Женский вопрос: исторические истоки. Часть 3

Содержание

1. Введение. К вопросам методологии
2. Исторический характер проблемы
3. У истоков материнского рода
4. Истоки противоречий: воображаемые и действительные
5. Сила и слабость родового строя
6. Два лика древней войны
7. Патриархальный переворот как поворотный момент перехода от доклассового общества к классовому
8. «Отцовский род» как результат временного компромисса
9. Патриархальный террор как средство патриархального переворота
10. Древний Египет: долговременный компромисс
11. Передняя Азия: борьба без победителя

(ЧИТАТЬ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ)

(ЧИТАТЬ ВТОРУЮ ЧАСТЬ) 

10. Древний Египет: долговременный компромисс

Стереотип мышления, сложившийся у европейцев со Средних веков, приписывает всему Востоку безраздельное господство патриархата, причем с незапамятных времен. Инерция этой установки приводит к тому, что даже специалисты по Древнему Востоку в упор не видят очевидного. А именно: у абсолютного большинства, если не у всех народов Древнего Востока, патриархальный переворот не был особо жестоким и кровавым. Как раз наоборот: именно там раннеклассовый компромисс между родом и государством растягивался на тысячелетия, проявляя удивительную жизнестойкость даже в условиях довольно развитых рабовладельческих отношений.

В этом отношении особенно интересен Древний Египет. Вступив на путь формирования классового общества одним из первых, он не мог, конечно, избежать коллизий патриархального переворота. Начало они берут в столь седой старине, что судить об этом приходится по мифологическим источникам.

Еще в 30-е гг. М.Э. Матье убедительно интерпретировала сказание о борьбе Гора и Сета за наследие Осириса как «яркое мифологическое отражение столкновений интересов материнского и отцовского родов на египетской почве»^[1]. Гор, единственный сын царя Осириса, павшего от руки своего брата Сета, обращается к суду богов, требуя виновному наказания, а себе – наследства отца.  «Однако длительность тяжбы (свыше 80 лет по одному варианту), отразившаяся в той или иной форме в ряде самых разнообразных текстов, возбуждает вопрос: не основывал ли Сет свои права на наследство Осириса на чем-то большем, нежели на одном только насильственном захвате этого наследства? А отсюда возникает и второй вопрос: не являлся ли Сет с какой-нибудь точки зрения более законным наследником Осириса, чем Гор? И действительно, стоит только отойти от патриархального порядка наследования и обратиться к наследованию в материнском роде, как мы увидим, что согласно правовым нормам этого рода как раз Сет, единоутробный брат Осириса, являлся бы законным его наследником». Однако, чтобы вступить в права наследства, Сету мало быть братом убитого (очевидно, принесенного им как сородичем в жертву) – необходимо жениться на его вдове Исет (Исиде). В древнейшем варианте мифа, по логичной трактовке Матье, Сет преследует Исиду именно с целью добиться брака.

Участники суда богов расходятся во мнениях, причем их старейшина Ра-Хорахти упорно держит сторону Сета. В конце концов решают обратиться к старшей богине Нейт, «Великой Матери бога». Та дает как бы компромиссный ответ: Гору следует присудить отцовское наследство согласно патриархальному праву, но Ра должен удвоить владения Сета и дать ему в жены обеих своих дочерей, т.е. по нормам материнского права признать его наследником себя как верховного бога. Историк полагает: «Возможно, что в каком-нибудь древнем варианте мифа ответ Нейт был всецело в пользу Сета, как этого собственно и следовало ожидать от богини-матери: при таком ответе станет более понятной и потребность в повторном посольстве богов, на этот раз к Осирису, являющемуся здесь представителем линии отцовской». Осирис, ставший владыкой царства мертвых, стоит всецело за сына, угрожая даже наслать на землю и небо свое «свиреполикое» воинство (здесь можно видеть намек на насильственный характер переворота). Под такой угрозой богам приходится признать права Гора и вообще отцовский порядок наследования, однако победа эта неполная: Ра принимает Сета к себе в небеса, усыновляя его, и говорит обоим тяжущимся: «Разделил я вас»^[2]. В мифологиях древних народов нелегко найти столь же компромиссное решение подобного конфликта двух эпох.

От времени Старого царства (III тыс. до н.э.) до нас дошли глухие упоминания о некоем судилище над царицей. Не потому ли за фараонами той эпохи в последующей фольклорной традиции закрепилась репутация деспотов^[3]? Из всего этого Геродот, конечно, усвоил в категориях своего общества только одно: принуждение якобы всех египтян к ужасной повинности строительства пирамид, а дочери царя – к храмовой проституции ради зарабатывания денег (!) на то же строительство. Разумеется, и первое, и тем более второе – позднейшие фантазии. Скорее всего, наиболее могущественные фараоны предприняли какую-то, не известную нам в подробностях, попытку узурпации родовой власти, воплощаемой в царице. Но эта попытка радикального патриархального переворота, судя по последствиям, встретила упорное сопротивление и не пережила Старого царства, а сведения о ней, как и выброшенные из гробниц мумии самих «деспотов», подверглись ритуальному истреблению.

Применительно к древнему Египту исторически сложились определенные штампы, которых уже никто не замечает – видимо, потому, что заметить их означает пересмотреть все свое мировоззрение. М.Э. Матье на громадном количестве исторического материала показала характер престолонаследия в Египте: «Как правило, фараон считается законным обладателем престола только в том случае, если он женат на той царевне или царице, которая является представительницей древнего рода цариц-наследниц»^[4]. 

Кажется, просто невозможно уже дальше нести привычную ахинею. Ан, нет! Даже столь выдающийся египтолог, как Перепелкин, отважно несет ее, ухитряясь ссылаться на Матье, причем именно в тех местах, которые дают очень благодарный материал для рассмотрения патриархального переворота.

Знаменитый «солнцепоклоннический период»...

И все то, что ему предшествовало...

Начнем с Хатшепсут. Давно и хорошо известно, что она отстранила от власти бедного Тутмоса III, который, впрочем, позже с успехом наверстал упущенное. Вопрос: почему она смогла это сделать? В силу личных качеств? Нет. Только потому, что в Египте вплоть до XXVIII династии понятия сына-наследника на самом деле не существовало. Тутмос мог быть фараоном не потому, что он сын предыдущего Тутмоса, а потому, что он муж принцессы-наследницы. В данном случае – Хатшепсут, а после ее смерти – Мерит-Ра Хатшепсут. То обстоятельство, что он не был сыном царицы, имело второстепенное значение. Будь он даже ее сыном, ему бы все равно пришлось жениться на принцессе-наследнице, возможно собственной матери, а уж на сестре почти наверняка. Конечно, происхождение по материнской линии портило его аристократизм и позволяло той же Хатшепсут и ее дочери относиться к нему несколько свысока. Дела о престолонаследии это не меняло.

В чем же реально состояло «преступление» царицы? Она вовсе не отстранила от власти «законного наследника». Таковых, повторяю, не существовало, и через ее голову Тутмос никак не мог законным образом получить престол. Она отстранила от власти законного – благодаря браку с ней, пусть чисто формальному, – фараона, сосредоточив в одних руках власть царя и царицы. Т.е. она попыталась совершить матриархальный контрпереворот. Понятно, что в этом контрперевороте ее поддержали старая знать и жречество, совершенно не заинтересованные в дальнейшем укреплении семьи, частной собственности и государства. И также понятно, что войско, как раз в этом и заинтересованное, именно в этом, а не просто в увеличении объемов военной добычи, поддерживало Тутмоса (точно так же, как Атауальпу и Тлакаелеля).

Однако, ничего не известно (мне, по крайней мере) о том, что Тутмос как-то углубил и развил патриархальный переворот, как поступили его американские коллеги три тысячелетия спустя. Вполне возможно, что он этого и не делал. Ему было вполне достаточно того уровня, который был достигнут к его рождению. Но после его походов и завоеваний этого, видимо, стало уже недостаточно.

И вот на престол восходит Аменхотеп IV, он же Эхнатон.

Перепелкин упорно величает его мать Тейе царицей, сам же упоминая, что она носила титул «Жены царя». Не «великой жены», и не «жены бога». Всего лишь жены царя. Она и не могла быть царицей, будучи дочерью средней руки жреца или дворцового министериала и его неизвестно какой жены. (Кстати, а на самом деле кто была царица?) Почему же Аменхотеп III выдвигал именно ее? Именно поэтому. А вовсе не потому, что она была умна, энергична и, вопреки Перепелкину, в молодости, безусловно, хороша собой. Ему нужно было выдвинуть не самую умную жену, а жену из среды «новой знати», обязанной всем фараону, – жену, которая тоже всем была обязана фараону, вот этому фараону, а не своему происхождению от бесконечной череды цариц или хотя бы принцесс-наследниц. И именно ее сына следовало сделать фараоном. Каким путем? Да пока традиционным: женив его на дочери царицы, на Нефертити. Но сделав вид, что это не главное. Не случайно о происхождении Нефертити сведения так глухи. Это надо было затушевать так же, как надо было выпятить происхождение Тейе. Как бы порадовались Аменхотепы третий и четвертый, если бы узнали, что далекие потомки-египтологи долгое время считали Нефертити чужеземкой – принцессой из страны Митанни!

Перепелкин, признающий за Нефертити достоинство египетской аристократки, все же считает ее не дочерью царя, а каким-то отпрыском младшей линии. У него интересная аргументация: сестра Нефертити не титулуется дочерью фараона, следовательно, и сама царица не дочь фараона. Однако, из самого контекста книги Перепелкина ясно, что, называясь сестрой, эта дама могла вовсе не быть сестрой по крови, точно так же, как муж кормилицы Нефертити именовался то ли отцом царя, то ли даже отцом бога. Не была ли на самом деле дама, именовавшаяся сестрой царицы, дочерью ее кормилицы? Или, может быть, двоюродной сестрой? Или особой, по какой-либо причине удочеренной царицей – матерью Нефертити?

Что же такое солнцепоклонническая реформа Эхнатона?

Что такое вообще реформы верований Древности и Средневековья? Это всегда идейное обоснование и механизм открытого перехода к новым общественным отношениям. Вспомним хотя бы последнюю из таких эпох – Реформацию.

Так и здесь. Поклонение солнечному диску не было оригинальной идеей Эхнатона. Это было востребование старого бога в новом качестве. Он был призван оттеснить прежних богов, тесно связанных со старой знатью и старым жречеством. Единый на небе, он был призван стать отражением единого на земле царя. Вспомним славословия царю в надписях его свежеиспеченной знати. Это славословия его личной воле, понятой как произвол, – точно так же, как у последних ацтекских тлатоани и сапа-инков. На тогдашнем уровне развития воля и должна выглядеть как произвол, иначе ее просто не отличат от обычая.

Отсюда понятно, что и слом художественного канона, происшедший в «Тель-Амарнский период», отражает не что иное, как противопоставление воли данного фараона, именно как всепобеждающей воли, старинному обычаю. Возникновение новых принципов художественного изображения есть эстетическое (уже можно так сказать?) выражение того самого произвола. Царского произвола, нашедшего выражение в том, что тогда представлялось произволом художника.

Изображения самого Эхнатона подверстываются под ту же тенденцию. Вряд ли они «реалистичны» – рано еще. Скорее, они выражают ту же узурпацию женских жреческих функций, функций царицы как Великой Матери – фараон изображен, ни много ни мало, беременным (перед нами бесспорно высшее по рангу из всех известных изображений обряда кувады).

В ту же линию подверстываются и семейные сцены из жизни фараона, по поводу которых историками и искусствоведами пролиты реки слез умиления. Женщин, бывших по старому обычаю носительницами власти (исходно – предвласти), царицу и принцесс-наследниц, нужно было оттеснить в чисто семейную, домашнюю сферу, лишить их священного ореола. Никакой нежной супружеской и родительской любовью здесь не пахнет. Не случайно на многих рельефах царица изображена по пояс мужу, а принцесса-наследница вообще по колено^[5]. Прежде в таких изображениях выдерживались естественные соотношения роста мужской и женской фигур. Даже странно, как до нас дошел бюст Нефертити в царской тиаре! Автор, видимо, не был сторонником патриархального переворота, но ему пришлось прятать бюст в мастерской.

Той же цели служило и выдвижение Эхнатоном на первый план второй (или двадцать пятой) жены Кийа. Видимо, Нефертити не смирилась со второстепенной ролью. Не случайно мы знаем ее именно как Нефертити (Прекрасная пришла): она не приняла никакого Атонова имени вроде Нефернефруатон. Возможно, она даже возглавила какой-то заговор против мужа. Нам известно о массовых репрессиях, которые проводил фараон-солнцепоклонник в конце своего правления. Конечно, тронуть царицу он не мог решиться, но, разделавшись с ее сторонниками, мог куда-то ее задвинуть и выдвинуть, как и отец, другую жену. И даже провозгласить ее соправительницей, на что отец еще не осмеливался. Это, конечно, новая ступень патриархального переворота. Но никакими репрессиями не удалось ее закрепить.

Меры жречества и знати после смерти Эхнатона – не полный матриархальный контрпереворот, а только восстановление длительно существовавшего компромисса между родом, с одной стороны, и семьей, частной собственностью и государством – с другой. В полном соответствии с этим компромиссом Эхнатону наследует Сменхкара, муж Меритатон, его старшей дочери, т.е., на самом деле, муж старшей дочери Нефертити, а ему, в свою очередь, – Тутанхамон, муж третьей дочери Нефертити – Анхесенпаамон (ранее Анхесенпаатон). Даже в гораздо более позднюю эпоху, уже во времена Персидского царства, чтобы включить в число египетских принцесс-наследниц Нейтикре (Нитокрис), дочь фараона Псамметиха, потребовалось ее удочерение «супругой бога» Шепенопе II из саисской династии.

Судя по всему, внутренних сил для завершения патриархального переворота в древнем Египте так и не нашлось. В стране – «даре Нила» слишком мощен был пласт естественно возникших отношений людей с природой и друг с другом, определявших и хозяйство, и весь уклад жизни, давно и глубоко вписанный в природные циклы. Отражая эту реальность, классовое общество, даже на довольно высоком уровне развития, не вполне вычленялось из отношений, восходивших к материнскому роду. Чтобы изменить это положение, мало было обычного завоевания – требовалось не менее глубокое включение всей страны в высокоразвитую товарно-денежную экономику, отчужденную от естественно возникших отношений. Но это смогло произойти уже в иную эпоху. 

11. Передняя Азия: борьба без победителя

Посмотрим теперь, как обстояло дело у современников и соседей Египта – народов Передней Азии. Начнем с самого грозного противника фараонов Нового царства – малоазиатских хеттов.

В Древнехеттский период (XVIII-XVI вв. до н.э.) были еще сильны традиции родового строя: царь возглавлял «народ-войско», делил власть с народным собранием и советом родовой знати. Историки полагают, что один из царей, Лабарна I, «сыграл такую роль в утверждении хеттской государственности, что имена его самого и его супруги Таваннанны стали титулами всех позднейших хеттских царей и цариц». Хотя гораздо логичнее предположить, что оба имени изначально были титулами, и царица обладала властью отнюдь не по мужу. Тот же историк отмечает: «Важную и самостоятельную роль играла царица, впрочем, приобретавшая полноту своего статуса и титул таваннанны лишь по смерти предыдущей таваннанны, матери своего супруга – правящего царя»^[6]. Таваннанна была верховной жрицей богини Солнца города Аринны, культ которой хетты унаследовали от прежних жителей страны – хаттов. Эта богиня считалась супругой бога Грозы, верховным жрецом которого был царь. Материнско-родовым оставался и порядок престолонаследия: «По древней традиции преемником царя, как правило, делался сын его сестры».

Хаттусили I, сам будучи преемником Лабарны I как его племянник, впервые решился отстранить своего племянника от наследования. На сущность переворота указывает его мотивировка – «равнодушие наследника к болезни царя». Очевидно, священный царь, как у многих народов, мог выполнять свои магические функции, в том числе как мужа царицы, до тех пор, пока его не покидали силы; болезнь царя указывала, что его пора приносить в жертву. После военных побед Хаттусили в хеттском обществе должны были сложиться силы, заинтересованные в новом порядке престолонаследия – не родовом, а семейном. Наследником царя был назначен сын, а затем его усыновленный внук Мурсили, ставший соправителем деда.

Однако переворот «вызвал продолжительные смуты, в ходе которых против царя выступили многие члены его рода, даже его собственные дети». Самостоятельное правление внука-наследника кончилось тем, что «Мурсили был убит мужем своей сестры, а тот погиб от руки собственного зятя». Налицо явные попытки матриархального контрпереворота. Для завершения смуты потребовался компромисс между отцовской семьей и материнским родом: «Отныне преимущественное право на наследование престола принадлежало родному сыну царя; за отсутствием такового воцарялся сын его сестры, и только в крайнем случае свои права предъявляли царские зятья»^[7].

Компромисс был нарушен после того, как престол захватила новая династия, происходившая из хурритов – народа более патриархального, чем хетты. Показательно, что в ходе одной из войн хурриты захватили хеттскую царицу-таваннанну и предали ее казни. Узурпация престола хурритами открывает «новохеттский» период. Богиню Солнца города Аринны оттесняет бог Солнца, напрямую связанный с государственной властью: царь сам титулуется Солнцем, назначает себе наследника и вправе его сменить без оглядки на обычаи. Но на войне цари и этой династии обращались к покровительству ипостаси Великой Матери – богини любви, разрушения и войны Сауски, которую хурриты отождествляли с месопотамской Иштар.

От Хаттусили III (XIII в.) до нас дошло письменное оправдание предпринятого им переворота против собственного племянника Урхитессоба – сына и законного преемника царя Муваталли. При этом Хаттусили III ссылается на помощь Сауски-Иштар как своей покровительницы^[8]. Но никакая сакрализация власти не могла помешать новым смутам. Справиться с потомками Муваталли, укрепившимися на юге Малой Азии, не удалось. Едва в царство вторглись «народы моря», восстали и другие области. Это нанесло державе хеттов смертельный удар.

На западе Малой Азии, в Лидии, также сменилось несколько династий. Даже в описании Геродота – человека патриархальной эпохи, уже не понимавшего многих матриархальных обычаев, – Гигес, основатель династии Мермнадов, получает власть как муж принцессы-наследницы. Ни по какому иному праву он не мог стать лидийским царем. Совершенное им убийство своего предшественника Кандавла, безусловно, было не местью оскорбленной мужем царицы, а просто ритуалом жертвоприношения. У многих, если не у всех древних народов мужчина, увидевший женщину обнаженной, считался уже ее мужем, видимо, в порядке магии матриархальной эпохи^[9]; об этом говорит масса мифологических и легендарных сюжетов, в том числе эпизод Ветхого Завета с царем Давидом и Вирсавией, женой хетта Урии. Можно предположить, что Кандавлу подошла очередь быть принесенным в жертву, и он, сам показывая царицу обнаженной своему другу Гигесу, рассчитывал то ли магически обезвредить ритуал, если тот откажется от священного брака, то ли намного хуже – принизить царицу до положения женщины из «мужского дома» (как Кауравы в «Махабхарате»). Оба варианта означали патриархальный переворот, менее или более радикальный; но его возможности Кандавл переоценил. Даже в описании Геродота царица угрожает Гигесу казнью, т.е. она имела право жизни и смерти; а еще скорее, у человека, втянутого в этот ритуал, просто уже не было иного выбора: если он не совершал ритуального убийства, то должен был сам стать жертвой. Геродот, будучи эллином, конечно же, не сообщает, на ком были женаты мужские потомки Гигеса. Но, если они действительно царствовали, то необходимо должны были для этого жениться на своих сестрах.

Последнему лидийскому царю Крезу пришлось выдержать жестокую борьбу с братом по отцу Панталеонтом, рожденным женой-ионянкой. Притязания сына чужеземки, к тому же происходившей из самой патриархальной страны того времени, на руку принцессы и лидийский престол были, конечно, не чем иным, как попыткой радикального, по ионийскому образцу, патриархального переворота. Эта попытка закончилась поражением Панталеонта, который был предан ритуальной казни, т. е. принесен в жертву оскорбленным им божествам. Но и династии Мермнадов скоро пришел конец: сын Креза погиб на ритуальной охоте, а вскоре страна была покорена персами. Геродотово описание событий явно намекает на соглашение завоевателей с имущей частью лидийского общества, заинтересованной в смене воинского уклада жизни на торговый.

Очень упорно держались матриархальные порядки в Эламе, находившемся на стыке Иранского нагорья с Междуречьем, где обитали потомки древнейших жителей обеих стран. Источники подчеркивают «высокое социальное и экономическое положение» эламиток: «Женщина могла выступать в суде как свидетель, истица и ответчица. Дочери получали одинаковую с сыновьями долю наследства»^[10]. Эламский пантеон возглавляла Пинекир – Великая богиня и Мать богов. Единоличной царской власти долго не было – из знатнейшего рода выбирались трое правителей. «Для царских семей Элама были характерны браки с сестрами и левират, согласно которому после смерти царя его брат и преемник женился на вдове умершего и тем самым получал право на престол». Ступенью ниже стояли «отцы» – правители областей. «После смерти кого-либо из них власть переходила к племянникам по материнской линии, т.е. к сыновьям сестры.^[11] Известно, что около 1800 г. до н.э. один из эламских царей назначил наместницей столицы свою мать, чему историки дают объяснение, кажущееся им убедительным, – «так как у него, по-видимому, не было сыновей»^[12]. В XIII в. до н.э. царь Унташ основал новую столицу, названную в его честь по-аккадски, и возвел зиккурат – храм богов соседней патриархальной страны. Лишь с этого времени престол стали передавать от отца к сыну.

С подобным процессом мы сталкиваемся даже в самом Междуречье – стране с наиболее развитым товарно-денежным хозяйством и рабовладельческим строем. Но все же это была в первую очередь страна поливного земледелия, в Древности неотделимого от ритуалов плодородия. Неудивительно, что и в пантеоне важнейшая роль принадлежала различным ипостасям Великой матери – шумерской Инанны, семитской Иштар. Даже у семитов – народа пастушеского и сравнительно патриархального – Солнце долгое время воплощалось богиней Шамс, и лишь позже, в связи с упрочением рабовладельческого строя и царской власти, ее сменяет солярный бог Шамаш (на знаменитой вавилонской стеле изображено, как он вручает царю Хаммурапи первый известный нам свод законов классового общества).

Сходство с именем древнейшей богини Солнца сразу бросается в глаза в имени легендарной царицы Шаммурамат. Сказания о ней, распространенные во всем регионе Юго-Западной Азии, явно восходят к глубокой древности. Иранский и армянский эпос свидетельствуют об обрядах жертвоприношения временного мужа Шаммурамат.

Под этим же именем мы знаем царицу Ассирии, пытавшуюся на рубеже IX-VIII вв. до н.э. произвести такой же матриархальный контрпереворот, как Хатшепсут – в Египте. Произошло это после эпохи смут, начавшихся с воцарения Шамши-Адада V (824-811 гг.). Этому царю власть передал отец, но все общины коренной Ассирии остались верны законному наследнику, сыну царицы, чьи права были отцом нарушены. Шамши-Адада поддержали только царская столица Кальху и войско (не правда ли, похоже на войну Атауальпы и Уаскара?). После разгрома восставших коренная Ассирия обезлюдела, ее начали заселять массами пленников. Характерно, что оба самых известных царя поздней Ассирии – Ассархаддон (Ашшурахиддин) и Ашшурбанапал – были сыновьями вавилонянок, а представители противоположной «партии» пытались вообще стереть Вавилон с лица земли. Ожесточенная внутренняя борьба продолжалась до самого конца державы.

«Сады Семирамиды» – одно из «семи чудес света», созданное в конце VII - начале VI в. до н.э., – к той Шаммурамат, о которой сложены легенды, не имеют никакого отношения. Откуда же такое название? В литературе сталкиваешься с толкованиями «от дурака»: дескать, древние все перепутали. С какой стати? Не проще ли предположить, что Шаммурамат – не личное, а тронное имя (тем более, что это имя теофорное)? Тогда название садов звучит просто как «сады царицы», что вполне или почти логично.

Логично – потому, что сады эти представляли собой, видимо, род «парадиса», который устраивали цари многих народов, – модели то ли своих владений, то ли мира как такового. Возможно, корни таких садов уходят вообще в немыслимую древность (отсюда же и райский сад Эдем ветхозаветной книги Бытия, располагавшийся где-то «у устьев рек», т.е. в Южном Междуречье).

Почти логично – потому, что дама, для которой вавилонские сады были посажены, была по рождению не вавилонской царицей, а мидийской принцессой-наследницей Амуитиш из рода Дейокидов. Ее род был, вероятно, более знатным, чем род халдейских царей, недавних пришельцев в Вавилоне; но она не могла быть Шаммурамат как природной вавилонской или хотя бы халдейской царицей – относительно Вавилона она была всего лишь женой царя. Если верно предположение, что Шаммурамат – тронное имя, то мы имеем дело с попыткой патриархального переворота со стороны мужа Амуитиш, царя Набу-Кудурри-Усура (библейского Навуходоносора). С его попыткой провозгласить царицей чужеземку, мидийскую принцессу, перечеркнув права принцесс-наследниц Вавилона, равно как и наследниц верховных жриц своего халдейского народа, – а таковых не могло не быть. Это значило, что теперь не царем будет муж царицы, а царицей жена царя.

Вполне логичен характер попытки переворота. Парадоксально, но факт: орудием патриархального переворота должна быть женщина. Авторитет власти (исходно еще не власти как таковой, а предвласти родового происхождения) был связан именно с женским началом. Брак с принцессой более знатного рода, чем род вавилонских принцесс-наследниц, возвышал царя над ними и вроде бы давал ему возможность оторваться от этой линии наследования. Может быть, сын более знатной принцессы тоже стал бы рассматриваться как преимущественный наследник. Его, конечно, женили бы на принцессе-наследнице, но именно его. И линия наследования сместилась бы таким образом в сторону отца.

Очевидно, наследников от Амуитиш у царя не родилось, или они не пережили отца. Если верить Геродоту, в последние годы, когда Амуитиш, вероятно, уже не было в живых, Навуходоносор возвысил жену-чужеземку из рода еще более знатного – египетскую принцессу Нитокрис. В итоге же на престол взошел Набунаид (Набонид) – опять-таки сын чужеземки, жрицы из малоазиатского города Харран. Не имея в Вавилоне достаточной поддержки, он пытался опереться на арабские племена и жрецов почитаемого ими лунного бога Сина (предвосхищая больше чем за тысячу лет арабские завоевания под знаком полумесяца). Но эта преждевременная попытка только погрузила Вавилонию в смуту, и вскоре ее самостоятельной истории положили конец персы.

Как и повсюду в Передней Азии, в Персии переход к классовому обществу отмечен сменой передачи власти мужу новой царицы каким-то компромиссным порядком. Очень забавны в этом смысле интерпретации поведения, например, персидского царя Артаксеркса II, как якобы влюбленного в свою дочь и в намерении жениться на ней поддержанного своей матерью Парисатидой (Пурушатиш), заявившей, что царь сам себе закон. Это трактуется как произвол восточного деспота (или восточной деспотихи). На самом же деле речь идет об обосновании права данного царя на власть.

Не так ли Кир II, как сын мидийской принцессы Манданы и персидского царя Камбиза I, стал первоочередным женихом всех принцесс-наследниц, в том числе своей тетки? К Киру II восходит, как известно, могущество династии Ахеменидов, которые до него были незначительными владетелями, вассалами мидийских Дейокидов. Сам Кир был по материнской линии Дейокидом («мулом» по выражению Дельфийского оракула, если мы правильно его понимаем). Сосредоточив в своих руках власть над Персией и над Мидией, он должен был найти ей обоснование. Оно заключалось в том, что над Персией он властвовал как муж Кассанданы, персидской (или эламской) принцессы-наследницы, а над Мидией – как муж мидийской принцессы-наследницы Амитиды (Амуитиш), на которой женился, согласно Ктесию, казнив ее мужа Спитаму. Последнее было необходимо, так как в качестве мужа принцессы тот был претендентом на власть; сыновья же Амуитиш и Спитамы остались живы и занимали в империи Кира посты сатрапов. Власть в дальнейшем могли держать в руках только потомки Кира, т.е. потомки как его матери, так и его жены, Ахемениды старшей линии и/или мужья дам старшей линии рода Ахеменидов. Это – компромисс между материнским и отцовским правом.

Отсюда, а опять-таки не из личных качеств, происходит влияние Атоссы (Хутаосы), а за ней и других персидских цариц. Атосса была «дочерью великого Кира», но дело не в его, пусть и действительном, величии, а в том, что на ней сходились обе династические линии. Она была дочерью Кассанданы и внучкой Манданы (хотя и по мужской линии). Камбиз II и Бардия были также сыновьями великого Кира, более того – сыновьями Кассанданы, однако им обоим, а за ними – Гаумате лже-Бардии, если таковой существовал, а также Дарию I, принадлежавшему к младшей линии династии, для обоснования своих прав на власть пришлось жениться именно на Атоссе как старшей принцессе-наследнице.

Муж Парисатиды, Дарий II, отнюдь не будучи сыном царицы, также обосновывал свое право на власть браком с ней как принцессой-наследницей. Отсюда ее влияние. Артаксерксу, желавшему укрепить свою власть, тоже ничего не оставалось, кроме как жениться на всех наличных принцессах-наследницах, т.е. на собственных дочерях. Неужели во вторую дочь-принцессу он тоже был влюблен? Нет, конечно, не был влюблен и в первую. Просто всякий другой муж принцессы представлял бы угрозу его власти, а до того, чтобы принцессы не выходили замуж вообще, тогда еще не додумались.

Так что в данном случае, в отличие от Эхнатона, произволом и не пахнет – налицо жесткое следование обычаю и закону. Слова царицы-матери Парисатиды знаменуют вовсе не произвол, а тот понятный всякому человеку раннеклассовой эпохи момент, что царь является имперсонатором бога и его брак имеет сакральную основу и прообраз: антропогонический (или даже космогонический) брак богов-прародителей – брата и сестры. В этом качестве, в качестве супруга «супруги бога», он и становится «богом». Это – не нововведение, а, наоборот, обращение к древнейшему прецеденту, к мифологической традиции. Подобные браки царей с сестрами-наследницами в Древнем Иране заключались вплоть до времени Сасанидов и отражены в эпосе «Шах-Намэ».

Описание попытки патриархального переворота в Персии содержит также библейская «Книга Эсфирь». И здесь царь Артаксеркс стремится освободиться от ограничений, связанных с необходимостью считаться с родом, для чего совершает переворот, отстраняя жену-царицу и возводя в ранг царицы одну из второстепенных жен, не имеющих никаких прав на этот титул, всецело зависящих от его царской воли. При этом следует иметь в виду, что Эсфирь, которую все считают еврейкой, с точки зрения патриархальной, очевидно, вовсе не еврейка. Вряд ли уже в это время персидский царь царей мог провозгласить царицей женщину неизвестного рода – он все-таки не османский султан XVI века. Следовательно, если Эсфирь скрывала свое происхождение, это значило не то, что никто вообще не знал, кто она такая, а то, что ее считали кем-то другим. Кем? На это дает ответ ее имя – вовсе не еврейское, а вавилонское и абсолютно жреческое: Эсфирь, то есть Эстер – Иштар. Такое имя могла носить только женщина из вавилонского жреческого рода. Очевидно, по отцовской линии Эсфирь к нему и принадлежала (как и ее двоюродный брат Мардохей, т.е. Мардук) и считалась достаточно знатной, чтобы входить в число главных жен царя. Но все же, не будучи женщиной царского рода, принцессой-наследницей, она не могла быть царицей. В этом качестве она всецело зависела от произвола мужа. То же обстоятельство, что Эсфирь открыла свое еврейское по матери происхождение, для царя мало что значило: у персов происхождение уже считалось по отцу. Вместе с тем, сознавая свое жреческое достоинство, она решилась в день праздника (трехдневный пост) обратиться к мужу с просьбой, в которой он ей, провозглашенной царицей, по матриархальному обычаю просто не мог отказать.

Точно так же через несколько веков последний иудейский царь Ирод – выходец из менее, чем Иудея, патриархальной Идумеи (Эдома), – не мог отказать своей дочери Саломее, после ее, конечно же, жреческого танца на праздничном пиру, в казни иудейского проповедника, посмевшего оскорбить ее мать – царицу Иродиаду. Судя по близости имен царственной четы, речь и здесь шла о сакральном браке внутри царского рода, без чего Ирод сразу лишился бы власти. Иоанн Креститель не просто бросил вызов царям земным, как интерпретировали это в последующую эпоху, – он открыто призвал довести до конца патриархальный переворот, не считаясь даже с тем, что за Иродом и Иродиадой стояла империя «божественного Августа». Для мятежного пророка это не могло кончиться ничем, кроме усекновения главы (не распяли его лишь потому, что в стране еще не было римской администрации с правом на этот род казни).

По-видимому, на всем Древнем Востоке – кроме разве что, с определенного момента, Индии, – переход к вычленению царской власти из единого комплекса сакральных и общественно-должностных функций совершался путем компромисса между матриархальным родом и отцовской семьей. Естественно, этого не мог понять Геродот, будучи человеком стадиально иного общества.

По аналогичной причине и современные нам историки не понимают, что никакие дворцовые перевороты не привели бы к многолетним жестоким войнам, а зачастую и гибели могущественных государств, если бы вызывались лишь конфликтами старой знати и царской власти либо соперничеством жрецов разных божеств. За обычаи предков наряду со старой знатью и жречеством стояла основная масса общинников, игравшая важную роль в общественном производстве. Простолюдины никак не были заинтересованы в безраздельном господстве семьи, частной собственности и государства, грозившем им полным закабалением. Но они сами не могли предложить реальной альтернативы, кроме невозможного уже возврата к раннеклассовому «золотому веку». Компромисс, подобный египетскому, не имел в других странах столь прочной естественно-исторической основы. Равнодействующая получалась такова, что историческое движение шло очень неровно, по принципу «два шага вперед, шаг назад». До поры до времени такой тип развития позволял людям Древнего Востока поддерживать жизненно необходимый баланс отношений с природой и друг с другом. Но он же с определенного момента становился фактором уязвимости перед более развитым эксплуататорским обществом.

Е.Н. Харламенко