Примерно в эти дни полтораста лет тому назад, весною 1868 года (а весна-то в Японии – лучшее время года, пора цветения сакуры), в Стране Восходящего Солнца завершались события, получившие в местной историографии название «революции (или реставрации) Мэйдзи». По существу, то была буржуазная революция, которая заложила основы современной Японии, – и оттого знание тех событий необходимо для понимания теперешнего состояния и перспектив этой ключевой державы Азии.
По форме же «революция Мэйдзи» коренным образом отличалась от всех европейских буржуазных революций: они обычно сопровождались низвержением монархий, да ещё и казнью королей, тогда как в Японии произошло нечто обратное: монархия-то там была как раз восстановлена! И даже в названии события – как его называют у нас, на русском языке – закралось некое логическое противоречие: так «революция» или «реставрация»? (В японском языке употребляется термин «Мэйдзи Исин», и слово «исин», по-видимому, невозможно точно перевести – оно означает скорее «обновление»: нам, думается, непросто понять особенности мировосприятия этого восточного народа – но не исключено, что терминология призвана затушевать революционный характер оного исторического события.) Да и вообще, азиатская специфика и, можно сказать, азиатская экзотика, своеобразная структура тамошнего социума и неповторимая расстановка классовых сил сделали японскую революцию полуторавековой давности действительно уникальным и выдающимся явлением, которое разительно расходится с нашим, европейским историческим опытом.
Японское феодальное государство просуществовало с VII по XIX век. Как и положено при феодализме, в какой-то момент в стране наступила раздроблённость, и феодалы – князья (даймё) – начали долгие междоусобные войны. Императорское правительство в Киото (столице государства с 794 по 1868 год – а до Киото (Хэйана) первой столицей Японии, с 710 по 784 год, был город Нара, расположенный рядом с Киото, в той же межгорной котловине крупнейшего в стране озера Бива) потеряло всякую власть. Это произошло очень рано – ещё в IX веке, когда реальной властью завладел феодальный дом Фудзивара, де-факто правивший до середины XI столетия, когда, собственно, и начался-то феодальный распад страны, а старых властителей оттеснил дом Тайра, – формально же Фудзивара правили до 1184 года. Выходцы из клана Фудзивара занимали посты регента либо канцлера при императоре; и даже существовал такой обычай, что император (тэнно – «небесный господин», в Европе более известен другой, неофициальный его титул – микадо – «возвышенные врата») должен был брать в жёны представительницу этого древнего и влиятельного рода.
Массу господствующего феодального класса в Японии составляли самураи – японское рыцарство, или служилое дворянство, находившееся на военной службе у князей (само слово это происходит от глагола «самурау» – «служить»). Некоторые из самураев владели собственными поместьями, но большинство из них получало только скромное жалование рисом, который взимался в виде податей с крестьян. Высшей добродетелью самурая считалась безграничная верность сюзерену. Ещё одно требование к самураю: хорошее знание им классической китайской литературы – особенно важно это было для тех людей, кто хотел сделать карьеру чиновника.
На момент «революции Мэйдзи» самураи составляли всего примерно 1/16 часть населения Японии, тогда как крестьян, чьим трудом и жила страна, было 80 %.
Складывание централизованного государства началось в конце XVI столетия. Но если в Европе оно кристаллизовалось вокруг королевской власти, поддержанной в первую голову городами и зарождавшимся классом буржуазии, то в Японии в условиях её отсталости и крайней слабости императорской власти объединителями страны выступили сёгуны – крупнейшие феодалы, главнокомандующие войском (собственно говоря, «сёгун» и означает «полководец»), передававшие свой титул по наследству. Важной опорой их являлся наиболее привилегированный слой самураев – хатамото (буквально: «под знаменем») – непосредственные вассалы сёгуна.
В истории Японии были всего три сёгуната, три династии сёгунов: Минамото (1192–1333), Асикага (1335–1573) и, наконец, Токугава (1603–1867). Резиденция последних находилась в городе Эдо (нынешний Токио), основанном в 1456 году как феодальный замок близ рыбацкой деревни (сёгуны Минамото правили из города Камакура, а резиденция сёгунов Асикага располагалась рядом с императорской, в одном из районов Киото). Именно в период Асикага своевластие князей на местах достигло своего пика, и это усугублялось крестьянскими восстаниями – так что дело объединения Японии во второй половине XVII века было связано со свержением их правления. Это сделал в 1572 году (или в 1573-м – в литературе пишут по-разному) видный полководец Нобунага Ода (1534–82), взявший под свой контроль большую часть страны; затем выдающуюся роль в её объединении сыграл Хидэёси Тоётоми (1536–98), а окончательно этой цели добился в начале XVI столетия Иэясу Токугава (1542–1616). Он в 1603 году заставил императора присвоить ему титул сёгуна, и, таким образом, был основан сёгунат Токугава. Император при этом режиме не имел никакой власти, был он фигурой символической, живя себе в Киото на пенсию, – но это был очень важный символ, поскольку тэнно, помимо всего прочего, являлся первосвященником синтоистской религии и, вообще, почитался богочеловеком.
И поскольку вся полнота власти в Японии принадлежала сёгуну, то и кризис феодального строя проявился в политической сфере как кризис режима сёгуната.
Многие классы и слои японского общества были недовольны существовавшим в стране положением дел. Недовольны были, прежде всего, князья её юго-западной, более развитой в экономическом отношении части – более развитой по причине её более тесных торговых связей с расположенными поблизости Китаем и Кореей (тогда как оплотом сёгуната в ходе гражданской войны выступил отсталый Север). Также были недовольны и огромная масса самураев, и, естественно, торговая буржуазия, и крестьянство – и все они группировались вокруг императорского двора в Киото.
Столь разношёрстный состав оппозиции, социально-экономическая отсталость Японии, слабость в ней демократических сил и традиций как раз и привели к тому, что буржуазная революция в ней прошла под знаменем восстановления монархии. В ходе её создалось классическое революционное двоевластие: Киото contra Эдо – из этих двух центров власти исходили взаимоисключающие друг друга указы, и такой антагонизм неизбежно должен был разрешиться силовым, вооружённым путём.
Ещё в 1862 году в борьбу против сёгуна вступили правители юго-западных княжеств Сацумá (юг острова Кюсю, ныне – префектура Кагосима) и Тёсю (юг Хóнсю, впоследствии – префектура Ямагути), чьи войска были неплохо обеспечены огнестрельным оружием иностранного производства. Образовалась антисёгунская коалиция в составе ряда княжеств. В войсках противников сёгуна немалой была и доля простонародья, однако значительную массу бойцов всё же составляли самураи.
Упадок феодализма разлагал этот слой общества, являвшийся главной опорой прогнивших феодальных порядков, – подобно тому, как в Западной Европе в эпоху первоначального накопления капитала разлагалось её рыцарство. Прекращение в эпоху Токугава феодальных междоусобиц уменьшило востребованность в воинах-самураях и вызвало массовый роспуск их отрядов. Более того, распространение огнестрельного оружия меняло не только тактику боя, но и организацию войск: самурайские дружины были изрядно потеснены наёмными «полками нового строя», набиравшимися из простолюдинов. Оттого многие оставшиеся не у дел самураи тоже бедствовали, живя на ссуды, под которые они отдавали в залог свой рисовый паёк на годы вперёд. Зачастую эти люди не имели никакого другого имущества, кроме традиционных двух самурайских мечей. Вот уж точно: рядовым самураям нечего было терять, кроме собственных мечей! Такие себе «пролетарии меча»…
Часть самураев, утратив своё место на княжеской службе, деклассировалась, превращаясь в т. н. ронúнов. Некоторые из них нарушали исстари налагавшийся на самураев запрет заниматься торговлей или каким-либо производительным трудом; другие же просто бродили по стране, занимаясь грабежом либо нанимаясь на всякие охранные услуги и «грязные» делишки. Вспомним шедевр «Семь самураев» Акиры Куросавы, в котором самураи защищают крестьян от «рэкетиров», – ну, примерно как на сегодняшней Украине «ветераны АТО» нанимаются охранять фермеров от обнаглевших рейдеров, зарящихся и на их земли, и на самый урожай! Надменные, но обездоленные и крайне обозлённые самураи охотно пополняли ряды оппозиции.
В конце 1866 года умер император Комэй, которого на престоле сменил его 15-летний сын Муцухито (1852–1912), являвшийся игрушкой в руках киотской придворной аристократии. В Японии принято присваивать почившим императорам посмертное имя, отражающее, по мнению официоза, суть их правления. Муцухито удостоился имени Мэйдзи тэнно, и период его правления (1867–1912) в японской историографии получил название «эпохи Мэйдзи», то есть «эпохи просвещённого правления». Соответственно, и название революции (или реставрации), её начавшей.
В конце 1867 года из «революционного» Киото раздалось требование к сёгуну Кэйки Токугава (1837–1913, правил в 1866–67 годах, а до этого с 1862 года являлся регентом) вернуть власть императору. Сёгун вроде как согласился и в ноябре 1867 года заявил об отречении – но сделал это на словах, а на деле ж он и его сторонники стали готовиться к решительной борьбе за удержание ускользавшей от них власти.
Попытка сёгуна разгромить альтернативный ему центр власти, предприняв наступление на Киото, закончилась тем, что в конце января 1868 года он был разбит в битвах при Тоба и Фусими более современной армией антисёгунской коалиции – после чего сёгун отступил в Эдо. 3 мая войска, верные императору, без боя вошли в город, и власть де-факто перешла в руки императорского правительства. При этом микадо со своим двором вскоре переехал из Киото в столицу сёгуната Эдо («Вход в залив»), который был переименован в Токио («Восточная столица»), – с одной стороны, перенос столицы может быть расценен как акт примирения в обществе и признания преемственности реальной власти, но с другой стороны, переименование ставило точку на предыдущем периоде истории. Между прочим, Эдо в самом начале XIX века был крупнейшим городом мира, лишь позже уступив пальму первенства Лондону – столице наиболее передовой на то время индустриальной державы.
Вооружённая борьба в стране какое-то время ещё продолжалась – поборники сёгуна сдаваться не желали, они воевали, опираясь на консервативный, отсталый, реакционный Север, но их быстро подавили. Разброд в японской феодальной элите привёл к тому, что адмирал флота сёгуна, бежавший на северный остров Хоккайдо, провозгласил там свою республику, но и она продержалась лишь до лета 1869 года. К этому моменту новое, императорское правительство уже контролировало всю страну и начинало масштабные реформы, призванные модернизировать Японию.
У историков есть такое понятие, или представление: «долгие 1850-е годы»: от европейских революций 1848 года до «революции Мэйдзи» – и от «Манифеста» до «Капитала», кстати, тоже. В этот промежуток вправду вместилось многое: Крымская война, обрушившая порядок в Европе, что был создан Венским конгрессом 1814–15 годов, и ставшая репетицией мировых войн XX века; подавление восстания сипаев в Индии и реорганизация там британской колониальной власти; гражданская война в Соединённых Штатах, последствием которой стало ускоренное превращение США в крупнейшую мировую капиталистическую державу; объединение Италии и начало объединения Германии под властью Пруссии; наконец, отмена крепостного права в России, породившая острейшие социально-экономические противоречия, которые разразились – и разрешились – уже в XX столетии тремя русскими революциями.
В общем, в тот период были заложены внутренние и межгосударственные противоречия, которые двигали мир уже в будущем, XX веке, обусловив его бурные перипетии. Так или иначе, «революция Мэйдзи», завершая те «долгие 1850-е годы», создала четвёртый – наряду с Европой, США и царской Россией – и единственный вне «белого» мира, вне Европы и Северной Америки, центр мирового империализма.
Крестьянство vs. феодалы. Победила буржуазия. Но не совсем…
Товарно-денежные отношения в Японии начали развиваться ещё при сёгунате Минамото, в XIII – XIV веках, а при Токугава они, хоть и скованные феодальными порядками, подтачивали существовавший режим. Но простор развитию капитализма в Японии дала только «революция Мэйдзи» – даже несмотря на то, что она носила незавершённый, половинчатый характер, не покончив со многими пережитками феодализма. После неё, благодаря проведённым буржуазным реформам, вскорости пошёл стремительный промышленный рост: так, в период с 1900 по 1914 годы он в среднем составлял 12 % в год – против 7 % у США, 4 % в Германии и 2 % в Англии.
В то же время в Японии особенно отчётливо проявилась та закономерность, присущая капиталистической индустриализации, что в ходе стихийного развития экономики сначала поднимается производство предметов потребления, а уж затем до его уровня «подтягивается» производство средств производства. В Японии сразу же получила развитие текстильная промышленность, но зато вплоть до конца XIX века в ней практически отсутствовало промышленное производство чугуна и стали. Даже в 1931 году страна выплавляла ещё мизерное количество чёрных металлов – 1,4 млн. тонн чугуна и 1,9 млн. тонн стали – и только в рамках подготовки к войне японцы к 1939 году подняли их производство соответственно до 4 и 6,5 млн. тонн.
Очень долгое время ещё в японской промышленности преобладало мелкое ремесленное и полукустарное производство, пролетариат оставался малочисленным. В 1866 году, накануне революции, фабричных рабочих насчитывалось 112 тыс. чел. (0,39 % населения), но и спустя почти четверть века, в 1890 году, их армия выросла всего-то до 346 тыс. чел., составлявших 0,87 % населения. Тогда же всего лишь 15 % предприятий страны применяли механическую тягу. Крайне показательна структура экспорта Японии в тот период: 50 % его составлял шёлк-сырец и ещё 25 % – чай.
В рамках буржуазных реформ правительства Мэйдзи были ликвидированы феодальные княжества – их заменили в качестве административно-территориальных единиц префектуры, и, таким образом, была окончательно преодолена феодальная раздроблённость; были совсем распущены феодальные дружины, введена единая денежная единица иена. В 1872 году открылась первая в стране железная дорога Токио – Иокогама, причём паровозы и вагоны для неё были доставлены из Европы.
Японцы широко заимствовали технические достижения Запада и сложившиеся там экономические формы, но развитие капитализма в этой стране имело, конечно, и свои национальные особенности. Японский марксист Сэн Катаяма (1859–1933), один из зачинателей профсоюзного движения в стране и основателей Компартии Японии, в своей книге 1926 года отмечал: «Японскому капитализму приходилось всё создавать заново – начиная от акций и машин и кончая техническими навыками и приёмами. Эта творческая работа не была, однако, слепым подражанием европейским образцам. Пересаженную из западных стран промышленность необходимо было приспособить к местным условиям и особенностям, дабы избежать неудач и получить наибольший хозяйственный эффект». Важнейшим ресурсом, обеспечившим сей «наибольший хозяйственный эффект» и стремительное «догоняющее» развитие Японии, послужила изначальная дешевизна рабочей силы.
Именно: японский капитализм поднялся на дешёвой рабочей силе. Даже в середине прошлого века, когда начиналось японское послевоенное «экономическое чудо», стоимость рабочей силы в этой стране была несопоставимо ниже, чем в США и в Европе, и это, безусловно, послужило ключевым фактором столь быстрого роста экономики Японии. Кроме того, японский работник традиционно дисциплинирован и даже, можно так сказать, послушен. Характерным явлением тамошнего капитализма является практика «пожизненного найма». Кому-то это может показаться позитивом – как-никак, работодатель несёт перед работником на всю его жизнь определённые социальные обязательства. Но на самом деле данная система со всей очевидностью представляет собой пережиток феодальных отношений, феодальной зависимости и несвободы. Это легко понять, если проследить историю становления отношений наёмного труда («наёмного рабства») в Японии середины и конца XIX столетия.
Тогда, на заре японского капитализма, широко практиковалась контрактация работников – в особенности сельских девушек – сроком на 8–10 лет, а это при тогдашних условиях труда, при быстром изнашивании рабочей силы, зачастую и означало-то фактически продажу себя в пожизненное рабство. Крестьяне отдавали работать на фабрику по контракту – то есть, опять-таки, фактически продавая их в рабство – своих детей. Женщины и дети (начиная с 6–8 лет!), кстати, составляли изрядную долю наёмных работников – на спичечных фабриках, к примеру, детей было свыше половины от общей массы рабочей силы. Работали пролетарии от 12 до 15–16 часов в день без выходных – в условиях произвола хозяев и администрации.
Для раннего, «дикого» японского капитализма чрезвычайно показательно переплетенье форм эксплуатации наёмного труда с самым неприкрытым и грубым внеэкономическим принуждением к нему. На фабриках вполне официально было разрешено применять к рабочим телесные наказания. Известны истории о том, как провинившихся шахтёров подвешивали за руки под потолок, а ткачих выгоняли во двор общежития обнажёнными на мороз и держали в таком виде несколько часов!
Как чрезвычайная дешевизна рабсилы вчерашних крестьян и ремесленников-кустарей, так и их «послушание» в отношениях с их хозяевами-работодателями, вне всяких сомнений, исторически обусловлены многовековым тяжёлым феодальным гнётом, полным бесправием крестьян в старой Японии, их забитостью. Равно как и патерналистское отношение эксплуататоров к подчинённым им людям труда – официальная идеология навязывала последним представление, будто бы капиталист – это отец рабочих, офицер – отец солдат и т. д., следуя тому, как средневековый феодал представлялся заботливым отцом, опекуном для его крепостных крестьян.
В стране площадью чуть более половины Украины (а проживает там сейчас втрое больше народу!), в стране, где при этом 75 % территории занимают горы, предопределено было мелкое и мельчайшее крестьянское землепользование. Совсем близко к нам, ещё даже в 1960-е годы, свыше 70 % хозяйств имели менее 1 га земли. Традиционно японские крестьяне выращивали рис, а также пшеницу, ячмень, просо, бобовые. Возле дома – огород, фруктовые деревья. Скот и птицу имели немногие; немногие крестьяне владели и рабочими волами – почву-то они обрабатывали в основном мотыгой! В этих условиях в Японии была выработана высочайшая, можно даже сказать – изысканная, просто изумительная культура земледелия, при которой маленькие аккуратненькие, тщательно обработанные крестьянские поля выглядят, словно цветочные клумбы. Отсюда, должно быть, происходят и такие вызывающие восхищение у европейцев традиционные занятия японцев, как икебана (искусство составления букетов) и бонсай (выращивание причудливых карликовых деревцев).
В Японии сегодня – самая высокая в мире урожайность риса, коим страна себя обеспечивает полностью (по пшенице и другим основным зерновым и кормовым культурам удельный вес импорта составляет до половины объёма их потребления).
Но ограниченность земельных ресурсов, мелкие размеры землепользования, очевидно, служили фактором, усиливавшим феодальную эксплуатацию. Феодалы в Японии буквально выжимали из своих крестьян последние соки. Они прямо так и говорили: «Мужик – что кунжутное семя: чем больше его жмёшь, тем больше выжмешь!» Размер оброка был установлен в половину урожая, однако по факту феодалы часто отбирали все 70–80 %! К этому прибавлялись трудовые повинности – постройка и ремонт дворца господина, дорог и ирригационных сооружений, переноска грузов и др., – да ещё целая сотня денежных и натуральных поборов!
При сёгунате Токугава положение людей низшего сорта было закреплено для японских крестьян законодательно – в виде мелочных предписаний и ограничений: каким должно быть крестьянское жилище, какую одежду (слово кимоно, кстати, и означает по-японски «одежда») им можно носить, как выстраивать свою семейную жизнь и т. д. Строжайшая регламентация всех сторон жизни каждого сословия – а в особенности именно крестьянства – служила задаче укрепления власти феодалов.
Любой князь и самурай мог безнаказанно убить простолюдина (даже ребёнка), если тот совершил такой поступок, который феодал счёл для себя оскорбительным, – например, если ребёнок, расшалившись, перебежал путь перед процессией князя.
Известен такой эпизод из японской истории. В XVII веке 389 деревень одного из князей, будучи доведены до отчаяния непосильными поборами, решились на выступление против господина. Старосты их написали петицию к сёгуну, которую взялся вручить один из этих старост по имени Согоро Сакура. Однако поскольку законодательство Токугава под страхом смертной казни запрещало крестьянам напрямую обращаться к даймё, а тем паче к самому сёгуну, то Сакура был схвачен и казнён. Заодно казнили и четверых его детей. Этот человек, кстати, почитается в стране как народный герой, про него сложены легенды, написаны повести и романы.
Можно представить себе, какой страх, какой благоговейный ужас испытывала перед неумолимыми господами крестьянская масса, и этот ужас надолго въелся в их души и в души их потомков! Вот вам и корни «дисциплинированности» рабочих!
Закрепощение крестьян выразилось в том, что им было запрещено не только менять место жительства и самим выбирать профессию, но и владеть каким-либо оружием. Доходило до того, что на всю деревню дозволялось иметь один, общий для всех, нож для забоя скота, который выдавался «под расписку». «В пику» таким строгостям японские крестьяне – да, для отпора феодалам! – и разработали систему самообороны без оружия и с подручными средствами каратэ («пустая рука»), что противостояла воинскому искусству самураев (джиу-джитсу, вернее – дзю-дзюцу).
Крестьяне не были только безропотными жертвами произвола и угнетения. История средневековой Японии тоже знает полномасштабные крестьянские войны. Так, в 1485 году крупное восстание вспыхнуло в районе Киото. Лозунг повстанцев звучал как «В стране не должно быть самураев!» И самоуправление, созданное восставшими, продержалось целых семь лет! Во многом именно страх феодалов перед крестьянскими выступлениями послужил важнейшим фактором объединения страны – феодалы приходили к осознанию необходимости построения сильного централизованного государства, которое б защищало интересы их класса. В XVII веке сопротивление крестьян немного ослабло, но затем начало вновь подниматься. Крестьянские волнения, а также бунты бедноты в городах понемногу расшатывали обветшавший феодальный строй, подготавливая буржуазную «революцию Мэйдзи».
Да и её составной частью тоже являлись крестьянские и городские восстания, охватившие Японию в том же 1867 году. Волнения в городах получили само за себя говорящее название «Бей и ломай!» Беднота громила дома богачей, захваченный рис раздавали голодающим. Массовые беспорядки воочию демонстрировали паралич власти, то, что «верхи уже ничего не могли», и эксплуататорским же классам нужно было срочно менять общественное и государственное устройство, дабы сохранить и укрепить своё господство, загнав вышедшее из повиновения «быдло» обратно в «стойло». Но для этого и «старым», и «новым» эксплуататорам необходимо было прийти к компромиссу, поменяв жизнеустройство не настолько уж кардинально и радикально. По этой причине «революция» получилась крайне непоследовательной, далёкой от завершённости и не уничтожившей остатки феодализма – буржуазия, весьма слабая и при этом жутко напуганная движениями народных масс, попросту и не стремилась к завоеванию ею политической власти в полной мере, она готова была разделить власть с феодальной аристократией, оставшись на вторых ролях. Из всех буржуазных революций японская, наверное, была «наименее революционной».
Государственная власть в Японии в решающей степени осталась у феодальной аристократии, преимущественно из юго-западных княжеств – их представители и заняли ключевые посты в государственном аппарате и вооружённых силах. Скажем, выходцы из Сацума чуть ли не монополизировали командные должности на флоте. В Японии упразднили старое сословное устройство и ввели всеобщую воинскую повинность, лёгшую дополнительным бременем на крестьян, однако на офицерские должности в императорской армии преимущественно назначались те же самураи.
Образовался политический союз самураев и буржуазии – «союз меча и иены», как его назвали. Ещё с конца XVIII века происходил процесс сближения служилого сословия с купцами – последние нередко покупали себе самурайские титулы.
В интересах буржуазии императорская власть проводила активную политику протекционизма, вкладывая в развитие национальной промышленности большие денежные средства – опять же, за счёт «выжимания соков» из «освобождённого» аграрной реформой 1872–73 годов крестьянства, поскольку 80 % взимавшихся государством налогов приходилось на поземельный налог. Государство строило «образцово-показательные» фабрики и заводы, чтобы потом задёшево передать их в руки приближённых к императорскому двору торгово-промышленных монополий.
Особенно поднялся на этом могущественный торговый дом Мицуи. Когда-то он финансировал сёгуна. Однако богачи Мицуи вовремя переметнулись на сторону будущих победителей – стали снабжать деньгами войска императора. Взамен новая власть за бесценок продала Мицуи казённые текстильные фабрики и угольные копи.
Про корпорацию (дзайбацу) Мицуи когда-то говорили: «Вы можете приехать в Японию на пароходе, принадлежащем Мицуи и отапливаемом углём из копий Мицуи, высадиться в порту, оборудованном Мицуи, доехать в принадлежащем Мицуи трамвае до гостиницы, построенной всё тем же Мицуи, и в номере, лёжа на кровати, купленной у Мицуи, читать изданную Мицуи книгу при свете лампочки, изготовленной на заводе Мицуи». В стране установилось экономическое господство всего нескольких финансово-промышленных групп – Мицуи, Мицубиси, Сумитомо и др., выросших из старинных, зародившихся ещё в феодальную эпоху, торговых монополий – и не переставших процветать и после разгрома империалистической Японии в 1945 году. В послевоенный период японское государство снова проводило политику протекционизма, ставшую одним из локомотивов «экономического чуда».
По сути, Япония даже и не знала домонополистического капитализма! Но это доминирование капиталистических монополий, тесно связанных с государственным аппаратом, сосуществовало в «эпоху Мэйдзи» с безбрежным океаном архаичного ремесленно-кустарного производства и с пережитками крепостничества в японской деревне, где в результате аграрной реформы крестьяне, обретя личную свободу и практически не получив зато земли, сделались арендаторами теперь уже у «новых помещиков», ростовщиков и кулаков. В Японии, как и в дореволюционной России, возник специфический, крайне противоречивый военно-феодальный империализм.
Впрочем, даже при таком компромиссном переустройстве общества, совсем не затронувшем радикально интересы старых господствующих классов, немалая часть самураев была очень недовольна снижением их роли в обществе – особенно после того как в 1873 году им были урезаны их жалования (т. н. «рисовые стипендии»). Что интересно, мятеж в 1877 году подняло реакционное самурайство экономически-то как раз наиболее передового и в своё время «самого революционного» княжества – Сацума, а возглавил путч выходец из этого княжества и герой революции 1867–68 годов Такамори Сайго (1827–77). Во время «революции Мэйдзи» он командовал силами антисёгунской коалиции, нанеся противнику решающее поражение, а после победы над сёгунатом Такамори Сайго получил в новом правительстве должность военного министра. Выражая интересы самурайской военщины и желая поднять значение этого общественного слоя, он потребовал организации военного похода на завоевание Кореи, однако правительство посчитало такой шаг преждевременным. Тогда Сайго подал в отставку и возглавил мятеж, в котором участвовало 40 тыс. чел. Выступление подавила армия. Раненный в бою, Такамори Сайго покончил с собой.
От «без пяти минут полуколонии» – к колониальной империи.
И обратно: к фактической полуколонии! Однако что же будет с Японией дальше?
Долгое время феодальная Япония пыталась отстаивать свою независимость, самоизолировавшись от остального мира. При сёгунате Токугава были запрещены торговые и иные контакты с европейцами – а первыми до островов на краю Земли добрались португальцы в 1542 году. Исключение в итоге было сделано только для голландцев, теснивших Португалию на морях и океанах, – но и им разрешили вести торговлю только на островке Десима близ Нагасаки, где они построили факторию, – да и то торговать голландцы могли там лишь в весьма ограниченных масштабах.
Однако в наступавшую на планете эпоху капитализма отгородиться от мира «китайской стеной» было уже невозможно – как говорит «Манифест», «буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации. Дешёвые цены её товаров – вот та тяжёлая артиллерия, с помощью которой она разрушает все китайские стены и принуждает к капитуляции самую упорную ненависть варваров к иностранцам. Под страхом гибели заставляет она все нации принять буржуазный способ производства, заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию, т. е. становиться буржуа». Японские феодалы всё же нуждались в контактах с европейцами: на их поддержку они желали б опереться в своих феодальных разборках, от них получали они огнестрельное оружие, изготовление которого вскоре началось и в их стране.
Поэтому, сохраняя запреты, правителям приходилось идти на послабления их – так, в первой половине XVIII столетия сёгун Ёсимунэ Токугава, содействуя росту технических знаний, отменил запрет на ввоз в страну и перевод на японский язык европейской технической литературы. Однако в целом Япония оставалась закрытой для иностранцев страной. За въезд туда иноземцам грозила смертная казнь – так же, как и японским подданным смертная казнь грозила за попытку выехать за рубеж.
И вот японцев начали бить – бить за их отсталость. Япония в середине XIX века едва не стала колонией или полуколонией западных держав – подобно Китаю, подобно всецело утратившим свою самостоятельность Филиппинам или Вьетнаму.
В июле 1853 года к берегам Японии подошла эскадра из четырёх кораблей США, которой командовал коммодор ВМФ США Мэтью Колбрайт Перри (1794–1858). Бравый американский моряк, отличившийся на войне с Мексикой в 1847 году и пытавшийся захватить ряд островов на Тихом океане, доставил письмо президента США с требованием установить со Штатами дипломатические отношения и, самое главное, открыть порты для торговли со ними – и пообещал вернуться следующей весною. Визит Перри вызвал в стране самураев, не готовой воевать со столь хорошо оснащённым неприятелем, подлинную панику, смятенье в рядах правящих элит.
Заокеанский флотоводец своё слово сдержал – он снова подплыл к берегам Японии в феврале 1854-го. И эскадра его насчитывала теперь уже 9 кораблей с 250 орудиями и 2000 моряков. Устаревшие маленькие пушчонки японцев против этой армады были бессильны, и после шести недель переговоров сёгун таки согласился открыть для американцев два японских порта. А в последующие годы аналогичные неравноправные договоры Японии навязали Англия, Франция, Голландия и Россия.
Договоры эти получили название «Ансэйских» – потому что заключены они были в период «Ансэй» правления императора Комэя. Будто в издёвку эра «Ансэй» в переводе с японского языка означает «спокойствие»! Особенно унизительными для японцев были договоры со США – согласно им американские граждане в Японии пользовались правом экстерриториальности, были неподсудны местным судам, а японская сторона не могла самостоятельно устанавливать таможенные пошлины.
После заключения договоров на японский рынок хлынули дешёвые товары из Европы и США, под ударами которых рухнули местная слабая промышленность и отсталое ремесло. Произошёл катастрофический отток из страны золота и серебра, рис вздорожал вдвое, резко ухудшилось положение народных масс. Таким образом, военно-политическая капитуляция несостоятельного режима ускорила созревание в стране революционной ситуации. Сёгуна обвиняли в предательстве своей страны, в сдаче её интересов иностранцам. Возникшее вскоре оппозиционное движение как раз и выступило под лозунгом «Долой варваров (то бишь иноземцев) и сёгунат!»
Вмешательство западных государств принимало всё более угрожающий для Японии оборот. В 1863 году английская эскадра бомбардировала Кагосиму, а в 1864 году корабли Англии, Франции и Голландии сообща три дня обстреливали земли княжества Тёсю. Только соперничество европейских государств спасло Японию от превращения в колонию. Они тоже втянулись во внутреннее противостояние в этой стране: бонапартистская Франция поддерживала сёгуна, поставляя ему оружие и строя арсеналы, Англия же, напротив, сделала ставку на княжества Сацума и Тёсю.
Избежав судьбы Китая, превращённого западными державами в полуколонию – с сеттльментами и проч., – и вступив в результате «весьма вовремя» проведённой буржуазной революции на путь капиталистического развития, Япония очень быстро сама превратилась в империалистического хищника, начав с нападения на Тайвань уже в 1874 году. Тогда, правда, у неё не получилось, однако уже вскоре окрепшие, создавшие первоклассную армию и флот японцы принялись «рвать» отсталый Китай (японо-китайская война 1894–95 годов с захватом Тайваня) и прибирать к своим рукам Корею (уже в 1876 году японцы сами навязали ей неравноправный договор).
Особенная агрессивность японского империализма была, с одной стороны, обусловлена самим его военно-феодальным характером и вдобавок историческими традициями: японские феодалы издревле, с самого возникновения их государства стремились к завоеванию Кореи, от которой Японские острова отделяет лишь 180-километровый Корейский пролив (Цусима). А с другой стороны – объективными условиями развития капитализма в Японии. Из-за скудности природных ресурсов её капиталистам жизненно было необходимо вести борьбу за внешние источники сырья, а к борьбе за рынки сбыта их понуждала ограниченность внутреннего рынка вследствие крайне низкой покупательной способности японских трудящихся масс. Захватнические войны к тому же преследовали цель сплачивания господствующих классов вокруг императорской власти, цель привлечения на её сторону тех слоёв буржуазии и аристократии, кто не вполне был удовлетворён результатами реформ.
Японцы сполна использовали противоречия империалистических держав в их регионе: США и Великобритания видели в Японии орудие сдерживания России, отчего и поддержали они Японию в русско-японской войне 1904–05 годов. А ещё раньше, в 1894 году, поощряя японцев к нападению на Китай, англичане заключили с Токио новое соглашение, отменявшее прежние неравноправные договора с ним.
Особо обращает на себя внимание то, что все успехи японского империализма в конце XIX – начале XX столетия были достигнуты за счёт того, что нападал он на заведомо более слабых противников. Полуразложившийся цинский Китай и Корея попросту неспособны были оказать какое-то сопротивление. Российская Империя испытывала социально-экономический и политический кризис, отразившийся на состоянии её вооружённых сил. Более того, амбиции царизма на Тихом океане не были подкреплены должной экономической базой: Восточная Сибирь и Дальний Восток оставались ещё весьма слабо заселены и экономически освоены, и надёжную связь столь отдалённых регионов с Европейским Центром создало лишь завершение строительства Транссибирской железнодорожной магистрали в 1916 году.
Япония достаточно рано определила Россию как её главного врага и объект её агрессии и задолго начала подготовку к войне с ней. Известен случай, когда ещё в 1890-е годы один японский офицер, выполняя задание генерального штаба, проехал верхом, изучая обстановку, весь путь от Санкт-Петербурга до Владивостока.
В 1905 году Япония нанесла России тяжёлое военное поражение, но ещё в 1875 году она одержала над ней важную победу на дипломатическом фронте. Феодальное японское государство особо и не пыталось развивать территориальную экспансию на север – так же, как и Китай, который так и не перешёл через Амур, позволив заселить и освоить холодную и редконаселённую Сибирь пришедшим из-за тридевять земель русским. И Курильские острова русские землепроходцы исследовали раньше японцев.
Но ещё (или лишь только?) под конец сёгуната Токугава возник-таки вопрос о границах двух государств, о принадлежности Сахалина и Курил – возник тогда, когда Россия вкупе со США, Англией и другими навязывала Японии договоры на своих условиях. В 1853 году в страну прибыла на знаменитом фрегате «Паллада» миссия вице-адмирала графа Евфимия Путятина. Однако, в отличие от её западных конкурентов, позиции самой России были в 1850-х годах ослаблены в результате неудач в Крымской войне, чем, очевидно, и воспользовались японцы. По договору 1855 года, заключённому в городе Симода и открывшему для русских судов три японских порта, спорный Сахалин так и остался «неразделённым», зато Курильские острова, за исключением, правда, Итурупа и тех островов, что южнее его, отошли к Российской Империи. На это соглашение, собственно, и ссылаются сегодня японцы, утверждая, что Южные Курилы (Итуруп, Кунашир, Шикотан и др.) – или «северные территории», как они их именуют, – принадлежат их стране по праву, исторически.
Сёгун ещё оставался у власти, когда в 1867 году между двумя государствами была заключена конвенция, объявившая Сахалин совместным владением с правом селиться на нём и для русских, и для японцев. В том же самом 1867 году, если мы вспомним, царь Александр II «добровольно-принудительно» продал американцам Аляску. Это явно свидетельствовало о слабости России на Тихом океане (хорошо ещё, что хоть атаку англичан на Камчатку в Крымскую войну отбили!). «А почему бы и нам не надавить на этих русских?» – должно быть, подумали хитрые японцы.
И, опираясь на поддержку американской дипломатии, японцы после смены режима в своей стране и начала реформ, укреплявших её экономику и армию, стали предъявлять свои претензии не только на Курилы, но и на Южный Сахалин, создав даже организацию по отправке туда своих колонистов. Всерьёз опасаясь угрозы потерять Сахалин, стратегически важный для защиты Приамурья и Приморья, и проявив дипломатическую слабость, Россия пошла тогда на заключение с Японией Петербургского трактата 1875 года, по которому японская сторона всё же отказалась от претензий на Южный Сахалин – но получив взамен все Курильские острова.
Вот тогда – заметьте, сразу по завершении «революции Мэйдзи»! – и возникла, стало быть, проблема Курильских островов. Южный Сахалин японцы, впрочем, тоже «хапнули» – в 1905 году, да и северную часть острова они едва не заграбастали во время нашей Гражданской войны – эту территорию, оккупированную в 1920-м, они оставили только в 1925 году после настойчивых требований Советской России.
Закрепив за собою свои «околицы» – Курилы и Окинаву, пограбив Китай и отняв у него Тайвань, победив в войне 1904–05 годов Россию и аннексировав в 1910 году Корею, Япония ещё и «поживилась» в результате Первой мировой войны, отобрав у, опять-таки, совершенно неспособной к отстаиванию своих отдалённых заморских территорий Германии её колонии в Микронезии. Однако дальнейшая экспансия вошедшей во вкус завоеваний Японской Империи натолкнулась вскоре на противодействие куда более сильного противника, который явно был самураям не по зубам, – Соединённых Штатов Америки. Военно-феодальная Япония, получается, могла побеждать только более слабых соперников – и лишь при благоприятной для неё международной обстановке. Япония оказалась империалистическим хищником лишь второго порядка, не выдержавшим, в итоге, борьбы за мировое господство.
И итогом этой отчаянной для неё борьбы всё-таки стало превращение Японии в де-факто протекторат США, в страну с сильно ограниченным суверенитетом, в оккупированную территорию. Достаточно сказать, что даже действующую поныне конституцию Японии 1947 года «правили» американские юристы из оккупационной администрации! И Японии ещё повезло – ведь поначалу её планировалось, как и Германию, расчленить на зоны оккупации (в советскую зону должны были отойти Хоккайдо и север Хонсю), однако, как и в 1860-е годы, её от такого сценария спасли противоречия держав-победительниц. Был, правда, и ещё худший сценарий: в США некоторые «горячие головы» на волне всеобщей ненависти к «япошкам» призывали в наказание стерилизовать их всех, уничтожив японцев, таким образом, как нацию!
«Умиротворением» Японии по более мягким рецептам занялся генерал Дуглас Макартур, фактически ставший после войны главой японского государства. Опыт колониального управления у него был приличный: в 1930-е годы генерал Макартур, отличавшийся запредельными амбициями, заправлял всеми делами на Филиппинах, занимая пост советника у марионеточного президента Мануэля Кéсона и заслужив прозвище «Наполеон Лусона». Макартур «спустил с небес на землю» императора, вынудив его отказаться от догмата о божественной природе тэнно, провёл аграрную реформу, которая экономически подрывала позиции помещиков-самураев, а также определённые меры по искоренению в стране милитаристского духа. Одновременно американская администрация не довела до осуждения всех военных преступников и не позволила подняться в Японии левому движению – при том, что в сложившихся в результате войны условиях, при невиданных бедствиях масс, перспективы у левых сил были. Оттого господствующие классы Японии были очень благодарны генералу и успешно внушали массам представление о нём как о благодетеле японской нации.
К слову, аграрная реформа Макартура, направленная на формирование класса капиталистических фермеров («кулаков») – консервативных и лояльных к власти, подрывала не только помещичье землевладение, но и мелкокрестьянский уклад. В результате её удельный вес сельского населения Японии за короткий срок снизился с 50 до 10 %, огромные массы народа хлынули в города, создавая избыток рабочих рук для возрождавшейся и начинавшей новый подъём японской промышленности.
Можно говорить о том, что демилитаризация Японии и допущение её товаров на рынок ставших ей дружественными и союзными Соединённых Штатов – в обмен на полное политическое подчинение и лояльность! – сказались крайне благотворно на экономике Японии, став важными факторами экономического подъёма страны – с темпами, доходившими в 1960-е до 10 % в год. Однако всего этого хватило не более чем на 40 лет – после «схлопывания» «фондового пузыря» и кризиса конца 80-х – начала 90-х годов экономическое развитие Японии практически прекратилось, страна впала в жесточайший застой, конца-края которому положительно не видать. Не помогли ни долголетнее удержание Банком Японии базовой ставки на нулевом уровне, ни всякие «количественные смягчения», ни другие меры стимулирования.
За 25 лет – с 1992 по 2016 годы – среднегодовой темп прироста ВВП страны составил… 0,78 %, с начала нашего века – 0,66 %. Во время последнего мирового кризиса ВВП упал на 1,2 % в 2008 году и 6,3 % в 2009-м, причём в начале 2009 года был критический момент, когда спад производства в годовом выражении достигал чуть ли не 30 %! В 2011 году по стране ударило ещё и разрушительное цунами с аварией на АЭС «Фукусима» – новое падение составило 0,6 %. Помнится, кое-кто из называющих себя «правоверными марксистами», оспаривая разделявшийся мною тезис о том, что природное бедствие дополнительно усугубит депрессию японской экономики, – вот, этот кое-кто писал, что восстановление разрушений способно дать капиталистам толчок – подобно тому, как это произошло с восстановлением Европы при участии американцев после Второй мировой войны. Однако проблема в том, что современный капитализм уже не тот, что был во времена Гарри Трумэна и Джорджа Маршалла, и на такие «толчки» он, видимо, уже плохо способен. В 2013–16 годах рост ВВП Японии измерялся десятыми долями процента, на грани статпогрешности.
Ещё хуже обстоит дело с развитием «реального сектора», промышленности – её среднегодовой прирост с 2001 по 2016 годы равен всего 0,34 %. Промышленность Японии падала на 6,3 % в 2001 году, на целых 17 % в 2009-м, на 3,5 % в 2011 году.
Мы не будем углубляться в причины застоя японской экономики. Здесь важно констатировать то, что на рубеже 1980-х – 90-х годов завершился второй этап в истории японского капитализма – а первый её этап закончился в 1945 году. Первый этап – молодость, второй этап – зрелость, а нынешний третий этап, надо думать, – старость и медленное увядание. «Старость» – это слово надо понимать буквально, так как движение японской экономики отягощено не только чудовищным госдолгом – порядка 250 % ВВП, но и катастрофическим старением населения вследствие не менее катастрофического упадка там рождаемости. Доля лиц старше 65-ти лет уже превысила в Японии четверть от всей людской массы, тогда как в пору «чуда» в 1960-е годы она едва превышала 5 %. И исправить эту ситуацию явно невозможно.
Депрессия японской экономики – которую ещё лет тридцать назад ставили в пример всему миру, включая нас, – явно дискредитирует современный капитализм вообще – некоторые аналитики видят в картине сегодняшней Японии завтрашнюю картину всего мира. Вроде бы и уровень жизни в стране по-прежнему высок, и её технические чудеса восхищают – а вот динамики развития, увы, нет, она утрачена!
Надо полагать, правящим кругам Японии может видеться только один путь выхода из того тупика, в который заходит их нация. Он состоит в том, чтобы снова проводить энергичную и более самостоятельную империалистическую политику, участвуя в новом переделе мира в обстановке нынешнего обострения всех мировых противоречий. В общем, выход этот в том, чтобы преодолеть явное противоречие послевоенной Японии: будучи экономически передовой капиталистической страной с огромным уровнем влияния на финансовых рынках, она политически является державой «недоимпериалистической». И это, несомненно, сковывает её развитие.
Определённые тенденции милитаризации и реваншизма сегодня в Японии наблюдаются. Однако думается, самостоятельной – самостоятельной по отношению к США – Япония уже никогда не станет. Ей могут позволить не более чем стать державой «субимпериалистической», используя её как одно из орудий сдерживания Китая. При этом американцы вправду могут закрыть глаза на возрождение в «стране самураев» полноценных вооружённых сил (даже с ядерным оружием!) и былого милитаристского духа – если только, конечно, в сегодняшней стране пенсионеров и молодёжи, погружённой в виртуальный мир покемонов и анимэ, он ещё возможен.
Корни такой политики США в отношении Японии уходят, опять-таки, ещё в послевоенные годы, когда оккупанты позволили ей возродить вооружённые силы и военную промышленность (включая авиационную) вопреки первоначальной идее извести японский милитаризм подчистую. Делалось это в противовес возрастанию влияния СССР и маоистского Китая, в обстановке Корейской войны, в которой Япония сыграла важнейшую роль опорной тыловой базы вооружённых сил США.
Перемену в отношении США к Японии связывают с азиатским турне 1953 года вице-президента США Ричарда Никсона. Убедившись в ходе поездки, сколь велика на Дальнем Востоке «коммунистическая угроза», Никсон выступил тогда за принятие срочных мер по противодействию ей и укреплению союзников США. И как раз в 1954 году были воссозданы вооружённые силы Японии, замаскированные вывеской «сил самообороны». Нынешняя угроза со стороны Китая (да и КНДР – её вопрос пока рано ещё снимать с повестки дня) тоже может подвигнуть к «перемене» и оправдать её. Да вот только японская нация нынче уж не та, молодая и полная сил, а дряхлая…
Шовинизм и космополитизм в одном коктейле. Возможна ли альтернатива?
«Революция Мэйдзи» вызвала противоречивые движения и в сфере культуры и идеологии. С одной стороны, после неё страна начала приобщаться к ценностям и достижениям европейской культуры, в частности – в неё пришли столь актуальные для тогдашней Японии идеи Просвещения. В 1871 году было создано министерство культуры. Между прочим, Токийский национальный музей с богатым собранием японской живописи и скульптуры тоже открылся сразу после революции, в том же 1871 году. Япония, модернизируясь и перенимая достижения европейских народов, «европеизировалась», что объективно было в то время процессом прогрессивным.
Однако, с другой стороны, незавершённость и компромиссный характер её буржуазной революции, сохранение у власти старых феодально-аристократических элит обусловливали, напротив, укрепление консервативных и реакционных идей и традиций. Готовясь к агрессивным войнам, правящие круги насаждали идеологию шовинизма, презрение к другим народам, которое, надо заметить, имеет в японском менталитете глубокие и прочные корни. Религия японцев – синтоизм – утверждает богоизбранность этого народа: одни только японцы созданы богами, в частности – императорский род происходит от солнечной богини Аматерасу (один из титулов тэнно: «Сын Солнца»). Даже намного более развитые, продвинутые европейцы, у которых японцы учились, долго воспринимались последними как «варвары».
Синтоизм использовался властью для возбуждения настроений милитаризма, поддержания воинственного и фанатичного «самурайского духа». Ею был взят курс на возрождение т. н. «духа Ямато» – так называлось древнейшее полулегендарное государство предков японцев, существовавшее в первые столетия нашей эры. Стало быть, культурная модернизация и космополитизм противоречивым внешне образом сочетались с национализмом, шовинизмом и тягой к «благородной седой старине».
Японцы (самоназвание – «нихондзин») отнюдь не являются автохтонными жителями Японских островов: они, предположительно выходцы из Юго-Восточной Азии, начали заселять архипелаг незадолго до начала нашей эры, образовав к VII столетию ядро своей государственности в юго-западной части нынешней страны, по берегам Внутреннего Японского моря. До них Хонсю и Хоккайдо населяли айны – которые, кроме того, обитали на Курильских островах, на юге Сахалина и Камчатки. По внешности представители этого своеобразного народа разительно отличаются от японцев – айны имеют ярко выраженные австралоидные черты лица, мужчины их отличаются буйной растительностью на теле, носят пышные, окладистые бороды.
В результате длительных жестоких войн пришельцы-японцы почти полностью истребили и ассимилировали айнов: тех осталось всего-навсего 20 тыс. чел., и живут они сегодня исключительно на северном острове Хоккайдо. У айнов, кстати, японцы позаимствовали лук со стрелами и некоторые элементы религиозных верований.
Японцы – моноэтническая нация. Нацменьшинств в стране очень мало – около 1 %. Что интересно, третье место среди них, после корейцев и китайцев, занимают бразильцы (не менее 200 тыс. чел.); за сборную Японии по футболу играло немало натурализованных бразильцев. Такая ситуация «отзеркаливает» наличие крупных японских диаспор в Латинской Америке: в той же Бразилии, в Парагвае, в Перу (бывший президент страны Альберто Фухимори – этнический японец), на Кубе.
Но нужно принять во внимание ещё то обстоятельство, что жители островов Рюкю (прежде всего – крупнейшего из них, Окинавы) по внешнему виду, по своему языку и культуре значительно отличаются от японцев. Это обусловлено тем, что острова Рюкю долгое время развивались политически обособленно от Японии.
«Самурайский дух», дух фанатизма, во всей красе проявившийся в годы Второй мировой войны, ярко характеризует всем известный древний самурайский обычай: храня верность сюзерену, совершить ритуальное самоубийство – сеппуку, или харакири (от слов «хара» – живот и «кири» – резать). Предварительно, кстати, полагалось написать предсмертное стихотворение. Харакири рассматривалось как подвиг, и семья совершившего его самурая пользовалась привилегиями, наследники его получали отличные шансы продвинуться по карьерной лестнице. Правда, надо заметить, что в середине XVII века, после завершения ожесточённых междоусобных войн, изрядно истребивших феодальный класс, был принят закон, запрещавший самураям совершать групповое самоубийство. Здесь можно провести параллель с европейскими законами, по тому же самому мотиву запрещавшими дуэли дворян.
Гораздо менее известен другой изуверский самурайский обычай – кимо-тори («кимо» значит «печень»). У древних японцев было такое поверье, что храбрость человека содержится в его печени. И чтобы присвоить себе храбрость свежеубитого врага, самураю надлежало съесть его сырую печёнку. Был даже разработан особый удар длинным мечом – кэса-гири («монашеский плащ»), с разрубанием туловища по диагонали от левого плеча до правого бока. Отмечены случаи поедания печени фанатичными самураями и во время Второй мировой войны. Стоит ли поражаться, вообще, тогдашним зверствам японской военщины в Китае, когда, скажем, во время Нанкинской резни солдаты вспарывали штыками животы беременным женщинам?
Одним из самых первых решений новой, пришедшей в результате «революции Мэйдзи» власти было объявление в 1868 году синтоизма государственной религией – и он, кроме того, был чётко отграничен от буддизма, который в середине первого тысячелетия был завезён из Китая и Кореи, и с ним синтоизм столетиями был очень тесно переплетён. Разные религии играли в истории Японии различную роль.
Крайне националистический синтоизм использовался для идеологического обоснования объединения страны, а затем и возвращения власти императору. В середине XVII века правитель княжества Мито Мицукуни Токугава – внук Иэясу Токугава, основателя сёгуната – с группой учёных написал капитальный труд по истории Японии, обвинявший сёгунов в узурпации власти и косвенно призывавший к восстановлению власти императора. В этом произведении пропагандировался в качестве «национальной религии» именно синтоизм, обожествляющий тэнно.
Напротив, в период движения за объединение Японии буддизм поддерживал сепаратизм князей. Оттого Нобунага Ода вёл свою борьбу за объединение и против буддистских монастырей тоже. В 1571 году он взял штурмом и сжёг крупнейший из них. Буддистские храмы в своих владениях разрушал также и Мицукуни Токугава.
Христианство, завезённое европейскими миссионерами (самый известный из них – иезуит святой Франциск Ксаверий), не только выступало явным инструментом «тлетворного влияния Запада», с которым решительно боролись сёгуны Токугава. Христиане шли в первых рядах крестьянских восстаний, придавая им религиозное обоснование, «религиозные знамёна». В 1637–38 годах близ Нагасаки вспыхнуло мощное Симабарское восстание, которое так иногда и называют: «восстание японских христиан». Показательно, однако, что на помощь феодалам тогда пришли христиане-голландцы, обстреливавшие со своих кораблей главный опорный пункт повстанцев. Так или иначе, христиане подвергались жесточайшим преследованиям, был издан драконовский закон, по которому исповедование христианства каралось смертной казнью. Этот закон отменили только после «революции Мэйдзи» – под давлением европейских держав. А после Второй мировой войны для проникновения этой религии были открыты настежь двери: генерал Макартур, стремясь задавить синтоизм, насадив вместо него христианские ценности, завозил миллионы библий.
Существеннее то, что американцы навязывали побеждённому противнику свою убогую массовую культуру: кинематограф, «Кока-Колу» и всё прочее. Семена западной поп-культуры, попав в почву японского традиционализма, дали весьма своеобразные всходы. Японская поп-культура зачастую проявляется в совершенно уродливых формах, в виде откровенной безвкусицы и китча, во всех этих анимэ, покемонах и тому подобной хрени, в вульгарных нарядах и вызывающе окрашенных волосах японских школьниц. Одновременно там распространились синкретические культы, секты, говорящие о скором конце света и проникнутые духом экстремизма (приснопамятная «Аум Синрикё»), – и всё это, несомненно, отражает атмосферу экономического застоя, понимание отсутствия перспектив развития общества.
Жёсткое разрушение в ходе послевоенных реформ крестьянского уклада вкупе с насильственной «вестернизацией» и «американизацией» общества обернулись в Японии быстрым разрушением традиционных семейных отношений и ценностей, упадком рождаемости. В 1960-е годы она ещё была близка к 20 новорождённым на 1000 жит.; сейчас же рождаемость едва превышает 8 чел. на 1000 населения – она в этой стране одна из самых низких в мире. Более того, социологи отмечают, что всё больше юношей и девушек одиноки и даже не пытаются искать себе пару, что молодые мужчины всё чаще предпочитают реальному сексу секс компьютерный, виртуальный и что, вообще, на смену созидательной, кипучей энергии «альфа-самцов» периода послевоенного подъёма пришли апатия, отсутствие мотивации в жизни. Да уж, какой там нынче «самурайский дух»?! В правительственных кругах обсуждают возможность поднятия рождаемости нации путём изменения налоговой политики и материальных мер стимулирования деторождения, однако очевидно, что такими косметическими реформами ничего изменить уже нельзя – а необходимо целиком, кардинально менять экономический курс и само общественное устройство.
Левые идеи и движения тоже имеют в Японии давние и прочные традиции – несмотря на то, что их распространению не способствовали объективные условия, сложившиеся в обществе после «революции Мэйдзи», несмотря на и наперекор жесточайшим репрессиям и насаждению в стране шовинистического угара.
Первое выступление японского пролетариата датируется аккурат 1869 годом, когда на борьбу поднялись горняки одного из рудников. В 1880-е годы возникли первые в стране профсоюзы, состоялись забастовки ткачих и строителей. В те же годы были созданы и первые социалистические организации – идеи социализма шли в Японию из Европы вместе со всеми остальными идейно-культурными веяниями.
Коммунистическая партия Японии была основана в 1922 году. Сегодня она, насчитывая порядка 300–500 тыс. членов, – одна из крупнейших в мире, не считая правящих компартий в Китае, Вьетнаме и КНДР. КПЯ – одна из старейших партий в стране, с немалым авторитетом. Легализовавшись после войны, коммунисты на выборах 1949 года набрали 10 % голосов – после чего сразу же были запрещены в обстановке Корейской войны. Новый подъём партии начался в 1960-е годы. Тогда, между прочим, в Японии вышло уже 4-е издание ПСС В. И. Ленина в 40-ка томах!
В 70-х – 80-х годах коммунисты стабильно были четвёртой партией в стране, получая на выборах порядка 10 % – несмотря на сильную конкуренцию со стороны Социалистической партии, считавшейся одной из наиболее левых в Социнтерне. И после крушения СССР партия сохранила свои позиции; более того, в 1996 году она даже установила свой рекорд – 13 % голосов на выборах в парламент. Достаточно высокие результаты Компартия получает и в последние годы (2014 год – 11,4 %).
Принципиальной является позиция КПЯ в вопросе о сохранении мирного характера японского государства и о выводе с японской земли войск США. Борьба за это может стать решающим фактором в определении путей развития Японии.