Исполнительный комитет Берлинских рабочих и солдатских Советов

(10 ноября –16 декабря 1918 г.)

 

Исполнительный комитет был избран первым пленумом рабочих и солдатских Советов Большого Берлина, который собрался 10 ноября 1918 г. в атмосфере воодушевления только что одержанной победой над монархией. Заседание открылось в пяты часов вечера в помещении цирка Буша. На заседании присутствовало свыше 3 тыс. человек. В президиуме собрания были два представителя от рабочих – руководители революционных старост Эмиль Барт и Рихард Мюллер и два представителя от солдат – социал-демократ Молькенбур и лейтенант Вальц.

После краткой вступительной речи Барта слово было предоставлено представителю социал-демократической партии Эберту, который сделал упор на необходимость единения обеих социалистических партий с целью «решения трудных задач, стоящих перед страной». В таком же духе «единения» выступал следующий оратор – лидер независимых Гаазе. Только Карл Либкнехт, получивший слово после Гаазе, вскрыл контрреволюционный смысл убаюкивания масс разговорами о единении и указал на опасности, грозящие революции. Вслед за тем Барт предложил пленуму список кандидатов в члены Исполнительного комитета из числа спартаковцев и левых независимцев – руководителей революционных старост.

Опираясь на объединенческие настроения присутствующих, особенно солдат, Эберт добился отклонения предложения об избрании Исполнительного комитета в таком составе и потребовал паритетного представительства обеих социалистических партий.

После этого спартаковцы отказались войти в Исполнительный комитет. В отличие от принципиально и тактически правильного отказа спартаковцев от участия в социалистическом лишь по названию и буржуазно-контрреволюционном по существу правительстве Народных уполномоченных, отказ от вхождения в руководящий орган такой массовой организации, как Советы, был их политической ошибкой^[1], поскольку это замедляло и тормозило процесс высвобождения масс из-под влияния лидеров социал-демократии большинства и независимых, помогло этим лидерам изолировать спартаковцев и, разбив их коалицию с колеблющейся частью независимых, привлечь последних на свою сторону. После самоустранения спартаковцев Исполнительный комитет Берлинских рабочих и солдатских Советов был избран на основе предложенного Эбертом и принятого пленумом после бурных дебатов паритетного представительства.

Пленум утвердил правительство Народных уполномоченных, которое таким образом получило свои полномочия от Берлинского Совета и признало последний высшим руководящим органом страны.

Вслед за этим пленум принял воззвание «К трудящимся», в котором было сказано, что Германия превратилась в социалистическую республику, что носителями политической власти являются отныне Советы и что там, где их еще нет, будут немедленно созданы рабочие и солдатские, а в деревне крестьянские Советы. Воззвание выдвинуло в качестве ближайших задач заключение мира, а также быстрое и последовательное обобществление средств производства. Пленум послал братский привет русским рабочим и солдатам и потребовал от правительства немедленного восстановления дипломатических отношений с советским правительством России и возвращения советского посольства в Берлин^[2].

Принятие такого воззвания первым пленумом Берлинских рабочих и солдатских Советов являлось ярким свидетельством глубокого стремления широких масс германских рабочих и трудящихся к установлению власти Советов и к социализму. Однако заявление о том, что Германия превратилась в социалистическую республику и что носителями политической власти являются только Советы, не соответствовало действительности и было одной из тех иллюзий, которые затемняли истинное положение вещей, сложившееся в результате Ноябрьского переворота.

На деле воззвание было лишь декларацией, добрым пожеланием, которое в тот период так и не получило своего осуществления.

В состав Исполнительного комитета, избранного первым пленумом Берлинских Советов, вошли на паритетных началах (по 14 человек) представители от рабочих и от солдат.

 

 

Паритетный принцип в отношении представительства от солдат привел к уменьшению пролетарской прослойки в Исполнительном комитете и непропорционально малому, по сравнению с численностью берлинского пролетариата, представительству от рабочих. Из 14 представителей от рабочих 7 человек принадлежали к независимой партии и являлись большей частью руководителями ее левого крыла и организации революционных старост^[3]. Именно это крыло создавало революционную репутацию независимой партии и привлекало к ней массы. Подавляющее большинство из них (пять из семи) являлись членами Временного Исполнительного комитета рабочего и солдатского Совета они вместе со спартаковцами подписали воззвание, призывавшее к революционному восстанию в Берлине^[4].

Социал-демократические представители от рабочих^[5] были доверенными лицами социал-демократической партии на предприятиях, за исключением видного деятеля и члена правления партии Германа Мюллера, который держал постоянную связь с Эбертом, систематически информировал его обо всем происходящем в Исполнительном комитете и согласовывал с ним тактику социал-демократических представителей^[6].

Представителями от солдат^[7] были большей частью (девять из четырнадцати) члены возникших 9 ноября так называемых диких советов. Половину состава – семь человек^[8] – составляли члены солдатского Совета, избранного на собрании в рейхстаге 9 ноября представителями солдатских Советов ряда воинских частей. Председателем этого Совета был капитан Беерфельде, известный солдатам своими пацифистскими взглядами.

В числе представителей от солдат были два члена так называемого Комитета действия войск Берлина и его окрестностей^[9], созданного 9 ноября военным министром Шейхом и новым комендантом Берлина социал-демократом Вельсом совместно с несколькими офицерами и унтер-офицерами и утвержденного рейхсканцлером Эбертом. Комитет действия сначала имел целью захватить инициативу и воспрепятствовать переходу власти над тыловыми войсками к Советам, а затем превратился в очаг контрреволюционных заговоров.

Первым председателем Исполнительного комитета был избран Рихард Мюллер, вторым председателем – капитан Беерфельде, но 12 ноября последний был смещен с этого поста и исключен из состава Исполнительного комитета из-за столкновений, вызванных его попыткой арестовать военного министра. Вместо него был поставлен Брут Молькенбур.

В политическом отношении состав представителей от солдат был весьма пестрым. В него попали явно авантюристические и контрреволюционные элементы военщины в лице обер-лейтенанта Вальца (привлеченного еще накануне революции Ледебуром к участию в деятельности Временного Исполнительного комитета в качестве «военного специалиста») и лейтенанта иностранного отдела Верховного командования Колин-Росса^[10]. Два других представителя от солдат – Макс Коген и Брут Молькенбур – были махровыми оппортунистами. Большинство же являлось политически незрелыми людьми и занимало колеблющуюся позицию. От того, кому удавалось привлечь на свою сторону эту часть солдатских представителей, зависела позиция последних в обсуждаемом вопросе, а значит и его решение.

По словам первого председателя Исполнительного комитета «решительные представители революции (так называл независимых Р. Миллер.– C. Л.) могли выполнить свою волю лишь постольку, поскольку им удавалось привлечь на свою сторону часть солдатских представителей»^[11].

Солдатские Советы, будучи представленными в Исполнительном комитете, имели еще отдельный избранный 10 ноября представительный орган – Солдатский Совет Берлина, за которым шел почти весь столичный гарнизон. Члены этого Совета являлись в подавляющем своем большинстве политически неискушенными людьми и легко поддавались демагогии социал-демократических лидеров, которые широко использовали политическую отсталость солдатских представителей для создания в их лице противовеса революционному авангарду пролетариата и для срыва ряда революционных мероприятии^[12].

Деятельность Исполнительного комитета в первую неделю его существования (примерно с 10 по 16 ноября) проходила под знаком только что совершившейся революции. Ведущую роль играли независимцы, предложения которых поддерживались и принимались большинством состава Исполнительного комитета.

На первом заседании по вопросу о компетенциях Исполнительного комитета было вынесено знаменательное решение о том, что «диктаторская» власть переходит к Исполнительному комитету^[13]. Хотя выражение «диктаторская» следует отнести за счет мелкобуржуазного увлечения фразой, это было заявление о взятии Исполнительным комитетом на себя всей полноты власти. Оно имело своим веским основанием решения первого пленума Берлинского Совета о том, что носителями всей политической власти являются Советы. Однако Исполнительный комитет меньше всего мог провести в жизнь это решение и впоследствии оно старательно замалчивалось. Объявив, что вся власть принадлежит Советам в лице их высшего органа – Исполнительного комитета, последний с первого же шага стал следовать за правительством и штамповать его решения.

В первом же обращении Исполнительного комитета «К жителям и солдатам Берлина» было сказано, что все коммунальные, местные, имперские и военные власти продолжают свою деятельность и что все должны подчиняться распоряжениям этих властей на том основании, что они издаются якобы по поручению Исполнительного комитета^[14].

Заявление о том, что распоряжения старых властей издаются по поручению Исполнительного комитета, даже формально не соответствовало действительности. Старые государственные и военные власти выпускали распоряжения по поручению Народных уполномоченных, а не Исполнительного комитета, который прикрывал соответствующие акты правительства своим авторитетом. Таким образом, благословляя прежние власти на Продолжение их деятельности и заставляя население подчиняться им, Исполнительный комитет сам делал свою «диктаторскую» власть совершенно призрачной.

На первом заседании Исполнительного комитета комендантом Берлина был утвержден социал-демократ Вельс, а полицей-президентом – независимец Эйхгорн. Тогда же Исполнительный комитет утвердил составленное на паритетных началах из социал-демократов и независимых прусское правительство, которое так же, как и Совет Народных уполномоченных, оставило на своих местах в качестве «специалистов» всех прежних гогенцоллерновских министров, лишь приставив к ним так называемых прикомандированных из числа социал-демократических и независимых функционеров. А 14 ноября Исполнительный комитет принял решение о роспуске старого вильгельмовского правительства и палаты депутатов Пруссии и о ликвидации палаты господ^[15].

Эти решения поддерживали видимость того, что верховная власть находится в руках столичного Совета, по существу же Исполнительный комитет лишь зафиксировал свершившиеся факты.

На заседании от 12 ноября было принято решение о роспуске всех «диких» Советов, существовавших в столице вне системы выборных Советов, возглавляемых Исполнительным комитетом^[16], за исключением, однако, Комитета действия, на который, видимо, не решились посягнуть сразу^[17].

Для руководства различными отраслями работы 13 ноября был создан ряд ведомств или отделов с двумя членами Исполнительного комитета во главе каждого^[18].

В этот начальный период своего существования Исполнительный комитет сделал один-единственный шаг по линии укрепления своих собственных позиций. Трижды, 11, 12 и 13 ноября, на заседаниях Исполнительного комитета принималось решение об организации из рабочих – членов социалистических партий и профсоюзов – Красной гвардии численностью в 2 тыс. человек в качестве вооруженной силы Исполнительного комитета^[19]. Было опубликовано воззвание Исполнительного комитета к рабочим с призывом вступить в Красную гвардию. Они должны были явиться 13 ноября в Дом профсоюзов. Тысячи рабочих откликнулись на этот призыв^[20]. Но социал-демократические лидеры из правительства испугались усиления позиций Советов. Восстановив солдат против организации Красной гвардии, они сорвали это мероприятие.

Исполнительный комитет капитулировал. Он отказался от своего решения и принял резолюцию о том, что организация Красной гвардии временно приостанавливается. Для оправдания этой капитуляции в резолюции говорилось, что создание Красной гвардии было воспринято войсками как выражение недоверия их революционной надежности, в то время как солдаты выразили готовность отдать свою жизнь для защиты завоеваний революции и укрепления социалистической республики.

Правительство между тем исподволь развивало свое наступление против Советов, оно ограждало от их посягательств экономические позиции и собственность буржуазии. Выступая под флагом восстановления разрушенного войной хозяйства, Эберт опубликовал 10 ноября распоряжение, в котором Советам воспрещалось вторгаться в дела железных дорог^[21]; 12 ноября Совет Народных уполномоченных запретил Советам вмешиваться в дела угольной промышленности^[22], 14 ноября – продовольственного снабжения и ряда других отраслей^[23]. 16 ноября правительство опубликовало заявление о том, что оно не намерено конфисковать имущество банков, сберегательных касс, а также деньги, банкноты, ценные бумаги и не предполагает аннулировать военные займы и привилегированные пенсии^[24].

Что же касается Исполнительного комитета, то он в унисон с правительственными постановлениями, ограждавшими капиталистическое хозяйство и собственность от посягательства, опубликовал от своего имени извещение о том, что воспрещаются всякого рода реквизиции и что попытки подобного рода будут подавляться с помощью вооруженной силы^[25].

Таким образом, и в этом вопросе Исполнительный комитет следовал по пятам за правительством.

Исполнительный комитет стоял во главе массовой, созданной революционным творчеством трудящихся организации – Советов.

Обязанный своим возникновением революционному подъему, он был всем своим существованием связан с ним, зависел от него и мог черпать силу только в опоре на революционные массы. Это понимали независимцы, стоявшие вначале у руководства. Исполнительным комитетом. «Его собственная деятельность и революционная воля рабочих и солдат определяли меру его драв и его власти», – пишет об этом в своей книге председатель Исполнительного комитета Рихард Мюллер^[26].

С момента возникновения Исполнительный комитет существовал и действовал при активной поддержке народных масс, которые рассматривали его как центральный советский орган, доверяли ему, требовали от него руководящих указаний, разрешения неотложных вопросов и удовлетворения их насущных нужд.

«Палата депутатов, которую мы избрали своим местопребыванием, – говорил Р. Мюллер на втором пленуме Берлинских рабочих Советов, – постоянно окружена огромной массой народа... Ежедневно приходит около 100 различного рода делегаций и комиссий из всех частей Германии, желая получить совет и помощь... К нам ежедневно поступают запросы военного, профессионального и экономического характера»^[27]. «Бывали дни, когда тысячи людей окружали палату депутатов, веря, что здесь они найдут свое право, они тщетно ждали целыми часами и днями и ожесточались против „бессильного“ Исполнительного комитета»^[28]. О том же свидетельствовал член Исполнительного комитета, вошедший в него в начале декабря 1918 г. в качестве представителя от оккупированных Рейнских областей социал-демократ Шефер: «Революционные солдаты и рабочие не удовлетворялись бумагой и чернилами для заявлений по адресу Исполнительного комитета. Нет, они являлись для этого лично. Они посылали депутации, а то являлись целыми сотнями и тысячами и осаждали здание ландтага. Подобные шествия были чем-то совершенно обыденным»^[29].

Но Исполнительный комитет в силу соглашательской природы возглавлявших его партий, в том числе и не в последнюю очередь независимых, не умел и не желал использовать этот источник своей власти – массы рабочих и солдат. Он добровольно сдавал правительству одну за другой свои позиции и позиции Советов вообще.

 

* * *

 

Революционные массы и прежде всего пролетариат проявляли огромную творческую инициативу и энергию в своем стремлении к уничтожению старого аппарата власти на местах и к строительству и укреплению Советов. В Пруссии было много случаев, когда смещали старых ландратов и замещали эти должности представителями рабочих, которые устанавливали контакт с крестьянами, охотно сотрудничавшими с этими новыми ландратами^[30]. Но Исполнительный комитет, капитулируя перед правительством, тормозил этот процесс. Когда прусское правительство издало распоряжение о том, что все регирунгс-президеyты и ландраты должны беспрепятственно продолжать свою работу, Исполнительный комитет сделал сначала робкую попытку противодействовать контрреволюционным чиновникам и их покровителям из правительства и издал распоряжение о том, что деятельность чиновников подлежит контролю рабочих и солдатских Советов, а те ландраты, которые будут проявлять контрреволюционные устремления, должны быть смещены^[31]. Но в тот же день Исполнительный комитет опубликовал разъяснение, что рабочий и солдатский Совет может только приостанавливать деятельность ландратов, проявляющих контрреволюционные устремления, и то лишь в исключительных случаях. Совет должен представить доклад об этом министерству внутренних дел, которому принадлежит право решения вопроса о дальнейшей деятельности того или иного ландрата^[32]. За Советами оставалось только право контроля или вернее наблюдения за распоряжениями ландрата через так называемых уполномоченных Советов.

Капитуляция Исполнительного комитета перед правительством в вопросе о ландратах была не случайной. Она обусловливалась также отношением Исполнительного комитета к крестьянству. Вопросу о работе в деревне Исполком уделял весьма небольшое внимание и следовал за «социалистическим» правительством, которое вынуждено было отбросить свойственное социал-реформизму равнодушие к крестьянскому вопросу и в целях борьбы с распространением революции в деревне занялось организацией так называемого делового содружества между батраками и хозяевами, а также объединением всех слоев сельского населения (помещиков, крестьян и сельскохозяйственных рабочих) в юнкерско-кулацкие «крестьянские» Советы.

Исполком издал воззвание «К сельскохозяйственным рабочим и крестьянам»^[33].

В этом воззвании не было ни слова о решении аграрной проблемы, о наделении крестьян землей за счет помещичьих латифундий. Увлеченный мелкобуржуазной псевдореволюционной фразеологией Исполнительный комитет заявлял, что господство военщины и помещиков якобы уже уничтожено, и остается лишь пресекать их попытки к восстановлению своей власти, что все слои населения должны объединиться для строительства социалистической республики. Воззвание ратовало за классовый мир в деревне и за поддержание сельскохозяйственного производства для снабжения городов продовольствием.

Таким образом, за революционными фразами скрывалась та же реакционная политика сохранения старых порядков, господства помещиков-юнкеров и кулаков в деревне, которую проводило «социалистическое» правительство. Впрочем, Исполнительный комитет в этом вопросе и не отделял своей политики от политики правительства. Он призывал крестьян «трудиться и доверять правительству», которое, якобы, защитит их и «накажет всякие незаконные поползновения», а также положиться на Совет рабочих и солдатских депутатов, который, якобы, один сможет оградить крестьян от притязаний помещиков и ландратов^[34].

Вопрос об организации крестьянских Советов только один раз ставился на заседании Исполнительного комитета^[35]. В «Руководящих положениях для округов», принятых 21 ноября, Исполнительный комитет, ссылаясь на «отсутствие у крестьян революционной школы, которая должна быть первым условием власти», отказывал крестьянским Советам в политических пра­вах и отводил им область только экономических вопросов, да и то лишь в пределах контрольных и совещательных функций^[36].

Исполнительный комитет наметил также план агитационной кампании в деревне и составил «Руководящие положения по выборам в крестьянские Советы». Эти планы не были осуществлены и остались на бумаге^[37]. Учитывая отношение Исполнительного комитета к крестьянству, легко себе представить, что и осуществление этих планов не способствовало бы поднятию его престижа в глазах крестьянских масс.

Такую же соглашательскую линию проводил Исполнительный комитет и в вопросе об уничтожении старой полиции и переходу органов охраны общественного порядка в руки рабочих. Революционные рабочие с первого дня революции требовали упразднения старой кайзеровской полиции. Поэтому, когда полицей-президиум Большого Берлина, возглавляемый независимцем Эйхгорном, принял решение о том, что старая полиция остается на своих местах, революционные рабочие возмутились. В Нейкельне, Лихтенберге, Шарлоттенбурге, Шенеберге (рабочие сместили старых полицей-президентов и назначили новых из рабочих. Тогда руководство полицей-президиума решило спасти полицию с помощью политики компромисса. Оно настояло на оставлении прежних полицей-президентов при условии назначения к ним в качестве политических наблюдателей «прикомандированных» из представителей социалистических партий. В Лихтенберге, Шарлоттенбурге и Шенеберге удалось таким способом утихомирить рабочих. В Нейкельне же рабочие отстранили старых полицейских чиновников и заместили все должности в полицейских участках рабочими^[38].

Независимцы из Исполнительного комитета пытались обмануть бдительность рабочих в этом вопросе. В своем докладе на втором пленуме Берлинских рабочих Советов 19 ноября Р. Мюллер говорил о том, что полицейские отстранены и разоружены^[39]. А полицей-президент Большого Берлина Эйхгорн на заседании Исполнительного комитета 21 ноября докладывал о том, что «полицейские чиновники снова несут свою службу с сегодняшнего дня, так как сначала мы не хотели провоцировать народ»^[40].

Одним из самых ярких проявлений революционного творчества широких рабочих масс в германской революции, свидетельством их глубокого стремлений к социализму явились так называемые производственные советы^[41], которые с первых дней революции стихийно создавались повсеместно на предприятиях вопреки воле реформистских лидеров социал-демократической партии и профсоюзов.

Производственные советы не только предъявляли предпринимателям требования рабочих, объявляли стачки, регулировали вопросы заработной платы, вводили явочным порядком восьмичасовой рабочий день, т. е. проводили в жизнь мероприятия по улучшению условий труда и жизни рабочих, но также добивались установления рабочего контроля над производством, боролись с саботажем предпринимателей и высшего административного и технического персонала, отстраняли наиболее ненавистных начальников, часто брали в свои руки руководство и управление производством, а иногда и выгоняли хозяев. Так, например, в Киле, на военном торпедном заводе и судостроительной верфи производственный совет прогнал офицеров и чиновников, а некоторых особо ненавистных рабочие вывезли: с завода на тачках. Производственный совет фабрики готового платья взял на себя управление предприятием^[42]. В Рейнской области рабочие взяли на себя управление химическими заводами «И. Г. Фарбениндустри»^[43]. Такие же попытки имели место и в Берлине, например, на фабрике Пиачека, где производственный совет взял на себя управление предприятием^[44].

Это были попытки установления рабочего контроля над капиталистическим производством, что являлось одной из конкретных форм того широкого движения за социализацию отдельных отраслей и промышленности в целом, которое охватило германских рабочих после Ноябрьского переворота. Вследствие многолетнего влияния социал-реформизма немецкие рабочие не понимали необходимости установления государственной власти рабочего класса для перехода к социализму и поэтому надеялись ввести социализм в жизнь путем так называемой социализации, посредством контроля над производством со стороны производственных советов^[45].

При наличии сильной подлинно революционной пролетарской партии и собственного революционного опыта у рабочих масс производственные советы и их борьба за социализацию могли бы быть широко использованы в интересах перерастания революции в социалистическую. Однако, как известно, такой партии в Германии ко времени революции не было, а реформистские лидеры социал-демократической партии и профсоюзов делали все возможное, чтоб свести на нет это революционное начинание. Они перешли в наступление против производственных советов с первого дня их существования.

Генеральная комиссия профсоюзов добивалась ликвидации производственных советов путем передачи их функций реформистским профсоюзам. Но осуществление этого плана было невозможно без согласия Исполнительного комитета.

Используя соглашательство независимцев, которые подписали соответствующее предложение Генеральной комиссии, последняя добилась решения Исполнительного комитета от 15 ноября о том, что представительство экономических интересов рабочих предприятий Большого Берлина является задачей свободных профсоюзов и что Берлинская комиссия свободных профсоюзов уполномочивается для проведения всех необходимых мероприятий^[46].

На основании этого решения Берлинская комиссия свободных профсоюзов немедленно объявила, что существующие производственные советы распускаются, а выборы новых советов будут производиться под руководством профсоюзов. Избранные таким образом советы будут согласовывать свою деятельность с соответствующей профсоюзной организацией и проводить ее совместно с «руководством предприятий», т. е. с хозяевами.

После опубликования этого распоряжения Берлинской комиссии профсоюзов предприниматели немедленно перестали признавать существующие производственные советы. В связи с этим решение Исполнительного комитета вызвало такую бурю протеста и возмущения, такое страшное озлобление со стороны рабочих^[47], что Исполнительный комитет был вынужден уже на следующий день принять новое постановление, которое носило компромиссный характер. В нем было сказано, что существующие производственные советы сохраняются и имеют право контроля и участия в решении всех вопросов, касающихся производственного процесса, но лишь до перевыборов, которые будут проведены под наблюдением профсоюзов^[48].

Тактика компромиссов, соглашений, уступок привела к тому, что Исполнительный комитет вслед за правительством начал отказывать советам в праве вмешательства в какую-либо область управления и хозяйства и стал ограничивать их функции контролем, точнее наблюдением за деятельностью некоторых учреждений.

Дело дошло до того, что Исполнительный комитет ограничил свои собственные функции только контролем, издав 16 ноября распоряжение о том, что во все важнейшие учреждения назначаются с целью контроля уполномоченные Исполнительного комитета^[49]. Вопрос об установлении контроля над военными учреждениями был решен накануне следующим хитроумным способом: по соглашению между правительством, военным министерством и Исполнительным комитетом командование армии подчинялось военному министерству, а последнее подлежало, как и все учреждения, контролю Исполнительного комитета^[50].

Таким образом Исполнительный комитет отказался от каких бы то ни было претензий на верховную власть и сполз от провозглашенной им в первый день «диктатуры» на позиции контроля над существующими властями^[51].

 

* * *

 

В своем стремлении покончить с Советами и утвердить парламентарную республику социал-демократическая часть правительства всячески форсировала созыв Учредительного собрания, оказывая давление на независимых с.-д., которые были связаны решением своей партии о созыве Учредительного собрания не раньше апреля 1919 г. «Мы, социал-демократы, были убеждены, что выборы будут тем более неблагоприятны, чем дольше их оттягивать», – пишет в своих мемуарах Шейдеман. «Эберт, Ландсберг и я в первые недели после образования Совета угрожали выходом, если до конца ноября не будет опубликован избирательный закон для выборов в Национальное собрание»^[52].

Уже 14 ноября Эберт в своем интервью представителю официального правительственного органа «Политише Парламентарише Нахрихтен» сообщил от имени правительства, что им приняты меры к скорейшему созыву Национального собрания, выборы в которое оно рассчитывает провести в январе 1919 г., и что буржуазные круги напрасно высказывают недоверие к намерениям правительства в этом вопросе. 16 ноября «Политише Парламентарише Нахрихтен», а 17 ноября «Форвертс» поместили сообщение о том, что правительство уже обсудило проект выборов в Учредительное собрание, и списки избирателей будут готовы ко 2 января^[53].

Эти сообщения вызвали протесты в прессе не только левых, но и правых независимых. Кампания социал-демократических лидеров в пользу скорейшего созыва Учредительного собрания поставила в центре политической жизни альтернативу: власть Советов или буржуазный парламент? Вокруг этого сосредоточилась борьба двух лагерей: революционного лагеря сторонников установления власти Советов и перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую, с контрреволюционным лагерем сторонников буржуазной республики и ликвидации Советов.

Естественно, что этот вопрос, касавшийся жизни и смерти Советов, встал во весь рост перед Исполнительным комитетом. На заседаниях 16 и 17 ноября 1918 г. при обсуждении «Руководящих принципов» работы Исполнительного комитета, которые были составлены Деймигом, развернулась по этому вопросу ожесточенная борьба.

Действия Совета Народных уполномоченных к этому времени уже не оставляли места иллюзиям о «социалистическом» характере нового правительства, во всяком случае, у передовой части рабочих. Поэтому некоторые независимцы в Исполнительном комитете (но далеко не все) выступили с заявлениями, повторявшими то, о чем спартаковцы говорили уже на второй день после революционного переворота, а именно, что в результате Ноябрьской революции Германия не стала социалистической республикой, что объявление ее таковой пленумом Берлинского Совета осталось лишь декларацией, не соответствующей действительности. «Мы называем Германию социалистической республикой, – говорил Деймиг 16 ноября,– но в настоящее время это является только декларацией. Монархии уже нет, но нет также и социалистической республики»^[54].

Независимцам пришлось признаться, что так называемая верховная власть Исполнительного комитета является фикцией. «Центральное правительство должно быть подчинено нам однако оно назначает статс-секретарей и их заместителей, нас не спрашивая оно выпускает воззвания, о которых мы ничего не знаем», – говорил далее Деймиг^[55].

Сообщения газет о том, что в феврале уже должно собраться Учредительное собрание, были справедливо оценены независимыми как осуждение Советов на смерть. «Мы сегодня утром прочли наш смертный приговор и узнали день нашего погребения», – сказал Деймиг в своей речи на заседании Исполнительного комитета 17 ноября^[56]. Деймиг правильно указывал на то, что речь идет о выборе между буржуазной и социалистической республикой, и выступал против созыва Учредительного собрания, который означал бы утверждение первой. Он призывал к строительству и укреплению системы Советов, закреплению верховной власти за Исполнительным комитетом и к подчинению ему правительства Народных уполномоченных. Из остальных независимцев наиболее существенную поддержку предложениям Деймига оказал в своем выступлении Ледебур.

Но что представляла собой система Советов в понимании независимцев? Какое содержание они вкладывали в это требование?

Прежде всего независимые отмежевывались от такой системы Советов, какой она была в Советской России^[57]. Независимцы считали, что самой советской власти присущ, по словам Деймига, «душок большевизма»^[58] и желали для Германии такой системы Советов, которая была бы лишена этого «душка»^[59]. Иными словами независимцы хотели некоего немецкого издания «Советов без большевиков». Буржуазный контрреволюционный смысл этого лозунга был до конца вскрыт В. И. Лениным в брошюре «О продовольственном налоге»^[60].

Правда, независимцы иногда говорили о диктатуре пролетариата, но считали ее лишь методом, применяемым в «чрезвычайных обстоятельствах», а вообще «чуждым развитию немецкого народа». «Культурный ход развития немецкого народа, – гово­рил Деймиг, – не привел бы к проявлению грубых методов диктатуры». Это была откровенно буржуазная интерпретация Советов и диктатуры пролетариата.

По существу независимцы стояли на позитивной позиции в отношении правительства и его аппарата, требуя лишь замены наиболее скомпрометированных представителей кайзеровского режима – Зольфа и др. В своей речи на заседании Исполнительного комитета Деймиг говорил, что старая государственная машина должна оставаться в действии, так как «мы не в состоянии все свергнуть и посадить новых лиц»^[61].

Не желая видеть классовой противоположности между правительством и его органами, с одной стороны, и системой Советов, с другой, независимцы требовали лишь подчинения правительства и государственного аппарата Советам в лице Исполнительного комитета Берлинских рабочих и солдатских Советов, а в случае неподчинения – требовали отставки правительства и «угрожали» диктатурой пролетариата. Но эти «угрозы» носили всегда демагогический характер и никто из лидеров независимых никогда бы не решился на проведение каких-либо радикальных мер.

Наиболее ярким выражением мелкобуржуазных колебаний и соглашательства, которые были в той или иной мере присущи всей группе левых лидеров независимцев, была позиция члена правительства Народных уполномоченных Барта, который сначала входил также и в Исполнительный комитет^[62]. В своем выступлении на заседании Исполнительного комитета 17 ноября он заявил, что независимые не могли занять в Совете Народных уполномоченных определенной и точной позиции по вопросу о созыве Учредительного собрания, так как иначе дело дошло бы до раскола в правительстве^[63]. Заявление это было широко использовано Г. Мюллером и другими социал-демократами для изобличения двойственной политики Барта и подрыва позиции всей группы независимцев в Исполнительном комитете.

В начале своей речи Барт успокаивал себя и всех присутствующих оптимистическим предположением о том, что по техническим причинам Учредительное собрание вряд ли будет созвано в ближайшие два-три месяца (выборы прошли через два месяца после этого заявления, а менее чем через три месяца после Ноябрьского переворота Учредительное собрание начало свои заседания. – С. Л.). Затем он сказал, что можно созвать Учредительное собрание наряду со съездом Советов, предвосхитив таким образом принятую позднее независимой партией филистерско-утопическую теорию сочетания Учредительного собрания с системой Советов.

В итоге двухдневных прений было принято компромиссное решение, соединяющее несовместимое – систему Советов и буржуазную республику: наряду с требованием созыва съезда Советов был включен пункт о созыве Учредительного собрания.

Потерпев поражение в Исполнительном комитете, Деймиг и его сторонники решили перенести обсуждение вопроса об Учредительном собрании в массы и настояли на созыве для этой цели пленума Берлинских рабочих Советов 19 ноября в цирке Буша. На этом пленуме с отчетным докладом о деятельности Исполнительного комитета за истекшие десять дней его существования выступил Р. Мюллер.

Мероприятия, перечисленные в отчетном докладе Р. Мюллера, свидетельствовали о соглашательской позиции Исполнительного комитета в целом и об отсутствии самостоятельной линии независимых в нем. Поэтому громкие слова Р. Мюллера о том, что Исполнительный комитет конфискует предприятия у тех хозяев, которые не подчиняются его решениям, что он может прогнать правительство, если оно не будет подчиняться Исполнительному комитету, угрозы «установить в таком случае диктатуру пролетариата», а также заявление о том, что путь к Национальному собранию идет через его, Мюллера, труп^[64], принесшее ему насмешливую кличку «Мюллер-труп», не принимались присутствующими всерьез.

Многие представители рабочих Советов выступили с критикой политики Исполнительного комитета и протестовали против его мероприятий.

Так, например, рабочий Краатц заявил, что рабочие обмануты в вопросе о ландратах и что они хотят для борьбы с голодом отправиться с полномочиями Исполнительного комитета в деревню, чтобы изъять у деревенских богатеев их запасы^[65]. «Здесь говорят, что мы должны защищать частную собственность от конфискаций, тогда как рабочих никто не защищал от ограбления хозяевами, – говорил представитель безработных Шредер. – Поэтому пусть не трубят нам в уши о том, чтобы мы не затрагивали капиталы и военные займы. Посмотрите на жилища имущих. Они имеют по 8–12 комнат, и мы, в силу имеющейся в наших руках власти, можем взять эти жилища и общественные здания для рабочих и возвращающихся с войны солдат»^[66].

Больше всего протестов было вызвано тем, что защита экономических интересов рабочих была передана реакционным профсоюзам. Представители рабочих Советов Гейер, Древе и др. требовали восстановления прав производственных советов и отстранения от руководства профсоюзных лидеров, которые предавали интересы рабочих^[67].

Собрание было очень бурным. Когда говорили социал-демократические ораторы (которые, как, например, Г. Мюллер, выражали свою точку зрения очень осторожно и завуалированно), поднимался невероятный шум среди одной части собрания; когда говорили независимцы, например Ледебур, шумела другая часть. Гаазе и другие призывали к единству. Объединенческие настроения среди независимцев были использованы присутствовавшим на заседании Эбертом, который заявил, что он всегда призывал к единству и что социал-демократы работают сообща с независимыми в правительстве.

Только Карл Либкнехт в своей (речи призвал пленум к ясному осознанию целей и единству действий пролетариата в интересах революции, к бдительности и отношении козней контрреволюции. «Нас хотят затравить насмерть, так как мы выступаем против опьянения совершившейся революцией, которое представляет для нее величайшую опасность, – говорил Либкнехт в связи с имевшими место на пленуме клеветническими выпадами против него. – Никто на свете так не жаждет единства, как я. Я все готов отдать за единство, но за такое, которое помогает народу достичь своей цели... Но нам нужно ясное сознание этой цели. Имеются лишь две возможности: либо конец достижениям революции, либо социальная революция и введение социализма. Контрреволюция на марше и может в любой момент вырвать власть из ваших рук. Будьте бдительны и недоверчивы, иначе капитализм вернется к господству»^[68].

Никакого решения пленум не принял. Характерно, что независимцы даже не предложили резолюцию Деймига, опасаясь неблагоприятного исхода голосования.

Все предложения и резолюции пленум передал на решение Исполнительного комитета.

Поражение независимых на этом пленуме еще больше активизировало правых социал-демократов внутри Исполнительного комитета и развязало руки правительству для дальнейшего наступления на Советы. Это новое наступление Народных уполномоченных имело своей ближайшей целью лишить Советы и Исполнительный комитет даже тех призрачных прав контроля, которыми они пользовались до того.

Для разрешения конфликта Исполнительный комитет избрал привычный путь – переговоры и соглашение с правительством ценой уступок последнему. В течение пяти дней (с 19 по 23 ноября) в имперской канцелярии шел торг между правительством и представителями Исполнительного комитета по вопросу о компетенциях Советов. Члены кабинета настаивали на том, что рабочие и солдатские Советы не должны вмешиваться в дела управления и обязаны обращаться за разрешением всех вопросов в соответствующие инстанции. Представители Исполнительного комитета соглашались с тем, что Советы, как правило, не должны вмешиваться в дела управления, но оговаривали право на вмешательство в исключительных случаях, например, в случае внезапного выступления контрреволюции^[69].

Одновременно с этими переговорами происходили столкновения внутри Исполнительного комитета. Независимые, ссылаясь на соответствующие постановления Исполнительного комитета, принятые при участии большинства его состава, в том числе и социал-демократов, продолжали отстаивать право Исполнительного комитета и Советов на контроль и выступили против игнорирования их со стороны правительственных учреждений и Народных уполномоченных. Социал-демократическая часть, предводительствуемая Г. Мюллером и Б. Молькенбуром, принимала сторону правительства и отрицала право контроля за Исполнительным комитетом. Дело закончилось очередным компромиссом и отступлением независимых перед социал-демократами внутри Исполнительного комитета, а последнего в целом – перед правительством Народных уполномоченных.

23 ноября между правительством и Исполнительным комитетом было заключено соглашение «О правовом положении рабочих и солдатских Советов и Совета Народных уполномоченных». Хотя в первом пункте говорилось, что «политическая власть находится в руках рабочих и солдатских Советов Германской социалистической республики» и что «задачей их является удержание и дальнейшее развитие завоеваний революции, а также борьба с контрреволюцией»^[70], все дальнейшее содержание документа показывало, что это заявление является лишь громкой фразой. Исполнительный комитет признавался лишь «контрольной инстанцией», причем временной, впредь до избрания I съездом Советов Центрального Совета. Права «контрольной инстанции» оставались довольно неопределенными^[71]. Они могли определиться лишь в процессе дальнейшей борьбы между правительством и Советами, которая, в свою очередь, зависела от хода и исхода классовой борьбы.

На основе этого соглашения Исполнительный комитет принял и опубликовал в «Обращении к рабочим и солдатским Советам Германии» руководящие положения. В первых строках этого обращения было сказано, что рабочие и солдатские Советы должны впредь вообще воздерживаться от прямого вмешательства в управление, что смещение ими чиновников, аресты и конфискации должны производиться лишь в исключительных случаях, причем с согласия соответствующих инстанций и вместе с последними, что абсолютно воспрещается всякая конфискация общественных касс и текущих счетов в банках, а также вмешательство в дела транспортных и почтовых учреждений^[72]. В результате соглашения право контроля было до такой степени урезано, что вмешательство Советов даже в исключительных случаях было обусловлено согласием соответствующих административных инстанций.

На практике, по свидетельству Р. Мюллера, уполномоченных Исполнительного комитета признавали лишь в низовых коммунальных учреждениях. В правительственных учреждениях земель им оказывали пассивное и активное сопротивление, ландраты и регирунгс-президенты знать ничего не желали о контроле. Что же касается имперских гражданских и военных властей, то здесь попытки контроля со стороны Исполнительного комитета встречали активное противодействие со стороны не только этих учреждений, но и Народных уполномоченных^[73].

На основе заключенного с правительством соглашения Исполнительным комитетом были приняты «Руководящие положения для производственных советов». В них подтверждалось решение от 16 ноября о том, что существующие производственные советы остаются в силе только до перевыборов, которые должны происходить под контролем профсоюзов. Ни о какой социализации или контроле над производством не было больше и речи. В задачи производственных советов входило только совместное с хозяевами и дирекцией и согласованное с профсоюзами регулирование вопросов, касающихся рабочих и служащих^[74].

В результате соглашательской и капитулянтской линии Исполнительного комитета производственные советы – эти возникшие в результате революционного творчества рабочих масс органы, призванные проводить в жизнь социалистические требования пролетариата на самих предприятиях, – должны были превратиться в профессиональные, стоящие на позициях классового сотрудничества организации, регулирующие совместно с предпринимателями вопросы труда и заработной платы рабочих и служащих.

23 ноября Исполнительный комитет принял решение о созыве 16 декабря 1918 г. съезда Советов. В решении было сказано, что впредь до созыва Учредительного собрания, которое решит вопрос о государственном устройстве Германии, Советы остаются выразителями и проводниками воли народа. Поэтому задачей съезда является избрание Центрального Совета, решение вопроса о будущем Учредительном собрании и других политических проблем^[75].

После II пленума Берлинских рабочих Советов социал-демократические лидеры употребили все свое влияние в солдатских Советах для проведения решения о созыве Учредительного собрания. В результате заседание солдатского Совета Берлина от 21 ноября высказалось в пользу созыва Учредительного собрания. Было избрано бюро солдатского Совета в противовес Исполнительному комитету, а также рабочим Советам, которые отдельного руководящего органа не имели.

28 и 30 ноября состоялись заседания пленума солдатских Советов Берлина. На первом из них был поставлен отчет Молькенбура о деятельности Исполнительного комитета. Прения были умело направлены в сторону критики Исполнительного комитета справа. Ледебуру, присутствовавшему на заседании в качестве представителя рабочих Советов в Исполнительном комитете, даже не дали выступить. Было принято решение, по которому представители рабочих Советов фактически исключались из списка ораторов^[76]. По обсуждавшемуся на следующем заседании (30 ноября) вопросу о Национальном собрании пленум почти единогласно (300 – за и 2 – против) высказался за его созыв^[77].

В тех же целях солдатский Совет при верховном командовании армии решил взять на себя инициативу созыва съезда представителей фронтовых солдатских Советов 1 декабря 1918 г. в Эмсе. Съезд высказался за поддержку правительства Эберта и Гаазе и в пользу Национального собрания против «диктатуры справа и слева». Вместе с тем он потребовал ограничения прав офицерства и расширения компетенции солдатских Советов, чем вызвал недовольство шейдемановцев и протесты Гинденбурга^[78]. После всего этого социал-демократические лидеры решили, что наступила пора осуществить те решения о скорейшем созыве Учредительного собрания, которые были временно отложены из-за протестов, вызванных сообщением о них.

28 ноября правление социал-демократической партии вынесло от имени всей партии решение, в котором указывалось на необходимость скорейшего созыва Национального собрания^[79]. 29 ноября этот вопрос рассматривался правительством. Решение о созыве Национального собрания было принято единогласно. Три народных уполномоченных независимца проголосовали за предложение социал-демократов, проявив и на этот раз свою бесхарактерность, колебания и подчинение во всем социал-реформистским лидерам. «Поистине род Ламартинов, Гарнье-Пажесов, Ледрю-Ролленов, мелкобуржуазных болтунов 1848 г. еще не вымер: он снова встает, но без блеска, таланта и привлекательности новизны, а в скучном, педантично-ученом немецком варианте в лице Каутского, Гильфердинга, Гаазе»,– писала со свойственными ей выразительностью и остроумием Роза Люксембург по поводу независимых и их отношения к созыву Учредительного собрания^[80].

 

* * *

 

Принятие решения о созыве Учредительного собрания состоялось в условиях нарастающих экономических трудностей, всю тяжесть которых несли на своих плечах трудящиеся Германии. В стране катастрофически усиливались голод, разруха и безработица.

Правительство не дало народу хлеба. Оно не дало крестьянству ни клочка земли, не провело никакой аграрной реформы. Народные уполномоченные не тронули имущество свергнутых династий и не помыслили даже в какой-либо степени задеть помещичье-юнкерскую собственность. Они способствовали укрывательству продовольствия помещиками и кулаками.

Правительство не внесло никаких улучшений в условия труда и жизни рабочих, ничего не сделало для избавления их от возраставшего голода и безработицы. Оно попустительствовало саботажу производства буржуазией и старалось очистить столицу и крупные промышленные центры страны от безработных путем отсылки их в деревню.

«Революция произошла. Ее сделали пролетарии в шинели или в рабочей блузе. В правительстве сидят социалисты, представители рабочих, – писала «Роте Фане». – А что изменилось для рабочих масс в отношении заработной платы и условий жизни? Ничего, или почти ничего. Сделав жалкие уступки, предприниматели стараются снова отнять их обманным путем»^[81].

Вместо демократического мира Народные уполномоченные принесли народу лишь его суррогат – перемирие, отравленное ядом ненависти и войны против Советской России. В союзе с Антантой они добивались удушения рукой голода революционного движения внутри Германии, ставя альтернативу: «Хлеб или большевизм».

Все это толкало германский пролетариат на дальнейшую борьбу с буржуазией. В Берлине уже в конце ноября началось стачечное движение рабочего класса, которое неуклонно расширялось, охватывая новые области страны и новые категории рабочих. 21 ноября забастовали рабочие и служащие заводов общества Даймлер, а вслед за ними рабочие других берлинских предприятий. В 20-х числах ноября начались стачки горнорабочих в Верхней Силезии, бастовали горняки Рура и др.

Стачечное движение разрасталось вопреки бешеному сопротивлению профсоюзов, которые вели борьбу против этих, по выражению профсоюзных лидеров, «диких стачек». В защиту требований рабочих выступили только спартаковцы. «Красивые планы бравой ручной конституционной германской революции, которая хранит порядок и спокойствие и считает охрану частной собственности своей первой и настоятельной задачей, эти планы летят к черту: Ахерон пришел в движение», –писала Роза Люксембург в газете «Роте Фане». – В то время как сверху, в правительственных кругах, поддерживает полюбовное обхождение с буржуазией, внизу поднимается масса пролетариата и угрожающе размахивает кулаками. Стачки начались. Бастуют в Верхней Силезии, у Даймлера и т. д. Это только начало»^[82].

Как относился к стачечной борьбе пролетариата Исполнительный комитет? Его позиция в этом вопросе является едва ли не самой позорной страницей его деятельности.

Получив первые известия о стачечном движении в Силезском угольном бассейне, Р. Мюллер предложил на заседании Исполнительного комитета 21 ноября послать туда безработных в качестве штрейкбрехеров. Исполнительный комитет поручил отправившемуся в Верхнюю Силезию Гаазе вступить в переговоры с местным рабочим и солдатским Советом о прекращении стачки.

На заседании 25 ноября Исполнительный комитет еще раз взял на себя неблаговидную задачу помочь правительству в борьбе со стачечным движением и употребить свой авторитет для давления на рабочих с целью ликвидации стачек. «Рабочие не будут слушать правительство, – говорил социал-реформист Макс Коген. – Если они вообще будут кого-либо слушать, то только Исполнительный комитет. Поэтому нам надо говорить с рабочими самим, чтоб вернуть их на работу»^[83].

Независимцы Мюллер, Деймиг и другие проявили и на этот раз полное единодушие с социал-реформистами. По предложению Деймига было решено созвать пленум Берлинских рабочих Советов по «чисто экономическим» вопросам; в качестве докладчиков были выдвинуты независимцы Эккерт и Барт^[84].

Впоследствии Барт хвастал, что во время забастовок он повсюду открыто и беспрестанно убеждал товарищей на местах, чтобы они образумились и вернулись на предприятия^[85], так как в Германии будто бы уже строится социализм. Он заявил далее, что «вожди профессиональных союзов больше всего радовались его выступлениям» и что он «достиг того, что массы не вышли на улицу»^[86].

27 и 29 ноября состоялся III пленум Берлинских рабочих Советов^[87], на котором к величайшему неудовольствию лидеров социал-демократии проявились революционные настроения рабочих. Так, например, депутат Вейс в прениях заявил о том, что предателей генералов надо расстрелять, а капиталистов экспроприировать. Когда депутат Войк рассказал о саботаже предпринимателя на аккумуляторном заводе и поставил перед собранием вопрос: «Что делать?», с мест закричали: «Завод экспроприировать, а директора арестовать». Другие депутаты выступали против соглашения Исполнительного комитета с Генеральной комиссией профсоюзов.

Затем на трибуну поднялся Барт. Бросив пару демагогических фраз об экспроприации предприятий в случае саботажа предпринимателей, Барт обрушился против стачечного движения. Требования рабочих он называл «грубейшими», «эгоистическими»^[88]. «Если революция должна быть только движением за заработную плату, тогда всему конец», – говорил Барт. Он выражал надежду на то, что предприниматели сами будут ограничивать свои прибыли, так как будут счастливы, если не увидят больше вокруг себя нищих и т. п.^[89]

Несмотря на это выступление, предложение рекомендовать бастующим возобновить работу вызвало большое волнение и было отклонено пленумом. Не было принято и контрпредложение: отменить постановления Исполнительного комитета о подчинении производственных советов Берлинской комиссии профсоюзов. Большинством голосов прошло компромиссное решение: создать комиссию Берлинского Совета для контроля над Генеральной комиссией профсоюзов. Последняя, впрочем, не признала этого решения.

О поведении независимцев на пленуме «Роте Фане» писала, что объективное контрреволюционное значение примиренческой болтовни независимцев хорошо показала поддержка их буржуазией и даже юнкерством. Орган германских помещиков газета «Deutsche Tageszeitung» приветствовала речь Барта против «эгоизма рабочих» и против тех, кто «думает, что после революции им будут лететь в рот жареные голуби». Юнкеры требовали для сельскохозяйственных рабочих 12-часового рабочего дня летом и 8-часового зимой, прикрываясь лозунгами социал-демократов и независимых – «работа – тоже революция».

Стачечное движение было только началом нового революционного подъема, который нарастал и охватывал все более широкие массы рабочих, солдат, трудящихся города и деревни. Прекрасно понимая это, буржуазия и военная верхушка вместе с «социалистическим» правительством спешили с помощью военной силы подавить этот новый революционный подъем в самом зародыше.

Революционные рабочие видели в создании своих вооруженных отрядов опору революции. Такие отряды возникли в Дюссельдорфе, Франкфурте-на-Майне, Хильдбургхаузене^[90]. В Берлине правительству удалось воспрепятствовать организации Красной гвардии, однако требования создать ее все вновь и вновь выдвигались революционными рабочими^[91].

Для организации вооруженных сил революции спартаковцы призывали солдатские массы к очистке солдатских Советов от контрреволюционных элементов. Созданный 11 ноября «Красный союз солдат» под руководством Будиха, а затем Шульца 23 ноября начал издавать свой печатный орган «Красный солдат» и проводил солдатские собрания, на которых спартаковцы разъясняли свои программные требования. Однако за спартаковцами шли лишь самые передовые элементы армии. Подавляющее большинство солдатских Советов находилось под влиянием шейдемановцев и отчасти независимых.

Наиболее передовую роль играли моряки. Движение протеста против сохранения командной власти офицеров развернулось прежде всего во флоте. Конференция солдатских Советов флота, собравшаяся 19 ноября в Вильгельмсхафеие, избрала Центральный Совет флота или так называемый Совет 53-х, который поместился в здании Военно-морского министерства в Берлине с целью контроля над ним. В политическом отношении Центральный Совет флота, как показала опубликованная им программа^[92] стоял на позиции Независимой с.-д. партии.

Революционные моряки, находившиеся в ноябрьские дни в Берлине, создали Народную морскую дивизию, численностью в 2–3 тыс. человек, которая находилась под влиянием независимых и отчасти спартаковцев. На той же политической платформе стояли военные силы берлинского полицей-президиума численностью в 2 тыс. человек.

Войска берлинского гарнизона, руководимые солдатским Советом Берлина, находились под влиянием главным образом социал-демократов. Социал-демократические лидеры использовали политическую незрелость членов солдатского Совета для срыва организации Красной гвардии, для проведения резолюций о созыве Учредительного собрания, но они могли вести за собой солдатские Советы и стоявшие за ними солдатские массы только под прикрытием революционной фразеологии, только под флагом «единства революционных рядов» и «защиты революционных завоеваний».

Солдат невозможно было сбить с толку в том, что касалось реставрации старых порядков в армии. Они цепко держались за свои Советы и противились восстановлению прав офицерства. Их невозможно было также превратить в прямое орудие подавления революционного пролетариата. Все попытки буржуазной контрреволюции в этом направлении терпели неудачу ¹⁰³. Но в вопросах социалистической революции солдаты занимали колеблющуюся позицию; их переход на сторону этой революции зависел от уменья революционных рабочих завоевать солдатские массы и от собственного политического опыта солдат.

Карл Либкнехт, обладавший большим революционным чутьем, следующим образом характеризовал настроения солдат: «Глашатаи нового гражданского мира... находят громкий отклик – прежде всего среди солдат. Не удивительно... Масса солдат является революционной в отношении войны, милитаризма, прямых и открытых представителей империализма. В отношении же социализма она еще колеблется»^[93].

У буржуазии и военной верхушки в первый месяц революции не было военной силы, пригодной для Наступления на революционный пролетариат. Но сразу же после 9 ноября буржуазно-юнкерская контрреволюция вместе с шейдемановцами с лихорадочной поспешностью стала искать пути и способы создания контрреволюционных воинских частей^[94]. Шейдемановцы пытались организовать войсковые соединения без солдатских Советов под командованием опытных кайзеровских офицеров. С этой целью комендантом Берлина социал-демократом Вельсом была создана так называемая «Республиканская солдатская охрана». Но и эта организация, состоявшая из 14 депо общей численностью сначала в 10, а потом в 15 тыс. человек, вскоре была вовлечена в общий процесс революционизирования: в ней образовались Советы^[95].

Не имея в своем распоряжении сколько-нибудь крупного воинского соединения в столице, военное министерство и комендатура сколачивали контрреволюционные ударные группы в наличных воинских частях. Такого рода группу пытался создать в Народной морской дивизии агент Вельса граф Меттерних. Но более благоприятную почву эти попытки нашли в привилегированных гвардейских частях берлинского гарнизона: во 2-м гвардейском пехотном полку, в 93-м гвардейском полку, в 1-м гвардейском стрелковом полку так называемых майкеферов – майских жуков. Создавались, наконец, контрреволюционные ударные группы из реакционного монархистского студенчества, а также офицерства. Унтер-офицер 2-го гвардейского пехотного полка Зуппе организовал «Союз кадровых унтер-офицеров», который был присоединен Вельсом к «Республиканской солдатской охране» в качестве ударного контрреволюционного кулака. С ведома и с помощью военного министерства и комендатуры было создано студенческое ополчение из 400 человек.

Контрреволюция переходила в наступление. Первым социал-демократом, получившим в народе, по словам Шейдемана, прозвище «кровавой собаки», был комендант Берлина Вельс, который взялся за «очищение улиц от спартаковцев»^[96]. По приказу Вельса вечером 21 ноября контрреволюционными бандами комендатуры была обстреляна мирная спартаковская демонстрация^[97].

Примерно с конца ноября Исполнительный комитет стал ощущать признаки активизации контрреволюционных сил в столице. На заседании Исполнительного комитета 21 ноября Эйхгорн выступил с заявлением о том, что в результате наступательной политики и подрывных действий со стороны Вельса отношения между комендатурой и полицей-президиумом, несмотря на довольно умеренную позицию последнего и его стремление к соглашению, стали «совершенно невыносимыми»^[98]. Никаких решений по этому вопросу Исполнительный комитет не принял.

Доходили также сведения о подрывной контрреволюционной деятельности Меттерниха в Народной морской дивизии. Исполнительный комитет ограничился тем, что поручил Деймигу составить по этому вопросу докладную записку с тем, чтобы передать ее в соответствующую правительственную инстанцию^[99].

Все более открыто активизировал свою контрреволюционную деятельность командование армии. В конце ноября в Исполнительный комитет поступили сведения о том, что «Главное командование по охране родины на востоке» продолжает свою деятельность, а генералы армии, возвращающейся с Западного фронта, уничтожают красные знамена и разгоняют Советы^[100].

Наглые действия контрреволюционной военщины вызывали возмущение и протесты рабочих и солдат. В адрес Исполнительного комитета поступало множество телеграмм. Вся Рейнская индустриальная область была охвачена волнениями, рабочие требовали вмешательства Исполнительного комитета и подтверждения с его стороны правомерности существования Советов^[101].

Исполнительному комитету пришлось поставить на обсуждение вопрос об усилении контрреволюционной опасности в связи с отводом фронтовых войск в тыл. На заседании 26 ноября по сообщению Барта развернулись горячие споры. Под влиянием масс независимцы выдвинули справедливые требования о немедленном вооружении революционных рабочих и возвращении верховного командования из Касселя в Берлин в целях контроля над ним. Ледебур и другие независимцы предложили выпустить воззвание по вопросу о контрреволюционной опасности. Социал-демократы выступили против этих предложений. Молькенбур заявил, что не верит, чтобы нашлись солдаты, которые будут стрелять в своих братьев, а Коген говорил, что такое воззвание означало бы гражданскую войну, которой надо избежать. (Как будто генералы уже не начали ее!). Конец спорам положило заявление Барта о переговорах с верховным командованием и его хвастливое заверение, что он пойдет утром в имперскую канцелярию и получит нужное решение. За это заявление уцепились социал-демократы и добились постановления, что до окончания переговоров никакие решения по этому вопросу приниматься не будут^[102].

В первых числах декабря Исполнительный комитет получил сведения о готовящемся контрреволюционном путче. 3 декабря Рихард Мюллер, Руш и Вегман сообщили Исполнительному комитету, что по слухам из различных источников на 5 декабря планируется контрреволюционный путч, и просили о наделении их полномочиями для проведения соответствующих мер^[103].

Были ли приняты какие-нибудь меры накануне путча, трудно сказать, Мюллер в своей работе об этом умалчивает. Во всяком случае Исполнительный комитет был захвачен путчем врасплох, и контрреволюционной банде удалось арестовать его. Только поддержка народа, рабочих и матросов спасла Исполнительный комитет от разгрома.

Путч 6 декабря был первой попыткой контрреволюционного переворота. В нем участвовали ударные контрреволюционные группы, сколоченные в гвардейских воинских частях столицы, а также «Студенческое ополчение». Во главе заговора стояли Военное министерство, комендатура, чиновники из Министерства иностранных дел, представители Комитета действия и шейдемановцы из солдатских Советов Берлина.

Однако путч 6 декабря был лишь разведкой боем: у ворот Берлина стояли другие военные силы, с помощью которых правительство и военщина намеревались осуществить свои контрреволюционные планы. Это были отборные фронтовые гвардейские дивизии, которые верховное командование в начале декабря стянуло к столице с согласия социал-демократических членов правительства во главе с Эбертом. Верховное командование создало специальное «Главное управление вооруженными силами Берлина», назначив командующим генерала Леки, а начальником штаба Гарбу. В распоряжение этого управления поступили прибывшие с фронта девять «надежных» дивизий, ядро которых составила гвардейская кавалерийская стрелковая дивизия^[104].

Открытое выступление контрреволюции вызвало гнев и возмущение рабочих. 7 декабря по призыву «Спартака» состоялись стачки протеста на ряде берлинских предприятий, а днем – многотысячная демонстрация рабочих в Аллее побед. Перед демонстрантами выступали К. Либкнехт, В. Пик и другие спартаковцы, которые призывали массы спасти дело революции, свободы и социализма от покушений контрреволюции и выгнать из правительства контрреволюционных заговорщиков: Эбертов, Шейдеманов и Вельсов^[105].

На следующий день, в воскресенье 8 декабря, состоялась новая огромная демонстрация во главе со спартаковцами в Трептовском парке, а также демонстрация, организованная социал-демократической партией в Люстгартене и Независимой с.-д. партией в Гумбольдтгайне и Фридрихсгайне^[106].

Какова же была позиция Исполнительного комитета в отношении наступления контрреволюции?

Путч показал Исполнительному комитету, что нити заговора ведут к Министерству иностранных дел, Военному министерству и комендатуре. Исполнительному комитету стало известно, что Эберт еще накануне был осведомлен о готовящемся путче. Наконец, нельзя было не видеть того, что «социалистическое» правительство прикрыло собой контрреволюционный заговор и его участников. Арестованный членом Исполнительного комитета Вегманом и доставленный в комендатуру Мартен был немедленно освобожден и скрылся так же, как и другие участники заговора (Меттерних, Рейнбабен и Матушка) не без содействия властей. Правительство потребовало от Исполнительного комитета немедленного освобождения трех других арестованных Эйхгорном и Вегманом заговорщиков: капитана Лоренца, Аксгаузена и Зака.

Народные уполномоченные заявили при этом самый резкий протест против «узурпации» Исполнительным комитетом «прав исполнительной власти»^[107], отнимая таким образом у Исполнительного комитета последние остатки прав на вмешательство в дело борьбы с контрреволюцией.

8 декабря Исполнительный комитет получил сведения от одного члена солдатского Совета, что войска под командованием Леки должны вступить в Берлин с контрреволюционными целями^[108]. Но и тогда Исполнительный комитет не подумал апеллировать к массам, опереться на них. Он и на этот раз вступил на путь переговоров с правительством.

Вместо того, чтобы открыто разоблачить перед массами контрреволюционные действия Эберта, Шейдемана, Вельса, независимцы потребовали совместного заседания Исполнительного комитета с правительством и военным министром Шейхом. На этом заседании член Исполнительного комитета Обух внес от имени независимых предложения о снятии с поста Эберта в связи с его поведением во время путча 6 декабря^[109]. Предложение независимых было только демонстрацией, совершенно бесполезной в данных условиях. Оно было отклонено подавляющим большинством голосов, в том числе членов Исполнительного комитета, из которых 5 человек голосовали за, а 30 – против^[110].

Столкновение между правительством и Исполнительным комитетом по вопросу о путче 6 декабря закончилось соглашением, которое было принято всеми, в том числе и независимыми^[111]. Оно состояло из цветистых фраз об обоюдном стремлении к защите социалистической республики и о необходимости совместной работы, основанной на взаимном доверии и т.п.^[112] Это соглашение с правительством, содействовавшим наступлению контрреволюции, означало, что Исполнительный комитет прикрыл собой контрреволюцию. Он потерял всякое значение и превратился в придаток правительства.

«Роте Фане» справедливо писала, что теперь Исполнительный комитет превратился «в тень, в ничто». Он пятое колесо в возу капиталистической правительственной клики, пустая фляжка, которая висит на боку в жаркий день, саркофаг^[113].

Путч 6 декабря разбился о сопротивление масс и потерпел крушение. Но Исполнительный комитет не выдержал даже первой атаки контрреволюции и показал полную неспособность отстоять существование Советов. После путча 6 декабря наступил последний период существования Исполнительного комитета в качестве общегерманского верховного советского органа.

 

* * *

 

В период от 8 декабря до I съезда Советов, открывшегося 16 декабря, Исполнительный комитет влачил жалкое существование.

На совместном заседании Исполнительного комитета и правительства 8 декабря было решено передать вопрос об арестованных путчистах юридической комиссии из трех человек. 11 декабря такая комиссия была утверждена правительством и Исполнительным комитетом^[114]. Однако Народные уполномоченные настаивали на освобождении заговорщиков. «Исполнительная власть у нас... Не может быть и речи о передаче судебных полномочий юридической комиссии», – говорил от имени правительства Барт на заседании Исполнительного комитета, требуя освобождения арестованных^[115].

Требования правительства были выполнены. Уже 12 декабря Вегман сообщил на заседании Исполнительного комитета, что все трое арестованных освобождены^[116] и юридическая комиссия больше не нужна^[117].

По вопросу о вводе войск в Берлин Исполнительный комитет просил правительство, чтобы в Берлине и его окрестностях расквартировывались только войска, принадлежавшие в мирное время к берлинскому гарнизону и чтобы они вошли в Берлин без оружия^[118]. Было достигнуто компромиссное соглашение, по которому первое требование было в основном принято. Относительно второго требования договорились о том, что входящие в Берлин войска не должны были иметь при себе патронов. Кроме того, введение войск откладывалось на один день (с 9 на 10 декабря) для того, чтобы Исполнительный комитет мог «просветить» войска.

Но и эти оговорки рассматривались Грёпером и другими представителями верховного командования как «уступки улице»^[119], так как для них одного ввода войск в Берлин было слишком мало.

Военное командование в соответствии с намеченным еще в конце ноября планом наступления контрреволюции требовало немедленного разоружения революционного авангарда и оказывало давление па Эберта, который в то время еще не решался на эту авантюру.

Вступив в союз с контрреволюционной военщиной, «социалистическое» правительство вынуждено было уступить ее требованиям о немедленном разоружении революционных рабочих и солдат, выговорив лишь некоторые ограничения.

9 декабря по этому вопросу состоялось заседание правительства Народных уполномоченных с участием Шлейхера, политического советника Гинденбурга. Было решено издать распоряжение о том, что «незаконное» ношение оружия карается «пятью годами тюрьмы или штрафом в 100 тысяч марок» (Шлейхер требовал смертной казни). Осуществление этого распоряжения было возложено на правительства земель, а не на центральное правительство, как требовал Шлейхер^[120]. Распоряжение было издано 14 декабря^[121]. Народные уполномоченные требовали, чтобы в целях успокоения общественности войска присягнули правительству, на что представители военного командования согласились^[122].

Ни о каких ограничениях в отношении ввода войск в Берлин не было и речи. Таким образом, правительство игнорировало свое собственное соглашение с Исполнительным комитетом от 8 декабря.

10 декабря, в тот самый день, когда было опубликовано соглашение между правительством и Исполнительным комитетом по поводу путча 6 декабря, в Берлин начали входить под старыми кайзеровскими черно-бело-красными знаменами гвардейские фронтовые дивизии с пушками и минометами. Социал-демократические лидеры Эберт, Шейдеман и другие встречали их приветственными речами.

12 декабря правительство издало закон об образовании «Добровольческого народного войска» (freiwillige Volkswehr), подчиненного исключительно правительству, с советами доверенных вместо солдатских Советов^[123]. Создание этого войскового соединения должно было служить некоторой демонстрацией самостоятельности правительства в отношении верховного командования и подчиненных ему военных сил.

Присяга войск правительству в Штеглице (местопребывание штаба генерала Леки) 9 декабря, ввод войск в Берлин в полном вооружении 10 декабря и приветственные речи представителей Народных уполномоченных были для независимых из Исполнительного комитета полной неожиданностью. «Мы обмануты Народными уполномоченными», – говорил на заседании 

Исполнительного комитета 10 декабря Ледебур, который по этому поводу разразился громкими фразами о необходимости «привлечь правительство к ответственности, обратиться к общественности и требовать немедленной демобилизации прибывших войск»^[124]. Эти предложения, однако, не были приняты во внимание Исполнительным комитетом.

В своем постановлении от 11 декабря Исполнительный комитет ограничился повторением выдвинутых ранее требований^[125], что было бессмысленно, так как ввод войск в Берлин уже состоялся, притом без всяких ограничений.

На том же заседании Исполнительный комитет получил от Барта объяснения относительно позиции независимых в правительстве по этому вопросу. По словам Барта, разногласия создавали опасность раскола правительства, поэтому независимые подчинились требованиям военщины и социал-демократов относительно ввода войск, заявив при этом, что они снимают с себя всякую ответственность за последствия. Независимые прекрасно понимали, что их выход из правительства подорвет престиж последнего в глазах народных масс. В силу своей со­глашательской природы они предпочли подписаться под решениями, которые означали разоружение и разгром революционных рабочих и солдат, нежели апеллировать к массам.

Не удивительно после этого, что Исполнительный комитет принял позорное решение официально участвовать во встрече войск.

Столь глубокое падение созданного революцией и призванного служить ее интересам органа производило такое отталкивающее впечатление на революционные элементы в Исполнительном комитете, что представители Центрального Совета флота заявили об уходе из Исполнительного комитета, так как не могут оставаться в нем после принятия такого рода решения^[126].

Решение о встрече контрреволюционных войск было не единственным и ни последним позорным актом Исполнительного комитета в этот период.

Взяв в своей внешней политике антисоветский курс и предложив свои услуги Антанте для борьбы против Советской России, правительство Народных уполномоченных покровительствовало провокациям контрреволюционной военщины в оккупированных еще областях России. Оно отказалось и от помощи хлебом, и от заключения мира, и от восстановления отношений с Советской Россией.

Как отнесся к этой позиции правительства Исполнительный комитет?

Еще на заседании 29 ноября он обсуждал две радиограммы ВЦИК. В одной из них сообщалось о том, что советским войскам дан приказ избегать всяких конфликтов с немецкими войсками в оккупированных областях России и выражалась надежда, что аналогичный приказ будет дан немецким войскам^[127].

Во второй радиограмме было сказано, что ЦИК РСФСР, узнав о предстоящем 16 декабря I Всегерманском съезде Советов, считает своим долгом послать на него советскую депутацию из пяти делегатов и одного технического советника и просит дать распоряжение о пропуске делегации^[128].

По вопросу об опасности военных столкновений представитель Восточного фронта в Исполнительном комитете заявил, что Гаазе обещал позаботиться о том, чтобы в дальнейшем столкновений не было, и взял на себя, таким образом, ответственность за это. Исполнительный комитет удовлетворился этим ничего не значащим словесным обещанием Гаазе.

По вопросу о приглашении советской делегации на I Всегерманский съезд Советов высказывались опасения, что это вызовет неудовольствие со стороны Антанты. Однако независимые утверждали, что советская делегация не является официальным посольством и приглашение ее Исполнительным комитетом ни к чему не обязывает правительство. Следует сказать, что на этот раз Исполнительный комитет проявил некоторую самостоятельность, приняв предложение послать пригласительную телеграмму без ведома правительства^[129].

10 декабря вопрос о приглашении советской делегации снова был поставлен на обсуждение Исполнительного комитета. Но за истекшие 10 дней в позиции независимцев и Исполнительного комитета в целом произошла разительная перемена. От прежней робкой попытки проявить хоть некоторую самостоятельность не осталось и следа. В своем докладе Деймиг сообщил, что информация о приглашении советской делегации попала в прессу до того, как оно было передано Исполнительным комитетом по назначению. Это сообщение якобы вызвало протесты и требования отменить приглашение и в довершение всего правительство отказало советской делегации в приеме, действуя, таким образом, через голову Исполнительного комитета^[130].

На этот раз независимые присоединились к социал-реформистам, заявив, что политическая обстановка, якобы, не позволяет принять советскую делегацию. Они возражали лишь против того, что правительство не в первый раз и не только по этому поводу ставит Исполнительный комитет перед свершившимся фактом. «Рабочие объявят нас марионетками, если мы подчинимся этому решению, – говорил Деймиг. – Так дело дойдет до того, – чего мы не желаем, – что спартаковцы возьмут власть в свои руки»^[131].

В заключение был поставлен на голосование вопрос о законности приглашения советской делегации. Тринадцатью голосами против девяти приглашение советской делегации на I Все- германский съезд было признано неправомочным^[132]. Исполнительный комитет признался, таким образом, в своем бессилии даже в этом вопросе и подтвердил свою несостоятельность.

Правительство Народных уполномоченных постепенно лишало Исполнительный комитет даже видимости власти. Решение Исполнительного комитета возложить на своих членов контроль над определенными имперскими учреждениями встретило отказ правительства. «Из ответа правительства видно, что оно хочет совсем прижать к стенке Исполнительный комитет. До чего это дойдет, я не знаю», – говорил Р. Мюллер на заседании Исполнительного комитета 12 декабря^[133]. В разговоре с членом Исполнительного комитета Рушем Эберт заявил, что «работа невозможна, если всюду ее надо проводить вместе с прикомандированными»^[134]. А член Исполнительного комитета Бюхель сообщил, что предприниматели совсем отказываются признавать «Руководящие положения» Исполнительного комитета^[135].

Исполнительный комитет, наконец, не имел ни материальных средств, ни своего печатного органа, ни типографии. Только 25 ноября он принял решение обязать три партийных органа «Форвертс», «Фрейхейт», «Роте фане» помещать без сокращений и искажений извещения и решения Исполнительного комитета^[136].

Накануне I съезда Советов буржуазная и социал-демократическая пресса подняла клеветническую кампанию против Исполнительного комитета и Советов, печатая лживые инсинуации о том, будто они промотали колоссальные средства – 800 млн. марок, по одной версии, и 1800 млн., по другой. Эта кампания проводилась под покровительством ведавшего делами прессы и информации Шейдемана, а источником инсинуаций было стоявшее близко к правительству информационное агентство Гофрихтера.

В действительности Исполнительный комитет за все пять недель своего существования не получил от правительства ни пфеннига и существовал па скромную сумму в 610 тыс. марок, которая состояла почти целиком из денег, конфискованных в Генеральном штабе во время Ноябрьского переворота^[137]. Теперь Генеральный штаб требовал возвращения этих денег. Исполнительный комитет оказался неоплатным должником Генерального штаба, так как правительство отказало Исполкому в выдаче каких-либо сумм.

В связи с этим накануне I съезда Советов были уволены почти все работники аппарата Исполнительного комитета и отозваны все посланные на места представители^[138]. «Мы ведем призрачное существование, – с горечью говорил Деймиг 14 декабря на последнем перед съездом заседании Исполнительного комитета. – Мы не должны больше ничего регулировать. Что уже сделано, должно быть оплачено, но сегодня мы не должны больше тратить ни сил, ни времени, так как неизвестно – останемся ли мы здесь после понедельника» (16 декабря – день открытия съезда Советов)^[139].

Однако Исполнительный комитет не собирался самоликвидироваться. «Я не бросаю свое ружье в рожь так быстро, как это делает Деймиг»,– говорил в своем выступлении Ледебур, указывая па то, что после выборов Центрального Совета Берлинский Исполнительный комитет останется высшим советским органом столицы^[140]. И действительно после I съезда Советов Исполнительный комитет – передал права общегерманского и прусского руководящего советского органа Центральному совету и, оставив за собой дела, касающиеся Большого Берли­на, продолжал свое существование в качестве столичного Совета.

 

* * *

 

Итак, еще до истечения своих полномочий Исполнительный Комитет как центральный советский орган страны исчерпал себя. Возглавляемый социал-демократами и независимыми, которые разлагали Советы и сводили их к роли говорилен, к роли придатка к соглашательской политике вождей, он добровольно сдавал одну за другой свои позиции правительству и превратился в его придаток.

В Исполнительном комитете, который в качестве руководящего советского органа должен был иметь непосредственный контакт с массами, особо вредную роль сыграли независимцы, создавая ему репутацию революционного штаба, каковым он на деле не был. Они шли не впереди революционных масс и событий, а плелись за ними, левея в момент революционного подъема, а в случае поражения немедленно «бросали ружье в рожь».

Будучи по существу не пролетарскими, а мелкобуржуазными революционерами, независимцы искали соглашения с правосоциалистической частью Исполнительного комитета. Исполнительный комитет в целом шел на соглашения с правительством Народных уполномоченных, а последнее почти во всем соглашалось с контрреволюционной буржуазией и юнкерством, защищало интересы господствующих классов. Так создавалась целая цепь подчинения интересов пролетариата интересам буржуазии.

С. И. Ленчнер

 

---

Примечания

1. Эта ошибка была исправлена лишь Коммунистической партией Германии, которая послала своих представителей в Исполнительный комитет в феврале 1919 г. ↩
2. R. Müller. Vom Kaiserreich zur Republik, Bd. II. Anhamg: Zeit geschichtliche Dokumente. Wien, 1925, S. 234, 235.  ↩
3. Эмиль Барт, Георг Ледебур, Пауль Эккерт, Пауль Нейеидорф* Пауль Вегман, Рихард Мюллер, Эрнст Деймиг.  ↩
4. Эмиль Барт, Георг Ледебур, Пауль Эккерт, Пауль Нейендорф, Пауль Вегман.  ↩
5. Герман Мюллер (который заменил отозванного 11.XI Хиоба), Франц Бюхель, Эмиль Гирт, Густав Геллер, Эрнст Юлих, Макс Майнц и Оскар Руш (последний после I Всегерманского съезда Советов порвал с социал-демократической партией, перешел в независимую партию и стал ее представителем в Пополнительном комитете).  ↩
6. H. Müller. Die Novemberrevolution. Erinnerungen. Berlin, 1928, S. 104.  ↩
7. На пленуме были первоначально избраны: фон Беерфельде, Брут Молькенбур, Густав Гергардт, Ганс Пааше, обер-лейтенант Вальц, Герман Бергман, Вальтер Портнер, Штробель, Лидтке, Гертель, Лемлер, Кёлер, Экман, Гюнцель. Однако ввиду возражений со стороны солдат в отношении ряда кандидатур, выдвинутых на пленуме, солдатам было предоставлено право переизбрать их на следующий день на своем собрании. В результате последние шесть представителей были заменены следующими: Макс Коген, Христиан Финцель, Колин-Росс, Генрих Денеке, Феликс Бернгаген, Гельберг.  ↩
8. Фон Беерфельде, Макс Коген, Штробель, Денеке, Гельберг, Пааше, Бернгаген.  ↩
9. Брут Молькенбур и Христиан Финцель. ↩
10. Оба они, а также Штробель и Гергардт были исключены или принуждены к уходу из Исполнительного комитета по обвинению в контрреволюционных махинациях.  ↩
11. R. Müller. Op. cit., Bd. II, S. 53.  ↩
12. См. W. Pieck. Reden und Aufsätze, Bd. I. Berlin, 1951, S. 95.  ↩
13. 14 «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsraits am 11. November 1918, BL 1.  ↩
14. «Aufrufe, Verordnungen und Beschlüsse des Vollzugsrats des Arbeiter – und Soldatenrates Gross-Berlin». Berlin. 1918, S. 4.  ↩
15. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 14.XI 1918, Bl. -1.  ↩
16. «Vollzugsrat», -Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 12.XI 1918, BL 1. ↩
17. Ввиду явных признаков подрывной деятельности Комитета действия (о подлинной роли его как одного из центров организации контрреволюции в Берлине Исполнительному комитету тогда не было известно) позднее его решили распустить, но решение это осталось на бумаге. («Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 21. November, 1918, BL 21).  ↩
18. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollguzsrats am 13. Novembei 1918, BL 1, 2. Впоследствии, когда Исполнительный комитет расширил свой состав за слет привлечения представителей Советов отдельных земель Германии, Западного и Восточного фронтов и насчитывал 45 членов, структура Исполнительного комитета была реорганизована. Для руководства отдельными отраслями работы были созданы четыре комиссии:1) по общегерманским делам,2) по делам Пруссии,3) по делам Большого Берлина,4) по внутренним делам Исполнительного комитета. ↩
19. «Vollzugsrat», Bd. T. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am ll.XI, BL 1; am 42.XI, BL 3; am 13.XI 1918, Bl. 1.  ↩
20. «Vollversammlungen», Bd. I. Protokoll der Vollversammlung der Arbeiterräte am 19. November 1918, Bl. 4. ↩
21. Ibid., ll.XI 1918.  ↩
22. Ibid., 12.XI 1918.  ↩
23. Ibid., 14.XI 1918.  ↩
24. Ibid., 1I6-XI 1918. ↩
25. «Vollversammlimgen», Bd. I. Protokoll der Vollversammlung der Arbeiterräte am 19. November 1918, Bl. 3.  ↩
26. R. Müller. Op. eit., Bd. II, S. 54.  ↩
27. «Vollversammlungen», Bd. I. Protokoll der Vollversammlung der Arbeiterräte am 19. November 1918, Bl. 2.  ↩
28. R. Müller. Op. eit., Bd. II, S. 152.  ↩
29. H. Schäfer. Tagebuchblätter eines rheinischen Sozialisten. Bonn, 1919, S. 68, 69  ↩
30. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am IG. November 1918, Bl. 11.  ↩
31. «Richtlinien und Verordnungen für Soldatenräte, Arbeiterräte, BauemräLe». Heft T. Berlin, 1918, S. 18, 19.  ↩
32. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am .November 1918, ВJ. 12.  ↩
33. «An die Landarbeiter und Bauern». (R. Müller. «Vom Kaiserreich zur Republik», Bd. II. Anhang; Zeitgeschichtliche Dokumente...» S. 284.) ↩
34. Ibidem ↩
35. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 21. November 1918, Bl. 22.  ↩
36. «Richtlinien und Verordnungen für Soldatenrate, Arbeiterratc, Bauemräbe». Heft I, S. 27, 28. ↩
37. H. Müller. Op. cit.T S. 115.  ↩
38. «Vollversammlungen», Bd. I. Protokoll der Vollversammlung der Arbeiteriräte am 19. November 1918, Bl. 5. ↩
39. Ibid., Bl. 2. ↩
40. «Voilzugsral», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 21.. November 1918, BL 10.  ↩
41. Термин «производственные советы» (Betriebsräte) не вполне точно отражает суть этих органов, т. к. в силу сложившихся в период революции условий пролетариат считал эти советы инструментом проведения в жизнь социализма, т. е. не только производственными органами, но и политическими. Вернее было бы называть их «советами предприятий»  ↩
42. См. Г. Носке. Записки о германской революции. М., 1922, стр. 23. ↩
43. P. Sasuly. IG Farben, Berlin, 1952, S. 76.  ↩
44. «Voilzugsral», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 3. Dezember 1918, Bl. 1. ↩
45. Гилъфердинг в своем докладе на I Всегерманском съезде Советов заявлял, что это – возврат к идее производственной ассоциации, что это – синдикализм и др. Ему возразил делегат из Рейнско-Вестфальской области Шлиштедт: «Речь идет совершенно не о том, чтобы перенимать заводы, а о том, чтобы социализировать промышленность». (I Всегерманский съезд рабочий и солдатских Советов. Стенографический отчет, М., 1934, стр. 225–235.) ↩
46. «Die Freiheit», 16.XI 1918; «Vollversammlungen», Bd. I. Protokoll der Voll Versammlung der Arbeiterräte am 19. November 1918, BL 7. ↩
47. «VollVersammlungen», Bd. I. Protokoll der Vollversammlung der Arbeileiräle am 19. November, 1948, Bl. 7. ↩
48.  Ibid., BL 7, 8.  ↩
49. См. Muller. Op. eit, Bd. II. Anhang. Zeitgeschichtliche Doku­mente, S. 253, 234 ↩
50. «Vorwärts», 16.XI 1918. ↩
51. Р. Мюллер совершает в своей работе подтасовку, ставя на одну доску первое решение от 11 ноября, где было оказано, что распоряжения властей издаются с соизволения Исполнительного комитета, с изве­щениями от 16 ноября, по которым последний уже ничем не распоря­жался, а должен был довольствоваться ролью наблюдателя. ↩
52. Ph. Scheidemann. Memoiren eines Sozialdemokraten, Bd. II. Dresden, 1928., S. 336,-337. ↩
53. «Vorwärts», 17.XI 1918. ↩
54. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 16 November 1918, Bl. 1. ↩
55. Ibid., Bl. 2. ↩
56. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 17 November 1918, Bl. 7. ↩
57. I Всегерманский съезд рабочих и солдатских Советов..., стр. 176. ↩
58. Там же, стр. 174. ↩
59. Там же, стр. 176.  ↩
60. См. В. И. Ленин. Сочинения, т. 32, стр. 338. ↩
61. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 16. November 1918, Bl. 3.  ↩
62. Вскоре он был заменен в Исполкоме другим представителем неза­висимой партии Обухом. («Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 24. November 1918, BL 7). ↩
63. «Vollzugsral», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 17.November 1918, BL 8.  ↩
64. «Vollversammlungen», Bd. I. Protokoll der Vollversammlung der Arbeiterräte am 19. November 1918, BL 10. ↩
65. Ibid., BL 29. ↩
66. Ibid., BL 30. ↩
67. Ibid, BL 20, 32. ↩
68. «Vollversammlungem, Bd. I. Protokoll der Vollversammlung der Arbeiterräte am 19. November 1918, Bl. 88, 39. ↩
69. См.«Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugs rats am 23.November 1918, Bl. 18.  ↩
70. «Aufrufe, Verordnungen und Beschlüsse des Vollzugsrats der Arbeiter- und Soldatemräte Gross-Berlin». Berlin, 1918, S. 26.  ↩
71. Компетенции Центрального советского органа окончательно опре­делились на I съезде Советов, когда было решено передать всю испол­нительную и законодательную власть Правительству Народных уполно­моченных и оставить за Центральным Советом лишь право так называе­мого парламентского надзора с совещательными функциями. (I Всегерманский съезд рабочих и солдатских Советов…, стр. 274). ↩
72. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 24.November 1918, BL 5–8.  ↩
73.  R. Müller. Op. cit, Bd. II, S. 145, 146.  ↩
74. «Vollzugsrat», Bd. I, Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 26. November 1918, S. 2,A.  ↩
75. Aufrufe, Verordnungen und Beschlüsse..., S. 34, 35.  ↩
76. Решено было дать слово только представителям солдат, председателю Исполнительного комитета Р. Мюллеру и представителям правительства. В связи с этим Исполнительный комитет принял предложение Ледебура не участвовать в дальнейших заседаниях солдатских Советов до тех пор, пока не будет отменено это решение и представителям рабочих Советов не будут даны такие же нрава, как и представителям солдат. («Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 29. November 1918, Bl. 26.)  ↩
77. «Vorwärts», 5.XII 1918.  ↩
78. См. Барт. В мастерской германской революции. М.– Пг., 1923,. 1918–1938, Bd. I. Berlin, 1943, S. 44.  ↩
79.  «Vorwärts», 29.XI 1918. ↩
80. «Die Rote Fahne», 30.XI 1918 ↩
81.  Ibid., 27.XII 1918.  ↩
82. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 21 November 1918, BI. 1.  ↩
83. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 25 November 1918, BI. 3.  ↩
84. Ibid., BL 8. ↩
85. «I Всегерманский съезд рабочих и солдатских Советов…», стр. 97.  ↩
86. Там же, стр. 96.  ↩
87. Протоколы этого пленума отсутствуют в используемом собрании протоколов заседаний Исполнительного комитета и пленумов Берлинского Совета. Об этом пленуме Р. Мюллер в своей книге умалчивает. Поэтому приходится опираться на газетные отчеты.  ↩
88. О том, каковы были в действительности эти «безумные» требования рабочих и как относился к ним Исполнительный комитет, видно на следующем примере. 29 ноября на заседание Исполнительного комитета им жалованья до рождества, т. е, в течение одного месяца, ссылаясь на то, что фабрика имела во время войны колоссальные прибыли. Они просили Исполнительный комитет воздействовать на дирекцию фирмы, находящуюся в Берлине, так как в Гамбургский Совет неуполномочен это сделать .Член Исполнительного комитета Гельберг подтвердил, что фирма нажилась неимоверно, так как там работали также и солдаты за 70, а потом за 93 пфеннинга в день. Однако Испольнительный комитет, сославшись на свои «Руководящие положения», заявил, что не может вмешиваться в подробные вопросы и отослал делегацию в Министерство труда (см. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 29 November 1918, BI. 5, 6.).  ↩
89. См. «Vorwärts», 28, 30.XI 1918.  ↩
90. M. Einhorn. Zur Rolle der Räte im November und Dezember 1918. «Zeitschrift für Geschichtswissenschaft», 1956, Heft 3. S. 549.  ↩
91. М. Еinhогп. Zur Rolle der Räte im November und Dezember 1918, S. 556. ↩
92. «Die Freiheit», 19.XII 1918.  ↩
93. См. Ph. Scheidemann. Op. cit, Bd. II, S. 331, 332.  ↩
94. «Die Rote Fahne», 19.XI 1918.  ↩
95. См. G. Paulus. Die soziale Struktur der Freikorps in den ersten Monaten natcb der Novemberrevolution. «Zeitschrift für Geschichtswissen schaft», 1956, Heft 5, S. 689.  ↩
96. См. Pli. Scheidemann. Op. cit., Bd. II, S. 330.  ↩
97. См. W. Pieck. Op. cit., Bd. I, S. 101, 102.  ↩
98. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollizugsrats am 21. November 1918, Bl. 5. ↩
99. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 24. November 1918, BI. 16.  ↩
100. Ibid., Bd. 17.  ↩
101. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 26. November 1918, Bl. 37.  ↩
102. Ibid., BI. 39, 40.  ↩
103. «Vollzugsrat», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 3. Desember 1918, Bl. 15. ↩
104. «Die Wirren in der Reichshauptstadt und im nördlichen Deutschland. 1918–1920». Berlin, 1940, S. 27.  ↩
105. См. W. Pieck. Op. cit., Bd. I, S. 103. ↩
106. Ibidem.  ↩
107. «Vollzugsrat», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 11. Dezember 1918, BL 4, 5. ↩
108. См. «I Всегермаяский съезд рабочих и солдатских Советов...», стр. 86–87.  ↩
109. Там же, стр. 85. ↩
110. Там же, стр. 180.  ↩
111. Там же, стр. 87.  ↩
112. «Die Freiheit», 10,XII 1918.  ↩
113. «Die Rote Fahne», ll.XII 1918.  ↩
114. «Vollzugsrat», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 11. Dezember 1918, Bl. 7A.  ↩
115. Ibid. BI. 4. ↩
116. Освобождение было оформлено решением юридической комиссии, принятым двумя голосами против одного. («I Веегерманский съезд рабочих и солдатских Советов...», стр. 56, 67).  ↩
117. «Vollzugsrat», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 12. Dezember 1918, Bl. 29. ↩
118. «Vollzugsrat», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 10. Dezember 1918, Bl. 8.  ↩
119. См. «Die Wirren in der Reichshauptstadt, und im nördlichen Deutschland...», S. 30.  ↩
120. Ibid., S. 31 ↩
121. См. «Vorwärts», 15.XII 19,18.  ↩
122. См. «Die Wirren in der ReichshaupLsfadt und im nördlichen Deutschland...», S. 32. ↩
123. См. «Vorwärts», 14.XII 1918. ↩
124. «Vollzugsrat», Bd. IT. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 10. Dezember 1918, Bl. 14, 15.  ↩
125. «Vollzugsrat», Bd. IT. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 11. Dezember 1918, Bl. 18.  ↩
126. Представители Центрального Совета флота потребовали от Исполнительного комитета разоружения войск, входящих в Берлин, заявив, что в противном случае вызовут в столицу 20 тыс. революционных матросов. Они обратились с тем же к Гаазе, который потребовал от Совета отказаться от привлечения к этому делу революционных матросов и пообещал добиться разоружения войск путем переговоров. («Vollzugsrat», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 11. Dezember 1918 Bl 17, 18).  ↩
127. «Документы внешней политики СССР», т. I. М., 1957, стр. 579; «Vollzugsrat», Dd. I. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 29. November 1918, Bl. 18, 19.  ↩
128. «Vollzugsrat», Bd. I. 'Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 29. November 1918, Bl. 16.  ↩
129. «Vollzugsrat», Bd. I. Protokoll dor Sitzung dos Vollzugsrats am 29. November 1918, Bl. 22. ↩
130. «Vollzugisrat», Bd. II. Protokoll der Sitzung des Vollzugsrats am 10. Dezember 1918, Bl. 18, 19. ↩
131. Ibid., Bl. 24, 25.  ↩
132. Ibid. BL 26. ↩
133. «Voilzugsral», Bd. II. Protokoll dor Sitzung dos Vollzugsrats am 12. Dezember 1918, Bl. 18.  ↩
134. Ibid. BL 21. ↩
135. «Voilzugsral», Bd. II. Protokoll dor Sitzung dos Vollzugsrats am 25. November 1918, Bl. 17.  ↩
136. Ibid. BL 17.  ↩
137. «I Всегерманский съезд рабочих и солдатских Советов…», стр. 54. ↩
138. «Voilzugsral», Bd. II. Protokoll dor Sitzung dos Vollzugsrats am 14. Dezember 1918, Bl. 11.  ↩
139. Ibid. BL 6. ↩
140. Ibid. BL 7. ↩