Поговорим о коммунизме (Круглый стол)

Призрак бродит по земному шару, призрак коммунизма.

Все силы старого мира объединились для священной травли этого призрака: папа и Буш, Берлускони и Меркель, всеевропейские трансрадикалы и российский ОМОН.

Где та оппозиционная партия, которую её противники, стоящие у власти, не ославили бы коммунистической? Где та оппозиционная партия, которая не бросала бы обратно клеймящего обвинения в коммунизме как более передовым представителям оппозиции, так и своим реакционным противникам?

Два вывода вытекают из этого факта.

Коммунизм признаётся силой, несмотря на все гвозди, забитые в крышку его гроба.

Пора уже коммунистам прояснить для себя свои позиции и сказкам о призраке коммунизма противопоставить серьёзное теоретическое обоснование неизбежности коммунизма.

Сегодня в нашем круглом столе, посвящённом этой проблеме, участвуют:

Сэр Томас Мор (1478-1534), канцлер королевства Англия, автор «Весьма полезной, а также и занимательной, поистине золотой книжечки о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия».

Фра Томмазо Кампанелла (1568-1639), монах-доминиканец, один из руководителей движения против испанского господства в Южной Италии, автор книги «Город Солнца», написанной в тюрьме.

Морелли (XVIII век), загадочная личность, о которой почти ничего не известно, автор книги «Кодекс природы или истинный дух её законов».

Филипп Буонарроти ( ), участник Великой Французской революции, один из руководителей «Заговора во имя равенства» (1797), автор одноименной книги.

Фридрих Энгельс (1820 – 1895), фабрикант, один из основателей современного коммунистического движения и теории научного социализма, автор многих научных трудов, в том числе книги «Развитие социализма от утопии к науке».

Ричард Иванович Косолапов (1931), доктор философских наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова.

Виктор Алексеевич Вазюлин (1932), доктор философских наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова.

Уго Чавес Фриас (1955), Президент Боливарианской Республики Венесуэла.

Обыватель всех времен и народов.

 

Ведущий. Коммунизм – что это такое? Против чего и за что выступают коммунисты?

Мор: Когда кто-нибудь, основываясь на определённом праве, присваивает себе, сколько может, то, как бы ни было велико богатство, его целиком поделят между собой немногие. Остальным же оставляют они в удел бедность; и почти всегда бывает, что одни гораздо более достойны участи других, ибо первые – хищные, бесчестные и ни на что не годятся, вторые же, напротив, – мужи скромные, простые, и повседневным усердием своим они приносят обществу добра более, чем самим себе.

Поэтому я полностью убежден, что распределить всё поровну и по справедливости, а также счастливо управлять делами человеческими невозможно иначе, как вовсе уничтожив собственность. Если же она останется, то у наибольшей и самой лучшей части людей навсегда останется страх, а также неизбежное бремя нищеты и забот. Я признаю, что его можно несколько облегчить, однако настаиваю, что полностью устранить этот страх невозможно. Конечно, если установить, чтобы ни у кого не было земли свыше назначенной нормы, и если у каждого сумма денег будет определена законом, если какие-нибудь законы будут остерегать короля от чрезмерной власти, а народ – от чрезмерной дерзости; чтобы должности не выпрашивались, чтобы не давались они за мзду, чтобы не надо было непременно за них платить, иначе найдётся повод возместить эти деньги обманом и грабежами, явится необходимость исполнять эти обязанности людям богатым, меж тем как гораздо лучше управлялись бы с ними люди умные. Такие, говорю, законы могут облегчить и смягчить эти беды, подобно тому как постоянными припарками обыкновенно подкрепляют немощное тело безнадежно больного. Однако, пока есть у каждого своя собственность, нет вовсе никакой надежды излечиться и воротить своё здоровье. И пока ты печёшься о благополучии одной части тела, ты растравляешь рану в других. Так попеременно из лечения одного рождаётся болезнь другого, оттого что ничего невозможно прибавить одному, не отняв этого же у другого».

Обыватель: А мне кажется, напротив: никогда не будет возможно жить благополучно там, где всё общее. Ибо как получится всего вдоволь, если каждый станет увертываться от труда? Ведь у него нет расчёта на собственную выгоду, а уверенность в чужом усердии сделает его ленивым. А когда будет подстрекать нужда и никакой закон не сможет оборонить того, что добыл себе каждый, не станут ли люди неизбежно страдать от постоянных убийств и мятежей? Особенно, если уничтожены будут власть должностных лиц и почтение к ним; станут ли с этим считаться те люди, для которых ни в чём нет никакой разницы, – этого я не могу себе даже представить.

Морелли: Если настаивают на том, что на всем земном шаре люди по природе расположены к праздности и лени, то необходимо разъяснить происхождение этой склонности. В разумном существе любовь к отдыху и покою есть стремление к постоянному благоденствию. Но так как эта точка опоры сама по себе изменчива, и меняется она подобно тому, как в разные периоды, в определённых целях меняются наши естественные чувства, то человек вынужден менять своё положение. Одно и то же состояние покоя становится тягостным, человеку приходится сделать усилие, чтобы переменить его на другое. Часто наша слабость останавливает или замедляет усилие, которое мы делаем, чтобы стать в новое положение; таким образом, нам как бы даётся совет – прибегнуть к посторонней помощи; совет – искать людей, которые могут её оказать; совет – заслужить их помощь; совет – способствовать со своей стороны облегчению других, работая для собственного облегчения; совет – делить труд, чтобы сделать его менее тяжёлым. Все эти советы могут быть подкреплены, как я сказал, авторитетом законов, соответствующим их мудрости.

Но эти спасительные советы были извращены не чем иным, как теми произвольными учреждениями, которые стремятся установить постоянное состояние покоя, именуемое благоденствием, богатством, только для немногих людей, а на долю других оставляют тяжёлый труд. Эти различия повергли одних в состояние праздности и изнеженности, а другим внушили отвращение к подневольным обязанностям. Одним словом, порок, именуемый ленью, как и наши пылкие страсти, берет своё начало от множества предрассудков, этих законных последствий плохого устройства большей части наших обществ, отвергаемого природой.

Что человек – существо, созданное для деятельности, и притом деятельности полезной, если бы он ничем не отклонялся от своего истинного назначения, – в этом убеждаёт нас пример так называемых богатых и могущественных людей, которые стараются в утомительном шуме удовольствий избавиться от скучной праздности.

Таким образом, человек по природе не ленив, но он стал ленивым или, что то же, возымел отвращение ко всякому истинно полезному занятию.

Оставим теперь дикие страны Америки и вернемся к цивилизованным нациям нашего континента. Я готов признать, что именно здесь мы действительно найдем ленивых, непослушных разуму и подверженных страстям людей… Я признаю также, что у них наша система имела бы очень мало успеха, судя по тем усилиям, которые мне приходится делать, чтобы установить её очевидность в глазах простого разума. Но так как я доказал, что ни одна нация не получила от природы ни этой строптивости, ни какого бы то ни было другого порока, то я докажу сейчас исторически, восходя к началу вещей, как постепенно произошло усиление этих зол и что должны были бы сделать первоначальные законодатели для их предупреждения:

I. В обществе ничто не будет принадлежать отдельно или в собственность кому бы то ни было, кроме тех вещей, которые каждый употребляет для удовлетворения своих потребностей, для удовольствий или для своего повседневного труда.

II. Каждый гражданин будет должностным лицом, обеспеченным работою и получающим содержание на общественный счёт.

III. Каждый гражданин будет содействовать, со своей стороны, общественной пользе сообразно своим силам, дарованиям и возрасту. В зависимости от этого будут определены его обязанности, согласно распределительным законам.

Обыватель: Но люди желают быть богатыми, наслаждаться довольством и роскошью. Откуда же возьмётся всё это, если никто не будет принужден работать много и изнурительно для пропитания своего и своей семьи?

Кампанелла: В Городе Солнца, где обязанности, художества, труды и работы распределяются между всеми, каждому приходится работать не больше четырёх часов в день; остальное время проводится в приятных занятиях науками, собеседовании, чтении, рассказах, письме, прогулках, развитии умственных и телесных способностей, и всё это делается радостно.

Они утверждают, что крайняя нищета делает людей негодяями, хитрыми, лукавыми, ворами, коварными, отверженными, лжецами, лжесвидетелями и т. д., а богатство – надменными, гордыми, невеждами, изменниками, рассуждающими о том, чего они не знают, обманщиками, хвастунами, черствыми, обидчиками и т. д. Тогда как община делает всех одновременно и богатыми, и вместе с тем бедными: богатыми – потому что у них есть всё, бедными – потому что у них нет никакой собственности; и поэтому не они служат вещам, а вещи служат им.

Философский образ жизни общиной принят на том основании, что у них всё об­щее. Распределение всего находится в руках должно­стных лиц; но так как знания, почести и наслаждения являются общим достоянием, то никто не может ни­чего себе присвоить.

Тот, кто знает большее число искусств и ремёсел, пользуется и большим почётом; к занятию же тем или иным мастерством определяются те, кто оказывается к нему наиболее способным. Благодаря такому распорядку работ всякий занимается не вредным для него трудом, а, наоборот, развивающим его силы.

Они утверждают, что весь мир придёт к тому, что будет жить согласно их обычаям, и поэтому постоянно допытываются, нет ли где-нибудь другого народа, который бы вёл жизнь ещё более похвальную и достойную.

Обыватель: Однако, человеку от природы присуще чувство собственности. Как же вы выступите против этого чувства, этого священного права?

Буонарроти: Частная собственность отнюдь не имеет своим происхождением естественный закон, а изобретена гражданским законом и, следовательно, так же как и гражданский закон, может быть видоизменена либо отменена... Вся собственность, сосредоточенная на национальной территории, неизменно принадлежит народу, который один только вправе распределять пользование ею и её плодами.

Из признания того, что в общих интересах право регулировать распределение собственности и создающий её труд принадлежит обществу и что из неравномерности этого распределения, словно из неиссякаемого источника, проистекают все бедствия, тяготеющие над нациями, следует, что общество должно принять меры к безвозвратному уничтожению этого неравенства.

В условиях этого социального строя исчезнут частные богатства, и право собственности будет заменено правом каждого индивида на такое же счастливое существование, каким пользуются все другие члены общественного организма. Гарантией этого священного права, которое стало бы принципом для всех учреждений, явилась бы вменяемая каждому члену общества обязанность взять на себя часть труда, необходимого для того, чтобы обеспечить содержание, процветание и сохранение общества, – обязанность, которая в силу естественного закона, давшего всем одинаковое право на счастье, является одинаковой для всех.

Обыватель: Всё это звучит очень красиво и даже как будто убедительно. Почему же, в таком случае, все эти красивые слова на протяжении столетий оставались красивыми словами? Почему люди были глухи к ним?

Ведущий: Вопрос по существу. С шестнадцатого века лучшие умы человечества критиковали частную собственность и моделировали идеальное общественное устройство. Всякий, кто слышит через века их голос, не может не поразиться тому, сколь многое они предугадали совершенно точно. Но только предугадали. Их модели разумного и справедливого общества не воплощались в жизнь. Само слово «Утопия» – по-латыни «Место, которого нет» – стало означать прекрасную и нереализуемую мечту. Социалист-утопист XIX века Шарль Фурье надеялся, что найдётся спонсор, который даст ему миллион на создание уже не мысленной, а реальной модели такого общественного организма, но спонсора почему-то не нашлось. Английский фабрикант Роберт Оуэн попытался стать одновременно организатором и спонсором, но и у него ничего не вышло.

Видимо, обращения к справедливости и разуму недостаточно. Нужно ещё научное понимание исторического движения. Нужно не изобрести, а открыть в этом движении общественные условия, которые сделают новое общество возможным и необходимым, и реальные силы, которые смогут его создать.

Энгельс: Материалистическое понимание истории исходит из того положения, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественною строя; что в каждом выступающем в истории обществе распределение продуктов, а вместе с ним и разделение общества на классы или сословия, определяется тем, что и как производится, и как эти продукты производства обмениваются. Таким образом, конечных причин всех общественных изменений и поли­тических переворотов надо искать не в головах людей, не в возрастающем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена... Пробуждающееся понимание того, что существующие общественные установления неразумны и несправедливы. что «разумное стало бессмысленным, благо стало мучением»[1] – является лишь симптомом того, что в методах производства и в формах обмена незаметно произошли такие изменения, которым уже не соответствует общественный строй, скроенный по старым экономическим условиям. Отсюда вытекает также и то, что средства для устранения обнаруженных зол должны быть тоже налицо – в более или менее развитом виде – в самих изменившихся производственных отношениях. Надо не изобретать эти средства из головы, а открывать их при помощи головы в наличных материальных фактах производства.

Итак, как же, в связи с этим, обстоит дело с современным социализмом?

Всеми уже, пожалуй, признано, что существующий общественный строй создан господствующим теперь классом – буржуазией. Свойственный буржуазии способ производства, называемый со времени Маркса капиталистическим способом производства, был несовместим с местными и сословными привилегиями, равно как и с взаимными личными узами феодального строя; буржуазия разрушила феодальный строй и воздвигла на его развалинах буржуазный общественный строй, царство свободной конкуренции, свободы передвижения, равноправия товаровладельцев, – словом, всех буржуазных прелестей. Капиталистический способ производства мог теперь развиваться свободно. С тех пор как пар и новые рабочие машины пре­вратили старую мануфактуру в крупную промышленность, созданные под управлением буржуазии производительные силы стали развиваться с неслыханной прежде быстротой и в небывалых размерах. Но точно так же, как в своё время мануфактура и усовершенствовавшиеся под её влиянием ремесла пришли в конфликт с феодальными оковами цехов, так и крупная промышленность в своём более полном развитии приходит в конфликт с теми узкими рамками, в которые её втискивает капиталистический способ производства. Новые производительные силы уже переросли буржуазную форму их использования. И этот конфликт между производительными силами и способом производства вовсе не такой конфликт, который возник только в головах людей – подобно конфликту между человеческим первородным грехом и божественной справедли­востью, – а существует в действительности, объективно, вне нас, независимо от воли или поведения даже тех людей, деятельностью которых он создан. Современный социализм есть не что иное, как отражение в мышлении этого фактического конфликта, идеальное отражение его в головах прежде всего того класса, который страдаёт от него непосредственно, – рабочего класса.

В чём же состоит этот конфликт?

До появления капиталистического производства, т. е. в средние века, всюду существовало мелкое производство, основой которого была частная собственность работников на их средства производства: в деревне – земледелие мелких крестьян, свободных или крепостных, в городе – ремесло. Средства труда – земля, земледельческие орудия, мастерские, ремесленные инструменты – были средствами труда отдельных лиц, рассчи­танными лишь на единоличное употребление, и, следовательно, по необходимости оставались мелкими, карликовыми, ограниченными. Но потому-то они, как правило, и принадлежали самому производителю. Сконцентрировать, укрупнить эти раздробленные, мелкие средства производства, превратить их в современные могучие рычаги производства – такова как раз и была историческая роль капиталистического способа производства и его носительницы – буржуазии. Но буржуазия не могла превратить эти ограниченные средства производства в мощные производительные силы, не превращая их из средств производства, применяемых отдельными лицами, в общественные средства производства, применяемые лишь совместно массой людей. Вместо самопрялки, ручного ткацкого станка, кузнечного молота появились прядильная машина, механический ткацкий станок, паровой молот; вместо отдель­ной мастерской – фабрика, требующая совместного труда сотен и тысяч рабочих. Подобно средствам производства, и само производство превратилось из ряда разрозненных дей­ствий в ряд общественных действий, а продукты – из продук­тов отдельных лиц в продукты общественные. Пряжа, ткани, металлические товары, выходящие теперь с фабрик и заводов, представляют собой продукт совместного труда множества рабочих, через руки которых они должны были последова­тельно пройти, прежде чем стали готовыми. Никто в отдель­ности не может сказать о них: «Это сделал я, это мой продукт».

Но там, где основной формой производства является сти­хийно сложившееся разделение труда в обществе, возникшее постепенно, без всякого плана, там это разделение труда неизбежно придаёт продуктам форму товаров, взаимный обмен которых, купля и продажа, даёт возможность отдельным произ­водителям удовлетворять свои разнообразные потребности. Так и было в средние века. Крестьянин, например, продавал ремесленнику земледельческие продукты и покупал у него ремесленные изделия. В это общество отдельных производи­телей, товаропроизводителей, и вклинился новый способ произ­водства. Среди стихийно сложившегося, беспланового разделе­ния труда, господствующего во всем обществе, он установил планомерное разделение труда, организованное на каждой отдельной фабрике; рядом с производством отдельных произ­водителей появилось общественное производство. Продукты того и другого продавались на одном и том же рынке, а следо­вательно, по ценам, по крайней мере, приблизительно одина­ковым. Но планомерная организация оказалась могуществен­нее стихийно сложившегося разделения труда; на фабриках, применявших общественный труд, изготовление продуктов обходилось дешевле, чем у разрозненных мелких производителей. Производство отдельных производителей побивалось в одной области за другой, общественное производство рево­люционизировало весь старый способ производства. Однако этот революционный характер общественного производства так мало сознавался, что оно, напротив, вводилось именно ради усиления и расширения товарного производства. Оно возникло в непосредственной связи с определёнными, уже до него суще­ствовавшими рычагами производства и обмена товаров: купе­ческим капиталом, ремеслом и наёмным трудом. Ввиду того что оно само выступало как новая форма товарного производ­ства, свойственные товарному производству формы присвое­ния сохраняли свою полную силу также и для него.

При той форме товарного производства, которая развива­лась в средние века, вопрос о том, кому должен принадлежать продукт труда, не мог даже и возникнуть. Он изготовлялся отдельным производителем обыкновенно из собственного сырья, часто им же самим произведённого, при помощи собственных средств труда и собственными руками или руками семьи. Такому производителю незачем было присваивать себе этот про­дукт, он принадлежал ему по самому существу дела. Следова­тельно, право собственности на продукты покоилось на соб­ственном труде. Даже там, где пользовались посторонней помощью, она, как правило, играла лишь побочную роль и зачастую вознаграждалась помимо заработной платы ещё и иным путем: цеховой ученик и подмастерье работали по столько ради содержания и платы, сколько ради собственного обучения и подготовки к званию самостоятельного мастера. Но вот началась концентрация средств производства в больших ма­стерских и мануфактурах, превращение их по сути дела в об­щественные средства производства. С этими общественными средствами производства и продуктами продолжали, однако, поступать так, как будто они по-прежнему оставались сред­ствами производства и продуктами отдельных лиц. Если до сих пор собственник средств труда присваивал продукт потому, что это был, как правило, его собственный продукт, а чужой вспомогательный труд был исключением, то теперь собствен­ник средств труда продолжал присваивать себе продукт, хотя последний являлся уже не его продуктом, а исключительно продуктом чужого труда. Таким образом, продукты общест­венного труда стали присваиваться не теми, кто действительно приводил в движение средства производства и действительно был производителем этих продуктов, а капиталистом. Средства производства и производство по существу стали обществен­ными. Но они остаются подчинёнными той форме присвоения, которая своей предпосылкой имеет частное производство отдельных производителей, когда каждый, следовательно, является владельцем своего продукта и выносит его на рынок. Способ производства подчиняется этой форме присвоения, несмотря на то, что он уничтожает её предпосылки[1]. В этом противоречии, которое придаёт новому способу производства его капиталистический характер, уже содержатся в зародыше все коллизии современности. И чем полнее становилось господство нового способа производства во всех решающих отраслях производства и во всех экономически господствующих странах, сводя тем самым производство отдельных производителей к незначительным остаткам, тем резче должна была выступать и несовместимость общественного производства с капиталистическим присвоением.

Первые капиталисты застали, как мы видели, форму наёмного труда уже существующей. Но наёмный труд существовал лишь в виде исключения, побочного занятия, подсобного промысла, переходного положения. Земледелец, нанимавшийся время от времени на подённую работу, имел свой собственный клочок земли, который на худой конец и один мог его прокормить. Цеховые уставы заботились о том, чтобы сегодняшний подмастерье завтра становился мастером. Но всё изменилось, как только средства производства превратились в общественные и сконцентрировались в руках капиталистов. Средства производства и продукты мелкого отдельного производителя всё более и более обесценивались, и ему не оставалось ничего иного, как наниматься к капиталисту. Наёмный труд, существовавший раньше в виде исключения и подсобного промысла, стал правилом и основной формой всего производства; из побочного занятия, каким он был прежде, он превратился теперь в единственную деятельность работника. Работник, нанимающийся время от времени, превратился в пожизненного наёмного рабочего. Масса пожизненных наёмных рабочих к тому же чрезвычайно увеличилась благодаря одновременному крушению феодального строя, роспуску свит феодалов, изгнанию крестьян из их усадеб и т. д. Произошёл полный разрыв между средствами производства, сконцентрированными в руках капиталистов, с одной стороны, и производителями, лишён­ными всего, кроме своей рабочей силы, с другой стороны. Противоречие между общественным производством и капита­листическим присвоением выступает наружу как антагонизм между пролетариатом и буржуазией.

Мы видели, что капиталистический способ производства вклинился в общество, состоявшее из товаропроизводителей, отдельных производителей, общественная связь между которыми осуществлялась посредством обмена их продуктов. Но особенность каждого общества, основанного на товарном производстве, заключается в том, что в нём производители теряют власть над своими собственными общественными отношениями. Каждый производит сам по себе, случайно имеющимися у него средствами производства и для своей индивидуальной потребности в обмене. Никто не знает, сколько появится на рынке того продукта, который он производит, и в каком количестве этот продукт вообще может найти потребителей; никто не знает, существует ли действительная потребность в производимом им продукте, окупятся ли его издержки производства, да и вообще будет ли его продукт продан. В общественном производстве господствует анархия. Но товарное производство, как и всякая другая форма производства, имеет свои особые, внутренне присущие ему и неотделимые от него законы; и эти законы прокладывают себе путь вопреки анархии, в самой этой анархии, через нее. Эти законы проявляются и единственно сохранившейся форме общественной связи – в обмене – и действуют на отдельных производителей как принудительные законы конкуренции. Они, следовательно, сначала неизвестны даже самим производителям и могут быть открыты ими лишь постепенно, путём долгого опыта. Следовательно, они прокладывают себе путь помимо производителей и против производителей, как слепо действующие естественные законы их формы производства. Продукт господствует над производителями.

В средневековом обществе, в особенности в первые столетия, производство было направлено, главным образом, на собственное потребление. Оно удовлетворяло по преимуществу только потребности самого производителя и его семьи. Там же, где, как в деревне, существовали отношения личной зависимости, производство удовлетворяло также потребности феодала. Следовательно, здесь не существовало никакого обмена, и продукты не принимали характера товаров. Крестьянская семья производила почти всё, в чём она нуждалась: орудия и одежду, так же как и предметы питания. Производить на продажу она начала только тогда, когда стала производить излишек сверх собственного потребления и уплаты натуральных повинностей феодалу; этот излишек, пущенный в общественный обмен, предназначен­ный для продажи, становился товаром. Городские ремесленники должны были, конечно, уже с самого начала производить для обмена. Но и они добывали большую часть нужных для собственного потребления предметов своим личным трудом: они имели огороды и небольшие поля, пасли свой скот в общинном лесу, который, кроме того, доставлял им строительный материал и топливо; женщины пряли лен, шерсть и т. д. Производство с целью обмена, товарное производство ещё только возникало. Отсюда – ограниченность обмена, ограниченность рынка, стабильность способа производства, местная замкнутость по отношению к внешнему миру, местное объединение внутри: марка в деревне, цех в городе.

С расширением же товарного производства и в особенности с появлением капиталистического способа производства дремавшие раньше законы товарного производства стали действовать более открыто и властно. Старые связи были расшатаны, былые перегородки разрушены, и производители всё более и более превращались в независимых разрозненных товаропроизводителей. Анархия общественного производства выступила наружу и принимала всё более и более острый характер. А между тем главное орудие, с помощью которого капиталистический способ производства усиливал анархию в общественном производстве, представляло собой прямую противоположность анархии: это была растущая организация производства как производства общественного на каждом отдельном производственном предприятии. С помощью этого рычага капиталистический способ производства покончил со старой мирной стабильностью. Проникая в ту или иную отрасль промышленности, он изгонял из неё старые методы производства. Овладевая ремеслом, он уничтожал старое ремесло. Поле труда стало полем битвы. Великие географические открытия и последовавшая за ними колонизация увеличили во много раз область сбыта и ускорили превращение ремесла в мануфактуру. Борьба разгоралась уже не только между местными отдельными производителями; местные схватки разрослись, в свою очередь, до размеров борьбы между нациями, до торговых войн XVII и XVIII веков[2]. Наконец, крупная промышленность и возникновение мирового рынка сделали эту борьбу всеобщей и в то же время придали ей неслыханную ожесточенность. В отношениях между отдельными капиталистами, как и между целыми отраслями производства и между целыми странами, вопрос о су­ществовании решается тем, обладают ли они выгодными, естественными или искусственно созданными, условиями производства. Побежденные безжалостно устраняются. Это – дарвиновская борьба за отдельное существование, перенесённая – с удесятерённой яростью – из природы в общество. Естественное состояние животных выступает как венец человеческого развития. Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением воспроизводится как противоположность между организацией производства на отдельных фабриках и анархией производства во всем обществе.

В этих обеих формах проявления противоречия, присущего капиталистическому способу производства в силу его происхождения, безвыходно движется этот способ производства, описывая «порочный круг», который открыл в нем уже Фурье. Но Фурье в своё время ещё не мог, конечно, видеть, что этот круг постепенно суживается, что движение производства идёт скорее по спирали и, подобно движению планет, должно закончиться столкновением с центром. Движущая сила общественной анархии производства всё более и более превращает большинство человечества в пролетариев, а пролетарские массы, в свою очередь, уничтожат в конце концов анархию производства. Та же движущая сила социальной анархии производства превращает возможность бесконечного усовершенствования машин, применяемых в крупной промышленности, в принудительный закон для каждого отдельного промышленного капиталиста, в закон, повелевающий ему беспрерывно совершенствовать свои машины под страхом гибели. Но усовершенствование машин делает излишним определённое количество человеческого труда. Если введение и распространение машин означало вытеснение миллионов работников ручного труда немногими рабочими при машинах, то усовершенствование машин озна­чает вытеснение всё большего и большего количества самих рабочих машинного труда и, в конечном счёте, образование усиленного предложения рабочих рук, превышающего средний спрос на них со стороны капитала. Масса незанятых рабочих образует настоящую промышленную резервную армию, как я назвал её ещё в 1845 г.[2], поступающую в распоряжение производства, когда оно работает на всех парах, и выбрасываемую на мостовую в результате неизбежно следующего за этим краха; эта армия, постоянно висящая свинцовой гирей на ногах рабочего класса в борьбе за существование между ним и капиталом, служит регулятором заработной платы, удерживая её на низком уровне, соответственно потребности капитала. Таким образом, выходит, что машина, говоря словами Маркса, становится самым мощным боевым средством капитала против рабочего класса, что средство труда постоянно вырывает из рук рабочего жизненные средства и собственный продукт рабочего превращается в орудие его порабощения[3]. Это приводит к тому, что экономия на средствах труда с самого начала является, вместе с тем, беспощаднейшим расточением рабочей силы и хищничеством по отношению к нормальным условиям функционирования труда[4]; что машина, это сильнейшее средство сокращения рабочего времени, превращается в самое верное средство для того, чтобы обратить всю жизнь рабочего и его семьи в потенциальное рабочее время для увеличения стоимости капитала. Вот почему чрезмерный труд одной части рабочего класса обусловливает полную безработицу другой его части, а крупная промышленность, по всему свету гоняющаяся за потребителями, ограничивает у себя дома потребление рабочих масс голодным минимумом и таким образом подрывает свой собственный внутренний рынок. «Закон, поддерживающий относительное перенаселение, или промышленную резервную армию, в равновесии с размерами и энергией накопления капитала, приковывает рабочего к капиталу крепче, чем молот Гефеста приковал Прометея к скале. Он обусловливает накопление нищеты, соответственное накопле­нию капитала. Следовательно, накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной деградации на противоположном полюсе, т. е. на стороне класса, который производит свой собственный продукт как капитал» (Маркс, «Капитал», стр. 671)[5]. Ждать от капиталистического способа производства иного распределения продуктов имело бы такой же смысл, как требовать, чтобы электроды батареи, оставаясь соединёнными с ней, перестали разлагать воду и собирать на положительном полюсе кислород, а на отрицательном – водород.

Мы видели, как способность современных машин к усовершенствованию, доведённая до высочайшей степени, превращается, вследствие анархии производства в обществе, в принудительный закон, заставляющий отдельных промышленных капиталистов постоянно улучшать свои машины, постоянно увеличивать их производительную силу. В такой же принудительный закон превращается для них и простая фактическая возможность расширять размеры своего производства. Огромная способность крупной промышленности к расширению, перед которой расширяемость газов оказывается настоящей детской забавой, проявляется теперь в виде потребности расширять эту промышленность и качественно, и количественно, – потребности, не считающейся ни с каким противодействием. Это противодействие образуется потреблением, сбытом, рынками для продуктов крупной промышленности. Способность же рынков как к экстенсивному, так и к интенсивному расширению определяется совсем иными законами, действующими с гораздо меньшей энергией. Расширение рынков не может поспевать за расширением производства. Коллизия становится неизбежной, и так как она не в состоянии разрешить конфликт до тех пор, пока не взорвет самый капиталистический способ производства, то она становится периодической. Капиталистическое производство порождаёт новый «порочный круг».

И действительно, начиная с 1825 г., когда разразился первый общий кризис, весь промышленный и торговый мир, производство и обмен всех цивилизованных народов вместе с их более или менее варварскими придатками приблизительно раз в десять лет сходят с рельсов. В торговле наступает застой, рынки переполняются массой не находящих сбыта продуктов, наличные деньги исчезают из обращения, кредит прекращается, фабрики останавливаются, рабочие лишаются жизненных средств, ибо они произвели эти средства в слишком большом количестве; банкротства следуют за банкротствами, аукционы сменяются аукционами. Застой длится годами, массы производительных сил и продуктов расточаются и уничтожаются, пока накопившиеся массы товаров по более или менее сниженным ценам не разойдутся, наконец, и не возобновится посте­пенно движение производства и обмена. Мало-помалу движе­ние это ускоряется, шаг сменяется рысью, промышленная рысь переходит в галоп, уступающий своё место бешеному карьеру, настоящей скачке с препятствиями, охватывающей промышленность, торговлю, кредит и спекуляцию, чтобы в конце концов после самых отчаянных скачков снова свалиться в бездну краха. И так постоянно сызнова. С 1825 г. мы уже пять раз пережили этот круговорот и теперь (в 1877 г.) переживаем его в шестой раз. Характер этих кризисов выражен до такой степени ярко, что Фурье уловил суть всех этих кризисов, назвав первый из них crise pléthorique, кризисом от изобилия.

В кризисах с неудержимой силой прорывается наружу противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением. Обращение товаров на время прекращается; средство обращения – деньги – становится тормозом обращения; все законы производства и обращения товаров действуют навыворот. Экономическая коллизия достигает своей высшей точки; способ производства восстает против способа обмена.

Тот факт, что общественная организация производства внутри фабрик достигла такой степени развития, что стала несовместимой с существующей рядом с ней и над ней анархией производства в обществе, – этот факт становится осязательным для самих капиталистов благодаря насильственной концентрации капиталов, совершающейся во время кризисов посредством разорения многих крупных и ещё большего числа мелких капиталистов. Весь механизм капиталистического способа производства отказывается служить под тяжестью им же самим созданных производительных сил. Он не может уже превращать в капитал всю массу средств производства; они остаются без употребления, а потому вынуждена бездействовать и промышленная резервная армия. Средства производства, жизненные средства, рабочие, находящиеся в распоряжении капитала, – все элементы производства и общего благосостоя­ния имеются в изобилии. Но «изобилие становится источником нужды и лишений» (Фурье), потому что именно оно-то и препятствует превращению средств производства и жизненных средств в капитал. Ибо в капиталистическом обществе средства производства не могут вступать в действие иначе, как превра­тившись сначала в капитал, в средство эксплуатации человеческой рабочей силы. Как призрак, стоит между рабочими, с одной стороны, и средствами производства и жизненными средствами, с другой, необходимость превращения этих средств в капитал. Она одна препятствует соединению вещественных и личных рычагов производства; она одна мешает средствам производства действовать, а рабочим – трудиться и жить. Следовательно, с одной стороны, капиталистический способ производства изобличается в своей собственной неспособности к дальнейшему управлению производительными силами. С другой стороны, сами производительные силы с возрастающей мощью стремятся к уничтожению этого противоречия, к освобождению себя от всего того, что свойственно им в качестве капитала, к фактическому признанию их характера как общественных производительных сил.

Это противодействие мощно возрастающих производительных сил их капиталистическому характеру, эта возрастающая необходимость признания их общественной природы принуждает класс самих капиталистов всё чаще и чаще обращаться с ними, насколько это вообще возможно при капиталистических отношениях, как с общественными производительными силами. Как периоды промышленной горячки с их безгранично раздутым кредитом, так и самые крахи, разрушающие крупные капиталистические предприятия, приводят к такой форме обобществления больших масс средств производства, какую мы встречаем в различного рода акционерных обществах. Некоторые из этих средств производства и сообщения, как, например, железные дороги, сами по себе до того колоссальны, что они исключают всякую другую форму капиталистической эксплуатации. На известной ступени развития становится недостаточной и эта форма; все крупные производители одной и той же отрасли промышленности данной страны объединяются в один «трест», в союз, с целью регулирования производства. Они определяют общую сумму того, что должно быть произведено, распределяют её между собой и навязывают наперёд установленную продажную цену. А так как эти тресты при первой заминке в делах большей частью распадаются, то они тем самым вызывают ещё более концентрированное обобществление: целая отрасль промышленности превращается в одно сплошное колоссальное акционерное общество, конкуренция внутри страны уступает место монополии этого общества внутри данной страны. Так это и случилось в 1890 г. с английским производством щелочей, которое после слияния всех 48 крупных фабрик перешло в руки единственного, руководимого единым центром, общества с капиталом в 120 миллионов марок.

В трестах свободная конкуренция превращается в монополию, а бесплановое производство капиталистического общества капитулирует перед плановым производством грядущего социалистического общества. Правда, сначала только на пользу и к выгоде капиталистов. Но в этой своей форме эксплуатация становится настолько осязательной, что должна рухнуть. Ни один народ не согласился бы долго мириться с производством, руководимым трестами с их неприкрытой эксплуатацией всего общества небольшой шайкой лиц, живущих стрижкой купонов.

Так или иначе, с трестами или без трестов, в конце концов государство как официальный представитель капиталистического общества вынуждено[3] взять на себя руководство производством. Эта необходимость превращения в государственную собственность наступает прежде всего для крупных средств сообщения: почты, телеграфа и железных дорог.

Если кризисы выявили неспособность буржуазии к дальней­шему управлению современными производительными силами, то переход крупных производственных предприятий и средств сообщения в руки акционерных обществ, трестов и в государственную собственность доказывает ненужность буржуазии для этой цели. Все общественные функции капиталиста выполняются теперь наёмными служащими. Для капиталиста не осталось другой общественной деятельности, кроме загребания доходов, стрижки купонов и игры на бирже, где различные капиталисты отнимают друг у друга капиталы. Если раньше капиталистический способ производства вытеснял рабочих, то теперь он вытесняет и капиталистов, правда, пока ещё не в промышленную резервную армию, а только в разряд излишнего населения.

Но ни переход в руки акционерных обществ и трестов, ни превращение в государственную собственность не уничтожают капиталистического характера производительных сил. Относительно акционерных обществ и трестов это совершенно очевидно. А современное государство опять-таки есть лишь организация, которую создаёт себе буржуазное общество для охраны общих внешних условий капиталистического способа производства от посягательств как рабочих, так и отдельных капиталистов. Современное государство, какова бы ни была его форма, есть по самой своей сути капиталистическая машина, государство капиталистов, идеальный совокупный капиталист. Чем больше производительных сил возьмёт оно в свою собственность, тем полнее будет его превращение в совокупного капиталиста и тем большее число граждан будет оно эксплуатировать. Рабочие останутся наёмными рабочими, пролетариями. Капиталистические отношения не уничтожаются, а, наоборот, доводятся до крайности, до высшей точки. Но на высшей точке происходит переворот. Государственная собственность на производительные силы не разрешает конфликта, но она содержит в себе формальное средство, возможность его разрешения.

Это разрешение может состоять лишь в том, что общественная природа современных производительных сил будет признана на деле и что, следовательно, способ производства, присвоения и обмена будет приведен в соответствие с общественным характером средств производства. А это может произойти только таким путём, что общество открыто и не прибегая ни к каким окольным путям возьмёт в своё владение производительные силы, переросшие всякий другой способ управления ими, кроме общественного. Тем самым общественный характер средств производства и продуктов, который теперь оборачивается против самих производителей и периодически потрясает способ производства и обмена, прокладывая себе путь только как слепо действующий закон природы, насильственно и разрушительно, – этот общественный характер будет тогда использован производителями с полной сознательностью и превратится из причины расстройств и периодических крахов в сильнейший рычаг самого производства.

Общественные силы, подобно силам природы, действуют слепо, насильственно, разрушительно, пока мы не познали их и не считаемся с ними. Но раз мы познали их, поняли их действие, направление и влияние, то только от нас самих зависит подчинять их всё более и более нашей воле и с их помощью достигать наших целей. Это в особенности относится к современным могучим производительным силам. Пока мы упорно отказываемся понимать их природу и характер, – а этому пониманию противятся капиталистический способ производства и его защитники, – до тех пор производительные силы действуют вопреки нам, против нас, до тех пор они властвуют над нами, как это подробно показано выше. Но раз понята их природа, они могут превратиться в руках ассоциированных производителей из демонических повелителей в покорных слуг. Здесь та же разница, что между разрушительной силой электричества в грозовой молнии и укрощенным электричеством в телеграфном аппарате и дуговой лампе, та же разница, что между пожаром и огнём, действующим на службе человека. Когда с современными производительными силами станут обращаться сообразно с их познанной, наконец, природой, общественная анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства сообразно потребностям как общества в целом, так и каждого его члена в отдельности. Тогда капиталистический способ присвоения, при котором продукт порабощает сперва производителя, а затем и присвоителя, будет заменён новым способом присвоения продуктов, основанным на самой природе современных средств производства: с одной стороны, прямым общественным присвоением продуктов в качестве средств для поддержания и расширения производства, а с другой – прямым индивидуальным присвоением их в качестве средств к жизни и наслаждению.

Всё более и более превращая громадное большинство населения в пролетариев, капиталистический способ производства создаёт силу, которая под угрозой гибели вынуждена совершить этот переворот. Заставляя всё более и более превращать в государственную собственность крупные обобществленные средства производства, капиталистический способ производства сам указывает путь к совершению этого переворота. Пролетариат берёт государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство. Существовавшему и существующему до сих пор обществу, которое движется в классовых противоположностях, было необходимо государство, т. е. организация эксплуататорского класса для поддержания его внешних условий производства, значит, в особенности для насильственного удержания эксплуатируемого класса в определяемых данным способом производства условиях подавления (рабство, крепостничество или феодальная зависимость, наёмный труд). Государство было официальным представителем всего общества, его сосредоточением в видимой корпорации, но оно было таковым лишь постольку, поскольку оно было государством того класса, который для своей эпохи один представлял все общество: в древности оно было государством рабовладельцев – граждан государства, в средние века – феодального дворянства, в наше время – буржуазии. Когда государство наконец-то становится действительно представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним. С того времени, когда не будет ни одного общественного класса, который надо бы было держать в подавлении, с того времени, когда исчезнут вместе с классовым господством, вместе с борьбой за отдельное существование, порождаемой теперешней анархией в производстве, те столкновения и эксцессы, которые проистекают из этой борьбы, – с этого времени нечего будет подавлять, не будет и надобности в особой силе для подавления, в государстве. Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества, – является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает. На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не «отменяется», оно отмирает. На основании этого следует оценивать фразу про «свободное народное государство»[6], фразу, имевшую до известной поры право на существование в качестве агитационного средства, но в конечном счёте научно несостоятельную. На основании этого следует оценивать также требование так называемых анархистов, чтобы государство было отменено с сегодня на завтра.

С тех пор как на историческую сцену выступил капиталистический способ производства, взятие обществом всех средств производства в своё владение часто представлялось в виде более или менее туманного идеала будущего как отдельным личностям, так и целым сектам. Но оно стало возможным, стало исторической необходимостью лишь тогда, когда фактические условия его проведения в жизнь оказались налицо. Как и всякий другой общественный прогресс, оно становится осуществимым не вследствие осознания того, что существование классов противоречит справедливости, равенству и т. д., не вследствие простого желания отменить классы, а в силу известных новых экономических условий. Разделение общества на классы – эксплуатирующий и эксплуатируемый, господствующий и угнетённый – было неизбежным следствием прежнего незначительного развития производства. Пока совокупный общественный труд даёт продукцию, едва превышающую самые необходимые средства существования всех, пока, следовательно, труд отнимает всё или почти всё время огромного большинства членов общества, до тех пор это общество неизбежно делится на классы. Рядом с этим огромным большинством, исключительно занятым подневольным трудом, образуется класс, освобождённый от непосредственно производительного труда и ведающий такими общими делами общества, как управление трудом, государственные дела, правосудие, науки, искусства и т. д. Следовательно, в основе деления на классы лежит закон разделения труда. Это, однако, отнюдь не исключало применения насилия, хищничества, хитрости и обмана при образовании классов и не мешало господствующему классу, захватившему власть, упрочивать своё положение за счёт трудящихся классов и превращать руководство обществом в усиленную эксплуатацию масс.

Но если разделение на классы имеет, таким образом, известное историческое оправдание, то оно имеет его лишь для известного периода и при известных общественных условиях. Оно обусловливалось недостаточностью производства и будет уничтожено полным развитием современных производительных сил. И действительно, упразднение общественных классов предполагает достижение такой ступени исторического развития, на которой является анахронизмом, выступает как отжившее не только существование того или другого определённого господствующего класса, но и какого бы то ни было господствующего класса вообще, а следовательно, и самое деление на классы. Следовательно, упразднение классов предполагает такую высокую ступень развития производства, на которой присвоение особым общественным классом средств производства и продуктов, – а с ними и политического господства, монополии образования и духовного руководства, – не только становится излишним, но и является препятствием для экономического, политического и интеллектуального развития. Эта ступень теперь достигнута. Политическое и интеллектуальное банкротство буржуазии едва ли составляет тайну даже для неё самой, а её экономическое банкротство повторяется регулярно каждые десять лет. При каждом кризисе общество задыхается под тяжестью своих собственных производительных сил и продуктов, которые оно не может использовать, и остаётся беспомощным перед абсурдным противоречием, когда произво­дители не могут потреблять потому, что недостает потребителей. Свойственная современным средствам производства сила расширения разрывает оковы, наложенные капиталистическим способом производства. Освобождение средств производства от этих оков есть единственное предварительное условие беспрерывного, постоянно ускоряющегося развития производительных сил, а благодаря этому – и практически безграничного роста самого производства. Но этого недостаточно. Обращение средств производства в общественную собственность устраняет не только существующее теперь искусственное торможение производства, но также и то прямое расточение и уничтожение производительных сил и продуктов, которое в настоящее время является неизбежным спутником производства и достигает своих высших размеров в кризисах. Сверх того, оно сберегает для общества массу средств производства и продуктов путем устранения безумной роскоши и мотовства господствующих теперь классов и их политических представителей. Возможность обеспечить всем членам общества путем общественного производства не только вполне достаточные и с каждым днем улучшающиеся материальные условия существования, но также полное свободное развитие и применение их физических и духовных способностей, – эта возможность достигнута теперь впервые, но теперь она действительно достигнута[4] .

Раз общество возьмёт во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь – в известном смысле окончательно – выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие. Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение об­щественные причины будут иметь в преобладающей и всё воз­растающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы.

В заключение подведем кратко итоги изложенному нами ходу развития:

I. Средневековое общество: Мелкое индивидуальное производство. Средства производства предназначены для индивидуального употребления и потому примитивно неуклюжи, мелки, с ничтожным действием. Производство с целью непосредственного потребления продуктов, – самим ли производителем или его феодальным господином. Лишь там, где сверх этого потребления оказывается излишек производства над непосредственным потреблением, этот излишек предназначается на продажу и поступает в обмен: следовательно, товарное производство находится лишь в процессе возникновения; но уже и в это время оно заключает в себе в зародыше анархию общественного производства.

II. Капиталистическая революция: Переворот в промышленности, совершающийся сначала посредством простой кооперации и мануфактуры. Концентрация разбросанных до сих пор средств производства в больших мастерских и превращение их тем самым из индивидуальных средств производства в общественные, – превращение, в общем и целом не коснувшееся формы обмена. Старые формы присвоения остаются в силе. Выступает капиталист: в качестве собственника средств производства он присваивает себе также и продукты и превращает их в товары. Производство становится общественным актом; обмен же, а с ним и присвоение продуктов остаются индивидуальными актами, актами отдельных лиц: продукт общественного труда присваивается отдельным капиталистом. Это и составляет основное противоречие, откуда вытекают все те противоречия, в которых движется современное общество и которые с особенной ясностью обнаруживаются в крупной промышленности.

а) Отделение производителя от средств производства. Рабо­чий обречен на пожизненный наёмный труд. Противополож­ность между пролетариатом и буржуазией.

в) Всё большее выявление и усиливающееся действие законов, господствующих над товарным производством. Безудержная конкурентная борьба. Противоречие между общественной организацией на каждой отдельной фабрике и общественной анархией в производстве в целом.

с) С одной стороны – усовершенствование машин, обратившееся благодаря конкуренции в принудительный закон для каждого отдельного фабриканта и означающее в то же время постоянно усиливающееся вытеснение из фабрик рабочих: возникновение промышленной резервной армии. С другой стороны – беспредельное расширение производства, что также стало принудительным законом конкуренции для каждого фабриканта. С обеих сторон – неслыханное развитие производительных сил, превышение предложения над спросом, перепроизводство, переполнение рынков, кризисы, повторяющиеся каждые десять лет, порочный круг: здесь – излишек средств производства и продуктов, там -– излишек рабочих, лишённых работы и средств существования. Но оба эти рычага производства и общественного благосостояния не могут соединиться, потому что капиталистическая форма производства не позволяет производительным силам действовать, а продуктам циркулировать иначе, как при условии предварительного превращения их в капитал, чему именно и препятствует их излишек. Это противоречие возрастает до бессмыслицы: способ производства восстает против формы обмена. Буржуазия уличается, таким образом, в неспособности к дальнейшему управлению своими собственными общественными производительными силами.

d) Частичное признание общественного характера производительных сил – признание, к которому вынуждаются сами капиталисты. Обращение крупных организмов производства и сообщения – сначала в собственность акционерных компаний, позже – трестов, а затем – и государства. Буржуазия оказывается излишним классом; все её общественные функции выполняются теперь наёмными служащими.

III. Пролетарская революция, разрешение противоречий: пролетариат берет общественную власть и обращает силой этой власти ускользающие из рук буржуазии общественные средства производства в собственность всего общества. Этим актом он освобождает средства производства от всего того, что до сих пор было им свойственно в качестве капитала, и даёт полную свободу развитию их общественной природы. Отныне становится возможным общественное производство по заранее обдуманному плану. Развитие производства делает анахронизмом дальнейшее существование различных общественных классов. В той же мере, в какой исчезает анархия общественного производства, отмирает политический авторитет госу­дарства. Люди, ставшие, наконец, господами своего собственного общественного бытия, становятся вследствие этого господами природы, господами самих себя – свободными.

Совершить этот освобождающий мир подвиг – таково историческое призвание современного пролетариата. Исследовать исторические условия, а вместе с тем и самое природу этого переворота и таким образом выяснить ныне угнетённому классу, призванному совершить этот подвиг, условия и природу его собственного дела – такова задача научного социализма, являющегося теоретическим выражением пролетарского движения.

Обыватель: Слышали мы это. Научный коммунизм, исторический материализм. Маркс и Энгельс писали в девятнадцатом веке. Все их писания устарели.

Ведущий: А закон Архимеда не устарел? На всякое ли тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, направленная вертикально вверх и равная весу жидкости, вытесненной телом? А сила действия по-прежнему равна силе противодействия? А ток в цепи всё так же прямо пропорционален приложенному напряжению и обратно пропорционален сопротивлению? Почему вы не объявляете устаревшими законы физики, открытые в III веке до нашей эры, в XVII и XIX веках?

Обыватель: Потому, что окружающая нас природа не изменилась.

Ведущий: А природа общественного развития изменилась? Чем вы это докажете? Изменились конкретно-исторические условия. Но выталкивающая сила действует на тело в любых конкретно-физических условиях Земли, в любой жидкости, при любой температуре. Научное открытие сохраняет свою силу до тех пор, пока существует его объект. Конечно, каждая научная теория может быть развита, научный социализм – отнюдь не исключение. Но развитие состоит не в отбрасывани знания, а в его углублении. И новые исторические условия дают новый материал и новую почву для такого углубления.

Вазюлин: Коммунистическую перспективу нельзя осмыслить, если замкнуться только на истории социалистического развития за последние семьдесят два года, мало даже исследовать взаимоотношения капитализма и социализма как мировых систем. Помимо этого следует принять во внимание весь ход истории человечества, результатом которого коммунизм и является. Результат же можно в полной мере понять лишь в связи с процессом его становления.

В данной связи ключевым служит Марксов вывод о том, что переход к коммунизму – это переход от предыстории к подлинной истории человечества[5]. А значит, этот переход несравним по глубине и длительности просто со сменой одной формации другой (например, феодализма капитализмом). И сам коммунизм предстаёт не просто как формация в ряду других формаций, а как принципиально новый тип развития общества.

Протёкшую человеческую историю, если учитывать случайности, зигзаги, прорывы, разные линии развития и т.п., можно образно сравнить с деревом (с его стволом, ветвями и листьями). Если же выделить закономерный, основной ход этой истории, т. е. сосредоточить внимание на «стволе дерева», обнаружится, что последний имеет вид как бы витка спирали, а человечество в настоящее время находится где-то ближе к концу такого витка. Обычно этот виток (в тех случаях, когда его характеризуют) рассматривается по схеме «доклассовое общество – классовое общество – бесклассовое общество». При подобном подходе (который, кстати сказать, более или менее развёрнуто так нигде и не реализован) акцент делается на классовом обществе; оно и служит точкой отсчёта, а остальное определяется посредством отрицания: неклассовые (до- и послеклассовые) общества.

Мне думается, исторически созрели (или созревают) условия для более глубокого осмысления этого витка спирали человеческой истории. Доказательство данного тезиса, очевидно, должно начинаться с характеристики отношений людей к природе.

Исходно это, как известно, были естественно возникшие отношения, когда имело место преимущественно потребление результатов самодействия природы. Такое отношение людей к природе доминирует до тех пор, пока господствует добывающее, присваивающее хозяйство. Добыча есть использование готовых предметов природы, пусть и при помощи произведённых средств воздействия. Последние возникают, разумеется, с возникновением человека как биологического существа (образуя важнейшую «сторону» антропосоциогенеза), но впервые они начинают определять материальную жизнь общества с переходом от присваивающего хозяйства к производящему. При этом ещё много и много веков происходит процесс формирования решающей роли искусственных, созданных людьми средств воздействия. Опуская характеристику стадий этого процесса, отмечу лишь, что вплоть до капитализма основным средством производства оставалась земля, т. е. средство производства, преимущественно данное природой в готовом виде. Решающую роль играли животноводство и растениеводство; хотя люди и перешли к выращиванию растений и животных (к их, так сказать, «обработке»), они продолжали иметь дело с тем, что по своей сути выступает даром природы. «Обработка» предметов природы в общем и целом остается поверхностной. Человечество, следовательно, главным образом лишь внешне преобразует природу.

С образованием крупной промышленности в производстве начинается доминирование искусственных средств производства. А это означает: в преобразующем отношении людей к природе всё более важное для их жизни значение приобретает проникновение в сущность, во внутренние связи природных процессов и образований.

Переход от средств производительного воздействия на природу, данных в готовом виде природой, к производительным средствам воздействия, требовавшим уже непосредственных усилий человека для их производства и их использования, означал переход к самодействующим средствам. Это было как бы возвращение к исходному пункту к самодействию (в исходном пункте, повторю, «самодействует» девственная природа), но уже к самодействию искусственной природы. Причём со временем самодействующие (автоматически действующие) средства сами начинают производить себя (автоматы начинают создавать автоматы); иными словами, осуществляется самовоспроизводство самодействующих средств воздействия на природу.

Момент возвращения к исходному пункту заключается, конкретнее говоря, в том, что человек вновь имеет дело с такими процессами создания способных удовлетворить его потребности предметов, которые в немалой степени совершаются сами собой, без непосредственного труда. Однако это всего лишь как бы возвращение, ибо, во-первых, рассматриваемые процессы ведут свою родословную от труда. Во-вторых, автоматизированное производство в конечном счёте направляется трудом людей в соответствии с их потребностями, т. е. остается подчинённым труду, остается средством производительного воздействия людей на природу. Это не естественно возникшее, а искусственное и подчинённое своим создателям средство, хотя и ставшее в значительной мере самодействующим, т. е. независимым от людей. Последние получают возможность всё более гибко использовать в своих целях производство как целое.

Нечто аналогичное происходит с материалом – предметом производительного воздействия. Сначала применяется материал, данный природой в готовом виде; затем такой материал, который предварительно обрабатывается в процессе труда, но сохраняет свои исходные природные свойства. Заключительный этап – создание искусственных материалов с заранее заданными свойствами. Следовательно, с одной стороны, человек имеет данный природой материал, использует природные закономерности. Но, с другой стороны, он не просто приспосабливается к природному материалу, а сознательно ставит и реализует задачу его преобразования.

Это изменение отношения к материалу определяется прежде всего развитием средств труда. Вся протёкшая история человечества – это история преобладания механического производства, применения главным (хотя и не исключительным) образом механической формы движения. Такое преобладание – печать происхождения человека из животного мира (рука – орган механического перемещения). Труд со всеми его атрибутами становился и утверждался в преимущественно механической форме движения (по сути своей ручной труд приспособлен именно к механической деятельности). На основании же определившихся ныне тенденций можно прогнозировать: в будущем всё более значительную роль будет играть преобразование именно процессов (в механическом производстве в основном преобразуются предметы) и на первый план выдвинутся технологии, базирующиеся на использовании более высоких, нежели механическая, форм движения.

В конечном счёте производство, по моему мнению, станет преимущественно биологическим. Биотехнология уже сегодня – одно из самых перспективных направлений развития науки и производства. Однако переход к биопроизводству тождествен овладению природой всего живого (включая человека в качестве биологического существа). А в связи с этим возникают альтернативные возможности: 1) устранения болезней и продления жизни человека, гармонизации его как биологического существа и 2) подрыва условий бытия человечества в качестве совокупности биологических существ. Вмешательство в биологическую природу человека чревато для человечества самоубийственной перспективой. Здесь тоже наблюдаётся виток спирали: от «создания» человека (в качестве биологического существа) природой к биологическому самосозиданию (в единстве со способностью к саморазрушению) человека.

Прохождение этого витка спирали меняет взаимоотношение человечества с природой и в других аспектах. Исходным (животным) взаимодействием с природой, повторюсь, выступает по преимуществу приспособление к природе. С появлением человеческого рода возникает устойчивый процесс – процесс преобразования природы, когда она становится средством удовлетворения потребностей человека. Пока человечество становится, человек борется за биологическое выживание. Причём эффективность этой деятельности людей минимальна в том смысле, что даёт лишь минимум необходимого для поддержания жизни человеческого рода. Это, между прочим, проявляется в том, что население земли растет чрезвычайно медленно, в низкой продолжительности жизни.

Новый период формирования человечества в этом отношении (в отношении возможностей удовлетворения потребностей) начинается с того времени, когда человеческий род уже приобретает способность добывать и производить средства к существованию, несколько превышающие упомянутый минимум, но ещё не достигает такого уровня эффективности производства, когда становится возможным удовлетворять оптимум биологических потребностей (в пище, одежде, обуви, жилье, параметрах труда и т.д.).

В течение всего этого периода сохраняется (хотя и в изменяющейся степени) борьба людей за существование как между собой, так и с природой. Остановлюсь на последнем. Отношение к природе, преобразующее на неё воздействие выступает преимущественно как борьба с неумолимым и грозным противником. Поэтому на передний план выходит подчинение природы человеком, господство человека над природой, хищническое к ней отношение. Но это воздействие человечества на природу первоначально вполне сравнимо по своим масштабам и глубине с воздействием на окружающую среду животных (правда, люди в отличие от животных с самого начала воздействуют на природу главным образом при помощи производительных органов). К тому же люди не представляют ни естественных, ни общественных последствий своего воздействия (как человечества, человеческого рода) на среду обитания.

Таким образом, отношение людей к природе и на этапе возникновения, и в период формирования человечества, с одной стороны, уже противостоит отношению животному (уже выступает как преобразующее), а с другой стороны, ещё остается животным (хищническим, без учёта последствий).

Постепенно это отношение начинает всё более и более отличаться от воздействия животных: люди научаются предвидеть как непосредственные, так и более отдалённые результаты своего воздействия на природу. И вместе с тем углубляется и расширяется хищническое отношение к природе, подчинение её человеку. Масштабы и глубины такого подчинения в конечном счёте становятся столь значительными, что охватывают всё лоно, в котором образовалось человечество, т. е. всю Землю (её поверхность и её недра); охватывают столь глубоко, что искусственно формируемая среда начинает пронизывать всю исходную среду обитания. Конкретнее говоря, хищническим путем созданная «искусственная природа» начинает пронизывать всю «естественную природу».

Человечество получает тем самым две противоположные потенции: с одной стороны, возможность в соответствии со своими потребностями положительно преобразовывать все земные условия своего существования, а с другой стороны, возможность разрушить всю Землю (военным или мирным путем). Эти колоссальные и созидательные, и самоубийственно разрушительные перспективы человечества как целого ставят его перед дилеммой: либо сознательно овладеть силами природы во благо себе, либо погибнуть.

В настоящее время разъединённое человечество способно нейтрализовать в лучшем случае те или иные частные (и лишь в незначительной мере общие) последствия своей хищнической производительной деятельности. Более того, по мере образования и интенсификации мировых производственных связей и бурного прогресса науки и техники разрушительное действие производства на нашу Землю становится всё более глубоким и всесторонним.

Лишь объединение человечества, лишь сознательное общечеловеческое, т. е. планомерное в масштабах человечества, развитие откроет принципиально новые перспективы устранения указанных негативных следствий. Рождая угрозу гибели человечества, ход истории вынуждаёт к принципиально новому отношению к природе. Это отношение, представляющее собой как бы возвращение к исходному пункту. Речь идёт о таком преобразовании природы, которое призвано вновь стать как бы приспособлением к ней (как бы сохранением её в девственном виде), т. е. о преобразовании, учитывающем всю совокупность отдалённых последствий человеческого воздействия на природу.

В то же время речь идет о полном производительном использовании разума, науки, постепенно ведущем к радикальному преобразованию всей Земли, к созданию главным образом уже не естественной, а искусственной среды, окружающей человечество. Рост возможностей её создания, потенций автоматизации и применения искусственных материалов означает образование предпосылок выхода человечества за рамки его природного лона, за пределы сугубо земной цивилизации. Иначе говоря, означает становление предпосылок перехода к космической цивилизации. Этот переход диктуется, в частности, ограниченностью запасов сырья для производства, а также площадей для размещения производства и населения (по моему мнению, достижение изобилия материальных благ повлечёт за собой новый демографический взрыв).

Итак, прошедшая и продолжающаяся в настоящем цивилизация – это виток спирали земной цивилизации, на смену которой уже идёт (становится практической необходимостью) цивилизация космическая. Одно из абсолютно обязательных условий перехода к последней – объединение человечества. Без такого объединения человечество не сможет ни выжить, ни сосредоточить силы для широкого прорыва в космос (уже сейчас крупные космические программы способны осуществлять лишь либо наиболее могущественные государства, либо группы государств, объединяющих свои усилия).

Спиралевидно развиваются не только средства производительного воздействия на природу и используемые в производстве материалы, но и сам человек. С самого начала труд – определяющий фактор возникновения и дальнейшего развития человечества. Но в первобытном обществе, как уже отмечалось, преобладаёт не производство, а добыча. Соответственно люди – с точки зрения их доминирующей деятельности – не производители, а «добытчики». Их умения и навыки суть преимущественно умения и навыки применения средств воздействия (созданных или взятых в готовом природном виде) в процессе добычи, а их знание – это главным образом непосредственное наблюдение. Так как добыча есть «снятое» животное отношение к природе, то и в сознании людей преобладаёт осознание животного отношения к природе, живой конкретной связи со всем, что их окружает, и друг с другом. С переходом же к преимущественно производящему хозяйству люди становятся в первую очередь производителями, хотя в их производстве длительное время основными средствами остаются, как уже также говорилось, естественно возникшие средства производства – земля и скот. Отсюда и длительное преобладание непосредственного отношения к природе. Это значит, что сам производитель выступает непосредственно или в значительной мере как «природное тело», как данное природой средство производства, т. е. сам производитель ещё в той или иной степени не отделён от средств производства, является средством производства. Разделение средств производства и производителей, выделение производителей происходит по мере развития и распространения произведённых и воспроизведённых, созданных трудом средств производства. Среди них вначале преобладают средства труда, приводимые в действие индивидуальным ручным трудом.

Распространению ручного труда (с его разделением или без такового) соответствует упомянутое выше начало проникновения в сущность процессов и явлений, осознаваемых, однако, лишь в форме единичности или особенности, т. е. в противоречащем сущности виде. Поскольку же предпринимаются и попытки познать сущность «в чистом виде», постольку это познание существует как догадка, обычно связанная с изрядной дозой фантазии. На основе развития ручного труда в конечном итоге возникает разрыв между физическим и умственным трудом, а также между опытным и теоретическим знанием (причём производственное значение имеет именно первое, а не второе).

С развитием машинного производства, превращением его в доминанту преобладающим становится механический, физический труд по применению машин. Вместе с тем совершенствование, а тем более создание и тиражирование новых типов машин, во всё большей степени требует теоретических знаний (сам опыт постепенно превращается в экспериментальную деятельность.). Теоретическое и экспериментальное знание приобретает непосредственное производственное значение. Машинное производство, таким образом, готовит почву для устранения разрыва между физическим и умственным трудом (предварительно доводя его до предела), между опытным и теоретическим познанием. Однако окончательно и вполне эта почва подготавливается развитой автоматизацией, когда труд, связанный с прогрессом автоматизированного производства, и общее управление этим производством начинают доминировать над простым применением машин.

Как известно, с развитием простого машинного, а затем и автоматизированного производства развивается общественный характер труда.

Историческая эволюция характера труда происходила также спиралевидно. Исходным пунктом был естественно возникший коллективный труд (он был обусловлен необходимостью самого выживания человеческого рода в суровых природных условиях, абсолютной невозможностью выжить в одиночку). Затем развивается индивидуальный ручной труд. Капиталистические производственные отношения первоначально и возникли на основе ручного труда, приведя далее к его кооперации. В процессе кооперации и разделения ручного труда происходил переход к машинному труду, что знаменовало и переход к собственно общественному характеру труда. Таким образом и осуществлялось как бы возвращение к исходному пункту – к труду объединённому.

Развитие, резюмирую, шло от получения предметов потребления (которому свойственно преимущественно непосредственное наблюдение) к проникновению в сущность осваиваемых процессов, к выделению сущности «в чистом виде», к теории и опыту, основанному уже на использовании теории (эксперименту), к науке как производительной силе. Применение науки в этом качестве есть уже реализация теории и эксперимента как общественных феноменов в общественной же практике, в производительной практике общества.

Спиралевидно развивались также отношения людей друг к другу, к анализу коих я и перехожу. Развитие шло от естественно возникших коллективных связей к разрушению этих связей, к выделению людей из первобытных коллективов и к образованию связей обособленных индивидов (объединённых тем, что все остальные служат для индивида лишь средством поддержания его собственного существования); а уже от этих связей к подлинно общественным связям людей как личностей. При этом, если исторически исходные коллективы малочисленны и обособлены друг от друга, то в конце этого гигантского витка спирали «коллектив» – это объединённое человечество в целом. Что же лежит в основе этой спиралевидной динамики? В соответствии с марксистской методологией проанализированное выше развитие производительного взаимоотношения с природой.

Несколько огрубляя, можно сказать: при господстве в производительном взаимоотношении с природой средств производства, естественно возникших, в отношениях между людьми господствуют связи, также возникшие естественным путем; при господстве же созданных средств производства доминируют собственно общественные связи между людьми. Созданные и воспроизводимые средства производства в общем и целом развиваются в направлении от индивидуальных (приводимых в действие ручным трудом) к собственно общественным по своему характеру. Собственно общественный их характер в результате прогресса машинного производства становится даже технической необходимостью. Общественный же характер производства обусловливает объединение людей, общественную собственность на средства производства. Степень развития этого характера обусловливает в конечном счёте и степень реального обобществления.

Эволюция производственных отношений на базе развития производительных сил и в единстве с ним идёт, конкретнее говоря, от родоплеменной и общинной собственности к частной собственности (кстати, частная собственность как таковая более всего соответствует именно ручным средствам труда) и от неё к общественной собственности на средства производства.

Очень важно иметь в виду, что исторически первоначально производительные силы и производственные отношения в указанном выше смысле тождественны (конечно, это не абсолютное тождество, различие между ними имеется с самого возникновения человека). Затем, в период формирования человеческого общества, на первый план выходит существенное различие между производительными силами и производственными отношениями. Однако полностью момент их непосредственной тождественности в этот период не исчезает.

В докапиталистических антагонистических формациях этот момент выражен явно и определённо: раб и отчасти феодально зависимый крестьянин прямо включаются в состав средств производства, выступают «говорящими орудиями». При капитализме непосредственное тождество производительных сил и производственных отношений почти исчезает, однако в неявном виде и в определённой мере всё же сохраняется: рабочая сила есть вещь, подлежащая продаже (т. е. она не отличается в этом отношении от любого другого товара), а будучи купленной капиталистом для производительного использования и извлечения прибавочной стоимости, рабочая сила приравнивается в такой её функции к средствам производства, становится формой бытия переменной части капитала.

Следующий этап – восстановление тождества производительных сил и производственных отношений, однако на новой основе. Это иное, новое тождество, связанное прежде всего с освобождением человека от непосредственного труда по применению автоматизированных средств производительного воздействия на природу.

Данное освобождение означает передачу искусственным средствам производства сначала функций физического воздействия человека на природу, а затем и всё более сложных интеллектуальных его усилий. Направленность этой тенденции такова, что человек вытесняется самодействующими средствами из сферы труда. Объём живого труда, в котором нуждаётся общество, следовательно, в конечном счёте не может не сокращаться. Сохраняющийся же труд всё более опосредованно связывается с конечным продуктом, причём в этом труде сохраняются лишь самые сложные его функции. Конечно, охарактеризованная тенденция осуществляется и не в чистом виде и не по прямой восходящей линии (известно, например, что автоматизация на определённых начальных стадиях ведет к росту малоквалифицированного труда).

Самодействующие средства производительного воздействия на природу создают в последнем счёте предпосылки для сокращения рабочего времени (необходимого и для воспроизводства каждого отдельного индивида, и для покрытия общественных нужд), уменьшения продолжительности рабочего дня, как и облегчения условий труда; открывается перспектива того, чтобы усилия, затрачиваемые индивидами в течение общего необходимого рабочего времени, составили меньшую часть тех производительных усилий, на какие способен человек. Это создало бы возможность большую часть этих усилий осуществлять свободно и целиком (или главным образом) в соответствии с непосредственными интересами индивидов.

Передача машинам физических функций человека вызвала потребность в развитии физической культуры (если труд преимущественно направлен на внешний для человека предмет, то занятия физической культурой по сути своей есть развитие человека в качестве самоцели). По мере же передачи машинам интеллектуальных функций будет расти потребность индивидов в интеллектуальной культуре. Само развитие средств производства создаёт возможность (а природа человека как социально-природного существа этого требует) жить полной жизнью, при которой физическая и интеллектуальная культура становятся необходимостью и потребностью, т. е. необходимостью и потребностью становится физическое и интеллектуальное развитие индивидов как самоцель. Здесь даёт себя знать и другая тенденция: сама биологическая жизнь как единство и противоположность жизни и смерти требует постоянной борьбы за жизнь со смертью. Труд, возникший как средство поддержания физического существования, сформировал биологический вид человека. Тем самым этот труд оказался не только тем, от чего стремятся избавиться, но и тем, без чего человек не может существовать не только специфически (в отличие от животных), но и даже как биологическое существо особого рода. Иначе говоря, человеческий труд не только «тяжесть» (обуза), а и первая жизненная потребность. Потребность в нём, будучи, с одной стороны, социально-природной, с другой стороны воспитывается; это – потребность здорового человеческого организма в трудовом напряжении. И по мере устранения чрезмерной интенсивности и продолжительности труда, облегчения его условий потребность в нём выходит на первый план.

Коммунизм как итог развития есть отрицание отрицания предшествующей истории. Коммунизм – это новый тип развития человечества, который сам, видимо, будет иметь различные стадии развития. Только коммунистически, только подлинно объединившись, человечество будет в силах окончательно устранять угрозу своего военного истребления, а также опасность вымирания от побочного действия производства. Только на коммунистической основе оно сможет разумно направлять развитие индивидов (в том числе усовершенствовать их биологическую природу) и общества в целом, преобразовывать в соответствии со своими потребностями Землю и околоземное пространство, вполне перейти к космической цивилизации, сохранив Землю как Мекку космического туризма.

Альтернатива, вытекающая из закономерного хода истории, такова: либо гибель человечества, либо в конечном счёте подлинное, т. е. коммунистическое, объединение человечества и сознательное управление социальными силами, достигшими или достигающими убийственной мощи.