"Большая тройка": Что скрывалось за фасадом

Сталин на дипломатических фронтах 1941-1943 гг.

Несмотря на то, что тема давно находится в центре внимания многих исследователей, и ей посвящена масса работ, вряд ли сегодня можно говорить, что разработана она в достаточной мере. 

Подтверждение тому – масса поверхностных, слабо обоснованных суждений, встречающихся даже в специальной литературе, не говоря уже о публицистике.

Уточнение неоднозначных моментов, подход к выработке целостного взгляда на роль дипломатических контактов между союзниками в 1941-1943 годах в деле организации разгрома стран оси, а также оценка советского вклада в эти процессы, возможны лишь при системном подходе к уже известным источникам, а также привлечении новых, ставших доступными в самое последнее время. 

К таковым можно отнести рассекреченные донесения советской разведки, касающиеся Прибалтики и Польши, опубликованные в минувшем году[1]. Большой интерес также представляет публикация дневников советского посла в Лондоне И.М. Майского[2], позволяющая в сочетании с дипломатической перепиской прояснить ряд важных для обозначенной темы моментов. Широкую базу для анализа представляет массив документов по советско-американским отношениям, введенный в научный оборот историком В.О. Печатновым[3]

Прежде всего, надо отметить, что вопреки мнению, что в июне 1941 года США и Великобритания поддержали СССР из одних лишь моральных соображений, предписывавших прийти на помощь очередной жертве гитлеровской агрессии[4], эти шаги диктовались объективными интересами этих стран и были вызваны необходимостью обеспечить собственную безопасность. Понимание этого присутствовало далеко не у всех членов руководства этих стран, но, по счастью, оно имелось у ключевых фигур. Уверенность Рузвельта в том, что только включение СССР, с его огромными экономическими, военными и людскими ресурсами в схватку с фашизмом, способно обеспечить дело антинацистской коалиции, опередила мнение аналитиков, по меньшей мере, на несколько месяцев, если не на год. Даже в 1942 году угроза проигрыша России оценивалась в Вашингтоне не иначе как катастрофа для США[5]. О Британии и говорить нечего – нападение Гитлера на СССР (вкупе с американскими поставками) отводило от нее угрозу почти гарантированного уничтожения (вариант мира с Гитлером, как возможная альтернатива, означал, по сути, то же самое). 

В свете этого квалификация Советского Союза, как изначально обязанного щедрым и благородным западным демократиям, много раз доказавшего затем своекорыстие и неблагодарность, противоречит как реальному раскладу интересов, так и ходу событий. 

Далее, важно понять, насколько разного уровня было участие и влияние в межсоюзнических делах США и Великобритании. Имевшееся в начале войны в Москве представление, что нам приходится иметь дело с тандемом «Вашингтон-Лондон», отстаивающем согласованные (и подчас далеко не дружественные) нам позиции, было в чем-то не вполне верно, а в чем-то и неверно вовсе. 

Для Рузвельта, несмотря на этническое и «общедемократическое» родство с англичанами, серьезную проблему представляла имперская политика Лондона и доминирующее стремление Черчилля сохранить Британскую империю руками американцев. Отсюда неуверенность в партнере, доходившая порой до недоверия в его адрес[6]. Ставка на военный потенциал Великобритании в противостоянии Гитлеру была слабо обеспечена. Учитывая все это, становится более понятным позитивный интерес президента к СССР, в перспективе явно теснящего Британию на европейской (и не только) арене, проводящего открытую и трезвую политику, пусть и опирающуюся на идеологически чуждые основы, а главное, реально ломающего хребет нацизму. 

В 1941, да и в 1942 году в Москве еще не сформировалось представление о реальном раскладе интересов и возможностей в коалиции. Отчасти это позволяло Черчиллю не без очевидной для себя выгоды (и при молчаливом благословении Рузвельта) эксплуатировать роль посредника во взаимоотношениях Москвы и Вашингтона. Наиболее ярко эта схема проявилась в постановке и обсуждении проблем признания западной границы СССР и открытия второго фронта в Европе. 

Бытует взгляд на советскую дипломатию первых месяцев войны как недальновидную и даже «неуклюжую», что проявилось де в неуместной постановке перед западными союзниками вопроса о признании границы СССР после 1939 года[7]. Непредвзятый анализ всей имеющейся информации о формальных и неформальных контактах внутри Тройки свидетельствует о том, что вплоть до декабря 1941 года инициатива обсуждения этой темы ни разу не исходила от Москвы. Мало того, довольно жесткая постановка этого вопроса Сталиным во время встреч с Иденом была продиктована предыдущими шагами оппонентов, в особенности обнародованием «Атлантической хартии». Встревожили и ее содержание, и, паче того, способ выработки, при котором СССР даже не уведомили, не говоря уже об учете мнения советского союзника. 

В Москве имели все основания считать тему границы сознательно подогреваемой западниками с целью постоянно держать СССР в уязвимом положении, под дамокловым мечом неопределенности. Сама по себе декларация Рузвельта-Черчилля не была направлена непосредственно против Советского Союза. Но при перемене обстановки, при желании иных лиц, окажись они на месте Рузвельта и Черчилля, вполне могла быть направлена. 

Таким образом, советский «заход» по поводу признания границ во время визита Идена в Москву в декабре 1941 мыслился шагом не только своевременным, но и необходимым. Не затрагиваемый до тех пор вопрос о равноправии партнеров по антигитлеровской коалиции был поставлен ребром, с тем, чтобы его невозможно было далее игнорировать. Кроме того, в Москве почувствовали, что этот вопрос может вызвать различную реакцию в Лондоне и Вашингтоне. 

Дипломатическая жизнь весной 1942 года до предела насыщена неформальными ходами, касающимися жизненных интересов СССР. Наряду с темой признания границы отчетливо зазвучала тема необходимости открытия второго фронта в Европе. Об этом нечасто упоминают, но впервые вопрос открытия боевых действий путем серии десантных операций на Севере Франции был поставлен министром черчиллевского кабинета Бивербруком в беседе с Майским 28 июня 1941 года[8] (на следующий день Криппс в Москве подтвердил, что он в курсе этих «намерений Английского правительства»)[9]. Однако за месяцы интенсивной переписки по этому вопросу тема с избытком насытилась британской аргументацией против такого открытия. Отвлекаясь от формального перечисления причин, приводимых Черчиллем, нужно отталкиваться от существа вопроса. А оно сводилось к тому, что нападение Гитлера на СССР было расценено в Лондоне как дарованная судьбой передышка, позволяющая в отведенный срок (от нескольких недель до нескольких месяцев) как раз не воевать

Вступление США в войну не могло не повлиять на ситуацию. К маю американские военные аналитики пришли к твердому убеждению в том, что эффективное ведение войны с Германией подразумевает именно высадку в Северной Франции, и чем скорее, тем лучше[10]. Не удивительно, что подобная инициатива встретила самый холодный отклик в Лондоне. 

Англичане, адекватно оценив твердость советской позиции в вопросе западной границы (заявленной не только как жизненно важная для СССР проблема, но и как показатель степени доверия между союзниками), предприняли шаги для поддержки советской позиции перед Вашингтоном. За этим стояло стремление Лондона не утерять доверия Москвы, как одного из двух необходимых факторов спасения Британии. Но не только. Активизируя дипломатическую поддержку советской позиции, англичане стремились хотя бы этим компенсировать неприемлемо низкий уровень реальной военно-технической поддержки союзника, несущего на себе основную тяжесть войны. Кроме того, сознавая, что рано или поздно СССР восстановит свою границу и без согласования с союзниками, Черчилль предпочитал договориться сейчас, выгодно выторговав уступку[11]

Американцы же демонстрировали приверженность принципу, согласно которому все изменения границ, случившиеся после 1939 года, нуждаются в рассмотрении на мирной конференции по окончании войны. И даже несмотря на неформальное заявление Рузвельта, что, мол, не тревожьтесь, в свое время ваша граница будет признана, в Москве не могли не видеть в этом мину замедленного действия, грозящую СССР после войны самыми неприятными последствиями. 

Осознав, сколь зависима позиция Лондона от мнения американцев, Сталин идет на демонстративное изъятие пункта о признании советских границ в англо-советском договоре[12]. Этот шаг, прямо направленный на облегчение дипломатического положения Лондона, был призван продемонстрировать добрую волю СССР (как это и восприняли Иден и Черчилль), готового ради союзника временно пренебречь кровными интересами. В целом же обсуждение проблемы границы позволило в Москве ясно осознать реальный расклад сил в коалиции. 

Однако ожидаемого шага навстречу не произошло. 

Черчилль употребил все силы, – не брезгуя и уловками самого дешевого разбора, – чтобы склонить американцев к высадке не в Европе, а в Африке. Анализируя причины, по которым Рузвельт пошел на этот шаг, явно противоречивший интересам как всей коалиции в целом, так и США в частности, можно выделить среди них главные: 

а) ультимативная позиция Лондона, категорически отказавшегося участвовать в высадке через Канал, притом, что собственных сил, достаточных для самостоятельного проведения операции, американцы в тот момент на Острове не имели[13]

б) желание поддержать Черчилля, идя ему навстречу в условиях сложного внутриполитического положения в Англии (правительственный кризис весной, парламентская критика и т.д.); 

в) возможность если и не во Франции, но все-таки начать боевые действия против стран оси в 1942 году вблизи Европы; 

г) готовность к сохранению ситуации, когда, обливаясь кровью, СССР в одиночку перемалывал десятки немецких дивизий. 

Было трудно избавиться от ощущения, что союзники пользуются удобным моментом, чтобы заняться слабо защищенной периферией, пока есть кому проливать кровь в решающей схватке с основными силами противника. 

Хотя в первый год войны нам и не удалось добиться от союзников требуемого уровня участия в общей борьбе и отношения к СССР как к равноправному члену коалиции, в повестку дня были включены принципиальные для нас проблемы, обсуждение которых выявило различный к ним подход со стороны США и Великобритании. А это было уже нечто. В рамках двусторонних контактов удалось заручиться определенными обязательствами (как правило, в форме обещаний, сделанных устно или в переписке), что в свою очередь создавало определенную почву для дальнейших построений. В конце концов, легализация важных для нас вопросов требовала времени, и уже с этой точки зрения не было оснований откладывать их постановку. 

Кроме того, в результате упорной борьбы на фронтах и принципиального поведения СССР за столом переговоров, среди представителей союзников, вовлеченных в практику военно-технического сотрудничества, возникало ощущение вины за несоразмерно низкий уровень реального участия США и Великобритании в общей борьбе[14]. Было бы неверно сбрасывать со счетов такую, казалось бы, совсем уже зыбкую субстанцию. Не зря даже много лет спустя Черчилль вспоминает о своем первом визите в Москву в августе 1942 года с нескрываемым раздражением. Напомним, ехал он сообщать об отказе союзников открывать в этом году второй фронт. И записи встреч со Сталиным наглядно демонстрируют, сколь малоубедительными доводами оперировал, оправдываясь, премьер-министр. Сталин, имевший много больше причин для раздражения этим недружественным решением, не стал щадить гостя и заставил испить чашу стыда сполна (если применительно к Черчиллю о таком чувстве вообще можно говорить)[15]

Спустя месяц глава Советского правительства вновь прибег к этому приему, внезапно заострив проблему «украденных у СССР истребителей» на кремлевском ужине, устроенном в честь У. Уилки. Без ведома Москвы американцы перенаправили несколько десятков самолетов из британской квоты, предназначенных к отправке в СССР, для разбрасывания листовок во время предстоящей высадки в Северной Африке. Сделано это было безо всяких объяснений, когда Красная Армия испытывала острый дефицит истребительной авиации в разгар наступления гитлеровцев на Сталинград. Причем формально крайними оказались англичане. Сталин, по-видимому, знакомый с существом дела, дал волю чувствам и разыграл целый спектакль, заставив пережить крайне неприятные минуты как «без вины виноватого» британского посла, так и в не меньшей степени американского, знавшего правду, но не смевшего ее озвучить[16]

Осознав, в какой мере руководство стран-союзников не спешит связывать себя обязательствами (а, связав, легко их обходит), в Москве решили прибегнуть к рычагу давления, появившемуся в самое последнее время. Речь об общественном мнении в США и Великобритании, постепенно склонявшемся в пользу сражавшегося не на жизнь, а насмерть Советского Союза. В условиях, когда союзники отказали в военной помощи и резко сократили поставки, что совпало с переломным (если не решающим) моментом войны, Сталин счел возможным публично заявить о том, что мы воюем фактически в одиночку. Подоплека этого шага очевидна, если учесть, что высказался он в первом за всю войну интервью, данном американскому корреспонденту. 

Результатом интервью стали многочисленные обращения граждан к властям, как в США, так и в Великобритании, выражавшие озабоченность недостаточной поддержкой Советского Союза. Министрам союзных правительств пришлось публично оправдываться, а дипломаты с возмущением отмечали во внутренней переписке моветон Москвы, играющей не по правилам. Игнорировать же просьбы о военной поддержке в Европе путем открытия второго фронта и сокращать поставки техники и вооружения – это было «по правилам». Разумеется, действия в таком ключе не способствовали утверждению доверительных отношений[17]

В этом смысле забавную форму приобрело в начале осени опасение Рузвельта, что Сталин, столкнувшись со столь беспардонным поведением товарищей по коалиции (и в Вашингтоне и в Лондоне понимали цену своим шагам), пойдет на «контрпродуктивные шаги». В письме Черчиллю президент всерьез выразил опасение (ничем, правда, кроме его ощущений не подкрепленное), что «обиженный» западными союзниками «дядя Джо» пойдет на замирение с Германией. Черчилль, воспринимающий Сталина более адекватно, развеял рузвельтовские опасения[18]

Именно с тех пор пошла мода, по недоразумению проникшая в исторические исследования, мотивировать политические шаги эмоциями тех или иных лиц. Когда Сталин пенял союзникам на их необязательность, в переписке Черчилль-Рузвельт мелькали слова «обиженный», «угрюмый», «злобный». Как будто речь шла о межличностных отношениях неких деятелей, не связанных государственными интересами и благом своих народов. Точнее будет сказать, что к себе-то и Рузвельт, и Черчилль как раз прикладывали мерку государственных деятелей, а Сталина, – если судить не по красивым порой словам, – мерили иным аршином. Подобное отношение проецировалось и на страну в целом. Очень показательно рассуждение современного американского исследователя, поясняющего читателю, что Черчилль никак не мог пойти в августе 1942 года на открытие второго фронта уже потому, что, мол, Британия потеряла в первую мировую войну миллионы граждан, и второго такого кровопускания нация могла не пережить. Между тем, как для СССР, по мнению американца, такие потери были несущественны, из этого Черчилль и исходил[19]

В Москве хорошо уловили между строк эту «гуманную» логику. 

Очередным «промахом», вменяемым Сталину-дипломату, числят его отказ ехать на межсоюзническую конференцию в Касабланке в январе 1943 года. По мнению некоторых историков, этот отказ, вызванный капризностью и элементарным страхом обнаружить свое несоответствие калибру мировых лидеров того времени, стал причиной откладывания даты открытия второго фронта и, в итоге, - затягивания войны![20] 

Такая оценка не может вызвать ничего, кроме недоумения. 

Достаточно узнав за полтора года своих союзников, их намерения  и стиль ведения дел, Сталин понимал, что ожидать в январе 1943 года в Касабланке позитивных решений по ключевым для нас проблемам – второму фронту, стабилизации поставок и западной границе – не приходится. В свете этого ехать туда, обрекая себя на заведомое меньшинство и просительную позу, освящая своим присутствием чуждые нам решения, не имело никакого смысла. И не стоит переоценивать англо-американские расхождения: дальнейшее показало, что еще по меньшей мере несколько месяцев Рузвельт вполне комфортно ощущал себя в кильватере черчиллевского курса. 

Как известно, Рузвельт и Черчилль (по инициативе первого) внесли в решения конференции пункт, приведший спустя полгода к еще большему обострению отношений между СССР и союзниками, чем в ноябре 1941-го, и даже чем в августе-сентябре 1942-го. Речь о решении открыть-таки второй фронт в 1943 году. В письме Черчилля, традиционно взявшего на себя миссию оповещения Сталина, это мероприятие занимало последнее место в ряду отнюдь не простых десантных операций, и оговаривалось таким количеством условий, что была очевидна его неосуществимость[21]. По сути, уже к концу 1942 года стало понятно, что, высадившись и увязнув в Африке, союзники займут под регулярные поставки продовольствия и боеприпасов огромный тоннаж, и тема второго фронта в 1943 году будет автоматически закрыта. Что характерно, это было ясно и в Берлине. 

Безответственность, порождавшая возможность таких решений, наложилась весной 1943 года на целый ряд шагов, – от присоединения польского эмигрантского правительства к геббельсовской клевете о Катыни и вызывающей пресс-конференции американского посла в Москве до очередного резкого прекращения поставок по северному пути, – складывавшихся в целостную картину недружественного поведения в отношении СССР. Перед лицом неотвратимо надвигавшейся летней кампании, возможно призванной решить судьбу всей войны, Советский Союз, как и в разгар Сталинграда, фактически остался с врагом один на один. 

Конец весны 1943 года отмечен инициативой Рузвельта, направленной на установление тесных взаимоотношений со Сталиным в обход Черчилля. Причиной такого шага стал не только очередной кризис в тройке. Очевидно, президент счел более не выгодной для США ситуацию, когда от лица западных партнеров диалог с Москвой ведет Черчилль. Будучи главным спонсором сопротивления, Рузвельт зафиксировал черту, за которой для США действовать в Европе по британскому сценарию (никак не учитывавшему мнение Москвы) стало неприемлемо. Этот момент вполне можно считать отправным для окончательного доминирования советско-американских отношений в коалиции. Без сомнения решающую роль в этом повороте сыграло качественное изменение, которое претерпел СССР к лету 1943 года. Из страны, почти чудом сдерживавшей и перемалывавшей германскую мощь, балансирующей (по мнению западных экспертов) на грани военного краха, Советский Союз превратился в могучую силу, способную – и это становилось очевидным для всех – в одиночку уничтожить Рейх. Результат Курской битвы окончательно снял сомнения на этот счет у тех, у кого они еще оставались. 

Именно к лету 1943 года восходит первая стратегическая разработка УСС «Стратегия и политика: могут ли Америка и Россия сотрудничать?». Фактор неизбежного присутствия СССР в Европе становится узловым для всех прикидок на будущее. И в этом контексте Советский Союз уже начинает рассматриваться далеко не всегда в качестве партнера[22]

Однако Рузвельт, последовательно критичный к имперской политике Лондона, не чуждый планов переделить мир на иных, «справедливых» основаниях, видел залог стабильного будущего Европы и всего мира в надежно обеспеченных партнерских отношениях с Москвой. Эта позиция четко смыкается с магистральной линией советской внешней политики, проводимой с июня 1941 года, и направленной на окончательное разрушение международной изоляции СССР. Сталин, в отличие от современников и нынешних историков, ищущих дату возникновения холодной войны во второй половине 40-х годов, отчетливо понимал, что война такая велась против нас без перерыва с 1917 года. В раскладе, возникшем в результате оформившегося противостояния стран оси и стран антигитлеровской коалиции, в роли которую играл СССР в уничтожении фашизма, виделся залог построения пусть временных, но вполне приемлемых отношений с крупнейшими империалистическими державами, что позволило бы укрепить позиции социализма, создать задел, достаточный для раскрытия его формационного потенциала. 

Тегеран зафиксировал достижение пусть промежуточных, но важных для всего перечисленного целей. Утверждение даты открытия долгожданного второго фронта и фактическое признание требований СССР о прохождении западной границы по линии Керзона – однозначные симптомы утверждения СССР в качестве равного партнера, чье мнение не удастся далее игнорировать. Добиться этого удалось, прежде всего, благодаря неимоверным военным усилиям, определившим исход войны со странами оси, но так же, и благодаря твердой, грамотной и последовательной позицией на дипломатическом фронте, которую все эти годы приходилось утверждать в самых неблагоприятных условиях.

Эту победу Советскому Союзу не простили.

 

 

 

 ----------------------------------------------------------------

 1  Прибалтика и геополитика. 1935-1945 гг. Рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации.Сост. Соцков Л.Ф. М., 2009; Секреты польской политики. Сборник документов (1935-1945). М., 2009.

 2  Научное наследство. Том 33. Иван Михайлович Майский. Дневник дипломата. Лондон. 1934-1943.В двух книгах. Книга 1.1934-3 сентября 1939 года. М., 2006; Книга 2. В двух частях. Часть 1. 4 сентября 1939 – 21 июня 1941; Часть 2. 22 июня 1941 – 1943 год. М., 2009.

 3  Печатнов В.О. Сталин, Рузвельт, Трумэн: СССР и США в 1940-х гг. Документальные очерки. М., 2006.

 4  См. например: Фейс Г. Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились. М., 2003. С.10.

 5  Печатнов В.О. Указ. соч. С.65-66.

6  14 июля Рузвельт пишет Черчиллю резкое письмо, указывая в нем на «слухи – именно слухи, ни больше ни меньше, - о сделках, которые правительство Великобритании якобы заключает с некоторыми оккупированными странами» и категорически требуя от него публичного заявления о невозможности принятия на себя никаких послевоенных обязательств (Foreign relations of the United States diplomatic papers, 1941. Volume IP.342.). Разумеется, речь шла о реальных переговорах, англичане были пойманы за руку. Требуемое заявление от Черчилля было получено, когда от него добились подписи под «Атлантической хартией».

 7  См.: Печатнов В.О. Указ. соч. С.21; Жуков Ю.Н. Сталин: тайны власти. М., 2005. С.151–152.

 8  Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны. 1941-1945. В двух томах. Том 1. 1941-1943. М., 1983. С.52-53.

9  Там же. С.53-54.

10  Печатнов В.О. Указ. соч. С.52-53.

 11  Очерки истории российской внешней разведки. Том 4. 1941-1945 гг. М., 2007. С.554-557.

 12  «Вопрос о границах, или скорее о гарантиях безопасности наших границ на том или ином участке нашей страны, будем решать силой» (Молотову в Лондон 24 мая 1942 года. Сталин И.В. Соч. Том 15. Часть 1. С.411.

 13  Черчилль Рузвельту 8 июля 1942 года. См.: Секретная переписка Рузвельта и Черчилля в период войны. М., 1995. С.258.

 14  Например, из письма работника Комитета Советского протокола Росоу «Донесения Феймонвилла (военный атташе посольства в Москве. – Авт.) рисуют отталкивающую картину (американских поставок СССР. – Авт.) – постоянное игнорирование многократных заявок на боевые самолеты, запчасти, табельный инструмент и т.д. И вот, как только ситуация стала понемногу улучшаться, наша армия в нарушение приказов крадет русские самолеты в Англии и опять все идет насмарку» (См. Печатнов В.О. Указ. Соч. С.89-90.).

 15  См. записи бесед с Черчиллем во время визита в Москву в августе 1942: Сталин И.В. Соч. Том 15. Часть 1. С.547-585, 588-593. Впервые даются в сопоставлении советские и британские варианты.

 16  Там же. С.613-626.

 17  «Славянский ум понимает нас, видимо, не больше, чем мы понимаем их, и они не осознают, что их отношения с нами, как нынешние, так и будущие, не могут быть выстроены на прочной основе таким изощренным методом», - возмущался по этому поводу Гарриман в своем послании в Вашингтон (Сталин И.В. Соч. Том 15. Часть 1. С.634).

 18  Данн Д. Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве. М., 2004. С.223.

 19  «Советский Союз мог позволить себе потерю миллионов мужчин, в то время как Англия, из-за потерь в Первой мировой войне, не имела такой возможности» (Фейс Г. Указ соч. С. 76).

 20  Фалин В.М. Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов. М., 2000. С.377.

 21 См.: Черчилль Сталину 12 февраля 1943 года. Переписка председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во времяВеликой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 2005.

 22  Фалин В.М. Указ. соч. С.420.