Но буря всё равно грядёт! …или Рождённый летать ползать не станет

28 марта исполняется 150 лет со дня рождения пролетарского литератора Максима (Алексея Максимовича) Горького (1868–1936). В советские времена его называли «Буревестником революции», и это выражение сделалось штампом, одним из тех бесчисленных идеологических штампов, над которыми на закате Союза ССР всячески изгалялась «демократическая интеллигенция», с увлечением занявшаяся ниспровержением «идолов», «героев минувших лет» (из песни «Машины времени»).

Сходу вспоминается «перестроечный» фильм «Интердевочка» – возможно, талантливый и злободневный, даже по-горьковски остросоциальный, но в нём, тем не  менее, имеется одна коробящая душу сценка. В ней главная героиня – валютная проститутка, которую здорово сыграла совсем молодая тогда ещё Елена Яковлева (это сейчас она исполняет уже роли Бабы Ванги и Бабы Яги – никого, увы, время не щадит...), – «загремев» в «ментовку», разыгрывает перед следователем спектакль: с ёрничаньем, паясничая, декламирует начало горьковской «Песни о Буревестнике»:

«Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, чёрной молнии подобный».

Примечательный, к слову, эпизод, наглядно демонстрирующий достижения советской системы школьного образования: ведь в те времена простая медсестра – а после работы, кто-то скажет, шалава – могла недурно знать классическую литературу, помня многие её произведения наизусть. Слабó это иной сегодняшней пай-девочке?!

Получается, испошлили «Буревестника», подрезали ему крылья... Да и нынче юбилей М. Горького, скорее всего, пройдёт в России малозаметно и тихо – его, по желанию власть имущих, должен перекрыть помпезный юбилей Солженицына. Ещё хуже обстоят дела на Украине, где Горького, в ряду сотен деятелей, подвергли «декоммунизации», где переименованы названные в честь писателя улицы и проч.

С Украиной, между прочим, его жизнь была связана самым тесным образом. Ещё в юности, в пору своих странствий по Руси, он и Украину исходил вдоль и поперёк, побывал в Киеве и Харькове, в Одессе и Херсоне. В порту Одессы работал он грузчиком, а где-то под Аккерманом (Белгородом-Днестровским) батрачил на уборке винограда – уж не на знаменитых ли виноградниках Шабо? – и там услышал Алёша Пешков легенду про Данко. В селе Мануйловка на Полтавщине Горький жил дважды (в 1897 и 1900 годах), и в селе организован его музей (или его уже нет?).

Ещё с конца 1890-х годов Горького начали переводить на украинский язык – и в разное время этим занимались Леся Украинка и Павло Тычина, Максим Рыльский и Петро Панч. Высоко отзывался о творчестве Горького Иван Франко, а с Михаилом Коцюбинским русский писатель близко дружил, виделся с ним на острове Капри.

А уже в советское время М. Горький воспевал труд строителей Днепрогэса и почётным гостем посещал макаренковскую детскую колонию Куряж под Харьковом.

Кто-то скажет: ну, Солженицын-то всё-таки – нобелевский лауреат, а Горький – нет! Но ведь и Горького – писателя, пользовавшегося всемирной известностью и славой, – пять раз, если я не ошибаюсь, номинировали на Нобелевскую премию по литературе. Не дали её – и думается, идеологические соображения сыграли в этом бóльшую роль, чем объективная оценка литературно-художественных достоинств. В конце концов, и Льву Толстому отказали в «нобелевке», но разве кто-то может хотя бы заикнуться о том, что граф Толстой как мастер слова стоит ниже Солженицына?!

Не впервой, впрочем, Горькому было пережить столь вопиющее непризнание его заслуг. В 1902 году его избрали почётным членом Императорской Академии наук, но по личному распоряжению самодержца Николая II избрание политически неблагонадёжного литератора было аннулировано. В знак протеста против такого произвола звание академика сложили с себя Владимир Короленко и Антон Чехов.

На иное отношение со стороны тогдашней власти М. Горький, собственно, и рассчитывать не мог – поскольку он был не просто революционным писателем, но и сам был революционером, с большущим опытом практической революционной борьбы, начиная ещё с народнических кружков в Казани, да с четырьмя арестами в своём «послужном списке». Соответственно, и теперешней российской буржуазной власти революционер Максим Горький никак не может быть симпатичен – в отличие от контрреволюционера и реакционного консерватора Александра Солженицына.

Но, вопреки замалчиванию его «несвоевременных сегодня» произведений, вопреки передёргиванию и перекручиванию в новейшей публицистике и фильмах непростых взаимоотношений писателя с революцией и с Лениным, вопреки кое-где даже тотальной его «декоммунизации», Максим Горький не забыт. По телевизору практически не показывают фильмы по его произведениям – зато на сценах театров идут его пьесы. Многие художественные образы, созданные Горьким, прочно вошли в коллективное сознание нашего народа, и порою это выражается в неожиданных и даже весьма странных формах. Так, на рубеже 90-х и 2000-х годов один популярный поп-певец выступал под сценическим псевдонимом Данко. А совсем вот недавно в Интернет-опросе на название для новейшей российской крылатой ракеты с ядерным двигателем победил вариант «Буревестник». «Буревестник» – он же и, в самом деле, оружие, но только оружие совсем другой природы и служащее совсем иной цели.

«Песню о Буревестнике» М. Горький написал в 1901 году, выразив в ней своё предчувствие скорой революции – Первой русской революции 1905–07 годов, – и не только предчувствие её, но и своё субъективное желание её, требование перемен, разрушения прогнившего старого мира социального зла и несправедливости:

«Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:

– Пусть сильнее грянет буря!..», – такими словами заканчивается «Песня» (в первом варианте было: «Ждите! Скоро грянет буря!», но автор усилил концовку).

К началу XX века центр мирового революционного движения переместился в Россию, которую разрывали противоречия, обусловленные не только развитием в стране капитализма, но и тем обстоятельством, что развитию капитализма мешали пережитки крепостничества, сбережённые крестьянской реформой 1861 года. По России больно ударил промышленный кризис 1900–03 годов, выбросивший на улицу тысячи рабочих и соединившийся вдобавок с аграрным кризисом, с голодом в деревне. Уже в 1901–02 годах начала складываться революционная ситуация, в это время участились и усилились выступления рабочего класса и студенчества. В мае 1901 года волнения на Обуховском казённом заводе в Санкт-Петербурге переросли в баррикадные бои с жандармами и войсками («Обуховская оборона»). В 1902 году состоялась крупная стачка в Ростове-на-Дону, а летом 1903-го всеобщая забастовка с политическими лозунгами охватила весь юг Империи – Украину и Закавказье.

Как раз в марте 1901 года М. Горький стал свидетелем разгона студенческой демонстрации у Казанского собора в Петербурге. «Какая горячая была схватка! – делился он впечатлениями в письме к Чехову. – Я вовеки не забуду этой битвы!.. Но хотя рыло и в крови, а ещё неизвестно, чья взяла». В тот же вечер, в эмоциональном порыве Горький и набросал пронизанные поэтикой борьбы строки «Буревестника»:

«Буревестник с криком реет, чёрной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает.

Вот он носится, как демон, – гордый, чёрный демон бури, – и смеётся, и рыдает… Он над тучами смеётся, он от радости рыдает!»

Горький был возмущён действиями царских держиморд и принял участие в выпуске революционной прокламации. За это он – будучи, после издания в 1898-м двухтомника «Очерков и рассказов», европейски известным уже писателем, – был арестован и выслан из Нижнего Новгорода. Лишь заступничество Льва Толстого и слабое состояние здоровья – писатель страдал тогда уже туберкулёзом – смягчили наказание: Горькому позволили отдохнуть некоторое время в Крыму, где он в 1901–02 годах близко общался с Толстым и Чеховым – кумирами своей юности. После чего оппозиционного писателя сослали в глухой провинциальный Арзамас, где даже библиотеки не было, – и этот город бы выведен им в образе «городка Окурова».

В следующем, 1902-м, году потрясающее впечатление на театралов произвела поставленная на сцене МХТ его остросоциальная пьеса «На дне», начавшая тотчас же триумфальное шествие по театральным подмосткам всего мира. В этой пьесе, изображающей бытие опустившихся отбросов общества, контрастом к ужасающей картине человеческого разложения звучит «фирменно горьковское»: «Че-ло-век! Это – великолепно! Это звучит… гордо!» У Горького критическое восприятие действительности неразрывно с гуманизмом, с непоколебимой верой в Человека.

Примерно в то же время, что и «Буревестник», популярной в народе сделалась боевая революционная песня «Варшавянка». Написанная в 1883 году на польском языке Вацлавом Свенцицким, она была в 1897-м переведена на русский язык Глебом Максимилиановичем Кржижановским – революционером и учёным-энергетиком, после революции возглавлявшим комиссию ГОЭЛРО и Госплан. С 1902 года она, как утверждает Большая Советская Энциклопедия, и распространяется в листовках:

 

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут,

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут,

Но мы поднимем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу!

 

Алексей Максимович был большим знатоком и тонким ценителем музыкально-песенного творчества, с детства хорошо знал он старинные волжские народные песни (дед-то его – Василий Васильевич Каширин – в младые годы бурлачил!); народные и революционные песни часто встречаются в его произведениях, вплетены в их канву, служат выражению чувств действующих лиц и пафоса революционной героики. Песня – это ж ведь тоже грозное оружие в борьбе, и скрипичный ключ также может быть приравнен к штыку – как и перо, как и кисть живописца, как и кинокамера.

«Песня о Буревестнике» была опубликована в апреле 1901 года в журнале «Жизнь» – царская цензура её пропустила, а потом спохватилась и таки запретила! Однако «Буревестник» уже распространялся миллионными тиражами в «потаённой литературе», воодушевляя революционеров. М. И. Калинин писал о периоде 1900–01 годов: «В обществе чувствовалась энергия к борьбе. “Буревестник” Горького как бы обобщил настроение, желание бороться с самодержавием, с его порядками».

«То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и – тучи слышат радость в смелом крике птицы.

В этом крике – жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике».

«Песня о Буревестнике» завершает собою цикл романтических произведений раннего Горького, куда входят также «Старуха Изергиль» с легендой о юноше Данко, пожертвовавшим собой ради спасения своего народа, и «Песня о Соколе» (1895).

Летающий высоко в небесах, смелый и гордый Сокол противопоставлен в ней благоразумно пресмыкающемуся Ужу, предпочитающему жить, «не высовываясь», тихонько «греться на солнышке», да и не способному к борьбе, к проявлению каких-либо возвышенных чувств и страстей («Рождённый ползать – летать не может!»).

Сокол гибнет – но гибнет «свободной птицей», и гибнет он совсем не напрасно:

«Безумству храбрых поём мы славу!

«Безумство храбрых – вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истёк ты кровью… Но будет время – и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!

«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильным духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!

«Безумству храбрых поём мы песню!..»

В раннем творчестве Горького – и не только в песнях, но и в рассказах, – ещё встречается – во многом, должно быть, навеянный М. Лермонтовым (юный Пешков очень любил его «Демона») – романтический мотив бунтаря-одиночки, чья борьба обычно (и закономерно) заканчивается трагически. Не сразу Алексей Максимович пришёл к положению исторического материализма о роли масс и личности в истории, не сразу пришёл к образу пролетарского революционера – участника организованной и возглавляемой партией борьбы масс. Однако, с другой стороны, и масса-то ведь народная состоит из отдельных конкретных личностей, и чтобы масса смогла творить историю, каждый человек, слагающий её, должен приподняться над окружающей его серой, убогой и инертной действительностью; он должен стать борцом, «соколом» и «буревестником». И процесс этот всегда начинается с героев-одиночек, гибнущих в безнадёжной борьбе, но подающих пример другим и прокладывающий им путь.

Найти в себе силы, сделать первый решительный шаг, подняться, восстать над трусливой и бездумной толпой обывателей, панически боящихся бури! Её Максим Горький тоже изображает в птичьих образах (в детстве Алёша зарабатывал на жизнь птицеловным промыслом и досконально знал оттого повадки различных пернатых):

«Чайки стонут перед бурей, – стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей.

И гагары тоже стонут, – им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает.

Глупый пúнгвин робко прячет тело жирное в утёсах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!..»

Весь этот «птичий базар», стонущий от страха перед бурей, это – мир людей, называемых обывателями, мещанами, филистерами. Это – тёмный мир лавочников и лакеев, мелких собственников и рядовых чиновников, «офисного планктона» и люмпенизированного «прекариата», живущего копеечкой от случая к случаю, мир трусливо-близорукой, готовой продаться кому угодно «интеллигенции» и вечно дрожащих за своё место, всецело зависимых от милости начальства «бюджетников».    

Масса их живёт мелкими страстишками, стремлением к наживе, мечтой о том, как бы разбогатеть, «выбиться в люди» или хотя бы «вывести в люди» своих детей.

Ради всего этого, ради того, чтобы только сделать карьеру, выслужиться, угодить начальству, засвидетельствовать лояльность перед властями, обыватель согласен кланяться вперегиб и разъезжаться «вшпагат». Готов ради этого поменять всё что угодно: политические взгляды (у кого они есть), вкусы и предпочтения, национальность и родной язык, вероисповедание, да хоть даже – если уж совсем потребуется – и сексуальную ориентацию! С особой лёгкостью эти люди при смене власти меняют в кабинетах своих портреты Главного, отправляя «бывшего» («героя минувших дней») на помойку, лицом прямо в грязь.  С той же лёгкостью обыватель меняет и родину, ища её там, где сытнее, где больше платят, где «цивилизация».

Потому как не хочет он бороться за свои права у себя дома. Он предпочитает «не высовываться» – лишь бы его «не трогали», только б ему «не мешали жить»!

Впрочем, эти люди готовы и на улицу выйти, и даже на баррикады – если им заплатят хорошо и «достойное» место предложат при новой власти. Да ещё если освятят их «борьбу» демократическими и патриотическими лозунгами! Да если ещё «борьба» открывает перед ними перспективы грабить и насиловать, издеваться над беззащитными, демонстрируя свою «силу», самоутверждаясь и пытаясь избавиться от намертво въевшихся в самое нутро их мелкобуржуазно-люмпенских комплексов.

Эти людишки завидуют тем, кто богаче и успешнее их, презирают «лузеров», боятся и ненавидят тех, кто выбивается чем-то из их стаи, кто живёт и думает не так, как они. Они вцепляются один другому в глотки в борьбе «за место под солнцем», плетут сети интриг, подсиживают, пишут друг на друга жалобы и доносы, дерутся за место на парковке или за метр землицы на меже садовых участков, сотнею способов гадят по мелочам. «Один против всех, и каждый за себя!» Их волчий жизненный принцип, с неизбежностью порождаемый законами рынка, – как выразился один купчина из горьковского романа «Фома Гордеев»: «или всех грызи, или лежи в грязи».

И ещё по Горькому: «Если всё время говорить человеку, что он свинья, то он действительно, в конце концов, захрюкает». Да и говорить-то обывателю ничего не нужно: покажи ему пачку долларов – захрюкает с удовольствием!

Все эти люди ходят законопослушно на выборы – и голосуют… «голосуют сердцем», за «стабильность», «лишь бы не было гражданской войны», «только б не было “возврата к прошлому”», они выбирают «меньшее из двух зол» за неимением лучшего или же вовсе голосуют, как начальство прямо им укажет или поп в церкви «подскажет» (обычная практика на Западной Украине). В худшем варианте: отдают голос за пару бумажек или упаковку гречки. А потом зудят и стонут на кухнях, проклиная «бандитскую власть». И сильно обижаются, когда им указывают, что они же эту власть и выбрали! И снова идут на выборы, выбирая очередных «бандитов».

Этот тёмный мир обывательщины лучше, чем кто-либо другой, знал Максим Горький. Он сам вырос в нём, вышел из него, вырвался из этой мещанской трясины. Сумел он это сделать благодаря исключительно сильной его тяге к свету, благодаря невероятной любви к книгам. Человек, отучившийся всего два класса начальной школы, Горький стал одним из самых образованных людей в истории человечества. Широте его эрудиции поражался даже такой рафинированный интеллигент, как Корней Иванович Чуковский. А кое-кто, между прочим, не верил в общепринятую биографию М. Горького, считая, что тот «выдумал» её в своей известной трилогии. Дескать, не мог какой-то босяк настолько овладеть – самостоятельно, без участия премудрых профессоров – всеми богатствами человеческой культуры и науки!

Во всей мировой литературе есть, пожалуй, только один схожий писательский путь: Джек Лондон, на которого, кстати, Горький оказал влияние. У обоих творчество было основано на глубоком знании реальной жизни во всех её – порою очень тяжёлых, просто отвратительных – проявлениях.

Горький исходил всю Россию (а широта страны – широта и взгляда на жизнь!) и повидал многие зарубежные страны, испробовал десятки профессий и вращался в самых разных слоях и кругах общества, копнул наиболее глубокие пласты народной культуры и сталкивался со всем спектром сторон человеческой натуры. В этом – надёжная гарантия того, что М. Горький описал жизнь дореволюционной России правдиво, глубоко и полно. Ему мы должны верить – а не жириновским и титовым, радзинским и сванидзе, не сегодняшним поклонникам царя-батюшки и Столыпина-реформатора, не в сказки о «счастливой России», рухнувшей отчего-то в 17-м году!

Жесточайшую эксплуатацию труда капиталом Горький – Пешков испытал на собственной шкуре. О развитии капитализма в России он писал с горечью в 1896 году: «В наши дни так много людей, только нет человека». А ещё он утверждал: «…цивилизация и культура буржуазии основана на непрерывной зверской борьбе меньшинства –  сытых “ближних” – против огромного большинства – голодных “ближних”. Совершенно невозможно “любить ближнего”, когда необходимо грабить его, а если он сопротивляется грабежу – убивать». Хищничество капитала совсем не изменилось и не поубавилось со времён Горького, в чём мы убеждаемся всякий раз, когда происходят трагедии вроде пожара в «Зимней вишне» в Кемерово.

Ибо для капитала важна нажива любой ценой – и он её достигает в ущерб интересам и счастью рабочих, в ущерб здоровью и жизни потребителей, в ущерб окружающей среде. А всякие «бизнес-омбудсмены» ещё призывают «прекратить терроризировать бизнес проверками». Так ведь если избавить буржуев от проверок, дать им полную свободу, они такое накуролесят, что жития от них никому не будет!

Вся великая классическая русская литература – А. Островский, Достоевский, Л. Толстой, Чехов, Горький – вся она последовательно антибуржуазна, проникнута неприятием мира барыша и чистогана. «Эффективных собственников», купцов и ростовщиков, фабрикантов и заводчиков, а заодно и обслуживающую интересы класса буржуазии, оторванную от народа интеллигенцию она неизменно изображает людьми не просто скаредными и мелочными, но и пустыми, косными, недалёкими, интеллектуально ограниченными, зацикленными только на «делании денег» и своём благополучии. У того же Горького даже босяки-люмпены в моральном и духовном отношении зачастую стоят на голову выше добропорядочных «крепких хозяев»!

Равным образом во всей классической украинской литературе не сыскать положительного образа куркуля, кулака-мироеда, которого сегодня представляют нам идеальным, богобоязненным и законопослушным (и обязательно трезвым, да!) трудолюбцем, источником процветания страны и «солью земли». Думаете, старые писатели, жившие тогда, были глупее и видели хуже сегодняшних идеологов?

Загнивание и кризис капитализма порождают самых отвратительных чудовищ. Максим Горький остро чувствовал угрозу фашизма – он ведь много лет прожил в Италии при Муссолини, – и, рассказывают, в предсмертном бреду он повторял: «Будут войны!», «Надо готовиться!» Уж он-то прекрасно знал, на что способен взбесившийся мелкий хозяйчик, ловко манипулируемый крупным капиталом! Как в 1901 году Горький предчувствовал скорую революцию, так и в 1930-е годы он ясно предугадывал общественную бурю совсем иного рода – страшную мировую войну.

Так и сегодня над миром вновь сгущаются тучи, предвещая бурю. Массовая высылка дипломатов – очередной тревожный признак скатывания мира к войне. К большой войне, как способу катастрофического разрешения накопившихся в мире противоречий. Грядущая буря вполне может стать той самой «последней битвой добра и зла», Армагеддоном, кульминацией всемирной истории, вполне может стать моментом истины для стоящего на распутье, тяжело больного человечества:

«Всё мрачней и ниже тучи опускаются над морем, и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому.

Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаха в дикой злобе на утёсы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады».

Результатом бури может стать либо уничтожение человечества, либо – либо оно сумеет всё же приподняться на новую, более высокую ступень организации. В общем: или ужасный конец – или освобождение от бесконечного ужаса, в который затягивается человечество, сошедшее с колеи прогрессивного развития.

Должен честно признаться, до начала работы над статьёй я и сам, попав под влияние стереотипов о «пролетарском писателе», относился к Максиму Горькому с некоторым пренебрежением. Только изучив его биографию, прочитав публикации, посвящённые ему, я осознал, какая это была глыба! Незавершённое полное собрание сочинений Горького тянет на все 80 томов; одних только писем он написал около 20 тыс. – причём его корреспондентами были крупнейшие на то время российские и мировые политики, писатели, учёные, художники: от Г. В. Плеханова и В. И. Ленина до Л. Д. Троцкого и К. Каутского, от И. Бабеля и М. А. Шолохова до Бернарда Шоу и Герберта Уэллса, от К. А. Тимирязева и К. Э. Циолковского до И. Е. Репина и Ф. И. Шаляпина. Борис Пастернак, подчёркивая масштаб личности Горького, назвал его «океаническим человеком». Даже идейные противники, можно сказать – недруги его, такие как Дм. Мережковский и Иван Бунин, признавали высоту его дарования.

Максима Горького всегда отличали критическое восприятие действительности и самостоятельность мышления – чему он отнюдь не изменил и в советское время, порою споря и конфликтуя с руководством, спасая людей от репрессий и выступая «адвокатом» «старой» интеллигенции. «Я в мир пришёл, чтобы не соглашаться», – говорил он. И при этом Горький ни на грамм не изменял никогда своим идеалам.

В неисчерпаемой сокровищнице замечательных горьковских афоризмов имеется и такой: «Есть только две формы жизни: гниение и горение». Удивительно метко и ёмко сказано: если ты не горишь – тогда ты гниёшь! И каждый человек волен сам выбирать тот или иной способ растрачивания своей жизненной энергии.

Заживо гниют многие люди, гниют даже целые страны. Однако над всем этим гниением, в котором копошатся «глупые пингвины», несмотря ни на что, взмывают ввысь смелые Буревестники и Соколы, бросающие вызов миру гнили и разложения:

«– Буря! Скоро грянет буря! … Пусть сильнее грянет буря!»