Отыскивая своё невеликое место в историческом наследии Великого Октября, трудно удержаться от не тускнеющих с годами впечатлений: кипящая кумачом Красная площадь, тесное и шумное семейное застолье, «Мы из Кронштадта» и «Ленин в Октябре». Но какой прок в подростковой рефлексии пятидесятилетних мужчин? Из той поры, думаю, по-настоящему ценен лишь не по-детски серьёзный вопрос, заданный отцу перед портретом Ильича, привычно занимавшим простенок у окна: «А если бы было можно, о чём бы ты спросил Ленина?..»
Если не хотим уподобиться «бывшим», «осколкам» былого, стенающим по углам о безвозвратно ушедшей эпохе, надо трезво отдать отчёт, почему и ныне годовщина Октября — не только дата и очередной повод для «хозяев жизни» поёрничать над «замшелым совком».
Когда в угаре 90-х, они, спеша и заходясь от внезапной безнаказанности, крушили монументы и переименовывали города, то вместе с «прахом тоталитаризма» отряхнули науку об обществе. К моменту реставрации капитализма, положим, состояние этой научной дисциплины было весьма неблагополучно. Ниспровергатели злорадствовали: большевики провалились со своей «догмой»! Однако же на том основании, что наблюдения неточны, не ставят под сомнение ценность астрономии. Если штурман плохо знает компас и сектант, за борт кидают не приборы.
Но в 1991 году мало кто мог это объяснить; да и объяснять было некому. По пальцам одной руки пересчитать тех, кто был в состоянии доказать, почему действие общественных закономерностей объективно и неотвратимо. Объективно так, как то, что случилось с соцлагерем. Закономерно так, как то, что произошло затем. Эти люди давно, с 60-х годов понимали, к чему идёт дело; но, невзирая на внешнее благополучие, роковой Рубикон был уже перейдён. Глядя на то, во что сегодня превращена наука о социуме, почти невозможно поверить в столь радикальный регресс в XXI веке, беспрецедентный в истории научного знания. Может ли быть этому разумное объяснение?
Ответ, однако, лежит на поверхности. Но современное российское обществоведение бессильно его увидеть. Ведь оно целиком зиждется на тезисе об ограниченности и идеологизированности марксизма, несостоятельности классовой структуры общества и теории прибавочной стоимости. Допустим, это верно. Но анализ всего, что происходило в России за последние 25 лет с производством, наукой, образованием, идеологией, подозрительно точно укладывается в схему победившей диктатуры буржуазии, методично изничтожающей всё, что ассоциируется с её классовым противником, противоречит её идеологии, угрожает её всевластию. Само по себе, конечно, это ещё не доказательство. И современные обществоведы, безусловно отрицающие такую диктатуру, упорно разыскивают иные причины столь драматичных и разрушительных социальных явлений. А не находя их, попросту списывают все беды на «тоталитарное наследие». Ясно, на что-то иное сил и времени у этих учёных не остаётся.
Если и впрямь марксизм — отжившая догма, то чем же является подобная «методология», вчистую проигрывающая марксизму? И как долго огромный государственный корабль, лишённый средств навигации, может плыть «без руля и без ветрил»? Может казаться, что угроза крушения миновала и самое страшное уже позади. Что у нас новое, современное судно, ведомое мудрым и волевым капитаном. Особенно, если неустанно убеждать в этом с утра до вечера. Но есть, между тем, тревожные симптомы, не заметить которые невозможно.
Вспомним, на что, прежде всего, опиралась бешеная критика тоталитаризма и командно-административной системы. На идеалы западной демократии, гарантирующие свободу личности, открывающие путь к достатку, зовущие в клуб развитых и цивилизованных народов. Демократические страны самоотверженно боролись с коммунистическими диктатурами во имя свободы их граждан. Гражданам надо было только обрести гражданское достоинство и сбросить тоталитарный гнёт.
И вот — он сброшен. Минуло четверть века, как повержен лагерь социализма. А цивилизованные, меж тем, всё трудятся и трудятся, не зная сна, не покладая рук, на благо освобождения всё новых и новых народов. Правда, используют для этого преимущественно диверсантов, бомбы и ракеты. Но главное не это. А то, что, для входа в «клуб развитых и цивилизованных», оказывается, недостаточно откреститься от своего прошлого, со всеми его ошибками и победами, мало встать в покорную позу учеников, открыть свои рынки, обрушить свою валюту и т.д. и т.п. Хозяевам «свободного мира» нужен не равный собрат, им подавай его потроха. И торжественно развенчанная, но давно предупреждавшая об этом «марксистская догма» скорее раздражает нынешних обществоведов, чем помогает им. А священная идеология безусловного примата индивидуума над государством и обществом, приоритета частной собственности и свободы капитала над всеми прочими свободами, безусловного авторитета «великих» демократий для демократий «развивающихся», которая так эффективно разорвала изнутри «тоталитарный» СССР, не менее эффективно разрывает «демократическую» Россию.
Это утверждение хорошо согласуется с практикой. Но проблема той области знания, которая прочно заняла место общественной науки, в том, что она развивается особняком от какой бы то ни было практики.
Ничто не может помешать деклалировать, что частная собственность на средства производства всегда эффективнее государственной или общественной, а рыночное регулирование предпочтительнее планового хозяйственного. А прямо вытекающие из таких предпочтений безработица и обнищание значительной части населения (более четверти за статистической чертой бедности) — это всё равно «лучше», чем советский социализм третьей четверти XX века. Всё это можно громко утверждать с любых трибун и перед телекамерами. Можно даже определённое время заставить жить таким образом целую страну. И колоссальная социальная и экономическая инерция полуторасотмиллионного общественного организма обеспечит приличный запас прочности, никак не сопоставимый с возможностями отдельного человека и позволяющий теоретикам смело отвлечься от реальной жизни.
Что мы имеем в виду? А вот что. Поэкспериментируйте на любом из этих теоретиков-обществоведов, и без труда установите, что недоедание, недосыпание, стресс, вызванный безденежьем и угрозой потерять работу вполне успешно доконают человека за срок от нескольких недель до нескольких месяцев. Однако, оставаясь вне подобных экспериментов, эти деятели всерьёз уверены, что десятки миллионов человек вполне нормально могут выживать в таких условиях годами и десятилетиями.
Этот парадокс, непостижимый (да и малоинтересный) для либерально-рыночного сознания, сулит обществу, поражённому социальной несправедливостью, вовсе не радужную будущность. И чтобы это понимать, не нужно быть Марксом.
А между тем, планетарный экономический кризис, проникший уже в такие на первый взгляд далёкие от экономики сферы жизнедеятельности, как международно-правовые и этноконфессиональные отношения, только усиливается. И перед лицом отнюдь не мифической угрозы государственной целостности России провозглашается мобилизационный по сути лозунг национального единства. То есть, общее благо отечества может потребовать от граждан определённых индивидуальных лишений. Дело, однако, в том, что немыслимо сплотить воедино Россию, если уже изначально сосуществуют две разные страны. Страна крупного бизнеса, торговли нефтью и газом, и страна хронической безработицы и суровой нищеты; страна таунхаусов и безнадежно разрушающегося аварийного жилья; страна заграничных путешествий и учёбы в иностранных университетах и страна жалких зарплат и пенсий, обделённого детства и малоперспективной юности. Первая Россия, новая, «возродившаяся из небытия», наследница идеалов Столыпина, Николая Романова, Солженицына и Сахарова, утончённая и рафинированная, растворилась где-то между Цюрихом и Лондоном. Вторая Россия — презренная и непутёвая «рашка», от которой Россия первая всеми силами стремится спрятаться и убежать, ибо стыдится её, и мечтает лишь о том, что та исчезнет, наконец, вовсе и без следа.
И эти две страны планируют слить в восторженном экстазе «национального единства». На такое планирование способны люди, всерьёз убеждённые, что науку об обществе с лихвою заменят пиар и политтехнологии. Им кажется вполне реальным совместить предельно жёсткое социальное расслоение и псевдосоветскую, щедро сдобренную православием патриотическую идеологию. Как квалифицировать состояние умов, пытающихся достигнуть общественного сплочения увековечиванием персон типа Маннергейма или Колчака? Исключительно в терминологии диагнозов, ибо нет лучше способа бередить общественный раскол, провоцируя его обострение.
Но они этого «не догоняют». Они продолжают с утроенной энергией.
И вовсю жалуются, что на каждом шагу им мешает проклятый «совок» — неизжитое советское прошлое. Забавно: но ведь они правы. Когда летом 1917 года непутёвые министры Временного правительства пытались управлять страной, не выполнив при этом ни одного из самых жгучих народных чаяний, их обречённость была понятна для многих, но близкий революционный взрыв ясно видели единицы. Полноценный социально-экономический анализ ситуации оказался по силам, видимо, одному Ильичу. Минуло столетие, и не менее непутёвые последователи «временных», будто нарочно лишённые разума и памяти, лезут в то же социально-экономическое горлышко. Им по-прежнему охота сытно кушать, сладко спать, красиво путешествовать, а народу по-прежнему следует потерпеть, пока в «диетическом» бюджете отыщутся некстати закончившиеся деньги. В любой другой стране их наивное (и столь по-человечески понятное) плутовство имело бы, вероятно, перспективы, ибо народу, запряжённому в ярмо, положено быть долготерпивым. Но вот незадача: здесь всё это уже однажды было. И однажды народ уже распрямился, сбросив с себя цепи самодержавия, тенеты мракобесия, бремя социального угнетения. Вот и жалуются мόлодцы, усердно прилаживающие все эти прелести «на место», на хоть и покорный, но такой малоприспособленный для такой операции, заметно окрепший и раздавшийся в советскую пору общественный организм. А нам, видимо, предстоит наблюдать, как двоечники от обществоведения и истории с глубокомысленным видом будут наступать на извечные пресловутые грабли. Ибо сегодня, в отсутствие организации пролетариата, никто не приближает новый Октябрь, как это делают они.