Диего Ривера. «Классовая борьба нового времени (К. Маркс)». Фреска в Мехико.
Прошедший год был Годом Маркса, но, помимо главной его юбилейной даты, в 2018-м были ещё памятные даты, связанные с «Капиталом», а именно: 100 лет со дня смерти обоих первых переводчиков книги на русский язык – революционеров-народников Николая Францевича Даниельсона (1844–1918, ушёл из жизни он 3 июля) и Германа Александровича Лопатина (1845–1918, скончался 26 декабря).
Русский язык стал первым иностранным языком, на который был переведён «Капитал», – книга была издана в Санкт-Петербурге 27 марта 1872 года; в том же году, в сентябре, началась публикация её и на французском языке, но здесь нужно отметить, что «Капитал» в переводе на язык Вольтера был тогда опубликован не сразу, цельной книгой, а в виде отдельных выпусков, на протяжении 1872–75 годов.
Ещё важно отметить, что издательство Николая Петровича Полякова, которое, вообще, специализировалось на общественно-политической литературе, выпустило «Капитал» тиражом в 3000 экз., тогда как первое немецкое издание 1867 года имело тираж всего-то 1000 экз. Сей факт красноречиво свидетельствует о том, насколько востребован был этот фундаментальный труд по политэкономии читающей русской публикой, – а стало быть, Россия вовсе не уступала идейно-интеллектуально Западу.
Карл Маркс, приступивший к изучению русского языка как раз во временнóм промежутке между выходом «Капитала» в Германии и в России – в конце 1869-го, – дал переводческой работе Даниельсона – Лопатина высокую оценку: «Перевод сделан мастерски», – написал он в письме к Н. Даниельсону от 28 мая 1872 года.
«Прекрасный русский перевод “Капитала”, – пишет Маркс и в послесловии ко второму немецкому изданию 1873 года, – появился весной 1872 г. в Петербурге. Издание в 3000 экземпляров в настоящее время уже почти разошлось [sic!]».
Вообще-то, перевод Марксова труда начинал, находясь в эмиграции, Герман Лопатин (и успел перевести примерно половину книги), но вынужден был прервать работу, чтобы отправиться на родину освобождать из ссылки своего учителя Н. Г. Чернышевского, – а после провала рискованного предприятия он был арестован. Поэтому-то заканчивал перевод Н. Даниельсон – профессиональный экономист, по окончании коммерческого училища проработавший некоторое время в кредитном обществе. В дальнейшем Николай Францевич самостоятельно перевёл вторую и третью книги «Капитала» – изданы они были в 1885 и 1896 годах соответственно.
Судьбы Даниельсона и Лопатина – отличная иллюстрация того, насколько запутанным бывает путь революционера, насколько сложны перипетии идейной борьбы. Ведь оба они умерли в первый послереволюционный год, будучи, в общем-то, врагами Октября или, во всяком случае, не приняв его. Н. Даниельсон, переведя «Капитал», так и не понял существа марксизма – он, подобно многим другим революционерам его генерации, в итоге скатился к реакционному, либеральному народничеству, стал идеологом его – за что он подвергся критике уже со стороны Ф. Энгельса, а затем – в особенности сурово и жёстко – и со стороны В. И. Ленина.
Судьбы Даниельсона и Лопатина – отличная иллюстрация того, насколько запутанным бывает путь революционера, насколько сложны перипетии идейной борьбы.
Герман Лопатин – в молодости гарибальдиец и член Генерального совета 1-го Интернационала, соратник Карла Маркса в борьбе с бакунистами – в 1887 году был приговорён царским судом к смертной казни, заменённой бессрочной каторгой. До конца 1905 года он находился в одиночной камере Шлиссельбургской крепости – и, видимо, тюрьма таки сломила его: Герман Александрович совершенно отошёл от политической деятельности, Октябрьскую революцию, повторимся, он не принял.
Тем не менее, именно перевод «Капитала» на русский язык стал главным делом Г. Лопатина и Н. Даниельсона, определив их место и роль в истории страны.
Правда, несмотря на похвальную оценку первого перевода самим автором, к качеству переводов «Капитала» на русский язык всегда возникали вопросы – отчего и приходилось переводить данное произведение снова и снова. Можно вспомнить, к примеру, критику Э. В. Ильенковым утвердившегося перевода немецкого слова Wert как «стоимость», хотя в немецком языке указанное слово имеет более сложное и многогранное значение (это не просто «стоимость», но «ценность, достоинство»).
Человеку, не знающему немецкий язык и читавшему «Капитал» в переводе, конечно, нелегко судить о литературных достоинствах этого произведения. Большая Советская Энциклопедия [2-е («сталинское») изд., т. 20, с. 54, статья «Капитал»] утверждает, что «“Капитал” – великий научный труд, являющийся вместе с тем художественным целым. …Лаконичность и выразительность языка, яркость образов, уничтожающий сарказм по отношению к эксплуататорам и их прислужникам, глубокая симпатия к угнетённым массам – характерные черты “Капитала”». Если говорить о литературном стиле Маркса вообще, то можно ещё привести слова Вильгельма Либкнехта о другой работе Маркса – «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: «Слова “Восемнадцатого брюмера” – стрелы и копья. Его стиль клеймит и убивает. …в “Восемнадцатом брюмера”… соединились негодующая суровость Тацита, убийственная шутка Ювенала и священный гнев Данте». Маркс был прирождённый боец, и он писал боевые произведения – так что и стиль его мог быть только боевым! Стиль Маркса и сам Маркс есть одно и то же – утверждал Вильгельм Либкнехт, выражая этим органичность Марксового стиля.
В послесловии ко второму немецкому изданию Карл Маркс приводит отзыв о «Капитале» в газете «Санкт-Петербургские ведомости» за 8 (20) апреля 1872 года: «Изложение его труда (исключая некоторые слишком специальные частности) отличается ясностью, общедоступностью и, несмотря на научную высоту предмета, необыкновенной живостью. В этом отношении автор… далеко не походит на большинство немецких учёных, которые… пишут свои сочинения таким тёмным и сухим языком, от которого у обыкновенных смертных трещит голова».
Вместе с тем, можно услышать и такое: что «Капитал» написан достаточно архаичным немецким языком, затруднявшим восприятие его уже современниками. Повторимся, не владея немецким языком, мы не вправе судить о справедливости означенного мнения – ведь даже самый качественный перевод не способен передать во всей полноте индивидуальный стиль автора произведения. Однако что вправду соответствует действительности: при чтении «Капитала» сразу обращает на себя внимание – и, это следует признать, несколько «напрягает» – изобилие латинских выражений: caeteris paribus, vice versa, et cetera, par excellence и т. д., и т. п. Для образованного человека той поры это не представляло какого-либо затруднения, так как латынь оставалась в XIX столетии обязательным предметом т. н. классического образования, дававшегося гимназией. Однако если уж Маркс адресовал труд всей своей жизни рабочему классу, «работягам от станка», ему, думается, не следовало чересчур усложнять текст и без того непростой для восприятия научной книги…
В означенном послесловии Маркс самокритично признаёт: «Литературные недостатки моего труда я сознаю лучше, чем кто-либо другой». Но «косноязычные болтуны германской вульгарной политической экономии бранят стиль и способ изложения “Капитала”», – очевидно, именно из-за своего «косноязычия», из-за полного непонимания ими диалектики, на которой зиждется способ изложения этой книги. Умственно ограниченные люди, крайне далёкие даже от азов философской культуры, – они воспринимают диалектику либо как особо изощрённую софистику, «наведение теней на плетень», либо как «тёмное мудрствование» – и не этим людям, конечно, судить про стиль и способ изложения «Капитала»! Человек же, владеющий хотя бы минимумом философской культуры, получит от чтения этой книги изрядное удовольствие – удовольствие от плодотворно-напряжённого «шевеления мозгами».
Филологический анализ «Капитала», наверное, нужно начинать с того, какое образование и воспитание получил Маркс. Он был человеком широкой европейской (и вовсе не только немецкой) культуры. И в связи с этим встаёт вопрос, который не даёт покоя многим российским и прочим постсоветским «марксоедам»: вопрос о еврействе Маркса. Разумеется, вопрос о том, был ли Маркс евреем или нет, никак не влияет на вопрос о его научной и исторической правоте. Тот «аргумент», что Карл Маркс был евреем (зачастую сопровождаемый нехорошими, оскорбительными антисемитскими выражениями), могут употреблять только наиболее заскорузлые и убогие «критики», законченные мракобесы. Ну, был Маркс евреем, но и что с того?
Однако, как это ни удивительно звучит, но на самом-то деле Маркс… евреем не был. Дело ведь в том, что в те времена еврейство отождествлялось с иудаизмом, а иудеем Карл Маркс не был никогда. Его отец адвокат Генрих Маркс (1777–1838) перешёл в протестантизм примерно за годик-два до рождения Карла – в 1816 году (мать, правда, совершила сей шаг позднее – в 1825-м); а в 1824 году Генрих крестил своих детей. Ясно, что отречение старшего Маркса от веры предков было, скорее, обусловлено карьерными соображениями, а также желанием защитить свою семью от нападок (в те времена в Пруссии антисемитские настроения были достаточно сильны). Однако такой поступок во многом говорит и о религиозном безразличии Генриха Маркса, который был образованным человеком прогрессивных взглядов, являлся поклонником европейской – а не узко-еврейской – культуры Просвещения.
В своей биографии Маркса («Карл Маркс: история его жизни») Франц Меринг специально исследует этот столь щекотливый и в наше время вопрос, и он замечает следующее: «Но отречение от еврейства при тогдашних обстоятельствах было актом не только религиозной, но и главным образом общественной эмансипации. …Вот почему в течение многих десятков лет переход в христианство был в смысле культуры шагом вперёд для свободомыслящих в еврействе». И далее Меринг пишет: «Так или иначе, нет сомнения, что Генрих Маркс воспитывал в себе современный гуманизм, освободивший его от всей узости еврейства, и эту свободу он оставил как ценное наследство своему Карлу. В письмах его к сыну-студенту, довольно многочисленных, нет и следа особенностей или недостатков еврейского характера» [выделено мной – К. Д.]. Отец Маркса, стало быть, уже «ментально» не был евреем, так что, соответственно, и его отпрыск – будущий великий мыслитель – не получил иудейского (= еврейского) воспитания – с Торой и всем остальным. Традиционной еврейской культуре Карл Маркс был чужд – по своей культуре, по своему воспитанию, по своему образу мыслей он являлся прежде всего немцем.
Это только очень ограниченные люди могут думать, будто принадлежность к определённой национальности определяется «кровью», будто бы в генах заложены уже черты национального характера, ими детерминирован некий «менталитет». На самом же деле, представителями той или иной национальности не рождаются, ими становятся, воспитываясь в семье и в школе. Можно в связи с этим привести такой пример из нашего времени. В 90-е годы было чрезвычайно модным усыновление русских детей американцами. Прошло 20 лет, дети выросли, иногда показываются на наших телеэкранах. И эти дети выросли стопроцентными американцами! Мало того, что они не знают русского языка (кто когда-то знал – позабыл), мало того, что они американцы по своему мироощущению, по своему характеру, так у некоторых из них даже выражения лиц сделались какими-то типично американскими! «Русская кровь» никак не сказывается на этих людях! И если кто-то думает, будто еврейская кровь в жилах Карла Маркса определяла его сознание, его характер и привычки, его отношение к жизни (и солидаризовала его с еврейскими банкирами Ротшильдами, на которых он якобы «за деньги работал», занимаясь им в угоду «компрометацией промышленного капитала»), – этот кто-то глубоко заблуждается. Сознание Маркса – как и любого человека – определяло его общественное бытие, а не «голос крови».
Это только очень ограниченные люди могут думать, будто принадлежность к определённой национальности определяется «кровью», будто бы в генах заложены уже черты национального характера, ими детерминирован некий «менталитет».
Однако Маркс точно не стал бы тем, кем он стал, если б он остался только немцем, если бы он не поднялся до вершин всей европейской культуры. Средствами для этого послужили глубокое увлечение художественной литературой и, конечно же, изучение языков. Карл Маркс, как известно, рассматривал знание иностранных языков не только как средство духовного самообогащения, приобщения к культуре разных народов – без чего просто невозможно становление личности с широким кругозором, – но и как оружие в идейной, классовой борьбе. Не овладев этим оружием, Маркс, собственно, и не написал бы «Капитал»: в те времена весь цвет экономической мысли были сосредоточен в промышленно передовой Англии, на английском языке была написана лучшая литература по политэкономии, которую Маркс и проштудировал в лучшей на то время библиотеке мира – в библиотеке Британского музея. Большинство источников, на которые ссылается в «Капитале» К. Маркс, – это сочинения на английском языке. Маркс часто цитирует их на языке оригинала или же вставляет в текст англоязычные выражения – и надо сказать, что чтение таких фрагментов очень познавательно и полезно в плане углубления знания английского языка и овладения англоязычной политэкономической терминологией.
А ведь знание английского языка – как бы кто ни относился к Америке и всем «англо-саксам» – и сегодня жизненно важно для образованного революционера!
Самое интересное то, что как раз немецкий язык, родной для Маркса, был в то время менее всего полезен для экономиста. Ведь немецкий – это был язык лучшей в мире философии, но только не политэкономии. До К. Маркса в Германии вообще не было сколько-нибудь выдающихся экономистов. Наиболее значимым из «самых старых» немецких экономистов считается Адам Мюллер (1779–1829), поборник феодальных пережитков и монархии и оттого идейный противник другого Адама – А. Смита. Показательно, что в первой книге «Капитала» Мюллер удостоен всего одного упоминания, причём, критикуя его взгляды на природу денег, Карл Маркс называет Мюллера, представителя т. н. «романтической школы», «романтическим сикофантом» («сикофант» – ругательное греческое слово, означающее «доносчик, клеветник»! И «романтизм» тут тоже негативен, поскольку означает отстаивание средневековья, «благословенной старины», т. е. архаических, докапиталистических социально-экономических порядков, феодальной реакции). Ещё единожды Адам Мюллер упомянут Марксом во втором томе «Капитала» – и тоже сугубо негативно.
Другому более или менее видному, заслуживающему интереса германскому экономисту, жившему при Карле Марксе, – Фридриху Листу (1789–1846), идеологу «экономического национализма», на идеях которого во многом была построена экономическая политика Отто фон Бисмарка, – «повезло» немного больше. Правда, в первой книге «Капитала» Лист вовсе не встречается, а во второй его упоминает только Фридрих Энгельс в предисловии. Зато в третьей книге Маркс приводит одну-единственную цитату из Ф. Листа (в начале главы 52: «Классы») – но отмечает при этом правоту своего соплеменника в одном конкретном вопросе. Ну, вот и всё!
Да, ещё Маркс критикует современных ему немецких экономистов (таких, как, например, Вильгельм Рóшер) – представителей вульгарной политэкономии. Зато подавляющее большинство использованного в книге положительного материала – это материал английский, англоязычный. Но не только: Маркс сполна использовал в своей работе знание и других европейских языков – французского, итальянского.
Очень часто Маркс цитирует французских физиократов, в частности – Гийома Франсуа Ле Трона (12 упоминаний в первой книге «Капитала»!), предвосхитившего ряд положений Марксовой трудовой теории стоимости. «Все продукты одного и того же рода образуют, строго говоря, одну массу, цена которой определяется сообща, независимо от особых условий отдельного случая», – говорит Ле Трон, ясно имея в виду, что стоимость товара определяется общественно необходимыми – а не индивидуальными – затратами труда на изготовление единицы товара. «Каждый отдельный товар в данном случае имеет значение лишь как средний экземпляр своего рода. …Весь холст на рынке функционирует как один товар, каждый кусок его – только соответственная часть этого одного товара. И в самом деле, стоимость одного индивидуального аршина есть лишь материализация одного и того же общественно определённого количества однородного человеческого труда», – развивает эту мысль Карл Маркс в первой и третьей главах «Капитала». К слову, в наше время, когда товарами стали информационные продукты, положение это приобрело новую глубину: стоимость, скажем, компьютерной программы – это ведь стоимость её как единого, целостного продукта, в котором воплощён весь труд создавших её программистов, а вовсе не сумма цен копий, через посредство которых программа реализуется на рынке. И тут заключено глубокое противоречие, которое проявляется в явлениях «пиратства» и незаконного использования информации.
Глубокое влияние на Карла Маркса французской культуры было во многом предопределено тем обстоятельством, что родной ему Трир в эпоху революционных и наполеоновских войн находился «под французами», которые, вообще, занесли в Рейнские провинции огромный заряд революционных общественно-политических идей. Важным этапом в становлении Маркса стал парижский период в его жизни – с осени 1843-го по начало 1845 года – и именно в этот период, кстати, завершился его переход от гегельянства и революционно-буржуазного демократизма на позиции материализма и коммунизма. Живя во Франции, Маркс, естественно, много читал по-французски – прежде всего, он лучше, чем до того, познакомился с литературой французского утопического социализма, а также проработал множество книг по истории Великой французской революции, которой он тогда увлекался. В Париже Маркс теснее познакомился с рабочим движением – он посещал собрания рабочих обществ, как немецких, из среды немецкой трудовой эмиграции, так и собственно французских. Очевидно, что и во французском языке он изрядно попрактиковался.
Италия, несмотря на её экономическую и политическую отсталость в то время, сумела в XVIII веке создать оригинальную экономическую школу, преодолевавшую ограниченность господствовавшего тогда учения физиократов; и к итальянским экономистам – Пьетро Верри (1728–1797), Фердинандо Галиани (1728–1787), венецианскому монаху Джаммария Ортесу (1713–1790) – Маркс относится с явной симпатией. Так, аббата Галиани он характеризует как «галантного и остроумного». Его книга «Della Moneta» дала автору «Капитала» ценный материал для разработки теории денег – как и работа Верри «Meditazioni sulla Economia Politica», в которой итальянец поднимается до понимания того, что «деньги суть универсальный товар».
Ортеса – мало кто у нас знает, кто это такой! – Карл Маркс, между прочим-то, называет «одним из крупнейших экономистов XVIII столетия»; ещё бы, ведь монах Джаммария Ортес «рассматривает антагонизм капиталистического производства как всеобщий естественный закон общественного богатства»! Именно: «Большое богатство немногих всегда сопровождается абсолютным ограблением необходимого у несравненно большего количества других», – констатирует Ортес, приближаясь к формулировке Марксова всеобщего закона капиталистического накопления, и говорит: «Вместо того чтобы измышлять бесполезные системы, как сделать народы счастливыми [чем увлекались тогдашние экономисты, думавшие, будто можно “осчастливить всех”, – совершенно не понимая, в отличие от Ортеса, общественного антагонизма!], я ограничусь исследованием причин их несчастий».
Итак, Маркс не написал бы «Капитал» без отличного знания им английского, французского, итальянского языков. Но отличное знание языка – родного ли, иль иностранного, но к родному это, конечно же, относится более всего, – не сводится только к умению грамотно писать и говорить, используя все имеющиеся языковые богатства. Отличное знание языка предполагает также знание истории языка и его связей с другими языками, которые выражаются как в общности происхождения тех или иных языков, так и в различных формах заимствований и взаимовлияний. И чтобы понимать те или иные термины, выражающие определённые общественные явления и отношения, нужно не только заучить из словаря их значения, но и знать их этимологию, проследить историю данного слова в связи с историей того явления, которое им обозначается. И Карл Маркс – как сознательный диалектик, – исследуя в «Капитале» категориальный аппарат политической экономии, неоднократно проводит этимологические мини-исследования, выдавая остроумные замечания.
В одном из примечаний в главе первой Маркс указывает: «В XVII столетии мы ещё часто встречаем у английских писателей [в частности, у Джона Локка, которого немного выше цитирует К. Маркс – К. Д.] “worth” [сравните с немецким словом “Wert” – К. Д.] для обозначения потребительной стоимости и “value” для обозначения меновой стоимости: это совершенно в духе английского языка, который любит вещи, непосредственно данные, обозначать словами германского происхождения, а рефлектированные – словами романского происхождения».
Тут дело всё в том, что сложившийся к концу Средних веков английский язык – это продукт взаимодействия древнеанглийского языка с французским языком завоевателей-норманнов. После норманнского завоевания в XI веке французский язык (а если точнее – его нормандский диалект) на протяжении несколько столетий оставался государственным языком Англии, на котором говорила знать. Тогда как древнеанглийский язык был в то время языком «черни». И, очевидно, в те времена «аристократический» французский язык внёс в формировавшийся английский язык множество слов именно для обозначения отвлечённых, рефлектированных понятий.
В главе 4 Маркс замечает: «“Σώζειν” [“спасать”] – характерное выражение греков для обозначения накопления сокровищ. Равным образом, по-английски “to save” значит и “спасать” и “сберегать”» (копить, сберегать деньги = спасать их от растрачивания! – и у торгового народа греков, и у буржуазной английской нации).
В главе 12 Маркс обращает внимание на то, что в английском языке слово mill – «мельница» – с зарождением машинного производства стало обозначать фабрику (к примеру, timber-mill – по-английски «лесопилка», буквально: «мельница леса, или древесины», другое слово – saw-mill; бумажная фабрика – paper-mill). Потому как первые машины, применявшиеся ещё в мануфактурный период, – до изобретения парового двигателя – широко использовали энергию воды. «Вся история развития машин может быть прослежена на истории развития мукомольных мельниц. По-английски фабрика до сих пор называется mill. В немецких сочинениях по технологии в первые десятилетия XIX века мы также встречаем слова Mühle [мельница] для обозначения не только машин, приводимых в движение силами природы, но и всякой вообще мануфактуры, применяющей механические аппараты». К слову, mill по-английски – это ещё и «фреза», и даже «прокатный стан», а вот, что чрезвычайно интересно, производное слово treadmill означает «однообразный механический труд» – настолько широко это слово обозначает круг явлений фабрично-заводской системы.
Слова, обозначающие новые общественные явления, редко входят в язык сразу – обычно они проходят эволюцию, меняя своё первоначальное значение и наполняясь постепенно содержанием по мере становления тех явлений, которые этими словами выражаются. Ярким примером тому может служить слово «пролетариат», которое изначально, в Древнем Риме, обозначало нечто совершенно иное, чем то, что оно означает сейчас. Слово proletarii, как считается, произошло от proles – «потомство, дитя». То есть, пролетарий – это человек, не имеющий никакой собственности, не имеющий ничего, никаких «активов», окромя собственного потомства. Тогдашние пролетарии – то были не наёмные рабочие, пролетарии в сегодняшнем понимании, а деклассированные элементы (в основном из числа разорённых рабовладельческими латифундиями крестьян), люмпены, жившие подачками от власти. Но в Новое время, с развитием капитализма, старое латинское слово приобрело новое значение – в нём схвачен был именно тот момент, роднящий современного пролетария с римским, что это человек неимущий, он не владеет собственными средствами труда. Причём только классики марксизма (прежде всего – Ф. Энгельс в примечании к «Манифесту») дали чёткое определение пролетариата, окончательно закрепив значение этого слова.
И слово «капитал» окончательно стало обозначать определённое отношение, возникающее между людьми в процессе производства и распределения благ, только у К. Маркса, пройдя до этого долгое развитие от латинского capitalis – «главный» (сравните с английским capital – «столица»), связанного со словом caput – «голова» (отсюда же и воинское звание капитан). В истории языка, в истории отдельных слов, таким образом, отражается история общественных отношений – из чего можно сделать вывод, что серьёзному учёному-общественнику важно знать филологию.
В «лингвистическую игру» К. Маркса включается Ф. Энгельс – тонкий знаток языков, в т. ч. и английского языка. К рассуждениям друга о противоречии между конкретным и абстрактным трудом он добавляет в текст «Капитала» следующее примечание: «Английский язык имеет то преимущество, что в нём существуют два разных слова для обозначения двух разных сторон труда. Труд, качественно определённый, создающий потребительные стоимости [конкретный труд – К. Д.], называется work в противоположность labour; труд, создающий стоимость и измеряемый лишь количественно [абстрактный труд – К. Д.], называется labour в противоположность work». Получается, что живой язык стихийно зафиксировал это объективно существующее различие двух сторон труда – их противоположность – ещё задолго до того, как оно было понято, осмыслено экономической наукой!
К этому можно добавить ещё, что конкретная работа, конкретное место работы в английском языке называется work или job, зато политическая партия, призванная по идее защищать интересы всего рабочего класса (интересы всякого труда – а не отдельных его узких отраслей!), получила название: Labour Party. (Но более последовательно интересы рабочего класса обычно защищает Workers’ Party!)
Маркс и Энгельс показывают нам и то, как слова служат средством классовой борьбы, как эксплуататоры и их апологеты используют словоупотребление, дабы затушёвывать эксплуатацию, скрывать её сущность. В своём предисловии к одному из позднейших (1883 года) изданий «Капитала» Ф. Энгельс с сарказмом пишет про «…тот ходячий жаргон, на котором изъясняются немецкие экономисты, – эту тарабарщину, на которой работодателем [Arbeitgeber] называется тот, кто за наличные деньги получает чужой труд, а работополучателем [Arbeitnehmer] – тот, у кого за плату отбирают его труд». Так и у нас теперь принято назвать капиталиста «работодателем», подчёркивая этим, что якобы капиталист выступает благодетелем рабочих, создавая ради их блага (да-да, только так!) рабочие места.
Сегодня наш язык засорён импортированными из-за океана словами, которые тоже, так или иначе, зачастую служат «запудриванию мозгов». Многие из этих слов обозначают широкий спектр экономических паразитов, присваивающих большую часть прибавочной стоимости, что создана трудом производительных рабочих, – и этим они тоже, как ни крути, затушёвывают суть эксплуатации: все эти «риэлторы» и «ритейлеры», «дистрибьюторы» и «девелопперы» и проч. Или вот в моду вошло миленькое словцо «бенефициар», под которым обычно скрывается жадный барыга, скрывающий свои полукриминальные доходы хитрыми офшорными схемами.
Нашествие иностранных терминов – при том, что многие из заимствованных за последние десятилетия слов имеют аналоги в родном нам языке и, следовательно, нет особенной нужды в их заимствовании, – всё это словесное нашествие тоже ведёт к разрушению и подчинению отечественной экономической науки. Доморощенные экономисты, употребляя «аглицкие» слова, думают, что выглядят оттого умнее, но на самом деле они лишь прикрывают мудрёным словоблудием своё слабомыслие. Куда полезнее было бы осваивать классическую экономическую терминологию, во всём богатстве разработанную Карлом Марксом в «Капитале», – но для «продвинутых» экономистов, не желающих докапываться до сути вещей, это не нужно и даже вредно.
Критикуя буржуазную экономическую науку, К. Маркс метко подмечает, как путаница в мыслях, непонимание экономических явлений проявляется в путанице слов: «В сочинениях английских авторов царствует невообразимое смешение понятий: “мера стоимостей” (measure of value) и “масштаб цен” (standard of value). Постоянно смешиваются сами эти функции [функции денег – К. Д.], а, следовательно, и их названия». В процессе познания объективной реальности наука упорядочивает и словоупотребление, кристаллизуя теоретические представления в чётких терминах и категориях, избавляясь при этом от всякой путаницы в словах.
Более глубокое познание природных и общественных явлений необходимо ведёт к выработке новой научной терминологии – и по чёткости, ёмкости этой новой терминологии можно судить о высоте и глубине мысли учёного. Карл Маркс в «Капитале» создал такую новую политэкономическую терминологию – в частности, столь фундаментальную категорию, как «прибавочная стоимость» («Mehrwert»), которая впервые появляется у него в рукописях 1857–58 годов. С этого момента, собственно, и можно говорить о превращении экономических взглядов Маркса в целостную, законченную систему, изложенную им в «Капитале». Само это понятие – одно слово всего в немецком языке, для которого особенно характерно сложно-составное словообразование – есть оружие, есть настоящая «бомба», брошенная в Капитал. От огромного множества слов, обозначающих отдельные виды доходов, получаемых эксплуататорами (прибыль, процент, рента и т. д. – а в наше-то время таких слов, опять же, развелось ещё больше!), Маркс поднялся до универсального понятия, в котором сполна выражена сама суть капиталистической эксплуатации.
Энгельс отмечал в предисловии к «Капиталу»: «…очевидно само собою, что теория, рассматривающая современное капиталистическое производство лишь как преходящую стадию экономической истории человечества, должна употреблять термины, отличные от обычной терминологии авторов, рассматривающих эту форму производства как вечную и окончательную». Однако выработка такой терминологии, конечно, должна опираться на критический анализ существующей экономической терминологии, проделанный Марксом в «Капитале», – и должна она опираться на колоссальную работу по осмыслению всей истории человеческой практики. Только диалектика способна зафиксировать в научной терминологии изменяющийся и развивающийся – а не застывший, установившийся раз и навсегда – миропорядок. Поэтому Марксова терминология, в которой капитализм описывается как необходимая, но преходящая ступень в развитии человечества, есть продукт Марксовой материалистической диалектики, а значит – есть продукт всей работы К. Маркса по усвоению мировой философской, вообще – человеческой культуры.
Вполне естественно, что в «Капитале» часто упоминаются и цитируются великие философы прошлого – греческие философы, французские просветители и др. В третьей главе, посвящённой деньгам, Маркс, иллюстрируя процесс товарно-денежного обращения, приводит слова Гераклита в изложении Фердинанда Лассаля: «Из огня возникает всё и огонь из всего, подобно тому как из золота – товары и из товаров – золото». Мудрец из Эфеса – один из первых в истории диалектиков – тут очень точно ухватил сущность денег (золота) как посредника в обмене товаров, и его сравнение денег с огнём (который, по Гераклиту, есть первооснова мира), с этой подвижной субстанцией, создающей и уничтожающей вещи, просто превосходно!
Большую роль в становлении Маркса как философа и политэконома сыграла и художественная литература, которой он увлекался сызмальства и которую он знал, быть может, лучше, чем кто-либо другой в истории человечества. Знание её даёт человеку понимание всей сложности и многосторонности человеческих отношений, всей глубины противоречий человеческой души. А «Капитал» – это произведение, намного более широкое, чем политико-экономический трактат; ведь это – настоящая энциклопедия человеческой жизни в охвате всего её исторического развития. Характерной особенностью структуры книги являются сноски, в которых Маркс не только приводит всесторонний иллюстративный материал, но и делает интересные замечания о разных сторонах общественного бытия, как бы отходящие от основной линии повествования. И порою эти примечания интереснее, чем основной материал!
А «Капитал» – это произведение, намного более широкое, чем политико-экономический трактат; ведь это – настоящая энциклопедия человеческой жизни в охвате всего её исторического развития.
Несомненно то, что глубокое знание К. Марксом художественной литературы повлияло на его «писательский» стиль. Собственно, художественная литература и создаёт литературный язык – тот язык, которым пользуются не только писатели и поэты, но также учёные, философы, политики-ораторы. Лучшие писатели отбирают и превращают в литературную норму лучшие крупицы разговорной, народной речи, делая наш литературный язык богатым, ярким, сочным, способным выразить всё многообразие человеческих отношений и чувств. И как ни банально это звучит, но хорошо писать может только тот человек, который сам много читает. Чем шире и разнообразнее круг чтения человека, тем объёмнее у него активный словарь, тем гибче его язык, тем в большем количестве альтернативных выражений способен он выразить одну и ту же свою мысль, избегая «тягомотины». Чем больше он читает, знакомясь со многими индивидуальными стилями, тем и его стиль индивидуальнее.
Об этом пишет Александр Гавва в опубликованной в начале года на сайте «Пропаганда» [propaganda-journal.net] статье «Об объективности писательского стиля»: «Для того чтобы выработать свой индивидуальный стиль, необходимо освоить произведения, написанные другими авторами в других стилях. Но и умение читать, а тем более читать художественные произведения, не даётся от природы, а прививается индивиду обществом, – да и сами произведения, по которым писатель будет “создавать себя сам”, должны быть уже кем-то написаны. И тем стиль каждого писателя будет индивидуальнее, чем больше он вобрал в себя другие стили (читай – других людей и их творения), а не чем он ограждён от них, желая, говоря гегелевским языком, “гениальности”» [выделено мной – К. Д.]. «Прививаясь обществом» – обществом в лице гимназии, где у Маркса были прекрасные преподаватели, в лице его отца и ставшего ему вторым отцом Людвига фон Вестфалена (отца его будущей жены Женни), читавшего в подлиннике и знавшего наизусть Гомера и Шекспира, – много читая, Маркс выработал вполне развитый литературный стиль уже в юности. Об этом можно судить хотя бы по его знаменитому гимназическому выпускному сочинению на извечную тему понимания юношей своего жизненного призвания. Юный Карл и сам пробовал литературное перо: он пытался сочинять стихи (в самых разнообразных жанрах, к слову, – от любовной лирики до эпиграммы) и драмы – правда, говорят, не слишком удачно. Но эти юношеские «шалости», думается, впустую никогда не проходят – и для Маркса они впустую не прошли: они тоже стали определённым этапом в его становлении.
В известной своей анкете («Исповедь») он назвал любимыми своими поэтами Данте, Эсхила, Шекспира и Гёте. Данте Алигьери в «Капитале» мы встречаем уже в предисловии: «Я буду рад всякому суждению научной критики. Что же касается предрассудков так называемого общественного мнения, которому я никогда не делал уступок, то моим девизом по-прежнему остаются слова великого флорентийца: “Segui il corso, e lascia le genti!” [“Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно!” – это перефразированные слова из “Божественной комедии”]». И этим выражением своей твёрдой научно-гражданской позиции Карл Маркс, собственно говоря, завершает предисловие к первому изданию «Капитала».
А в главе восьмой («Рабочий день») он сравнивает картины жутких условий труда рабочих на спичечной фабрике (в его времена, когда для изготовления спичек использовался крайне вредный для здоровья фосфор) с Дантовским адом: «Рабочий день, продолжительность которого колеблется между 12–14 и 15 часами, ночной труд, нерегулярное питание, по большей части в помещении самих мастерских, отравленных фосфором. Данте нашёл бы, что все самые ужасные картины ада, нарисованные его фантазией, превзойдены в этой отрасли мануфактуры».
На тему «Маркс и Шекспир», наверное, можно было бы написать солидную объёмистую диссертацию. По свидетельству биографов, в семье К. Маркса царил настоящий культ Шекспира – он был любимым поэтом также и для дочерей Маркса. «Ежегодно перечитывал он [Маркс] Эсхила в греческом оригинале: его и Шекспира он любил как двух величайших драматических гениев, которых породило человечество. Шекспира, которого он особенно любил, он изучал специально», – вспоминал зять Маркса Поль Лафарг (оцените масштаб этого человека-глыбы, на которого набрасываются ныне людишки-«политологи», не читающие ничего, кроме «темников», спущенных заказчиками!). «Очевидно, Шекспир “помогает” Марксу не только своим осмыслением бытия и глубоким исследованием человеческой личности, он ещё оснащает его целым арсеналом сатирических образов, отточенных стрел-стихов. Маркс блестяще проводит свои иронические параллели, “ошекспиривая” боевую публицистику, без промаха поражая противника», – пишет Валентин Чикин в биографическом очерке «Исповедь». «Ошекспиривание боевой публицистики» – как же здорово сказано, не правда ли?! Подсчитано, что во всех произведениях Карла Маркса Шекспир, равно как и Гёте, упоминается 150 раз!
В первой книге «Капитала» Уильям Шекспир упомянут 9 раз – считая вместе с действующими лицами из его произведений: Фальстафом, Тимоном Афинским и бессердечным ростовщиком Шейлоком, а также малоизвестными широкой публике шекспировскими персонажами, вроде трактирщицы Куикли из хроники «Генрих IV». В главе 3, посвящённой деньгам, Маркс цитирует в англоязычном оригинале «Сон в летнюю ночь»: «The course of true love never does run smooth» [«Истинная любовь никогда не протекает гладко»]. Речь здесь у Маркса идёт о затруднениях, возникающих при реализации товаров, в этом стихийном рыночном процессе, – чуть ниже читаем: «Наши товаровладельцы открывают, таким образом, что то самое разделение труда, которое делает их независимыми частными производителями, делает в то же время независимыми от них самих процесс общественного производства и их собственные отношения в этом процессе, что независимость лиц друг от друга дополняется системой всесторонней зависимости».
Характеризуя золотой фетиш, всю эту дьявольскую силу денег, Карл Маркс сначала цитирует письмо Христофора Колумба: «Золото – удивительная вещь! Кто обладает им, тот господин всего, чего он захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай» – а следом за этим приводит пронзительные слова Тимона Афинского из одноимённой трагедии Уильяма Шекспира:
«Золото! металл
Сверкающий, красивый, драгоценный…
Тут золота довольно для того,
Чтоб сделать всё чернейшее – белейшим,
Всё гнусное – прекрасным, всякий грех –
Правдивостью, всё низкое – высоким,
Трусливого – отважным храбрецом,
А старика – и молодым, и свежим!»
В этой трагедии богач Тимон был уважаем обществом – до тех пор, пока он не разорился. А вот тогда от него отвернулись все – и он произносит эти свои горькие слова. «Шекспир превосходно изображает сущность денег», – утверждал Маркс.
В 13-й главе Маркс приводит строку из «Венецианского купца»: «You take my life, when you do take the means whereby I live» [«Лишая средств для жизни – жизни всей лишаете»]. Занятный фрагмент встречаем мы в главе 24 («Так называемое первоначальное накопление»). Там Маркс, иллюстрируя явление «революции цен» в XVI веке, приводит одно сочинение 1581 года, которое долгое время приписывалось Шекспиру – из-за «диалогической формы этого сочинения». Но позже выяснилось, что действительный автор оного сочинения – Уильям Стаффорд (1554–1612), – на что Маркс, естественно, указывает, приводя из трактата большую цитату – диалог.
Эсхила – автора «Прикованного Прометея» – драматического произведения, очень любимого Марксом, поскольку герой его чрезвычайно близок ему по духу, – в «Капитале», как это ни странно, не встретишь. Зато древнегреческую драматургию в главной книге Карла Маркса достойно представляет Софокл. Фрагмент из его «Антигоны» мы обнаруживаем рядышком с вышеприведенным монологом Тимона Афинского. И здесь выясняется интереснейший момент: оказывается-то, в разных переводах «Капитала» и литературные цитаты приводятся в разных переводах!
В том послевоенном издании «Капитала», который я когда-то, давным-давно уже читал, взяв его взаймы у одного знакомого старичка (перевод И. И. Степанова-Скворцова), – и который отложился у меня в конспекте, означенный фрагмент из творения древнегреческого классика звучит следующим образом:
«…деньги – зло
Великое для смертных: из-за денег
Обречены на гибель города,
И отчий кров изгнанник покидает;
И, развратив невинные сердца,
Деяниям постыдным учат деньги,
И помыслам коварным и нечестью»
Но вот теперь, обратившись в процессе работы над настоящей статьёй к Избранным сочинениям К. Маркса и Ф. Энгельса [М.: Издательство политической литературы, 1987. – том 7], я встретил там другой перевод тех же строк:
«Ведь нет у смертных ничего на свете,
Что хуже денег. Города они
Крушат, из дому выгоняют граждан,
И учат благородные сердца
Бесстыдные поступки совершать,
И указуют людям, как злодейства
Творить, толкая их к делам безбожным»
Наконец, Иоганн Вольфганг Гёте – величайший соотечественник Маркса, который жил ещё на этом свете, когда юный Карл пошёл в Трирскую гимназию. По свидетельству того же Поля Лафарга, всего Гёте Карл Маркс знал наизусть!
Было б удивительно, если бы не было в «Капитале» цитат из «Фауста». И вот уже в первой главе («Товар») – цитата, так подходящая к нашей теме, говорящая о том, как красиво-пустопорожним словоупотреблением можно прикрыть научную несостоятельность: «Коль скоро недочёт в понятиях случится, их можно словом заменить». «Ах, две души живут в его груди, и обе не в ладах друг с другом», – немного перефразирует Маркс Гёте, говоря о конфликте в душе капиталиста между его стремлением к накоплению капитала и его жаждой потребления, – разнося в прах выдуманную буржуазной политэкономией теорию «воздержания» (глава 22).
Весь цвет мировой литературы проходит через «Капитал»: Гомер и Эзоп, Овидий и Вергилий, Ариосто и Сервантес, Дефо и Бальзак, Шиллер и Гейне.
«Капитал» Маркса – огромный кладезь латинских и французских афоризмов. Например, однажды он пишет про то, что «деньги non olet [не пахнут], каково бы ни было их происхождение». Это знаменитое выражение принадлежит римскому императору Веспасиану, которого сын стал попрекать за то, что тот ввёл налог на общественные уборные. Согласно легенде, Веспасиан дал наследнику понюхать монетку – а она-то не пахнет, несмотря на то, что, простите, «сделана из дерьма»!
Или вот этот известный афоризм: «…Aprés moi de déluge! [После меня хоть потоп!] – вот лозунг всякого капиталиста и всякой капиталистической нации».
Не чужд Маркс и народной мудрости, он знает поговорки и пословицы разных народов, умеет их к месту применить. Так, в одном из примечаний К. Маркс пишет: «Противоположность между властью земельной собственности, покоящейся на отношениях личного подчинения и господства, и безличной властью денег хорошо схвачена в двух французских поговорках: “Nulle terre sans seigneur”. – “L’argent n’a pas de maître” [“Нет земли без господина”. – “У денег нет господина”]».
Кроме того, в «Капитале» присутствует весь спектр Марксового тонкого юмора – от мягкой иронии до злобного сарказма. Некоторые его шутки «глубоко философичны» – и их невозможно понять, не поднявшись на определённый уровень философской культуры. Вот вам пример из первой главы «Капитала»: «В некоторых отношениях человек напоминает товар. Так как он родится без зеркала в руках и не в качестве фихтеанского философа: “Я есть я”, то человек сначала смотрится, как в зеркало, только в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Пётр начинает относиться к самому себе как к человеку».
С едкой сатирой Карл Маркс клеймит напыщенно-скудоумных буржуазных философов и экономистов – вульгарных апологетов существующего строя.
«Иеремия Бентам – явление чисто английское. Ни в какую эпоху, ни в какой стране не было ещё философа – не исключая даже нашего Христиана Вольфа – который с такой помпой вещал бы обыденнейшие банальности. Утилитарный принцип не был изобретением Бентама. Он лишь бездарно повторял то, что даровито излагали Гельвеций и другие французы XVIII века. …С самой наивной тупостью он отождествляет современного филистера – и притом в частности английского филистера – с нормальным человеком вообще. Всё то, что полезно этой разновидности нормального человека в окружающем его мире, принимается за полезное само по себе. …Если бы я обладал смелостью моего друга Г. Гейне, я назвал бы господина Иеремию гением буржуазной глупости».
«“Немощный пролетарий первобытных лесов” – это милая фантазия Рошера. Житель первобытного леса – собственник первобытного леса и обращается с первобытным лесом, как со своей собственностью, так же бесцеремонно, как орангутанг. Следовательно, он не пролетарий. Он был бы пролетарием лишь в том случае, если бы первобытный лес эксплуатировал его, а не он этот лес. Что касается состояния его здоровья, то он в этом отношении выдержал бы сравнение не только с современным пролетарием, но и с сифилитическими и золотушными “почётными людьми”. Однако под первобытным лесом г-н Рошер, по всей вероятности, разумеет свою родную Люнебургер Гайде».
К. Маркс язвит по поводу меркантильности церковников, их любви к деньгам, которая расходится у них с проповедуемым аскетизмом и становится для них выше их церковных догм: «Так, высокая англиканская церковь скорее простит нападки на 38 из 39 членов её символа веры, чем нападки на 1/39 её денежного дохода. В наши дни сам атеизм представляет собой culpa levis [небольшой грех] по сравнению с критикой традиционных отношений собственности» (из предисловия к книге).
Очень интересна шутка про лошадь [выделено в тексте мной – К. Д.]: «…Из всех крупных двигательных сил, завещанных мануфактурным периодом, сила лошади была наихудшей отчасти потому, что у лошади есть своя собственная голова, отчасти потому, что она дорога и может применяться на фабриках лишь в ограниченных размерах». Наличие у лошади – как и у человека, работника – своей собственной головы на плечах есть, с точки зрения капитала, большой недостаток!
Да, таков он – Маркс: в нём и Тацит, и Ювенал, и Данте! В нём – всё богатство человеческой культуры, и с этим богатством, сконцентрированным в «Капитале», обязан ознакомиться каждый образованный человек, который желает научиться думать и выработать свой собственный индивидуальный литературный стиль.