«Есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже»
(Эрнест Хемингуэй)
11 ноября мир отметит 100-летие окончания Первой мировой войны, причем для стран Запада, таких как Великобритания и Франция, это более значимая дата, нежели окончание Второй мировой, — в Первой они понесли куда большие потери. И если во Второй мировой решающим стал Восточный фронт, то в Первую мировую это был фронт Западный, где сосредоточила основные усилия кайзеровская Германия.
11-го же «на полях» празднования юбилея намечена встреча президентов В. В. Путина и Д. Трампа, на которую многие возлагают большие надежды: смогут ли лидеры двух ведущих, обладающих ядерным оружием держав договориться, чтобы не допустить скатывания человечества к очередной, возможно – фатальной, бойне?
Первая мировая война начиналась с невиданного во всей прежней истории шовинистического и милитаристского угара, с пропагандистской вакханалии, что живописала врагов сущими исчадиями ада, «гуннами» – вплоть до того, что они питаются убиенными ими младенцами! А привела война к полному опустошению в душах т. н. «потерянного поколения» (англ. lost generation), нашедшему выражение в литературе того поколения – от Хемингуэя до Ремарка – и в пронизанных ужасом картинах немецкого экспрессиониста Отто Дикса. Ужасов, правда, хватило всего на 20 лет – пока не выросло новое поколение. И даже ужасов Сталинграда и Ковентри, Дрездена и Хиросимы хватило, похоже, всего на 75 лет – они неведомы нынешней молодёжи, часто воспринимающей войну как какую-то компьютерную «стрелялку».
Сегодня мы видим поразительное явление: никогда ещё нарастание реальной угрозы Большой войны не происходило в обстановке полнейшего отсутствия борьбы за мир! Никаких вам демонстраций, никаких протестов, только равнодушие массы и цинизм политиков и экспертов на ток-шоу. Одни люди просто не замечают нарастания тревожных симптомов, продолжая жить безмятежной и размеренной обывательской жизнью («мы политикой не интересуемся» – гордятся они!). Другие безропотно и часто даже с радостью готовы пойти под нож. А третьи – целые орды особо буйных политиков – сознательно разжигают пламя, не задумываясь о том, что все их активы, все их «нажитые непосильным трудом» деньги и вся их элитная недвижимость в случае ядерной войны превратятся в «радиоактивный пепел»!
Первая мировая война готовилась великими державами задолго до её начала, но для большей части публики стала полной неожиданностью – отрезвление пришло только в окопах, когда было уже поздно! Аргументы, приводившиеся тогдашними политологами (или как они тогда назывались?) в пользу невозможности крупной войны, до боли напоминают те, что приводятся сегодня. Мол, все страны слишком тесно связаны между собой экономически. К тому же, в трёх главных европейских монархиях вообще правили близкие родственники – но и это не уберегло от войны.
Конечно, непросто оценить вероятность Большой войны сегодня. Некоторые «пропагандисты», выполняющие определённый заказ, склонны её преувеличивать – но куда слабее смотрятся те, кто, занимаясь успокоением публики, внушают нам мысль о том, что война невозможна. Дескать, всё ограничится только лишь военно-политическим давлением на соперника с целью принудить его к капитуляции или же довести дело у него до «цветной революции» либо «верхушечного переворота».
Беда в том, что нет и быть не может чёткой, всеми осознаваемой грани между военно-политическим давлением и войной – эту грань легко ненароком перейти.
Спору нет, наличие ядерного оружия служит в наше время сильным фактором, сдерживающим Большую войну. Но и тут имеется проблема: весьма сомнительна вера в «инстинкт самосохранения политиков», на котором, собственно, и зиждется «ядерный аргумент» тех, кто отрицает возможность новой мировой войны. Дело в том, что человек – существо не биологическое, а общественное, и это значит, что его поведение определяют не инстинкты, а классовые, корпоративные и иные сугубо социальные по природе своей интересы. Боюсь, интересы эти сильнее инстинктов!
Предположим, что есть некая Империя, которой завтра угрожает финансовый крах, после которого она перестанет быть Империей. Но есть шанс этого избежать, устроив Большую войну. Перед правящими кругами Империи встаёт риск: либо «погибнуть самим, но планета уцелеет», либо «погибнуть вместе со всеми». И им, я думаю, будет всё равно, сгинут ли в результате кризиса только они, или они при этом ещё утащат за собой в могилу всё человечество! Мир без Империи для них немыслим, жизнь в таком мире для них не жизнь, так зачем им за жизнь держаться?
Тут можно провести аналогию с некоторыми бизнесменами, пускающими себе пулю в лоб после банкротства: жизнь вне бизнеса, бытие «обычных работяг» без возможности ворочать миллионами и повелевать другими не имеет для них смысла.
Очень опасной нам представляется набирающая на Западе обороты тенденция опровергать теорию «ядерной зимы», как якобы антинаучного порождения старой советской пропаганды. Этим явно подводится «естественнонаучное обоснование» под идею «ограниченной ядерной войны», в которой якобы возможен победитель. Понижается барьер при принятии решений, имеющих необратимые последствия. И это тем более опасно, что к власти в крупнейших государствах всё более приходят люди, не обладающие широтой знаний и глубиной мышления, полагающие, что всё должно происходить так, как им очень хочется, – и склонные оттого к авантюрам.
Дело вовсе не в том, смогут ли «поладить» Трамп с Путиным. К войнам ведёт углубление и последующее обострение противоречий между интересами различных государств, их экономически обусловленное стремление к переделу рынков сбыта и сфер влияния. Эти противоречия носят объективный характер, и они к настоящему времени достигли такой уже величины, что Путин с Трампом и товарищем Си при всём своём желании не смогут уже их «мирно разрулить», вернувшись к какому-то былому статус-кво. Как говорил классик, капиталисты всегда «делят мир по силе», отчего какой-то новый миропорядок может создаться только в результате острого и чреватого войной – именно силового – разрешения накопившихся противоречий.
Стержневая причина, ведущая сегодня к Войне, та же, что и сто лет назад: желание теряющей своё монопольное положение, свой экономический и военно-политический вес Державы № 1 удержать положение, защитив его от притязаний новых, молодых, «злых» и энергичных конкурентов. Вот почему так актуальны уроки Первой мировой, анализ развития тех противоречий, что привели к ней.
От «блестящей изоляции» к «сердечному согласию» («Entente cordiale»)
В наши дни широкую популярность приобрело высказывание лорда Генри Пальмерстона, британского министра иностранных дел середины XIX века: «У нас нет вечных союзников и вечных врагов. У нас есть постоянные, вечные интересы, и им мы должны следовать». Эту сентенцию нам обычно преподносят как такую, что выражает единственно правильную внешнюю политику: надо, мол, преследовать исключительно собственные национальные интересы, совершенно не заморачиваясь дружбой с союзниками, которые, к тому же, завтра могут легко сделаться врагами.
Аморальность такого подхода к отношениям с другими народами, разумеется, не может служить серьёзным основанием для его критики – политика, вообще, дело аморальное! Но те, кто некритично повторяют слова британского лорда, очевидно, не в курсе того, что именно такая политика, вошедшая в историю под названием «блестящая изоляция» (англ. splendid isolation), в своё время завела высокомерную английскую дипломатию в тупик, закончилась, в общем-то, нешуточным провалом.
В XIX веке, будучи безоговорочно первой промышленной державой мира и занимая монопольное положение на мировом рынке, Британия могла себе позволить действовать в «гордом одиночестве», не вступая ни с кем в долговременные союзы – а вступая в соглашения лишь по ситуации и легко разрывая их. Но к концу столетия расстановка сил на планете в корне изменилась, так что на рубеже веков Альбион вынужден был искать долговременные и достаточно прочные союзы против тех держав, которые угрожали ускользающему британскому могуществу и господству.
Видимо, важным «сигналом» стала англо-бурская война 1899–1902 годов – в ходе её Англия оказалась в одиночестве, её агрессивные действия вызвали осуждение европейских держав. Англичанами стал осознаваться кризис их внешней политики.
Что примечательно: британские правящие круги не сразу поняли, кто для них главный соперник, – как и в наше время Америка, по-видимому, не сразу осознала, что главный её враг – Китай (а вовсе не Россия с Путиным и не изрядно «раздутая», используемая больше как «страшилка» угроза «международного терроризма»). Поначалу главными врагами британцам виделись Франция, с которой англичане делили африканские колонии («Драка за Африку»), и Россия, представлявшая угрозу для Британской Индии (т. н. «Большая игра», «Great Game», на протяжении всего XIX столетия) и участвовавшая в схватках за сферы влияния на Дальнем Востоке.
И английская внешняя политика конца позапрошлого века сводилась к тому, чтобы использовать Германию против Франции и Японию против России. Ещё в 1904–05 годах, всего за два года до подписания англо-русского договора, который окончательно оформил Антанту, Британия занимала откровенно антироссийскую позицию. После провокации на Доггер-банке в Северном море – в результате её эскадра, шедшая на выручку Порт-Артуру, потопила английское рыболовецкое судно – тамошние «ястребы» требовали от Адмиралтейства топить русские корабли!
Отто Дикс. Триптих «Война», 1929—1932
Кульминацией англо-французского колониального противостояния в Африке стал Фашодский инцидент 1898 года – «силовая встреча» у городка Фашода (ныне – Кодок) в Судане двух колониальных отрядов едва не привела к войне между двумя державами. Франция вынуждена была отступить во многом из-за опасения того, что в войну на стороне Англии вступит Германия. Но урегулирование этого конфликта (Англия и Франция сумели прийти к соглашению о разделе территорий в Африке) и стало поворотным пунктом – к союзу двух этих стран, к их соглашению 1904 года.
К тому времени «вырисовался» главный противник Британии – экономически быстрорастущая Германия. И вот в 1897 году Лондон отказался возобновить англо-германский торговый договор – этот факт красноречиво вскрывает «экономический нерв» противостояния! Решающей схватке на полях сражений обычно предшествует «война протекционизмов», ограничение «свободы торговли» (сиречь «санкции»).
Экономическую экспансию Германия подкрепляла мероприятиями военно-стратегического характера, явно угрожавшими Великобритании: в 1898 и 1900 годах Берлин принял амбициозные программы строительства военно-морского флота, а ещё он объявил о проекте постройки Багдадской железной дороги, дававшей доступ его войскам на Ближний Восток. Тогда же Германия активизировала колониальные захваты – а её стремление к переделу колоний послужило важной причиной войны.
Итак, англо-германские противоречия носили характер ключевых, решающих антагонизмов, приведших к Первой мировой войне. В настоящее время решающими являются, без сомнения, американо-китайские противоречия. Очень долго США и Китай, прекрасно сознавая антагонизм их отношений, пытались вести переговоры и маневрировать. То же самое имело место быть и в конце XIX века между Британией и Германией – они пытались прийти к сговору в ущерб интересам третьих стран.
Пытаясь унять растущие аппетиты агрессивного прусского империализма и ещё надеясь использовать Германию против Франции, Британия предложила своему «партнёру» проект раздела португальских владений в Африке. Сделка эта была уже почти готова, когда коварные бритты «кинули» кайзера – в 1899 году Англия дала Португалии гарантии неприкосновенности её колоний. И в последовавших далее марокканских кризисах 1905 и 1911 годов Великобритания поддерживала против Германии Францию (по соглашению 1904 года Франция признала Египет и верховья Нила сферой британских интересов, а та взамен признала сферой интересов – читай протекторатом – Франции Марокко, на которое претендовала также Германия).
Отметим, что Великобритания, несмотря на то, что она вошла в компанию государств-победителей в обеих мировых войнах, стратегически потерпела в них неудачу. Ведь цель удержания глобального господства достигнута ею не была; более того, в результате Второй мировой войны рухнула Британская Империя, и Великобритания, лишившись Индии и прочих её колоний, превратилась в державу второго порядка, во всём послушно следующую в фарватере заокеанского союзника.
Можно предположить, что, действуя в рамках укоренившейся парадигмы евроцентризма, Британия, как и остальные европейские державы, «проглядела» амбиции Соединённых Штатов, начавших переход от изоляционизма к борьбе за мировое господство, и, может даже, недооценила того, кто действительно сместил её с вершины. Думается, закулисная роль США в разжигании Первой мировой до сих пор остаётся ещё слабо исследованной. Вот, кстати, занятное совпадение: ФРС – орудие мирового господства доллара – была основана накануне войны, в 1913-м.
Кстати, и поддержка в противовес России растущего агрессивного японского империализма дорого обошлась впоследствии Англии – позорной сдачей Сингапура 15 февраля 1942 года. Да, долговременные последствия внешней политики трудно предвидеть – ведь и к подъёму Китая в противовес СССР приложили руку США!
Шатания в сетях противоречий
Не менее трудно предвидеть, на чью сторону в будущей войне встанет та или иная страна – как мы выражаемся – второго (или третьего) порядка. Самый яркий пример, взятый из Первой мировой войны: Италия. В 1882 году она присоединилась к соглашению Германии и Австрии 1879 года – что оформило Тройственный союз; но 23 мая 1915 года Италия вступила в войну на стороне Антанты, открыв третий фронт для начинавшей трещать «лоскутной империи» Габсбургов. Заодно, к слову, войну Центральным державам объявило Сан-Марино, отправившее на подмогу многомиллионным армиям Антанты санитарный отряд численностью… 15 человек.
Всё дело в сложности, запутанности противоречий между государствами – из которых в итоге «срабатывает» какой-то главный антагонизм. В конце XIX века сильны были противоречия между Италией и Францией. Во-первых, на Апеннинах культивировались настроения ирредентизма – идеи объединения всех этнически итальянских земель, включая доставшуюся когда-то Франции Ниццу. Во-вторых, обе страны соперничали на Средиземном море – в борьбе за колониальный раздел Магриба. Договору 1882 года как раз предшествовал захват французами Туниса.
Но в итоге сильнее всё же оказались противоречия Италии с Австро-Венгрией. Итальянский ирредентизм ведь распространялся и на Южный Тироль, а главное то, что наследники Древнего Рима и Венецианской республики стремились к экспансии на Балканах, к захвату опорных пунктов на побережье и островах Адриатики.
К союзу с Антантой Италия шла долго и сложно. Будучи союзницей Германии и Австро-Венгрии, она оповестила Францию – страну, против которой оный союз и был-то направлен! – о содержании соглашения, носившего секретный характер. В 1911–12 годах итальянцы пустили «пробный шар»: пошли войной против Турции ради захвата Ливии и Додеканесских островов (Родос и др.). Турция находилась в сфере германского влияния – стало быть, Италия пошла против своих же союзников. И к этим действиям Италии благосклонно отнеслись её будущие союзники – в итоге добившись раскола вражеского блока и усилив позиции на Средиземноморье. А ведь вступи Италия в войну на другой стороне – и Францию ждала б война на два фронта!
Сегодняшний аналог Итальянского королевства – это эрдогановская Турция. Совсем не ясно, на чью сторону она в итоге встанет. С одной стороны, у неё есть острейшие противоречия с Россией – и вовсе не только в Сирии, но и по крымскому вопросу, а также – традиционно – в Закавказье и тюркском мире Центральной Азии.
С другой стороны, очевидно углубление противоречий Турции с Западом – со США и НАТО, с ЕС и Германией, а также с Саудовской Аравией и Израилем – что, в свою очередь, толкает Анкару дружить с Тегераном. Весь вопрос в том, как все эти сложные узлы противоречий будут заплетаться в ходе развития конфликта на Ближнем Востоке. А это предвидеть крайне сложно – в т. ч. и потому, что на ход развития указанного конфликта способны повлиять непредсказуемые провокации.
Ещё большую беспринципность способны проявлять более мелкие страны, ориентирующиеся на текущую конъюнктуру и стремящиеся «вовремя примазаться» к победителям. Лучший пример тому: Румыния. Эта страна долго колебалась, к какому блоку пристать. При этом в военном отношении Румыния ничего собой не представляла. Русский посол в Бухаресте доносил примерно в таком духе: в случае, если Румыния вступит в войну на стороне Германии, нам потребуются 7 дивизий, чтобы прикрыть новый фронт; и если Румыния вступит в войну на нашей стороне, то нам потребуются те же 7 дивизий, чтобы спасать союзника. Так оно и вышло.
27 августа 1916 года под впечатлением блестящего Брусиловского прорыва Румыния вступила в войну на стороне Антанты; но она была быстро разгромлена, и России пришлось «затыкать брешь», создав для этого ещё один, Румынский фронт.
После революции 1917 года Румынский фронт рухнул, и румыны под угрозой полной оккупации их германцами вынуждены была просить мира. Перемирие было подписано примерно в одно время с Брестским миром, а 7 мая 1918 года стороны заключили Бухарестский мирный договор. Он превратил Румынию в полуколонию Германии, обязавшуюся оказывать всяческое содействие австро-немецким войскам, – но зато с благословения «союзников-оккупантов» Румыния успешно оккупировала Бессарабию, не выполнив более раннее соглашение с Советской Россией о выводе войск из Бессарабии. Румынская экономика работала на австро-германский блок, и фактически Румыния превратилась в сателлита и «тыловика» Центральных держав.
И лишь когда крах Германии стал очевиден – 10 ноября, за несколько часов до капитуляции Германии (sic!), – Румыния во второй раз объявила Германии войну. Благодаря этому румыны прибыли на конференцию в Париж в статусе победителей и приняли участие в дележе населённых венграми, немцами и украинцами областей Австро-Венгрии. Умение вовремя «переобуться» они проявили и во Второй мировой.
После Второй мировой войны утвердился тип военного блока, в котором целиком верховодит одна лишь держава, – как НАТО и Варшавский договор. НАТО представляется абсолютно монолитной организацией, но, на самом деле, проверкой её устойчивости и монолитности могла бы стать только Большая война. А мы-то не забыли, как агрессию США против Ирака не поддержали Франция и Германия.
Тут можно вспомнить и ещё более давнюю историю. В Первом Афинском (Делосском) морском союзе всем заправляли Афины. Но ещё на стадии вызревания Пелопонесской войны союз начал давать трещины: отдельные полисы – по причине внутренней в них борьбы между проспартанскими аристократами и проафинскими демократами – порывались отложиться, так что Афинам пришлось предпринимать карательные экспедиции против своих «союзников». И, между прочим, в той войне в конечном итоге победили не богатые и развитые во всех отношениях Афины (не всегда побеждает тот, у кого денег больше!), а консервативная и отсталая Спарта.
С такими союзниками и врагов не надо!
Когда войну ведут два блока, это не означает, что противоречия существуют только между ними, – острые противоречия всегда имеют место и внутри блоков. Эти противоречия очень влияют на ход войны, на планирование операций и ведение дипломатических игр – особенно при переходе в фазу дележа трофеев. Поэтому их анализ крайне важен для понимания войн прошлого и для предвидения тех войн, что происходят сейчас или же гипотетически могут случиться в обозримом будущем.
Противоречия существовали и внутри Антанты: Англия ставила своей целью не только разгром Германии, но и ослабление союзников – Франции и России. При этом надо иметь в виду, что Антанта не представляла собой единый блок: она была оформлена лишь в виде «треугольника» двусторонних соглашений. И только 5 сентября 1914 года в Лондоне представители трёх государств подписали договор, обязавший их не заключать сепаратный мир, – он-то и подменил союзный договор.
В отличие от пары Россия – Франция, Великобритания не несла каких-либо чётких военных обязательств по отношению к союзникам. Этим умело пользовалась английская дипломатия, ведя свои интриги. В критический месяц после Сараевского убийства английские официальные лица намекали, что их государство не намерено «вписываться» за Россию и Сербию, – и этим они явно подталкивали Германию, до последнего часа надеявшуюся на нейтралитет, к конфронтации. Вступление Англии в войну 4 августа (через 4 дня после России и на следующий день после Франции и Бельгии) стало тяжёлым ударом по немецким планам и предопределило их крах.
Германцы, наверное, рассчитывали на повторение ситуации Боснийского кризиса 1908–09 годов. В октябре 1908-го Австро-Венгрия аннексировала давно ею оккупированную Боснию и Герцеговину. Россия, сама запутавшаяся в собственных комбинациях и обманутая австрийской дипломатией, всё же не могла не вступиться за братьев-сербов. Уже тогда чуть было не спыхнула общеевропейская война, но Российская империя была ослаблена поражением от Японии и революцией 1905 года – и её не поддержали союзники по Антанте. Россия фактически капитулировала – приняла германский ультиматум, потерпев позорную «дипломатическую Цусиму».
Урегулирование Боснийского кризиса породило у политиков порочную веру в то, что они способны дипломатическим путём разрешить любое обострение, – и поэтому они могут ради достижения каких-то внешне- и внутриполитических целей безбоязненно идти на такое обострение. О такой «стратегической фривольности», ставшей фактором развязывания Первой мировой войны, писал, в частности, Генри Киссинджер. Это же повторяется сегодня – но только при наличии ядерного оружия, сдерживающая роль которого, повторимся, преувеличивается и абсолютизируется.
Джон Сингер Сарджент. «Отравленные газом», 1919
Главным мотивом участия царизма в Первой мировой войне было завоевание Константинополя и черноморских проливов – что было обещано ему союзниками. И ныне часто говорят, что «из-за большевиков» Россия была лишена победы в войне и оных проливов. Однако более чем очевидно, что союзники не позволили бы России завладеть проливами – Англия и Франция не один век делали всё возможное, чтобы не пустить Россию в Средиземное море, чтобы не допустить усиления её влияния на Ближнем Востоке и на Балканах. Этим-то и было обусловлено их поведение в ходе Боснийского кризиса; это же лежало в основе знаменитой черчиллевской авантюры, известной как Дарданелльская операция 1915–16 годов. Смысл её был прозрачен: «скачком», первыми овладеть стратегически важными проливами – до того как до них доберётся, штыком пробиваясь через горные цепи Анатолии, русский солдат!
Если представить себе гипотетически эту ситуацию, в 1918 году ослабленная войной Россия не смогла бы преодолеть сопротивление Англии, Франции и к ним примкнувших Италии и Греции, имевших тоже свои виды на раздел Турции.
Германия в ходе дипломатической подготовки войны пыталась играть на противоречиях в стане соперников, предпринимала шаги, чтобы отколоть Россию от союза с Францией и Англией. И однажды это ей почти удалось. Летом 1905 года в шхерах Финского залива встретились кузены Вилли и Никки, и кайзер таки убедил Николая II вступить с ним в военный союз. Но Россия так и не ратифицировала этот Бьёркский договор. Одна из причин состояла в том, что в стране вовсю бушевала революция, самодержавию требовались спасительные займы, а главным кредитором его выступала именно Франция – классическая страна рантьерского капитализма.
Один крайне примечательный эпизод. В начале 1906 года в испанском городе Альхесирасе состоялась международная конференция по урегулированию кризиса вокруг Марокко. Германия на ней оказалась в изоляции – её поддержала только Австро-Венгрия, да и то вяло. Россия выступила в поддержку Франции – причём как раз за несколько дней до этого она получила от Франции очередной кредит!
История участия России в Антанте, вообще, показывает интереснейшую и поучительную эволюцию. Её военно-политический союз с Францией, собственно, и положивший начало Антанте, начал складываться ещё в 1870-е годы, оформившись в виде серии договоров 1891–93 годов. На тот момент Россия была ведущей военной силой, и Франция была более заинтересована в этом союзе, чем Россия. Напомним, что в 1875 и 1887 годах Россия своей твёрдой дипломатической позицией дважды спасала Францию от нового военного разгрома её бисмарковской Германией.
Однако «блестящее развитие России при Николае II», поражение в русско-японской войне и тяжёлый удар по самодержавию в революции 1905 года настолько ослабили Российскую империю и сделали её зависимой от иностранных займов, что к Первой мировой войне Россия пришла в роли «младшего партнёра», обречённого «таскать каштаны из огня», обеспечивать союзников «пушечным мясом» в сложных, критических ситуациях, как в сентябре 1914-го. В этом состояла трагедия страны.
Между прочим, и сегодняшняя Россия, уже на порядок уступающая Китаю величиной экономики и не способная обеспечить темпы экономического развития, необходимые для преодоления отставания от ведущих держав, рискует превратиться в «младшего партнёра» Поднебесной, военный инструмент в чужой борьбе за глобальное доминирование. Особенно если Китай укрепит свою военную мощь и нарастит ракетно-ядерный потенциал, сопоставимый с потенциалом России. Ведь только благодаря военной силе, наличию ракет и боеголовок – которых покамест маловато ещё у Китая – Москва ещё может пока на равных вести себя с Пекином.
Пробуждение вулканов
Все государства, участвовавшие в Первой мировой войне, преследовали ещё одну цель: посредством войны, подъёма ура-патриотических настроений ослабить социалистическое движение и предотвратить возможные революции. Результат, как известно, оказался противоположным тому, на что рассчитывали власть имущие.
Сегодня, разумеется, не приходится говорить ни о каком подъёме левого движения где бы то ни было, и революция вроде бы никому не угрожает. В США на волне кризиса 2008–09 годов поднялось было движение «Occupy Wall Street!», но оно быстро сошло на нет. Впрочем, не всё там так просто: социологи фиксируют рост левых настроений среди американской молодёжи, и ультраконсервативные правые круги США в связи с этим подняли вой по поводу «засилья марксизма» в их университетах, которое ведёт к «неправильному воспитанию молодого поколения».
Так или иначе, экономический кризис очень обострил внутренние, социальные проблемы везде и повсюду. В Европе это крайне остро выразилось в миграционном кризисе. Поэтому правящие круги везде и повсюду нуждаются в том, чтобы в случае чего, в случае нового, давно ожидаемого уже экономического кризиса, направить энергию исподволь нарастающего недовольство в выгодное им русло. А «лучший» способ, «лучший» механизм этого хорошо известен: это – возбуждение ненависти к «чужим», к «кровожадным гуннам», и это, в конце концов, война. Большая война.
Однако можно быть уверенным в том, что результат снова получится не таким, как задумывается. Большая война – как показывает опыт Первой мировой – всегда ведёт к ломке общественного сознания, круто меняет отношение миллионов людей ко всем институтам существующего общества: к государству и к партиям «мейнстрима», к олигархическим структурам и к самой частной собственности, к религии и официальному искусству. Она порождает новые политические движения, непредвиденные до её начала. Она, вообще, способна пробудить «спящие вулканы».
Как это ни прискорбно, но только война – полное, до дна, испитие её горькой чащи – способна дать человеку понимание ценности мира, только война способна вызвать отвращение к войне и священную ненависть к тем, кто отправляет людей на бойню, наживаясь на войне и роскошествуя в тылу, за спинами фронтовиков.
Эрнест Хемингуэй, как никто другой из писателей, хорошо знал, что такое война, – он их прошёл несколько, начав как раз с Первой мировой. Летом 1918-го австрийская мина оставила в его теле 237 осколков. Лечась в миланском госпитале, он встретил там первую свою большую любовь – медсестру Агнесс фон Куровски, ставшую прототипом героини романа «Прощай, оружие!» (1929). В романе мы и встречаем проникновенно-жёсткие строки, выражающие суть кровью выстраданной «окопной правды»: «Те, кто сражается на войне, – самые замечательные люди, и чем ближе к передовой, тем более замечательных людей там встретишь; зато те, кто затевает, разжигает и ведёт войну, – свиньи, думающие только об экономической конкуренции и о том, что на этом можно нажиться. Я считаю, что всех, кто наживается на войне и кто способствует её разжиганию, следует расстрелять в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых они посылают сражаться».