К столетию со дня рождения А.И. Солженицына
К двадцатилетию президентства В.В. Путина
Недавно два глубоко уважаемых мной, широко известных человека один за другим в номерах газет, посвящённых Столетию Великой Октябрьской революции попутно высказали суждение о писателе А.И.Солженицыне.
Первый из них не так давно мне сказал: «Зачем так много писать о нём? Не стоит он такого внимания!».
Но вот, однако, и сам написал. Спасибо. Да и как молчать, если Указ о праздновании юбилея этого монстра в декабре 2018 года президент подписал ещё в июне 2014 года. За пятилетку без малого! Ничего подобного не было ни к столетним, ни к двухсотлетним юбилеям Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, Чехова... Как не было и того, чтобы в Комиссии по юбилею — ни одного писателя, а всё больше чиновники, губернаторы и дамы, приятные во всех отношениях... Но не в этом дело.
Первым из названных мной авторов был известный всей стране учёный, Ленинский лауреат, депутат Думы Ж.И. Алфёров. В интереснейшей, духоподъёмной статье «Социализм вернётся», напечатанной в «Советской России» 2 ноября, он писал: «Я думаю, что сегодня мы можем дать совершенно другую оценку, чем та, что давалась непосредственно в те времена (в 90-е годы после контрреволюции — В.Б.) не только таким квазиреформаторам и врагам советской власти, как Е.Гайдар и А.Б. Чубайс, мы можем дать совершенно другую оценку нашей интеллигенции того времени, в том числе и таким людям, как А.Д. Сахаров и А.И. Солженицын, преуспевшим в своём творчестве людям, пользовавшимся в то время широкой популярностью не только среди интеллигенции».
Не совсем ясно, дорогой Жорес Иванович, кого именно Вы имеете в виду, когда говорите, что «мы давали в те времена оценку», как ясно из контекста, положительную оценку антисоветчикам Гайдару, Чубайсу и их преуспевшим собратьям.
Позволю себе заметить, что именно «в те времена» мы, многие советским люди, не ждали «сегодня», т.е. подходящего момента, а именно тогда давали достойную оценку не только названным выше хлыщам, но и многим другим врагам Советской власти, начиная с Горбачёва, Ельцина и Яковлева, не говоря уж о таких, как Собчак или Новодворская.
Это делал Союз писателей России во главе с Юрием Бондаревым, который не только публично отверг орден, который хотел навесить ему Ельцин, но с трибуны всесоюзной партийной конференции прямо на всю страну заявил, что перестройка затеяна безответственно, бездумно, авантюрно и неизвестно, где и как приземлится взмывший в небо её самолёт. Писателям Москвы пришлось в прямом смысле отбивать атаку на своё здание, что на Комсомольском проспекте.
Смело, решительно, настойчиво давали беспощадную «оценку» врагам народа и многие газеты, например, «Советская Россия» В.Чикина, «День» А.Проханова, «Правда» Г.Селезнёва. И все их власть закрывала, а редактор первой, как самой популярной, имел веские основания ждать ареста; редактор второй, к которому в кабинет нагрянули автоматчики, вынужден был чуть ни со всей редколлегией бежать из Москвы и скрываться.
Можно ещё вспомнить хотя бы героическое выступление 17 декабря 1990 года (вон ещё когда!) на Четвёртом съезде Народных депутатов прекрасной чеченки Сажи Умалатовой. В лицо сидевшему в президиуме Меченому она бросила: «Руководить страной вы не имеете морального права. Всё, что могли, вы совершили: развалили страну, столкнули народы, великую державу пустили по миру с протянутой рукой... Страну захлестнула безнравственность, злость, преступность... Страна гибнет... Вы должны уйти ради мира и покоя нашей многострадальной родины.» Закончила Сажи конкретно: «Прошу внести первым пунктом в повестку дня Съезда вопрос о недоверии к Горбачёву с тайным голосованием по нему». И сошла с трибуны при полном молчании огромного зала.
А председатель Президиума Анатолий Лукьянов, который вёл заседание, «наш Дэн Сяопин», как однажды назвал его тов. Зюганов, сумел ловко поставить вопрос на открытое поимённое голосование. И открыто поддержать Умалатову решились только 426 депутатов из 2250-ти. Благодаря мудрости тов. Дэн вопрос был провален. А уже тогда мы могли бы свергнуть предателя и судить.
В последний день съезда депутат Сухов Леонид Иванович сказал с трибуны: «Умалатовой, товарищи, надо гордиться. Очень трудно было ей сказать то, что мы услышали, но иначе это перестало бы быть правдой. У неё всем нам надо учиться». Между прочим, Умалатова была бригадиром машиностроительного завода в Грозном, а Сухов — шофёром из Харькова. Где он теперь, простая душа, не умеющая жить без правды?.. И ни у них, работяг, ни у нас, газетчиков, советских интеллигентов, Солженицын и Сахаров никакой «широкой популярностью» не пользовались. Были всего лишь отдельные случаи узкой популярности.
Конечно, занятый большой, напряжённой и плодотворной научной работой, Вы, Жорес Иванович, могли что-то из этого не знать, что-то забыть, но это было, было, было...
А ещё раньше Умалатовой, 14 декабря 1990 года резкая критика в адрес Меченого раздалась в стенах театра Советской армии с высокой трибуны Седьмого съезде писателей России*. Такая резкая, что Юрий Бондарев, на груди которого две медали «За отвагу», не решился дать это выступление в стенографическом отчёте. А выступление Светланы Горячёвой против Ельцина!..
Если ещё коснуться «широкой популярности» Сахарова и Солженицына «не только среди интеллигенции», на которой Вы настаиваете, то добавлю, что первый из них по понятным причинам стал известен, лишь когда принялся раздавать многочисленные антисоветские интервью и делать такого же рода заявления, особенно после того, как Горбачёв вернул его из заслуженной советской ссылки в Нижний Новгород. Например, одному иностранному агентству он поведал, что в Афганистане наша авиация расстреливала своих же солдат, попавших в окружение. Сперва на страницах тогда ещё советской «Комсомолки», а потом на съезде Народных депутатов ему дали достойных отпор сами афганцы и их родственники. Его спрашивали:
— Откуда вы это взяли?
— Слышал по радио?
— По какому радио?
— Не помню.
— Когда?
— Давно.
— А где именно это было — в какой местности, в какой воинской части?
— Не знаю.
Вот такой правдолюб.
И как легко: взял и оклеветал армию своей родины, в которой, конечно, не служил... Я уж не говорю о таких его делах и чувствах, как недовольство и критика США по поводу того, что их войска, не солоно хлебавши, бежали из Вьетнама после стольких лет истребления мирного народа на другой стороне земного шара. И если пришло желание в дни великого праздника помянуть такую фигуру, то целесообразно было бы не забыть и об этом. Но, к сожалению, Жорес Иванович, Вы ограничились таким заявлением: «Зная Андрея Дмитриевича, очень многих физиков, работавших вместе с ним, я могу сказать, что это по-настоящему выдающийся учёный...» Это никто и не отрицает. Но, к сожалению, его выдающаяся научная деятельность не мешала его выдающейся клеветнической деятельности против родной страны.
А газетно-журнальная популярность Солженицына основывалась, во-первых, на большой заинтересованности власти, самого Н.Хрущёва в том, чтобы как можно черней охаять Сталина и его время.
Во-вторых, и на том, конечно, как сам писатель изображал себя: всю войну, мол, «не уходя с передовой», командовал батареей, попал в окружение, вышел, вернулся за техникой, опять вышел из такого вот интересного окружения, попал за критику «культа личности» в лагерь и т.д.
Как было всему этому не верить! Фронтовик же... Но всё оказалось враньём, начиная с того, что на фронте он был не всю войну, а меньше двух последних лет; в его звуковой батарее не было ни одной пушки; его «передовая» была такого рода, что к нему в Белоруссию приезжала из Ростова жена и жила на батарее, пока из соображений приличия её не выставил командир дивизиона.
Да и что это за окружение, из которого можно свободно выйти, потом беспрепятственно войти и опять вольготно выйти? А вот что сидел в лагере, так это правда, но он сам признавал: за дело, по заслугам.
«Я не могу этого до конца объяснить,- читаем дальше,- но думаю, что Нобелевская премия А.И. Солженицына, как это бывает с премиями за мир и по литературе, была выдана в том числе из политических соображений... (Именно «выдана». — В.Б.). А случай с Нобелевской премией за мир А.Д. Сахарова особый».
Дорогой Жорес Иванович, ведь Нобелевская премия, как Вы знаете, существует с 1901 года, и тут для ясности достаточно вспомнить несколько известных имён. Лев Толстой выдвигался — и не получил. Толстой!.. Горький выдвигался несколько раз — и не получил. Чехов, Алексей Толстой, Маяковский, Есенин, Леонов и не выдвигались... Шолохов заслуживал премии ещё до войны, когда закончил «Тихий Дон», а получил только через четверть века — в 1965 году.
Но присуждались премии писателям, которые, деликатно выражаясь, оказывались в конфликте с политическим порядком своей родины: И.Бунин в эмиграции, Б.Пастернак, И.Бродский в эмиграции, наконец, белоруска Светлана Алексиевич... Последний казус дал основание Виктории Токаревой на страницах «Литературной газеты» тоже мечтать о Нобелевской. Чем она хуже? Написала же, что на войне при отступлении в наших фронтовых госпиталях тех раненых, которые не могли идти сами, пристреливали. За это ныне и дают Нобеля.
Бесспорно, эти писатели талантливы, но ясно же, что во всех этих случаях без сугубо политических антисоветских соображений Комитета по премиям тут не обошлось. Я уж не говорю о таких лауреатах мира, как М.Горбачёв и Б.Обама.
Так что, ничего особенного и в Нобелевской премии А.Сахарова нет. Что мог знать Нобелевский комитет о его научной работе, если она оставалась под семью замками секретности? А его обильные антисоветские заявления путешествовали по всему миру без виз. Именно за это, за лихую антисоветчину и выдали. А вот академик Юрий Алексеевич Трутнев, трудившийся, как и ряд других молчаливых физиков, над водородной бомбой вместе с Сахаровым, не получил.
И дальше: «Но «Архипелаг ГУЛаг» вообще не литературное произведение. К тому же весьма недостоверное». Ну, почему «Архипелаг» это не литература? Нет, вполне литература, ибо само это слово, как и слово «писатель», не содержит никакого положительного смысла, это только названия рода искусства и профессии, но, как известно, конкретная литература и конкретные писатели бывает разные, здесь — литература весьма своеобразного жанра, бисерным шрифтом обозначенного на титульной странице: «Опыт художественного исследования». Вот мы и видим художества, да такие...
Например, уверяет, что в советское время преступников, приговорённых к смертной казни, не расстреливали, не вешали, а направляли в зоопарки на съедение живьём хищными зверями.
Но самое интересное для меня вот что: «Безусловно, у А.И. Солженицына был выдающийся литературный талант, и лучшим его произведением для меня является рассказ «Матрёнин двор». Лучшим... Видимо, имеется в виду, что есть и другие весьма достойные вещи. На этом пока остановимся и обратимся к другому человеку, помянувшему в недавние красные дни то же чёрное имя.
Это замечательный театральный режиссёр, великий эрудит, блистательный полемист Сергей Ервандович Кургинян. Он в юбилейном номере «Завтра» в статье «Тьма не победит!», столь же глубокой и оптимистичной, как статья Ж.Алфёрова, пишет:
«Как политическая фигура Солженицын — наш враг. Раз и навсегда надо сказать, что каждая цифра Солженицына, каждое его слово про политику и про историю — махровая ложь, с исторического и политического подиума эта фигура должна быть убрана, на лжи ничего не построишь, а наша цель — созидание».
Сильно!
Кое в чём даже чересчур, ибо всё-таки не каждая цифра и не каждое слово у него — ложь. Он был достаточно умён и знал, что лучшие сорта лжи лепят из полуправды, поэтому иногда вставлял и верное словцо и правильную цифру. И, видимо, этим ему удавалось, например, даже таким многоопытным людям, как кинорежиссёр Сергей Смирнов, внушить: «Архипелаг ГУЛаг» — великая книга, это самая великая книга ХХ века» (Октябрь №10, с.8).
Смирнов рассказывает, что впервые прочитал её в 1973 году сразу, как она вышла во Франции. Ему было тогда 32 года. И вот прошло 45 лет, ему уже под восемьдесят, глубокий старик, а всё читает и не может начитаться: «Для меня это главная книга!» Она у него всегда на столе. Не может нарадоваться похвалам генералу Власову; не в силах оторваться от уверений в том, что ничего страшного, если бы немцы нас победили: стали бы ёлку наряжать не на Новый год, а на Рождество — только и делов; млеет от умиления, читая угрозы автора нашей родине: «Будет на вас Трумэн с атомной бомбой!»... А уж сюжетец о пожирании хищниками приговорённых к смертной казни наверняка и сам выучил наизусть и внуков заставил выучить.
А Сергей Ервандович тут же пишет: «Мы не хотим быть мракобесами. Солженицын — выдающийся русский писатель. «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор», «Случай на станции Кречетовка», опубликованные у нас — очень хорошо, читайте, как и всё остальное».
Как видим, Кургинян широко дополнил «список Алфёрова» Но, во-первых, «у нас», т.е. в Советское время, опубликованы ещё рассказ Солженицына «Для пользы дела», очерк «Захар Калита», а после контрреволюции напечатано «всё остальное», т.е. всё, что он написал. И рекомендовать читать это «всё остальное», по-моему, опрометчиво. Есть в русской литературе более интересное чтение.
Во-вторых, никак не тянут эти рассказы на «очень хорошо», так сказать, на пятёрку. Ну, какой из них можно поставить рядом, допустим, с рассказами Пушкина «Станционный смотритель» или «Выстрел», с гоголевской «Шинелью» или «Портретом», с толстовским «После бала» или «Смерть Ивана Ильича», с тургеневским «Му-му» или «Хорь и Калиныч», с чеховским «Ванькой Жуковым» или «Палата №6», с горьковскими «Двадцать шесть и одна» или «Дед Архип и Лёнька», с бунинским «Человеком из Сан-Франциско» или «Солнечным ударом», с купринским «Поединком» или «Гамбринусом», с толстовской «Гадюкой» или «Русским характером», с шолоховской «Судьбой человека», с носовским «Красным вином победы», с нагибинским «Зимним дубом», с рассказами Сергея Антонова, Виктора Лихоносова, Василия Шукшина, Василия Белова, Бориса Екимова — с каким?
В-третьих, даже если допустить, что все они — рядом с «После бала», то и тогда трёх-пяти рассказов всё-таки маловато, чтобы объявить их автора выдающимся писателем. Наконец, если «каждое слово» Солженицына про политику, про историю — ложь, то откуда взяться честному слову про саму жизнь? Сомнительно, что он найдёт для неё такие слова. И наконец, Сергей Ервандович, почему Вы не хотите быть мракобесом? А я хочу, это же так лестно. Как раз в минувшие юбилейные дни приходили на память слова Ленина о том, что если враги тебя хвалят, значит, ты делаешь что-то не то, а вот если поносят, значит, как раз то самое, что нужно. Однажды А.Л. Дымшиц подарил мне книгу с дарственной надписью: «Мракобесу от мракобеса — нежно и дружески». И я был очень доволен.
И тут я хочу обратиться к интереснейшей книге талантливой ленинградской писательницы Ирины Моисеевой «Синдром Солженицына», вышедшей в 2013 году. Я буду дальше широко пользоваться ею. Редкий случай в литературоведении: в книге 270 страниц, и вся она посвящена рассказу «Матрёнин двор», в оценке которого, как выдающегося произведения выдающегося писателя сошлись Ж.И. Алфёров, С.Е. Кургинян, да и многие другие.
Так, профессор-литературовед А.В.Урманов, автор книги «Творчество А.И. Солженицына» (М.. Наука.2009): пишет, что за этим рассказам «закрепилось мнение как о самом совершенном художественном творении писателя. Он занимает особое место в творчестве Солженицына: в контексте века минувшего рассказ воспринимается как знаковое явление». И Лидия Чуковская, дочь писателя, сестра писателя и сама писательница, признавала, что эта вещь «полюбилась более первой («Одного дня Ивана Денисовича» — В.Б.)...Тут уже виден великий художник».
Великий!.. В деле фабрикации величия особенно преуспел французский автор Жорж Нива. Не в связи с этим рассказом, а вообще он уподобляет Солженицына поочерёдно в том или ином случае Данте, Шекспиру, Вольтеру, Бальзаку, Толстому, Достоевскому, Бетховену, Антею, апостолу Павлу, Марку Аврелию и даже Аятолле Хомейни... И это было подарено нам издательством «Художественная литература» в 1992 оду — сразу после контрреволюции.
Впрочем, и наши знатоки литературы не отстают, пожалуй, даже превосходят иностранцев: если французик из Бордо обнаружил веяния великих мужей мировой литературы и истории во всём творчестве Солженицына, то наш профессор А.В. Урманов и Е.С. Роговер, тоже, естественно, профессор, лишь в одном его рассказе выискали следы влияния множества выдающихся русских писателей и произведений литературы.
Например, у Горького есть рассказ «О тараканах», а в рассказе много о них сказано, однажды автор даже заметил: шорох тараканов напоминал ему «далёкий шум океана... я свыкся с ним, ибо в нём не было ничего злого, в нём не было лжи». Кругом-то он видел только зло и ложь. Значит, тараканы — влияние Горького. Или: героиня рассказа погибает под поездом - влияние Толстого, у которого Анна Каренина тоже гибнет под поездом, да тут и Некрасов, Есенин, Блок («Под насыпью, во рву некошеном...») писавшие о железной дороге. И так помимо Библии, «Жития Сергия Радонежского» и уже упомянутых писателей в рассказе выявлено влияние или продолжение традиций ещё и Пушкина, Гоголя, Тургенева, Лескова, Достоевского, Герцена, Чехова, Клюева, Есенина, Шолохова, Пильняка, Булгакова и Платонова. И всё в одном рассказе! И.Моисеева закономерно спрашивает: ну, а своё-то что-нибудь есть? Есть, есть.
Сам же я когда-то высказал в печати некоторое критическое суждение о «Дворе» и о самой Матрёне, и Солженицын в письме из Рязани писал мне 2 января 1964 года: «Я не только уважаю чужие, разные от моего, мнения, но вижу в них украшение жизни... О «Матрёне» только та обязательна поправка, что я не писал, будто наша земля (Советская, да? — В.Б.) держится НА них, а лишь что — не стоит БЕЗ них. Таким образом не в несущей конструкции участвуют они, как написал Полторацкий, и Вы поддались тоже, а сберегают для нас же (для советских людей, да? — В.Б.) нечто, чем мы ещё воспользуемся». Ну, это была лукавая игра. Ведь слова «стоит», выражение «не стоит» многозначны. Если «не стоит», о ведь можно понимать — падает, рушится. Поэтому точнее было бы сказать «нет села без праведника», но, к сожалению, это выглядело не так, как поговорка.
Но самым примечательным тут были слова об украшении жизни разными мнениями. Скоро мы увидели, как он украсил эти украшения и их авторов хотя бы в «Архипелаге»: жирный... лысый... вислоухий... бездари... плюгавцы... плесняки... собака... волк... шакал... ослы... змеи... Это в основном о писателях, а в «Телёнке» уже не только о них: шпана... обормоты... дармоеды... наглецы... бараны... и т.д.
Да и не только о тех, кто против него со своим украшением жизни, но даже о незнакомых людях, которых видит впервые и ничего не знает о них. Вот хотя бы: «Идёт какой-то сияющий, радостный, разъеденный (видимо, разъевшийся) гад. Кто такой, не знаю». Так и признаётся, что не знает человека. И всё-таки — гад!
Даже о враче в лефортовском изоляторе, о своём благодетеле, который, во-первых, совершенно незнаком, во-вторых, по собственному признанию пациента, обследовал его «очень бережно, внимательно»: «Хорёк....Достаёт, мерзавец, прибор для давления: — Разрешите?»
Неужели антисоветчик Сергей Сергеевич Смирнов, сын коммуниста Сергея Сергеевича Смирнова так 45 лет и пляшет под эту музыку?
И вот человек, которому тараканы куда приятней живых людей, взялся создать привлекательный образ пожилой деревенской русской женщины. И что получилось?
(продолжение следует)