Взлет и трагедия Германской революции

Сегодня, 9 ноября, исполняется 105 лет со дня победы Ноябрьской революции в Германии. К сожалению, эта революция не из числа счастливых. Недолгая победа была почти сразу омрачена расколом рядов пролетариата, убийством его вождей, поражением преждевременных или, наоборот, запоздалых восстаний, сменившись вскоре черно-коричневой ночью нацизма. При всем этом не следует забывать реальных исторических заслуг германского Ноября. Две главных и непреходящих – это, во-первых, окончание Первой мировой империалистической войны до повторения в сжатом виде, как опасался Энгельс, катастрофы Тридцатилетней войны и превращения Европы в отравленную пустыню; во-вторых, существенный вклад в спасение российской социалистической революции от удушения превосходящими силами мирового империализма. Будем за это благодарны героям и мученикам Германской революции 1918-1923 гг.: Карлу Либкнехту, Розе Люксембург, Евгению Левинэ, Эрнсту Тельману и их товарищам

памяти Карла Либкнехта, Розы Люксембург и их товарищей

Сто лет назад, в середине января 1919 года, отряды контрреволюционной военщины, следуя приказу лидеров правой социал-демократии, обагрили улицы германской столицы кровью восставших рабочих и солдат. Геройская попытка революционного авангарда отстоять завоевания пролетарского Ноября 1918-го закончилась поражением. В трагический ряд расправ остервенелой реакции над поднявшим голову трудовым народом, вслед за парижским июнем 1848 и маем 1871 г., чикагским маем 1886 г., московским декабрем 1905 г., барселонским августом 1909 г., чилийским декабрем 1907 г., мексиканским февралем 1913 г., встал берлинский январь.

15 января предтечи нацизма увенчали свою победу подлым убийством схваченных ими вождей революционного пролетариата Берлина и всей Германии – Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Если до 11 января речь должна идти о вспышке гражданской войны, в которой обе стороны сражались с оружием в руках, то теперь арестованные были обезоружены, и ответственность за их жизни всецело несли представители «закона и порядка». Даже согласно приказу – по крайней мере официальному – министра обороны социал-демократа Густава Носке, который сам себя назвал «кровавой собакой», пленников надлежало предоставить в распоряжение «законных властей», а не умерщвлять без всякого следствия и суда. Но когда и где торжествующая контра связывала себя юридическими формальностями?

Злодеяние террористов в офицерских погонах потрясло не только Германию – на что, несомненно, и было рассчитано, – но и всю передовую Европу, воспринявшую Ноябрь 1918 г. как решающую победу пролетарской революции, пролог ее скорого всемирного торжества – увы, без достаточного учета действительных пределов достигнутого и непреходящей исторической истины: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться» (В.И. Ленин).

Расправа над цветом берлинского пролетариата, санкционированная верхушкой СДПГ, провела кровавую межу, разделившую коммунистов и социал-демократов Германии глубже, чем где и когда-либо.

Расправа над цветом берлинского пролетариата, санкционированная верхушкой СДПГ, провела кровавую межу, разделившую коммунистов и социал-демократов Германии глубже, чем где и когда-либо. Те, кто склонен винить германских коммунистов и Коминтерн 20-х – начала 30-х гг. в восприятии социал-демократов как «социал-фашистов», ослаблявшем отпор нацистской угрозе, обычно забывают, что важнейшим фактором этой непримиримости – причем не с одной, а с обеих сторон – явилось тяжкое наследие января 1919 г. Ведь факт, что ни в одной из стран, где партиям, претендовавшим с большим или меньшим правом на представительство пролетариата, удавалось впоследствии создать широкий фронт против общего врага, эти партии не разделяло столько пролитой крови…

1. Чем была для мира и что дала миру Германская революция.

С тех же скорбных дней ведет начало склонность к восприятию январской трагедии как конца Ноябрьской революции, знака ее полного поражения. Будучи субъективно понятной, такая установка не отвечает научно-теоретическим критериям марксизма. Не следует забывать, что в истории революций, как в любом процессе развития в природе и обществе, имеется не только восходящая, но и нисходящая фаза. Революция редко погибает от одного удара. Как правило, после поражения авангарда еще годы классовая борьба продолжает развертываться по законам не эволюции стабилизировавшегося эксплуататорского строя, а именно революционного процесса, в который вступают все новые отряды передового класса, вновь и вновь, с переменным успехом, контратакующие врага.

Именно так обстояло дело и в Германии. После января 1919-го в ее историю вписано еще много красных страниц: Баварская и ряд других советских республик; разгром пролетариатом в марте 1920 г. капповского путча; создание рабочих правительств в Саксонии и Тюрингии; защита рабочими отрядами этих провинций от карательных войск в марте 1921 г.; борьба рабочих Рура против франко-бельгийской оккупации; Гамбургское восстание в октябре 1923 г. Исключать эти события из состава Германской революции, начавшейся в ноябре 1918 г. и охватывающей, на мой взгляд, примерно пять лет, значило бы преуменьшить ее размах, в том числе недооценить историческое значение неравной схватки начала 1919-го.

Такой же несправедливостью было бы полагать, что с гибелью своих лучших вождей германский пролетариат утратил все завоевания Ноября 1918-го. Как раз наоборот: вопреки их поражению и гибели, Германская революция – детище лучших сынов и дочерей нации К. Маркса и Ф. Энгельса, К. Либкнехта и Р. Люксембург – всегда будет стоять в истории рядом с нашим Великим Октябрем.

На это могут возразить и возражают, напоминая, что после свержения полуабсолютистского кайзеровского режима стране предстоял страшный реванш реакции, породивший такое чудовище, как нацизм, для разгрома которого свободолюбивым народам, прежде всего советскому, пришлось принести неисчислимые жертвы. Но значит ли это, что основоположники марксизма ошибались, связывая возможность победы над капитализмом с международным революционным процессом и возлагая особые надежды на германский пролетариат, в их время наиболее организованный и политически опытный во всем капиталистическом мире?

Вопреки их поражению и гибели, Германская революция – детище лучших сынов и дочерей нации  – всегда будет стоять в истории рядом с нашим Великим Октябрем.

Сразу заявим свою позицию: нет, не значит. Такое иллюзорное представление порождается, к сожалению, распространенной тенденцией отождествлять революцию как таковую с полной и необратимой победой революции. Увы, в истории – точнее, как говорил еще Маркс, предыстории человечества, движущейся посредством антагонистических противоречий, – все намного сложнее и трагичнее. Не все революции одерживают победу, не все победы бывают полными и окончательными. Но это отнюдь не значит, что даже революции, оказавшиеся, так сказать, менее счастливыми, можно лихо и запросто сбрасывать со счетов истории. Революции, достойные так называться, – даже если их передовые отряды терпят трагическое поражение, – никогда не проходят для общества и истории бесследно.

Ноябрьской революции суждено было остаться в истории буржуазно-демократической. Она действительно утвердила в Германии – к сожалению, на короткое время – буржуазно-демократический строй. Но это, пожалуй, наименее важное из ее объективных исторических достижений. Самые же существенные относятся к сфере международной.

Речь идет, прежде всего, об окончании Первой мировой империалистической войны, наступившем всего через неделю после 4 ноября – начала восстания германских моряков, солдат и рабочих против кайзеровского режима. То был революционный выход из безнадежной империалистической войны, следующий за нашим, Октябрьским. Конечно, в формально-хронологическом плане этому концу войны на несколько дней предшествовал выход из нее, также революционный, Австро-Венгрии, Турции (точнее, еще Османской империи) и Болгарии. Но совершенно ясно, что эти буржуазно-демократические революции и последующие капитуляции сателлитов Германии были прежде всего частью революционной ситуации в ней самой, до тех пор жестко контролировавшей своих «союзников».

Подчеркнем: это – вопрос не чисто исторический. Он имеет прямое отношение к сегодняшним нападкам (звучавшим, к сожалению, на весьма высоком уровне) на Ленина, большевиков, Великий Октябрь с той мотивировкой, что они чуть ли не «украли победу» у России, помешав ей оказаться в компании держав Антанты, год спустя победивших в Первой мировой.

Законен вопрос: откуда вы знаете, что, не будь Великого Октября, мировая война реально закончилась бы 11 ноября 1918-го? С начала 30-х гг. известны мемуары У. Черчилля, в годы Первой мировой – военного министра. В них сэр Уинстон даже не пытался скрывать ни того, что британское правительство вместе с союзниками рассчитывало продолжать войну минимум до середины 1919 г., ни того, что их стратегические планы основывались на массированном применении в густонаселенной Западной Европе новейших отравляющих веществ. Можно себе представить, что осталось бы от колыбели западноевропейской цивилизации! Еще Энгельс, не зная, до чего дойдет применение продукции химической индустрии, опасался, что надвигающаяся на Европу война завершится «опустошением Тридцатилетней войны, сжатым на протяжении трех-четырех лет и распространенным на весь континент». Тридцатилетняя война XVII в., даже при тогдашних средствах разрушения, сократила население Германии и других стран Центральной Европы, по разным подсчетам, на треть, если не наполовину. К прогнозу Энгельса надо добавить ту допускавшуюся многими современниками возможность, что на сторону Германии до ее окончательного поражения могла перейти империалистическая Япония; тогда война могла затянуться вообще на неопределенное время и опустошить не только Европу, но и весь мир.

Если человечеству удалось выйти из Первой мировой без таких потерь, то это результат революций – в первую очередь нашей Октябрьской, а затем революций в Германии и других странах. Последние едва ли могли бы состояться без опыта Октября, наглядно показавшего, что народ даже в условиях военной катастрофы может отстранить от власти виновников бойни и спасти родину от гибели. Одним этим и наш Октябрь, и германский Ноябрь более чем оправданы, невзирая ни на какие последующие поражения и разочарования. Но этот результат – далеко не единственный.

Следующим, также международным, итогом германского Ноября явилось окончание самой масштабной империалистической интервенции в Советскую Россию. Когда говорят о начале в нашей стране Гражданской войны, о роли в ней иностранного империализма, непомерно сосредоточивают внимание на интервенции держав Антанты. Но ведь она была, пожалуй, наименее масштабной из трех империалистических интервенций. Значительно большими силами осуществлялась японская интервенция на Дальнем Востоке и в Сибири. Самой же массированной и охватывавшей наибольшую территорию оккупации была интервенция империалистической Германии и ее сателлитов; именно она сыграла решающую роль в развертывании Гражданской войны на юге и юго-западе России – там, где находился центр общероссийской контрреволюции. С весны до глубокой осени 1918 г. и сепаратистский мятеж на Дону, и через его посредство – деятельность весьма патриотической по лозунгам Добровольческой армии на Северном Кавказе, обеспечивались германским оружием, германскими финансами, непрерывно пополнялись военными кадрами, чьим сборным пунктом служил Киев, оккупированный кайзеровской Германией. Если бы этому не был положен конец германским Ноябрем, нашему Октябрю трудно было бы устоять.

Дальнейшим последствием Ноябрьской революции надо считать появление на целый ряд лет возможности взаимовыгодного экономического сотрудничества между Советской страной и республиканской Германией. Эта возможность, отчасти реализованная на практике, может быть кратко выражена словом «Рапалло» – по названию итальянского городка, где в начале 1922 г., как теперь сказали бы, «на полях» Генуэзской мирной конференции, были подписаны соответствующие соглашения.

Эти объективные достижения германского Ноября можно без преувеличения назвать всемирно-историческими. Они вполне доказывают, что расчет основоположников марксизма, а затем – В.И. Ленина и большевистской партии, на европейскую, и в особенности германскую, революцию отнюдь не был построен на песке.

Октябрь и Ноябрь соседствуют не только в календаре. Как без нашего Октября не стал бы возможен германский Ноябрь, так без самоотверженной борьбы пролетарских революционеров Германии и других стран российская революция не смогла бы защитить свою победу от превосходящих сил мирового империализма.

Перед лицом истории мы вправе – и по справедливости должны – быть глубоко благодарны Карлу Либкнехту и Розе Люксембург как одним из тех, кто больше всего помог нашему народу подняться на вершину всемирно-исторического творчества. Именно они еще в молодые годы возглавляли в Германии нелегальную работу по оказанию помощи российским революционерам. Они же, единственные в социал-демократической партии Германии, бескомпромиссно отвергли империалистическую войну, объявленную кайзеровским правительством царской России, расплатившись за эту принципиальную позицию годами заточения. И они же, встав во главе революционно-интернационалистского Союза Спартака, совершили уникальный в истории подвиг, подняв рабочих германской военной индустрии, в разгар империалистической войны, на всеобщую забастовку протеста против кайзеровской интервенции в Советскую Россию, в поддержку мирных предложений советского правительства.

Трудно сомневаться, что подтолкнуть врагов к садистскому убийству вождей германских коммунистов должны были, не в последнюю очередь, многолетние теснейшие связи Карла и Розы с российской революцией. Убивая их, предшественники нацизма метили и в нашу страну. Тогда, в кровавом январе, был сделан первый шаг к гитлеровскому походу на советскую Москву, закономерно закончившемуся восстановлением, пусть и неполным, исторической справедливости – возвращением красного флага, сорванного врагами в начале 1919-го, в освобожденный от фашизма Берлин.

2. Причины поражения: взгляд сквозь столетие.

Отдавая дань уважения Германской революции в дни ее столетия, мы изменили бы исторической объективности, если бы попытались обойти молчанием причины ее тяжких поражений. К несчастью, факт, что Ноябрьская революция продолжила давнюю историческую традицию германских народных движений, быстро перейдя от восходящего развития к нисходящему. Почему так произошло? В силу каких причин к революционному народу Германии приходится применить памятные еще Ленину слова о великом полководце Ганнибале: «Ты умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться своей победой»?

Ничто не может снять ответственность с предателей в руководстве Социал-демократической партии Германии, типа пресловутого Носке. Никому не умалить и политическую ответственность всего руководства правой социал-демократии во главе с Шейдеманом и Эбертом, хоть имя последнего и носит международный финансовый фонд нынешней СДПГ. Немалая доля вины лежит и на центристско-соглашательском крыле социал-демократии во главе с К. Каутским.

И все же одним предательством и оппортунизмом не объяснить поражение таких масштабов. Еще Энгельс, по горячим следам предыдущей германской революции 1848-49 гг., с полным основанием подчеркивал: незавидна участь партии, весь политический капитал которой сводится к тому, что гражданин N не заслуживает доверия. Мировоззрение исторического материализма требует выявлять, прежде всего, глубинные объективные причины крупных исторических событий.

Прежде всего надо подчеркнуть: германской революции противостоял очень серьезный противник. Еще Маркс, давая критическую оценку Готской программе социал-демократии – предшественнице последующего оппортунизма, – охарактеризовал кайзеровский режим как «обшитый парламентскими формами, связанный с феодальными придатками, уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм». Конечно, между 70-ми годами XIX в., когда были написаны эти беспощадно точные слова, и концом второго десятилетия XX в. Германия совершила колоссальный рывок, едва ли не первой в мире вступив в этап государственно-монополистического капитализма. этот технико-экономический прогресс не сопровождался не то что сломом, но и сколько-нибудь серьезным реформированием социально-политической системы, по сути недалеко ушедшей от прусского абсолютизма. Однако на службу консервации этой допотопной «надстройки» была поставлена такая экономическая, военная и полицейско-карательная мощь, о которой ни прежний абсолютизм, ни современное последнему кайзеру российское самодержавие не могли даже мечтать.

Уже незадолго до Ноябрьской революции В.И. Ленин отмечал, что история, движущаяся в противоречиях и посредством противоречий, создала к 1918 г. рядом «две половинки», которые могли бы вместе составить относительно цельный социализм. Одну являла собой революционная Россия, выработавшая лучшую для того времени политическую форму движения к социализму; другую – Германия, обладавшая одним из наиболее развитых экономических комплексов, технически уступавшим лишь североамериканскому, но превосходившим и его в организационной стороне реального обобществления производства. Однако для того, чтобы в этой «второй половине» возможность социализма могла превратиться в действительность, «птенцу» революции, согласно образно выраженной мысли Владимира Ильича, предстояло пробить скорлупу, «сделанную, к сожалению, из лучшей стали и не разбивающейся поэтому от усилий всякого цыпленка».

Имея дело со столь мощным противником, революционные силы Германии исторически были обременены рядом слабостей, уходящих корнями в тяжкое наследие прошлых поражений. Германский народ никогда в своей истории не знал ни одной победоносной революции. Так обстояло дело, начиная еще с Реформации и Крестьянской войны 1524-25 гг., продолжая той же Тридцатилетней войной (которая в момент кульминации может рассматриваться как следующая раннебуржуазная революция), затем – откликом передовых сил Германии на Великую Французскую революцию, далее – революцией 1848-49 гг. и, наконец, Ноябрьской революцией, точнее Германской революцией 1918-1923 г. Всякий раз революционные движения наталкивались на труднопреодолимые препятствия, укорененные в социально-психологическом облике значительной части нации. Оставаясь многие века раздробленной, политически униженной, формирующаяся нация была в то же время вовлечена в завоевательные авантюры и порабощение других народов. Давно известно: «Не может быть свободен народ, угнетающий другие народы». В свое время Ф. Энгельс, горячий патриот передовой демократической Германии, писал о своей родине: «Насильственное столкновение, которое может ведь быть навязано народу, имело бы по крайней мере то преимущество, что вытравило бы дух холопства, проникший в национальное сознание из унижения Тридцатилетней войны». К сожалению, и к XX веку передовым силам нации не удалось одолеть «дух холопства», и он в значительной мере смог задушить революцию, как уже неоднократно бывало в истории.

Одной из причин поражения германской, как и других революций начала XX века в Западной и Центральной Европе, представляется обстоятельство, отмечавшееся Лениным еще применительно к Парижской коммуне, которая при всех исторических заслугах «не умела и не могла» провести ясное различие между общедемократическими и социалистическими задачами революции. То же в еще большей степени можно сказать обо всей европейской социал-демократии периода, предшествовавшего Первой мировой войне (кроме российских большевиков, и то лишь применительно к своей родине). Господствовало представление, будто в передовой, развитой, цивилизованной Западной Европе буржуазно-демократические задачи давно решены (для Германии – не позже середины XIX века). Впереди усматривались лишь социалистические цели, которые левым представлялись как чисто пролетарская революция, правым и центристам социал-демократии – как «введение социализма» после того, как рабочий класс мирным путем одержит избирательную победу.

Историческая реальность показала совершенно иную картину. Буржуазно-демократические революции в начале XX века произошли не только в России, считавшейся во II Интернационале олицетворением отсталости, но и в Германии, Австро-Венгрии и ряде других стран Европы. Обнаружилось, что даже в Германии, не говоря об Австро-Венгрии, нерешенных буржуазно-демократических задач оставалось более чем достаточно. Эти страны, особенно Германия, можно образно назвать социально-историческими «кентаврами», которые действительно представляли первоклассный, самый передовой для своего времени, индустриальный капитализм, но представляли его лишь частью своего национально-государственного «тела». Для Германии это была, прежде всего, Рейнская область с Рурским промышленным районом. Но, кроме нее и других индустриальных районов, в состав Германской империи входила и Ост-Эльбская Пруссия – страна полукрепостнического юнкерства, веками задавленного бесправного батрачества, узкого слоя «гроссбауэров» как прообраза столыпинского кулачества и, наконец, базирующегося на всем этом хищного милитаризма, обращенного прежде всего против славянских народов. Что уж говорить об Австро-Венгрии, где германоязычное меньшинство осуществляло многовековое владычество над целым рядом народов (именно эта держава первоначально и была по заслугам названа «тюрьмой народов»). И если, например, в Италии – еще одной «стране-кентавре» – запоздалое национальное объединение хотя бы возглавил экономически передовой Север, то более индустриально развитую Германию суждено было объединить юнкерской Пруссии. На столь неоднородном базисе покоилась самая разветвленная в тогдашнем мире бюрократическая и полицейская машина плюс прусская избирательная система, практически исключавшая электоральную победу любой неугодной властям партии, тем более рабочей.

Почему же нелепое представление о скором и мирном «введении социализма» смогло не только возникнуть, но и приобрести прочность предрассудка? Это объяснялось не только стихийным заблуждением обыденного сознания перед лицом сложнейшего переплетения реалий и задач разных эпох, но и политическими условиями легальной деятельности рабочего движения. На протяжении ряда десятилетий в Германии (да и во всей Центральной и почти всей Западной Европе), как ни парадоксально, законом разрешалось пропагандировать в общем виде социализм (особенно в варианте его «введения» якобы надклассовым государством), но не допускалось легального выдвижения общедемократических задач – например, нельзя было поставить в программе партии требование республики. Отсюда берет начало уклон к смешению буржуазно-демократических и социалистических задач, ведущий к утрате и теми и другими революционного острия. Это явление, запечатленное уже в самом термине «социал-демократия», послужило важнейшим фактором неподготовленности не только ее оппортунистического крыла, но и всего рабочего движения данных стран к тому историческому вызову, на который ему пришлось отвечать в 1918-19 и последующих годах. В итоге Ноябрьская революция оказалась для буржуазно-демократической революции слишком изначально ориентированной (как вскоре выявилось – иллюзорно) на «введение социализма», а для социалистической революции – слишком буржуазно ограниченной.

Была и еще одна группа факторов, которые только сейчас становятся понятны во всем объеме. Ко II Интернационалу восходит представление, будто социалистическая революция столкнется с трудностями и опасностями разве что в отсталых странах, где созрели еще не все предпосылки социализма, в развитых же странах наоборот – если и нелегко такую революцию начать, то в дальнейшем победа ей обеспечена уже одним высоким уровнем производительных сил. При этом не учитывается, что именно более развитые страны особенно уязвимы в неблагоприятной международной ситуации. Их высокоспециализированная экономика, глубоко интегрированная в мировую, очень быстро и сильно страдает от экономической блокады и вообще «экономической войны», как это называют в наши дни. Как ни парадоксально, страна экономически менее развитая – особенно столь огромная, как Россия, – может противостоять подобным формам внешнего давления дольше и успешнее, чем страна более развитая.

Именно более развитые страны особенно уязвимы в неблагоприятной международной ситуации. Их высокоспециализированная экономика, глубоко интегрированная в мировую, очень быстро и сильно страдает от экономической блокады и вообще «экономической войны».

Эту закономерность впервые в широком масштабе подтвердил именно опыт Германии. Уже в Первой мировой войне она была сломлена, как предвидел еще Энгельс, не столько на полях сражений, сколько посредством голодной блокады. После Ноябрьской революции страны Антанты (самонадеянно считавшие триумфаторами только себя, хотя победили они кайзеровский рейх, в эти сроки и этой ценой, лишь совместно с германской и европейской революцией) могли, казалось, не наказывать народ, низвергнувший режим, против которого они же воевали. Произошло, однако, обратное: державы Антанта уже после окончания войны, после ликвидации самим германским народом того режима, который они же объявляли единственным виновником мировой катастрофы, продолжали еще много месяцев подвергать революционную страну голодной блокаде. Трудно точно исчислить количество жертв этого поистине преступного деяния. В нем совпали сразу несколько факторов: и чисто буржуазная готовность любым путем задавить более сильного и динамичного конкурента; и присущее всякому шовинизму остервенелое сведение счетов с «неприятельской» нацией как таковой; и, не в последнюю очередь, контрреволюционная установка, продиктованная не только страхом перед «призраком коммунизма», но и жаждой наказать народ за то, что он вообще решился на революцию, хотя бы буржуазно-демократическую, хотя бы против режима, с которым сами эти державы вели долгую войну. В первую очередь этим преступлением Антанты обусловлена та общенациональная ненависть, которую вызвал в Германии заключенный буржуазным правительством Версальский мир, чем смогли успешно для себя и катастрофически для нации воспользоваться нацисты.

Та же блокада, несомненно, послужила мощным катализатором раскола рядов германского рабочего класса, классово-политического ренегатства не только правого, но и центристского крыла социал-демократии в решающие 1918-1919 годы. Конечно, для этого были внутренние причины, прежде всего социальные интересы «рабочей аристократии» и рабочей бюрократии. Но в том, что этой сравнительно малочисленной тогда прослойке удалось удержать большинство германского рабочего класса под своим контролем, несомненно очень большую роль сыграла «костлявая рука голода». Только наиболее последовательные революционеры-интернационалисты, готовые идти до конца, могли и в таких условиях добиваться развития революции по восходящей линии. И это – урок, для нас сегодня весьма актуальный. Так же, как объективная закономерность возникновения в подобных условиях фашизма. Где есть весь этот комплекс предпосылок или большая его часть – там народу неизбежно предстоит столкнуться с фашистским чудовищем, и к этому надо быть готовыми, чтобы не оказаться снова застигнутыми врасплох.

Германская революция, столетие побед и поражений которой мы теперь отмечаем, важна для нас сегодня не только в чисто историческом плане, не только в плане идейной борьбы по вопросам истории, в том числе российской. Она сохраняет значение и в плане практической политики. Новая волна развития капитализма в конце XX – начале XXI века сформировала на земном шаре целую группу новых индустриальных «стран-кентавров», в большинстве которых внутренняя ситуация имеет много общего с германской столетней давности. В них мы видим то же сочетание развитой индустрии, многочисленного рабочего класса, массового рабочего движения, обладающего немалым политическим опытом, хотя и в основном в рамках буржуазной легальности, – и крайней отсталости деревни и провинции, нерешенности в большей части страны элементарных буржуазно-демократических задач. Подобная социальная ситуация обусловливает огромные резервы реакции, которые не бросаются в глаза при обычном, мирном течении политических дел, на рутинных буржуазных выборах, но при первом же серьезном кризисе неизбежно о себе заявляют. Не редкость в этих странах и другие черты, аналогичные германским: тяжкий груз прошлых поражений народных масс, слабость революционно-демократических традиций, особенно традиций победных.

Жизнь сурово напоминает: ни численность пролетариата, ни его элементарная организованность, будь то профсоюзная или партийная, ни опыт использования старой политической системы, ни даже овладение в ее рамках частью власти – ничто из этого само по себе не гарантирует устойчивой победы и отнюдь не достаточно для успешного противостояния угрозе фашизма. А эта угроза в условиях «стран-кентавров», сочетающих черты индустриально развитого государственно-монополистического капитализма с чертами капитализма среднеразвитого, периферийно зависимого, возникает закономерно. Пример трагически яркий, но далеко не единственный, дает сегодняшняя Бразилия.

Почтим вставанием память героев и мучеников революционных боев, давних и недавних. Постараемся взять из прошлого «огонь, но не пепел». Впереди лежит долгий и нелегкий путь.