе зависимостей, вершиной которой являлся восточный правитель, Маркс замечает, что здесь все рабы. "...Так как отдельный человек при этой форме собственности никогда не становится собственником, а является только владельцем, он, по сути дела, сам - собственность, раб того, в ком олицетворено единое начало общины, и поэтому рабство не подрывает здесь условий труда и не видоизменяет существо отношения". Это относилось и к представителям господствующего класса, которые прежде всего в силу их несуверенности как частных собственников рабски подчинялись своему обожествляемому, подчас анонимному владыке и вместе с тем, светя его отраженным светом, выступали как фактические рабовладельцы по отношению к стоящим на ступень ниже, так что все восточное общество выглядело как многоэтажное, иерархическое рабство.

Может ли капитализм сознательно насаждать архаическое общественное устройство, которое выглядит подобным образом?

Может, но, очевидно, лишь в предельно обострившейся, экстремальной ситуации, когда с неотвратимостью встанет вопрос о его существовании, когда задачи развития и созидания не будут идти (в глазах империалистической буржуазии) ни в какое сравнение с задачами продления жизни капиталистического способа производства. Сегодня, в преддверии XXI века, признаки складывания именно такой ситуации все больше дают о себе знать. Обобществление труда и производства в неометрополиях достигло такой степени, что развитие производительных сил, то есть людей в их качестве созидающего (субъективного) начала социальной истории, не просто тормозится сохранением капитализма, а и стало несовместимым с ним. Собственные внутренние резервы капитализма полностью исчерпываются, и найти их он может лишь вне развитых, "цивилизованных" обществ - в планетарных масштабах.

В международных отношениях возрождение "азиатского способа производства" проявляется, во-первых, в отчуждении в той или иной форме у стран "третьего мира", а сегодня и у частей растерзанного СССР, национальной собственности (права распоряжения ею, права на производство той или иной продукции и т. п.) и национального рынка (оккупируемого иностранным ширпотребом), а, следовательно, национальной свободы, во-вторых, в навязывании по сути коллективной империалистической военной диктатуры, которая по воле натовского, в особенности американского "босса" может обрушиться на голову любого непокорного народа. Внутри империалистических государств и государств, где верховодят компрадоры, резко понижается регулирующая роль совести, нравственность в качестве меры общественных отношений вытесняется буржуазным правом, время от времени пробуждаются рецидивы маккартизма.

В поисках способов самосохранения империализм не может не вдохновляться своей эффектной "победой" над социализмом, ибо нашел в себе силы если и не уничтожить, то лишить главной базы мировую социалистическую систему, расчленить Советский Союз, сделать беспомощной когда-то непобедимую Красную Армию, толкнуть по пути капиталистической реставрации советские республики и страны Восточной Европы. Продолжает делаться все, чтобы стереть с лица Земли рожденный в октябре 1917 года исторически новый, неведомый ранее, тип отношений между людьми и народами - отношения сотрудничества и взаимопомощи. Поражение социализма используется для полного восстановления отношений господства и подчинения в качестве единственного типа международных отношений вообще. Таким образом, эксплуатация союзом империалистических наций подавляющей массы трудящегося населения планеты, система господства и подчинения, противостоящая социально- и национально-освободительному движению в любом регионе, превращение ООН наряду со США и НАТО в мирового жандарма, уже заметные признаки становления ультраимпериалистического государства - такова картина сегодняшнего мира, и ее вполне можно считать близкой к глобальной модели иерархического рабства. Все дело в степени.

Как представляется, в самых общих чертах империализм отнюдь не стремится к распространению цивилизации и всеобщему прогрессу. Его страстное желание - всемерное ослабление классового противника в лице народов, оказавшихся в путах неоколониализма, неограниченное извлечение из их стран дешевых ресурсов. Это - разоружение, подрыв индустриального, особенно высокотехнологичного и оборонного, производства вплоть до полной его ликвидации, лишение доступа к новейшим передовым технологиям, ликвидация продовольственной независимости, навязывание рыночных бредней и либерально-религиозной идеологии одновременно с собственным прорывом к кладовым сырья и резервам не знающей своей истинной цены, "аборигенской" квалифицированной рабочей силы. Для России стало реальностью то, что еще десятилетие назад не могло привидеться даже в дурном сне - длительные (месяц-два-шесть) невыдачи наемному персоналу заработной платы и пенсий. Практика хуже рабства, поскольку рабовладелец обеспечивал пусть скудное, но прокормление, обеспечение одеждой и ночлегом раба. Практика, подрывающая здоровье и достоинство (полтысячи офицеров застрелилось только в 1997 году) граждан, являющаяся звеном организованного ползучего геноцида. Но, что особенно губительно, подрыв интеллектуального потенциала народов неоколоний, оглупление их молодежи.

Начиная с 1991 года, нам пришлось спасать книжные фонды нескольких библиотек. Понятное дело, что властями "выбраковывались" и отправлялись в макулатуру труды основоположников марксизма, монографии по научному коммунизму и т. п. Под эту гребенку попадала и вся философская классика - от Платона и Аристотеля до Гегеля и Чернышевского, вся революционно-демократическая и социалистическая литература (Кампанелла и Сен-Симон, Бакунин и Плеханов...).

Оказалась в опале также "Коричневая книга о поджоге рейхстага и гитлеровском терроре", выпущенная по живым следам событий с предисловием лорда Марлея, председателя Интернационального комитета помощи жертвам гитлеровского фашизма (русский перевод - М., 1933). И вот что в этой книге ударило нам в глаза: список авторов, чьи произведения бросали в костер гитлеровцы, удивительно совпадал с составом авторов изданий, которые теперь спасали мы. Символичен был и такой факт: один из нас извлек как-то из лужи на улице выкинутые "новыми русскими" Новый Завет и "Избранное" Юлиуса Фучика. Пляска горби-ельцинского безумия подавала себя во всей красе. "Мы скорее дадим смертельный выстрел по марксизму, чем допустим когда-либо, чтобы он снова ожил" - писал в своем воззвании от 2 мая 1933 года доктор Лей. Кто мог знать, что сей "подвиг" захотят в 80-90-х годах повторить "доктор" Ципко и "академик" Яковлев!

7. В свое время Гитлер дал такую характеристику советскому обществу:

"Сила русского народа состоит не в его численности или организованности, а в его способности порождать личности масштаба Сталина. По своим политическим и военным качествам Сталин намного превосходит и Черчилля, и Рузвельта. Это единственный мировой политик, достойный уважения... Наша задача - раздробить русский народ так, чтобы люди масштаба Сталина больше не появлялись".

Эту задачу фашизм так и не смог выполнить, но ее почти решили объединенные силы империализма, в течение сорока лет сокрушая сталинский авторитет и одновременно воспитывая внутри СССР и России "пятую колонну".

Говоря о силе русского народа, Гитлер называет Сталина. Но с не меньшим основанием можно назвать Святослава и Ярослава Мудрого, Александра Невского и Ивана Третьего, Петра Великого и Ломоносова, Кутузова и Пушкина, Льва Толстого и Ленина, Менделеева и Блока, Горького и Вернадского, Шолохова и Королева, вообще всех лучших представителей русской и советской политической, научной и художественной культуры.

По словам Гитлера, финальное состояние насильственного пути ко всеобщему рабству означает раздробление России, или такое ее разложение, чтобы русский народ утратил способность рождать "собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов". Это удел всех народов, оказывающихся под империалистическим колпаком. "Гении" должны появляться исключительно в лоне империалистических наций. Но их "гениальность" совершенно другого, не леонардовского или шекспировского, пушкинского или ленинского склада. Это - люди типа Черчилля и Бжезинского, Пиночета и Ли Сын Мана, Киссинджера и Тэтчер, Новодворской и Бунича. Именно данный тип необходим ультраимпериализму. Он призван консервировать диктатуру капитала над трудом, не допуская даже зарождения мысли о том, что может быть и должно быть как раз наоборот.

Несомненно, процесс трансформации под ультраимпериализм уже начал охватывать общественное (массовое) сознание. Незаметно для многих старт этой насильственной переделки фактически состоялся. Так, относительно недавно мы с неподдельным сочувствием смотрели фильмы итальянского неореализма - такие, как "Рим - открытый город" и "Похитители велосипедов". Сегодня то же поколение, испытавшее восторг созидания в "этом прекрасном и яростном мире", вынуждено лицезреть на экранах приторно-слезливые и одновременно бездушные сериалы. Если неореализм родился как попытка удержать и сохранить братство простых людей, выкованное в годы Сопротивления фашистской оккупации, то "мыльные" киноистории лишь уродуют собственно человеческое восприятие жизни. Самое удивительное, что даже люди, вынесшие на своих плечах тяжесть войны, выросшие на прекрасных книгах и классической музыке, на полотнах Иванова и Брюллова, Крамского и Репина, Врубеля и Серова, поддаются дурману этой агрессивной пошлости. А когда им пытаются растолковать сущность псевдоискусства, то вполне искренне возражают: "Разве там учат чему-то плохому, и посмотрите: какая красивая любовь...". "Богатые тоже плачут", а бедные тоже смеются. До желанной всеобщей гармонии рукой подать...

 Эта "красивая любовь" в ряду других пропагандистских обманок призвана служить прикрытием закабаления сознания антитрудовой идеологией. Ее черты уже просматриваются. Это - ряд установок-формул, опробованных длительной циничной практикой :

- "цель истории достигнута". Остается лишь совершенствовать, доводить до идеала "естественно" сложившуюся систему либеральной демократии и рыночной экономики, внутриобщественных и международных отношений, передавая эти "великие" достижения от поколения к поколению. Остается, правда, немало проблем: военные конфликты; низкий жизненный уровень, даже голодание и вымирание населения в странах "третьего мира"; теряющая силы, израненная природа и т. п., - но все это от того, что отсталые народы, которых, кстати, слишком много (есть уже и термины "избыточное население", "лишние государства"), еще не приобщились к западной цивилизации, не усвоили ее "общечеловеческие" ценности;

- "каждому свое" - норма "цивилизованной" морали. Люди равны перед законом, но не равны от природы. Такова реальность, и незачем ее игнорировать. Не старайся переделать мир. Направляй свою энергию на себя, переделывай и совершенствуй свою индивидуальность, чтобы успешно существовать при раз и навсегда установленном порядке. Признай верховенство последнего в отношении собственной жизни и судьбы, - это толково и практично. Бунт против порядка опасен для окружающих и тебя самого, то есть антигуманен. Не мешай вкушать богатым награбленное и наворованное. Терпи и молчи, если тебе не отдают даже твое заработанное. Ведь закон мудро предостерегает от разжигания социальной розни;

- любое сопротивление западному цивилизаторству есть грех перед мировым сообществом, забвение, либо игнорирование "общечеловеческих интересов", что несовместимо с "цивилизованными отношениями между людьми и народами";

- цивилизованное состояние мира нуждается в мировом государстве и верховенстве международного права. Оно предполагает наличие вооруженных "миротворческих" сил для наведения порядка и наказания непослушных в любой точке земного шара. Непризнание этих сил, противодействие им - преступление.

Несмотря на дорогостоящую умелую маскировку, уже сейчас отчетливо видно, что идет тотальный пересмотр всего предыдущего гуманистического наследия человечества. Все, что препятствует формированию идеологии ультраимпериализма, должно уйти с исторической арены. Речь идет не об одном лишь марксизме, "смертельный выстрел" по которому делали еще гитлеровцы и погром которого был развязан при Горбачеве.

Марксизм громили и на Западе. Но не только громили. Марксизм изучали. И надо отдать должное, смогли освоить его аналитическую сторону, приспособив ее к империалистическим интересам буржуазии. Можно даже сказать так: в основу политической стратегии империализма был положен марксизм, обращенный против социализма. В этих целях он был подвергнут соответствующей "химической" обработке, а затем применен для составления конкретных антисоциалистических методик.

Не меньшей опасности подвергаются те завоевания культуры, утрата которых неизбежно приведет к совершенному (с точки зрения гуманизма) вырождению науки, искусства, образования, сознания в целом, к одичанию.

Перечисленной выше совокупностью установок руководствуются США (Запад в целом) и в отношении России. Однако их полное применение встречается тут с немалыми трудностями. Запад понимает, что окончательно удержать Россию в составе "третьего мира" без ее дальнейшего расчленения практически невозможно. И хотя ликвидация мирового социалистического содружества (первый шаг), демонтаж под видом "реформ" социалистической общественной системы (второй шаг) и развал Советского Союза (третий шаг) уже приблизили Запад к вожделенной цели, сделать четвертый шаг - "унасекомить" российскую государственность - империализму весьма и весьма не просто. Требуются свежие даллесы-бжезинские, способные в изменившемся мире довести инициированный предшественниками губительный процесс до своего логического конца. Требуется еще кое-что...

Когда некто рассуждает о геополитических и геостратегических реалиях современности, когда России в качестве концепции предлагается по сути индивидуалистическое лавирование в толпе государств-эгоистов впредь на неопределенный срок, оказывается упущенным ряд фундаментальных обстоятельств - и среди них особенности и отличия российского строя мыслей и чувств (менталитета) от многих других.

Так, не надо забывать о глубоко вбитом в психику западного обывателя ядерном страхе, который является важнейшим устоем буржуазного образа жизни. Речь идет о теперь уже застарелом, многослойном и противоречивом явлении.

Известно, что атомное оружие было впервые применено не в схватке между классами-антагонистами, а империалистами против империалистов; же. При этом, правда, погибли и пострадали сотни тысяч ни в чем не повинных простых людей. Но эффект, которого добивались за океаном, отнюдь не лежал на поверхности и не преследовал цель запугать одних только японцев. Лишь близорукие дурачки могут все еще утверждать, что атомной бомбардировкой Хиросимы и Нагасаки Трумэн ускорял-де победу. Нет, цель была более сложная, а значит другая. Американский империализм делал страх перед атомным всеуничтожением фактором организации послевоенного мира, заново обретенным средством продолжения своей гегемонистской политики.

Не представляет большого труда понять, что атомная бомба явилась своего рода полицейской дубинкой, средством наведения специфической дисциплины и порядка, демонстрации того, кто есть кто в самом капиталистическом мире. Она обуздывала межимпериалистические противоречия. Это - во-первых.

Далее, она была предостережением социалистическому лагерю, коммунистическому, рабочему, национально-освободительному движению, размах которого в результате победы угрожал существованию империализма с его колониальной системой в целом.

В-третьих, ядерное оружие наряду с его развитием и накоплением, совершенствованием средств доставки и т. п. оказалось промыслом, не только чрезвычайно прибыльным для монополий военно-промышленного комплекса, но и удобным с точки зрения изнурения экономики поднимающегося социалистического конкурента, прежде всего Советского Союза, в навязанной ему гонке вооружений. Тут действовала логика, подмеченная уже Лениным в период интервенции и гражданской войны.

"Западноевропейские капиталистические державы, частью сознательно, частью стихийно, - отмечал он в одной из последних своих статей (1923 г.), - сделали все возможное, чтобы отбросить нас назад, чтобы использовать элементы гражданской войны в России для возможно большего разорения страны. Именно такой выход из империалистической войны представлялся, конечно, имеющим значительные выгоды: если мы не опрокинем революционного строя в России, то, во всяком случае, мы затрудним его развитие к социализму, - так, примерно, рассуждали эти державы, и с их точки зрения они не могли рассуждать иначе. В итоге они получили полурешение своей задачи, - указывал Ленин. - Они не свергли нового строя, созданного революцией, но они и не дали ему возможности сделать сейчас же такой шаг вперед, который бы оправдал предсказания социалистов, который бы дал им возможность с громадной быстротой развить производительные силы, развить все те возможности, которые сложились бы в социализм, доказать всякому и каждому наглядно, воочию, что социализм таит в себе гигантские силы и что человечество перешло теперь к новой, несущей необыкновенно блестящие возможности стадии развития".

Изоляция, примаривание, замораживание, подрыв иной общественной системы стали вопросом жизни и смерти капитализма после триумфа Советского Союза в Великой Отечественной войне, динамичного восстановления им разрушенного боевыми действиями народного хозяйства, выхода его на передовые позиции в области современного образования, науки и культуры. Решительный вызов Западу, выразившийся в овладении ядерными технологиями в военных и мирных целях, в пионерском броске в Космос, постановке задач построения коммунизма, расширении международного влияния опыта социалистического строительства, вынудил тамошних мудрецов серьезно переосмысливать положение и дальнейшие пути "свободного мира". И решение после длительных и мучительных проб было найдено. Его составляющими явились обработка собственных граждан в духе пещерного антикоммунизма и априорного неприятия любой революции, потребительский конформизм; политика ядерного сдерживания, пресечение революционных изменений на планете, деформация исторического процесса (ДИП) вплоть до отрицания целесообразности и возможности социального прогресса; подкрепляемое устрашением "доказательство" якобы окончательной безальтернативности западной модели общества, товарный фетишизм. Разумеется, соответствующие программы, осуществлявшиеся по частям в течение четырех десятилетий, потребовали колоссальных расходов, отказа правящих классов от значительной доли своих прибылей, перераспределения средств и компромиссов, массированной лжи и маневрирования, но себялюбивая цель, которую ставила перед собой монополистическая буржуазия, оправдывала средства. Благодаря им она сумела устоять до конца грозового XX века, так и не дав труду окончательно консолидироваться в глобальном масштабе и породив сомнение в его способности создать исторически более совершенную, чем до сих пор, организацию человеческого общежития.

Аббревиатуру ДИП мы применили не случайно. Она обозначает то состояние общественного развития (а вернее - стагнации и деградации социума), которое пытается закрепить, владея монополией в средствах массовой информации, на вечные времена буржуазия. Именно эта деформация и декорируется концепцией "конца истории". Но вот незадача. Далеко не все человечество убеждено, что с утверждением либеральной демократии и рыночной экономики перестают действовать законы диалектики истории, и особенно неподатливы в этом отношении русские, советские люди, многих из которых можно переубедить, только заставив вымирать. Забавно, как проговариваются на этот счет "демократы": "реформы", дескать, у нас хороши, вот только народ не тот, не понимает. Если бы заменить народ, рассуждали самые из них мечтательные (Элла Памфилова и др.), как бы ладно дела пошли.

Активность "радиоголосов" - этого миксера в мозгах двух поколений нашей интеллигенции, а потом и передача Горбачевым-Яковлевым средств массовой информации в руки антисоциалистических сил сработали в совершенно определенном направлении. Они не могли, конечно, привить контрреволюционное, антисоветское сознание всему населению, но добились его социальной дезориентации и паралича бдительности. А этого на первых порах и было достаточно - наряду с обуржуазиванием номенклатуры и директорского корпуса, формированием слоя мелкого и среднего частного предпринимательства - для реакционного переворота сверху. Но дальше вниз, в глубину, в базу "процесс" так и не пошел. Поэтому у ученых РУСО были все основания аттестовать случившееся в СССР и России после 1985 года как буржуазно-бюрократическую контрреволюцию, не возлагая ответственность за нее на массы трудового народа.

Российские "пикейные жилеты" в политике, которых развелось видимо-невидимо за последнее перестроечно-разорительное десятилетие, до сих пор гадают о мотивах горбачевского предательства. "Не может быть того, чтобы это случилось просто так, - рассуждают они. - Должно быть, американцы сказали и показали Горбачеву нечто у себя такое, от чего он сразу пошел на капитуляцию".

И в самом деле, не только в относительно давнем прошлом, но и во второй половине 80-х - начале 90-х годов накопилось столько "белых пятен" и всякого рода реформаторского навоза, что нужны новые могучие Гераклы и честные Филеи, способные все это тщательно стереть и радикально смыть. Есть, однако, совершенно простые, никак не заковыристые вещи, которые легко понять и растолковать прежде других. И среди них едва ли не первое место занимает одно объективное противоречие. При той централизации, которая была органической чертой, неотъемлемым условием жизни, сохранения и развития советской общественно-политической и социально-экономической системы, высшее звено управления (ЦК КПСС и т. д.) безусловно требовало высококачественного научно-интеллектуального наполнения.

Обеспечивалось ли такое наполнение? Далеко не всегда, отнюдь не достаточно, с перебоями и издержками. С воцарением же Горбачева и вовсе возобладал интеллектуальный вакуум. Это находилось в вопиющем антагонизме с природой социализма. Даже если допустить, что Горбачев, - при всем его сомнительном происхождении (дед со стороны отца - сосланный кулак; отсутствие вразумительной информации об отце; поведение во время немецкой оккупации и др.), - не имел каких-либо счетов с Советской властью, уже одно его невежество и недомыслие означали появление в головном ядре партии и государства такой "черной дыры", которая, не будучи срочно заделана вовремя, должна была погубить все.

"...Так как не было той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении чего бы то ни было, - писал Щедрин об Угрюм-Бурчееве, - то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле было прочнее его". И о том же градоначальнике: "Голова его уподобляется дикой пустыне, во всех закоулках которой восстают образы самой привередливой демонологии. Все это мятется, свистит, гикает и, шумя невидимыми крыльями, устремляется куда-то в темную, безрассветную даль...". Как это похоже на горбачевское "новое мышление для нашей страны и для всего мира"!..

А вот еще факт, и факт кардинальный. Мы имеем в виду Чернобыль, в сущности повторение Хиросимы на Советской земле. Все объяснения этого самого трагического для судеб социализма и СССР, "знакового" события оплошностями и халатностью персонала АЭС выглядят как заговаривание зубов доверчивым папуасам. Несомненно, свою роль сыграло здесь несовершенство конструкции четвертого блока, за что должен был понести ответственность в первую голову тогдашний президент Академии наук СССР Анатолий Александров. Но и наличие злого умысла, прослеживаемое по деталям и подтверждаемое специалистами, не вызывает сомнений. Не означала ли эта диверсия попытку подогнать и советское общество под давно укорененный на Западе ядерный страх? Не получил ли Горбачев сигнал о том, что теперешняя атомная война может быть развязана без бомб и ракет, с упором на взбесившийся "мирный атом"? Ибо достаточно двух-трех Чернобылей, чтобы сделать всесторонним банкротом (в том числе нравственным) любое государство и правительство. Вот вам и способ смирить гордыню революционеров. Вот и психологический фон, удобный для проповеди "конца истории". "История прекратила течение свое," - иронически завершает Щедрин свою "Историю одного города", рассказав эпизод с внезапным исчезновением Угрюм-Бурчеева. Он высмеивает подобный поворот мысли за 120 лет до Фукуямы. Насколько же должна была опуститься интеллигенция, чтобы воспринимать без издевки нечто подобное сейчас!..

Итак, расчленение России. Без этого этапа невозможно дальнейшее неоколониалистское освоение громадной евразийской державы. Но последствия его не просчитаны и во многом не предсказуемы.

С большой долей вероятности можно представить, что разложение российской государственности сделает неизбежным (хотя и временным) ослабление жизненной энергии русского и других народов нашего Отечества, а это повлечет за собой геополитический сдвиг и на Европейском и, особенно, на Азиатском континенте. Обломки России начнут "приватизировать" ее южные соседи, в том числе Китай, несмотря на то, что он никогда не был стратегически заинтересован в крушении у нас социализма и государственности. Возникнет и будет стремительно втягивать в себя пространство вакуум силы, обострится "конкуренция завоеваний", способная перерасти - и опять на нашей территории - в новую всеохватную бойню за передел мира, чей вектор рано или поздно повернется против цитаделей империализма, вероятнее всего в виде русской национально-освободительной войны, которую могут поддержать многие восточные, южные и западные народы. Ни предотвратить, ни локализовать подобное Запад, без массированного применения атомного оружия, будет не в состоянии. Слишком дорогая цена очередного "доказательства" якобы состоятельности капиталистической общественной системы.

В предвидении этой гипотетической перспективы Запад, скорее всего, поостережется добиваться окончательного низведения России в разряд неоколониальных зависимых стран, а постарается включить ее на вторых-третьих ролях в свою орбиту, замкнув тем самым ультраимпериалистическое кольцо на севере планеты, умножив собственные возможности противостояния "третьему миру" прежде всего на просторах беспокойной Азии. Став на эту позицию и одновременно форсируя свое проникновение в российскую науку и технологию, Запад поддержит субимпериалистический вариант регулируемой рыночной экономики в РФ. Предпосылками такого поворота в линии контрреволюции могут явиться:

а) завершение формирования российской буржуазии из "верхних" слоев чиновничества, хозяйственного директората, научно-технических специалистов, преуспевающих банкиров и спекулянтов, теневиков и мафиози;

б) создание наемной, не народной по своей сущности, армии, способной играть карательную роль как в самой России, так и за ее рубежами - там, где укажет "босс";

в) выработка неоколониальной идеологии, которую удалось бы привить населению - молодым русским прежде всего.

Последняя задача представляется наиболее трудновыполнимой. Российской контрреволюции предстоит создать собственный, обставленный "демократическими" и "патриотическими" декорациями вариант профашистской идеологии и суметь навязать этого мутанта обществу. Схема сего действия внешне проста. Это - объединение двух "идей": идеи рептильного космополитизма и родственности в отношении к Западу, с одной стороны, идеи заносчивого национализма с империалистическим оскалом в отношении к Востоку - с другой. Но каким, спрашивается, содержанием наполнить эту схему? "Подходящего материала" в русской культуре, культурах других народов СССР просто нет. Отсюда, в частности, борьба с отечественной культурой, не социалистической только, с исторической памятью народа как одна из коренных задач российской контрреволюции. Отсюда обработка молодежи мозголомным роком, религией, "Экономиксом", перевод ее с природного русского языка на американизированно-зэковский сленг. Отсюда искусственное подталкивание к уходу из жизни тех поколений, которые строили и защищали социализм.

В начале века капитал видел в империализме, а значит и в колониализме главным образом способ оптимизации получения прибыли и сверхприбыли. В конце века ситуация существенно иная. Эксплуатация народов "третьего мира", втягивание в нее в качестве партнера рабочего класса метрополий стали абсолютным условием существования капиталистического строя. Наступило время внешне не броского, не бьющего по нервам, как гитлеризм, "бархатного" фашизма. Если наша страна окажется включенной в систему империализма, она не станет тут исключением. Не социализм или капитализм в его буржуазно-демократической форме, а социализм или фашизм - так стоит вопрос и для России.

В. Коммунисты и будущее.

1. Особенность социальных закономерностей заключается в том, что они осуществляются (реализуются) через целенаправленную деятельность людей. Поэтому прежде всего должны быть поняты людьми. В противном случае они действуют как внешняя, чуждая обществу необходимость, подчас неожиданным и разрушительным образом.

Переход от частной собственности к собственности общественной - эпохальный поворотный момент всемирно-исторического процесса обобществления труда и производства. Но не его завершение. Напротив, момент его усиливающейся интенсификации, приобретения им универсального характера.

При всей своей, казалось бы, простоте и общедоступности именно эти положения, несмотря на то, что на них сразу после Октября неоднократно указывал Ленин, не были в должной степени поняты руководителями партии и Советского государства. Возможно, частичная вина за это лежит на Сталине. Что же касается Хрущева и последующих "вождей" (за исключением, пожалуй, Андропова), то их даже и винить-то вроде бы нельзя. Вопиющая, возведенная в норму теоретическая безграмотность, с обывательской точки зрения, снижает ответственность.

Мысленно обращаясь к будущему, люди не могут обойтись без критического пересмотра прошлого опыта. Не могут не решать для себя вопрос, от чего, собираясь в дорогу, следует решительно отказаться, а что должно остаться в арсенале движения, является его непреходящей ценностью.

Последние несколько лет получил широкое хождение и даже популярность тезис: "Россия исчерпала лимит на революции". В этом несколько туманном афоризме просматривалось два утверждения:

а) возврат России на путь социализма возможен только эволюционным (обычно неточно говорят - мирным) путем;

б) революция - это всегда вооруженная борьба, гражданская война, гибель людей, уничтожение материальных и духовных ценностей, и потому она нежелательна и недопустима.

Скажем сразу: для нас очевидно, что это - новейшая химера, не имеющая ничего общего ни с диалектико-материалистическим воззрением на историю, ни с марксизмом в его адекватном выражении, ни с фактами.

О переходе к социализму (который в научной литературе обозначает первую фазу коммунизма), будь то в России или в любой другой стране, нельзя судить, не имея ясного представления о нем как таковом. Социализм есть общество, основанное на коллективистских, товарищески-труженических началах, фундамент которых составляют: а) коллективное пользование, владение и распоряжение общественным богатством - общественная собственность на определяющие средства производства; б) индивидуальное распределение потребительских благ соответственно вкладу каждого в общий труд; в) коллективная (по преимуществу) технология общественного производства - совместное использование средств труда в производственном процессе, его слитность в сочетании с ассоциативной организацией.

Необходимость перехода к социализму вытекает из всемирно-исторической тенденции - процесса обобществления труда и производства. А это значит, что его технологическое и организационное основание складывается задолго до его появления как общественной системы. Маркс резонно считал действительным актом порождения коммунизма, видами его эмпирического бытия "все движение истории..." (1844 г.). Но особенно наглядно, интенсивно и универсально это проявляется при капитализме. В условиях капитализма формируется, однако, лишь часть составляющих социалистического общества.

Другая их часть - общественная собственность и ее производные в принципе не могут складываться при капиталистических порядках. Если технологическое и организационное обобществление труда и производства, без которого невозможен монополистический капитализм, подводит общество к социалистическому качеству обобществления путем эволюции, то его естественное завершение - переход к общественной собственности - одними лишь эволюционными приемами не достигается. Последнее требует революции (желательно - мирной) - завоевания власти социальным массивом лиц наемного труда (физического и умственного) - рабочим классом вместе с его естественными союзниками, слома буржуазной государственной машины и создания на ее месте системы Советов трудящихся, то есть такой государственной организации, при которой (и только при ней) практически реализуется поражающая радикализмом и глубиной обобщения истина, открытая великими учителями пролетариата, подтвержденная как созидательным опытом Парижской Коммуны и Октябрьской революции, так и разрушительным опытом горбачевско-ельцинской "катастройки": управление делами общества осуществляется в интересах трудящихся только тогда, когда оно осуществляется самими трудящимися. К сказанному остается лишь добавить, что история XX века не выдвинула ни единого факта, который бы позволил усомниться в этом.

Рождение системы Советов есть появление не просто иного в классовом отношении (пролетарского) государства, но и одновременно Советского самоуправления трудящихся. Как показывает практика, в том числе и российской контрреволюции, Советы отвечают этому своему предназначению только в том случае, когда они формируются (избираются) и по производственному и по территориальному принципу, по месту работы и по месту жительства.

Производственные округа во многом совпадают со структурой разделения труда в обществе. Их составляют коллективы заводов, фабрик, НИИ, вузов, объединений школ, больниц, учреждений бытового обслуживания, совхозов, колхозов, воинских подразделений и т. д. Коренное отличие выборов по производственным округам заключается в том, что здесь избиратели и избираемые являются членами одной и той же трудовой ассоциации, знают друг друга по многолетней совместной работе. А совместный труд - это своего рода социальный рентген, - он позволяет высвечивать кандидата с точностью, намного большей, чем это возможно на основании кратких сведений, содержащихся в предвыборной листовке, когда избрание осуществляется только по территориальным округам. Выдвигая в Совет своего товарища, члены коллектива способны безошибочно (или с очень высокой степень вероятности) судить не только о его профессиональных и организаторских качествах, но и о его способности не поступаться совестью, действовать в интересах общего дела. Словом, только производственный принцип обеспечивает работу Советской власти всецело в интересах трудящихся, основной массы членов общества.

В свое время Ленин указывал, что производственный принцип выборов - это принцип социалистический, территориальный - принцип буржуазный.

Однако и территориальный принцип утрачивает буржуазность, если он реализуется в сочетании с производственным. Мы полагаем, что производственно-территориальный принцип выборов и, соответственно, двухпалатная структура Советов, начиная с районного (палата производственников и палата жителей), наиболее полно отвечает интересам трудового народа. Опыт 1991-1993 годов доказал, что старая практика формирования Советов лишь по территориям была ущербной. И это предопределило их несамостоятельность, слабую устойчивость и гибель. Гарантировать победу и жизнеспособность социализма в будущем может только производственно-территориальная система Советской власти.

Начиная с 1985 года, "демократы" упорно вдалбливали в головы населения, что КПСС не должна подменять государство, что между нею и государством должно быть разделение труда. Однако какое именно - вразумительно не разъяснялось. На деле цель "демократической" агитации заключалась в том, чтобы отстранить КПСС от управления делами общества и очистить государственные органы от коммунистов. Последнее облегчалось тем, что к тому времени там накопились не столько коммунисты, сколько корыстные "партбилетчики", которые, присосавшись к власти, а через нее - к общественной собственности, вступили на путь борьбы с социализмом.

Контрреволюция в России в который раз доказала, что социализм не может существовать, а тем более развиваться без самодеятельной общественной организации трудящихся - Коммунистической партии, которая во все вникает и всем руководит, в том числе и делами государства. Руководя всем, партия делает это иными, не государственными методами, в основном методами убеждения и контроля, через подбор, воспитание и расстановку кадров руководителей, с одной стороны, проверку и корректировку их деятельности массами - с другой.

Государственный аппарат управления (администрация) начинается с бригадира, начальника цеха, директора завода и кончается Советом министров. Аппарат же партии, коль скоро речь идет о методах убеждения и контроля, совпадает со всем ее персональным составом, подавляющая масса которого рассредоточена в толще трудящихся. Именно это придает партийному руководству особое влияние и налагает на него особую ответственность за формирование товарищеского способа производства.

Коммунисты вслед за Марксом, Энгельсом, Лениным полагают, что трудящимся нужно не просто свое государство, а государство отмирающее, неуклонно перерастающее в систему общественного самоуправления. Те из них, которые забыли этот тезис, фактически стоят на буржуазной позиции отождествления общества и государства, на позиции поглощения первого последним. Если государство отмирает, то общество хиреет - такова фактически их точка зрения. Но отмирание государства не есть некая ликвидация власти, создающая вакуум в управлении делами общества и, следовательно, обессиливающая его. Отмирание государства означает, что Советское самоуправление теснит административное (осуществляемое сверху) руководство, что профессиональная властная деятельность совмещается и сливается с массовой властной самодеятельностью. Отмирание государства означает, что роль методов убеждения и контроля в управлении делами общества неуклонно возрастает. И от этого общество не слабеет, а крепнет.

Очевидна гармония между общественной деятельностью, соответствующей призванию Коммунистической партии, и процессом преобразования социалистической государственности в систему Советского самоуправления. В частности, в этом процессе коммунисты видят гарантию от собственного вырождения, от огосударствления партийного аппарата, от превращения его либо в отряд государственной бюрократии, либо во второе, параллельное государство, действующее методами исключительно административными в отношении беспартийных и рядовых членов партии. Именно это все больше накапливалось с хрущевского "великого десятилетия". В результате КПСС, к тому же допустившая неестественное разбухание своей массы, нечто вроде политической водянки, утратила авторитет в глазах трудящихся, и они не поддержали ее в 1991 году. Утрата собственно партийного, идейно-нравственного подхода и заболевание государственным кретинизмом довели ее до паралича и распада.

Контрреволюция в России (и СНГ) зашла столь далеко, что возобновить социалистическое строительство и уверенно продолжить его можно, только пройдя через новую революцию (или, как говорят, через второе издание Октября). Предвидеть в деталях, как это произойдет, сегодня невозможно. Но ясно одно: новая социалистическая революция в России (а следовательно, и ее возрождение) осуществима только на базе массового, всенародного советского движения, точками роста которого будут трудовые (производственные) коллективы. Они, чтобы спасти народ и Отечество, должны ощутить себя ответственной властью. Приобретение именно такого, не жертвенно-страдательного, как сегодня, а хозяйски-наступательного самосознания повсеместно - главная задача и трудность современности.

Новая социалистическая революция в России не может состояться или не будет победоносной, если не произойдет возрождение подлинно Коммунистической партии, причем это должна быть партия, которая:

во-первых, во всех своих решениях и действиях стоит на почве передовой науки, руководствуется диалектико-материалистическим взглядом на действительность;

во-вторых, принимает в свои ряды людей, которые безусловно ставят интересы трудящихся (народа, Отечества) выше своих личных интересов;

в-третьих, объединяет людей чести, которые способны вынести на своих плечах все трудности и невзгоды, все тяжести, которые всегда выпадают на долю идущих впереди.

Только с такой партией трудовой народ вновь обретет себя и уверенно двинется по социалистическому пути. Иная партия народу просто не нужна. Тщеславные самозванцы, не умеющие действовать в массе, но претендующие лишь на то, чтобы вечно выделяться и нечто "возглавлять", будут сметены, как сор, в кюветы истории.

2. Переход от частной собственности к общественной приводит к коренным изменениям в экономической практике.

Во-первых, возникает экономика без эксплуатации человека человеком, когда богатство представителей господствующего класса существует (воспроизводится) за счет безвозмездного отчуждения продукта труда работников, составляющих большую часть населения. Экономика без эксплуатации предполагает господство в обществе двух принципов: а) "если кто не хочет трудиться, тот и не ешь"; б) "от каждого по способности, каждому по работе".

Во-вторых, экономика, основывающаяся на общественной (всенародной, государственной, коллективно-групповой) собственности, исключает товарно-денежный обмен (между отраслями, предприятиями, обществом и индивидами) внутри социального пространства этой собственности. Товарно-денежный обмен существует только там, где продукты производства (потребительные стоимости [ценности], полезности, материальные и духовные блага, услуги) передаются из одной обособленной собственности в другую обособленную собственность, пересекают собственническую "границу".

Без института обособленной, раздельной собственности товарного производства просто не может быть.

Конспектируя осенью 1914 года "Науку логики" Гегеля, Ленин не без горечи писал:

"Нельзя понять "Капитала" Маркса и особенно его 1 главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!".

Сегодня нам приходится не только покаянно соглашаться с этим ленинским афоризмом, но и прибавлять к указанному в нем полувеку еще 85 лет...

И в самом деле, в бесчисленных спорах 50-80-х годов на ходовые темы "Социализм и товарное производство", "План и рынок" и т. п., как правило, игнорировалась марксова методология анализа экономических явлений и отношений, фигурировали некие привычные фантомы. Чего стоит, например, "концепция", направленная на сохранение товарно-денежных категорий при социализме во что бы то ни стало и выводящая их не из собственнических, как и надлежит быть, а из организационных отношений. Покуда, дескать, будет сохраняться хоть какая-то обособленность отдельных звеньев производства (в рамках разделения труда, согласно специализации, пространственно-временная и др.), останется и товарный обмен. Это одно из грубейших извращений мысли Маркса. Ибо та или иная организационная обособленность и впредь в сущности не уничтожима. Маркс же ведет нас дальше...

"Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, - читаем мы в "Капитале", - товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых распоряжается этими вещами: таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно каждый из них лишь при посредстве одного общего им обоим волевого акта, может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Следовательно, они должны признавать друг в друге частных собственников. Это юридическое отношение, формой которого является договор, - все равно закреплен ли он законом или нет, - есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение. Содержание этого юридического, или волевого, отношения дано самим экономическим отношением. Лица существуют здесь одно для другого лишь как представители товаров, т. е. как товаровладельцы. В ходе исследования мы вообще увидим, что характерные экономические маски лиц - это только олицетворение экономических отношений, в качестве носителей которых эти лица противостоят друг другу".

Казалось бы, здесь дано подробное, можно сказать даже, разжеванное толкование. Требуемое уточнение состоит только в том, что в актах товарного обмена могут участвовать не одни частные собственники (в зауженном значении этого слова), но и, к примеру, общины, артели, колхозы, коммуны, как и отдельные граждане, или, иначе говоря, раздельные (и в этом смысле - "частные") распорядители имеющихся в их владении благ. Тем не менее, до сих пор - и чем дальше, тем чаще - основой товарно-денежных отношений ложно объявляется не собственническое противопоставление товаровладельцев, а наличие всего лишь технического разделения труда. А это работает на увековечивание рынка в его буржуазной модификации, или на Фукуяму.

Многие именующие себя коммунистами обществоведы настолько робеют перед рыночной дьяволиадой, что не решаются даже шепотом признать совершенно элементарные вещи. Вот они. Плановая система, то есть научное (обязательно научное, а не от каприза левой ноги администратора и не от "достигнутого") программирование производства, обмена, распределения и потребления жизненных благ, несомненно противоречит принципам и нравам рынка. Товарный обмен в его сущностном смысле невозможен в оболочке одного типа общественной собственности. К примеру, в этой оболочке вовсе неприемлема торговля по определению уже обобществленными средствами производства. Если же она допускается, как это начинали делать в предперестроечный период, то имеет место разложение общественной собственности, переходящее в ее приватизацию, то есть денационализация и деколлективизация. Очевидно, при этом постепенно сводятся на нет и плановые начала. Большая часть ошибок подобного рода объясняется тем, что при социализме во внутрисобственническом обороте сохранялся выработанный длительной рыночно-капиталистической практикой, привычный денежный счет. При отсутствии более совершенной, заменяющей его технологии измерения возмездных связей в целостном народном хозяйстве (например, в трудозатратах, нормо-часах и др.) он может долго служить новому строю. Но, как показывает опыт, может проявить как свои деловые, чисто служебные, так и коварные свойства. Стоит начать приписывать "социалистическим", в сущности счетным деньгам не присущие им функции меры стоимости и средства обращения, и можно ожидать возврата товарного фетишизма со всеми его причудами. Внедрение этих представлений в повседневье, обусловленное неразличением диалектических категорий сущности и явления, формы и содержания (Ленин не случайно связывает понимание "Капитала" с изучением "Науки логики"), рано или поздно приводит к распаду системы коллективного присвоения.

2. Цель капиталистического производства - производство стоимости, а вернее - прибыли. Цель социалистического производства - производство потребительной стоимости, все назначение которой сводится к удовлетворению потребностей людей. Отсюда непосредственно следует: исходным пунктом социалистического планирования выступают потребности общества, их изучение, классификация, оценка, ранжирование, сопряжение с имеющимися ресурсами и производственными возможностями.

Что мы знаем о потребностях? Вообще говоря, достаточно много. В конце концов это такая область, о которой судят все, начиная с домашней хозяйки и кончая академиком. Вместе с тем в этой области масса путаницы, пустых фантазий, превратных представлений и даже мистики.

Распространенным является отождествление потребностей с интересами. На этом основании делают вывод, что потребностей неопределенно много, имея в виду их бесконечную мультипликацию у разных людей. У каждого, говорят, свои, причем трудноуловимые, потребности. Понятно, что строить на столь зыбкой основе плановое производство представляется немыслимым. Отсюда, в частности, многочисленные рассуждения о "грубости" и "примитивности" планирования, противопоставление плану рынка как якобы универсального и точного механизма, способного автоматически реагировать на любые капризы населения. Таким, кстати сказать, был один из "аргументов" в пользу перехода к рынку путем насильственного уничтожения плановой системы. На поверхности общественного мнения свою роль сыграла демагогия об усиливающейся "индивидуализации" потребностей, - глубинное же действие оказывал сформировавшийся теневой капиталистический интерес.

Потребности и интересы отнюдь не одно и то же, хотя они и неразрывно связаны между собой. Потребности даны нам в интересах, подчас пестрых, проявляются через них. Потребностей отнюдь не бесчисленное множество. В целом они составляют две группы.

Первая из этих групп - потребности биологического (животного) происхождения; в их очеловеченном виде они могут быть определены как потребности в пище, одежде, крыше над головой, в продолжении рода и существе другого пола, в тепле, лечении и др. Именно эти потребности по большей части приобретают экономический характер. Очевидно, что у них множество проявлений-интересов, оформляющихся в зависимости от климатических условий, половозрастных и национальных особенностей населения, культурных традиций, даже индивидуальных привычек людей.

Вторая группа потребностей имеет сугубо социальное происхождение. Стержень ее составляет потребность в деятельном состоянии организма, его целенаправленной активности, в труде. Она, разумеется, тоже весьма разнообразна, выступает в форме многочисленных, порой причудливых интересов. Что же касается ее главного отличия от первой, то оно состоит в том, что та носит, как правило, затратно-расточительный, эта - созидательно-накопительный характер. Первая предполагает пользование готовым, вторая - само изготовление...

Едва ли кто усомнится в материальности экономической (или же коммерчески опосредуемой) потребности. А вот с потребностью в труде все обстоит иначе. Мало того, что еще лет 30-35 назад ее старались не признавать как факт современности, относя в туманное коммунистическое будущее. Но и в тех случаях, когда такое признание все же делалось, потребность в труде объявлялась всего лишь духовной (нравственной) по своей сути. Сегодня, когда доказана ее психо-физиологическая природа, не вызывает весомых возражений и положение о ее материальности. Это стало возможным благодаря работам советской психологической школы Выготского-Леонтьева, которой принадлежит открытие специфических, детерминируемых общественными отношениями новообразований в человеческом организме - функциональных органов мозга.

В отличие от первой группы потребностей, с которой человек рождается и эволюционирует как живое существо и которая передается из поколения в поколение генетическим способом (прижизненно она лишь очеловечивается), потребность в труде наследуется исключительно путем воспитания. Она осваивается человеком точно так же, как осваиваются им фундаментальные сферы культуры - посредством включения (помещения) человеческого детеныша в ее массив. Причем процесс обретения, освоения, развития потребности в труде (как существеннейшей части культуры) реализуется не просто в виде некоей прижизненно приобретаемой ориентировки или навыка поведения в человеческой среде; благодаря функциональным органам мозга потребность в труде при надлежащем воспитательном режиме буквально срастается с природным телом человека, приобретая тем самым свойство и силу потребности естественно-биологической.

В той мере, в какой потребность в труде полагалась сугубо духовной (нравственной) потребностью надстроечного происхождения, она также недооценивалась в качестве двигателя экономического и социального прогресса. Среди обществоведов бытовал предрассудок, будто в этом своем качестве она способна проявить себя лишь при полном коммунизме. Некоторым же обществоведам потребность в труде и вовсе представлялась продуктом исключительно коммунистической формации, которая-де только и сможет стать ее колыбелью и кормилицей, воспитателем и наставником. Все это совершенно несовместимо с данными науки.

Без названной потребности, причем в ее высшем - творческом - выражении, невозможно представить ни зарождение, ни прогресс науки и искусства, в том числе в их инженерных вариациях. Но не только. Без этой потребности и помыслить нельзя прогресс труда вообще в любых его конкретных проявлениях. А это значит, что потребность в труде - столь же древнее произведение человеческой истории, как и сам труд, сознание, язык. Данная потребность не может быть продуктом той или иной общественно-экономической формации. Такое сущностное деяние недоступно любой из них. Напротив, она продукт всемирной истории в целом. И это самый общий и весомый признак ее как объективной реальности.

Удовлетворение потребностей есть процесс потребления. Удовлетворение экономической потребности - это потребление продукта труда, его расходование. Удовлетворение потребности в труде - это потребление самого труда как напряженно-деятельного состояния своего организма, как желанного и радостного переживания. В этом отношении труд-процесс выступает в качестве потребительной стоимости, будучи в то же время созидателем всей прочей массы потребительных стоимостей.

Для человека как субъекта исключительно экономической потребности (а это ущербная абстракция, хотя большинство людей и думает, что они работают, чтобы жить, а не живут, работая, и потому не выходит за ее пределы) производство и потребление разделены во времени. Потребление предполагает остановку, перерыв производства, и наоборот - процесс производства исключает процесс потребления.

Иначе обстоит дело с потребностью в труде. Так как потребительной стоимостью здесь выступает не продукт, конечный пункт, сгустившийся результат труда, а труд-процесс, его прихотливое течение, то и удовлетворение трудовой потребности достигается в самом ходе производства. В этом случае производство и потребление абсолютно совпадают в пространстве и времени. Они едины суть.

Труд-процесс выступает потребительной стоимостью только тогда, когда его результатом является тоже потребительная стоимость. Отсюда следует, что обе потребности, одну из которых удовлетворяет труд-процесс, а другую - сделанная вещь или услуга, неотделимы одна от другой, составляют своеобразную систему.

Как элементы одной системы эти потребности образуют ее противоположные моменты. Если экономическая потребность разделяет производство и потребление, противопоставляет одно другому, то потребность в труде их соединяет, обеспечивает их совмещение.

Удовлетворение экономической потребности - это трата произведенного, проедание накопленного. Отношение потребления к производству в данном случае заключается в том, что ради первого должно вновь и вновь возобновляться второе. Но труд здесь лишь средство, обеспечивающее выпуск предметов потребления. Поэтому работник, не связанный непосредственно своей экономической потребностью с производственным процессом, как правило, стремится к возможному сохранению физических и интеллектуальных сил во время труда. На труд он смотрит как на отдачу самого себя, как на самосожжение, самоотчуждение; только вне труда он восстанавливает свои жизненные силы, возвращает их себе, чувствует себя у себя, или свободным.

Иное дело - потребность в труде. Разумеется, и в этом случае труд является расходованием рабочей силы индивида и ни при каких обстоятельствах не становится забавой. Напротив, он всегда останется, как писал Маркс, чертовски трудным делом, интенсивнейшим напряжением. Однако сказанное нисколько не противоречит тому, что для человека, влекомого потребностью в труде, труд - это одновременно и трата жизненных сил и искомое состояние, процесс потребления, воспринимаемый работником как наслаждение.

Там, где труд движим потребностью в нем, производительная трата мускульных и интеллектуальных сил индивида есть вместе с тем их огранка, шлифовка, накопление, умножение, есть развитие самого субъекта труда, человека. Очевидно, при этом труд проявляет себя и как созидатель жизненных благ и как ваятель личности.

3. Социалистическая экономика может развиваться, лишь утверждая общественную собственность на сменяющих друг друга прогрессивных витках науки и техники. В каждый данный момент своего развития она характеризуется как отношением к достойному наследования прошлому, так и устремленностью в научно предвидимое будущее.

Отношение к прошлому:

а) Социалистическая экономика, неуклонно совершенствующая индустриальный тип технологии вплоть до устранения сектора ручного труда (тяжелого и неквалифицированного), осуществляется как хозяйственная деятельность, изживающая технологическую многоукладность, исключающая восстановление крупной частной собственности, всякую возможность эксплуатации человека человеком, традиционное товарное производство.

б) По мере индустриализации и, соответственно, роста культуры и производительности труда возникает возможность коренного изменения системы планирования народного хозяйства - не "от достигнутого" к большим объемам производства (таково раннее планирование дефицитного типа), а от предварительного повсеместного учета и корректировки научно (физиологически, социально и нравственно) выверенных потребностей человека и общества. Тем самым социалистическая экономика утверждает себя в противовес капиталистической экономике - экономике стоимости (или выгоды) - в качестве экономики потребительной стоимости (или разностороннего самоутверждения личности).

 Видение будущего:

а) Коль скоро экономика стоимости (буржуазно-рыночная) уступает место экономике потребительной стоимости, перестает быть самоцелью рост производства, обусловленный погоней за прибылью. Целью и мерой расширения (или же сокращения) производства становится удовлетворение здоровых (с физиологической и социальной точек зрения) потребностей членов общества. Это значит, что меняется сам принцип экономии: она осуществляется не за счет человека, а, наоборот, за счет вклада в него, путем развертывания способностей и дарований работника.

б) Потребности человека не могут кардинально сменяться в зависимости от смены формаций, поскольку они представляют собой продукт всей социальной истории. Но формации могут воздействовать (и воздействуют) существенным образом на их состав и качество.

 Для всех классических классовых обществ характерна такая система потребностей, в которой доминирующую роль играет экономическая группа "потребностей существования", имеющих узкопотребительскую, затратную направленность. Именно на ней базируют свою власть и благополучие эксплуататорские классы и паразитарные элементы. Развитие экономики не за счет человека, а за счет вклада в человека предполагает качественный, революционный переворот в этой практике.

Доминирующей, первой потребностью жизни становится трудовая потребность - жажда творчества. А это уже радикальное перераспределение приоритетов не только в системе потребностей, но и всемирно-исторический переворот в целом в гамме общественных интересов и отношений.

в) Переход к экономике потребительной стоимости нельзя воспринимать как некий финал истории в определенной области, обусловленный повсеместным утверждением общественной собственности и планирования производства по потребностям. Мы вообще отрицаем какой-либо "финализм" общественного развития, в том числе и тот, что романтически выражен в песне дедов и отцов: "Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка...". Становление экономики потребительной стоимости мы рассматриваем как содержательную часть переходной эпохи, открываемой октябрем 1917 года, которая выводит людей к такому общественному устройству, где вся совокупность социальных связей подчиняется принципу Протагора "Человек есть мера всех вещей". Где программной матрицей производства является научно обоснованный, культурно-нравственно выверенный, как сказал бы художник, тщательно выписанный "потребностный портрет" общества. Это, если угодно, мечта. Это и реальное, выводимое из объективных потенций современного мира предвидение. Наконец, это - единственный выход для человечества из уже овладевающего им безумия, которое - если не восстановить позиции разума - влечет за собой не фукуямовский "конец истории", а обычный, физический конец.

В указанную переходную эпоху экономика потребительной стоимости не просто развивается, хотя какой-то период и наращивает собственное качество, что связано с ростом производительных возможностей техники (средств труда). Она ведет к отмиранию экономики как царства коммерческого расчета, как извлечения выгоды из других, а затем отмирает и сама - отмирает вместе с классами, государством, политикой и обслуживающей их идеологией.

Мы отдаем себе отчет в том, сколь тяжело переварить этот вывод профессиональным экономистам. Однако никакие эмоции и разного рода "резонные" соображения, что, дескать, "не настал момент", что это "мысли для XXII века" и т. п., не должны, да и не в состоянии, преградить дорогу истине. Она все равно пробьется к умам людей.

Поворотный пункт переходной эпохи наступает тогда, когда достигается насыщение экономической потребности человека, и оно отнюдь не утопия. Ведь речь идет об исчерпываемой, исходно-биологической потребности, в то время как на первый план выходит социально-творческая потребность, которая начинает определять жизнь и судьбу как индивида, так и общества в целом.

"Удовлетворение потребностей - хорошая пища, чистота, свобода - теперь, когда он был лишен всего этого, - писал Лев Толстой в "Войне и мире" об ощущениях своего героя во французском плену, - казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта-то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия".

Производственные возможности современного человечества уже таковы, что вполне мыслим всеобщий достаток и требуется делать упор на предотвращении возможной при этом потери способности к "выбору занятий", на культивации потребности в труде.

140 лет назад, в "Главе о капитале" интеллект Маркса выдал человечеству научный аванс. Он определил границы допустимой терпимости к капиталистическому способу производства с точки зрения достигнутого им уровня и дальнейшего прогресса человеческого рода.

"...Историческое назначение капитала будет выполнено тогда, - писал Маркс, - когда, с одной стороны, потребности будут развиты настолько, что сам прибавочный труд, труд за пределами абсолютно необходимого для жизни, станет всеобщей потребностью людей, и когда, с другой стороны, всеобщее трудолюбие благодаря строгой дисциплине капитала, через которую прошли следовавшие друг за другом поколения, разовьется как всеобщее достояние нового поколения, - когда, наконец, это всеобщее трудолюбие, благодаря развитию производительных сил труда, постоянно подстегиваемых капиталом, одержимым беспредельной страстью к обогащению и действующим в таких условиях, в которых он только и может реализовать эту страсть, приведет к тому, что, с одной стороны, владение всеобщим богатством и сохранение его будут требовать от всего общества лишь сравнительно незначительного количества рабочего времени и что, с другой стороны, работающее общество будет по-научному относиться к процессу своего прогрессирующего воспроизводства, своего воспроизводства во все возрастающем изобилии...".

Смеем утверждать, что все указанные здесь предпосылки исчерпания капиталом своего "исторического назначения" уже имеются в наличии, но они рассредоточены, как бы рассыпаны в социуме, - требуется их структурирование и организация, чему препятствует сам страшащийся этого капитал. Достаточно указать на два явления современности. Во-первых, ультраимпериализм не позволяет многим работающим обществам (странам) "по-научному относиться к процессу своего прогрессирующего воспроизводства", - нам, в разваленном Советском Союзе и ограбляемой России не надо искать примеры за рубежом. Во-вторых, делается все для того, чтобы потенциал "всеобщего трудолюбия", накопленный, к примеру, в нашем Отечестве, не стал всеобщим достоянием нового поколения, для привития молодежи любви не к труду, а к деньгам, для отваживания ее от труда.

По Марксу, "если капитал есть всеобщая форма богатства, то труд является такой субстанцией, которая ставит себе целью только непосредственное потребление. Но в качестве безудержного стремления к всеобщей форме богатства капитал гонит труд за пределы обусловленных природой потребностей рабочего и тем самым создает материальные элементы для развития богатой индивидуальности, которая одинаково всестороння и в своем производстве, и в своем потреблении и труд которой выступает поэтому уже не как труд, а как полное развитие самой деятельности, где обусловленная природой необходимость исчезает в своей непосредственной форме, ибо на место обусловленной природой потребности становится потребность, созданная исторически (потребность в труде. Подчеркнуто нами. - Авт.). Поэтому-то капитал и производителен, т. е. поэтому-то он и является существенным отношением для развития общественных производительных сил. Таковым капитал перестает быть только тогда, когда развитие самих этих производительных сил находит предел в самом капитале".

Именно "перестает". Перестает теперь. И Россия, где капитал в течение семи лет уже обеспечил невиданную в истории, колоссальную деградацию производительных сил, - самый убедительный тому пример.

Мы отнюдь не намерены пичкать и перекармливать читателя цитатами, но просим вновь вернуться к ним, вдумываясь в каждый речевой оборот. В сложной, уже непривычной для нашего современника с его приученностью к фрагментарным разноцветным репортажам, форме здесь высвечивается самая глубинная особенность переживаемого момента. Дайте свое ухо не Окуджаве, а Баху, и вы услышите музыку сфер, о которой толковали Пифагор и Блок. Вы ощутите те над- и подземные исторические сдвиги, в механику которых не хотят вникать политики, предпочитая в своей мнимоответственной суете оставаться скорее игрушками обстоятельств, чем соавторами деяний.

Впрочем, преждевременно думать, что идеологи буржуазии вовсе не дальновидны. Будучи во многом лишены собственно гуманистического чутья, они неплохо улавливают опасности, грозящие существованию капиталистического строя. И пытаются бороться с ними. Так, в стремлении остановить историю они искусственно продлевают жизнь старой системе потребностей, где господствует потребность экономическая. Средствами массовой информации этой конечной в своих измерениях потребности придается бесконечный образ, видимость нескончаемого совершенствования предметов потребления. Набор приемов внушения довольно широк - от рекламы, моды и культа денег до морализирующих разглагольствований и навязывания всему миру потребительских утопий типа "американской мечты", от лицемерных апелляций к небесам до погрязания в крови, наркотиках и разврате. Во всем, кроме высокого творчества!

Отмирание экономики в том значении, о котором здесь сказано, предопределяется формированием предпосылок ее бездефицитности. А это означает, что рост производительности труда за счет научно-технического прогресса сходит со сцены в качестве основного показателя поступательного развития производства. Очевидно, производительность труда не перестает интересовать людей. Как то, к чему надо стремиться, она не исчезает, а уходит в основание производства. Становится условием гибкого и оперативного покрытия расширяющегося или же суживающегося спроса на ту или иную конкретную вещь либо услугу, удовлетворения потребности в чем-то новом.

О росте производительности труда можно говорить там, где имеет место повторение пройденного, где путь к цели (потребительной стоимости) уже известен. Люди всегда стремились и будут стремиться по возможности выпрямить этот путь, ускорить его прохождение. История промышленной технологии - открытая книга многообразных способов решения подобных задач.

Вообще не имеет смысла говорить о производительности труда как о самостоятельной задаче в области научного исследования и художественного творчества хотя бы потому, что здесь решающую роль играет эвристика, основывающаяся на интуиции, да и "производство" здесь штучное. Иначе обстоит дело в массовом производстве. Здесь разрыв с производительностью труда в качестве основного показателя оптимального развития производства наступает тогда, когда она достигает высочайшей или же достаточной степени. Видимо, тогда, когда основу технологии массового производства будут составлять роторные машины (по Льву Кошкину, машины третьего класса). К примеру, гвоздильная роторная машина способна обеспечить годовую потребность целого региона своей продукцией за один месяц работы. Стоит ли в таком случае накапливать запасы гвоздей в течение всего года? Гнать вал ради вала, бессмысленный с позиции экономики потребительной стоимости? Толковый, не зашоренный экономическими догмами человек, ни в малейшей степени не утрачивая возможность добиться высочайшей производительности труда, то использует эту возможность, то переводит ее в резерв. Именно это и означает, что производительность труда уходит в основание производства.

4. Фаза действия экономики потребительной стоимости является именно тем периодом истории, когда общество решает экологическую проблему, завершая тем самым организацию "энергии человеческой культуры", или закладку фундамента Ноосферы.

Это понятие, введенное в науку Владимиром Вернадским, означает "новое эволюционное состояние", в которое ныне переходит мир жизни - биосфера. Породив человека, она дала начало социальной форме движения материи, высшим продуктом которой является человеческая мысль, наука, разум.

"Новое эволюционное состояние", о котором здесь идет речь, возникает в результате обратного воздействия как раз этого продукта на все факторы его возникновения - как ближайшие социо- и биосферу, так и их взаимодействующих "предшественников" - лито, гидро- и атмосферу - с непременным учетом того, что все перечисленное совершается в активном энергетическом поле части Космоса - Солнечной системы, или гелио-сферы. В этих условиях "мыслящий тростник" начинает выступать как "новый мощный геологический фактор, который по возможным последствиям превосходит те тектонические перемещения, которые положены были - чисто эмпирическим путем, эмпирическим обобщением - в основу геологических разделений пространства-времени" (1938 г.).

Экологическая проблема была неосознанно порождена еще первой промышленной революцией - типом технологии, сориентированным непосредственно на физику и химию. В дальнейшем эта проблема давала о себе знать тем сильнее, чем выше становилась производительность труда. Сегодня она приобрела глобальный характер с тенденцией перерастания в катастрофу цивилизации.

Несколько лет назад в научной литературе была высказана мысль о том, что действенным способом решения экологической проблемы может стать биологизация технологии. Со стороны читателей эта мысль встретила разное отношение. Были одобрение, несогласие, безразличие. Далеко не все поняли и оценили ее.

Действительно, на первый взгляд идея биологизации технологии может восприниматься как нечто совершенно непонятное и даже фантастическое. На самом деле она проста и зиждется на классическом представлении о соотношении теории и практики. В ее основу положено несколько соображений.

Во-первых, с того момента, как возникла наука, утверждая себя в качестве верного помощника практики, люди при решении тех или иных практических задач стали обращаться к знанию соответствующих природных процессов и действовать согласно с ними. Если знания недоставало, его вырабатывали, подчас немалыми усилиями.

Во-вторых, нет нужды еще раз повторять, что современная промышленная технология опирается почти всецело на знание о неживой природе.

В-третьих, очевидно, что экологическая проблема вырастает из пагубного для жизни вообще конфликта промышленной технологии с живой природой. Мысль верная, но ее можно выразить более точно: производственная деятельность человека столкнула неживую природу с живой таким образом, который претит естественно сложившемуся способу их взаимоотношений. Страдают от этого и сами люди, не проявляя пока что должной заботы о биогуманизации своих рабочих мест.

Отсюда, в-четвертых, следует вопрос: что делать обществу, людям, какими знаниями, установками и принципами руководствоваться в своих попытках спасать, адекватно восстанавливать живую природу, а значит и самих себя?

Физика и химия, взятые сами по себе, помочь тут не могут. Ведь речь идет о живом теле планеты, о сбережении, накоплении и разумном расходовании усваиваемой им солнечной энергии. Словом, и тут людям надо попросить совета у самой природы, углубить свои знания о ней, раскрыть ее секреты - формулы взаимодействия естественных - неорганических и органических - сил и начал. В этом случае промышленная технологическая практика должна обратиться к биологии, точно так же, как она до сих пор обращалась к физике и химии. Более того, в альянсе физики, химии и биологии в качестве комплексной научной базы промышленной технологии, необходимо утвердить первенство именно биологии. Причем это первенство должно быть совершенно обязательным и даже решающим. Диктатура биологии в технологической практике - вот что необходимо для исчерпывающего снятия экологической проблемы.

Термин "диктатура биологии", возможно, пугающ, а значит не вполне удачен. В данном случае он введен в целях переломить губительную для биосферы традицию опоры производства исключительно на физику и химию. Опасность многократно возросла с середины XX века в связи с овладением атомной энергией. Ибо коварен не только боевой атом, но и атом мирный. Последний несет в себе угрозу не только реально, поскольку человечество отнюдь не застраховано от новых чернобылей и никто не может дать совершенную гарантию безобидности АЭС, но и своей, так сказать, методологией развития технико-технологической стороны производства, технократической инерцией мысли.

Возможности атомной энергии кружат многим головы, внушают иллюзию нашего всесилия во Вселенной. Побочным продуктом такого умонастроения являются, в частности, расплодившиеся концепции космического происхождения жизни и человечества. Мало кто догадывается, что они несут в себе закрытие перспективного направления научных изысканий, отрицание исторического понимания пространственно-временных параметров и судеб нашей планеты, возвращают в представления о них зерно суеверия. Еще до недавнего времени господствовал принципиально иной взгляд, являющийся результатом развития мировой науки, которая доказывала земное происхождение всего живого и человеческого рода.

Утверждение же необходимости перевода промышленной энергетики планеты на атомный источник фактически рвет связь практики с генетическим подходом к природной и социальной жизни людей. Суть в том, что атомная энергетика высвобождает еще дожизненные энергетические ресурсы. Тем самым она входит в конфликт с действительной, осуществившейся и продолжающейся планетарной историей, ибо направляет движение производственной технологии в направлении, прямо противоположном эволюции био- и социосферы.

"Мысль остановить нельзя" - утверждают физики, для которых, и это надо сказать, не только история общества, но и земная история - тайна за семью печатями. "Давайте прежде всего не будем останавливать совесть," - утверждаем мы, отнюдь не настаивая на том, чтобы остановить мысль. Наше убеждение состоит в том, что физико-химическая мысль должна идти в том же направлении, в котором шла земная история. Вместе с тем мы полагаем, что этот путь потребует от науки не меньших, а намного больших творческих усилий, нежели тотальное насаждение атомной энергетики. Имеется в виду освоение возобновляемых энергетических источников Земли. Несомненно ведущую роль здесь призвано сыграть освоение лучистой энергии Солнца. Именно с экологически безупречной солнечной энергетикой сопряжено для нас будущее человечества, полнокровное воспроизводство биологической основы его существования.

Закономерная устремленность производства к тому, чтобы заменять силы человека силами природы, достигается путем строительства "второй природы", а тем самым разносторонней замены исходной среды обитания людей средой производной. В результате человек все больше отдаляется от исконного естества. Чем интенсивнее этот процесс, чем, стало быть, выше производительность труда, тем "запутаннее" становятся взаимоотношения человечества со своей родной почвой. Это сомнительный путь, с которого необходимо решительно сойти. Пробуждение человеческим сообществом все новых сил природы только в том случае служит благу людей, если оно совершается в изначальной природной форме, в антизатратно-компенсационном режиме, что касается прежде всего жизни, в гармонии с объективными планетарными закономерностями и их сложнейшими проявлениями - закономерностями историческими. Речь, следовательно, идет о коренном изменении формы всей материальной культуры, ядро которой составляет промышленная технология. Технология, органически вливающаяся в природообменные процессы, отождествляется с ними. Социальная история становится способом развития природы, а развитие природы - способом развития человечества. В конце концов именно поэтому производительность труда, до сих пор решающий показатель эффективности производства, утрачивает свое былое значение. Теперь продуктивность действующей технологии определяется скоростью протекания заключенных в ней естественных процессов в согласии с биологической и социальной природой человека.

В деле биологизации технологии немалую роль может сыграть обществознание, в том числе философия и классическая историческая наука.

Именно философия, поскольку она создавала генетический, историко-критический диалектико-материалистический метод исследования, поныне держит пальму первенства в этом деле среди других наук. Биологизация технологии означает на практике, что человечество окончательно вступило на путь исторического постижения технологического фундамента общественного производства и его исторически корректного созидания в планетарных масштабах. Отсюда вытекает необходимость философизации науки во всех ее разветвлениях как условие подлинного овладения историческим подходом.

"Философия всегда заключает зародыши, - подчеркивал Вернадский (1902 г.), - иногда даже предвосхищает целые области будущего развития науки, и только благодаря одновременной работе человеческого ума в этой области получается правильная критика неизбежно схематических построений науки. В истории развития научной мысли можно ясно и точно проследить такое значение философии, как корней и жизненной атмосферы научного искания".

Своя миссия у классической исторической науки. Общество, поставившее себе целью подчинение технологии (всей системы производственных, общественных отношений в целом) законам планетарной истории, видит свой арсенал в многогранном опыте предшествующих поколений. Невозможно представить, чтобы люди, живущие в историческом мире, могли без угрозы собственному существованию игнорировать исторически-конкретную, хотя, может быть, и отдаленную от нас во времени, реальность. Пусть интуитивно, путем многочисленных проб и ошибок, они овладевали способностью включаться в природообменные процессы, соизмеряя свою активность с феноменами внешнего мира. Все это еще предстоит изучить, вычленяя то знание и формы его материализации, в которых созданная человеком потребительная стоимость совпадает с природной потребительной стоимостью. Это опыт вневременной ценности, поскольку он является концентратом познания и практического освоения истории. Без опоры на него, без исторической памяти, при утрате воли к его воспроизведению в практике каждого нового поколения человечество обречено на растрату пусть пока неполной, несовершенной, но безусловно жизненно необходимой способности вписываться в эволюционную картину мира. Без такой способности люди не могут овладеть принадлежащей им ролью субъекта планетарной истории, и притом в собственно человеческой (то есть гуманной) манере ее исполнения.

Строительство Ноосферы нуждается также в глубочайших изменениях в области образования - не меньших, чем в области науки.

Во-первых, если развитие науки пронизано тенденцией к синтезу знания, если стратегия технологического прогресса не может не исходить из познанных законов системно-исторической связи, неживой, живой и социальной природы, то, очевидно, этот же принцип и в той же мере должен определять постановку всего народного просвещения. В целом оно призвано обслуживать возвышающуюся свободу человека в сфере труда, в том числе научно-исследовательского, его творческое взросление. Для этого диапазон общей образованности индивида должен соответствовать происходящему развороту материального и духовного производства. В деятельности каждого работника следует реализовать органическое подчинение специального образования общему. И организационно и по существу решить эту задачу в состоянии только университетская система образования, но не модным ныне, тщеславным величанием далеко не лучших, часто узкопрофилированных вузов "университетами" и "академиями", а фактическим подъемом высшей школы на уровень не ниже Сорбонны и МГУ.

Во-вторых, во взаимоотношении с образованием наука держит в целом первенство. Задача образования - передавать молодым поколениям знания, добытые научным трудом. Однако лидирующее положение науки отнюдь не абсолютно. Если научный труд начинается с диалектического освоения реальности и завершается всеобщим (логически и методически обработанным) выражением истины, то высшая цель образования - широкая эрудиция воспитуемых, выработка у них творческой интуиции, способности универсально ориентироваться и свободно действовать в массиве добытого знания.

Таким образом, образование, коль скоро оно не сводится к простой передаче известных сведений, а воспитывает пытливость исследователя, играет роль кузнеца главного средства производства тех, кто занят не только в науке, но и всюду, где необходим творческий труд. Это средство производства - интеллектуальная чуткость, особенность которой заключается в том, что она в принципе не отделима от индивидуальности человека. Подобно воображению художника, это свойство не поддается формализации или логической обработке. Можно говорить лишь о создании оптимальных условий для его зарождения и развития. Главное тут - разносторонность и систематичность образования, изложение обретенных человечеством истин в контексте живой истории, доскональная проработка тех вершин на трудном пути познания, взойти на которые люди просто не могли бы без внутренних озарений. Сознание как ограниченности собственных сил, так и того, что не боги горшки обжигают. Отсутствие какого-либо личного культа и вместе с тем глубокое понимание безнравственности высокомерного отношения к гению.

В-третьих, необходимость синтеза наук о неживой, живой и социальной природе, призванного определить развитие производства, - это признак качественно нового, уходящего в перспективу этапа обобществления человечества. Масштаб этого процесса и его характер, предполагающий рост творческого начала не только в производственной деятельности, но и во всей общественной и индивидуальной жизни, требует абсолютного равенства людей в отношении к знанию, ничем (кроме разве личных способностей, прилежания и воли) не ограниченного доступа каждого к образованию. Требует признать процесс учебы человека - от первоклассника до выпускника вуза и аспиранта - производительным (ведь речь идет о социальном производстве самих себя!) трудом.

В созидание Ноосферы естественным образом входит нравственная революция. Не изобретение "новой нравственности" - затея, противоречащая как научному историзму, так и ритмам нормального человеческого общения, а органическое извлечение из нравственных исканий человека всего соответствующего его сущностным определениям. Полное преодоление питаемого частной собственностью и эксплуатацией имущими неимущих антагонизма между личным и общим, предельное, до глобальных масштабов, осознание истины: личность - это индивидуально воплощенное всеобщее. Чувственное и рациональное освоение людьми и народами спасительной необходимости слияния патриотизма с интернационализмом, кровного ощущения родной культуры и пушкинской "всемирной отзывчивости". Как условие свободы личности, ее неповторимой самореализации подчинение "нравственному императиву" - процессу переориентации индивида с экономической (поглощающей) потребности на щедро одаряющую потребность в труде.

Г. Где сильнее грянет буря?

1. Где бы ни началась революционная буря, ее в любом случае трудно будет локализовать. Об этом уже "позаботился" неуклонно развивающийся процесс обобществления труда и производства, который приобрел планетарный характер.

2. Эти вещи неплохо понимают ведущие идеологи ультраимпериалистического союза наций. Но смогут ли они урезать алчность транснациональных монополий и ввести эксплуатацию народов "третьего мира" в "разумные" границы? Поставленный вопрос тем более трудно разрешим, что международная эксплуатация обеспечивает высокий жизненный уровень трудящихся в метрополиях, без чего невозможно сохранить буржуазное единство наций. Стерпит ли наемный труд урезание своего потребления ради сохранения привычного порядка? Здесь замкнутый круг, разорвать который империализм - при всей концентрации им богатства, военной мощи и средств обработки умов - пока не в состоянии.

3. Революции не делаются партиями. Они вызываются доведенной до крайности необеспеченностью и неустроенностью существования трудящейся массы. В "третьем мире", в зоне экстенсивного роста капитализма эта необеспеченность по преимуществу связана с экономической потребностью (безработица, низкий уровень жизни, бескультурье, периодический голод). В метрополиях возможно то же самое, но лишь при революционных коллизиях в колониях. При стабильном поддержании международной эксплуатации возрождение классовой борьбы в метрополиях тоже возможно, но на ином основании, нежели это было на протяжении XIX-XX веков. Таким новым основанием революционной ситуации способна выступить не экономическая потребность, а потребность культурно-творческая. Это уже дало краткую вспышку в конце 60-х годов и особенно ощутимо в Европе.

Достаточно приобщиться к европейской культуре (включая русскую), истоки которой уходят в Античность, чтобы почувствовать и осознать нарастающую ненормальность буржуазного мира, творческую обездоленность человека в нем, невыносимость потребительской дебилизации населения на американский лад.

Отчужденность от классического духовного наследия империализм рассматривает как решающее условие самосохранения. Подкармливание собственных трудящихся и тем самым превращение их в младших партнеров по эксплуатации "третьего мира", ограничение их кругозора комплексом самодовольного мещанского патриотизма - таковы два существеннейших момента политической стратегии господствующего класса метрополий.

Последнее достигается путем:

а) противопоставления гуманитарной культуры культуре научно-технической. Это делается вопреки тому, что будущее благополучие человечества зависит как раз от их сближения и синтеза;

б) сведения общедоступного школьного образования вместо овладения знанием, которое воплощается в понимании, к заучиванию и запоминанию информации;

в) дробления (узкая специализация) науки, образования, культуры в целом в целях вытеснения из них мировоззренческого начала, утверждения всюду якобы нейтральной фактологии, позитивистского рационализма;

г) вытеснения историко-критического метода познания так называемым системным, который, если он лишен ведущего противоречия, не схватывает процесс развития, но будто бы достаточен, чтобы решить любую задачу;

д) поощрения формализма в искусстве, абстракционизма, вытеснения всех видов реализма;

е) проповеди несовместимости национальных культур, противопоставления культуры Запада культуре Востока;

ж) отчуждения трудящихся от экономической и политической практики, объявления экономики и политики поприщами "только для профессионалов";

з) навязывания людям с помощью СМИ виртуальной реальности, "выедания" времени реальной жизни масс информационно-техническими суррогатами ее.

Следствием научно-технического прогресса в XX веке является стремительное возрастание роли сознания в жизни индивидов, социальных слоев и народов, в том числе научного и художественного мировидения, всестороннего самопознания. Человечеству уже мало одного только знания объективной истины. Чтобы справиться с теми проблемами, которые незаметно для большинства свалились на его голову (экологическая ситуация, становление ультраимпериализма, фашизация наиболее благополучных в экономическом отношении стран), мировое сообщество нуждается в большем. Чтобы противостоять глобальному наступлению реакции, человечество нуждается не просто в объективной истине как таковой, а в объективной истине, познанной, психологически и технически освоенной в человеческой форме, доступной для всех, доносимой до каждого. Иного варианта поведения прогрессивной мысли история не предлагает. Альтернативой может быть только разложение и гибель всей гуманистической культуры, европейской прежде других.

Коль скоро это так, логично предположить, что основной накал классовой борьбы, которая всякий очередной раз будет приглушаться разного рода экономическими подачками и подавлением психики трудящихся, вплоть до приемов заведомой идиотизации масс, не может не наблюдаться именно в области соперничества за умы людей. Призыв к возрождению гуманизма в этом контексте способен в конце концов стать стимулом новой социалистической революции.

5. В условиях мировой тенденции к ультраимпериализму гуманистический призыв будет иметь своим продолжением революционное действие только в том случае, если в сознании трудящихся метрополий возобладает идея антиколониального и антибуржуазного интернационализма. В противном случае гуманистические порывы могут быть канализированы в русло мещанского национализма, шовинизма и расизма. Такова основная трудность момента в том, что касается населения стран "золотого миллиарда", и не следует скрывать, что преодоление ее потребует поистине титанических усилий.

6. Не менее важен разумный отклик в стане национально-освободительного движения на потенциальное возрождение пролетарского интернационализма в массах трудящихся метрополий. Ведь это связующее звено двух потоков мирового революционного процесса. Без пролетарского интернационализма в стане как угнетающей, так и угнетаемой нации их авангардам не сойтись и не составить ту силу, которая только и способна превозмочь ультраимпериалистическую инерцию, доказав преходящий характер всевластия капитала.

Без рабочей солидарности, без всемирной отзывчивости как в метрополиях, так и в колониях национальное движение способно даже сыграть реакционную роль. Это безусловно произойдет, если радикальное отрицание всех форм национального порабощения перерастет в отвержение всего европейского, включая культуру. Враждебное неприятие ее народами Азии и Африки может привести лишь к одному: к разгрому глобального антиимпериалистического движения по частям. Но может быть смертельно ранена и сама европейская культура, прометеев потенциал которой поистине общечеловечен.

Культура есть вторая природа, осмысленная и отобранная под углом зрения принципа Протагора "Человек есть мера всех вещей". Из этого следует, что национальные культуры по своей генетической сущности не исключают друг друга и взаимная враждебность противопоказана им всем. Только ясное осознание этой истины, ее важности в революционных партиях не допустит превращения борьбы против империализма в борьбу против народов Европы и Северной Америки.

7. Специфическая черта России заключается в том, что те противоречия, которые мы находим в мире в целом, здесь сосредоточились в национальных границах; экономическая обездоленность народа соединилась с его творческой обездоленностью. И это на фоне исключительных природных богатств и богатства культуры. Творческий потенциал последней таков, что он не может не превращаться в революционную энергию масс. Русская культура не способна сосуществовать не только с сегодняшним грабительским режимом, но и с капитализмом вообще. Она задыхается в его гнилостных испарениях и уже по самой своей природе питает протест. Режим знает это и со своей стороны держит культуру на голодном пайке.

Революционный подъем в России неизбежен. Этому будет способствовать:

а) слияние всех коммунистических партий страны в единую политическую организацию авангардного типа, поддержка политического авангарда народным коммунистическим движением;

б) восстановление положения диалектического материализма как единственной научно-методологической основы борьбы за социализм; всемерное сопротивление государственному погрому и оппортунистическому выхолащиванию марксистско-ленинской теории; неустанные творческие усилия, направленные на ее развитие;

в) органическое слияние прогрессивного патриотизма и пролетарского интернационализма...

За этими немногими, в общем-то знакомыми словами кроется огромное, в сущности не изведанное содержание. Не верьте тем, кто без конца повторяет: "Это мы уже проходили". Так говорят либо те, кто приспособился к буржуазно-бюрократической контрреволюции и обрел для себя уют, либо те, кто ленится (или трусит) думать и действовать.

Все еще только начинается. Мы слышали до сих лишь пробы отдельных инструментов мирового оркестра, а не его полное симфоническое звучание. До этого надо дожить, а вернее - доработаться. Спасем диалектический разум - спасем мир человека. Кто может доказать, что есть более достойная цель?