Происходящее в жизни порою богаче сюжетов романов. Когда в марте 1912 года газета “Петербургский листок” сообщала читателям, что приступает “к печатанию романа “Золото” княг. О. Б-овой”, на Ленских приисках вокруг сибирского золота уже разворачивалась подлинная драма. За ней последовали детектив и трагедия, а подробности Ленского расстрела, совпавшего с гибелью “Титаника” (затонул двумя днями ранее), обсуждала вся Россия.
ПРОЛОГ
Компания “Лензото” выросла из основанного в 1855 году небольшого паевого предприятия “Ленское золотопромышленное товарищество почетных граждан Павла Баснина и Петра Катышевцева”. Иркутские купцы Баснин и Катышевцев имели по 45 паев каждый. В 1878 году Баснин был объявлен судом несостоятельным. Затем финансовые проблемы возникли и у Катышевцева. В 1882 году 68 паев оказалась у барона Г. Гинцбурга, 8 - у Е. Каншина и 14 - у торгового дома “Э.М. Мейер и К°”. В 1895 году товарищество, утратившее в названии имена основателей, стало акционерным обществом. Было выпущено 9 тысяч акций по 750 руб. на сумму в 6,75 млн руб.
В 1901 году, когда дела компании шли плохо, Государственный банк, введя в состав ее правления своего директора Бояновского, открыл “Лензото” крупный кредит. Заботу о “Лензото” проявляло и Министерство торговли и промышленности, разрешившее товариществу беспошлинный ввоз материалов. Заботливость министерства станет понятнее, если принять во внимание, что акционером компании был министр торговли и промышленности С.И. Тимашев. Со временем пакетами акций обзавелись мать Николая II вдовствующая императрица Мария Федоровна, бывший председатель Комитета министров С.Ю. Витте, бывший министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев.
Так в единый клубок переплелись финансовые интересы бизнеса, высшей бюрократии и Романовых. К ним добавились иностранные акционеры. “Лензото” начало поиски новых источников кредитования. Летом 1908 года в Лондоне банкирские дома “Э.М. Мейер и К°” и “И.Е. Гинцбург и К°” и Русская горнопромышленная корпорация учредили акционерное финансовое общество Lena Goldfields. Правление возглавил Тимирязев. Доля Lena Goldfields в капитале “Лензото” в 1909 году достигла 74%. А в 1910-м большую часть акций Lena Goldfields скупили петербургские банки - Международный и Русско-Азиатский. По подсчетам сибирского историка Олега Разумова, иностранцам в Lena Goldfields принадлежало 30% акций (традицию держать деньги за границей изобрели не Роман Абрамович и Борис Березовский).
В “Лензото” доля иностранного участия составляла 22,2%. В 1910 году ее акционерам были выплачены баснословные дивиденды - 56%! Директором-распорядителем был барон Гинцбург. Главноуправляющим Ленских приисков по требованию Бояновского был назначен Белозеров. Портрет этого “эффективного менеджера” набросал историк Иван Шарапов: “Это был человек маленького роста, с большой силой воли, очень жестокий, хищный, самовластный. И.Н. Белозеров не имел никакого образования... На приисках он завел каторжный режим, чем обеспечивал акционерам получение очень высоких прибылей. Общество не раз выражало “сердечную благодарность” Белозерову. Белозеров был врагом всяких технических усовершенствований. Он признавал лишь беспощадную эксплуатацию рабочих”. Обращаясь к рабочим, любил повторять: “У меня от коня останется грива да хвост, а от вас только нос”.
Если рабочим Белозеров обещал оставить “только нос”, то сам он к началу 1912 года стал миллионером, владел приисками и винокуренными заводами, имел счета в российских и заграничных банках, дачи в Крыму и Териоках (под Петербургом), имение в Минской губернии.
СИБИРСКАЯ ДРАМА,
или Жизнь рабочих в “государстве” “Лензото”
Прииски “Лензото” находились на притоках великой сибирской реки Лены - Витиме и Олекме, в 2 тыс. км от ближайшей железнодорожной станции Иркутск. Добираясь до них, надо было преодолеть 400 км до пристани Жигалово, откуда спуститься на тысячу с лишним километров по Лене до Витима, а потом подняться по Витиму на 300 км до Бодайбо - центра “Лензото”. Если летом сей путь преодолевали по воде, а зимой на санях по льду, то в весеннюю и осеннюю распутицу сообщение с внешним миром становилось почти нереальным. После того, как “Лензото” купило Бодайбинскую железную дорогу, связывавшую прииски с пристанями на Лене и Витиме, и Ленско-Витимское пароходство, оно превратилось в государство в государстве. Если в 1897 году на приисках “Лензото” было занято 53% рабочих горного округа, то в 1912 - 85%. В 1911 году 97,6% золота в районе добывало “Лензото”. Добыча велась хищническими методами.
По закону золотопромышленные общества были обязаны делать отчисления на содержание местной администрации, и почти все госучреждения в районе кормились за счет “Лензото”. Это стало благодатной почвой для коррупции. И хотя иркутский генерал-губернатор Князев признавал “неприглядную зависимость правительственных органов от усмотрения и своевластия частных предпринимателей”, положение с годами не менялось.
Не менялась к лучшему и жизнь рабочих, чей труд обеспечивал акционерам Lena Goldfields и “Лензото” их красивую жизнь. Об условиях труда и быта на приисках поговорим подробнее.
Если зависимость чиновников от “Лензото” была все же относительной, то рабочие попадали в полную кабалу. Добравшись до Бодайбо, они подписывали договор о найме, как правило, толком его и не читая. Потом оказывалось, что в нем отсутствовала запись о специальности рабочего, что позволяло администрации переводить его на другую работу.
Из Бодайбо до приисков рабочие были обязаны идти пешком, преодолевая по 25 верст в сутки и получая по два фунта сухарей на день. По договору рабочий день с 1 апреля по 1 октября длился 11,5 часа (в остальное время - на полчаса меньше). Время пути от казармы до шахты рабочим не считалось, хотя расстояние между ними было не один километр. А так как в шахтах зачастую приходилось работать под струями рудничной воды, то обратный путь в казарму для промокших до нитки людей (сушилки предусмотрены не были) становился настоящей пыткой. Особенно в сибирские морозы.
Не менее губительным для здоровья трудящихся было отсутствие вентиляции. На ней, как и на сушилках, “эффективные менеджеры” экономили. Не волновала их и техника безопасности, хотя производственный травматизм был массовым. Быть иначе и не могло, ведь спуск в шахты осуществлялся по почти вертикально поставленным лестницам. Из-за темноты и налипшей грязи рабочие срывались вниз, роняли инструменты на головы спускавшихся ниже людей. И хотя администрация сообщала в горный надзор не обо всех несчастных случаях, в 1911 году их было зарегистрировано 896 на 5442 рабочих.
О доступности медицинского обслуживания красноречиво свидетельствует такой факт. В 1911 году Василий Бушуев, получив ушиб в грудь, упал без сознания. В больницу его не приняли. Если же больной или получивший травму рабочий все же попадал в больницу, то с чем сталкивался? Ответ находим в заявлении рабочих Андреевского прииска, поданном 24 марта окружному инженеру Витимского горного округа Константину Тульчинскому: “Грязь и зараза царят кругом. Войдите в отделение, где стоит согревательный котел, грязь на полу на 1/4 аршина, и в этой грязи дрова потонули и присохли. Очевидно, оно не чистилось уже несколько месяцев. Атмосфера невероятная. Наверху стоит бак для воды - в ванны и для мытья посуды. На дне этого бака грязи вершка на 3, а ведь этой водой моются больные, у которых есть различные порезы и язвы. Рядом стоят ретирады, в которых тоже грязь, и, кроме того, при испражнении больного брызгами обдает его всего, так как ведро стоит очень высоко. Больные лежат до сих пор в своем белье, отчего заводятся насекомые. Даже к Пасхе нет у них простынь для прикрытия матрацев, и больные пока и лежат на матрацах. Нет ни одной плевательной чашки. Все это так цинично...” Не менее цинично и то, что проведенные в больнице дни “эффективные менеджеры” старались рабочим не оплачивать.
Впечатляли и казармы, куда после каторжного труда возвращались обессиленные люди. По свидетельству фабричного инспектора, в них было “так холодно, что мокрые сапоги примерзают к полу, рабочие вынуждены спать в шапках”. А побывавший на приисках адвокат Алексей Никитин отметил: “Рабочие казармы представляли из себя нечто из ряда вон выходящее в отношении своей антигигиеничности и неудобства для живущих в них. Уже один внешний вид многих из них вызывал опасение за судьбу обитающих в них: стены покривились и поддерживались подставками, в стенах и крышах щели, вместо вентиляторов - в стенах прорублены дыры, заткнутые тряпьем, окна с разбитыми стеклами... Плита - центр казармы. Это - общая кухня, прачечная, сушильня. На плите чугунки с пищей, парится белье, над плитой на жердях сушится белье, пеленки, портянки, валенки, мокрая рабочая одежда. Густые испарения поднимаются от плиты, соединяются с испарением тел, испорченным дыханием воздухом - и в казармах образуется невозможная атмосфера”.
Жили рабочие скученно, дышать было нечем. В каморку к семейным рабочим подселяли холостых - “сынков”. Никитин писал: “За уход “мать” (так называли “сынки” ухаживавшую за ними женщину) получает по 3 рубля, повышая своим заработком скудный заработок мужа. Но, говорят, на почве этих услуг часто возникали совершенно не материнские отношения к “сынкам”... Семейные рабочие всегда с волнением рассказывали об институте “сынков”, и одним из требований забастовки было разделение казарм на семейные и холостые”.
Только 28,6% зарплаты рабочие получали наличными. Четверть зарплаты до конца операционного года находилась в обороте “Лензото”. 43,9% зарплаты выдавали продуктами и вещами из лавок “Лензото”, по завышенным ценам. Людей обсчитывали и обвешивали, а товары часто оказывались плохого качества. В черством хлебе попадались тряпки, песок, запеченные крысы и конский кал. Чтобы рабочий не отоваривался на стороне, часть зарплаты принудительно выдавали талонами. Сдачу не давали, приходилось отовариваться на всю сумму, указанную в талоне.
Позднее, при обсуждении Ленских событий, Совет министров признает, что “самою темною стороною дела на Ленских промыслах был господствовавший на них дух притеснений и холодного безразличия, которым прониклись распорядители и служащие товарищества, начиная от стоявшего более 10 лет во главе управления промыслами Белозерова. Этим объясняется включение в договоры товарищества с рабочими исключительно тяжелых для последних условий, широкое, где только возможно, применение к рабочим дисциплинарных взысканий и беспощадное изгнание с промыслов всякого, кто осмеливался обратиться с жалобою на приисковое начальство”.
СИБИРСКИЙ ДЕТЕКТИВ,
или Пять недель забастовки
Поводом для волнений, переросших во всеобщую забастовку, стал отпуск в лавке “Лензото” жене рабочего Завалина замороженного мяса, в котором оказался конский половой орган. Хотя и раньше такое бывало, признали в своем прошении от 3(16) марта сами рабочие, но именно этот случай стал последней каплей, переполнившей чашу народного терпения.
29 февраля (13 марта) рабочие Андреевского прииска прекратили работу. Вскоре стачка охватила все прииски “Лензото”. А когда рабочие явились к и.о. главноуправляющего приисками Теппану, тот предложил им избрать для переговоров выборных. 3(16) марта собрание рабочих Утесистого, Андреевского, Васильевского, Пророко-Ильинского, Александровского, Надеждинского и Феодосиевского приисков постановило прекратить работы “до тех пор, пока не будут удовлетворены требования всех рабочих”.
Рабочие добивались 8-часового рабочего дня, запретов на увольнение зимой и на принуждение женщин к труду, повышения зарплаты (на 10 - 30%) и ее полной ежемесячной выплаты, отмены штрафов, незамедлительного оказания медпомощи, 100% оплаты дней, пропущенных из-за болезни по вине “Лензото” (50% - по болезни), увольнения 27 наиболее ненавистных служащих.
Пункт 2 требований рабочих: “Продовольствие с кухни должно выдаваться на равных условиях со служащими. Все продукты на кухне должны выдаваться в присутствии уполномоченных, которые назначаются рабочими того района, в котором предстоит выписка. Мясо должно делиться на два сорта. Квас должен быть в летнее время за счет Лензото. Хлеб ржаной должен быть сеяный. Картофель должен быть обязательно. Капуста должна быть тоже обязательной ввиду того, что она предохраняет от цинги”.
Пункт 3 - требования к жилью: “Расширение квартир с достаточным количеством воздуха, с бесплатным освещением. Холостым одна комната на двоих и семейному одна комната. Отдельные помещения - прачечная и сушилка”.
Остальные пункты фактически сводились к требованию соблюдать законы и заключенные договоры, а также обращения на “вы”. Позднее даже деловая газета “Биржевые ведомости” придет к выводу, “что политической подкладки в этой трагической забастовке не было, а была лишь защита самых элементарных нужд и прав”.
У руководства “Лензото” требования рабочих вызвали ярость. Петербургское правление компании, “подкармливая” местных чиновников, предпочитало решать вопросы в столице, где двери министерских кабинетов не были для предпринимателей препятствием. Категорически не желая идти на серьезные уступки (прежде всего - повышать зарплату), они потребовали от местных властей жестких мер против бастующих. Заработанные стачечниками деньги с их расчетными книжками требовалось передать мировым судьям. А те, выдавая деньги рабочим, должны были одновременно предъявлять им иски о выселении из казарм. Так как другого жилья на приисках не было, идти рассчитанным рабочим с семьями предстояло зимой в тайгу...
Такой способ решения проблемы не понравился губернским властям. Риски, связанные с подавлением забастовки, нести пришлось бы им. В донесении в Департамент полиции иркутский губернатор Ф.А. Бантыш, побывавший на приисках летом 1911 года, настаивал: “Я категорически утверждаю, что в забастовке прежде всего и более всего виновато само Лензото, поэтому скорейшее прекращение забастовки зависит исключительно от их доброй воли”. Бантыш потребовал от администрации продолжить выдачу продуктов бастующим и запретил выселять их из казарм.
Но с этим не согласился акционер “Лензото”, министр торговли и промышленности Тимашев, с потрясающим цинизмом начертавший на документе с предложением Бантыша: “Я не совсем одобряю эту меру, - она только усилит упорство и притязательность рабочих. По прежним моим отношениям к Лензото я знаю, что там рабочие не только не бедствуют, но необычайно избалованы. Наблюдается прямо роскошь...”
С целью направить развивавшиеся с детективной непредсказуемостью события в нужное русло в конце марта в Иркутск прибыл представитель “Лензото” Салодилов. По сообщению прессы, он удостоился “ряда совещаний у местного губернатора”. Какие аргументы столичный эмиссар привел Бантышу - неизвестно. Но “ключик” к губернатору был найден. 29 марта (11 апреля), рапортуя министру внутренних дел Макарову, Бантыш рассыпался в комплиментах “Лензото”, а также сообщал, что дал инструкцию жандармскому ротмистру Николаю Трещенкову в случае нарушения мирного хода забастовки использовать все меры, “до воинской силы включительно”. Находившаяся в Санкт-Петербурге супруга губернатора, писал Макарову Белозеров, “пригласила меня к себе и по поручению мужа просила узнать, что еще признается необходимым для ликвидации забастовки, и что муж ее с полной готовностью сделает все зависящее от него в интересах товарищества”.
Спешная переброска войск в район приисков свидетельствовала о том, что это были не пустые слова. Сам министр внутренних дел прислал телеграмму подчиненным в Бодайбо, требуя не отказывать “в содействии воинской силой местным властям”.
СИБИРСКАЯ ТРАГЕДИЯ,
или Расстрел, всколыхнувший империю
Вернувшийся из столицы горный инженер Тульчинский предложил выборным от рабочих прийти в его канцелярию на Успенском прииске 24 марта (6 апреля) к 16 часам. В назначенный срок явились 55 рабочих и 5 женщин. Более семи часов они жаловались чиновнику, призванному следить за исполнением закона, на тяготы своей жизни и произвол работодателей.
С жалобой обратились и жены рабочих. Дело в том, что жен и детей рабочие имели право привозить с собой лишь с согласия управления приисков. За такое согласие “эффективные менеджеры” требовали согласия рабочих на то, чтобы по первому требованию администрации их жены и дети выходили на работы - тяжелые и низкооплачиваемые. В итоге на работы могли выгнать всех женщин, включая больных и беременных. Из жалобы:
“2. Работать приходится более 12 часов, а также и ночные работы. Помимо нашего труда, от нас еще требуют и наше тело.
3. Когда мы не поддаемся, то нам не проводят рабочее время, выдворяют из казарм, штрафуют. Мужьям нашим заявляют, чтобы они внушили нам слушаться; чтобы “проучили” и, если нас мужья не проучивали, то их наказывали всевозможными лишениями...
5. Выгоняли на работы плетьми, отрывая от грудных детей.
6. Грубое обращение, переходящее через всякие границы нравственности”.
Тульчинский искренне стремился к компромиссу, надеясь, что стороны пойдут на уступки. А на волновавший рабочих вопрос “Кто нарушил договор?” прямо ответил, что “Лензото”, которое без суда должно уплатить рабочим за два месяца.
Камнем преткновения стал вопрос о зарплате. Рабочие добивались ее повышения, на что не шло “Лензото”. По словам выборных, Тульчинский говорил, что “Лензото” “не может прибавить заработную плату, так как ему невыгодно, лучше совсем на неопределенное время приостановить работы, что почти все прииски работают в убыток, и только Феодосиевский прииск их оправдывает... Предлагал идти на работу по новой наемке... советовал работать и судиться”. Тульчинский уверял, что если рабочие выйдут на работу 1(14) апреля, то могут через суд предъявлять иски за нарушение договора “Лензото”, и обещал “исхлопотать” сокращение рабочего времени в мокрых забоях, запретить выдачу заработка талонами и пр.
Выборные обещали подумать. По свидетельству Бодайбинского мирового судьи Рейна, после встречи с рабочими Тульчинский с надеждой произнес: “Настроение таково, что, мне кажется, если бы Лензото прибавило хоть 5%, рабочие крикнули ура и стали бы на работу”. Жизнь не оправдала его надежд. Копеечному поднятию зарплат “Лензото” предпочло иной сценарий.
Под давлением рабочих их выборные на собрании на Надеждинском прииске высказались за продолжение забастовки. 1(14) апреля они направили телеграмму в Иркутск - в консультацию присяжных поверенных: “Просим юридической помощи. Договор найма нарушен Ленской компанией... Предлагаем экстренно выехать познакомиться с делом. Иск положен в 900 тысяч рублей”.
Ситуация накалилась. Чтобы ускорить развязку, укротители бастующих пошли на провокацию. В ночь на 4 апреля были арестованы “подстрекатели” - члены центрального стачечного комитета Ефим Мимоглядов, Александр Соболев, Эдуард Думпе, Индрик Розенберг, Тимофей Соломин, Андрей Герасименко, Иоганн Будевиц, Роман Марчинковский, Дмитрий Журанов-Иванов и Вельямин Вязавов. Старшему из них 43 года, младшему 26 лет.
Арест выборных, которых рабочие считали “лицами неприкосновенными”, ибо они были выбраны по требованию самой администрации, спровоцировал шествие 3 тысяч бастующих к Надеждинскому прииску, где располагалась администрация. Один из них, Сенников, свидетельствовал: “Решили же мы идти всем вместе, а не посылать выборных, потому что знали, что выборных могут арестовать”.
Рабочие шли с семьями, без оружия (на месте расстрела найдут один-единственный кривой нож). Так как вызволять предстояло “подстрекателей”, они несли общее заявление Тульчинскому и индивидуальные однотипные заявления товарищу прокурора Преображенскому. Из них следовало, что каждый бастовал по собственной воле по причине нарушения “Лензото” договора, а “насильственных мер и подстрекательств во время забастовки со стороны рабочих не было”. Также бастующие хотели просить об увеличении пайка семейным рабочим (после начала забастовки им выдавали как холостякам).
Их встретили Трещенков и солдаты, которыми командовали офицеры Лепин и Санжаренко. Последний, обойдя строй, стимулировал рвение подчиненных угрозой пристрелить тех, кто будет плохо целиться. Навстречу рабочим вышел Тульчинский. Шедшие первыми остановились и подали ему свое общее заявление. В тот момент, когда прочитавший его Тульчинский вступил в разговор с рабочими, прогремел первый залп.
Одни рабочие бросились прочь, другие упали на землю. Хотя никаких агрессивных действий они не предпринимали, стрельба продолжалась. 117 человек получили пулю в лежачем положении, 69 - в спину. Общее число жертв - 270 убитых и 250 раненых. Инженер Тульчинский, как признали рабочие, “уцелел чудом”.
ЭПИЛОГ
11(24) апреля в Госдуме министр внутренних дел Макаров лгал о причинах ареста стачкома: “Результаты праздного шатания многотысячной толпы, агитируемой подстрекателями, проявились... во всей силе. Толпа останавливала пассажирские поезда, оказывала сопротивление при попытках к выселению по исполнительным листам судебных мест, не допускала вовсе некоторых рабочих стать на работу... Предварительным следствием установлено, что цель скопища 4 апреля заключалась в том, чтобы захватить оружие, смять войска и разгромить промыслы. Согласитесь, что такие действия недопустимы... Когда потерявшая рассудок, под влиянием злостных агитаторов, толпа набрасывается на войска, тогда войску не остается ничего делать, как стрелять. Так было и так будет впредь”.
Макаров ошибся: “так” было еще пять лет. После Февральской революции на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Макаров признал, что в 1912 году “был односторонен, был самонадеян, был вследствие этого ложен” и более “не защищает своей речи”. Запоздалое покаяние не спасло его от возмездия. Некогда всесильный министр был расстрелян большевиками.
Олег Назаров,
доктор исторических наук
http://www.solidarnost.org/thems/uroki-istorii/uroki-istorii_8740.html