Очерк о жизни и борьбе Гракха Бабёфа
В газетах писали о страшных заговорщиках, которые заслуживают смерти. Это не люди, это чудовища. Им чуждо все, чем живут граждане Парижа и всей Франции. Они противники собственности, порядка, семьи, чести, всех человеческих чувств. Они хотели денег и славы только для себя, эти хитрые, жадные, бессердечные существа. Вслед за газетами устрашающие истории повторяли на бульварах, в лавках, винных погребках, в клубах.
27 мая 1797 года нож гильотины обезглавил двух из этих злодеев, которым чуждо все человеческое. Лавочники вздохнули с облегчением.
А накануне, незадолго до смерти, когда в узком тюремном окне чернело майское ночное небо, один из приговоренных к смерти писал письмо. Может быть, это был предсмертный крик озлобленного заговорщика, призывавшего отравить Сену и взорвать Париж? Или возглас отчаяния? Или призыв к кровавой мести? Письмо сохранилось, вот оно.
«Добрый вечер, друзья мои, – писал он жене и детям. – Я готов к тому, чтобы погрузиться в вечную ночь.
Я легче перенес бы смерть во имя отчизны, прощаясь навеки с семьей, с детьми, с любимой женой, если бы я не видел в конечном итоге гибели свободы. Не думайте, что я сожалею о том, что пожертвовал собой во имя самого прекрасного дела.
…Прощайте. Меня связывает с землей лишь тонкая нить, которая завтра оборвется… Приятно, по крайней мере, умирать с такой чистой совестью, как у меня… Прощайте навеки…»
Так писал главный из «злодеев», его звали Гракх Бабеф. Писал с мужественным спокойствием уверенного в своей правоте человека и с глубоко спрятанной горечью уходящего из жизни. Впоследствии один из его друзей составил список великих людей всей человеческой истории. Тут были и полулегендарный царь Крита Минос, и мыслители древности: Пифагор, Сократ, Платон, и древнеримские борцы за права простых земледельцев – братья Гракхи, и славный автор «Утопии» Томас Мор, и французские просветители Руссо и Мабли, вожди и трибуны великой революции – Сен-Жюст и Робеспьер.
Как же попал в этот перечень славных имен вчерашний землемер и служащий поземельного архива в Руа?
Казалось, что могло быть спокойнее и незаметнее этой должности: перебирать старые акты и договоры, обмерять земельные участки, устанавливать границы между ними, вчитываться в документы об аренде, в крестьянские жалобы и просьбы. Куда уж тут незаметному архивному служащему до философа Сократа, лорда-канцлера Мора и Максимилиана Робеспьера, грозы аристократов! Да и образование скромный землемер получил сам, просиживая ночи над книгами. Ему, внуку крестьян и сыну бедных родителей, нужно было идти работать после нескольких классов начальной школы. Дни шли за днями, сменялись годы, молодой архивариус перебирал бумаги или брел по осенней грязи, в десятый раз проверяя границы полей. И снова вчитывался в бумаги, заполнявшие все шкафы и столы.
Жалобы, прошения крестьян, ограбленных дворянами. В каждой – обман, преступление, слезы и бессильная ярость. А главное – несправедливость.
Казалось, в их шелесте слышны человеческие голоса. Протяжные, однотонные голоса – не крик и не слезы, а сдержанный рассказ о страшной жизни целых крестьянских поколений. Долгая однообразная, отупляющая жизнь на земле, где каждый комок и бугорок не просто знаком, но перетроган руками, взрыхлен старым плугом, прополот и убран. Однако земля не своя, половину урожая – сборщику податей. В любую минуту помещик или его сын могут отрезать, а то и отобрать землю, затоптать посев.
Тысячи и тысячи людей, веками приросших к земле, неотделимых от нее, лишены собственной земли.
Это и есть та несправедливость, которую нельзя терпеть, зная о которой нельзя спокойно жить на свете. Многие, правда, жили и не задумывались над этим, но Франсуа Ноэль так жить не мог. Франсуа Ноэль – именно таково настоящее имя молчаливого и сдержанного землемера и архивиста из Руа. Впоследствии он станет именоваться Гракхом.
Тому была причина. Все вечера Франсуа сидел за книгами. Одна из любимых – «Сравнительные жизнеописания» греческого историка Плутарха. Почти две тысячи лет прошло со времени событий, которые неторопливо и подробно описаны Плутархом. Но для Франсуа некоторые из «знаменитых римлян» – как живые. И не просто как живые – друзья, каждый шаг которых понятен, будто сделан им самим.
Из далекой римской старины братья Тиберий и Гай Гракхи протягивали руки Франсуа Ноэлю.
Тиберий первым возвысил голос против разорения земледельцев-крестьян – главной силы римского войска. Они сражались за морем у стен Карфагена или в горах Малой Азии, а в это время разбогатевшие римские граждане захватывали их земли. Вчерашний солдат и труженик оказывался разоренным, нищим попрошайкой. Тиберий обличал эту несправедливость: «Они сражаются и умирают за чужую роскошь, чужое богатство. Их называют владыками мира, а они не имеют даже клочка земли». Много раз возвращался Франсуа к этой фразе, запомнил ее. Он даже поймал себя на том, что слышал ее где-то раньше. На самом деле она просто совпала с его мыслями. Не торопясь, перелистывал страницы Плутарха. Дальше. Дальше.
…Тиберий, а затем и его младший брат Гай призывали к справедливости. Они требовали, чтобы земли, незаконно захваченные богатыми землевладельцами, были возвращены государству. Чтобы каждый гражданин мог получить надел земли. Чтобы не было безземельных крестьян. Гракхи боролись за равенство.
Братья Гракхи погибли в неравной борьбе.
Народ молчал, он не вступился за них. Он был запуган, разобщен, не знал всей правды о людях, отдавших жизнь за справедливость. Неужели такова участь всех, кто выступал за интересы народа?
Ноэль Франсуа много передумал, читая Плутарха. Подвиг Гракхов поразил его. Ведь прошло две тысячи лет, а остались те же патриции и плебеи, богачи и нищие, тот же грабеж и несправедливость. Дыхание перехватывало от ярости, когда думал об этом. Он не знал и не мог знать, что через несколько лет он пойдет до конца по дороге братьев Гракхов. А пока он сам стал называться именем любимых героев – Гракхом. Гракхом Бабефом.
В год, когда началась революция, ему уже было двадцать девять лет – переломный возраст от молодости к зрелости. Годы, прошедшие в Руа, казались подготовкой к чему-то большому и главному, что он должен был совершить в жизни. Бабеф был цельным человеком – он не суетился, не разменивал свои силы попусту, он долго обдумывал, прежде чем решиться на что-то, но, решив, шел до конца. От веры своей не отказывался и этой вере подчинял других людей.
Бабеф написал свою первую книгу, в которой наконец высказал то, о чем думал годами в архиве и над Плутархом, и над Руссо.
Началась великая революция. Франсуа в провинции, далеко от Парижа. Он не штурмовал Бастилию и не присуждал короля к смерти. Он рядовой ее участник и честно делает все, что должен делать честный человек в годы, когда решается судьба народа. Но рядовой участник революции не бессловесный винтик, у него есть своя оценка событий. Франсуа далеко не все одобрял. Он осуждал крайности якобинского террора. Он считал, что не все сделано, чтобы люди жили лучше.
Однако люди, свергнувшие якобинцев и казнившие честнейших Робеспьера и Сен-Жюста, напрасно рассчитывали на поддержку Франсуа Ноэля – Гракха Бабефа, приехавшего в Париж и уже известного своей книжкой и своим умом. Свои мысли он не считал нужным скрывать. Пренебрегая опасностью, он стремится любыми средствами говорить горькую правду. Уже давно подмечено, что великая цель рождает великую энергию. За три года жизни в Париже Бабеф развил этакую энергию, что она заряжала сотни людей вокруг и уже после его гибели как бы волнами передавалась от поколения к поколению. У него был особый дар видеть неправду и несправедливость. Бабеф резко и откровенно клеймит новых хозяев страны, печатая статьи в собственном «Журнале свободы печати». Ему ненавистны были самодовольные и разжиревшие спекулянты и лавочники. Использовав борьбу народа, его ярость и ненависть, его кровь, пролитую за республику, они одержали победу. Так бывало не раз в истории.
Уже давно подмечено, что великая цель рождает великую энергию. За три года жизни в Париже Бабеф развил этакую энергию, что она заряжала сотни людей вокруг и уже после его гибели как бы волнами передавалась от поколения к поколению. У него был особый дар видеть неправду и несправедливость.
Дороговизна, бесправие парижских низов, бесстыдная роскошь торговцев – он не мог молчать, видя все это. И не молчал.
В феврале 1795 года жандармы арестовали гражданина Гракха Бабефа, а в марте препроводили в тюрьму города Аррас. В тюремной камере напряженно бьется мысль человека, которому осталось жить совсем недолго. Он не знает этого, но и не думает о себе. Он знает одно: мир должен быть изменен. Справедливость должна торжествовать. Долгими тюремными ночами он работает над «Манифестом плебеев», в котором выразил свои планы и идеи. И когда в октябре пасть тюремных ворот приоткрылась и выпустила Гракха на улицу Парижа, ставшего родным, он уже знал, что делать. Сжатая пружина начала распрямляться.
Великие дела не делают в одиночку. В эти осенние дни встретились жизненные пути таких совершенно разных людей, как Бабеф и Буонарроти. Филиппо Буонарроти, которого миновал нож гильотины, пронес сквозь годы тюремной тьмы и ссылки память о Гракхе Бабефе, о его великом подвиге, о первом коммунистическом заговоре равных и справедливых.
Граф Буонарроти, знатного итальянского дворянского рода, учился не на медные деньги, как безвестный плебей Франсуа Ноэль. Он получил блестящее домашнее воспитание и образование и окончил Падуанский университет. Но происхождение, богатство и наука не заслонили от Буонарроти жизни и, главное, не подавили живого человеческого чувства справедливости.
Когда началась революция, итальянский граф становится французским революционером, на острове Корсика он борется против местных властителей. Комиссар якобинского Конвента Буонарроти конфискует поместья аристократов, и такая решимость была в его действиях, и такой огонь в глазах, будто бы в его роду не поколения просвещенных дворян, а длинная и безрадостная цепочка согнутых, бесправных земледельцев.
…В одну из ночей, когда было особенно ветрено и штормовое море било в каменистый корсиканский берег, к хозяйке дома, где он временно остановился, приехал сын. В верхних комнатах было холодно, и молодые люди улеглись на одну широкую, старинную, под альковом, постель. Комиссар Конвента и офицер революционной армии. Буонарроти и Бонапарт, тогда еще простой артиллерист, будущий коммунист-конспиратор и будущий император Франции. Никто не знает, о чем они говорили в ту штормовую ночь.
Через несколько лет один сидел в сырой тюремной камере, а затем в ссылке на пустынном острове. Другой всходил на императорский трон и будто бы забыл об одиноком узнике, а когда вспомнил, оставил все без изменений. Но где-то в глубине души все время помнил о нем. Впоследствии, уже в ссылке, Наполеон писал о Буонарроти, друге Бабефа: «Это был поразительно талантливый человек, потомок Микеланджело. Итальянский поэт – как Ариосто, писал по-французски лучше меня, рисовал, как Давид, играл на пианино».
Наполеон был скуп и сдержан на похвалу, но и он не мог сказать иначе о ближайшем друге Гракха Бабефа, «злодее», покушавшемся на основы общества.
Таков был Филиппо Буонарроти до встречи с Гракхом и остался таким всю жизнь. Всего один год из семидесяти шести Буонарроти был вместе с Гракхом Бабефом, но этот год был вершиной долгой его жизни.
…Едва покинув тюремные стены, Гракх вновь издает свою газету «Трибун народа», рискуя вернуться туда, откуда вышел. Он публикует выстраданный годами «Манифест плебеев» – первый манифест коммунистов. Изложив программу действий, Бабеф пишет на последней странице: «Народ! Пробудись, выйди из своего оцепенения. Пусть это произведение станет сигналом, станет молнией, которая оживит, возродит всех. Пусть народ узнает подлинную идею равенства. Пусть будут низвергнуты все эти старые варварские учреждения… Пусть будет нам видна цель общества, пусть будет видно общее благоденствие».
Казалось, это не маленький газетный листок, набранный мелким шрифтом, где буквам тесно, а громадный огненный призыв, сверкающий над крышами Парижа. Но это не просто идея уравнительного распределения земли, а целая система равенства, план будущего общества. Чтобы это общество утвердить реально, Бабеф и его друзья создают тайную организацию и готовят восстание.
«Народ, пробудись!» Куда же звали народ Бабеф и его друзья – Буонарроти, Дарте, Жермен, участники «заговора равных»?
«Все люди имеют равное право на счастье. Мы претендуем на то, – писал Бабеф, – чтобы жить и умереть равными, подобно тому как родились ими. Этому мешает неравенство, порожденное частной собственностью. Поэтому общество должно быть перестроено до основания».
Но как?
Никогда ни одна идея не рождается внезапно, подобно мифической богине Афродите, родившейся из пены морской. Новые идеи и планы порождаются потребностями современной жизни, но они всегда продолжают прежние идеи и планы.
Так было и с Бабефом.
Его идеи равенства, общей собственности, обязательности труда, его ненависть к тунеядцам – все это было порождено глухим и смутным недовольством парижских низов – пролетариев, всей бедноты. Ведь эти люди, без страха и без оглядки защищая революцию, шли на штыки королевской гвардии, под пули и шрапнель австрийских войск. Уже казнен король, на фонари Парижа вздернуты аристократы, без остановки стучит гильотина, тысячи горячих речей произнесены в стенах Конвента и якобинского клуба. Однако пролетариям, именно пролетариям, не стало легче жить. Закон запрещает стачки, другой закон заморозил заработную плату, а цены ползут все выше и выше. И главное – появились новые хозяева – из вчерашних торговцев и мастеров, управляющих и чиновников. Нет, это не дворяне в пудреных париках, образованные и непрактичные. Это нувориши, то есть новые богачи, выскочки. У них волчий аппетит и мертвая хватка. Пока народ воевал, они воровали. Нажившись, они стали беззастенчивее, чем прежние господа. И ненависть к ним, глухая и грозная, нарастала. Революция совершилась, нет короля и дворян, но еще богаче витрины с шелками и кружевами, еще ослепительнее, чем у графинь, сверкают драгоценности на пальцах и шеях торговок. А в рабочих предместьях – покосившиеся дома, очереди за хлебом, худые женщины подбирают старые дощечки: дров нет.
Голосом и совестью этих людей стал Гракх Бабеф.
Все, что он читал, все, что он слышал, все, что накопила мятежная и мечтавшая Франция за восемнадцатый век, – воплотилось в статьях газеты «Трибун народа», в такие сочинения Бабефа, как «Манифест плебеев», «Акт восстания», в проекты декретов, в речи «Общества Пантеона» (так назывался клуб сторонников Бабефа и участников «заговора равных», расположенный близ Пантеона).
До Бабефа и Буонарроти в пересказах и рукописях дошли смелые идеи людей, имена которых были мало кому известны. Эти идеи они не только усвоили, но и дополнили и развили, а главное – попытались первыми воплотить в жизнь. Во время революции было решено прах одного из этих смелых мыслителей – Мабли – с честью перенести в Пантеон. Габриэль Боно де Мабли, сын дворянина, выученик иезуитского коллежа, аббат и чиновник министерства иностранных дел, был коммунистом. Скептически относясь к своему прославленному веку, Мабли считал, что золотой век, век человеческого счастья, был позади. Основа этого счастья – коммунистический строй, общность имуществ.
Далеко видел аббат Мабли. Он признал право народа вести войну против власти, если она допускает насилие. А насилие неизбежно, раз богатые, стремясь удержать свое богатство, поддерживают несправедливый строй.
Бабеф и Буонарроти не только слышали пересказы коммунистических идей, они читали книги, в которых такие идеи были изложены: поэму «Базилиада», трактат «Кодекс природы». Автор на обложке не был обозначен. Впоследствии говорили, что им был некто Морелли, но ни полного имени, ни лица его, ни обстоятельств жизни никто не знал. Быть может, это был монах из какого-либо бенедиктинского или доминиканского монастыря, быть может, чиновник из министерства иностранных или внутренних дел, а может быть, дворянин, живший в поместье где-нибудь в пикардийских лесах или в каменистой Бретани. Во всяком случае, это был очень образованный человек, и главное, он умел думать и мечтать.
Это большой дар – не только видеть несовершенство теперешней жизни, но и стремиться увидеть будущее. Морелли – если его звали так – обладал этим даром.
Он восставал против неравенства и частной собственности.
В заключительной части «Кодекса» Морелли нарисовал картину будущего – ею особенно зачитывались Бабеф и Буонарроти.
Основой будущего строя, по его мнению, явится общественная собственность. Распределение тоже будет общественным. Раз и навсегда люди покончат с таким противоестественным порядком, когда у одних погреба доверху заполнены запасами пищи, а другие мечтают о куске хлеба или ломтике мяса.
Все должно распределяться на площадях и в общественных магазинах. Согласно священным законам, писал Морелли, ничто не будет ни продаваться, ни обмениваться. Кому нужны хлеб или зелень, овощи или фрукты, пойдет за ними на площадь, куда эти вещи принесут люди, работавшие на поле. А те, в свою очередь, будут брать изделия ремесла. Но никто не станет жадничать, создавать запасы.
Бабеф и Буонарроти знали на память заключительную часть «Кодекса природы». Они много раз вспоминали этого неизвестного человека, в одиночку шедшего со своим слабым, незащищенным огоньком свечи сквозь темный-темный лес.
Но за ним шли другие.
Они много слышали и о другом одиночке – Жане Мелье.
Сельский священник Мелье всю жизнь прожил среди крестьян и исправно выполнял несложные свои обязанности. Но после смерти его была найдена рукопись, которую, как говорили, даже очень смелые люди решались читать лишь в одиночку, да и то при запертых дверях. В своем завещании Мелье прямо без всяких оговорок требовал – не просил, не уговаривал, а именно требовал, призывал, заклинал: уничтожьте частную собственность, примените силу, чтобы отобрать земли и поместья у владельцев.
Уничтожьте тиранию и деспотизм, разгромите дворцы, отстраните королей и императоров от власти, разгоните жадную и жестокую толпу чиновников, этих пиявок, сосущих кровь народа. Примените силу, если нужно.
Уничтожьте религию, разгоните столь же жадную и жестокую толпу священников и монахов. Если не будет этих трех зол, люди станут счастливыми.
Программа Мелье – крайняя степень отрицания несправедливости. Все передовые люди Франции в восемнадцатом веке учились у него: и Морелли, и Дешан, и барон Гольбах. Однако никто не произносил его имени. И лишь во времена якобинской диктатуры, когда решили установить статуи самым достойным, то первым было названо имя Мелье – «благородного, бесстрашного, беспримерного Жана Мелье».
Но настоящими наследниками мятежного священника – коммунистами – были Бабеф и его друзья.
Именно они сумели сплавить воедино ярость Мелье, мечты Морелли, разум Мабли.
И уже не просто мечтатели-одиночки выступили во имя справедливости, а революционеры.
Бабеф и его друзья сделали самый первый шаг к революции трудящихся классов. Впервые поставили своей целью организовать борьбу трудовых людей, направить ее на захват государственной власти.
В одиночку драться за справедливость нельзя. Вся история – в этом Бабеф был убежден – была непрерывной борьбой одной части людей против другой. Плебеев против патрициев. Бедных против богатых.
Бабеф был убежден, что нужна, необходима еще одна, самая последняя революция, чтобы полностью и навсегда покончить с нищетой. И всем, кто упрекал его в разжигании страстей, в угрозе спокойствию, он с гневом отвечал: «Если я не могу купить хлеба, дров, одежды – я думаю о причинах бедствий». Но когда человек доведет эту думу до конца, он приходит к выводу: надо действовать, а не ждать. «Мы хотим действительного равенства или смерти – вот чего нам надо», – говорилось в «Манифесте равных». Только так, без компромиссов.
Бабеф первым попытался ответить на вопрос: что же должны делать люди на следующий день после завоевания власти?
Народ должен захватить государственную казну – банк, почту, дома министров, магазины. Все должно быть гласным, все делается открыто. Все богатства – на площадь, на улицу, под контроль и охрану народа. Хлеб должен раздаваться всем бесплатно; вещи, заложенные в ломбарде, – возвращены владельцам. Жители лачуг, подвалов и мансард – вселены в дома богачей. Вся мебель, оставшаяся в этих домах, – распределена по справедливости. Все имущество врагов революции, все необработанные земли берет под свой контроль новая власть. Это должна быть твердая власть. Бабеф и Буонарроти не строили иллюзий, будто все обойдется мирно, тихо, по-хорошему. Так не бывает в истории. Добровольно ни власти, ни имущества богатые не отдадут. Нужна сила. «Железной рукой – подавить всех противников», – писал Бабеф. В особенности тех, кто сопротивлялся народу, кто пытается обманывать народ, расхищать его собственность. А для этого необходима твердая власть – диктатура народа. Она нужна и для учета всего населения и его потребностей, распределения людей на работу, обмена с другими странами. Местная власть полностью подчиняется центральной.
И Бабеф не только писал об этой власти, он готовился ее создать. Для этого и сложился «заговор равных».
Новое общество, которое таким образом постепенно утвердится, станет, прежде всего, обществом равных.
Это равенство собственности – все принадлежит всем.
Это равенство труда. Как говорилось в документах – «общий для всех труд, общее пользование его плодами». Уклонение от труда – преступление. Причем обязателен физический труд. Другие его виды выполняются добровольно, по свободному выбору.
Это равенство в распределении. Общество гарантирует, что каждый трудящийся будет обеспечен необходимым. У каждого будут хлеб, масло, белье, дрова, крыша над головой – «умеренный и скромный достаток». Никто не будет выделяться своим богатством. Одинаковые права и одинаковые возможности для всех.
…Конечно, с вышки времени многое кажется наивным и односторонним. И равные потребности людей, строгая регламентация этих потребностей, и сельскохозяйственный и ремесленный труд, который постепенно станет главным, и села, которые придут на смену городам, и строгая, почти монастырская простота быта.
И все же главное не в этом. Бабеф и его друзья заглянули на века вперед. Впоследствии Карл Маркс, оценивая подвиг Бабефа, писал, что революционное движение, хотя и «потерпело на время поражение вместе с заговором Бабефа… породило коммунистическую идею, которая после революции 1830 г. снова введена была во Франции другом Бабефа, Буонарроти. Эта идея, при последовательной ее разработке, есть идея нового мирового порядка».
Человек, проложивший путь этой идее, доживает последние часы. Ему 37 лет. Так уж случалось в истории, что в 37 лет умирали многие из тех, кто пролагал новые пути: и Рафаэль, и Байрон, и Пушкин, и Белинский.
И хотя жить осталось совсем немного, в письме из тюрьмы нет ни жалоб, ни сожалений. Он волнуется, как жена с детьми доберется до дому. Он советует ей воспитывать ребят с большой мягкостью. «Я не видел иного способа, – пишет он, – сделать вас счастливыми, как путем всеобщего благополучия. Я умираю также ради вас». И в последние часы он сохранил эту благородную веру в справедливость и равенство.
Таким был организатор «заговора равных», одного из ручейков Великого Заговора Справедливых.
«Заговор справедливых. Очерки»