 могла стать, с позволения сказать, праздничной. Ладно, что еще не объявили нерабочим день, которому подобает остаться в истории разве что «пепельным», как чилийский поэт-коммунист Пабло Неруда назвал последний в его жизни сентябрь пиночетовского переворота.
Двадцатилетие «Дня флага» пришлось на кульминацию войны в Донбассе, и это символично по-настоящему. Ведь именно ельцинский переворот породил «суверенную» Украину. Мазепа, Скоропадский, Петлюра и Бандера вместе сделали для этого меньше, чем президент «свободной России», не только поразивший насмерть Советский Союз, но и брякнувший во хмелю от победы и алкоголя: «Россия без Украины проживет».&image=https://prometej.info/media/thumbnail/images/articles/flag12_poster.jpg&noparse=true){kind=link}
Откуда есть пошел на Руси триколор
1.
Миновал очередной «День флага», учрежденный двадцать один год назад Ельциным в ознаменование своей победы над ГКЧП, а на самом деле – над СССР. Показательно, что так назвали не день официального восстановления бело-сине-красного флага еще Верховным Советом еще РСФСР в июне 1990 г., а день его поднятия ельцинскими мятежниками. Только после кровавого октября 1993 г. годовщина второго акта убийства нашей общей Родины (первый – 12 июня, третий – 9 декабря) могла стать, с позволения сказать, праздничной. Ладно, что еще не объявили нерабочим день, которому подобает остаться в истории разве что «пепельным», как чилийский поэт-коммунист Пабло Неруда назвал последний в его жизни сентябрь пиночетовского переворота.
Двадцатилетие «Дня флага» пришлось на кульминацию войны в Донбассе, и это символично по-настоящему. Ведь именно ельцинский переворот породил «суверенную» Украину. Мазепа, Скоропадский, Петлюра и Бандера вместе сделали для этого меньше, чем президент «свободной России», не только поразивший насмерть Советский Союз, но и брякнувший во хмелю от победы и алкоголя: «Россия без Украины проживет». Всего через два дня после того, как триколор «украсил» собой Москву, жовто-блакитный прапор взвился над Киевом, а еще через неделю большинство украинского электората, менее полугода назад проголосовавшее на референдуме за Союз, уже «высказалось» (при таких сроках «кампании» без кавычек не обойтись) за «самостийность и незалежность».
При всем сочувствии справедливому делу воссоединения Крыма с Россией и донбасского восстания, махание триколорами у меня лично вызвало чувство глубокой горечи. Коротка же у людей память… Скоро же они забывают, что поднявшая этот флаг ельцинская Россия обрекла их на двадцать четыре года пребывания под жовто-блакитным прапором. В Донбассе, который официальная Москва и не обещала принять «под свою руку», употребление символики другого государства вообще неуместно. И даже крымчанам стоило бы, голосуя за долгожданное воссоединение, триколор воспринимать, по крайней мере,отстраненно, в духе строк Константина Симонова, которые мне уже приходилось вспоминать в те самые дни:
Не благодарность заслужил
От них, а только лишь прощенье.
Прошлогоднюю годовщину августовских событий 1991 г. даже дирижеры официальных российских СМИ поостереглись трактовать как рождение «свободной России». На эту тему основные телеканалы глухо молчали, как о веревке в доме повешенного, а неосновные даже позволяли себе риторически спрашивать: так ли уж неправ был ГКЧП? И только 22-го все вошло в привычную колею. «День флага» есть «день флага»!
А нынче и того хлеще: в Москве – фестиваль фейерверков, в Севастополе – целое байкер-шоу на тему… обороны города-героя, даже с имитациями немецких танков (проговорка по Фрейду?).
Одно непонятно, с какого такого бодуна этот флаг завелся.
2.
Видимо, для того, чтобы в патриотическом духе обосновать старинное и весьма почтенное происхождение триколора, с телеэкранов стали вспоминать факт, о котором прежде упоминалось разве что в специальной исторической литературе: бело-сине-красное полотнище впервые было поднято на Руси еще при царе Алексее Михайловиче над предтечей русского флота – кораблем «Орел». Год назад сообщили даже, что некие юные энтузиасты взялись повторить плавание «Орла» от места его постройки до устья Волги.
Как меняются времена! Нам, советским школьникам, корабль «Орел» тоже был известен, но совсем в ином ключе. Автор этих строк узнал его историю даже не в 7-м классе из учебника, а гораздо раньше – из любимой книги Натальи Кончаловской «Наша древняя столица»:
Что за дым плывет над водами,
Смоляной, тяжелый дым?
То расстелется разводами,
То стоит столбом седым.
И трещит, пылая в пламени,
Тот, что в Астрахань пришел, –
С золотым орлом на знамени
Боевой корабль «Орел».
Зарядил он пушки новые –
Мощных двадцать два жерла,
Чтобы залпами громовыми
Встретить Разина-орла...
Что и говорить, для поклонников триколора этот исторический эпизод – сущий клад.
Во-первых, совпадают цвета полотнища: Сибирский приказ[1] в 1668 г. отпустил для оснащения «Орла» и возглавлявшейся им флотилии «310 аршин киндяков да 150 аршин тафт червчатых (т.е. красных – А.Л.), белых и лазоревых к корабельному делу на знамена и яловчики (очевидно, вымпелы – А.Л.)»[2].
Во-вторых, на триколоре имелся двуглавый орел (прямо как на президентском штандарте РФ!), и не черный, как позже на гербе Российской империи, а золотой, опять же как на гербе РФ. (Рьяные не по разуму «патриоты» любят размахивать «орластыми» триколорами, забывая, что это не флаг государства, а протокольный атрибут его главы, и кому-либо другому употреблять этот штандарт, как сказали бы наши предки, «невместно» даже в знак горячей любви к президенту.)
В-третьих (а для лиц с психологией охранителей, вероятно, во-первых, – не все же из них напрочь забыли историю), «Орел» предназначался не для борьбы с внешним врагом, а для усмирения народного восстания. И не простого восстания, а такого, что больше всех прочих вошло в русскую культуру от народных песен до картин художников и исторических романов, ибо его предводитель более всех «бунтарей» заслужил любовь народа. Тут и «Орел» не смог ничего усмирить:
И костром над гладью водною
Тот корабль сгорел дотла,
А в то время месть народная
В город Астрахань вошла…
Но и такое, явно не лучшее для триколора, предзнаменование можно обернуть в охранительном духе, больше того, в духе развенчания народного героя. Вот какой Разин злодей – сжег дедушку русского флота, Петру Великому через тридцать лет придется начинать с нуля!
Вывод напрашивается понятный даже ЕГЭ-абитуриенту: выступления трудящихся, не санкционированные властью и уж подавно направленные против власти, даже если и возглавляются выдающейся личностью, и «по-человечески» понятны, и любимы народом, в конечном счете только подрывают «имперскую» государственность, которая априори превыше всего, и потому заслуживают осуждения и подавления.
Реальные факты истории никогда не смущали казенных патриотов, один из которых, помнится, лет пятнадцать назад на коллегии Минобразования откровенно заявил: «Нам нужен патриотический миф».
3.
И все же новая официальная легенда, даже на фоне других подобных, уж очень изобилует неувязками. Есть среди них малые, есть большие, есть и огромные.
Отнюдь не факт, что над «Орлом» реял триколор в нынешнем виде – с горизонтальным расположением цветовых полос. «Флаг царя Московского», под которым через двадцать лет плавал по Яузе юный Петр, представлял собой «полотнище с синим прямым крестом и двумя белыми и двумя красными четвертями, расположенными в шахматном порядке»[3]. Таковы же были флаги стрелецких полков и первой петровской флотилии при осаде Азова. Весьма вероятно, что «крестовый» флаг с царским гербом был и на «Орле». Лишь после жестокой расправы Петра над мятежными стрельцами знамя, под которым те выступали[4], стало абсолютно неприемлемо, и флаг русского флота – вначале военного, затем торгового – сделался, по геральдической терминологии, «полосатым».
Но это мелочь по сравнению с тем обстоятельством, что государственного флага в Российской империи (не говоря уж о Московском царстве) никогда не было и в принципе быть не могло. Такой флаг, олицетворяющий единство нации или многонационального государства, имеется только в конституционных странах (республиках или парламентских монархиях), где суверенным обладателем государственной власти хотя бы формально выступает нация или народ. В абсолютной же монархии, где сувереном признается исключительно самодержец, бывает только личный или династический штандарт государя, а также флаги присягающих самодержцу войск и флотов, но не страны как целого. Всюду, где монархи упрямо держались за самодержавную власть или хоть призрак ее, официальных национально-государственных флагов не вводилось вплоть до XXвека. Так обстояло дело и в «Священной Римской империи» австрийских Габсбургов, и в империи Романовых – Гольштейн-Готторпов.
Показательно, что даже «флаг царя Московского» устраивал Петра I лишь до тех пор, пока он еще не стал самодержавным царем, а считался соправителем брата Ивана при регентстве сестры Софьи. Затем он передал триколор одному из полков, который вскоре был, как и другие, наголову разбит шведами под Нарвой (а скорее всего, просто сдан врагу перебежчиками-офицерами из иностранных наемников). Победителям достался и «флаг царя Московского», поныне украшающий музей Стокгольма. Неудивительно, что после такого фиаско – на «жизненном пути» российского триколора уже второго, но далеко не последнего – Петру пришлось не только расформировать утративший знамя полк, но и «сослать» злополучный флаг на торговый флот. И ведь вскоре военное счастье переменилось! С тех пор и доныне действует четкая закономерность: под «полосатым» флагом Россия не одержала ни одной серьезной победы, а лишь терпела все более тяжкие поражения.
Конечно, этого Петр не мог знать заранее. Царь, влюбленный в голландские обычаи, должен был бы особо приветствовать триколор за сходство с красно-бело-синим флагом Нидерландов. Но флаг – не ботфорты и не трубка, это слишком обязывающий символ. Цвета Республики Соединенных Провинций категорически не подходили самодержавной монархии. Патриотические мотивы были ни при чем. Военному флоту Петр пожаловал андреевский флаг, схожий с шотландским. Царские (позже императорские) штандарты, с черным двуглавым орлом на золотом поле, подражали символике Священной Римской империи. Петру надо было любой ценой повысить ранг своего государства в «европейском концерте», где царский титул, некогда равный императорскому, давно упал ниже королевского.
Уже в 1860-х гг. В.И. Даль задавался вопросом: почему в России свои цвета имеют империя, флот, армия, но не народ? Александр II, всю жизнь едва ли сознававший, чего он хочет – самодержавия в родительском духе или конституции в прусском, – попытался и в геральдике примирить непримиримое: ввел было в 1858 г. черно-желто-белый «имперский» флаг на основе все тех же императорских штандартов. Но сидение на двух стульях пришло к неизбежному концу, а вскоре настал конец и «имперке».
ЕГЭ-абитуриентов учат, будто нынешний триколор ввел Николай II в 1896 г. по случаю своей коронации. Будь даже так – сочетание с Ходынкой говорило бы за себя. Но российская действительность оказалась еще краше. Комиссия под председательством генерал-адъютанта Посьета, «рассмотрев указания на исторические и законодательные документы… единогласно признала употребляемый ныне (т.е торговый – А.Л.) трехцветный бело-сине-красный флаг существующим правильно (? – А.Л.) и имеющим полное основание на именование государственным народным (?! – А.Л.)». Но и на рубеже XXвека самодержавие блюло свои ветхие прерогативы. Даже благонамереннейшее решение посьетовской комиссии Николай IIне утвердил. Россия оставалась без официального флага, явочным порядком заменяя его торговым. Прошло еще 18 лет, вступил в свои права XX век, страна пережила революцию, надвигалась мировая война, а геральдический воз оставался все там же.
В 1914 г. состоялось второе высочайше утвержденное Особое совещание при Министерстве юстиции по вопросу о российском национальном флаге. И снова кардинального решения принято не было. В прессе напечатали официальное сообщение, будто всплывшее из глубины веков: «Государь император всемилостивейше разрешить соизволил употребление нового национального флага, символически изображающего единение Царя с народом»[5]. Использование «национального флага» именно разрешалось, а не устанавливалось решением главы государства. Причем имелся в виду не нынешний триколор, а вариант старого штандарта – «флага царя Московского» с двуглавым орлом. Определенно установлен он был только для дипломатических представительств за рубежом – надо же прилично выглядеть перед Европой и Америкой! – и именовался «флагом посланников и резидентов». В этом качестве триколор дожил до весны 1918 г. Временное правительство республику-то провозгласить решилось всего за полтора месяца до своего бесславного падения, а до государственных символов и подавно не добралось. Только в апреле 1918 г. председатель ВЦИК Я.М. Свердлов на заседании фракции большевиков поставил вопрос по существу: «До сих пор национальный флаг остается трех цветов. Правда, его никто не употребляет, но в настоящее время, когда приходится отправлять своих послов за границу… над русским посольством должен развеваться национальный флаг… Позвольте сделать наш боевой флаг нашим национальным российским флагом»[6]. ВЦИК поддержал это решение. 10 июля 1918 г. Пятый Всероссийский съезд Советов принял красный флаг также как военный, морской и торговый.
Так что наш советский флаг – первый в отечественной истории государственный. В этом качестве у него не было предшественников.
4.
История, будто взявшись иллюстрировать диалектический закон отрицания отрицания, описала гигантский круг, а вернее, виток спирали. Ведь до злосчастного «Орла» знамена на Руси были разных оттенков красного цвета. Даже войско Алексея Михайловича, когда воевало не со своим народом, а с Речью Посполитой в защиту единоверных украинцев и белорусов, еще шло в поход под алым знаменем с ликом Спаса.
По сути, тут нет никакой мистики. С древнейших времен цвет крови – видимой субстанции жизни – почитался всеми народами как священный цвет жертвы и возрождения. Судя по тому, что старорусское слово «красный» означало также «красивый», и по обилию красных тонов в изобразительном искусстве восточных славян, этот цвет, видимо, сохранил на Руси исходное смысловое значение до XVIIвека, а в народе и того дольше.
В других странах Европы, по мере превращения ритуальной сферы в монополию жречества, а позже духовного сословия, красный цвет стал его атрибутом (о чем доныне напоминает кардинальское облачение у католиков)[7]. Еще позднее красный стал регальным цветом, т.е. символом неограниченного государственного суверенитета как священного самого по себе, подобавшим в средневековой геральдике лишь императорам и независимым от них монархам. Другой стороной того же значения красного цвета выступала его роль как символа священной войны или чрезвычайного положения, объявляемого либо верховной властью, либо восставшим народом, берущим ее функции на себя. Отсюда берет начало революционная история красного знамени.
Со средних веков идет и символическое сочетание цветов, которое означало три сословия, посылавшие депутатов в сословно-представительные органы. Красный считался цветом духовенства, белый – дворянства, синий – «третьего сословия». Отсюда и частое сочетание этих трех цветов на флагах парламентских монархий и республик: Великобритании, США, Франции и других.
Триколор с горизонтальным расположением полос берет начало от самой ранней из одержавших победу буржуазных революций – нидерландской. Над корaблями Республики Соединенных Провинций Северных Нидерландов (сокращенно – Нидерландов или, по названию ведущей провинции, Голландии) уже в конце XVIвека, как можно видеть на картинах ее художников-маринистов, реял флаг с верхней, как и полагалось по тогдашним представлениям, красной полосой, средней – белой и нижней – синей.
Каким же образом флаг, подозрительно схожий с революционным для той эпохи знаменем раннебуржуазной республики, мог проникнуть в Московское царство? Ответ достаточно прост – с иностранными наемниками. Нидерландская революция, как впоследствии английская и французская, вызвала к жизни самую передовую для своего времени военную организацию, и всем европейским странам, желавшим иметь сильную армию, в первой половине XVII века приходилось прибегать к услугам голландских военных специалистов. Для Москвы эта необходимость усиливалась тем, что ее важнейшим, хотя и небескорыстным, союзником против Речи Посполитой в годы Смуты и после нее выступала Швеция, создавшая к тому времени первоклассную армию по голландскому образцу. При основателе династии, патриархе Филарете (в миру Федоре Романове), фактически управлявшем страной от имени сына Михаила, старое стрелецкое войско дополнили «полки иноземного строя» под командованием офицеров-иностранцев. Обращает на себя внимание, что штандарты «парадного» полка «иноземного строя», встречавшего иноземных послов, соответствовали цветам как голландского флага, так и будущего российского триколора: «Первый, принадлежавший лейб-компании, был из белого атласа… Далее было три синих… Далее еще один из красного дамаста, с изображением двуликого Януса, и наконец красный, без изображения»[8].
Цвета полковых флагов, принятые по инициативе офицеров-иноземцев, символизировали не только лучшую по тому времени военную организацию, но и внешнеполитическую ориентацию Филарета, поддерживавшего в годы европейской Тридцатилетней войны тесный союз с протестантскими державами, среди которых важнейшую роль играли Нидерланды. Эта ориентация соответствовала и экспортным интересам правящего класса Московской Руси, и соотношению социально-классовых сил в стране, лишь недавно вышедшей из Смуты.
Как известно, Михаил Романов, а фактически его властный отец-патриарх, был избран на царство Земским собором, в том числе голосами казаков, горожан и даже свободных крестьян. Приняв власть фактически от народного восстания, Филарет не мог не сознавать, что его семейство не имеет на престол иных прав, кроме воли выдвинувших его сословий, и по своему реальному статусу не слишком отличается от статхаудеров Соединенных Провинций. В то же время все его устремления были абсолютистскими. Поистине «двуликий Янус»! Этот-то зыбкий компромисс и был запечатлен в трех цветах нидерландского флага.
5.
Правительство Алексея Михайловича первое время продолжало политику Филарета. Особенно это проявилось в поддержке, хотя и после долгих колебаний, народного восстания против национально-религиозного гнета на Украине и в Белоруссии. Но внутриполитический компромисс рушился под напором классовых противоречий между боярством и дворянством, сливавшимися в единое сословие крепостников, и закрепощаемым крестьянством, низами горожан и казачества.
Всё царствование Алексея Михайловича, прозванного, будто в насмешку, «тишайшим», – сплошная череда дворцовых переворотов, религиозных конфликтов и прежде всего народных восстаний («бунташный век»). Наиболее убедительная трактовка царева прозвища – «утишающий», т.е. усмиряющий непокорный народ. Важнейшей опорой «порядка» стали «полки иноземного строя», зачаток будущей регулярной армии. Итог оказался по-своему уникален: единственной в Европе династии без всяких прав на престол, кроме выборных, удалось всего полнее и окончательнее узурпировать абсолютную власть, задушив любые формы выборного представительства и народного самоуправления.
Перелом в московской политике связан с именем боярина А. Л. Ордина-Нащокина, возглавлявшего Посольский приказ (своего рода министерство иностранных дел), а фактически и все правительство; у иностранцев он получил неофициальный титул «канцлера». Дворянские и буржуазные историки, а за ними и многие советские авторы, изображали Ордина-Нащокина поборником европеизации России, предшественником Петра I.
Действительную роль «канцлера» точнее других понял советский историк Б.Ф. Поршнев: «В роли составителя проектов государственно-экономических реформ А.Л. Ордин-Нащокин выступает перед нами не столько как ум, руководящийся государственными интересами, сколько как крупный перекупщик-экспортер русских товаров на Балтике... Этот представитель торгового капитала стремился навязать свои корыстные интересы правительству… Характерная фигура небрезгливого в средствах рыцаря первоначального накопления»[9].
Выходец из дворян приграничной Псковщины, участник подавления псковского восстания 1650-52 гг., Ордин-Нащокин с молодых лет вошел во вкус компрадорских сделок с иностранными купцами. Личной коммерцией он продолжал заниматься, и находясь во главе Посольского приказа: в 1655-1656 гг. его торговый оборот составлял очень крупную по тем временам сумму в 3168 руб.Самые деликатные посольские дела он поручал своему любимцу Л. Марселису – владельцу на паях с родственниками железоделательных заводов в Туле и Кашире. Каковы были результаты столь высокого доверия к иностранным дельцам, явствует из письма Ордина-Нащокина подчиненным ему дипломатам: «Для чего английский и голландский послы теперь к Москве едут? Ответ: идут к Москве по шведскому заводу, домогаются в порубежных городах… долгами разорить; что их государствам надобно, то посланники и станут вымогать, а слабость Посольского приказа узнали, что им надобно, то и делают по их воле»[10]. Звучит на редкость актуально…
Как было документально установлено советским историком Б.Ф. Поршневым, будущий «канцлер» еще в молодости, выполняя миссию в Молдавии, был разоблачен и, вероятно, завербован поляками. Уже возглавив правительство, он выполнял негласные задания польских сенаторов, а его сын служил при польском дворе. Неудивительно, что Ордин-Нащокин «сделал все, что мог, чтобы остановить или сдержать войну России с Польско-Литовским государством и ограничить по Андрусовскому миру 1667 г. возвращение к России западных территорий. Эта незавершенная задача отныне была отсрочена на целых сто лет»[11].
Предательство Ординым-Нащокиным и его «партией» заднепровской Украины, истекавшей кровью в неравной борьбе с Речью Посполитой, не только посеяло зубы дракона в отношениях двух восточнославянских народов, но и обострило давно назревавший внутренний кризис в самом Московском государстве. В том же 1667 г. Степан Разин начал громить купеческие и воеводские караваны на Нижней Волге, а затем двинулся в персидский поход. Действия атамана принято объяснять погоней за добычей, в лучшем случае – стремлением освободить кабальных людей с воеводских стругов и русских невольников из персидского плена. И то и другое бесспорно, но этим значение разинского «разбоя» едва ли исчерпывалось.
6.
Волга и Каспий в XVIIвеке оставались одним из важнейших в мире торговых путей между Западом и Востоком, привлекавшим пристальный интерес западноевропейских государств и купеческих компаний. Еще со времен Ивана Грозного в Москве побывало немало английских, голландских и иных миссий, домогавшихся монопольных прав на торговлю с Персией и Индией по волжско-каспийскому пути. Иностранцы и шедшие с ними на соглашение цари и бояре неоднократно пытались перейти от слов к делу. Но всякий раз наталкивались как на противодействие некоторых кругов боярско-купеческой Москвы[12], так и на поистине непреодолимую преграду – волжский «разбой».
Крайне сомнительно, чтобы Москва, сумевшая завоевать Казань и Астрахань, более столетия не могла справиться с простыми «разбойниками». Не скрывается ли за стандартным для господствующих классов ярлыком «разбой» затяжная партизанская борьба под стать нидерландским морским гёзам XVIвека? В таком случае, борьба «волжских гёзов» должна была иметь на Руси весьма широкую поддержку, так как она объективно, а во многом и сознательно, не позволяла компрадорам вроде Ордина-Нащокина отдать Волгу на откуп иностранным компаниям типа Ост-Индских, что грозило русскому купечеству разорением, народным низам – усилением гнета, а всей стране – полуколониальным порабощением.
Именно в такой борьбе с серьезными противниками, скорее всего, приобрел военный опыт волжский атаман Ермак Тимофеевич, а возможно, и нижегородский купец Кузьма Минин. Эту же борьбу, по-видимому, продолжил в конце 1660-х гг. Степан Разин. Прикаспийские провинции Ирана, куда он направил удар, были центром экспортного шелководства – важнейшего источника доходов шахской казны. Там томилось в неволе множество русских пленников, купленных персами у кочевников. Но страдания единоверцев не мешали западным негоциантам и московским боярам вести с шахом прибыльные дела.
В 1666 г. армянский купец Г. Лусиков подал царю Алексею Михайловичу челобитную: «Пожалована наша компания от шаха правом вывозить из Персии за море шелк-сырец, через которое государство мы захотим… Поговоря с товарищами, я выехал к тебе, великому государю, бить челом, чтобы ты пожаловал, велел нам возить шелк-сырец и другие персидские товары… через свое Московское государство за море в немецкие земли и опять указал нас пропускать назад из-за моря через Архангельск с немецкими товарами… Иноземцы, которые теперь ездят на кораблях в Турецкую землю для покупки этого шелку и других товаров, все будут ездить к Архангельску, и с них будут сходить в твою казну большие пошлины»[13].
В мае 1667 г. Ордин-Нащокин подписал с компанией договор на ее условиях. В частности, «агентом компании в Москве по просьбе армян утвержден был англичанин Брейн. Агент обязывался послать своих верных людей в Астрахань, Новгород, Архангельск и другие порубежные города и всякими делами компании в челобитье и торговых промыслах честно и верно радеть великому государю, его боярам, думным и приказным людям обо всяких делах и обидах извещать и бить челом радетельно, без всякой поноровки недругам компании»[14]. Такое «радение» вряд ли сильно отличалось бы от деятельности английского капитала в Иране, где он уже сорок лет как монополизировал морскую торговлю, орудуя именно что «без всякой поноровки недругам компании».
Через считанные дни после подписания договора, 19 июня 1667 г., «сделано было распоряжение о строении кораблей для Каспийского моря в селе Дединове Коломенского уезда». Задачей флотилии ставилась охрана нового торгового пути. «Ведать это корабельное дело» царь поручил Ордину-Нащокину. В основном же все находилось в руках голландцев. «В тот же день (! – А.Л.) иноземец Иван фан Сведен объявил в приказе корабельщиков Ламберта Гелта с товарищами… Полковник Корнилиус фан Буковен отправился в Вяземский и Коломенский уезды осматривать леса; к Марселисам на их тульские и каширские заводы послана была память – давать железо самое доброе на корабельные дела»[15]. Как видим, голландцы, состоявшие на царской службе, не только руководили строительством, но и снабжали его сырьем и, видимо, охраняли.
Однако рабочие руки требовались местные, и тут, как гласит русская поговорка, нашла коса на камень. Плотников и кузнецов велено было набрать в Дединове «охочих», т.е. на условиях вольного найма, а оплачивать за счет царевых кабаков. Но уже 1 октября 1667 г. главный распорядитель Полуехтов «прислал сказку дединовского старосты, что у них к корабельному делу охочих плотников нет; того же числа другая отписка Полуехтова: кабацкий голова отказал, денег у него нет, на корабельное дело дать нечего… 27 октября от Полуехтова новая отписка: в Дединове плотники охотою не нанимаются… Послали память в приказ Большого дворца, велено всем дединовским плотникам уговариваться без всякого опасения, наем им будет без убавки, и в неволю на них корабельное дело накинуто не будет, ссорщикам не верили бы…»[16] Предупреждение против «ссорщиков» явно свидетельствует, что нежелание плотников наниматься не было стихийным, среди них кем-то велась агитация. Обещание дворца никого не неволить звучало зловеще.
Угроза возымела некоторое действие – с середины ноября работы начались. Но уже в январе Полуехтов жаловался: «Плотникам и кузнецам дано корму по четыре алтына на день человеку, а дни малые и холодные, корабельное дело неспоро, а корму без указа убавить не смею». Сверху велено было кормовые уполовинить «да смотреть, чтобы не гуляли». Капитал всегда и везде верен себе.
Мало-помалу корабль сооружался, для его оснащения требовался такелаж. И все повторилось заново. «Мастеров канатных можно было сыскать между крестьянами епископского села Городищ, но никто из них волею не подряжался; просили парусного мастера – нет! Иноземцы объявили, что надобно на корабле вырезать корону, резчика негде было сыскать»[17].
Соловьев, автор подцензурной истории государства Российского, излагает события без комментариев. Желающие могут вычитать у него очередное свидетельство русской бестолковщины и/или ксенофобии. Мне же представляется, что трудно найти более прозрачное описание всеобщего и, несомненно, организованного бойкота. Корона на корабле – это ведь не просто украшение, отказ вырезать ее граничил с «хулой на государево имя» и грозил не только неволей…
Но и бойкотом дело не ограничилось: «Дединовцы наскучили незваными гостями: староста приходил со многими людьми и ссылал полковника фан Буковена со двора, отводили дворы далеко от корабельного дела». Это уже сущий бунт. Полковник квартировал в Дединове явно не один, с ним наверняка были подчиненные, охранявшие стройку. Но они не смогли противостоять крестьянам, и даже Москве пришлось лавировать: «Полковника велели поставить на ближнем дворе, епископу коломенскому велели дать канатных и бичевых мастеров; из Оружейной палаты велели выслать в Дединово резного мастера; туда же велели послать из Пушкарского приказа казенного кузнеца Никитина. Но и тут неудача: Пушкарский приказ отвечал, что кузнец Никитин делает к большому успенскому колоколу язык, и кроме того кузнеца, языка делать некому; Оружейная палата отвечала, что у нее резного мастера нет»[18]. Последнее особенно правдоподобно. Поскольку дальше Соловьев излагает еще целый ряд подобных «отписок» других ведомств, отпадают последние сомнения: бойкот не ограничивался Дединовом.
В мае 1668 г. корабль был спущен на воду, но оснастки на нем еще не было. В июне Полуехтов снова жаловался на епископа: не дает канатных мастеров. Тот не остался в долгу: «Дал я 8 человек мастеров, но Полуехтов бьет их и мучит, в подклеть сажает, пеньки и кормовых денег не дает, мучит голодною смертью»[19]. Вот вам и вольный наем…
Лето близилось к концу, а корабль все не был готов. 7 августа к Полуехтову послали уже не приказную, а царскую грамоту: «делать с большим поспешением». Тот отвечал, что «осьми канатных мастров мало, а епископ не дает в прибавку». Вторая царева грамота была направлена епископу «с большим подтверждением». Но тот… ослушался царского повеления! К нему пошла третья (!) грамота, но, видимо, и она не возымела действия – Полуехтову велели отпустить корабль для достройки в Нижний Новгород «с полковником фан Буковеном и корабельщиками». Ан нет! Не то что князь церкви – «коломенские ямщики государеву указу учинились ослушны, на корабли кормщиков и гребцов не дали, кораблю по Оке идти нельзя». Да и сам полковник, видимо понимая, что в такой обстановке плавание может плохо для него обернуться, предпочел задержаться будто бы потому, что «в Оке вода мелка, идти кораблю нельзя», как его ни заверяли в обратном. Пришлось еще раз зазимовать в Дединове.
Ордину-Нащокину ничего не оставалось, как прибегнуть к услугам иностранных наемников. Уже весной 1669 г. «осматривать» корабль явились «корабельный капитан Давыд Бутлер с 14 товарищами», прибывшие на цареву службу из Амстердама. Они сообщили: флотилия готова (как этого добились, история умалчивает). Показательно, что «Бутлер подал в Посольском приказе список с артикульных статей, как должен капитан между корабельными людьми расправу чинить и ведать их (выделено мною – А.Л.); артикулы были одобрены»[20].
Тогда же было «по государеву указу велено кораблю дать прозвание Орел, капитану Бутлеру велено поставить на носу и на корме по орлу и на знаменах и на яловчиках нашивать орлы». Как знать, не были ли эти знамена, под которыми плавал заморский кондотьер, в самом деле изготовлены уже «полосатыми» с переставленными цветами флага Соединенных Провинций? Понятно, в Московском царстве, не то что в республиканском Амстердаме, выше всех должна была располагаться белая полоса, символизирующая дворянское сословие, тем более, что и приоритетам кондотьера это вряд ли противоречило…
Лишь в мае 1669 г. «Орел» двинулся наконец в Нижний, а оттуда в июне – в Астрахань. Как раз в те дни Разин наголову разбил шахский флот, к которому наверняка бы присоединилась флотилия Бутлера, поспей она раньше. Но не зря рисковали свободой и жизнью русские плотники и кузнецы, канатчики и ямщики, тормозившие, как только могли, сооружение карательной флотилии. Войско Разина, вернувшееся с победой, стало ей уже не по зубам.
Ровно через год Бутлеру вместе с другими наемниками пришлось тщетно защищать от Разина самую Астрахань. Здесь и настал «Орлу» вместе с первым на Руси триколором, по словам Соловьева, «несчастный конец». Со слов иноземных мемуаристов обычно считают, что корабль предал огню Разин. Но некоторые историки утверждают иное: перед самой осадой «Бутлер разнес в щепы рыбацкие лодки, сжег свой корабль (выделено мною – А.Л.),чтобы не использовали их воры для приступа»[21]. Эта версия мне представляется более правдоподобной. Зачем было Разину уничтожать корабль, который мог усилить его флот? Астраханские стрельцы уже массами переходили на его сторону, так же могли поступить и матросы «Орла», а настроение простых горожан при приближении атамана один из голландцев описал так: «Слух этот привел простой народ в такую гордость и неистовство, что он без всякого страха обличал, проклинал, поносил и оскорблял воеводу и даже плевал в лицо начальству со словами: «Пусть только все повернется, а мы начнем»»[22]. Какая уж тут оборона… Наемникам оставалось либо ждать, пока с ними расправится горячо «любящий» народ, либо сжечь корабли и поскорее уносить ноги, как Бутлер и другие будущие мемуаристы, имевшие более чем серьезные основания приписать сожжение «Орла» атаману.
7.
Разину не было суждено стать московским Хмельницким. Полкам иноземного строя удалось взять верх над войском восставших. Но и будучи жестоко подавленным, восстание не осталось безрезультатным.
Не прошло и года после казни атамана, как царь вынужден был дать отставку Ордину-Нащокину. Во главе Посольского приказа его сменил А.С. Матвеев – по характеристике Б.Ф. Поршнева, «кое в чем продолжатель политики Филарета и уже действительный, а не вымышленный предшественник петровских реформ»[23].
Провозвестником петровской эпохи А.С. Матвеев был даже в личном плане. Именно он сосватал Алексею Михайловичу свою воспитанницу Наталью Нарышкину, а затем был первым воспитателем ее сына, пока не погиб на глазах у мальчика, поднятый на копья стрелецким «майданом» 1682 г.
Но не только этим вошел боярин Матвеев в историю России. Свою десятилетнюю деятельность он начал с того, что «в июле 1672 года в Посольский приказ созваны были выборные торговые люди, по два человека добрых от сотни. Им прочли договор с армянскою компаниею 1669 года[24] и спросили: если армяне[25] по договору шелк сырой и всякие товары станут привозить в Московское государство… и за море с товарами ездить, то не будет ли московским и всех городов купецким людям в их промыслах помешки?»
На прямо поставленный вопрос, чувствуя искренность и заинтересованность власти, выборные ответили столь же откровенно: «Если же теперь армяне станут торговать с немцами… шелк продадут немцам на ефимки[26] и на золотые и на заморские такие товары, которые прежде русские люди покупали у немцев и продавали персиянам… Персидской земле будет прибыль[27], а казне великого государя убыток, русские купецкие люди лишатся своих промыслов и придут в убожество»[28].
Под договором (или договорами?) Ордина-Нащокина была подведена черта. В конце того же 1672 г. уполномоченный англо-армянской компании Г. Лусиков вновь приехал в Москву. После переговоров в Посольском приказе ему пришлось дать обязательство: «В немецкие государства через Турцию и никаким другим путем с шелком-сырцом и другими товарами ни компанейщикам, ни другим подданным персидским не ездить; если иноземцы приедут в Персидское государство для покупки шелку, то армяне не должны им его продавать: весь шелк идет в Россию»[29].
Партия предшественников Петра, ориентированная не на превращение страны в полуколонию иностранного капитала и вотчину компрадоров, а на укрепление самостоятельного абсолютистского государства, одержала важную победу.
Это не было чисто российским событием. Дела западных контрагентов Ордина-Нащокина также складывались не лучшим образом.
Голландия, строившая «Орел» под триколором, была «образцовой капиталистической страной XVII столетия»[30]. Уже тогда капитализм проявил здесь все, на что он способен и в эксплуатации наемного труда, и в порабощении зависимых стран. К. Маркс, процитировав одного историка: «Капиталы этой республики были, быть может, значительнее, чем капиталы всей остальной Европы», – подчеркивает, что «народные массы Голландии уже в 1648 г. больше страдали от чрезмерного труда, были беднее и терпели гнет более жестокий, чем народные массы всей остальной Европы»[31]. Не забывает Маркс и о народах, погибавших под игом «образцового» капитализма: «История голландского колониального хозяйства… дает нам непревзойденную картину предательств, подкупов, убийств и подлостей»[32].
Голландия, вдохновлявшая Ордина-Нащокина и его «команду», была Голландией купеческой олигархии во главе с правительством братьев де Виттов, безраздельно правившим почти 20 лет. Не чуждые в своем кругу свободомыслия и меценатства, что сделало их в будущем кумирами либералов, братья даже не считали нужным скрывать отношение к народу как к расходному материалу. Развенчивая «великого патриота» де Витта, Маркс особо отметил, что тот прославлял чрезмерное, по его же признанию, налогообложение народа «как наилучший способ развить в наемном рабочем покорность, умеренность, прилежание и готовность переносить чрезмерный труд»[33]. Но непосредственный результат такой политики оказался обратным желаемому: множились союзы мануфактурных рабочих, нередки уже были забастовки.
«Мудрая» политика де Виттов закончилась внешнеполитической катастрофой. Рассчитывая ослабить главного торгового конкурента – кромвелевскую республику, они дали убежище Стюартам, а затем приняли участие в их реставрации. Но монархическая Англия оказалась не более дружественной Голландии, чем республиканская. С 1665 г. стране пришлось воевать с флотом Стюартов, а с 1667 г. нависла угроза и со стороны Людовика XIV – главы сильнейшей в то время европейской державы. Дипломатические комбинации дали лишь небольшую отсрочку. В 1672 г. «король-Солнце», перекупив у де Виттов союзников, нанес сокрушительный удар по Нидерландам. Народ, исполненный горячей «любви» к энтузиастам чрезмерных налогов и вдобавок подозревавший, что те могут сдать страну врагу, буквально разорвал обоих. В амстердамском «Риксмузеуме» мне довелось видеть запечатленные кистью современника тела де Виттов, освежеванные и подвешенные, как мясные туши на бойне.
Статхаудер Вильгельм IIIОранский, возвращенный к власти народным восстанием, сумел спасти независимость страны испытанным средством нидерландской революции XVIвека – «лучше потопить землю, чем потерять ее». Открыв плотины, он заставил французскую армию убраться восвояси. Англию он вывел из войны, вступив в негласный союз с ее парламентом против короля, получавшего субсидии из Парижа. То было преддверие «славной революции» 1688 года, увенчавшей голову Вильгельма III британской короной. А за этим вскоре последовали петровский переворот в Москве, посещение «плотником Петром Алексеевым» обеих столиц Вильгельма III и заключение союза двух «революционеров сверху», хоть и оказавшегося недолгим, но успевшего обеспечить петровской России стартовую позицию.
Совпадение ключевых дат западноевропейской и российской истории XVIIвека нельзя считать случайным. «Окно в Европу», прорубленное Петром Iдля России, отнюдь не положило начало взаимовлиянию той и другой, а явилось его результатом. Провал волжско-каспийской авантюры голландской и английской торговой олигархии подготовил почву как для Петра, так и для той Европы, в которую он смог «прорубить окно», а затем и распахнуть дверь.
Думается, не последний вклад в подготовку психологической атмосферы, сделавшей возможным нидерландское восстание 1672 г., внесли впечатления от разинской эпопеи. Достоверно известно, что ее резонанс был очень силен во всей Европе. Московское правительство знало о популярности Разина в ряде европейских столиц и очень старалось ее разрушить, даже пригласило иностранных послов на казнь атамана. Как бы то ни было, пример грандиозного восстания, похоже, помог обществу ряда европейских стран преодолеть психологический шок от кровавого тупика Тридцатилетней войны, жалкого фиаско французской Фронды, реставрации Стюартов в Англии, «руины» на мятежной Украине, падения венецианского Крита перед мощью султанского войска. Вести из далекой Московии как бы говорили вопреки всему: угнетатели не остаются безнаказанными, народ не смиряется со своей участью, борьба за лучшую долю продолжается.
8.
Вернемся теперь из XVII века в XXI. Юные энтузиасты «Орла» и триколора вряд ли прочтут эту статью. К. Маркс и Ф. Энгельс еще в молодости верно заметили: «Господствующими идеями являются идеи господствующего класса». В трудном противостоянии идеологической машине эксплуататоров нашим единственным оружием остается истина. Как ни трудно это понять «глупеньким жертвам обмана и самообмана в политике» (В.И. Ленин), упрямые факты говорят сами за себя.
Триколор никогда не был государственным флагом России, по крайней мере, до нынешней РФ (если этот субъект и продукт расчленения СССР корректно считать преемником предшествующих многонациональных государств). Отечественная история государственных флагов начинается с Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, рожденной под красным знаменем, а затем принявшей красный флаг с синей полосой у древка.
Триколор в России, в отличие от других стран, никогда не символизировал ни народной свободы, ни государственной независимости, ни воинской славы, ни единения общества, ни высокой идеи. С самого начала своей истории он олицетворял как раз обратное: подавление народной свободы, зависимость страны от иностранного капитала, позор поражения и предательства, войну эксплуататоров со своим народом, бескрылую алчность «рыночного» торгашества. Соединившей все это в себе контрреволюции – и в бурном начале XXвека, и на его военном перевале, и в его сумеречном конце – такой флаг подошел как никакой другой.
Сегодня могут задать вопрос: пусть исторически дело обстоит так, но не становится ли трехцветный флаг нынешней РФ, под которым выросло уже целое поколение, символом какой ни на есть консолидации, какого ни на есть суверенитета, а теперь даже воссоединения исторических земель России («Крым наш!»)? Стоит ли теперь копаться в его родословной, да и вообще ломать копья из-за символов?
В.И. Ленин, обращаясь в «Философских тетрадях» к проблеме диалектического соотношения сущности и явления, прибегает к образной аналогии: «Пена наверху и глубинные течения внизу… Но и пена есть выражение сущности!» Подчеркнутая Лениным мысль применима и к национально-государственной символике, вторичной по отношению к «глубинным течениям» экономики и политики. Как некогда полинезийские мореплаватели по рисунку морской пены угадывали подводные течения, так и символическое выражение политики не в последнюю очередь показывает, чего эта политика стоит на самом деле. Больше того: если пена на морских волнах практически не влияет на подводные течения, а лишь отражает их воздействие, то в несравненно более сложной системе – человеческом обществе – даже самые удаленные от базиса сферы культуры не безразличны для борьбы, которая завязывается в недрах базиса и развертывается в политической надстройке. Они влияют на эту борьбу, осознанно или неосознанно формируя сознание ее участников, особенно новых поколений. Поэтому, с точки зрения диалектических категорий, речь идет не о чем-то поверхностном в смысле случайности и маловажности, а о сфере явления как поверхности, «просвеченной» сущностью и существующей в противоречивом единстве с нею.
Если справедливая и исторически оправданная борьба принимает реакционную форму, усваивает неадекватные себе символы, – это не только служит симптомом неблагоприятного для нее соотношения социально-классовых сил, но и далеко не безразлично для ее хода и исхода. Боюсь, что патриотический энтузиазм, осеняемый чужим флагом, окажется сродни энтузиазму футбольных фанатов (с которых, если не ошибаюсь, и началось внедрение триколора в молодежную среду).
Дважды в XXвеке – и никогда больше – этому флагу уже случалось концентрировать в себе достаточно массовые настроения, так сказать, «демократической общественности». Оба раза они были связаны с наивными надеждами на помощь «заграницы» – точнее, «демократических» стран Запада – в приобщении России к «мировой цивилизации».
Первый раз так случилось в начале Первой мировой войны и затем, с непосредственным продолжением в феврале-марте 1917 г., когда недолгий всплеск энтузиазма в буржуазной и мелкобуржуазной среде был вызван не столько патриотизмом, сколько упованием на союз с «демократическими» державами Антанты как на гарантию грядущей «свободы». Дело кончилось превращением триколора в знамя белогвардейских диктатур, опиравшихся на иностранных интервентов и безжалостно расправлявшихся как с народом, так и с «чистыми демократами». Завершением этого пути стали шевроны власовской РОА.
Второй раз – на рубеже 80-х и 90-х годов, когда дело дошло до позорного голосования за этот уже обесчещенный флаг не только «демократической», но и «коммунистической» фракций последнего Верховного Совета, обрекшего себя на разгон в кровавом октябре 1993 г.
Не довольно ли, как гласит испанская поговорка, спотыкаться об один и тот же камень?
Может, я в чем-то недооцениваю диалектику реальной истории, но, исходя из всего известного мне опыта прошлого и настоящего, не могу представить, чтобы под таким флагом, как российский (с позволения сказать) триколор, кому-либо удалось победить в серьезной борьбе за правое дело. Для меня одним из критериев серьезности и перспективности борьбы будет способность ее лидеров и участников поступить с символикой «новой России» по крайней мере так же, как в свое время поступил А. Лукашенко с бело-красно-белым флагом белорусских национал-предателей, – отправить на свалку истории и заменить первым и единственным государственным знаменем своей Родины. Пусть пока без чисто советских геральдических атрибутов, уместных лишь на социалистическом пути. В запасниках истории найдутся символы, не запятнанные ни кровью народа, ни уж подавно изменой. Чем плох, например, «русский соболь», которым некогда помечали первоклассное железо, ценившееся во всей Европе?
Почти сто лет назад В.И. Ленин, настаивая на отказе партии от названия «социал-демократия» как неадекватного ее сущности и дискредитированного ренегатством верхушки IIИнтернационала, вспомнил старинный обычай воинов перед боем: «Пора снять старую грязную рубаху, пора надеть чистое белье».
Да будет так.
[1] Сибирский приказ, образованный в 1636 г. на основе Казанского, ведал также делами Нижнего Поволжья.
[2] Ульянов А.В. Русская символика. С – М.: АСТ: Астрель; Владимир: ВКТ, 2010. С. 193.
[3] Ульянов А.В. Русская символика. С. 193.
[4] Вспоминается фамильная легенда Орловых, возведших на престол Екатерину II и удостоенных ею графского титула. Орловы вели родословную от одного из мятежных стрельцов, будто бы дерзко ответившего Петру у эшафота, помилованного царем и с его слов прозванного «Орел». Трудно поверить в такую милость, реальному Петру I, да еще в день «стрелецкой казни», совсем не свойственную. А вот совпадение прозвища, давшего начало фамилии, с геральдическим знаком стрелецких знамен и названием корабля наводит на размышления…
[5] По поводу «единения царя с народом и народа с царем» В.И. Ленин еще раньше написал одноименную статью, где высказался недвусмысленно: «Такое ощущение, что у вас под носом разворачивают накопившуюся с незапамятных времен груду нечистот».
[6] Цит. по: Ульянов А.В. Русская символика. С. 206.
[7] Еще позднее красный стал регальным цветом, подобавшим в средневековой геральдике лишь императорам и независимым от них монархам, т.е. символом неограниченного государственного суверенитета как священного самого по себе. Другой стороной того же значения красного цвета выступала его роль как символа священной войны или чрезвычайного положения, объявляемого, в частности, восставшим народом – отсюда берет начало революционная история красного знамени.
[8] Цит. по: Ульянов А.В. Русская символика. С. 200.
9] Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в. – М.: Наука, 1970. С. 242.
[10] Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 12. М.: 1991. С. 384-385.
[11] Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVIIв. – М.: Наука, 1970. С. 240-241.
[12] «В 1634 г. в Москву прибыло посольство от шлезвиг-голштинского герцога Фридерика просить о разрешении вести через Россию торговлю с Персией и Индией. Есть основания думать, что голландцы, с одной стороны, шведы, с другой – пытались спрятаться за спиной этого посольства… Московское правительство действительно согласилось предоставить компании просимую привилегию, однако за очень крупную сумму ежегодного взноса в московскую казну. Посольство проследовало в Персию, проверило торговый путь, но первые торговые опыты показали, что прибыль не достигнет огромной цифры, причитающейся московской казне. Договор был ликвидирован в 1640 г.» См. Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в. С. 354.
[13] Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 12. М.: 1991. С. 544.
[14] Там же. С. 544-545.
[15] Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 12. М.: 1991. С. 545.
[16] Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 12. М.: 1991. С. 545.
[17] Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 12. М.: 1991. С. 546.
[18] Там же.
[19] Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 12. М.: 1991. С. 546.
[20] Там же. Кстати говоря: были ли те орлы двуглавыми? В цитируемых Соловьевым текстах этот важнейший геральдический атрибут почему-то не обозначен…
[21] Сахаров А.Н. Степан Разин. М.: Молодая гвардия, 2010. С. 181.
[22] Там же. С. 177.
[23] Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVIIв. С. 241.
[24] Опечатка у Соловьева или после 1667 г. был еще один договор?
[25] Какие это были армяне, нам уже известно.
[26] Ефимками на Руси назывались иоахимсталеры – серебряные монеты, чеканившиеся в Чехии и бывшие в обращении не только во владениях габсбургских императоров, но и во многих других странах Запада и Востока.
[27] Кому была бы главная прибыль, мы уже видели.
[28] Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 12. М.: 1991. С. 548.
[29] См. там же, с 549.
[30] Маркс К. Капитал, том I / Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т 23. С. 761.
[31] Там же. С. 763.
[32] Там же. С. 761.
[33] Там же. С. 766.