В бурной истории XX века концепция империализма, как и вся марксистско-ленинская теория, не только дышала живительным воздухом революционной практики, но и подвергалась неоднозначному влиянию ее перипетий. Противоречивый ход антиимпериалистической борьбы, даже в пору ее всемирно-исторических достижений, нередко подталкивал к односторонне-прагматической интерпретации теоретических положений. Наиболее животрепещущие из них подвергались упрощению и абсолютизации. Другие, в принципе не менее существенные, надолго оставались в тени, даже когда эволюция исторических условий должна была бы их актуализировать.
В последние десятилетия XX века объективное развитие общественного производства и классовой борьбы вывело мировой империализм на новый уровень. Для адекватного ответа на вызов эпохи коммунистам требовалось усвоение ленинской концепции во всем ее богатстве и на этой основе — дальнейшее развитие революционной теории и практики. Нерешенность этой задачи послужила одним из теоретико-гносеологических факторов кризиса мирового социализма, коммунистического и рабочего движения, способствовала тяжелым поражениям.
v1.0 - составитель [A.I.], prometej.info
Актуальность ленинской концепции империализма в свете исторического опыта Латинской Америки
Часть 1.
1. «В терновом венце революций…»
Нынешний год ознаменован вековым юбилеем одного из главных теоретических свершений В. И. Ленина — концепции империализма как высшей и последней стадии капитализма. Это – не только крупнейшее после К. Маркса и Ф. Энгельса достижение марксистской науки, но и не менее выдающийся фактор общественно-политической практики. Мы вправе сказать, что в свете ленинского анализа монополистического капитализма прошла вся последующая история человечества на протяжении целого столетия. Под его знаком революционное рабочее движение заново обратилось к своим коммунистическим истокам; положило в значительной части мира начало практическому переходу от «предыстории человечества» к подлинно человеческой истории; осенило красным знаменем пролетариата боевые ряды десятков народов, сражавшихся за национальное и социальное освобождение, и само стало из преимущественно европейского подлинно всемирным.
Связывать истоки столь масштабного явления с одной определенной датой можно с немалой долей условности. Над проблемами, уже тогда в ряде стран осознаваемыми как феномен империализма, Владимир Ильич работал много лет. В этом направлении его мысль двигало и осмысление специфики капиталистического развития и революционной борьбы России, и постоянное внимание к судьбам народов колониально-зависимой периферии капиталистического мира. Важнейшие вехи на этом пути — концепция гегемонии пролетариата в демократической революции, понятие национальной и региональной революционной ситуации, принципиально новая постановка вопроса самоопределения наций. Непосредственно в фундамент концепции лег анализ массы источников, запечатленный в необычайно обстоятельных и богатых содержанием конспектах, при позднейшей публикации получивших заглавие «Тетради по империализму».
И все же бесспорно, что основополагающие произведения, где главные положения концепции империализма изложены эксплицитно и с наибольшей полнотой, относятся именно к 1916 году. Это, прежде всего, классический труд «Империализм, как высшая стадия капитализма». Это и не столь известные нашим современникам полемические работы, где дальнейшая разработка концепции переплетается, как часто у классиков, с критикой ошибочных представлений, распространенных тогда — да нередко и теперь — в леворадикальном крыле рабочего движения. В первую очередь Ленину пришлось бороться против того, что он назвал «империалистическим экономизмом»: наивно-«левого», на деле же пораженческого представления об «экономической невозможности» государственного суверенитета в эпоху монополистического капитала.
Особо надо выделить сравнительно крупные произведения – по объему и систематической структуре скорее брошюры, чем статьи: «Итоги дискуссии о самоопределении», «О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме»», «Военная программа пролетарской революции», «Империализм и раскол социализма». К этой же группе работ относятся статьи «О брошюре Юниуса», «О рождающемся направлении «империалистического экономизма»», «Ответ П. Киевскому», «Задачи левых циммервальдистов в швейцарской с.-д. партии». Взятые вместе и сопоставленные с «Тетрадями по империализму», эти работы позволяют объективно представить тот уровень теоретической вооруженности, с которым вождь большевистской партии пришел к самому революционному в мировой истории 1917 году.
Осознание феномена империализма необходимо должно было подняться на качественно новый уровень именно в той, до предела наэлектризованной историей, атмосфере, которая поэтически запечатлена молодым В. В. Маяковским:
В бурной истории XX века концепция империализма, как и вся марксистско-ленинская теория, не только дышала живительным воздухом революционной практики, но и подвергалась неоднозначному влиянию ее перипетий. Противоречивый ход антиимпериалистической борьбы, даже в пору ее всемирно-исторических достижений, нередко подталкивал к односторонне-прагматической интерпретации теоретических положений. Наиболее животрепещущие из них подвергались упрощению и абсолютизации. Другие, в принципе не менее существенные, надолго оставались в тени, даже когда эволюция исторических условий должна была бы их актуализировать.
В последние десятилетия XX века объективное развитие общественного производства и классовой борьбы вывело мировой империализм на новый уровень. Для адекватного ответа на вызов эпохи коммунистам требовалось усвоение ленинской концепции во всем ее богатстве и на этой основе — дальнейшее развитие революционной теории и практики. Нерешенность этой задачи послужила одним из теоретико-гносеологических факторов кризиса мирового социализма, коммунистического и рабочего движения, способствовала тяжелым поражениям.
Глобальный реванш империалистического капитала с конца XX века идеологически сопровождался дискредитацией марксизма-ленинизма и, в частности, концепции высшей стадии капитализма. Все ее основные понятия — «империализм», «монополия», «финансовый капитал», «финансовая олигархия» — подверглись и продолжают подвергаться негласному запрету или извращению. В то же время на практике империалистические силы возвращаются к методам откровенного диктата и насилия, не применявшимся в столь неприкрытом виде уже сто лет, со времен безраздельного мирового господства монополистического капитала.
В этих условиях особую актуальность приобретает исторический опыт Латинской Америки — региона, первым испытавшего на себе зрелые формы экспансии монополистического капитала и тенденцию превращения США в главный центр мирового империализма. Уже более ста лет к югу от Рио-Браво[1] проходят «обкатку» новейшие формы империалистического господства, в дальнейшем получающие преобладание на всей зависимой периферии капиталистического мира. Сильные и слабые стороны освободительного движения региона также имеют тенденцию воспроизводиться во всемирном масштабе. По всему этому латиноамериканский опыт весьма важен для адекватного усвоения ленинской концепции империализма, в том числе ее ранее недооцененных сторон, а также для ее дальнейшего развития и поиска подходов к решению практических проблем современной антиимпериалистической борьбы во всем мире.
Важность познания этого опыта на надлежащем теоретическом уровне усиливается и тем, что в европейском рабочем движении исторически сложилась определенная недооценка данного региона. У истоков этой печальной традиции — длительная идеализация «Америки», особенно США, как «земли обетованной» европейской иммиграции; преувеличение отсталости Латинской Америки, где иллюзии иммигрантов приходили в столкновение с реальностью; долгое противостояние социал-демократии с анархизмом, преобладавшим в молодом рабочем движении региона.
II Интернационалу было свойственно почти полное игнорирование юга Западного полушария. Показательно, что в его ряды из всей Латинской Америки приняли одну лишь Социалистическую партию Чили, да и то к концу его деятельности — в 1912 г., хотя аналогичные организации уже немало лет действовали и в других странах региона, по меньшей мере в Аргентине, Бразилии, Мексике, Уругвае и на Кубе. Даже столь крупные международные события, прямо затрагивавшие Европу и всеобщий мир, как испано-американская война 1898 г., венесуэльский кризис 1902—1903 гг. и революционные события в Мексике 1905-1914 гг., европейская социал-демократия умудрилась практически не заметить. Единственным исключением можно считать поездку в Южную Америку Ж. Жореса в 1911 г., но и ее во II Интернационале обошли молчанием.
К сожалению, традиция недооценки Латинской Америки, непонимания ее действительного места в мире проникла и в ряды мирового коммунистического движения. Вплоть до 60-х гг. страны региона упрощенно рассматривались по аналогии с афро-азиатскими колониями и полуколониями, хотя от такого отождествления недвусмысленно предостерег еще автор «Империализма как высшей стадии капитализма».
Понадобилась победа Кубинской революции, чтобы Латинская Америка вышла из тени незаслуженного полузабвения и передвинулась в центр неравнодушного внимания передовых людей всего мира. Это внимание несколько десятилетий поддерживалось региональной революционной ситуацией, исторически беспрецедентной по пространственно-временным масштабам. Ее пламя не смогли погасить ни разгул фашистского террора в 70-е гг., ни сокрушительная волна неолиберальных «реформ» в 80-е, ни даже отступление мирового социализма в 90-е. История не забудет стойкости и политической мудрости социалистической Кубы в годы двойной блокады, когда ее штурвал твердо держали Фидель и Рауль Кастро; героизма венесуэльских революционеров во главе с Уго Чавесом; славной когорты творцов «левого поворота», охватившего в последние два десятилетия почти весь юг Западного полушария.
Сегодня коммунисты всего мира в немалом долгу у латиноамериканских братьев по классу. Трудно переоценить их вклад в то, что миф о «конце истории» был быстро развеян, а дискредитации социалистических идей поставлен предел. К сожалению, долг остается во многом невозвращенным. Стоило «левому повороту» вступить в полосу кризиса и понести в последнее время ряд поражений, как внимание к латиноамериканскому региону — вместо того, чтобы усилиться, приняв более вдумчивый характер, — заметно идет на убыль. Былые неумеренные восторги зачастую сменяются то предъявлением малограмотных претензий, неосознанно включающихся в хор пропаганды классового противника, то просто обескураженным молчанием, без боя оставляющим поле идейного сражения тому же противнику. Эту удручающую тенденцию, которая, как и столетие назад, выступает одним из проявлений оппортунизма, надо преодолеть во избежание еще более тяжелых последствий.
По всему этому мне представляется важным с позиций марксиста нашего времени соотнести латиноамериканский опыт с ленинской концепцией империализма, поверяя практику камертоном теории и стараясь раскрыть на конкретно-историческом материале ее далеко не вполне востребованное концептуальное богатство.
2. К методологии вопроса
Прежде всего необходимо напомнить, что Ленин, руководствуясь обязательным для философа-диалектика принципом
Эти пять черт империализма советским учащимся полагалось усвоить еще в старших классах школы, и уж тем более на студенческой скамье. В первом приближении они, действительно, могут быть восприняты легко, находя яркие подтверждения чуть не в каждом газетном номере последних ста лет. Но, всмотревшись в ленинское определение внимательнее, мы при достаточной теоретической подготовке увидим в нем гораздо больше. Выделенные им черты не просто описывают разные стороны явления, а заключают в себе его сложную структуру, причем схваченную не в фотографической статике, а в диалектическом развитии, насколько последнее в принципе поддается концептуальному выражению.
Прежде всего, первый признак составляет сущностное ядро, из которого можно теоретически вывести остальные. «Если бы необходимо было дать как можно более короткое определение империализма, то следовало бы сказать, что империализм есть монополистическая[2] стадия капитализма. Такое определение включало бы самое главное, ибо, с одной стороны, финансовый капитал есть банковый капитал монополистически немногих крупнейших банков, слившийся с капиталом монополистических союзов промышленников; а с другой стороны, раздел мира есть переход от колониальной политики, беспрепятственно расширяемой на незахваченные ни одной капиталистической державой области, к колониальной политике монопольного обладания территорией земли, поделенной до конца»[3].
Но это далеко не все богатство внутренних связей, заключенных в ленинском определении. Поднимая следующий его «пласт», мы обнаруживаем, что первые два признака империализма, по крайней мере на современной автору стадии, выступали как преимущественно «внутренние». Действительно, формирование промышленных и банковских монополий, их слияние в финансовый капитал и образование финансовой олигархии совершались первоначально в масштабе отдельных, экономически и политически ведущих, капиталистических стран. На этом уровне, в лучшем случае, оставалось понимание проблемы претендовавшими на марксизм авторами до Ленина. Данное обстоятельство не в последнюю очередь сформировало, и до сих пор поддерживает, расхожее представление об империалистических странах лишь как о «развитых», а обо всех прочих — как об «отсталых» или «слаборазвитых», т. е. просто еще не достигших стадии «развитого» капитализма. Такое представление подкрепляло установку социал-демократии эпохи II Интернационала на «введение социализма» непременно в «наиболее развитых» странах, а впоследствии легло в основу большей части «критики» справа и «слева» социализма XX века, начавшего свой исторический путь не там, где полагалось бы по «науке».
Но от такого хода «мысли» (или, как иронизировал в подобных случаях Ленин, недомыслия) предостерегает само определение, взятое в развернутом виде. Три заключительных признака империализма носят уже не «внутренний», а международный, в сущности всемирный, характер. Именно такой характер феномена империализма в полной мере проявляется уже в переходе «первенства в экспорте» от товаров к капиталу, что оказывает на весь мир влияние, единое в своей противоречивости: «
Само собой разумеется, что планетарный масштаб имеют и оба вида империалистического раздела мира, четко разграниченных Лениным: экономический — между «
«
Все это, вместе взятое, формирует империалистические «центры» не просто как «развитые» страны в противоположность «слаборазвитым», а как страны-метрополии в противоположность странам зависимым, как страны-эксплуататоры в противоположность странам эксплуатируемым. Именно всемирный характер империализма превращает из возможности в действительность те его реакционные аспекты, которые «в себе» несет всякая монополия. У Ленина они нелицеприятно характеризуются как паразитизм и загнивание. К сожалению, впоследствии данные феномены часто трактовались облегченно, как выражение лишь внутренней слабости империализма и близости его краха. В дальнейшем подобные «прогнозы», по видимости расходясь с жизнью, служили благодатной почвой для обывательского разочарования в социализме и преклонения перед «красиво разлагающимся» капитализмом. Но все это не имеет отношения к подлинному содержанию ленинской мысли. Логически из нее следует как раз обратное: паразитизм и загнивание, неизбежно поражающие всякое эксплуататорское общество в пору заката, по большей части не облегчают, а затрудняют его отрицание, препятствуя формированию социальных предпосылок революции.
Как подчеркивал Ленин, финансовый капитал создает «
Таким образом, способность немецких рабочих воевать за Гитлера, а американских — голосовать за Рейгана или Трампа опровергает не ленинизм, а лишь его примитивные, по сути антинаучные, «интертрепации» со стороны жертв болезни «левизны» и малограмотных пропагандистов.
Самой сущностью империализма, развернуто выраженной в ленинском определении, исключается ожидавшаяся эпигонами II Интернационала «прямая пропорциональность» развития экономики и революционной политики. Этим же обусловливается объективная закономерность прорыва империалистической цепи именно в «среднеслабых» звеньях, относящихся, как правило, к ближней периферии мировой капиталистической системы. Последнее — момент не только и не всегда оптимистический для нового общества, ибо в таких «звеньях» не может быть в готовом виде всей совокупности его предпосылок, да и международные условия социалистического развития в «силовом поле» империализма далеки от благоприятных.
Таким образом, уже Лениным в принципе дано концептуальное объяснение предвиденной еще Энгельсом глубокой противоречивости первых социалистических «попыток», высокой вероятности их поражений и отката к капитализму. Будь наши позднесоветские и «постсоветские» современники способны вдуматься в мысль гения, они бы поняли, что все действительные и воображаемые минусы социалистического опыта XX века не опровергают подлинного содержания теории марксизма-ленинизма, а, наоборот, лишний раз подтверждают ее истинность.
Но и этим не исчерпывается глубина ленинской концепции. В ней отражено по крайней мере еще одно обстоятельство: вызревание признаков империализма идет неодинаково не только в пространстве, но и во времени. Вчитаемся в авторское резюме определения: «
Обратим внимание на то, что лишь первые два «внутренних» признака империализма охарактеризованы Лениным как сложившиеся до степени господства именно к началу XX века. Иначе обстоит дело с признаками «международными». Об экспорте капитала сказано, что он «
Этот «временной» аспект ленинского определения имеет особое значение для правильного понимания исторического опыта Латинской Америки. Во-первых, он необходим для установления хронологических координат и специфических черт, присущих как империалистической экспансии, так и антиимпериалистической борьбе в данном регионе. Во-вторых, он позволяет осознать действительное международное значение того и другого. В-третьих, он сам высвечивается с особой яркостью именно на латиноамериканском историческом материале.
3. К истокам империалистической экспансии в Латинской Америке
Автор «Империализма как высшей стадии капитализма» неоднократно подчеркивает, что начало эпохи империализма относится к началу XX века. Как же в таком случае быть с убеждением многих латиноамериканцев, включая кубинских историков и Уго Чавеса, в том, что антиимпериалистическая традиция в регионе восходит как минимум к Хосе Марти, погибшему в 1895 г., и уже Симон Боливар, ушедший из жизни в 1830-м, выступал по крайней мере «
Следуя цитатно-буквалистскому подходу к произведениям классиков, мы были бы вынуждены отклонить эти суждения латиноамериканских авторов как заведомо ошибочную модернизацию истории. Но такой вывод ввел бы нас в противоречие не только с более чем столетней идейно-политической традицией Латинской Америки, которую было бы опрометчиво относить целиком «по ведомству» идеологических иллюзий, но и с самим Лениным.
Верный диалектике, автор «Философских тетрадей» напоминает читателям «популярного очерка», что «
Поскольку работа создавалась в обстановке революционной ситуации, вызревавшей в масштабе Европы, и адресовалась именно европейскому читателю, Ленин позволяет себе лишь намекнуть на то, что в других частях мира «условность и подвижность» грани между стадиями капитализма могут измеряться десятилетиями. Но даже необходимые «популярному очерку» сжатость и простота изложения не заставили автора умолчать о данном обстоятельстве — значит, он отнюдь не считал его маловажным.
В принципе подвижность грани между домонополистическим капитализмом и империализмом не чужда и европейской истории. Это позволило Ленину увидеть прообраз «краха II Интернационала» в длительном господстве оппортунизма в британском рабочем движении XIX столетия. Опираясь на некоторые суждения Энгельса, он пришел к важному и для нашей темы положению: «
Для британского капитала одним из первых объектов систематической эксплуатации за пределами своей империи явилась Латинская Америка. Сюда он активно проникал уже в последние сто лет иберийского колониализма, в частности монополизировав с 1714 г. торговлю «черным деревом» — африканскими невольниками — в испанских владениях. Португалия, вместе с подвластной ей до 1822 г. Бразилией и другими колониями, с начала XVIII в. находилась фактически «
Уже в середине XIX в. в деятельности британского капитала в Латинской Америке, кроме двух выделенных Лениным «
С середины XIX в. крупные масштабы приняли и производственные инвестиции британского капитала, особенно в железнодорожный транспорт, портовое хозяйство и горную промышленность стран региона. С 1870-х гг. на базе британских инвестиций складывались уже настоящие монополии. Ярким примером служит селитряный трест Норта, безраздельно владевший значительной частью западного побережья Южной Америки, по своему усмотрению решавший вопрос его государственной принадлежности, ставивший и свергавший правительства андских стран.
Британский капитал проникал и в сельское хозяйство региона, причем не столько в адекватной капитализму форме эксплуатации свободного наемного труда, сколько в «превращенных» формах неокрепостнического характера, отмечавшихся еще Марксом в «Капитале». Этот момент выделяет и Ленин, конспектируя книгу английского автора Брейлсфорда: «
«Протоимпериалистические» черты в притязаниях на господство в Западном полушарии рано проявила и Франция, где экспорт капитала, в том числе в Латинскую Америку, принял ярко выраженный ростовщический характер. «Стрижка купонов», чем жила значительная часть французской буржуазии, нуждалась в военно-полицейских гарантиях. Франция многолетней блокадой принудила свою бывшую колонию Гаити к разорительному возмещению «убытков», превратив ее в самую бедную и зависимую страну Западного полушария. В 1860-е гг. Наполеон III пытался водворить в Мексике своего ставленника Максимилиана Габсбурга, претендовал на покровительство над Колумбией, Эквадором, владение Амазонией и крайним югом Америки — тогда еще индейскими Арауканией и Патагонией[8]. Важнейшая роль в планах Парижа отводилась строительству Панамского канала. Даже появление термина «Латинская Америка», призванного убедить ибероамериканцев в культурной общности со всей романской Европой, было связано с идейным обоснованием французской экспансии.
Соперничая между собой, Великобритания и Франция нередко объединяли усилия для удушения попыток независимого развития стран региона (блокада Аргентины и Парагвая в 1830-х — 1850-х гг., вторжение в Мексику в начале 1860-х). К ним примыкала Испания, пытавшаяся удержать Кубу и Пуэрто-Рико, а при удаче вернуть и часть прежних колоний. В 1860-х гг. Мадрид участвовал в интервенции в Мексику, ненадолго аннексировал Доминиканскую Республику, развязал Первую тихоокеанскую войну против Перу, Боливии и Чили.
Раннее формирование ряда черт империализма было присуще и США. Уже с 70-х годов XIX в. процесс монополизации принял широкие масштабы в североамериканских финансах и промышленности, особенно в новой отрасли — нефтяной. После аннексии в середине XIX в. более чем половины мексиканской территории и начала экспансии в Центральную Америку крупный капитал США обладал и монополией иного рода, охарактеризованной Лениным как «
4. Колыбель империалистических войн
Когда в Восточном полушарии еще полным ходом шло распространение колониальных владений западноевропейских держав на «никем не занятые» земли, т. е. территориальный раздел мира, на юге Западного полушария уже заявил о себе феномен его передела — принудительного в основе перехода «сфер влияния» от одного обладателя к другому.
«Первой ласточкой» можно считать «договор Клейтона-Булвера», заключенный США и Великобританией 19 апреля 1850 г. Участники обязались считать межокеанские пути через Центральную Америку открытыми для обеих держав на равных основаниях, а будущий канал в Панаме или Никарагуа — для всех государств, которые присоединятся к договору. Фактически договор означал, что Лондон, ранее притязавший на полное экономическое и военно-политическое господство в Латинской Америке, вынужден был разделить север региона с Вашингтоном. Обязательство сторон «
Разумеется, равновесие сил могло быть лишь временным, и решалось это не за дипломатическим столом. Войны за передел мира начались в Западном полушарии намного раньше, чем в Восточном. Правда, кровь проливали пока не армии великих держав, а войска их сателлитов. Первой стала война 1864—1870 гг., когда Аргентина, Бразилия и Уругвай при финансовой и военной поддержке Лондона подвергли Парагвай, напрасно ожидавший помощи от США, настоящему геноциду (погибло, по разным подсчетам, от 50 до 80% его населения); тяжелые потери понесли и «победители», попавшие вместе с побежденными в кабалу к лондонским банкам. Следующей стала Вторая тихоокеанская война 1879—1883 гг., когда обе стороны отстаивали интересы селитряных трестов и связанных с ними банков: Чили — британских, Перу и Боливия — североамериканских. Разгром Перу и лишение выхода к морю Боливии продемонстрировали значительный еще перевес британского капитала над североамериканским.
Лишь в Центральной Америке США были уже в конце XIX в. достаточно сильны, чтобы поддержанной ими маленькой Никарагуа удалось ликвидировать «королевство Москитию»; надменной викторианской империи пришлось проглотить даже символический выстрел из орудия… британским флагом. В Южной же Америке Лондону еще в 1897—1899 гг. удалось, несмотря на протесты Вашингтона, отторгнуть у Венесуэлы большую часть нынешней Гайаны. Территориальные «мины», заложенные в те годы, не обезврежены и по сей день.
Французский финансовый капитал, при всем размахе его операций как всемирного ростовщика, в Латинской Америке не мог тягаться с Лондоном и Вашингтоном. Последние проявили не только экономический и военный перевес над Францией, но и большую дальновидность, поддержав не марионеточные монархии, а суверенные республики. Банкротство французской компании Панамского канала, чему активно способствовали североамериканские конкуренты, подвело черту под «наполеоновскими» планами Парижа в Западном полушарии.
Отсчет эпохи империализма во всемирно-историческом масштабе В.И. Ленин не случайно начинает с испано-американской войны 1898 г. Молодой империализм США впервые сам, а не руками сателлита, отнял у одряхлевшего колониального хищника его старую добычу. Главными объектами передела стали Куба и Пуэрто-Рико, занимающие ключевые стратегические позиции в масштабе всей Латинской Америки[1].
Испано-американская война, во всемирно-историческом масштабе выступающая как начальный рубеж эпохи империализма, для Западного полушария обозначает завершающий этап утверждения его господства. Она ознаменовала также перевес Вашингтона над Лондоном, погрязшим в межимпериалистических конфликтах в Восточном полушарии. По «договору Хея-Паунсфота» (1901 г.) Британская империя полностью передала США обеспечение «нейтралитета» межокеанских путей Центральной Америки. Они получили право не только на сооружение канала и управление им, но и на содержание военной полиции и возведение укреплений в его зоне. Тем самым Великобритания, экономически еще доминировавшая почти во всей Латинской Америке, уступала США ключевую военно-политическую роль в регионе. Опираясь на этот договор, Вашингтон перекупил концессию на строительство Панамского канала, попытался навязать кабальные условия Колумбии, получив же отказ ее конгресса, поддержал военной силой отделение от нее Панамы, а затем, с целью монополизации межокеанских путей, оккупировал Никарагуа.
Тем не менее, исход межимпериалистического соперничества в Латинской Америке еще не был ясен. Резюмируя данные работы Р. Кальвера «Введение в всемирное хозяйство», Владимир Ильич констатировал: «
Самый серьезный вызов США был брошен Германией. Кайзеровский рейх поощрял своих подданных к переселению в Южную Америку, идеологически обрабатывая их в пангерманском духе и рассчитывая создать «государство в государстве». Ленин отмечает переменный успех германского монополистического капитала в предоставлении займов Аргентине и Чили, а также торговой экспансии, гарантируемой условиями этих займов[4].
В 1902—1903 гг. Германия выступила инициатором интервенции против Венесуэлы под предлогом взыскания долгов. Венесуэльский конфликт включен Лениным в число главнейших международных кризисов эпохи[5]. В последний раз Германии удалось привлечь к совместной агрессии не только партнера по Тройственному союзу — Италию, но и могущественную Британскую империю. В ответ США направили к берегам Южной Америки эскадру с приказом о полной готовности вступить в бой. На стороне Венесуэлы были также европейские противники Германии — Франция и Россия. Мировую войну отсрочило лишь то, что в последний момент в британском парламенте взяли верх либералы, заинтересованные в сближении не с Берлином, а с Вашингтоном. Венесуэльский конфликт и его дипломатическое разрешение дали импульс к оформлению англо-французской Антанты. Влияние США возросло настолько, что в 1913 г. президент Вильсон побудил британский кабинет заставить своих соотечественников «добровольно» отказаться от нефтяной концессии, предложенной им Колумбией.
Решающий перелом в борьбе за гегемонию на юге Западного полушария монополиям США обеспечила Первая мировая война. Характерно, что к выступлению на стороне Антанты Вашингтон окончательно склонили данные о намерении Германии заключить союз с Мексикой, подвергшейся перед этим интервенции США. Подлинность перехваченной (?) англичанами «депеши Циммермана» оспаривалась, но влияние борьбы за Латинскую Америку на ход и исход мировой войны, а тем самым и на дальнейшие судьбы человечества, не подлежит сомнению. История подтвердила правоту Хосе Марти, предупреждавшего еще в 1894—1895 гг., что переход Больших Антильских островов под власть США создаст «
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что межимпериалистические войны, возникнув в «непрямой» форме в Западном полушарии, в дальнейшем передвигаются, набирая убийственную силу, в Восточное. В Латинской Америке последними из таких войн стали Чакская 1932—1935 гг. и перуано-эквадорская 1941 г., в которых ставленники компаний Британии и США делили между собой потенциально нефтеносные земли.
Одной из главных причин как раннего «дебюта» межимпериалистических войн, так и их довольно скорого «купирования» в Латинской Америке стало иное, чем в Старом Свете, соотношение двух выделенных Лениным видов раздела мира — между прообразами транснациональных корпораций и между империалистическими державами. В Восточном полушарии до конца XX в. первый, лишь набиравший силу, в целом подчинялся второму. На юге же Западного полушария давно проявилась обратная тенденция. Экономически это обусловливалось сырьевой специализацией региона, при том, что одним из главных процессов, характерных для эпохи империализма, выступала монополизация источников сырья[6]. Потребность империалистических держав в латиноамериканском сырье особенно возрастала по мере подготовки и ведения войн в Восточном полушарии. Монополизируя источники сырья, а также инфраструктуру транспорта и связи, корпорации типа треста Норта, «Стандард ойл», ИТТ или «Юнайтед фрут» подчас опережали в разделе Латинской Америки «свое» государство.
Уже с последней трети XIX в. наиболее могущественными корпорациями (селитряными, нефтяными, каучуковыми, сахарными) создавались экстерриториальные анклавы со своей администрацией и армиями наемников, во многом заменявшими государственные репрессивные органы. В этих условиях передел сфер влияния между частными «империями» монополий также осуществлялся преимущественно «частным образом», разумеется при условии тесных связей с государственной властью метрополии, но нуждаясь в ее силовом вмешательстве лишь в крайних случаях и по своему прямому заказу. Например, в Гондурас с 1905 по 1925 г. 8 раз посылались войска США для подавления забастовок на предприятиях североамериканских корпораций. К началу Второй мировой войны экономическая зависимость региона от США возросла настолько, что Вашингтону удалось, не прибегая к оружию, включить все его страны в «панамериканский» блок.
Таким образом, Латинская Америка во многом предвосхитила современную эпоху, когда территориальный раздел мира имеет тенденцию подчиняться его разделу между транснациональными корпорациями.
5. Историческая эволюция форм зависимости и Латинская Америка
В силу того, что в отношениях между формирующимися империалистическими метрополиями и странами Латинской Америки весьма рано начали проявляться основные черты монополистического капитализма, формы зависимости этих стран необходимо должны были отличаться от тех, которые империализм в Старом Свете унаследовал от процесса своего становления.
Одной из двух основных групп стран, типичных для начала империалистической эпохи, Ленин называл колонии. Трактовка данного термина, дававшаяся в советских энциклопедических изданиях 1960-х—1970-х гг., — «
Как подчеркивал Ленин, колониальная форма зависимости, как монополизация хозяйственной территории, максимально соответствует сущности империализма: «
Латинская Америка — единственный регион мира, исторически сформированный первой волной колониализма[4], а к XIX в. уже доросший до зрелого антиколониального движения и завоевания политического суверенитета. Последующие волны колониальной экспансии натолкнулись здесь на сопротивление большой группы молодых государств и были в целом отражены. Западноевропейским державам и США удалось удержать лишь небольшие колонии в Карибском бассейне и Южной Атлантике. В основной части региона уже к началу эпохи империализма утвердились иные формы зависимости.
Одно из важнейших — и наименее понятых — положений ленинской концепции следующее:
«
Будто специально для представителей «империалистического экономизма» и их эпигонов, видевших во всем «третьем мире» один лишь колониализм, Ленин не только показывает реальность форм непрямой зависимости, но и проводит четкое различие между тремя из них. Для периферийной Европы (Португалии, Балкан) он констатирует форму неравноправного «партнерства» империалистических держав со странами, которые вскоре получат название «сателлитов»[6]; ряд стран Азии, тогда еще не вполне втянутых в орбиту капиталистического хозяйства, выделяет в категорию «полуколоний»; от тех и других ясно отличает еще одну форму, «
Понятно, что в работе, адресованной — повторим еще раз — европейскому читателю, форма зависимости, преобладавшая пока только по ту сторону Атлантики, могла быть освещена лишь вкратце. Тем не менее, основные ее черты выделены безошибочно. Это, прежде всего, финансово-долговая и инвестиционная зависимость. Приводя по книге Шульце-Геверница соответствующие данные, Ленин делает как всегда точный классовый вывод: «
Действительно, при данной форме зависимости, по сравнению с другими, империалистическое влияние не так бьет в глаза, меньше раздражает мелкобуржуазное «общественное мнение», но глубже проникает в ткань общества. Ведь оно проводится не чужеземной администрацией, как в колониях, не сетью иностранных анклавов и сеттльментов, как в полуколониях, и даже не преимущественно аппаратом военных и гражданских советников, как в странах-сателлитах, а всей мощью финансового капитала как главной оси развития буржуазного строя. Тем самым империализм делает своим младшим партнером не горстку компрадоров, а
Конечно, история движется не по прямой линии. Ошибочная характеристика латиноамериканских стран как полуколоний возникла не на пустом месте. В первой трети XX века, включая годы формирования коммунистического движения во всем мире и в самом регионе, до половины из его 20 стран пребывали в положении, внешне сходном с полуколониальным. Гаити, Гондурас, Доминиканская Республика, Никарагуа, Панама долгие годы находились под военной оккупацией США. В конституции еще нескольких стран под давлением Вашингтона были включены статьи (на Кубе — «поправка Платта») о его «праве» на интервенцию для «восстановления порядка», что регулярно и делалось. Ряду стран пришлось уступить «великому северному соседу» часть национальной территории в бессрочную «аренду» (узурпация зоны Панамского канала продлилась до 2000 г., бухты Гуантанамо – длится до сих пор). Наконец, США и ряд западноевропейских стран претендовали на взыскание государственных долгов военной силой и нередко добивались передачи державам-кредиторам таможенной и налоговой служб стран-должников. Надо ли удивляться, что сознание передовых современников, оскорбляемое наглостью империалистов, нередко уподобляло Латинскую Америку афро-азиатским полуколониям, а то и колониям?
Тем не менее, объективная грань между этими категориями стран сохранялась.
Во-первых, даже самые отсталые и закабаленные из государств региона отличались от полуколоний Востока более высоким уровнем развития капитализма, давней включенностью в международное капиталистическое разделение труда и теснейшим переплетением иностранного и местного капитала. Все это соответствует не полуколониальной форме зависимости, но, используя более поздний термин, «неоколониальной», получившей распространение в Восточном полушарии лишь во второй половине XX в.
Во-вторых, и раньше неправомерно было уподоблять «банановым республикам» крупные и сравнительно развитые государства региона, где господство империализма давно приняло «непрямую» форму.
В-третьих, что особенно важно, обе группы латиноамериканских государств со времен Войны за независимость сохраняли историко-культурную общность, признаваемую в тогдашнем международном праве частью «цивилизованного мира». Взаимодействие латиноамериканских стран выступало реальным политическим фактором. Боливарианские традиции интеграции, особенно Андского субрегиона, никогда не прерывались полностью. В ленинских «Тетрадях по империализму» прозорливо отмечено: «
Любые попытки колониальных держав аннексировать какую-либо часть региона наталкивались на солидарность его народов и на политические контрмеры ряда государств. Еще Хосе Марти прозорливо писал, что США «
В начале XX в. Бразилия утвердила суверенитет над Амазонией, не позволив США и Франции создать там «государства в государстве». Тройственная интервенция против Венесуэлы встретила отпор всей Латинской Америки. Отстаивая свой суверенитет, ее страны активно использовали межимпериалистические противоречия. Выдвинутая главой аргентинского МИД «доктрина Драго» о недопустимости взыскания долгов военной силой была, хоть и с серьезными оговорками, признана Гаагской мирной конференцией 1907 г. Вероятно, этот прецедент пошел на благо и молодой Советской республике в начале 20-х гг.
В 1914 г. широкий протест вызвало в регионе вмешательство США в гражданскую войну в Мексике. При совместном посредничестве Аргентины, Бразилии и Чили удалось добиться вывода интервентов. Посредники попытались создать своего рода региональный орган коллективной безопасности. Хотя «договор АВС» (по первым буквам испанских названий трех стран) не был ратифицирован, он, несомненно, послужил прообразом Контадорской группы и Группы поддержки 80-х гг., Группы Рио, УНАСУР и СЕЛАК наших дней.
К середине 30-х гг., уже сильно потеснив конкурентов, США предпочли вывести войска из стран Центральной Америки и с Антильских островов, отменить «поправку Платта» и другие формальные ограничения суверенитета южных соседей. Даже в самых слабых и зависимых странах Вашингтон опирался теперь не на свои войска, а на «
Объективная закономерность эволюции форм зависимости Латинской Америки от империализма подтверждается тем, что спустя несколько десятилетий аналогичный путь прошли бывшие колонии и полуколонии Старого Света. «Непрямая» зависимость наиболее соответствовала условиям мира XX в. Модернизированные формы империалистического господства можно сравнить с «антитрестовскими» мерами в метрополиях: те и другие по видимости ограничивали всевластие монополистического капитала, на деле же расширяли его базу и способствовали его относительной стабилизации.
6. «Добровольный союз» и «финансовое удушение»
Подчеркивая закономерность борьбы народов за суверенитет, Ленин предупреждал, что без ряда революций и в конечном счете без социализма осуществить его возможно лишь
Отсюда следует более общий вывод, ныне в высшей степени актуальный: «
Данная закономерность, фиксируемая Лениным для Европы в годы Первой мировой войны, в Западном полушарии заявила о себе значительно раньше. Ярчайшим ее проявлением стала более чем столетняя история «панамериканского движения». Уже в 1881 г. в Вашингтоне вознамерились созвать конгресс американских государств, закрепив за собой положение «руководящей державы». В октябре 1889 г. в Вашингтоне собралась I Панамериканская конференция с участием 18 государств — всех существовавших тогда в Западном полушарии, кроме блокированной Гаити. В повестке дня значились: обязательный при межгосударственных спорах арбитраж, в котором решающая роль отводилась США; введение единой валюты (!); учреждение таможенного союза по образцу того, что предшествовал объединению Германии под эгидой Пруссии (!!); проект панамериканской железной дороги. Очевидно, что речь шла об экономической аннексии Соединенными Штатами южных соседей и вовлечении их в финансово-торговую войну с Европой. Здесь — истоки современных нам проектов типа «Зоны свободной торговли Америк» (ALCA), «Тихоокеанского альянса» и т. п. В стратегических планах Вашингтона по сути мало что изменилось.
Наряду с экономической аннексией предусматривалась и военно-жандармская. В 1904 г. президент Теодор Рузвельт сделал «вывод» из «доктрины Монро»: южные соседи обязаны сохранять «порядок», «вести себя хорошо» и своевременно платить по счетам, иначе Вашингтон вправе осуществлять «
Когда правительства Аргентины, Бразилии и Чили заявили, что сами справятся с обеспечением порядка, США предложили этим странам «
Тенденция к преобладанию финансового подчинения зависимых стран над неприкрытым территориальным разделом проявилась и в переходе Вашингтона от доктрины «большой дубинки» к «дипломатии доллара», охарактеризованной президентом У. Тафтом как «
Наряду с финансовой кабалой, важным стимулом «добровольного» вступления зависимых стран в империалистические союзы выступает страх господствующих классов перед революцией. Эта тенденция также проявлялась в Латинской Америке уже давно. Еще в 1907 г. Тобар, бывший министр иностранных дел Эквадора, предложил всем государствам региона взять обязательство не признавать правительства, образовавшиеся в результате революции, и пресекать на своей территории революционную деятельность против соседей. По инициативе США такого рода договоры были подписаны центральноамериканскими (1907, 1923) и андскими (1911) странами, находившимися под властью реакционных режимов. «Доктрина Тобара» послужила Вашингтону прецедентом и для его собственной «доктрины непризнания» неугодных правительств. Подобные методы совместного — разумеется, на неравноправных условиях — обеспечения классовой диктатуры широко применяются международной реакцией и поныне.
Однако упор на финансово-экономические и полицейско-жандармские аспекты «межамериканских отношений» отнюдь не снял угрозу политическому суверенитету. Уже в годы Первой мировой войны в правящих кругах США вынашивались планы панамериканской федерации с общим законодательством и исполнительной властью. Внешнюю политику, равно как и основные вопросы внутренней политики и экономики, предлагалось передать наднациональному органу. Подобные тенденции, свойственные любой капиталистической интеграции, вновь и вновь подтверждают истинность ленинской мысли: «
7. Знаменательные параллел
В ленинском наследии, связанном с разработкой концепции империализма, есть еще один аспект. Он сравнительно мало известен, так как большей частью остался в черновиках и конспектах «Тетрадей по империализму». Но без его учета вряд ли возможно в полной мере понять политическую линию вождя большевистской партии в решающие месяцы и дни революции. Это — анализ экономической и политической зависимости предреволюционной России от империалистических метрополий. С ним связан и целый ряд глубинных параллелей между Латинской Америкой и Россией.
На первый взгляд, такая постановка вопроса может показаться натяжкой. Автор «Империализма как высшей стадии капитализма» характеризует Россию как империалистическую державу, выделяет и рассматривает ряд монополий, занимавших командные позиции в ее экономике. Но в число мировых центров финансового капитала Россию он не включает. Этими центрами были «
Здесь вновь выявляется сложность структуры ленинской концепции. Если бы между понятиями «монополия», «финансовый капитал» и «империализм» существовало простое тождество, то было бы достаточно установить факт образования в стране монополий и финансового капитала, чтобы характеризовать ее как империалистическую. Но реальный монополистический капитализм есть мировая система, включающая в свою структуру также экспорт капитала и оба типа раздела мира в их диалектическом взаимодействии. Поэтому ни наличие собственных монополий, ни участие в экспорте капитала, ни дележ сфер влияния в более слабых странах еще отнюдь не гарантируют от попадания в разряд «должников и данников». Установить, имеем ли мы дело с собственно империалистической державой, субимпериалистической страной или с причудливым сочетанием черт их обеих, можно только с учетом уровня экономического развития страны и ее места в международном разделении труда, позиций иностранных монополий в национальной экономике, баланса экспорта и импорта капитала, размеров и характера долгового бремени, наконец, реальной роли, активной и пассивной, в обоих типах раздела и передела мира.
Предреволюционную Россию, наряду с Англией и Германией, Ленин относил к числу «
В главе «Финансовый капитал и финансовая олигархия» автор «Империализма, как высшей стадии капитализма» приводит данные из вышедшей в мае 1914 г. книги бывшего чиновника Русско-китайского банка Е. Агада: «
Подобной степени господства иностранного капитала не знала экономика ни одной из империалистических метрополий. Это — уровень в лучшем случае «субимпериализма». В ходе раздела мира международными союзами монополистов царская Россия выступала не столько субъектом, сколько объектом; в плане же территориального раздела мира царизм лишь кое-как пытался приспосабливать «
О том же свидетельствует и другой важнейший аспект экономической зависимости — кредитно-долговой. Еще в 70-е гг. XIX в. Ф. Энгельс отмечал, что российское самодержавие «
Конспектируя книгу Г. Н. Брейлсфорда «Война стали и золота», Ленин тщательно выписывает все относящееся к внешней задолженности России и ее сопоставлению с положением других стран, в частности латиноамериканских.
Вот, например, соображения Брейлсфорда по поводу крупного займа лондонского Сити, впервые после долгого бойкота (!) предоставленного Николаю II в 1906 г. — фактически на подавление революции: «
Как видим, здесь не только смоделировано будущее монопольное положение доллара США, но и «Россия, которую мы потеряли», поставлена в один ряд с экономически зависимыми странами и даже с полуколониями, практически лишенными суверенитета в распоряжении финансами. И это не единственная параллель такого рода. Брейлсфорд вскользь, но все же касается экономических предпосылок такого положения: «
Неудивительно, что в ходе Гаагской мирной конференции 1907 г. российская дипломатия легко нашла общий язык с латиноамериканскими делегациями, отстаивавшими «доктрину Драго»[8]. Объяснялось это не особым миролюбием царизма и даже не столько отсутствием у российского капитала в то время возможностей экспансии в столь отдаленном регионе, сколько объективной общностью интересов стран, пытавшихся отстаивать политический суверенитет в условиях финансово-долговой зависимости.
Парадоксальным образом, одним из аспектов отношений империалистических метрополий с зависимыми странами становится критика буржуазно-либеральными кругами «развитых» стран «варварских» форм эксплуатации, в том числе со стороны «своих» экспортеров капитала. Эта своего рода внешнеполитическая разновидность «антитрестовских» движений лежала в основе большей части «критики империализма», критически рассматриваемой в книге Ленина.
Тот же Брейлсфорд, описывая ужасы кабальной системы «пеонажа» в латиноамериканской деревне, ставит вопрос о допустимости санкционирования правительством деятельности британского капитала, ведущей к таким последствиям. Здесь им тоже проводится знаменательное сопоставление: «
Царская Россия попадает в одну компанию не только с полуколониями, но и с колониями, причем особого рода – поистине «рабами раба», принадлежавшими самой отсталой, бедной и зависимой из стран-колонизаторов. И не скажешь, что сравнение сильно хромает. К тому времени в банках, контролируемых французским и британским капиталом, была большей частью заложена лучшая половина российских земель, принадлежавшая помещикам, – точно так же, как и владения мексиканских асендадо, бразильских фазендейру и ангольских плантаторов. Показательно, что Владимир Ильич, обычно сопровождавший выписки критическими замечаниями, в данном случае лишь пометил одну из них «NB» как особо важную.
Понятно, что Ленин, как революционер-практик, не один раз взвешивал все «за» и «против», прежде чем обнародовать тот или иной тезис, способный вызвать нежелательную реакцию у слабо подготовленных товарищей и ненадежных союзников. Но совершенно ясно, что весь богатейший арсенал его творческой лаборатории помогал рассматривать общедемократические и пролетарско-классовые задачи российской революции не только в привычном для тогдашних марксистов ключе, но и в новом для того времени – антиимпериалистическом. Этот новаторский подход лег в основу единства подлинного интернационализма и подлинного патриотизма, что отличало ленинскую линию от всех иных и обеспечило большевистской партии заслуженную победу.
Но даже Ильич не мог столетие назад предвидеть, сколь ядовитой иронией история наполнит еще три цитаты.
Первая взята им из берлинского журнала 1913 г.:
«
Будто сегодня написано! Только степень монополизации финансового рынка стала куда выше, «настоятельные требования» выдвигаются теперь кредиторами, и требуют они не отдельных уступок, а тотальной распродажи «имущества» должников плюс «фунта мяса» под стать Шейлоку…
Второе высказывание — из книги Шульце-Геверница, с кайзеровско-прусских позиций разоблачавшего английский империализм:
Сегодня стоит лишь дополнить объект критики родиной автора, в особенности же Соединенными Штатами, а военный флот — бомбардировочной авиацией, крылатыми ракетами и беспилотниками-дронами, — и все будет верно, в том числе красноречивое сближение союзных стран с политически зависимыми…
Третья цитата взята из книги Брейлсфорда:
С тех пор, как эти слова английского либерала-пацифиста привлекли в швейцарской библиотеке внимание эмигранта, еще не очень многим известного под псевдонимом «Н. Ленин», минуло сто лет. И разве не в описанном ими положении находят себя как потомки российских рабочих и крестьян, сдавшие без боя исторические завоевания дедов, так и соотечественники Брейлсфорда, вынужденные решать почти гамлетовский вопрос: быть или не быть в «Соединенных Штатах Европы»? Поистине, кто не помнит и не уважает прошлого, обречен повторять его в виде жалкого фарса…
Часть 2.
Предисловие
В. И. Ленин
Антонио Грамши
Соотнеся открытые В. И. Лениным основные черты империализма как высшей и последней стадии капитализма с общественно-историческими реалиями Латинской Америки соответствующей эпохи, мы переходим теперь к другой стороне проблемы — революционному опыту региона. Без анализа этого опыта исследование обречено на односторонность поцелому ряду причин.
Во-первых, научная концепция империализма необходимо включает теоретическое отражение закономерностей антиимпериалистической борьбы и не может быть адекватно усвоена без конкретно-исторического рассмотрения этой борьбы. В кульминационный период работы над ее концептуальным выражением Ленин особо подчеркивал неотъемлемость теоретических основ марксизма от практической революционной тактики: «
Во-вторых, сама Латинская Америка в ее сегодняшнем качестве есть во многом объективация революционного опыта ее народов. Богатство и многообразие этого опыта запечатлено даже в испанской лексике: едва ли в каком-либо другом языке найдется минимум девять (!) слов, выражающих разные проявления или формы вооруженного восстания. Без знания столь важного фактора истории региона нельзя научно понять практически ничего в его прошлом и настоящем.
В-третьих, революционный опыт Латинской Америки всегда был и остается полем напряженной идейной борьбы. Различные его аспекты подвергаются злостному замалчиванию либо искажениям и фальсификациям. Без их преодоления объективное познание истории и современности также невозможно.
Наконец, в-четвертых, трудно переоценить актуальное значение этого опыта — как идейно-моральное, так и практически-политическое; как региональное, так и всемирное. Если мы не хотим позволить реакции беспрепятственно насаждать, казалось, давно изживший себя «
1. Зависимый характер капиталистического развития и предпосылки освободительного движения
Какие же объективные причины, с одной стороны, обусловили колоссальный размах революционной борьбы народов Латинской Америки, сделав ее поистине «пылающим континентом», а с другой — весьма затруднили стабилизацию прогрессивных итогов этой борьбы?
Научно корректный ответ на этот вопрос предполагает выбор между двумя концепциями общественного бытия региона и его исторического пути, которые уже ряд десятилетий противоборствуют как в общественной науке самой Латинской Америки, так и среди зарубежных латиноамериканистов.
Согласно первой концепции, методологически вытекающей из одностороннего видения всемирной истории либералами-позитивистами XIX в., корни социальных проблем региона уходят в почву «феодальной отсталости», навязанной еще в XVI—XVIII вв. испанским и португальским колониализмом и лишь усугубленной империалистической экспансией западноевропейских держав и США.
Концепция «феодальной отсталости», возведенная в ранг официальной в науке всего капиталистического мира, долгое время доминировала и в советской историографии, где безосновательно считалась «марксистской». Из нее логически следовало, что страны региона минимум до середины XX в. решали исторические задачи антифеодальных революций при гегемонии «национальной буржуазии». По завершении цикла буржуазных революций признавался необходимым длительный период эволюционно-реформистского развития под ее же руководством. Объективные предпосылки борьбы за социализм признавались еще незрелыми, поэтому для приверженцев подобных взглядов Кубинская революция прозвучала громом с ясного неба. Впрочем, «на выручку» пришли последующие неудачи и поражения революционных сил, причины которых усматривались или в той же незрелости условий, или, прямо по Энгельсу, в «
Для рассматриваемой нами темы важно иметь в виду, что концепция «феодальной отсталости» фактически предполагает трактовку империализма не по Ленину, а по Каутскому — как чисто внешнего фактора, определяемого гегемонией «индустриально развитых» стран над «слаборазвитыми». При этом иерархия общедемократических и социалистических задач рабочего движения выстраивается не по-большевистски, а по-меньшевистски: из общедемократического характера революции выводится, вопреки опыту истории, роль буржуазии не только как движущей силы, но и как гегемона.
Другой концептуальный подход к исторической специфике Латинской Америки обнаруживает ее главные корни не в феодальной отсталости, а в капиталистической зависимости. Этот подход вырабатывался с 60-х гг., прежде всего экономистами и социологами (А. Гундер Франк, Ф. Э. Кардозу, Т. Дос Сантос, А. Агиляр, Ф. Кармона и другие), а затем и историками (Ф. Фернандес, Э. Галеано и другие). Базируясь на большом конкретно-историческом материале, они обосновали принципиальный вывод: если в странах Западной Европы, Северной Америки и Японии становление капитализма детерминировалось прежде всего развитием национального производства и внутреннего рынка, то на колониально-зависимой периферии капиталистического мира, старейшую часть которой составила Латинская Америка, — в первую очередь принудительным вовлечением данных регионов мира в международное разделение труда. Это вовлечение, изначально подчиненное господствующим классам центров системы, обусловливает присвоение ими большей части прибавочного продукта, создаваемого в зависимой стране, навязывание ей хозяйственной специализации в своих интересах. Все это вместе теоретически выражается понятиями «зависимое развитие», «зависимая периферия» или, в широком смысле, «зависимость».
Методологически отправным пунктом концепции зависимого развития можно считать обобщение К. Маркса, прямо относящееся к началу исторического бытия региона: «
Чтобы всем все было ясно, Маркс расставляет точки над i: «
Конечно, представления о «феодальной отсталости» Латинской Америки возникли все же не на пустом месте. Сущность не следует отождествлять со всеми свойствами объекта. Включение колоний в систему производственных отношений мирового капитализма, определяя с самого начала ведущую тенденцию развития региона, далеко не сразу привело к формированию форм эксплуатации, адекватных капиталистической формации. До конца XIX — начала XX в. участие Латинской Америки в мировом капиталистическом разделении труда стимулировало не столько свободный наемный труд, сколько плантационное рабовладение, принудительный труд индейцев-общинников, долговое рабство или закрепощение батраков-«пеонов» и мануфактурных рабочих, сгон крестьян с земли методами «внеэкономического принуждения» вплоть до массового террора. Все эти формы эксплуатации и экспроприации трудящихся, внешне сходные с докапиталистическими, сторонники «феодальной» концепции считали аргументами в свою пользу. При этом не учитывалось, что они входили не в систему средневекового натурального хозяйства, а в товарную, экспортно-ориентированную, экономику эпохи формирования и развития мирового капитализма; что создававшаяся в их рамках прибавочная стоимость в конечном счете — если не в данной стране, то в центрах системы — превращалась в капитал. Все это побуждает считать сущность такого рода эксплуатации не докапиталистической, а капиталистической, хотя и принимавшей «
Впрочем, историки, не зацикленные на «докапитализме» Латинской Америки, выявляют в ней по крайней мере с XVIII в. уже достаточно развитую эксплуатацию лично свободных наемных работников. Масштабы ее были не меньше, чем сто лет назад в азиатских колониях и полуколониях, где, как разъяснял отрицавшим ее оппонентам Ленин, большинство населения «
Каждому этапу истории мировой системы капитализма соответствовала определенная форма отношений зависимости. Возможность смены этих форм обусловливалась сдвигами, происходящими в масштабе всей системы и в первую очередь в ее центрах, но реализовалась через борьбу социальных и политических сил зависимых стран, игравших тем самым активную роль в мировой истории.
Подобно открытой Марксом основе капиталистической эксплуатации, феномен зависимости скрыт от обыденного сознания буржуазного общества. В этом сознании — как в метропольном, так и в периферийном его варианте — зависимость поверхностно отражается как отсталость или «слаборазвитость» периферии относительно метрополий. По аналогии с выявленным Марксом товарным фетишизмом можно говорить о «фетишизме слаборазвитости», порождающем наивные расчеты «догнать» метрополии на том же капиталистическом пути, который был ранее пройден ими. На деле же историческая «разность потенциалов» между Западной Европой и другими частями света обусловила лишь первоначальное возникновение отношений зависимости. Уже давно «отсталость» и «слаборазвитость» превратились из предпосылок зависимости в ее следствия. Господствующие центры мирового капитализма прежде всего монополизируют передовые производительные силы, а любые попытки их развития на зависимой периферии либо прямо подавляют, в том числе вооруженной силой (примеров сколько угодно — от Парагвая середины XIX в. до Ливии начала XXI в.), либо допускают фрагментарно, как составную часть своей производственной системы, под своим технологическим, организационно-управленческим и финансово-экономическим контролем. Как правило, на долю зависимых стран остаются лишь те звенья производительных сил и «ниши» международного разделения труда, которые ничем не угрожают господствующему классу метрополий и лишь расширяют базу их господства.
Минимум двухсотлетний опыт Латинской Америки особенно наглядно показывает, что «догнать» глобальных эксплуататоров по «уровню развития», оставаясь в рамках капитализма, зависимой стране так же невозможно, как рабочему — догнать по уровню благосостояния капиталиста-работодателя. В обоих случаях эксплуатируемые расширенно воспроизводят своим трудом могущество капитала и свое подчиненное ему положение. Отношения зависимости — органическая часть мировой капиталистической системы, и покончить с ними можно только революционным преодолением этой системы как таковой.
Несмотря на ряд недоработок школы «зависимого развития» в том виде, который она имела в 70-е — 80-е гг., в целом она представляется важным достижением на пути применения теории марксизма, и в особенности ленинской концепции империализма, к условиям эксплуатируемой периферии мировой капиталистической системы. Закономерно, что в десятилетия неолиберальной реакции концептуальные разработки этой научной школы подверглись тотальному бойкоту и «заговору молчания». Не все ее создатели остались верны идеалам молодости. Но это не должно мешать ученым-марксистам брать на вооружение и развивать содержащиеся в ней моменты объективной истины.
2. Никто пути пройденного у нас не отберет…
Спор двух методологических подходов прямо относится к восприятию латиноамериканской революционной традиции. С позиций концепции «феодальной отсталости», обращение к ней уподобляется идеализации прошлого идеологами европейских буржуазных революций, пролетарская же революция должна «черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого»[1]. Однако реальные достижения освободительной борьбы в Латинской Америке теснейшим образом связаны с ее исторической преемственностью.
Актуальность революционной традиции региона обусловливается объективным единством зависимого капиталистического развития на всем его протяжении. На почве, формируемой этим развитием, социально-классовые противоречия «внутреннего» порядка неотделимы от противоречий между зависимостью и большинством трудящегося и эксплуатируемого народа, испытывающим ее гнет. Но если противоречия первой группы в прошлом генерировали главным образом предпосылки перехода капитализма от одного этапа к другому, то противоречия второй группы были всегда в немалой мере направлены против зависимой интеграции в мировую капиталистическую систему. Это придавало революционному процессу, наряду с буржуазной, объективно антикапиталистическую тенденцию. Причем последняя не может быть сведена к консервативному антикапитализму феодально-клерикального, мелкобуржуазного и т. п. толка, будучи направлена в целом по линии прогрессивного развития общества. Последнее объективно обусловлено тем, что зависимое положение большинства человечества играет во всей истории капитализма крайне реакционную роль, а в современную эпоху может создать угрозу и самой жизни на Земле.
Преемственность и прогрессивность «антизависимой» традиции Латинской Америки усиливаются ее спецификой как региона. Это — единственная в мире «семья» двадцати наций, объединяемых не только территориальным соседством, этнокультурными истоками, общностью или близостью живого языка, но и отсутствием религиозной розни, серьезных исторических счетов и обид, на редкость скорой и безболезненной ассимиляцией иммигрантов. Эстафета освободительной борьбы здесь во все времена легко передавалась от страны к стране, вырабатывая и поддерживая единство патриотизма «великой Родины» (Patria Grande) со своего рода стихийным интернационализмом. Временно подавленная в одних странах, освободительная борьба продолжала развертываться в других. Всем этим обусловлены внутренняя связность двухсотлетней революционной традиции; беспрецедентная устойчивость и продолжительность революционных ситуаций регионального масштаба; значительная роль леворадикальных сил, выражающих устремления трудящегося и эксплуатируемого большинства.
Напомним, что и применительно к европейским буржуазным революциям классики марксизма-ленинизма предостерегали от абсолютизации гегемонии буржуазии, выявляли замалчиваемую официальной историографией важную роль, которую играли уже с XVI в. «
Показательно, что после поражения революции 1848 г., «
Не с меньшим основанием эту мысль могли и могут повторить кубинцы применительно к Хосе Марти и Антонио Масео, венесуэльцы — к Симону Боливару, Хосе Антонио де Сукре и Эсекьелю Саморе, боливийцы — к Тупак Амару, Тупак Катари и Бартолине Сиса, уругвайцы — к Хосе Хервасио Артигасу, эквадорцы — к Элою Альфаро и Карлосу Конча, мексиканцы — к Эмилиано Сапате и Панчо Вилье, никарагуанцы — к Аугусто Сесару Сандино, сальвадорцы — к Фарабундо Марти. Здесь фактор исторической преемственности в полной мере служит «
Тот факт, что данная черта общественного сознания, в Старом Свете свойственная (в прогрессивном варианте) главным образом эпохе классических буржуазных революций, по другую сторону Атлантики жива и сегодня, обусловлен именно громадным объемом «антизависимых» (с конца XIX в. — антиимпериалистических) задач революционных процессов как прошлого, так и настоящего. Эти задачи выражают не только интересы определенных классов, но и потребности «
С этой точки зрения, каждый этап революционной истории Латинской Америки может быть определен не только по формам собственности и власти, которые упразднялись и утверждались в его итоге, но и по тем формам зависимого включения страны в мировую капиталистическую систему, против которых были объективно обращены революции.
Первый период — с конца XVIII до конца XIX в. — в социально-классовом отношении выступает как эпоха буржуазных революций, в плане же «всего общественного развития» — как эпоха борьбы антиколониальной
Революционные процессы в регионе уже на первом этапе объективно внесли немалый вклад и в демократизацию стран-метрополий. Напомним, что идея республиканского строя в преимущественно монархическом мире XIX в. психологически подкреплялась и в какой-то мере легитимизировалась существованием по ту сторону Атлантики полутора — двух десятков республик (в Европе того времени их насчитывалось всего одна — две), причем основную их массу составляли латиноамериканские. САСШ, ассоциировавшиеся у большинства европейцев со всей «Америкой», а также с демократией и свободой, смогли пережить Гражданскую войну 1861—1865 гг. в немалой степени потому, что уже подготовленную европейскими державами интервенцию сковала героическая борьба мексиканского и других народов региона. Латиноамериканцам (как и выступившим тогда же в защиту североамериканского суверенитета России и европейскому рабочему движению) «великий северный сосед» вскоре отплатил черной неблагодарностью.
С началом эпохи империализма становилось все яснее, что формы собственности и власти, основанные на монополизации земельной собственности латифундистами и срастании с ними верхушки буржуазии, бессильны противостоять новым формам закабаления региона финансовой олигархией, прежде всего британской и североамериканской.
Второй период — с последних лет XIX в. до 50-х гг. XX в. — в социально-классовом аспекте можно определить как антиолигархическо-демократический; в плане же «всего общественного развития» — как антинеоколониальный. Его итогом в первом аспекте стало свержение латифундистско-буржуазной олигархии (Мексика, Боливия) или ее оттеснение от власти (в большинстве стран) при активной роли средних слоев «разночинного» типа, а в более развитых странах — промышленной буржуазии, рабочего и крестьянского движения. Во втором аспекте было достигнуто немалое расширение политического и экономического суверенитета: от вывода оккупационных войск США из ряда стран Карибского бассейна до первой в капиталистическом мире национализации нефти в Аргентине, Мексике, Боливии.
В тот же период качественно возросла роль международных факторов революционного процесса, уже не только экономических, но и политических. Это, с одной стороны, две мировые войны, создавшие для удаленной от фронтов Латинской Америки относительно благоприятные условия хозяйственного развития. С другой — российская революция 1905—1907 гг., Великий Октябрь 1917-го, рождение мирового коммунистического движения, победа над фашистской агрессией при решающей роли СССР, распад колониальной системы империализма. Каждое из этих всемирно-исторических достижений мирового пролетариата и его союзников сопровождалось в Латинской Америке очередным революционным подъемом, воодушевляя антиимпериалистические силы на борьбу с неоколониализмом, расширяя возможности защиты суверенитета и социальных прав трудящихся. В ряде стран рабочее движение стало первостепенным политическим фактором. Огромный авторитет у всех передовых людей региона завоевали коммунисты, самоотверженно отстаивавшие рабочее и народное дело, о чем зримо напоминают красные знамена с серпом и молотом на фресках мексиканских муралистов, практически вся художественная литература середины XX века. Без долгой борьбы, в особенности рабочего движения, не стало бы возможным создание государственного сектора экономики — необходимого условия промышленного развития Аргентины, Бразилии, Мексики, Уругвая, Чили.
Оборотная сторона завоеваний того периода состояла в том, что политически они обеспечивались либо коалицией буржуазных и мелкобуржуазных реформистов с рабочим движением (Уругвай, Чили, Коста-Рика, Боливия), либо неформальным блоком тех же социальных сил в рамках режимов необонапартистского толка, в буржуазной историографии обычно именуемых «популистскими» (перонизм в Аргентине, трабальизм в Бразилии, правящий режим Мексики). Союз организаций трудящихся с реформистской буржуазией и особенно с буржуазной властью, как всегда и везде, давал импульс проявлениям оппортунизма, в том числе у части коммунистов. Это, в условиях быстрого пополнения рядов пролетариата выходцами из крестьянской, ремесленной и мелкобуржуазной среды, препятствовало превращению пролетариата из «класса в себе» в «класс для себя», облегчало подчинение организаций трудящихся контролю буржуазного государства. В послевоенные годы народное движение не смогло во всеоружии встретить массированную экспансию монополий США, «холодную войну» и экспорт маккартистского террора, волну реакционных переворотов.
Именно в Латинской Америке империализмом был наработан первый опыт создания военно-политических блоков как новейшей формы передела мира. Пакт Рио-де-Жанейро в 1947 г. И Организация американских государств (ОАГ) в 1948 г. возводились на крови народов Парагвая, Колумбии, Венесуэлы, Коста-Рики, испытавших прямое империалистическое насилие. В первой половине 50-х гг. был установлен диктаторский режим Ф. Батисты на Кубе, совершена интервенция США в Гватемалу, свергнуты «популистские» режимы в Бразилии и Аргентине. Над всем регионом нависла угроза неоколониальной реакции с утратой даже ограниченного суверенитета. Не без оснований ОАГ вскоре назвали «министерством колоний США».
За всем этим стояло не только небывалое усиление империализма США, но и новый уровень развития буржуазных отношений в Латинской Америке и зависимой интеграции региона в мировую систему капитализма. Безвозвратно прошли времена, когда можно было обеспечить стране десятилетия мира и относительной самостоятельности, потеснив латифундистскую собственность в пользу мелкой частной, заменив эксплуатацию полурабского труда эксплуатацией «свободного» наемного, самое большее — национализировав одну, пусть очень важную, сырьевую отрасль. Как внутренние, так и международные условия объективно поставили латиноамериканский пролетариат лицом к лицу с главной силой мирового империализма — монополиями США и стоявшим на страже их господства североамериканским государством, вошедшим в роль мирового жандарма.
3. Есть ли предпосылки для социализма?
Третий период в истории освободительной борьбы народов Латинской Америки — по ведущей социально-классовой тенденции пролетарско-социалистический, в аспекте же «всего общественного развития» демократическо-антиимпериалистический — хронологически очерчен 1960 и 1989 годами, рубежными как для латиноамериканских революций, так и для мирового социализма.
Открыла этот период Кубинская революция. На острове, крепче всех соседей привязанном к экономике «великого северного соседа», первые же реформы, в особенности аграрная, глубоко затронули интересы монополий США — собственников лучших земель и минеральных ресурсов, инфраструктуры и промышленных предприятий, мафиозно-«туристического» бизнеса. Революционная страна оказалась перед решающим выбором. Либо задохнуться в петле экономической блокады, с «контрольным выстрелом» в виде интервенции. Либо перейти «рубикон», отделявший борьбу против колониальной и неоколониальной форм зависимости от борьбы против зависимости как таковой, империализма как такового; устранение устаревших форм капитализма — от ликвидации самой его основы и перехода к обществу без эксплуатации и угнетения.
Речь Фиделя Кастро, прозвучавшая на весь мир 15 апреля 1961 г., в день прощания с жертвами предательской бомбежки и накануне сражения с наемниками ЦРУ, воспринималась прежде всего как провозглашение социалистического характера Кубинской революции. Но Фидель подчеркнул и другой ее аспект, назвав революцию «демократической и социалистической». Это означало принципиальное переосмысление взаимосвязи демократических и социалистических задач, в сущности аналогичное проведенному применительно к Европе В. И. Лениным в теоретических работах 1916 г.
В обоих случаях демократия перестает мыслиться (поскольку перестает быть объективно) атрибутом буржуазного этапа революции, предшествующего социалистическому, и становится неотделимой от самихсоциалистических преобразований — в нескольких аспектах, отмеченных уже Лениным.
Во-первых, нельзя пролетариату прийти к социалистической революции, не подготовляясь к ней борьбой за демократию. В этом плане по-новому выступают и предшествующие этапы освободительной борьбы. «
Во-вторых, нельзя осуществить социалистических преобразований, не осуществляя демократии шире и глубже, чем это возможно при капитализме, — «
В-третьих, нельзя удержать и демократических завоеваний революции, не продвигаясь по пути социализма; частичные и временные исключения лишь подтверждают общее правило.
В-четвертых, революция может себя защитить, только соединив качественное расширение демократии для передового класса с ограничением свобод и «употреблением власти» в отношении его врагов. Это диалектическое единство применительно к социалистическим революциям теоретически выражается категорией диктатуры пролетариата, «
Объективное превосходство сил мирового империализма, прибегающего непосредственно или через местных союзников к разным формам насилия над непокорными странами — экономическому саботажу, террористическим актам, переворотам и интервенциям, — умножает объективную необходимость «демократической диктатуры» пролетариата, выступающего во главе всего трудового народа. Эту общую закономерность опыт Латинской Америки подтвердил с предельной ясностью. Куба, находящаяся у самых челюстей главного империалистического хищника, осуществила свой вариант пролетарской диктатуры, не боясь признать это перед всем миром, — и держится уже более полувека. Чилийская революция 1970—1973 гг., лидеры которой в теории и на практике отклонили для своей страны диктатуру пролетариата ради чистоты «эксперимента» по мирному переходу к социализму, пала жертвой «показательной» фашистской расправы. И даже там, где контрреволюция не смогла растоптать ростки революционной государственности, но не сложилось условий для их развития в соответствии с объективной классовой природой, революция и контрреволюция десятилетиями переплетаются при нерешенности вопроса «кто — кого» (Никарагуа, Сальвадор, Боливия, Венесуэла). Весь опыт региона побуждает рассматривать идею достижения социализма «в обход» диктатуры пролетариата как утопию, место которой лишь там, где пребывают оба рода perpetuum mobile.
Многообразен вклад Латинской Америки в решение проблемы слома репрессивной машины эксплуататорского государства. Всюду, где такого рода «машина» существовала в развитом виде, классики марксизма-ленинизма признавали необходимым ее насильственный (как правило, вооруженный) слом, мирный же путь революции рассматривали как редкое исключение. В Латинской Америке это получило убедительное подтверждение в опыте Кубы и Никарагуа, а также «от противного» — в поражении революций, оставивших репрессивную машину буржуазии в неприкосновенности (Чили 70-х гг.) или допустивших ее воссоздание (Боливия 50-х гг.).
Однако поставить на этом точку, как поступали многие леворадикальные деятели 60-х — 70-х гг., не позволяет ряд моментов объективной эволюции «государственной машины». Уже Ленин проводил различие между репрессивными органами буржуазного государства и аппаратом централизованного управления общими делами, подчеркивая, что последний надо не разрушить, а очистить от буржуазно-бюрократического «паразита» и поставить под пролетарский контроль. Во второй половине XX в. эта тенденция качественно усилилась. Развитие производительных сил и классовой борьбы сделало капиталистическое государство из чисто надстроечного института крупным собственником средств производства, органом регулирования всей экономики и социальной сферы. Грань между двумя «ипостасями» государства все больше стиралась: скажем, армия в Латинской Америке, как и в ряде других регионов, нередко осуществляла управление государственными предприятиями. Включаясь напрямую в производственные отношения, государственные институты не переставали быть средством подавления эксплуатируемых, но сами становились ареной классовой борьбы. Применительно к подобной государственной машине, в частности к армии относительно развитых стран, проблема «слома» не могла уже решаться точно так же, как в отношении, по сути, военизированной жандармерии дореволюционных Кубы и Никарагуа.
Кроме того, фронтальное противостояние народных масс буржуазному государству все больше затруднялось наращиванием — особенно после жестокого урока Кубы — карательной мощи империализма и его местных союзников. Данная тенденция, в Европе знакомая уже Энгельсу и Ленину, с 60-х гг. со всей силой действовала и в Латинской Америке, угрозой же мировой ядерной войны возводилась в степень.
По всему этому нельзя не видеть рационального зерна в поисках латиноамериканскими революционерами возможностей овладения властью без фронтального вооруженного столкновения, с максимальным использованием институтов буржуазной демократии, трансформацией армии и в целом государственной машины преимущественно «изнутри». На этом пути, кроме негативного опыта Чили, накоплен немалый позитивный опыт (Венесуэла, Боливия, Эквадор), хотя вопрос о возможности установления данным путем диктатуры пролетариата история пока оставляет открытым.
Победы и поражения латиноамериканских революций актуализировали старый спор о степени зрелости объективных предпосылок социализма в странах региона. Научное исследование социально-экономического строя предреволюционной Кубы опровергает представления о ней как «отсталой аграрной стране». Кубинский агропромышленный комплекс, сердцевину которого составлял крупнейший «сахарный комбинат», работавший на рынок США по установленной их правительством квоте, стоял на одном из первых мест в мире по уровню реального обобществления и капиталистической планомерности. Практически он централизованно управлялся из штаб-квартир нескольких переплетенных между собой монополий. Учитывая, что пролетариат составлял на Кубе более половины населения (55%), объективные предпосылки социалистических преобразований там нельзя считать незрелыми. Другие страны региона в этом плане не отличались от нее качественно. Если бы антагонистические противоречия капитализма не достигли во всей Латинской Америке высокой степени зрелости, пример Острова Свободы не был бы столь притягателен, повстанческие организации 60-х гг. не росли бы столь стремительно. Далеко не все революции, даже великие, получали столь масштабный и скорый международный отклик, как Кубинская. Уже с начала 60-х гг. в Латинской Америке сложилась региональная революционная ситуация[2], определявшая ее лицо минимум три десятилетия.
Однако относительная зрелость предпосылок социалистической революции имела здесь и оборотную сторону. В отличие от Европы начала XX века, эти предпосылки формировались не в условиях стран-метрополий и их близлежащих сателлитов, а в зоне ярко выраженного зависимого развития. Капиталистическое обобществление производства здесь замыкалось на филиалы империалистических монополий и на США, обеспечивая им разветвленную систему контроля над экономикой и политикой всего региона. Разрыв этих связей мог в одночасье разрушить немалую часть объективных предпосылок нового общества, более того — грозил катастрофой всей стране. Компенсировать это региональной экономической интеграцией в краткосрочном плане не представлялось возможным. Латиноамериканские страны веками жили экономически лицом к метрополиям и спиной друг к другу, зачастую не имея между собой даже транспортных коммуникаций, тянувшихся лишь к экспортным портам. Чтобы изменить ситуацию, требовались десятилетия труда при целенаправленной политике революционной власти. И делать это пришлось бы в огне необъявленной войны со стороны ведущей империалистической державы, не имея возможности быстро и радикально улучшить положение большинства народа. В таких условиях революционерам крайне тяжело завоевать власть и еще труднее ее удержать. Тот же фундаментальный фактор зависимости, что ускоряет созревание предпосылок социалистической революции, в силу диалектики истории весьма затрудняет ее победу.
Разрешить это противоречие в середине XX века, как показал пример Кубы, можно было путем интеграции в иную, также международную (в тенденции — мировую) систему — социалистическую. С точки зрения марксистско-ленинской теории, главное состоит не в обывательских «разборках» — кто кому больше помогал или кто кого «эксплуатировал», — а в уровне реального обобществления производства в международном масштабе, в принципе исключающем утверждение нового общества при более низком уровне обобществления, чем достигнутый здесь уже при капитализме.
По той же причине шансы латиноамериканских революций объективно зависели не только от степени зрелости внутренних условий, но в огромной степени — от международного соотношения социально-классовых и политических сил. Решающим в этом плане представляется состояние мирового социализма, его способность в нужный момент и в надлежащих формах поддержать революционную страну, а в конечном счете — принять ее в состав своей международной системы, как посчастливилось Кубе. Расхожие возражения в духе той же обывательской логики «хватит кормить… (нужное впишите)» по существу не стоят ломаного гроша. Ведь в силу той же объективной направленности всемирной истории к «
Приходится признать, что во второй половине XX века империализму удалось решить эту задачу намного лучше, чем основному ядру мирового социализма, уже вползавшему в губительный кризис. Государственно-монополистический капитализм США, действуя в стратегической связке (при всех междоусобных противоречиях) с союзниками, сумел не только блокировать Остров Свободы и предотвратить появление «новой Кубы», но и обеспечить зависимому капитализму на юге Западного полушария частичную стабилизацию. В сходный политический момент Ленин подчеркивал: «
Процветание, обещанное народам региона, осталось сказкой, но латиноамериканской буржуазии были сделаны уступки, о которых она прежде не могла и мечтать. В богатых нефтью Мексике, Венесуэле, Перу, Эквадоре на несколько десятилетий получил второе дыхание национал-реформизм «популистского» типа.
В более развитых странах «Южного конуса» (Аргентина, Бразилия, Уругвай, Чили), где этот этап уже миновал и острота классовой борьбы исключала его реанимацию, при активной поддержке империализма утвердились диктатуры фашистского типа. Там же в 70-е гг. начались первые в истории «неолиберальные» реформы. Для всего мира был создан второй, наряду с Восточной Азией, полигон новой, транснациональной, «подстадии» империализма.
Эти успехи империализма есть основания считать стратегическими: они внесли немалый вклад в подготовку глобального контрнаступления 80-х гг. И Тэтчер, и Рейган с Бушем вышли из шинели Пиночета не только в идеологическом смысле. Экономика США и их союзников в кризисные годы вряд ли потянула бы новый раунд гонки вооружений и необъявленной войны против СССР, если бы латиноамериканские народы — и на их «назидательном» примере весь «третий мир» — не были принуждены выплачивать, кроме дивидендов монополиям, так называемый «внешний долг», многократно увеличенный махинациями транснациональных финансовых институтов.
При всем этом реакционная «стабилизация» в Латинской Америке оставалась частичной. Изнутри ее подрывали острые противоречия между «старой» программой, ориентированной на становление «национального» государственно-монополистического капитализма, и новой неолиберального толка, устремленной уже к гегемонии транснациональных монополий. В интересах последних правящие круги США во второй половине 70-х гг. стали широко использовать лозунг «защиты прав человека». Прежде всего он был обращен против социалистических государств, но досталось и латиноамериканским хунтам, вчера еще в доску «своим», теперь же сделавшим свое грязное дело и ставшим из-за связей с госсектором помехой для экспансии транснационального капитала. История щедра на парадоксы: если в Восточном полушарии пропаганда «прав человека» сыграла реакционную роль, то в Западном послужила новым катализатором «кризиса верхов» как фактора региональной революционной ситуации. Трещина, разделившая верхи, вновь дала выход социальному протесту низов.
Наиболее мощный подъем освободительного движения охватил с конца 70-х гг. Центральную Америку. Более десяти лет империалистическому Голиафу были не по зубам ни народная демократия в сандинистской Никарагуа, ни самое массовое в региональной истории повстанческое движение Сальвадора; даже с маленькой Панамой пришлось подписать договор о ликвидации колониального анклава в зоне канала.
Тогда же открылся новый этап классовой борьбы в сравнительно индустриализованных странах Южной Америки. Именно борьба пролетариата сыграла ключевую роль в том, что с 1982 г. (Боливия) по 1990 г. (Чили) континент очистился от военных хунт. Наибольший размах рабочее движение обрело в Бразилии, где на базе рабочих профсоюзов сформировалась массовая Партия трудящихся (ПТ).
1988—1989 годы реально могли закрыть латиноамериканскую «лабораторию» неолиберализма. К тому времени «народная весна» охватила весь регион. В Венесуэле и Боливии первая же волна неолиберальных «реформ» вызвала настоящие народные восстания, чье эхо не умолкает по сей день. В Колумбии и Перу набирали силу как левые коалиции, так и повстанческие движения. В Мексике впервые за полвека власть финансовой олигархии оспаривала левая оппозиция. Бразильская ПТ, выдвигавшая революционную программу, вплотную подошла к избранию президентом рабочего лидера Лулы. Победа латиноамериканских левых в те годы серьезно повлияла бы на всю мировую ситуацию: один лишь мораторий на выплату кабального «внешнего долга» грозил транснациональному капиталу финансовым нокдауном. Глобальный империалистический реванш был бы снят с повестки дня.
По всей вероятности, позиции империализма и реакции к югу от Рио-Браво в решающий момент спасла главным образом капитулянтская линия перестроечного СССР. Она означала для прогрессивных сил не только утрату реальной поддержки, но и дискредитацию коммунистических и социалистических идей, толкнувшую многих антифашистов на путь «демократии без прилагательных», то есть заведомого подчинения гегемонии буржуазного либерализма. Навязывание жертвам империалистической агрессии «национального примирения», сдача стран социалистического содружества и мальтийская встреча Горбачева с Бушем стоили Латинской Америке огромных потерь. Не только избирательных поражений левых от Бразилии до Никарагуа, тяжелого компромисса в Сальвадоре, отсрочки на десять лет революции в Венесуэле, спуска на тормозах антифашистского движения в Чили, но и кровавой интервенции США в Панаме, истребления «эскадронами смерти» Патриотического союза Колумбии, погружения в кровавый омут Перу, тяжких лет двойной блокады Кубы. Европейский и латиноамериканский фронты мировой контрреволюции взаимно поддерживали и усиливали друг друга, сообща перекрывая человечеству наименее тяжелый путь в будущее.
4. «Левый поворот»: реформа и революция
Можно ли говорить о революции в Латинской Америке после 1991 г.? Первые шесть — семь лет вряд ли кто рискнул бы дать на этот вопрос положительный ответ. Всем государствам юга Западного полушария, кроме блокированной Кубы, был навязан «вашингтонский консенсус» — своего рода присяга в верности догмам неолиберализма: максимальной приватизации госсектора, свободе перемещения капиталов через границы, приоритету выплаты «внешнего долга» перед внутренними социальными и экономическими задачами, независимости национальных банков от своих правительств, подразумевающей зависимость от транснациональных финансистов. В 1992 г. США, Канада и Мексика заключили соглашение о «Североамериканской зоне свободной торговли» (NAFTA). Снятие защитных барьеров перед экспансией северных соседей обрекло все отрасли мексиканской экономики на гибель либо подчинение транснациональному капиталу. Намереваясь распространить те же условия на все Западное полушарие, Вашингтон выдвинул в 1994 г. проект «Зоны свободной торговли Америк» (ALCA). Программа-максимум экономической аннексии южных соседей Соединенными Штатами, заложенная в идеологию панамериканизма более ста лет назад, при опоре на мощь транснациональных корпораций вплотную приблизилась к осуществлению. Даже те, кто не поддался гипнозу «конца истории», полагали, что ночь реакции будет долгой.
Но мрак с самого начала разрывали всполохи сопротивления. «Особый период в мирное время» не мог сломить Кубу. Не сдавалась колумбийская герилья. В 1992 г. Венесуэлу потрясли два восстания военных, одним из которых руководил Уго Чавес. В день вступления в силу NAFTA и официального выдвижения плана ALCA в мексиканском штате Чиапас началось восстание индейцев под руководством Сапатистской армии национального освобождения. Это еще можно было преподносить как частные случаи, инерцию прошлого. Но в 1998 г. Уго Чавес был триумфально избран президентом Венесуэлы. В конце 2001 г. аргентинскую витрину неолиберализма сокрушили финансовый дефолт и невооруженное восстание обреченного на нищету народа. Через год Лула был с четвертой попытки избран президентом Бразилии. В последующие семь лет левые возглавили Аргентину, Боливию, Уругвай, Эквадор, Никарагуа, Сальвадор. Заговорили сначала о «левом повороте», затем и о «социализме XXI века».
Латиноамериканский опыт опроверг представления об устарелости идущей от Великой Французской революции шкалы «левые–правые». Ход идейно-политической борьбы свидетельствует, что эти термины и сегодня обозначают силы, выражающие, при всех конъюнктурных переменах в их массовой базе, интересы трудящегося эксплуатируемого большинства (левые) или частнособственнического эксплуататорского меньшинства (правые).
«Левый поворот» стал ответом народных масс региона на глобальную реакцию, последовавшую за поражением европейского социализма. Программа форсированного демонтажа национального суверенитета, экономических и социальных функций государства, выраженная в идеологии неолиберализма и особенно в плане АЛКА, натолкнулась на 200-летнюю традицию борьбы за национальное и социальное освобождение исторически взаимосвязанного региона. Важнейшей предпосылкой «левого поворота» послужили авторитет, пример и опыт социалистической Кубы как неотъемлемой части региона.
В то же время прогрессивные силы региона хорошо освоили конституционно-представительные институты, упрочившиеся с крахом военно-фашистских хунт. «Левый поворот» проходил в мирных формах, не давая империализму повода для интервенции и экономической блокады.
Большую роль сыграло наличие у ряда стран (Венесуэла, Боливия, Эквадор) крупных нефтегазовых богатств, экономически позволявших проводить преобразования компромиссным путем, а также оказывать материальную поддержку другим странам. Предпосылкой успехов стран «левого поворота» стало и то, что военные силы США и их союзников были заняты в других частях мира.
«Левый поворот» глубоко изменил облик региона. Природные ресурсы богатых нефтью стран, ранее служившие обогащению горстки дельцов, были направлены на экономическое развитие и масштабные социальные программы. Страны «левого поворота» добились компромиссного решения проблемы внешнего долга, им до последних лет удавалось сохранять высокие темпы экономического роста. Даже международные финансовые организации признают их успехи в снижении бедности и нищеты. Десятки миллионов людей впервые получили бесплатное образование и медицину, доступное жилье, достойную работу. Большое политическое влияние завоевали массовые организации трудящихся, сыгравшие решающую роль в провале реакционных переворотов в Венесуэле, Боливии, Эквадоре.
«Левый поворот» был внутренне неоднородным. В нем четко обозначилось несколько эшелонов:
1)«радикальный» (Венесуэла, Боливия, Эквадор, Никарагуа), где произошли серьезные перемены в отношениях собственности и/или коренная трансформация политической системы вплоть до постановки социалистических целей;
2)«умеренный» (Аргентина, Бразилия, Уругвай, Сальвадор), где отсутствие парламентского большинства заставляло делить власть с частью буржуазии в рамках левоцентристского блока, а преобразования не выходили за рамки социальных реформ;
3)«неудавшийся», где прогрессивные меры были прерваны в самом начале отстранением левоцентристских правительств от власти (Гаити, Гватемала, Гондурас, Панама, Парагвай), подчинением их неолиберальной гегемонии (Чили, Перу) или поражением уже на «подходе» к власти (Колумбия, Мексика) ввиду слабости народных организаций при максимальной экономической и военно-политической зависимости от США.
Но, при всей неоднородности «левого поворота», есть объективные основания рассматривать его как явление общерегиональное. Внутреннее единство данного феномена определяется качественными изменениями в региональных международных отношениях. Была прорвана блокада Кубы, сорван план АЛКА, созданы новые институты региональной интеграции без участия США. Стала складываться система коллективной безопасности, позволявшая совместно разрешать конфликтные ситуации без непрошеных посредников, оперативно давать отпор попыткам переворотов и интервенций.
Есть основания говорить и о глобальной проекции «левого поворота». Прежде всего, качественно повысилась роль стран Латинской Америки в мировых делах. Без новой нефтяной политики Венесуэлы — одной из учредителей ОПЕК — странам-экспортерам углеводородов не удалось бы полтора десятилетия поддерживать цены на них, а Россия после потрясений 90-х гг. оказалась бы в крайне тяжелых условиях. Бразилия налаживала взаимодействие с Россией, КНР, Индией и ЮАР в составе БРИКС.
В едином взаимосвязанном мире «левый поворот» мог бы устойчиво развиваться лишь в контексте аналогичной тенденции глобального масштаба. Ведущие лидеры латиноамериканских левых сознательно пытались помочь «повороту» выйти за пределы своего региона. В 2010 г. Лула предпринял попытку посредничества в конфликте вокруг ядерной программы Ирана, а У. Чавес совершил поездку по маршруту Москва — Минск — Киев — Тегеран — Дамаск — Триполи — Лиссабон. «Левый поворот» неразрывно связан с планетарным по масштабу альтерглобалистским движением, без которого не было бы нынешних левых сил как реального политического фактора в Западной Европе и США[1]. Глобальное значение имело возрождение социалистической идеи, прежде всего благодаря стойкости Кубы и чавистской Венесуэлы.
Учитывая все эти аспекты, есть основания рассматривать «левый поворот» как четвертый периодлатиноамериканского освободительного движения (с начала 1990-х гг. по настоящее время) — антианнексионистско-антинеолиберальный по непосредственным задачам.
В то же время «левый поворот» явился исторически новым феноменом, противоречиво сочетающим в себе черты социальной реформы и социальной революции. Такое положение сложилось прежде всего потому, что массированная экспансия транснационального капитала и тем более экономическая аннексия региона Соединенными Штатами грозила социальному бытию не только движущих сил пролетарской революции, но также значительной части буржуазии и средних слоев, так или иначе связанных с национальным государством и его экономическими функциями. Даже латиноамериканские армии, не так давно выполнявшие функцию подавления революционных сил, теперь были лишены монополистической олигархией прежней экономической базы и вдобавок превращены в «козла отпущения» за все содеянное по ее же приказам. Неудивительно, что военные предпочли оставаться в казармах, чем свергать левые правительства.
В то же время обнаружились внутренние противоречия «левого поворота», его объективные пределы при глубокой включенности стран региона в мировое капиталистическое разделение труда и при глобальном соотношении сил, препятствующем углублению революционного процесса. Эти условия сделали неизбежными компромиссы с транснациональной и местной монополистической буржуазией на условиях еще более стеснительных, чем продиктованные в 1970 г. правительству С. Альенде в Чили буржуазным большинством конгресса. Практически исключалась национализация собственности местной буржуазной олигархии, в том числе СМИ, обеспечивающих ей по сути информационную монополию. Не могло быть и речи о запрете организаций правой оппозиции, даже экстремистского толка. Не имея возможности расширения своей экономической и политической базы, левые правительства могли финансировать социальные программы главным образом за счет доходов от экспорта сырья, воспроизводя в основе старую экономическую модель.
Постановка социалистических целей, отражающая уровень развития объективных противоречий капитализма, вступала в противоречие с необходимостью партнерства с транснациональным капиталом. Радикальные фракции народного движения, склонные видеть в вынужденных компромиссах лишь измену идеалам, отходили от правительства, подчас играя на руку реакции. Маргинальная молодежь, получившая элементарные гарантии от голода и полицейской расправы, но не видящая социальной перспективы, зачастую поворачивала на криминальный путь, вызывая у обывателя озлобление против власти, «не способной навести порядок».
Даже избавление миллионов трудящихся от нищеты зачастую воспринималось ими, в духе устойчивых «популистских» традиций, не как результат собственного труда и классовой борьбы, а как «дар» государства. В полной мере оправдалось ленинское предостережение: «
5. Правое контрнаступление в латиноамериканских странах: региональные и глобальные аспекты
Конец 2015 и 2016 г. отмечены в Латинской Америке серьезными реакционными сдвигами: избранием президентом Аргентины лидера правых М. Макри, образованием оппозиционного большинства в Национальной ассамблее Венесуэлы, неудачей левого правительства Э. Моралеса на конституционном референдуме в Боливии, фактическим государственным переворотом в Бразилии. За те же месяцы правые выиграли выборы в Гватемале, Колумбии, Перу, резко активизировались в Сальвадоре, Уругвае, Чили, Эквадоре.
Внутренние тенденции к кризису «левого поворота» были заметны уже давно, особенно в странах «умеренной» группы, где соотношение социально-политических сил не позволило провести конституционную реформу. Рабочее движение, приученное «популистскими» режимами к «классовому партнерству», а затем ослабленное фашистскими репрессиями и неолиберальными «реформами», не проявляло снизу высокой активности. В этих условиях действовать в политике «
Уязвимость левоцентристских правительств усилилась в последние годы, когда глобальная организация капитала вышла на новый уровень. В условиях затяжной «рецессии», последовавшей за мировым финансово-экономическим кризисом 2008 г., произошел новый скачок в концентрации и централизации транснациональных корпораций (ТНК), прежде всего североамериканского происхождения. Они монополизируют новейшие технологии, позволяющие уменьшить потребность в импорте энергии и сырья, и имеют возможность быстро переводить инвестиции из страны в страну, что сокращает возможности защиты суверенитета и классовой борьбы пролетариата в национальных рамках. Все это служит объективной основой «второй волны» неолиберализма. Особенно высоко она поднялась в последние два—три года, на фоне секретных переговоров о трансатлантическом и транстихоокеанском «партнерствах», меняющих условия многочисленных «договоров о свободной торговле» в пользу ТНК. План АЛКА фактически возрожден на новом, «полуглобальном», уровне. В случае его реализации ТНК получат полную свободу рук в отношении национальных государств вплоть до права преследовать их в судебном порядке без права на апелляцию.
Уже сейчас в новую систему отношений явочным порядком начали втягивать латиноамериканские страны. Мексика, Перу, Чили и Колумбия с 2012 г. включены в «Тихоокеанский альянс», ориентированный на интересы ТНК, а три первых в феврале 2016 г. вошли в число подписантов «Транстихоокеанского торгового партнерства».
Латиноамериканские страны с левыми правительствами первыми подверглись репрессиям ТНК на «основании» трансграничной юрисдикции судов США и Западной Европы. Поражение левоцентристской власти Аргентины подготовила диверсия т. н. «банков-стервятников», специализирующихся на скупке за бесценок долговых обязательств стран-банкротов с целью их ростовщического ограбления. Отказавшись от условий реструктуризации внешнего долга, принятых 93% кредиторов, «стервятники» в 2012 г. потребовали выплаты всей суммы, что не только наносило стране тяжелый удар, но и подрывало реструктуризацию остального долга и обрекало на банкротство. Правительство К. Фернандес отказалось платить ростовщические долги. Но «стервятники» добились в одном из судов США решения о запрете Аргентине до расчета с ними платить всем остальным кредиторам. Решение, противоречащее международному праву, было утверждено одной из «ветвей власти» США — Верховным судом. В настоящее время аналогичная диверсия совершается в отношении Эквадора. Та же тенденция проявляется в ужесточении Вашингтоном, даже в условиях «нормализации» отношений с Кубой, штрафных санкций против зарубежных компаний, ведущих с ней дела.
Важнейшей предпосылкой контрнаступления реакции стало резкое падение мировых цен на экспортные продукты латиноамериканских стран, особенно на нефть и газ. Не удивительно, что экономическая динамика региона в последние год — два меняется с положительной на отрицательную. Венесуэла разом потеряла порядка 70% доходов, Эквадор — около 30%. Даже в огромной Бразилии детонатором кризиса послужила государственная нефтяная корпорация «Петробраз», чьи глубоководные нефтепромыслы рентабельны лишь при высоких ценах на «черное золото». Воспользовавшись ситуацией, зарубежные и внутренние противники, давно мечтающие приватизировать нефтяные богатства страны, через своих людей в судебной власти предъявили «Петробразу» коррупционные претензии. В скандале замешаны буржуазные союзники ПТ и буржуазная оппозиция, что помогло организаторам переворота подготовить парламентско-судебное низложение президента Д. Руссефф.
Изменилась в неблагоприятную сторону и международная обстановка в целом. Условия для всемирного «левого поворота» пока не сложились. Ближневосточные союзники Венесуэлы подверглись империалистической агрессии в новых формах, оставляющих агрессору «свободу рук» в других регионах. В США и Западной Европе кризис, как бывало и прежде, «сработал» не столько на левых, сколько на правых и ультраправых.
Кризис «левого поворота», имея объективной основой экономическую и внешнеполитическую ситуацию, отнюдь не является ее стихийным продуктом. Официальный Вашингтон на протяжении многих лет готовил правую оппозицию к контрнаступлению. Страны региона пронизаны сетью «неправительственных» организаций, официально финансируемых из бюджета США через Агентство по международному развитию (USAID), международные институты обеих буржуазных партий и по многим другим каналам. Теснейшие связи этой сети с правой, а отчасти и «левой», оппозицией неоднократно становились достоянием гласности. Любая попытка употребить власть в отношении правых террористов влечет за собой политическую травлю и экономические санкции со стороны США. Любая вылазка оппозиции, даже подпадающая прямо под определение терроризма, широко рекламируется мировыми и «национальными» частномонополистическими СМИ, ставшими по сути главной «партией» олигархии.
Подобно тому как попытка «мирного пути к социализму» в Чили 1970—1973 гг. ретроспективно выступает генеральной репетицией «левого поворота», и кризис последнего имеет много общего с тем, что предшествовал военно-фашистскому перевороту 11 сентября 1973 г. И тогда и теперь организующей силой контрреволюции, ее генеральным штабом и главной кассой выступают ТНК и выполняющие их волю правящие круги США. «Пехоту» составляет молодежь средних слоев, обостренно ощущающих угрозу социальным привилегиям, потерю престижной работы при экономическом кризисе и санкциях, озлобленных уличной преступностью, действительной и воображаемой коррупцией. Функцию «генералитета» выполняют объединения крупной буржуазии, организующие из «тени» экономический саботаж, а на заключительном этапе готовые возглавить переворот. Аналогично ведет себя тесно связанный с имущими классами епископат католической церкви; его состав за три десятилетия, прошедшие со времен расцвета «теологии освобождения», значительно «поправел», и даже весьма умеренная апелляция нынешнего главы Ватикана к социальной справедливости встречает глухое сопротивление церковных верхов. Еще более реакционную роль играют протестантские секты фундаменталистского толка, при активной поддержке из США теснящие во многих странах католицизм; нередко они выступают ударным отрядом переворота, орудием фашистского террора.
Как и в 70-е гг., Латинская Америка выступает мировой лабораторией реакции. «Майдан» был во многом отработан в 2013 г. в Бразилии, а в начале следующего года инсценирован в Каракасе — хоть и не слишком успешно, но синхронно с Киевом, куда «спектакль» транслировался в прямом эфире. Сегодня на очереди механизмы «парламентского» переворота, включая пропагандистскую подготовку выборов, фальсифицированные «суды» над неугодными лидерами, выборочный террор против народных организаций.
Основное отличие нынешней Латинской Америки от 70-х гг. — меньшая сила и организованность рабочего движения, ослабленного неолиберальными «реформами», утратой зримой социалистической перспективы, затяжным экономическим кризисом, миражами «общества потребления» и кредитной кабалой. Партийно-профсоюзный актив поддерживает левые правительства, организует сопротивление переворотам, но рабочие пригороды подчас голосуют за правых, обещающих привлечь инвестиции и создать рабочие места, а массовость и активность выступлений трудящихся именно в решающие моменты политической борьбы оставляет желать лучшего. Форсирование неолиберальных «реформ», набирающих силу в Аргентине (одной из первых вполне ожидаемо стало принятие кабальных условий «банков-стервятников») и открыто подготовляемых правыми других стран, может резко усилить классовую поляризацию и вновь создать альтернативу: либо народная власть, либо новое издание фашизма. Жизнь в очередной раз подтверждает ленинский прогноз: «
«Правый поворот», вернее реванш, представляет реальную угрозу не только для Латинской Америки, но и для всего мира. В годы, когда мэром Буэнос-Айреса был нынешний президент М. Макри, аргентинская столица регулярно служила местом сбора фашиствующих ультра не только своего региона, но и Европы и США. Поражения латиноамериканских левых весьма способствовали срыву попытки «левого поворота» в Испании и созданию патового внутриполитического положения, толкающего правых этой страны, да и всего Евросоюза, к неконституционным методам. «Фонды-стервятники» принадлежат к числу главных финансистов ультраправого крыла Республиканской партии США, и в случае ее победы в ноябре с.г. можно ожидать применения их методов в широком масштабе. Д. Трамп уже не раз озвучивал позиции, крайне враждебные прогрессивным силам Латинской Америки. В этих условиях вызывают особую тревогу недальновидные попытки влиятельных кругов России и КНР искать партнеров, в том числе в латиноамериканском регионе, не среди левых, протягивающих им руку дружбы, а среди фашиствующих «новых правых».
Одной из первоочередных задач современной антифашистской борьбы должна стать солидарность с рабочим движением и независимыми правительствами Латинской Америки, прежде всего Кубы, Венесуэлы, Боливии, Эквадора, Никарагуа, Сальвадора. Для нас не потерял силы лозунг защитников Испанской республики: «¡No pasarán!» — «Они не пройдут!» Продолжатели Чавеса в Венесуэле выдвинули близкий по смыслу лозунг, актуальный для всех борцов против современной Реставрации: «¡No volverán!» — «Они не вернутся!»
Чтобы сделать лозунги реальностью, необходимо поднять антиимпериалистическую борьбу на новый уровень. Время вынужденного дележа власти с буржуазными попутчиками уходит в прошлое. Нашим латиноамериканским товарищам, как и нам, нет смысла винить в поражениях исключительно вчерашних лидеров (особенно когда классовый враг упоенно сводит счеты и с живыми, и с мертвыми). Надо трезво понимать, что проводимый ими курс определялся не столько субъективными достоинствами и недостатками, прозрениями или просчетами, сколько объективным соотношением классовых сил. Именно оно в конечном счете обусловливает большую или меньшую активность народных масс, силу или слабость воздействия снизу на участников политической борьбы, не в последнюю очередь на свое руководство. Вспомним еще раз Ленина: «
В ближайшие месяцы, максимум год — другой, станет ясно: получит ли латиноамериканский «левый поворот» продолжение или сменится более или менее продолжительным периодом реакции. В любом случае для последовательных борцов против империалистического гнета останутся актуальны ленинские слова, написанные ровно век назад: «
Примечания
Часть 1.
1. «В терновом венце революций…»
1
Граница двух Америк, вдоль которой нынешний президент США требует возвести за счет Мексики стену, проходит на значительном протяжении по реке, отделяющей ее нынешнюю территорию от земель, отторгнутых в 1845-53 гг. «великим северным соседом». Известное название реки – Рио-Гранде – хотя и имеет испанскую этимологию («Большая река»), употребительно в Европе и США. Латиноамериканцы называют ее Рио-Браво («Река смелых»).
2. К методологии вопроса
1
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 386-387.
2
Здесь и далее выделено мною – А.Х.
3
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 386.
4
Там же, с. 362.
5
Там же, с. 404.
6
Там же, с. 407.
7
Цит. по: Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 400.
8
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 398.
9
Там же, с. 387.
3. К истокам империалистической экспансии в Латинской Америке
1
Roig de Leuchsenring E. Marti, antimperialista. La Habana, 1961; Pividal F. Bolivar, pensamiento precursor del antimperialismo. La Habana, 1977.
2
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 387.
3
Там же, с. 315.
4
Там же, с. 404-405.
5
Там же, с. 383.
6
Так, «архитектором» заговора против С. Боливара был идеолог британской буржуазии И. Бентам, прямо призывавший своих южноамериканских адептов к убийству Освободителя.
7
Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС, т. 28, с. 630-631.
8
Во Франции до сих пор заявляет о себе династия претендентов на престол «королевства Араукания».
9
Ленин В. И. Империализм и раскол социализма / ПСС, т. 30, с. 174.
4. Колыбель империалистических войн
1
Весьма характерно, что и два других испанских владения, захваченных США в Юго-Восточной Азии (Филиппины) и Океании (Гуам), экономически и культурно-исторически ближе к Ибероамерике, чем к своим географическим соседям.
2
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 393.
3
Там же, с. 363-364.
4
См. там же, с. 414.
5
См.: Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС, т. 28, с. 669.
6
См.: Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 381.
5. Историческая эволюция форм зависимости и Латинская Америка
1
Советская историческая энциклопедия, т. 7. М.: 1965. С. 518.
2
См. список территорий, подведомственных Комитету ООН по деколонизации.
3
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 380.
4
Нынешняя территория США, как одной из стран-гигантов регионального масштаба, большей частью сформирована уже их экспансией в качестве самостоятельного государства.
5
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 383.
6
«Такого рода отношения между отдельными крупными и мелкими государствами были всегда, но в эпоху капиталистического империализма они становятся всеобщей системой, входят, как часть, в сумму отношений «раздела мира», превращаются в звенья операций всемирного финансового капитала». – Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 384.
7
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма /ПСС, т. 27, с. 383.
8
Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС, т. 28, с. 77.
9
Последняя из таких аннексий – принудительная «покупка» соседних с Пуэрто-Рико Виргинских островов – не избежала язвительной реплики Владимира Ильича: «Кто это сказал, что людьми не торгуют в наше время? Отлично торгуют. Дания продает Америке за столько-то миллионов (еще не сторговались) три острова – все населенные, конечно». – Ленин В.И. Целый десяток «социалистических» министров /ПСС, т. 30, с. 194.
6. «Добровольный союз» и «финансовое удушение»
1
Ленин В.И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме» / ПСС, т. 30, с. 105.
2
Ленин В.И. Черновой проект тезисов обращения к интернациональной социалистической комиссии и ко всем социалистическим партиям / ПСС, т. 30, с. 281-282.
3
Ленин В.И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме» / ПСС, т. 30, с. 101-102.
4
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 379.
5
Там же.
7. Знаменательные параллели
1
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 358.
2
Ленин В.И. О сепаратном мире / ПСС, т. 30, с. 191.
3
Там же, с. 185.
4
Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС, т. 27, с. 349-350.
5
Ленин В.И. О сепаратном мире / ПСС, т. 30, с. 192.
6
Энгельс Ф. Анти-Дюринг / Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 189.
7
Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС, т. 28, с. 627.
8
См.: Королев Н.В. Страны Латинской Америки в международных отношениях (1898-1962 гг.). – Кишинев: 1962. С. 105-106.
9
Ленин В.И. Тетради по империализму /ПСС, т. 28, с. 631.
10
Цит. по: Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма /ПСС, т. 27, с. 362.
11
Ленин В.И. Тетради по империализму /ПСС, т. 28, с. 627.
Часть 2.
Предисловие
1
Ленин В. И. Отношение к буржуазным партиям / ПСС, т. 15, с. 368.
2
Ленин В. И. Карл Маркс / ПСС, т. 26, с. 77.
3
Энгельс Ф. Революция и контрреволюция в Германии/ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 8, с. 6.
1. Зависимый характер капиталистического развития и предпосылки освободительного движения
1
Маркс К. Капитал. Т. I, гл. XXIV / Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 23, с. 760.
2
Именно там добывались драгоценные металлы и совершалось «погребение заживо туземного населения в рудниках», там же до XIX в. находился главный (а на протяжении почти всего XIX в. – один из главных) регион плантационного рабовладения, куда направлялись основные потоки черных невольников.
3
Там же, с. 761.
4
Ленин В.И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме» / ПСС, т. 30, с. 117.
2. Никто пути пройденного у нас не отберет...
1
Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта /Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 8, с. 122.
2
Энгельс Ф. Диалектика природы / Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т.20, с. 345.
3
Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии / Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т.7, с. 345.
4
Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта /Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 8, с. 121.
5
Ленин В. И. Письмо «Северному союзу РСДРП» /ПСС, т. 6, с. 363.
3. Есть ли предпосылки для социализма?
1
Ленин В. И. Ответ П. Киевскому (Ю. Пятакову)/ ПСС, т. 30, с. 71-72.
2
См.: Арисменди Р. Проблемы латиноамериканской революции. М., 1965; его же: Ленин, революция и Латинская Америка. М., 1975.
3
Ленин В. И. Доклад о революции 1905 года / ПСС, т. 30, с. 320.
4. «Левый поворот»: реформа и революция
1
В том же контексте следует рассматривать неудачную попытку венесуэльского лидера инициировать создание «V Интернационала».
2
Ленин В. И. Империализм и раскол социализма / ПСС, т. 30, с.
5. Правое контрнаступление в латиноамериканских странах: региональные и глобальные аспекты
1
Ленин В. И. Задачи левых циммервальдистов в швейцарской с.-д. партии / ПСС, т. 30, с. 202.
2
Ленин В. И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме» / ПСС, т. 30, с. 98.
3
Ленин В. И. Поворот в мировой политике / ПСС, т. 30, с. 348.
4
Ленин В. И. Пацифизм буржуазный и пацифизм социалистический /ПСС, т. 30, с. 282.
5
Ленин В. И. Ответ П. Киевскому (Ю. Пятакову) / ПСС, т. 30, с. 73.