350 лет казни заступника угнетённых Степана Разина

«...удал добрый молодец, по имени Стенька Разин Тимофеевич»^[1]

350 лет назад, 6 (по новому стилю – 16) июня 1671 года в Москве, на Лобном месте был казнён руководитель Крестьянской войны 1667–71 годов, подлинный народный герой, заступник угнетённых Степан Тимофеевич Разин (ок. 1630–1671).

Накануне он вместе с его младшим братом Фролом был доставлен в Москву и подвергнут в Земском приказе чудовищным пыткам. Истязания, однако, бывалый казак выдержал с редкостной стойкостью – Степан ничего не ответил на вопросы палачей, а только смеялся им в лицо и стыдил брата за проявленное им под пытками «малодушие». И пополз по Москве слух, будто Стенька Разин заговорённый, так что ему самые лютые пытки нипочём – ни дыба, ни кнут, ни даже раскалённое железо!

Приговор для «бунтовщика, вора и богоотступника, врага царя, отечества и святой православной церкви», обещавшего очистить Государство Российское от всех лихоимцев и кровопийц, был для тех суровых времён вполне обычным: казнь через четвертование. Палач успел отрубить правую руку и левую ногу – но Степан Разин снова не издал ни стона! После чего порядок осуществления казни был изменён: предводителю повстанцев отсекли голову, оставшиеся же конечности отрубили уже от бездыханного тела. А по окончании экзекуции куски тела и голову для острастки воткнули на спицы, расставленные вокруг места казни, отдав внутренности собакам...

Защитники эксплуататорского строя – во всём их диапазоне: от монархистов и консерваторов до либералов и типа «демократических социалистов» – по-всякому живописуют ужасы революционного террора. Но они всегда помалкивают о том, как победившие эксплуататоры расправляются с теми, кто осмелился восстать против их господства, – как они поступают тогда, когда революция не умеет защищаться.

А ежели всё-таки начать это вспоминать, то первым делом следует вспомнить о том, как римские рабовладельцы обсаживали, будто деревьями, дороги крестами с распятыми на них участниками восстания Спартака. В Средние века феодалами были потоплены в крови восстание Уота Тайлера в Англии и Жакерия во Франции.

При подавлении в Венгрии в 1514 году восстания Дьёрдя Дожи в небольшой по населению стране уничтожено было 50 тыс. крестьян. Самого же Дьёрдя Дожу – мелкого дворянина, служилого человека по происхождению – живьём поджарили на железном троне, а «жаркое» заставили съесть его ближайших соратников, пообещав им за это сохранить жизнь. Вакханалия дорого стоила венгерским правящим кругам: разорённая страна через 12 лет станет лёгкой добычей турок в битве при Мохаче.

Венгерская история повторилась вскоре в Германии: крестьянская война 1525 года подавлялась с безумной и бессмысленной жестокостью – массово истреблялась главная производительная сила тогдашнего общества, крестьянство. В результате Германия, бывшая до того одной из наиболее экономически развитых стран Европы, на целое столетие была погружена в упадок, надолго закрепивший и политическую раздроблённость нации. Впрочем, когда победившие эксплуататоры расправляются с повстанцами, они не задумываются над отдалёнными социально-экономическими и политическими последствиями их террора – для них самое главное: запугать всех недовольных, подавить их волю к сопротивлению, чтоб смутьянам неповадно было!

На смену мрачному средневековью пришло Новое время, этот век прогресса и гуманизма – но подлинную, а не притворно декларируемую натуру эксплуататоров сие не изменило. Вот только недавно мы отметили 150-летие Парижской Коммуны. При её подавлении, в «майскую кровавую неделю», без суда и следствия было расстреляно, по общепринятым данным, 30 тыс. человек. Убивали без жалости всех: мужчин, женщин, подростков, даже детей! Расстреливали всякого, у кого хотя бы руки пахли порохом! Трупы валялись повсюду, плыли по Сене. Для захоронений тел версальцами был использован парк Монсо – и жители окрестных улиц слышали по ночам стоны заживо погребённых там коммунаров. Расстрелы прекратились только к середине июня – но не потому, что победители «успокоились» или прониклись чувством великодушия к побеждённым врагам, а только лишь потому, что обилие в большом городе непогребённых разлагающихся трупов создало угрозу эпидемии.

А в XX веке жестоко подавлена была крестьянская война в Мексике. Погибли оба её лидера – Эмилиано Сапата и Панчо Вилья, причём второй был убит много лет после войны, когда он совершенно отошёл от дел, уединившись на своей асьенде. Убийцы народного героя не понесли никакого наказания, хотя вовсе не скрывались, а напротив, хвалились участием в преступлении! Ненависть «лучших людей» к тем, кто покушается на их доходы и привилегии, их мстительность не знают пределов!

В это самое время в Европе были потоплены в крови Венгерская и Баварская Советские республики, а также революция в Финляндии. В этой трёхмиллионной северной стране жертвами «белого террора» стали 30–40 тыс. чел., через тюрьмы было пропущено 3 % населения, смертность же в финских тюрьмах и концлагерях вдвое превышала смертность в ГУЛАГе! Однако про ГУЛАГ почему-то вспоминают все и повсюду, а вот про зверства маннергеймов наши «правдорубы» помалкивают.

А ведь можно не сомневаться: если бы в нашей Гражданской войне победили Колчак, Деникин и Юденич, расправились бы они с большевиками с ещё большей жестокостью, чем это сделали белофинны! Но если бы в России победили «белые», то вряд ли бы в «альтернативной исторической реальности» кто-то стал разоблачать зверства «спасителей Отечества». Разоблачать принято только зверства «красных»!

Очень серьёзные отдалённые последствия имел «белый террор» в Венгрии: полное уничтожение в стране коммунистического движения привело к усиленной фашизации общества. А фашизация вылилась не только в средневековые изуверства мадьярских оккупантов на советской территории, но и в т. н. «народное восстание» 1956 года, главную ударную силу которого составили пережившие репрессии конца 40-х годов хортисты и салашисты. Собственно, события столетней давности до сих пор сказываются на умонастроениях венгерского общества, в котором правящую крайне правую партию Виктора Орбана вдобавок ещё подпирают справа «йоббики»!

Итак, все «гуманисты» и «защитники человеческой личности» стараются не замечать во всемирной и отечественной истории кровавые расправы эксплуататоров над восставшим народом. Почему-то не слышны по этому поводу их высокопарные словеса про «слезу ребёнка». Напротив, если нынешняя российская интеллигентная публика и вспомнит вдруг когда про Стеньку Разина или Емельяна Пугачёва, про «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», так обязательно будет живописать зверства «пьяного быдла», страдания несчастных, ни в чём не повинных помещиков и бояр – в отношении которых Разин и Пугачёв вправду были круты на расправу!

«Партия порядка», безоговорочно осуждая и беспощадно подавляя террор со стороны разных антигосударственных элементов, всегда найдёт оправдание своему государственному террору – ибо он необходим для защиты этого самого «порядка». Отсюда заезженный, тысячекратно повторяемый юридический принцип монополии государства на насилие – и это, в общем-то, верный принцип, но только в устах тех, кто его обычно утверждает, оной монополией наделяется только эксплуататорское государство: в руках же государства диктатуры пролетариата монополия на насилие преступна! Получается, эксплуататорские классы монополизировали монополию на применение организованной государственной силы, отказывая в этом праве другим.

В основе сих «двойных стандартов» – чувство превосходства «лучших людей» над «чернью», «быдлом», «пьянью», которым не положено «высовываться» и качать какие-то права. Именно: «людей порядка» возмущают не только жестокие эксцессы, неизбежные при любой революции (а тем паче при крестьянском восстании!); их в первую голову возмущает то, что «голытьба» осмелилась что-то для себя требовать и добиваться, тогда как законными и естественными правами и свободами обладают лишь те, кто имеет «благородное» происхождение или сумел заработать состояние!

В те июньские дни 1671 года радовалась подавлению восстания и казни его вожака не одна только боярско-купеческая Москва («лучшие люди» той поры!). Торжествовало всё «мировое сообщество». Английский король Карл II из династии Стюартов, вернувшихся в результате реставрации, поражения революции, прислал своему «брату» Алексею Михайловичу «Тишайшему» поздравительную грамоту. Поздравление через гонца прислал и персидский шах, чьи владения на Каспии очень пострадали от бесчинств мятежника Стеньки. Про победу «порядка» над бунтом черни радостно возвестили газеты Риги и Парижа; победу русских князей-воевод благословили паны польские и литовские – эти злейшие враги Московского царства.

Эксплуататорские классы разных наций могут сколь угодно люто ненавидеть друг друга, могут бесконечно воевать между собой, но в борьбе против восставшего трудового народа они готовы объединяться всегда – в этом состоит своеобразный интернационализм эксплуататоров. Можете не сомневаться: если бы сегодня в РФ вдруг каким-то чудом произошла социалистическая революция (именно такая, а не «революция» «навальнят»!), на помощь «авторитарному, бесчеловечному режиму Путина», позабыв про Крым, Донбасс, Солсбери, хакерские атаки и всё остальное, пришли бы и Евросоюз, и Великобритания, и Америка, а может даже, и Украина!

Но в истории разинского восстания был и другой интернационализм. В рядах повстанцев было много представителей народов Поволжья: мордвы, чувашей, татар. Сражались в отрядах разинцев и запорожские казаки. Под влиянием крестьянской войны Степана Разина на Слободской Украине вспыхнуло в сентябре 1670 года восстание Ивана Дзиковского. Центр этого выступления, впрочем, располагался на территории современной России – в Острогожске (ныне Воронежской области). Тут нужно иметь в виду, что Слободская Украина, исторически представляющая собой русско-украинское пограничье, тогда была пограничьем только сформировавшегося Российского государства, территорией, контактировавшей с Дикой Степью; была она, Слобожанщина, тем, что звалось в те времена «украйнами государевыми». Тот же Острогожск основали в 1652 году казаки-переселенцы из Чернигова и Нежина.

На подмогу повстанцам Слободской Украины Степан Разин отправил брата своего Фрола да украинского казака Алексея Хромого, уроженца Опошни, что на Полтавщине (впоследствии казак Хромой погибнет в столкновении с зажиточными донскими казаками). В ходе восстания были взяты Богодухов, Чугуев, Балаклея и Змиев, однако в ноябре 1670 года выступление было-таки подавлено. Ещё раньше был расстрелян его руководитель – острогожский полковник Иван Дзиковский.

С Украиной, однако, непосредственно связана и биография самого Степана Тимофеевича. В 1663 году атаман Разин, командуя объединённым войском донских и запорожских казаков, а также калмыков, присланных союзным казакам тайшой (калмыцким правителем), разбил крымских татар у Молочных Вод (Молочный лиман в Запорожской области). А в 1665 году, во время русско-польской войны, Степан и его старший брат Иван служили в казацком полку под Киевом. Однако тут произошло вот что: донцы, возмущённые плохим снабжением, отвратительным отношением к ним командования, взбунтовались и ушли самовольно на Дон. За это воевода князь Юрий Долгорукий казнил Ивана на глазах у брата – и это событие в жизни Степана послужило толчком к выступлению его против власти бояр и воевод.

Удивительное совпадение: оба величайших крестьянских вождя России – и Степан Разин, и Емельян Пугачёв – родились в одном месте: станице Зимовейская-на-Дону (ныне – станица Пугачёвская Котельниковского района Волгоградской области; впрочем, факт рождения там Разина ставится историками под сомнение).

Разин по жизни не нуждался – он родился в семье зажиточных (прожиточных, или домовитых, как на Дону принято говорить) казаков. Его отец Тимофей Разя скопил немалое богатство и был – благодаря своей воинской удали (он отличился, в частности, в «Азовском сидении» 1637–42 годов) – в большом авторитете на Дону. Крёстным отцом Степана выступил друг его отца Корнило Яковлев – впоследствии атаман Войска Донского, с которым Степан Разин вступил в конфликт. Корнило Яковлев и доставил схваченного крестника своего в столицу на расправу и казнь...

Степан Тимофеевич школ и университетов, ясное дело, не заканчивал, но для своего времени и места он был достаточно образованным человеком. Известно, что он свободно говорил на татарском и калмыцком языках – это позволяло Разину без толмача общаться с калмыцкими тайшами, когда он ещё в молодые годы в составе посольства Войска Донского вёл с ними переговоры о совместных действиях против Крымского ханства и Ногайской орды – и проявил изрядный дипломатический дар. Сказывали также, что Степан Разин понимал на польском языке и ещё на каких-то языках. По свидетельству шведского дипломата Энгельберта Кемпфера, Разин знал вообще целых восемь языков, однако достоверного подтверждения этому вроде нет.

В любом случае, это была яркая, сильная личность, выдающийся человек по своим умственным, организаторским и полководческим способностям, могучий телом и духом! Сохранилось описание его внешности, сделанное голландцем Яном Стрейсом: «Это был высокий и степенный мужчина крепкого телосложения с высокомерным прямым лицом. Он держался скромно, с большой строгостью».

Важное событие, возможно, в немалой мере определившее жизненный выбор прожиточного казака, произошло в 1652 году. Сразу после кончины отца молодой человек отправился в богомолье в Соловецкий монастырь. Ведомо, однако, что Стенька-то не был особо набожным человеком – его даже обвиняли в богохульстве! Так что, скорее всего, желание проведать соловецких святых угодников Савватия и Зосиму послужило ему только поводом, чтобы получить у старшúны разрешение покинуть Дон. А действительной целью паломничества являлось «мир посмотреть».

Степан прошёл всю Московию – с юга на север и с севера на юг, видел, как живёт, как бедствует и страдает простой народ в деревнях и городе. Побывал Разин и в Москве, где свежи ещё были воспоминания о Соляном бунте 1648 года. О том, каковы настроения и расклады в столице, Степан знал отлично – он ведь несколько раз ходил в Москву в составе станиц (посольств) Войска Донского для переговоров с правительством. Много общался он с разношёрстным народом по московским кабакам да постоялым дворам, заводил знакомства, изучал все входы и выходы.

В начале 1660-х годов С. Разин повторил паломничество на Соловки. Но есть такая версия, что в тот раз он до Белого моря вообще не дошёл – да и не собирался туда идти: целью его путешествия являлась Москва. Разин, как бы сейчас сказали, собрал информацию – и доставил её на Дон – о Медном бунте 1662 года. Восстание городской бедноты, доведённой до отчаяния финансовой политикой правительства, было подавлено – при этом убито было около тысячи народу; но тем не менее уже на следующий год власть вынуждена была отменить обращение обесценившейся, крайне непопулярной в народе, грабительской в сущности своей медной монеты.

Время для трудового народа было тяжёлое, мрачное. Соборное уложение 1649 года завершило процесс закрепощения крестьянства; жесточайшая эксплуатация крепостных и холопов боярами и дворянами вынуждала бедноту массово бежать на Дон, сбиваясь там в «воровские» ватаги и борясь против тамошних «старожилов» – понизовых казаков, отстаивавших свои интересы и привилегии, получавших от царя жалование и не желавших поэтому конфликтовать с Москвой. Результатом всех этих процессов и стал в 1670 году «социальный взрыв» колоссальной силы.

Анализируя причины крестьянско-казацкого движения Степана Разина, сразу же обращаешь внимание на то, что при всём кардинальном различии феодальных и капиталистических порядков было тогда много схожего с тем, что ныне происходит на постсоветском пространстве. Хозяйство России было истощено долголетними напряжёнными войнами против Польши и Швеции. Эти войны Россия вела ради возвращения Смоленска и других земель, захваченных некогда поляками и Литвой, и для обеспечения жизненно важного выхода к Балтийскому морю – а значит, войны эти имели объективно важное национальное значение, но всю тяжесть их ведения власти возложили на простой народ. Народ был задавлен налогами и поборами; в связи с войной, собственно, и были введены медные дензнаки, приравненные силой закона к полноценной серебряной монете, однако не принимавшиеся при этом к платежам по податям. Невыносимый государственный гнёт дополнил неуёмную алчность крепостников, выжимавших ради скорого обогащения из мужика все соки.

А на местах творили произвол воеводы да всякие дьяки и подьячие! Оттого в народе подымалась великая ненависть к боярам и воеводам, выразителем которой и стал Степан Разин. В своих «прелестных грамотах» к народу атаман призывал – то ли искренне веря в это, то ли понимая, как трудно ему достучаться до сердец людей, свято верующих в «доброго царя», – «богу да государю послужить», постоять «за всех святых, и за великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича..., и за благоверных царевичей». Страстно хотел Разин «изменников вывадить и мирских кравапивцев вывадить». Зато и ненависть его к «изменникам», неразрывно слитая с любовью к простому народу, с желанием дать ему волю, была чистой и искренней!

Восстание ещё долго продолжалось и после гибели Разина. Последний оплот повстанцев – Астрахань, где укрепился ближайший сподвижник Разина Василий Ус, – пал лишь 27 ноября (7 декабря) 1671 года. И гуляла по России молва, будто Разин не погиб, каким-то чудом спасся, а казнён вместо него был кто-то другой. С такими слухами власти беспощадно боролись, тягая рассказчиков на допросы и пытки. Ибо страшен власти был Степан Тимофеевич даже мёртвый! Всё сделали власть имущие для того, чтобы вытравить, искоренить в народе память об атамане-бунтовщике.

Ничего у них, однако, не вышло! После мученической своей гибели Степан Разин начал жить новой, посмертной жизнью, войдя в «дружину» самых любимых народных героев, обрастая легендами, раскрывая свой образ в песнях и сказаниях, в произведениях как народного, так и вполне профессионального художественного творчества. Особенно популярной сделалась небылица про то, как Стенька Разин якобы принёс в жертву Матушке-Волге персидскую княжну, взятую в плен в битве у Свиного острова близ Баку (к слову, то была крупнейшая морская победа России в XVII веке, да, по сути, и во всей допетровской эпохе!). К этому сюжету обращались Пушкин, Суриков и Марина Цветаева, на него был снят первый русский кинофильм.

На этот сюжет написана знаменитая песня «Из-за острова на стрежень», более всего известная в исполнении Фёдора Шаляпина. Песня считается народной – ну разве мог сочинить её кто-то, как не простой народ! – хотя на самом деле есть у неё конкретный автор: Дмитрий Садовников. Однако всё, что ещё написал этот автор XIX века, давным-давно забыто, а вот могучая, раскатная песня о народном атамане-заступнике стала навеки неотъемлемой частью культурного кода русского народа.

Естественно, что официальным увековечением памяти вождя крестьянского восстания занялись в Советском Союзе. Одним из первых памятников Советской власти стал памятник Степану Разину на Лобном месте – на открытии его сам В. И. Ленин произнёс речь, включённую в ПСС. Именем Степана Разина был даже назван один из крупнейших в СССР пивоваренных заводов в Ленинграде. И это совсем не смешно: что может быть ближе к простому народу, к рабочему классу, чем пиво «Степан Разин» под отборную астраханскую воблу? Торговая марка пива «Степан Разин» пользовалась популярностью и в 2000-е годы, пока завод не прекратил своё существование – как и практически все старые московские и питерские пивзаводы, не вписавшиеся в реалии «рыночных реформ», в тренд деиндустриализации столиц.

Однако это всё, конечно, внешние проявления народной любви и почитания. Разин же требует глубокого и вдумчивого изучения – и не только в плане усвоения многовекового мирового опыта классовой борьбы, но и для того, чтобы понять ту самую «загадочную и необъяснимую русскую душу». Не случайно ведь, наверное, столь большой интерес к незаурядной личности Степана Разина проявил Карл Маркс, составивший конспект книги «Стенька Разин» Николая Костомарова.

Очень показателен интерес к Степану Разину и у одного из самых народных, если можно так выразиться, русских советских писателей и кинематографистов, – родившегося, правда, не на Дону и не Волге, а на Алтае, – у Василия Шукшина. Образ С. Разина захватил его ещё в детстве при прослушивании «Из-за острова на стрежень». И разрабатывался этот образ Василием Макаровичем практически всю его жизнь – разрабатывался тщательно, дотошно, с работой в архивах и музеях, с прочтением обширной библиографии, – воплотившись сначала в рассказе «Стенька Разин», а затем в романе «Я пришёл дать вам волю» (написанном аккурат к 300-летию Крестьянской войны) и в киносценарии, так, увы, и не реализованном из-за необъяснимой волокиты киноначальства и преждевременной смерти режиссёра.

Крестьянский сын В. Шукшин включал «могучего заступника крестьянства» в десятку величайших героев человечества, ставил, что интересно, выше Пугачёва!

В заявке на литературный сценарий Василий Макарович дал глубочайшую характеристику Степана Тимофеевича и его места в истории России, показав при этом колоссальную сложность в трактовке его образа: «Он национальный герой, и об этом, как ни странно, надо “забыть”. Надо по возможности суметь “отнять” у него прекрасные легенды и оставить человека. Надо не утратить героя, легенды будут жить, а Степан станет ближе. Натура он сложная, во многом противоречивая, необузданная, размашистая. Другого быть не могло. И вместе с тем – человек осторожный, хитрый, умный дипломат, крайне любознательный и предприимчивый». Точно: нужно забыть о том, что Разин – национальный герой, не забывая об этом! Актуальность Степана Разина для нашего времени состоит, прежде всего, в том, что в нём органически, неразрывно соединяются классовое и глубоко национальное. Если и возможен яркий образ-знамя, способный поднять на борьбу за социальное освобождение и переустройство широкие массы русского национализма, подтянув их хотя бы до ступени левого национализма, так это образ С. Разина!

«Разин – это русская трагедия. Сколь способен любить Разин – столь любит народ, породивший его, сколь ненавистны ему страх и рабство, так они прокляты изначально прародителем его – народом. В то далёкое время народ не знал, как освободить себя. Не знал и Разин. Если б знал, освободил бы. “Я пришёл дать вам волю” – и принял топор палача. Разин не может быть жесток исторически» – ибо его «жестокость», на которую, насколько можно понять, указывали Шукшину его критики, является проявлением священной ненависти к миру классового угнетения!